Осада Рязани похоронила выдвинутый Москвой проект военного союза с Крымом. В июне 1565 г. хал Девлет-Гирей потребовал от России уступки Поволжья с Казанью и Астраханью, подкрепив свои требования ссылкой на «хандыкиреево величество», турецкого султана. С наступлением осени крымцы предприняли новое вторжение на Русь. На этот раз хан не решился идти вглубь страны и осадил небольшую пограничную крепость Болхов (7—17 октября 1565 г.). Гарнизон крепости мужественно оборонялся. На помощь ему немедленно же выступили земские и опричные войска. Не добившись успеха, татары поспешно отступили в степи. Нанесенный ими ущерб был в общем-то невелик. Но возобновление войны с Крымом создало неблагоприятную для России ситуацию в ходе Ливонской войны.
После нападения литовцев на Полоцк военные действия на западных границах Руси не прекращались ни на один день. Весною 1565 г. литовцы обстреляли псковский городок Красный и после небольшой стычки принудили к отступлению земских воевод. Их отряды разорили всю западную окраину Псковской земли до Острова. С наступлением лета возобновились бои в Ливонии. Один из лучших московских воевод князь В. С. Серебряный разбил литовцев под Смилтоном, прошел к Вендену и Вольмару и разорил литовские владения в Ливонии к востоку от Двины.
Мощная военная демонстрация в Ливонии произвела сильное впечатление в Литве. 16 августа литовские гонцы заявили царю о готовности Литвы начать мирные переговоры. На предложение литовцев Москва ответила немедленным согласием.
Военные действия прекратились сначала на западной, а затем и на южной границе Руси. В марте 1566 г. хан предложил московскому правительству перемирие сроком на два года с возобновлением старой дани. Но царь по-прежнему настаивал на заключении союза. Опасаясь новых набегов, московское правительство произвело большую военную демонстрацию на крымской границе. Московские силы, обычно ждавшие татар в районе Серпухова, были выдвинуты далеко на юг. В конце апреля 1566 г. царь выехал на крымскую границу. Его сопровождали бояре и дворяне «со всем служебным нарядом». Царь оставался на границе в течение месяца. В это время он побывал в крепостях Козельске, Белеве, Волхове, Алексине.
Но прогнозы насчет татарского вторжения не оправдались. Военные силы Крыма были отвлечены на Балканы в связи с войной Турции против Австрийской империи. Осложнения на Балканах были одним из тех обстоятельств, которые побуждали литовское правительство искать мира с Россией.
30 мая 1566 г. в Москву прибыло великое посольство из Польско-Литовского государства. Начавшиеся мирные переговоры вскоре зашли в тупик из-за непреодолимых разногласий в ливонском вопросе. Московское правительство настаивало на присоединении к России морского порта Риги, соглашаясь при этом вернуть Литве город Озерища и часть Полоцкой земли. Литовские послы желали заключить перемирие на условиях статус-кво.
25 июня правительство прервало переговоры и через три дня экстренно созвало в Москве Земский собор. На собор были приглашены помимо Боярской думы и высшего духовенства представители дворянства, дьяки, приказные люди и богатейшее купечество. От имени царя членам собора был представлен вопрос о мире с Литвой и дальнейшей борьбе за Ливонию. Каждая курия подала ответ на царские вопросы отдельно от всех остальных.
Высшее духовенство высказалось против «уступки» литовцам ливонских земель, «подошедших» к Юрьеву и Пскову. Если эти земли останутся в руках недругов, то не только Юрьеву и Пскову «тесноты будут великие, но и Великому Ноугороду и иных городов торговым людем торговли затворятца».
По мнению Боярской думы, литовцы искали перемирия с Москвой лишь для того, чтобы укрепить границу возле Полоцка и сосредоточить дополнительные военные силы в Ливонии. Коль скоро они достигнут этих целей, то «тогды и неволею Полотцку не простояти», да «и Пскову будет нужа, не токмо Юрьеву с товарыщи». Боярская дума советовала царю не мириться с литовцами и «прося у бога милости, ныне с королем промышляти». «А нам всем,— добавляли бояре, — за государя головы свои класти...».
Особое мнение подал член думы и глава Посольского приказа И. М. Висковатый. Он указал на возможные условия заключения перемирия с Литвой, заняв более осторожную позицию в вопросе о войне.
Представители дворянства призвали правительство не делать ни малейших уступок литовцам в Ливонии и на полоцком рубеже. Если дело идет к новой большой войне, так «в том ведает бог да государь наш», а они, царские холопы, готовы немедленно помереть за царя «для его государева дела». Помещики из пограничных уездов выражали готовность сложить голову за одну десятину полоцкой земли.
Столь же решительно высказались за войну приказные люди и купечество. Купцы заверили правительство, что они готовы пойти на новые расходы ради завоевания Ливонии.
2 июля Земский собор утвердил текст приговора. Члены Боярской думы и князья церкви скрепили приговорную грамоту своими подписями. Прочие участники собора принесли присягу с обязательством служить царю «правдою», «безо всякие хитрости» и «против его недругов стояти».
После роспуска собора правительство поспешило закончить мирные переговоры с литовцами. 17 июля послам был передан «отказ», причем царь разрешил им оставаться в Москве не более недели. 22 июля великое посольство было выпровожено из России. Попытки мирного урегулирования, предпринятые Польско-Литовским государством, закончились очевидной неудачей.
* * *
Вопрос о составе собора 1566 г. вызвал в литературе известные разногласия. По мнению Л. М. Сухотина, П. А. Садикова и В. Б. Кобрина, на собор были приглашены только представители земщины. По мнению А. А. Зимина, на соборе присутствовали, хотя и в небольшом количестве, опричники. Последнее мнение представляется нам неверным. Накануне собора все переговоры с литовцами вела смешанная комиссия из трех земских людей (наместник земской Ржевы боярин В. М. Юрьев, земский печатник И. М. Висковатый и земский дьяк А. Васильев) и трех опричников (наместник опричной Вологды оружничий князь А. Вяземский, наместник опричного Козельска думный дворянин П. Зайцев и опричный дьяк Д. Володимеров). Однако отчет о переговорах был представлен собору только земской частью комиссии. Опричные члены комиссии на соборе не присутствовали, хотя в силу осведомленности и принадлежности к ближней царской думе они могли претендовать на участие в соборе в первую очередь. На соборе не присутствовал глава опричной думы боярин А. Д. Басманов, один из инициаторов Ливонской войны, имевший немалый опыт переговоров с литовцами. Туда не были приглашены и другие опричные воеводы (князь М. Т. Черкасский, А. П. Телятевский и др.). Между тем они должны были решать вопрос о Ливонской войне в первую очередь. Предполагалось, что после собора наместник опричного Суздаля боярин: Ф. И. Умной возглавит посольство в Литву и там завершит переговоры с литовцами. Но, как опричник, Умной также не попал на собор, обсуждавший вопрос о войне и мире.
Отсутствие опричников на Земском соборе объясняется довольно просто. Правительству необходимы были средства для продолжения Ливонской войны. Созывая собор, правительство ставило главной целью добиться от земщины санкций на новые чрезвычайные расходы. С помощью Земского собора царь желал переложить все военные расходы, все бремя войны за Ливонию на плечи земщины. Только поэтому он не допустил к участию в соборе ближних людей, опричнину.
Высшей курией Земского собора была Боярская дума, по существу представлявшая правительство земской половины государства. Данные о составе думы с полной очевидностью свидетельствуют о преобладании в составе земского правительства старомосковской знати и ее союзников из среды удельных князей. Официально руководство думой на соборе осуществляли трое удельных князей И. Д. Бельский, И. Ф. Мстиславский и М. И. Воротынский. Но фактически в думе доминировали старомосковские бояре: четверо Захарьиных (В. М. Юрьев, Н. Р. Юрьев, И. П. Яковлев, С. В. Яковлев); двое Шереметевых (И. В. Большой и И. В. Меньшой Шереметевы); боярин и конюший И. П. Федоров-Челяднин, его родня боярин И. Я. Чеботов и окольничий А. А. Бутурлин; бояре М. Я. Морозов, И. М. Воронцов, В. Д. Данилов, В. Ю. Малого Траханиотов, окольничие Д. Ф. Карпов и М. И. Колычев.
Старомосковское боярство прочно держало в своих руках все нити управления приказным аппаратом. Внутри думы оно непосредственно опиралось на приказных думных людей. К числу этих последних принадлежали присутствовавшие на соборе казначей Н. А. Курцев и X. Ю. Тютин, печатник И. М. Висковатый, дворянин в суде у бояр Б. И. Сукин, глава Разрядного приказа дьяк И. Клобуков, глава Поместного приказа Путала (Семен) Михайлов сын Нечаев, глава Посольского приказа А. Васильев, большие дьяки И. Бухарин, А. Я. Щелкалов и И. Юрьев.
Титулованная, неудельная знать была представлена в думе Земского собора только двумя лицами, лучшими земскими воеводами князьями В. С. Серебряным и И. И. Пронским. Суздальская знать вовсе не имела представителей в соборной думе. Подобное обстоятельство явилось прямым следствием репрессий против высшей титулованной аристократии в первый год опричнины, давших решительный перевес в земщине старомосковской знати.
Наряду с Боярской думой в работе Земского собора участвовали князья церкви. Дума и священный собор составляли две высшие курии Земского собора. В них числилось соответственно 30 и 32 члена.
Низшей курией собора была дворянская курия, подразделявшаяся, на две группы или статьи, заседавшие раздельно. В первой статье значилось 97 дворян, во второй — 99 дворян и детей боярских, всего 205 человек. В числе их были представители многих уездов государства. Мысль о соборе, пишет А. А. Зимин, пришла правительству, вероятно, уже в ходе переговоров с литовцами, поэтому вызов служилых людей на собор едва ли производился по какому-нибудь определенному порядку. Действительно, Земский собор был созван в экстренном порядке, так- что не было и речи о специальных выборах дворян по уездам. Правительство пригласило на собор дворян, находившихся тогда в столице. Приглашение получили в. первую очередь бывшие в Москве воеводы, головы и прочая военная администрация. Полагаем, что во вторую очередь к участию в соборе были привлечены «выборные» дворяне, несшие службу в столицей Состав «выбора» из уездов (городов) периодически сменялся, в него входили обычно наиболее богатые и знатные уездные дворяне. Столичная служба требовала больших расходов. «Выбор» представлял, главным образом, верхи провинциального дворянства.
Различные исследователи, характеризуя состав Земского собора, особенно подчеркивали тот факт, что на долю дворянства приходилось более половины членов собора. «...На Земском соборе 1566 г., — пишет А. А. Зимин, — мы видим решительное преобладание дворянства. Это является несомненным свидетельством возросшего политического значения широких кругов класса феодалов». По нашему мнению, численное преобладание дворян на соборе не влекло за собой их политического преобладания. Во-первых, участники собора заседали по куриям, раздельно. Дворянские курии отнюдь не обладали равными правами с боярской и духовной куриями. Во-вторых, внутри дворянских курий решительно преобладала знать, а отнюдь не широкие круги феодального класса. Из 205 дворянских представителей по крайней мере 80—90 принадлежали к высшей титулованной знати и старомосковскому боярству.
На долю менее знатного среднего дворянства приходилось не больше половины состава двух дворянских курий, около 115 человек. К этой же группе примыкали провинциальные луцкие и торопецкие помещики (9 человек) и приказные люди, не имевшие думных чинов и заседавшие на соборе отдельной курией (43 человека). Все они были выходцами из мелкого и мельчайшего дворянства. Итак, среднее и низшее дворянство было представлено на соборе примерно 167 лицами, в то время как общая численность собора составляла 374 человека.
Если Боярская дума имела значение высшего представительного органа правящей боярской аристократии, то дворянские курии представляли верхний и отчасти средний слой дворянства. Конечно, представительство это имело довольно ограниченный характер. Члены собора не выбирались дворянством, а назначались правительством. Назначение получали почти исключительно дворовые дети боярские, а также приказная администрация. Мелкое и мельчайшее уездное дворянство, составлявшее подавляющую массу феодального сословия земщины, почти вовсе не было представлено на соборе.
Земский собор призван был решить вопрос о продолжении Ливонской войны и источниках ее финансирования. По этой причине правительство решило пригласить на собор представителей богатейшей купеческой верхушки страны. В числе их были «гости» (12 человек), москвичи торговые люди (41 человек) и купцы-смольняне (22 человека). На долю купечества приходилось до 20% состава собора, но они составляли одну из низших курий собора.
На собор были допущены купцы, тесно связанные с Казенным ведомством. Монархия не могла обойтись без услуг крупных торговцев и очень часто поручала им проведение всевозможных финансовых операций, передавала им таможенные сборы, всевозможные откупа. При случае купцы выполняли дипломатические поручения за рубежом. Крупный купеческий капитал получал из Казны подряды, закупал для нужд правительства товары на заграничных рынках.
На Земском соборе присутствовали верхи богатейшего купечества, официальные представители «третьего сословия». Основная масса торгово-промышленного населения городов не имела представителей на соборе.
Так или иначе, но созыв Земского собора в 1566 г. знаменовал важный этап на пути превращения России в сословно-представительную монархию. Во-первых, в нем впервые участвовали многочисленные представители дворянства и приказной бюрократии. Во-вторых, на него были приглашены впервые в истории России представители «третьего» сословия. Благодаря двум этим обстоятельствам собор 1566 г. приобрел характер общесословного представительного органа.
Следует особо подчеркнуть, что наиболее представительный собор середины XVI в. был созван опричным правительством через полтора года после введения опричных порядков. История собора тесно связана с политической историей опричнины, а точнее с короткой полосой компромисса в истории опричнины, начавшейся весною 1566 года.
* * *
С весны 1566 г. опричное правительство прекратило репрессии и попыталось путем широкого компромисса примириться с вождями удельной фронды и высшей титулованной знатью, более всех пострадавшей при учреждении опричнины. Впервые после довольно длительного перерыва царь возобновил назначения в Боярскую думу и пополнил ее представителями некоторых знатнейших фамилий. Не позднее апреля князь П. Д. Пронский получил чин боярина, а Н. В. Борисов-Бороздин — чин окольничего. Новые члены думы были близкими родственниками удельного князя В. А. Старицкого. Желая восстановить доверие двоюродного брата, царь вернул ему старинное подворье Старицких в Кремле и пожаловал впридачу смежное дворовое вместо князей Мстиславских. Одновременно Грозный решил примириться с удельным князем М. И. Воротынским и по ходатайству руководителей земщины вернул его из ссылки. В апреле 1566 г. Воротынский был выдан на поруки высшему духовенству, земской Боярской думе и земскому дворянству. Его главными поручителями явилась старомосковская знать, руководившая земской думой: бояре И. П. Федоров и В. Ю. Траханиотов, окольничие М. И. Колычев и Н. В. Борисов, а также некоторые удельные князья, княжата Ростово-Суздальские, Ярославские, Оболенские и прочие.
Со своей стороны князь М. И. Воротынский клятвенно обязался не отъезжать в Литву, равно как и в Старицкий удел, не поддерживать дружбу со старицкими боярами, не ссылаться с литовцами и т. д. Воротынскому было возвращено родовое удельное княжество. В мае 1566 г. царь Иван велел передать литовскому правительству, что пожаловал Воротынского «по старому и вотчину его старую город Одоев и город Новосиль ему совсем отдал и больши старого». В своем послании к Ходкевичу 1567 г. М. И. Воротынский утверждал, что владеет старой вотчиной и «х тому еще... которая наша отчизна пуста была, и той государьского величества милостью нагорожен есми и тем всем обладую». Запустевшей «отчизной» удельного князя был город Новосиль. С помощью щедрых казенных субсидий Воротынский отстроил Новосиль и сделал его столицей удельного княжества. С этого времени он именовал себя в письмах «державцем Новосильским». В Новосильско-Одоевском княжестве были возрождены старинные удельные порядки, «все старые обычаи и чины». Удельному владыке служили бояре и воеводы. Его армия насчитывала несколько тысяч человек и включала дворян, их вооруженных слуг, стрельцов и казаков. После возвращения из ссылки М. И. Воротынский занял одно из первых мест в земской Боярской думе. Однако царь не вернул ему почетного титула «слуги», который тот носил до своей опалы.
Вскоре после освобождения Воротынского земская Боярская дума и митрополит добились от царя издания указа о «прощении» большинства лиц, подвергшихся преследованиям при учреждении опричнины. Этот указ затрагивал прежде всего опальных княжат и дворян, сосланных на поселение в Казанский край годом ранее. Согласно документальной записи Разрядного приказа, «в 74-м году государь пожаловал, ис Казани и з Свияжского опальных людей дворян взял; а приехал в Казань з государевым жалованьем Федор Семенов сын Черемисинов майя в I день». Показание Разрядов полностью подтверждается данными писцовых книг Казанского , и Свияжского уездов второй половины 60-х гг. Писцовые книги позволяют составить полные списки опальных, получивших амнистию в мае 1566 года. (См. Приложение I).
В первую голову «прощение» получили все казанские ссыльные, принадлежавшие к нетитулованной старомосковской знати, и многие рядовые дворяне. Среди них были окольничий М. М. Лыков, А. И. и М. Ю. Шеины-Морозовы, И. М. Головин, Я. И. и Ф. Я. Даниловы, В. Н. Борисов, И. П. Квашнин и более 20 дворян.
По майскому указу амнистию получила большая часть высшей титулованной знати, находившейся на поселении в Казанском крае. Из ссылки вернулись 35 Ярославских князей (из 39), 14 Ростовских князей (из 20), 22 Стародубских князя (из 25) и т. д. О масштабах майской амнистии можно судить на основании хотя бы того факта, что из 188 известных нам казанских поселенцев свободу получили примерно 107 человек. В Казанском уезде из всех переселенцев к осени 1566 г. осталось только 42 человека.
Майская амнистия привела к радикальному изменению опричной земельной политики. Вернув из ссылки десятки княжеских и дворянских семей, правительство вынуждено было позаботиться об их земельном обеспечении. По-видимому, казна пыталась по возможности удержать в своих руках основной фонд богатейших княжеских вотчин, конфискованных по указу о казанской ссылке. По возвращении из ссылки многие княжата получили новые земли взамен старых родовых.
К примеру, князь Р. И. Гундоров-Стародубский вернулся в Москву в мае 1566 г. и вскоре получил волость Вешкирц во Владимирском уезде, а дана «ему та волость в стародубские его вотчины место, селца Меховец да полуселца Воскресенского з деревнями». В марте следующего года волость была отнята у Гундорова. Взамен ему временно передали несколько деревень в Московском уезде «до тех мест, доколе его старую стародубскую вотчину... опишут и измеряют писцы наши... и учинят за ним пашни... по нашему указу». Обещание вернуть старую вотчину не было исполнено.
Таким же путем казна обеспечивала новыми землями Ярославских княжат, вернувшихся из ссылки.
Но обеспечить всех амнистированных княжат землями, хотя бы примерно равноценными их старым вотчинам, оказалось делом исключительно трудным. Легче было вернуть им старые владения, подчас сильно запустевшие. Руководствуясь подобными соображениями, казна сначала в единичных случаях, а затем в более широких масштабах начинает возвращать опальным их старинные родовые земли. Вотчины Стародубских князей, записанные в казенный список царского завещания, переходят в руки их прежних владельцев. К примеру, князь И. С. Ковров получил из казны родовую вотчину тотчас по возвращении из ссылки и уже 14 ноября 1566 г. продал часть ее (полсельца Васильева и д. Каменное) князю Б. И. Ромодановскому. К концу 60-х и началу 70-х гг. возвращения родовых вотчин добились, по-видимому, весьма многие опальные Стародубские князья, в том числе А. А. Нагаев, И. В. Гундоров, И. А. Ковров, Н. М. Сорока-Стародубский. Отметим, что все вотчины названных лиц поименованы были в духовном завещании Грозного, как земли, находившиеся в казне. После амнистии княжат в земельной политике правительства наблюдается ряд отступлений от земельного Уложения о княжеских вотчинах 1562 года.
Вдова княгиня Е. Стародубская-Льяловская «в-ызустной своей» отказала мужнину вотчину с. Кувезино в Симонов монастырь. После ее смерти владимирский городовой приказчик, невзирая на завещание, отписал вотчину в казну. Симоновский архимандрит просил царя «пожаловать» и отдать вотчину, «а будет мы (царь. — Р. С.) тое вотчину возмем на себя или вотчичем отдадим, и нам бы пожаловати, с тое вотчины велети дати в монастырь ее (княгини Ефросиньи.— Р. С.) приданое 120 рублев». Любимец царя симоновский архимандрит вполне допускал возможность того, что вотчина перейдет в казну, и готов был удовлетвориться деньгами. Но как раз в начале 1569 г. Симонов монастырь был принят в опричнину, в связи с чем царь велел передать вотчину с. Кувезино симоновским монахам.
Княжеская вотчина с. Кувезино, записанная в казенном списке царского завещания, перешла во владение монастыря благодаря чрезвычайным обстоятельствам, зачислению Симонова монастыря в опричнину. Известно, что весьма многие Стародубские князья отказывали различным монастырям родовые вотчины, упомянутые в царском завещании как владения казны. В числе их были князь И. В. Черный-Пожарский, княгиня М. Стародубская, князь И. П. Пожарский, княгиня М. Коврова и вдова князя С. Гундорова. Сведения об этих пожертвованиях содержатся в духовных грамотах князей, сохраненных монастырскими архивами. Однако неизвестно, какие поземельные вклады княжат были утверждены правительством, какие нет. Но и сам по себе факт отказа в пользу монастырей многих княжеских вотчин нуждается в объяснении.
Возврат родовых земель не мог компенсировать Стародубским князьям ущерба, нанесенного им указом о казанской ссылке и отчуждением вотчин вследствие земельного Уложения 1562 года. После амнистии никто не мог возместить опальным отнятого у них имущества. Получив возможность вернуться в разоренные, родовые имения, вотчинники (старались как-то поправить дела, занимали в долг деньги или же продавали часть земель. В роли кредиторов и покупателей чаще всего выступали богатые монастыри. Они охотно ссужали вотчинников деньгами, а затем принимали от них «за долг» и на помин души земельные вклады.
Формально монастыри не могли купить у опальных княжат их вотчины. Действующее земельное уложение полностью воспрещало черному духовенству новые земельные приобретения. Несмотря на распоряжение вотчинника, казна накладывала руку на земли опальных, отказывалась возмещать затраты монастырей. Но сила традиции была очень велика, и вотчинники, невзирая на поземельные законы, продолжали по обыкновению завещать земли монастырям на помин души, за «сдачу», чтобы вотчины не пропали «безлеп» в казне. Что касается монастырей, то они пускались во все тяжкие, чтобы приобрести право и титул земельного собственника. Монахи аккуратно хранили - духовные и данные грамоты клиентов и на основании их в конце концов добивались своего. Иногда это имело место при жизни Грозного, иногда — много позже.
Правительство издало указ об амнистии опальных и начало возвращать княжеские вотчины их прежним владельцам под давлением земской Боярской думы, высшего духовенства и дворянства. Но уступки опричных властей земщине носили половинчатый характер. Боярской думе не удалось добиться амнистии для всех лиц, подвергшихся опале при учреждении опричнины. Более того, амнистия не распространялась на наиболее влиятельных лиц из числа опальных бояр и князей. Царь оставил в заточении бояр князей И. А. Куракина и Д. И. Немого, задержал в казанской ссылке П. А. Куракина и Г. А. Куракина, А. И. Катырева-Ростовского и видных воевод Н. Д. Янова, М. Ф. Бахтеярова, И. Ф. и В. Ф. Бахтеяровых, И. Ю. Хохолкова, Ф. И. Троекурова, Д. В. Ушатого, А. И. Засекина, Н. Стародубского и др.. Названные бояре и воеводы составляли цвет сосланной в Казань титулованной знати. Наряду с опальными княжатами в местах поселения были задержаны родственники Адашева (Ольговы, Путиловы и Туровы) и некоторые другие дворяне.
Правительство проявило заботу о земельном обеспечении оставшихся в ссылке княжат и дворян и в качестве общей меры распорядилось увеличить их поместья до половины их настоящего оклада. Однако и после выезда из Казани большей части опальных дворян фонды казанских земель оказались недостаточными. Поэтому правительственное распоряжение было выполнено лишь частично.
Так, во время новой разверстки земель в октябре 1566 (7075) г. боярин князь П. А. Куракин получил поместья князя В. Чеснокова, князей Бабичевых, князя Ю. Сицкого и Б. Шипшина, выехавших из Казани по амнистии. В результате его владения увеличились со 160 четвертей до 301 четверти пашни и 60 четвертей перелога. К этим землям добавлялись «дикое поле» и лес, засчитанные за пашню. Все эти угодья и земли были приравнены писцами к 500 четвертям пашни, т. е. половине боярского земельного оклада.
Подобным же образом в «половину» оклада были испомещены в Казани и другие воеводы: князья Г. А. Булгаков (450 четвертей пашни), Ф. И. Троекуров (450 четвертей), А. И. Засекин (350 четвертей).
В Свияжске князь С. Б. Пожарский получил 123 четверти пашни в дополнение к старому владению в 40 четвертей. «Да князю Семену ж Пожарскому отделено из порозжих поместей по другой разверстке 75-го году в октябре, что по прежнему отделу в поместье за прежними новыми свияжскими жилцы, которых государь велел от свияжского житья отставить».
Боярину и воеводе князю А. И. Катыреву в Свияжске было отведено 280 четвертей пашни и 440 четвертей перелога и дикого поля. Все вместе было приравнено писцами к 500 четвертям пашни. Таким же способом испомещены были в пол-оклада другие свияжские жильцы воеводы князья М. Ф. Бахтеяров (350 четвертей), Н. Д. Ростовский (300), Н. М. Стародубский (300), дворяне Р. Н. Бурцев (200), М. Образцов-Рогатый (175), Я. Кашкаров (150), Ф. Н. Ольгов (100) и т. д..
Как мы видим, после проведения амнистии правительство заметно улучшило земельное обеспечение опальных людей, оставленных в ссылке. В дальнейшем многие из этих опальных получили- возможность вернуться в Москву. Согласно записи Разрядного приказа, «другую половину дворян (т. е. тех дворян, которые оставлены были на поселении в 1566 г. — Р. С.) взял и пожаловал государь после». Можно установить, что правительство провело новые амнистии ссыльных не позднее чем через год-два после первой амнистии. Так, из ссылки вернулись родня Адашева Н. Ф. Ольгов и М. Я. Путилов, получившие взамен старых костромских вотчин земли на Белоозере. К 1567—1568 гг. Ольгов и Путилов успели продать свои новые владения.
Амнистии казанских ссыльных, проведенные весною 1566 г. и в последующие годы, знаменовали собой крутой поворот в опричной земельной политике. По существу опричное правительство вынуждено было отказаться от некоторых важнейших результатов земельных мероприятий, проведенных им при учреждении опричнины. Земельная политика опричнины начинает терять свою первоначальную антикняжескую направленность. Объясняется это многими обстоятельствами. Прежде всего, конфискация княжеских вотчин была с точки зрения феодального права мерой незаконной и возбудила сильное негодование среди знати. Монархия не могла длительное время проводить политику, которая шла вразрез с интересами могущественной феодальной аристократии. Для этого она не обладала ни достаточной самостоятельностью, ни достаточным аппаратом насилия.
Возврат земель опальным людям не мог снять последствий крушения княжеско-вотчинного землевладения при учреждении опричнины. Во-первых, казанские переселенцы были до тла разорены ссылкой. После амнистии многие из них вынуждены были распродавать земли. Во-вторых, казна возвращала ссыльным старинные родовые земли не в общем и обязательном порядке, а выборочно и по своему усмотрению. В-третьих, возврату подлежали в первую очередь запустевшие земли. С точки зрения правительства казанское переселение достигло основной своей цели, подорвав влияние J и богатство фрондирующей титулованной знати. По этой причине оно и отказалось от продолжения антикняжеских репрессий.
* * *
После присоединения мусульманских ханств Поволжья царизм проводил насильственную христианизацию местных народов. Татар нередко предавали смерти за отказ принять православие. Завоевание ливонских земель поставило перед правительством вопрос об отношении к протестантской религии. Православное духовенство готово было подвергнуть богомерзких ливонских «люторов» таким же гонениям, как и мусульман. Требования духовенства стали весьма настоятельными после учреждения опричнины, а точнее после того, как правительство «вывело» многих немецких бюргеров из Юрьева Ливонского в земские города Владимир, Кострому, Углич и Нижний Новгород. Церковники старались любыми средствами предотвратить распространение лютеранской ереси на святой Руси и с этой целью требовали воспретить переселенцам-протестантам отправление их религии.
Однако царь и его опричные дипломаты, лелеявшие планы образования в Ливонии вассального Орденского государства, не желали оттолкнуть от себя протестантское ливонское дворянство. По этой причине Грозный отверг все домогательства церковников и к великому их возмущению позволил немецким бюргерам-переселенцам отправлять свой культ. Протестантский проповедник Ваттерман свободно ездил по русским городам, где жили немцы, и учил их «люторской ереси».
Царь не только защищал еретиков, но и приблизил к себе некоторых из них. Он зачислил в опричнину К. Эберфельда, А. Кальпа, И. Таубе и Э. Крузе. Особым влиянием в опричнине пользовался доктор прав из Петерсхагена Эберфельд. Царь охотно слушал рассказы немецкого правоведа, часто расспрашивал его об обычаях и нравах его страны. Эберфельд присутствовал на всех совещаниях Грозного с Боярской думой. Ходили слухи, что ему поручено было сосватать невесту для наследника престола в Германии.
Присутствие в опричнине «советников»-лютеран вызывало особые подозрения ревнителей православия, осуждавших сближение царя с безбожными немцами.
В свое время правительство отказалось от услуг датского печатника Г. Миссенгейма. Предложение датского короля основать в Москве типографию было расценено как попытка распространить на Руси лютеранскую прелесть. Царь, желавший ввести печатное дело, вынужден был надолго отложить осуществление своих планов. Вскоре после отставки Сильвестра казна отпустила средства на закупку типографского оборудования и строительство печатного двора. Итальянский купец Барберини, посетивший московскую типографию летом 1564 г., утверждает, что московиты закупили оборудование в Константинополе: «в прошлом (1563.— Р. С.) году они ввели у себя печатание, которое вывезли из Константинополя». Свидетельство Барберини подтверждается послесловием к Апостолу, авторами которого были московские первопечатники. По их утверждению, царь намеревался следовать примеру византийцев (греков) и итальянцев и заботился о том, «како бы изложите печатные книги, якоже в Грекех и в Венецыи и во Фригии и в прочих языцех».
Духовенство решительно воспротивилось введению книгопечатания с помощью датских лютеран. Теперь это затруднение было разрешено. Московские печатники взяли за образец православных «греков» и привезли оборудование из столицы православного патриарха Константинополя.
Московские первопечатники кремлевский дьякон Иван Федоров и его помощник Петр Мстиславец имели некоторый опыт книгопечатания, «искусни бяху и смыслени к таковому хитрому делу; глаголют же нецыи о них, яко от самех фряг то учение прияста...». ,19 апреля 1563 г. московская типография приступила к работе над знаменитым Апостолом. Издание первой, книги растянулось на целый год. Вторую свою книгу печатники выпустили после введения опричнины осенью 1565 года.
Деятельность первопечатников вызвала осуждение косных невежественных церковников и их покровителей бояр. Духовенство считало книгопечатание еретическим новшеством. По словам современника Грозного француза Теве, московское духовенство опасалось, что «печатные книги могут принести какие-нибудь изменения в их убеждения и религию». Возможность издания книг тысячными тиражами подрывала монополию духовенства на переписку церковных книг и грозила доходам церкви. О гонениях против первопечатников повествуют весьма разнообразные источники, как русские так и иностранные. Печатник Иван Федоров самым категорическим образом утверждает, что он вынужден был покинуть Русь из-за преследований со стороны бояр и духовенства.
«Сия же убо не туне начах поведати вам, — писал он, — но презелнаго ради озлобления, часто случающегося нам, не от самого того государя, но от многих начальник и священноначальник, и учитель, которые на нас зависти ради многие ереси умышляли... сия убо нас от земля и отечества и от рода нашего изгна и в ины страны незнаемы пресели» (курсив наш. — Р. С.).
Печатник прямо заявлял, что гонения на него исходили не от царя. По словам Флетчера, первые русские типографии были основаны «с позволения самого царя и к величайшему его удовольствию». Иван щедрой рукой отпускал средства на строительство Печатного двора и жаловал деньгами типографщиков.
В годы опричнины типография, стоявшая за Земским Двором в Кремле, осталась в ведении земской администрации. По свидетельству Федорова, его деятельность вызвала «презельное» озлобление многих «начальников» и «священноначальников», иначе говоря, земских бояр и духовенства. Земские начальники не могли открыто расправиться с печатниками, которым покровительствовал царь. Но они прибегали к различным уловкам. Теве упоминает о поджоге московской типографии «путем тонкого коварства и подставных лиц». Книга Теве вышла во Франции в 1584 г. Спустя четыре года Москву посетил англичанин Флетчер, получивший аналогичные сведения о судьбе первой русской типографии. Сообщив о пожаре Печатного двора, он добавляет: об этом, «как полагают, постаралось духовенство».
Не желая раздражать церковников, царь Иван отказался от расследования обстоятельств, связанных с поджогом типографии, и под давлением духовенства согласился выслать-печатников из России, вследствие чего в работе московской типографии наступил почти двухлетний перерыв.
Иван Федоров и его ученик Петр Мстиславец были отправлены в изгнание в Литву под благовидным предлогом. Литовский гетман Г. А. Ходкевич желал устроить православную типографию и просил царя прислать в Литву печатника. В 1566 г. в Москву прибыло великое посольство во главе с Ю. А. Ходкевичем, братом гетмана. По предположению Б. В. Сапунова, посол выполнил роль посредника в переговорах между Г. А. Ходкевичем и царем. Б. В. Сапунов обратил внимание на то, что Федоров по приезде в Литву был принят королем и его радой. Опираясь на некоторые общие сведения о занятиях короля в 1567—1568 гг., он пришел к выводу, что печатник мог получить аудиенцию, а следовательно, и выехал в Литву между январем и августом 1567 года. Представляется возможным уточнить время отъезда в Литву первопечатников. В июле 1567 г. царь и бояре направили гетману Г. А. Ходкевичу бранные послания, упрекая его в том, что «из христианина (он) стал отступником и лжехристианином». За несколько месяцев до того на Руси был пойман литовский лазутчик с тайными грамотами, в которых Ходкевич призывал бояр изменить жестокому царю. Русское правительство, естественно, не могло отпустить печатников к Ходкевичу после разоблачения его интриг летом 1567 г. Русско-литовские отношения имели относительно дружественный характер, пока в Москве шли мирные переговоры с посольством Ю. А. Ходкевича. С августа 1566 г. до марта 1567 г. русско-литовская граница была закрыта из-за эпидемии чумы в пограничных уездах. Когда чума стихла и в Литву были посланы московские послы, русско-литовские отношения уже мало благоприятствовали отъезду Федорова. Возможно, что Иван Федоров покинул Москву вместе с литовскими послами в 1566 г. Если бы он замешкался, его отъезд был бы сначала сильно затруднен, а затем стал бы вовсе невозможен.
Отъезд первопечатников был равносилен изгнанию. Их не спасло покровительство Грозного. Царь со всей своей опричниной не в силах был оградить Федорова от преследований со стороны земских бояр и духовенства. Эпизод с печатниками как нельзя лучше характеризует взаимоотношения царя с высшим духовенством и земской Боярской думой. Споры по поводу печатного дела и протестантов, переселенных на Русь, усугубили раздор между царем и духовенством. Но главные их разногласия касались другой проблемы. Такой проблемой было продолжение опричных репрессий и самое существование опричнины.
* * *
Освобождение многих десятков казанских поселенцев, прощение Воротынского и прочие уступки никого не удовлетворили.
Титулованная знать возмущалась тем, что в ссылке остались самые видные из опальных бояр и воевод. Те, кто заслужил прощение, были дотла разорены ссылкой. Они страшно негодовали на опричнину, не зная за собой никакой вины. Их возвращение в Москву ко времени собора значительно усилило недовольство в среде столичного дворянства. .
Опричные репрессии были направлены своим острием против титулованной аристократии, но они затронули также старомосковское боярство.
Возглавившая земскую Боярскую думу старомосковская знать тяготилась грубой и мелочной опекой со стороны опричного руководства и готова была поддержать требование об отмене опричнины. Боярская оппозиция представляла тем большую опасность в глазах монархии, что она впервые опиралась на поддержку многочисленной дворянской фронды.
Недовольство дворян вызвано было многими причинами. Кружок Адашева, отстаивавший программу дворянских реформ, подвергся подлинному разгрому и исчез с политической сцены. Умолк голос дворянских публицистов. Надолго отложены были попытки реформировать строй в интересах дворянства.
Раздоры с могущественной аристократией побудили монархию создать себе прочную военную опору в лице опричного войска, сформированного из дворян. Опричные преторианцы получили широкие привилегии, но эти привилегии распространялись на очень небольшой круг служилых людей. Интересы и нужды подавляющей части дворян, оставшихся в земщине, опричнина полностью игнорировала. В годы опричнины правительство отказалось от осуществления программы дворянских реформ и ничего не предпринимало против растущего оскудения среднего и мелкого дворянства.
Незадолго до опричнины публицисты самыми мрачными красками рисовали бедствия мелкого дворянства. Князь Курбский писал, что многие служилые люди не имеют теперь оружия, коней и даже пропитания, что их недостатки, убожество и беды, «всяко словество превзыде».
На положении дворянства не могло не отразиться то обстоятельство, что с конца 40-х гг. шла тяжелая война, не прекращавшаяся на протяжении почти пятнадцати лет. Войны и дальние походы требовали от дворян больших денежных затрат. Помещики повсеместно увеличивали повинности и оброки крестьян. Наряду с помещичьей переоброчкой казна значительно повысила подати. В Новгородской земле подати выросли к началу 60-х гг. втрое. Под бременем непомерной эксплуатации мелкое крестьянское производство начинает деградировать и с середины 60-х гг. постепенно приходит в упадок. Разорение всей своей тяжестью обрушилось на головы крестьян. Но последствия его испытывали на себе также господствующие сословия, в особенности наименее состоятельные слои среднего и мелкого дворянства. Доходы дворян заметно сокращались вследствие бегства и разорения крестьян. Между тем, правительство, тратившее громадные средства на дорогостоящие опричные затеи и войну, ничем не могло помочь скудеющему дворянству. Более того, предпринятые им земельные перетасовки усугубляли бедствия служилых людей земщины. Как мы отметили выше, в ходе опричной реформы выселению подверглось не менее тысячи дворян и детей боярских суздальцев, можаич, вязмич и т. д. Все дворяне, утратившие земли «не в опале, а с городом вместе», должны были получить равноценные земли в земских уездах. Но правительство не обладало ни достаточным фондом свободных земель, ни гибким административным аппаратом, чтобы без проволочек компенсировать переселенцам утраченные ими земли.
Опричные мероприятия носили беспрецедентный характер. Никогда еще правительство не отчуждало у дворян поместий, а тем более вотчин без всякой провинности с их стороны, главное, в столь широких масштабах. Земских дворян особенно тревожило то обстоятельство, что царский указ об опричнине предусматривал возможность распространения опричных порядков на новые уезды, а следовательно, и возможность новых выселений и конфискаций. Как значилось в указе об опричнине, «с которых городов и волостей доходу не достанет на его государьский обиход, и иные городы и волости имати». Когда и какие уезды царю вздумается забрать в опричнину, никто не знал.
Насилия и произвол опричников, в особенности же земельные конфискации затронули интересы весьма значительного числа земских дворян.
До поры до времени дворянская фронда была немногочисленной и включала главным образом те группировки, которые активно поддерживали правительство Адашева. Власти пытались искоренить оппозиционные настроения в дворянской среде, отправив в казанскую ссылку несколько, десятков рядовых дворян из различных уездов. Но эта попытка потерпела неудачу. После разделения страны на опричнину и земщину влияние оппозиции в среде земского дворянства заметно усилилось. Отражением этого факта служит известие хорошо осведомленного Пискаревского летописца. По его словам, среди земских дворян опричнина вызвала озлобление. Учинив опричнину, — повествует летописец,— царь «грады также раздели и многих выслаша из городов, кои взял в опришнину, и из вотчин и ис поместей старинных... И бысть в людех ненависть на царя от всех людей...» (Курсив наш. — Р. С.).
Созванный в Москве собор, достаточно полно представлявший земское дворянство, бесспорно способствовал сплочению всех недовольных элементов земщины. Наибольшее представительство в соборе получила старомосковская и титулованная знать, а также верхи столичного и уездного дворянства. Аристократия задавала тон не только в Боярской думе, но и в дворянских куриях, в особенности среди дворян первой статьи. Но именно знать и дворянские верхи земщины более всего страдали от опричной политики и опричных эксцессов.
На соборе присутствовали видные бояре, незадолго до того подвергшиеся репрессиям. Среди них были удельный князь М. И. Воротынский, И. В. Большой Шереметев и И. П. Яковлев-Захарьин. На соборе присутствовали князья Кашин, Репнин, Курлятев, княжата Ярославские, Ростовские, Стародубские, Мезецкие, Бабичевы, а также Морозовы, Шейны, Головины, Данилов, Квашнин, Борисов, дворяне Образцовы, Тыртовы, Еропкины. Ближайшие родственники этих лиц были сосланы в Казанский край, брошены в тюрьму или казнены. В деятельности Земского собора приняли участие многие дворяне и дети боярские, выселенные из своих уездов при учреждении опричнины. Среди лиц, записанных в списки двух дворянских курий собора, примерно каждый седьмой непосредственно испытал на себе последствия опричной земельной ломки. Настроения собора хорошо характеризует тот факт, что значительная часть его членов поручилась за опального боярина Воротынского.
Прекращение репрессий и прочие уступки со стороны I опричного правительства ободрили оппозицию и породили повсеместно надежду на полную отмену опричнины. Иностранцы, ездившие в Москву в тот период, утверждали, что в России назревают важные события. «Другое правление должно прийти в стране... Против этого (против какого-то тяжелого земского налога. — Прим. Н. М. Карамзина) воспротивились многие из его (царя. — Р.С.) подданных из числа именитых господ, которых он (царь. — Прим. Н. М. Карамзина) желал погубить, а некоторых желал перевести из их имений в другие места».
Земщина должна была выплатить царю сто тысяч рублей при учреждении опричнины. На соборе было принято решение об обложении земщины новыми обременительными налогами в связи с продолжением войны за Ливонию. Очевидно, эти поборы и вызвали возражения со стороны «именитых господ» земщины. Другой причиной недовольства земщины были репрессии и земельные конфискации опричных властей.
Во время собора в столице было тревожно. Все ждали перемен. Земский летописец внес в официальную летопись известие о том, что 26 июня 1566 г., накануне открытия собора, в Москве разразилась страшная буря, «взошла туча темна и стала красна, аки огнена, и опосле опять потемнела, и гром бысть и трескот великой и молния и дождь, и до четвертого часу». Зловещее предзнаменование вызвало много толков в столице.
* * *
Выступления против опричнины виднейших руководителей: земщины боярина кн. П. М. Щенятева и главы церкви митрополита Афанасия положили начало первому глубокому; кризису в истории опричнины.
Князь П. М. Щенятев был младшим сородичем удельных князей Бельских и Мстиславских и принадлежал к числу самых авторитетных членов земской Боярской думы. Он имел особые причины протестовать против репрессий. Род Патрикеевых, тесно связанный с княжеским домом Старицких, очень сильно пострадал от опричнины. Один из братьев Щенятева боярин князь И. А. Куракин попал в монастырь, двое других братьев оказались в ссылке. Никто из них не получил амнистии накануне собора. К началу 1566 г. князь П. М. Щенятев лишился некоторых богатейших родовых вотчин, перешедших в казну. В знак протеста против действий царя Щенятев сложил с себя сан боярина и самовольно ушел в монастырь.
Попытаемся уточнить, когда это произошло, и с этой целью сопоставим между собой поручные грамоты бояр за 1565 и 1566 год. Можно установить, что после апреля 1566 г. правительство впервые включает в текст поручных грамот обязательство «в чернцы не постричися». (В грамоте князя М. И. Воротынского, датированной апрелем, это обязательство еще отсутствует. Зато оно встречается в грамотах боярина Очина и Охлябнина весны — лета того же года.). По-видимому, изменение текста портных грамот было прямым следствием самовольного пострижения князя Щенятева.
Выступление боярской оппозиции поддержал глава церкви митрополит Афанасий. 19 мая 1566 г. он демонстративно сложил с себя сан митрополита и удалился в Чудов монастырь. Правительство поспешило заявить, будто митрополит ушел в отставку «за немощию велией». Но подлинной причиной отставки Афанасия были его разногласия с царем по поводу опричнины.
Узнав об уходе в монастырь митрополита, Грозный спешно вернулся с южной границы в Москву. После совета с земской думой и священным собором он согласился возвести на митрополию казанского архиепископа Германа Полева. Рассказывают, что Полев переехал на митрополичий двор и жил там в течение двух дней. Будучи противником опричнины, архиепископ пытался воздействовать на царя и в беседе с ним грозил страшным судом, «тихими и кроткими словесы его (царя. — Р. С.) наказующе...». Когда содержание беседы стало известно руководителям опричной думы, те высказались против избрания Полева. По настоянию боярина Басманова Грозный предложил архиепископу немедленно покинуть митрополичий двор.
Боярская дума и духовенство были возмущены бесцеремонным вмешательством опричнины в церковные дела. Раздор между царем и руководством земщины достиг высшего предела после отставки митрополита Афанасия и изгнания с митрополичьего двора Германа. Распри с духовной властью, обладавшей большим авторитетом, ставили царя в исключительно трудное положение, что и вынудило его пойти на уступки земщине в вопросе о новом кандидате в митрополиты. Этим кандидатом был игумен Соловецкого монастыря Филипп, в миру Федор Степанович Колычев.
Филипп происходил из очень знатного старомосковского боярского рода и обладал прочными связями в боярской среде. В земской думе заседал троюродный брат игумена окольничий М. И. Колычев. В дворянских куриях собора заседали 12 человек Колычевых. Столь широкого представительства не имела ни одна боярская фамилия. Но Колычевы не обладали достаточным влиянием в земщине, чтобы решить вопрос об избрании митрополита. Филипп был выдвинут на митрополию, по-видимому, той группировкой, которая пользовалась наибольшим влиянием в Боярской думе.
Среди других группировок наиболее прочные позиции в земской думе занимали две группировки. Первую из них возглавляли бояре Захарьины, вторую — конюший И. П. Федоров-Челяднин. После образования опричнины влияние первой группировки продолжало неуклонно падать. В тот же самый период конюший И. П. Федоров выдвинулся как один из главных руководителей земщины. Именно Федоров возглавил московскую семибоярщину во время войны с татарами в октябре 1565 г. Современники единодушно отмечают, что в тот период значение Федорова в земщине было исключительным. Опричник Штаден передает, что в отсутствие царя Федоров был первым боярином и судьей на Москве. По свидетельству Шлихтинга, воеводу московского Иоанна Петровича царь «признавал более благоразумным среди других и высшим правителем всех», его он «обычно даже оставлял вместо себя в городе Москве...». Эти показания вполне подтверждаются Разрядами и другими документами тех лет. В начале 1566 г. царь поручил земскому правительству произвести обмен землями со Старицким удельным князем. С этой целью земская Боярская дума образовала авторитетную комиссию во главе с И. П. Федоровым и дворецким Н. Р. Юрьевым. Федоров скрепил своей подписью разменные грамоты, датированные 15 январем и 11 марта 1566 г. 17 июня он подписал приговор Боярской думы о перемирии с Литвой, причем в боярском списке имя его стояло третьим.
По знатности И. П. Федоров не уступал знатнейшим старомосковским фамилиям. К тому же он был одним из самых богатых людей своего времени. Федоров пользовался исключительным авторитетом в земщине не только из-за знатности и богатства, но и в силу большой популярности в народе. В отличие от прочих бояр, конюший отличался честностью, не брал взяток и любил справедливость. В течение длительного времени Федоров возглавлял одно из главных приказных ведомств — Конюшенный приказ. Чин конюшего Федоров сохранил и в годы опричнины. В силу древней традиции конюшие-бояре занимали более высокое положение, нежели дворецкие, и обладали особыми прерогативами в качестве старших бояр старомосковской Боярской думы.
По-видимому, группировка конюшего И. П. Федорова-Челяднина сыграла решающую роль в избрании Филиппа Колычева. Опричные дипломаты Таубе и Крузе, бывшие непосредственными очевидцами избрания, по-своему истолковали этот факт, когда писали, что Филипп был «благородного происхождения от прусских родов Колычевых или Челядниных». Соловецкий игумен приходился родней конюшему. Еще более важное значение имел тот факт, что Филипп со времени избрания на митрополию полностью связал свою судьбу с судьбой боярина Федорова.
В конце мая — начале июня 1566 г. в Соловки к Филиппу был послан гонец. Переезд занял не менее месяца. Новый кандидат в митрополиты прибыл в столицу не ранее июля 1566 г. Филипп был хорошо осведомлен о настроениях земщины и смог быстро ориентироваться в новой ситуации. В его лице земская оппозиция сразу же обрела одного из самых деятельных и энергичных вождей. Колычев изъявил согласие занять митрополичий престол, «о при этом категорически потребовал от царя отменить опричнину. Как значится в тексте подлинной грамоты об избрании митрополита, «игумен Филипп о том говорил, чтобы царь и великий князь отставил опришнину; а не отставит царь и великий князь опришнины, и ему в митрополитах быти невозможно; а хоти его и поставят в митрополиты, и ему за тем митрополья отставити; и соединил бы (государство. — Р. С.) воедино, как преже того было».
Требование соловецкого игумена привело Грозного в ярость. В глазах царя кандидатура Филиппа была во многих отношениях неподходящей. Прежде всего, Колычев по рождению и связям был слишком тесно связан с верхами боярской знати. В момент острого конфликта царя с боярством это чревато было опасными последствиями. По традиции, московские государи предпочитали сажать на митрополичий стол представителей неродовитых семей. Царь имел основания не доверять Колычеву и по другим причинам. Во-первых, он с подозрительностью относился к новгородцам. Колычев происходил из новгородских дворян. Во-вторых, царь боялся интриг со стороны князей Старицких. Между тем, Ф. С. Колычев в молодости участвовал в мятеже князя А. И. Старицкого, из-за чего и вынужден был постричься в монахи. Наконец, Филипп выделялся в среде духовенства своим непреклонным, суровым характером и большим честолюбием. Царь не склонен был терпеть возражения с чьей бы то ни было стороны.
После выступления соловецкого игумена царь мог бы поступить с ним так же, как с казанским архиепископом Германом, человеком куда более влиятельным. Но он не сделал этого. Высшее духовенство было до крайности »раздражено отставкой митрополита Афанасия и изгнанием Полева. Опричная дума не осмелилась вторично вмешаться в церковные дела. На отношение опричной думы к Филиппу оказал влияние также тот факт, что одним из ее руководителей был опричный боярин Ф. И. Умной-Колычев, двоюродный брат соловецкого игумена. Однако решающее значение имело все же не это. В вопросе о кандидатуре Колычева царь вынужден был сделать уступку церковной оппозиции и более могущественным политическим силам, которые стояли за её спиной. Сам соловецкий игумен, не располагавший связями и влиянием бывшего царского духовника митрополита Афанасия, едва ли мог выступить против опричнины, если бы его требование не было поддержано земским боярством и дворянами.
* * *
По крайней мере два источника различного происхождения сообщают о крупнейшем выступлении земщины против злоупотреблений опричнины. Первый из них — Сказания Шлихтинга, написанные в Литве в начале 70-х гг. XVI в., второй — летописец московского происхождения начала XVII в. Шлихтинг исполнял роль переводчика во время бесед царского лейб-медика с его друзьями, членами опричного руководства. Информация Шлихтинга исходила из «первых рук» и отличалась большой достоверностью. Московский, так называемый Пискаревский летописец, возник в значительно более позднее время. Сведения Шлихтинга исходили из опричнины. Пискаревский летописец следовал традиции, сложившейся в земщине.
По свидетельству летописца, опричнина вызвала крайнее озлобление в земщине, «бысть в людех ненависть на царя от всех людей и биша ему челом и даша ему челобитную за руками о опришнине, что не достоит сему быти».
Летописец отметил, что в выступлении участвовали «все люди» земщины. Но он не называет даты выступления. Этот пробел позволяет заполнить подробный и в целом достоверный рассказ Шлихтинга. Согласно Шлихтингу, в 1566 г. более трехсот знатных лиц из земщины, в числе их придворные царя явились во дворец, заявили протест против бесчинств и злоупотреблений опричников и потребовали упразднения опричнины. В своей челобитной царю фрондеры заявили примерно следующее: «Все мы верно тебе служим, проливаем кровь нашу за тебя. Ты же за заслуги воздаешь нам такую благодарность. Ты приставил к шеям нашим своих телохранителей (опричников. — Р. С.), которые из среды нашей вырывают братьев и кровных наших, чинят обиды, бьют, режут, давят, под конец и убивают».
Выступление церковной оппозиции и нескольких сотен знатных лиц из земщины породило острый политический кризис, выход из которого правительство Грозного искало в новых репрессиях. Опираясь на опричное войско, царь жестоко подавил фронду, впервые объединившую все недовольные элементы земщины. По его приказу все челобитчики подверглись аресту и были водворены в тюрьму. После пятидневного дознания опричники учинили над ними суд и расправу. Несколько земских, дворян были четвертованы, другим урезали язык. Вскоре после казни русские послы сделали в Литве следующее разъяснение насчет этой меры: «а учнут говорите про князя Василия Рыбина и про Карамышева и им (послам. — Р. С.) говорите: государь милостив, а лихих везде казнят: про тех государь сыскал, что они мыслили над государем и над государскою землею лихо, и государь, сыскав по их вине, потому и казнити их велел».
В официальных документах названы имена только двух жертв, опричнины. Имена прочих жертв невозможно установить, за одним исключением. Опричники Таубе и Крузе передают, что вместе с князем В. Пронским и И. Карамышевым был казнен К. Бундов (Burdna).
Автор «Истории о великом князе Московском» князь А. М. Курбский знал о массовом выступлении дворян против опричнины. Но его рассказ отличается недостоверностью. По словам Курбского, в один день с князем В. Пронским опричники перебили будто бы до двухсот земских дворян. Более достоверен рассказ литовского хрониста А. Гваньини, имевшего возможность уточнить некоторые из данных Шлихтинга. По Шлихтингу, опричники подвергли многих челобитчиков торговой казни. Гваньини добавляет, что опричники избили батогами 50 человек. Все прочие челобитчики числом более 200—250 человек были освобождены после пятидневного тюремного заключения без всякого наказания.
П. А. Садиков первый установил, что все трое казненных в 1566 г. дворян были видными участниками собора, и на этом основании высказал предположение о массовом выступлении против опричнины членов Земского собора.
A. А. Зимин признал это предположение вполне обоснованным и подкрепил его указанием на Пискаревский летописей. Но П. А. Садиков и А. А. Зимин значительно ослабили свою аргументацию тем, что полностью игнорировали связь между выступлением членов собора и протестом против опричнины Филиппа Колычева и стоявших за его спиной сил. Не подлежит сомнению, что Колычев не мог бы выступить против опричнины и получить затем митрополичью кафедру без поддержки со стороны земской Боярской думы и священного собора. Но именно дума и духовенство играли руководящую роль на Земском соборе. В выступлении против опричнины участвовали царские «придворные», бояре и более трехсот знатных дворян, принадлежавших к наиболее активному политически слою земщины. Именно этот слой руководил деятельностью Земского собора.
На связь между выступлением Филиппа и земской фрондой указывают некоторые современники и очевидцы событий. Опричники Таубе и Крузе утверждали, что дворяне B. Ф. Пронский, И. Карамышев и К. Бундов подверглись казни после выступления Филиппа и в связи с этим выступлением. Таубе и Крузе допустили путаницу в своих хронологических выкладках и смешали воедино протесты Филиппа до его избрания и после избрания на митрополию. Но связь событий они уловили, по-видимому, верно.
Филипп прибыл в Москву в тот момент, когда земская оппозиция, объединившая все недовольные элементы земщины, готовилась вручить царю петицию и добиться от него отмены опричнины. Именно благодаря этому обстоятельству соловецкий игумен смог занять твердую позицию в вопросе об опричнине. Выступление Филиппа имело место в ближайшие недели после роспуска Земского собора, поскольку Филипп, во-первых, не присутствовал на соборе, закрывшемся 2 июля, и, во-вторых, уже 20 июля вынужден был отказаться, от своих требований. Вероятно, в этот же период против опричнины выступили триста знатных лиц из земщины. Трудно представить, чтобы фрондирующие дворяне отправились к царю после открытой капитуляции митрополита и всего духовенства, и так же невероятно, чтобы Филипп мог выдвинуть свои требования после кровавой расправы с фрондерами.
Опричные репрессии испугали высшее духовенство и вынудили Филиппа публично отречься от своих требований. Царь сменил гнев на милость лишь после того, как Колычев полностью согласился с его главным условием, чтобы после избрания в митрополиты Филипп «в опришнину и в царской домовный обиход не вступался», «а митропольи бы не оставлял».
20 июля честолюбивый игумен подписал ограничительную запись, через четыре дня переехал на митрополичий двор, а затем был посвящен в сан митрополита.
Наиболее важное значение имеет вопрос, какие боярские группировки стояли за спиной митрополита Филиппа и участвовали в его протесте против опричнины. Уточнить состав земской оппозиции, выступившей после собора, позволяет одно замечание Шлихтинга. По Шлихтингу, после освобождения фрондеров из тюрьмы «немного спустя он (царь.— Р. С.) вспомнил о тех, кто был отпущен, и, негодуя на увещание, велит схватить их и разрубить на куски». Итак, участников выступления следует искать среди дворян и членов собора, подвергшихся казни в ближайшее время после роспуска собора.
Можно установить, что из членов собора 1566 г. жертвами террора в 1567—1568 гг. стали, члены Боярской думы: конюший И. П. Федоров, боярин князь И. И. Турунтай-Пронский, окольничий М. И. Колычев, дворяне I статьи И. Б. и И. И. Колычевы, князья Ф. В. Сисоев и В. К. Курлятев, Г. И. Кафтырев, Ф. Р. Образцов, дворяне II статьи князь А. С. Бабичев, М. Г. Иванов, М. М. Лопатин, И. В.Мунтов-Татищев, А. И. Баскаков, А. Т. Зачесломский, казначей X. Ю. Тютин, дьяки И. И. Бухарин, И. Кузьмин, И. Юмин, П. Шерефединов, А. Н. Батанов, Бунков Второй, приказной П. Шестаков-Романов, гость А. Ивашов.
Факт участия земских бояр в выступлении фронды засвидетельствован Шлихтингом. По словам Шлихтинга, против опричнины выступили знатные лица, даже придворные самого царя.
Многие косвенные данные подтверждают предположение о том, что фронду возглавили названные выше земские бояре И. П. Федоров и князь И. И. Пронский, Колычевы и т. д. Укажем прежде всего на близкие отношения между ними и тремя казненными вождями фронды — князем В. Ф. Рыбиным, И. М. Карамышевым и К. С. Бундовым.
Член собора дворянин II статьи К. С. Бундов происходил из худородной дворянской семьи. Своей карьерой Бундовы были обязаны исключительно службе в Конюшенном ведомстве. Степан Бунда-Быкасов служил государевым конюхом в 30-х гг. XVI века. Вероятно, по его стопам пошел и его сын К. С. Бундов, имя которого в разрядах отсутствует. Заметим, что еще в 60—70-х гг. среди начальных людей Конюшенного приказа числились «стремянные конюхи» П. Быкасов и А. Быкасов и «прикащик у лошадей» Я. Бундов-Быкасов. Все они владели поместьями по 200 четвертей и получали из приказа оклад до 15—20 рублей. По службе Бундовы были тесно связаны с боярами Челядниными, издавна возглавлявшими Конюшенный приказ. В 50—60-х гг. их патроном был конюший И. П. Федоров-Челяднин.
И. М. Карамышев принадлежал к верхам уездного дворянства и присутствовал на Земском соборе как дворянин I статьи. А. А. Зимин указывает на связи между Карамышевым и Колычевыми. Можно установить давние связи Карамышевых с Конюшенным приказом. Так, А. В. и В. В. Карамышевы служили в ведомстве конюших-бояр в конце XV в.. Возможно, что эти давние связи род Карамышевых сохранил в XVI.в. В апреле 1566 г. И. М. Карамышев вместе с конюшим И. П. Федоровым поручился за опального князя М. И. Воротынского.
Боярин и конюший И. П. Федоров был одним из немногих людей, неоднократно выступавших против царских репрессий. При самом деятельном его участии были освобождены из тюрьмы И. В. Большой Шереметев (март 1564 г.) и И. П. Яковлев-Захарьин (март 1565 г.), возвращен из ссылки удельный князь М. И. Воротынский (апрель 1566 г.).
И. П. Федоров присутствовал на Земском соборе, но затем его карьера оборвалась. Многие признаки указывают на то, что во второй половине 1566 г. семью Федорова постигла катастрофа. Жена конюшего М. В. Челяднина никак не позднее июля — августа 1566 (7074) г. отказала Новоспасскому монастырю громадную родовую вотчину в Бежецком Верху, в которой было 1158 четвертей пашни и богатейшие угодья. Челяднины выговорили себе право пожизненного владения бежецкой вотчиной. Таким путем они пытались обеспечить себя на случай полной катастрофы.
Представляется возможным проследить карьеру И. П. Федорова на протяжении многих десятилетий вплоть до времени выступления членов Земского собора против опричнины.. Последние службы его можно перечислить по дням и неделям. В январе—марте 1566 г. он руководил разменом Старицкого удельного княжества, 17 июня подписал приговор Боярской думы о литовском деле, затем участвовал в Земском соборе и 2 июля скрепил подписью соборный приговор. 17 июля конюший принял литовских послов и обсуждал с ними вопрос о размене пленных. Затем в его карьере наступает перелом. Его имя полностью исчезает из официальных документов. Спустя несколько месяцев Федоров оказывается в опале, на воеводстве в провинциальной крепости Полоцке. В связи с царской опалой в период между июлем 1566 г. и февралем 1567 г., Федорову грозила, по-видимому, та же участь, что и К. С. Бундову, Карамышеву и Рыбину. В начале 1567 г. литовское правительство тайно предложило Федорову убежище в Литве, указывая на то, что царь желал над ним «кровопроливство вчинити».
Приведенные данные позволяют уточнить время крупнейшего выступления земской оппозиции против опричнины. Еще 17 июля боярин И. П. Федоров исполнял ответственные правительственные поручения. В ближайшие дни он, вероятно, был взят под стражу, после чего Филипп 20 июля публично отрекся от своих требований. Царь не желал, чтобы литовские послы были свидетелями его раздоров с земщиной и отложил казни на несколько дней. Как раз 17 июля он принял срочные меры к тому, чтобы выпроводить из Москвы литовских послов. Послы промешкали пять дней и 22 июля покинули русскую столицу. В ближайшие дни после их отъезда опричники подвергли экзекуции несколько десятков земских дворян. Приведенные факты, быть может, объясняют, зачем правительству понадобилось держать челобитчиков в тюрьме в течение пяти дней.
Среди лиц, казненных опричниками, самым видным был князь В. Ф. Рыбин-Пронский, двоюродный брат влиятельного земского боярина и участника собора князя И. И. Турунтая-Пронского. Карьера Рыбина сложилась не слишком удачно. Он не дослужился до думного чина, вынужден был заложить часть вотчин. Иной была судьба Турунтая. Ко времени собора он достиг самых высоких ступеней военной и чиновной лестницы, имея за плечами тридцатилетний стаж военной службы и семнадцатилетний срок службы в Боярской думе. В. Ф. Рыбин был казнен в 1566 г., но и Турунтай ненадолго пережил своего брата. Через два-три года он был забит палками по приказу Грозного.
Участниками земской оппозиции были, по-видимому, присутствовавшие на соборе Колычевы. На это указывает, во-первых, выступление против опричнины избранного в митрополиты Ф. Колычева и, во-вторых, последующие казни Колычевых.
Репрессии опричнины против членов Земского собора в ближайшие годы после его роспуска обнаруживают одну интересную особенность. Их жертвами явились не только титулованная знать (боярин И. И. Пронский, его двоюродный брат князь В. Ф. Пронский, князь В. К. Курлятев и др.),. но в еще большей мере старомосковская знать (конюший И.П.Фёдоров, Колычевы) и связанные с ней верхи приказного мира и дворянства. Высшая титулованная знать была слишком ошеломлена и напугана ударами террора, последовавшими за введением опричнины. По этой причине инициатива антиопричного выступления на Земском соборе, по-видимому, принадлежала старомосковскому боярству и дворянству. Старомосковская знать возглавила земское правительство в тот период и явилась естественным выразителем давно зревшего в земщине недовольства.
Выступление руководителей земщины было поддержано-многочисленной дворянской фрондой. Более 300 дворян подписали ходатайство против опричнины. Врученный царю документ был составлен в самых верноподданнических выражениях. Но основное требование относительно прекращения репрессий и отмены опричнины носило достаточно категорический характер.
Правительство было поражено как масштабами земской оппозиции, так и тем, что протест исходил со стороны лояльного прежде старомосковского боярства и высших духовных, властей. На царя выступление фронды произвело, как видно, ошеломляющее впечатление. Мало того, что Грозный давно уже не выносил возражений, он должен был наконец отдать, себе отчет в том, что все попытки стабилизировать положение путем уступок и компромисса потерпели неудачу. Опричная политика вызвала осуждение наиболее авторитетных; вождей земской Боярской думы и земского дворянства в целом. Социальная опора правительства еще более сузилась.
После капитуляции Ф. Колычева духовенство пыталось взять на себя роль посредника между опричным правительством и земским боярством. Но его призывы к милосердию остались гласом вопиющего в пустыне.
Опричники усилили репрессии против оппозиции. Ближайшей их жертвой стал старейший член Боярской думы князь П. М. Щенятев, незадолго до того демонстративно сложивший чин боярина и самовольно удалившийся в монастырь. Щенятев был ближайшей родней княгини Е. Старицкой, и правительство подозревало, что Старицкие и их приверженцы своими интригами способствовали выступлению фронды на соборе.
Едва расправившись с вождями фронды (князем В. Ф. Пронским и т. д.), опричники привлекли к дознанию «старца» Пимена Щенятева. Его забрали из монастыря и подвергли мучительным пыткам. Боярина жгли на большой железной сковороде, подогреваемой огнем. Опричные каты били ему иглы под ногти. Престарелый воевода не вынес мук и 5 августа умер. Всего две недели отделяли день его смерти от времени выступления оппозиции на Земском соборе.
* * *
Земский собор 1566 г. был самым представительным собором в царствование Грозного. Впервые широкое представительство на соборе получили дворяне, а также верхи посадского населения. Если деятельность первых соборов (1549—1551 гг.) сводилась к заслушиванию правительственных деклараций и формальному их одобрению, то в период опричнины компетенция соборов несколько расширилась. Первые соборы времени опричнины приняли решение о предоставлении Грозному чрезвычайных полномочий и утвердили указ об опричнине. Земский собор 1566 г. принял решение о продолжении Ливонской войны и введении новых чрезвычайных налогов. Высшие сословия получили возможность участвовать в определении политики правительства. Однако каждый раз власти ставили перед членами собора весьма ограниченные задачи и строго регламентировали их деятельность.
В известном смысле первые годы опричнины стали временем расцвета Земских соборов, главного сословно-представительного учреждения Русского государства в середине XVI века.
В чем же заключены причины отмеченного парадоксального явления? Почему мрачные годы опричнины с ее злоупотреблениями и террором стали временем расцвета соборной практики?
Распри монархии с могущественной боярской аристократией сузили социальную базу правительства и вынудили его искать более широкую опору в среде дворянства и отчасти купечества, служивших естественным противовесом аристократии. Меры, подобные созыву соборов, призваны были обеспечить опричному правительству более широкую поддержку со стороны привилегированных сословий земщины.
Самый представительный собор середины XVI в. был созван на втором году, опричнины, когда опричное правительство встало на путь уступок и поисков компромисса. Но период поисков компромисса в истории опричнины оказался слишком кратковременным. Новый взрыв террора положил конец дальнейшему развитию практики Земских соборов.
Созыв первых представительных соборов в годы опричнины имел важное историческое значение. Возникла новая политическая форма, новое учреждение, которому со временем суждено было сыграть важную роль в политическом развитии России. Из вполне аристократических соборов первых лет опричнины развились более представительные, демократические и полномочные Земские соборы начала XVII века.