Над каждым из пяти воевод гордо вился стяг. Полоцкий, черниговский, смоленский и псковский. А над ними гордо плясала на ветру Светлая хоругвь, на которой солнце Рода яро обрушивало лучи на круг Двенадцати. Видно ее было отовсюду. Для того и установили на самой макушке холма, где теперь, на глазах всего воинства, Светлый отдавал последние перед сечей почести своим ближайшим побратимам – князьям и наместникам. Все они по обычаю стояли на колене, смиренно склонив голову и выказывая тем самым почтение пред киевским столом. Светлый же, в свою очередь, подходил к каждому, поднимал с колен и троекратно обнимал, словно доказывая обратное – здесь все ровня и братство это выше любых привилегий и сословий.
То, что обычай этот скорее для глаз обычных воев, чем для вельмож, Тверд догадывался и до этого. Сам был молод и помнил, как перед первой сечей ловил каждое движение князей, проникаясь неповторимым и, в общем-то, необъяснимым духом единения с сильными мира сего. Сегодня догадки его подкрепил Прок. С превеликим удовольствием, и даже не поленившись устроить краткий экскурс в историю обычая.
– Политика, друг мой, это такое отхожее место, от которого у любого порядочного человека должно скрутить живот, – подытожил он так тихо, чтобы речи его, не приведи Род, не расслышал больше никто другой.
– Что-то Аллсвальда Светлый облобызал без особой любови, – фыркнул в выкрашенные в синий цвет усы Хват.
– Волнение, друг мой, волнение, – как ни в чем не бывало шумно вздохнул Прок, стараясь, чтобы на сей раз эти слова дошли до ушей не только варяга. Многие в их строю волей-неволей ловили слова гильдийца. Воин в таком необычном облачении сам по себе привлекал внимание. А то, что их тут было аж двое, вместе с Твердом, эффект сей ничуть не ослабляло. – Не часто князьям приходится сбираться всем вместе.
– Псковский наместник – не князь, – монотонно пробубнил Туман, который не мог выдержать такой оскорбительной неточности в формулировках. Его легкая броня весело позвякивала кольчужными сочленениями и поскрипывала кожаными пластинами не хуже седла византийского этериарха. За плечом его торчал составной лук и два колчана. Насколько знал стрелка Тверд, наконечники стрел в каждом из них были разными. Спину его прикрывал привязанный сходившимися на груди крест-накрест ремнями каплевидный щит.
– В том и смысл обычая, – прищурился на солнце гильдиец. – Перед битвой сословия теряют свою ценность. И любой посадник, будь он хоть купец с неподъемным брюхом, дед которого еще в закупах ходил, становится равен самому Светлому.
– Это если Светлый сумеет его обхватить, – продолжал зубоскалить Хват, подтягивая ремень, державший за спиной большой тул с сулицами. В сапогах его торчали рукояти нешуточных тесаков, на поясе с обеих сторон болтались ножны с мечами. Один степной, покороче, а другой – с длинным, чуть не в два локтя тонким клинком, сработанный на манер нордского, без гарды. Это не говоря о том, что в каждой руке он сжимал по топору. Даже в той, к которой туго примотал круглый щит. – Тулово посадник нажрал – не каждая крепостная стена опоясать такое сможет. Может, потому и принесся сюда так скоро, что во Пскове уж и помещаться не стал?
По рядам прошлись тихие смешки. Что перед сечей тоже было вовсе не лишним. И покуда варяг продолжал изгаляться над требующими особого трепета обычаями, Тверд незаметно склонился над ухом Прока.
– Нам-то что предстоит делать? Я так понимаю, в охранение облюбованной Светлым стратегической возвышенности мы поставлены неспроста.
– Мне бы, конечно, тоже хотелось, чтобы князь и меня, скромного раба Гильдии и державы его, столь же мило облобызал и поставил командовать каким-никаким флангом… Ну, да перебьюсь. Его живот да безопасность мне куда важнее.
– Да? А мне помнится, будто ты ему одно обязательное к исполнению условие поставил.
– Это ты о героической погибели, что ли? – одними губами проговорил гильдиец. – На сей счет не изволь волноваться. Мои задачи на вверенном участке обороны сегодня поистине многогранны.
Он помолчал, делая вид, будто ничего на свете сейчас для него нет важнее, чем вид скрещенных клинков, которые пятеро князей на виду всего войска подняли над своими головами. А затем с удовольствием подхватил многотысячный восторженный рев ставшего сегодня единым воинства. И пока он катился по полю, сгоняя с деревьев птиц и словно приминая значимостью своей высокую траву, новгородец, уже без тени улыбки, выдохнул:
– Наша с тобой, сотник, задача – удержать этот холм. Твоя, вернее. Я в этих делах не особо, знаешь ли, сведущ…
– Я – десятник.
– Бурный карьерный рост – один из несомненных плюсов военных действий, – равнодушно пожал плечами гильдиец. – Если, конечно, будешь достаточно разумен, чтобы не попасться на главный их минус, – он бесцветно глянул в сторону взлетевшего в седло Светлого и слегка поморщился, когда воздух над ратью разорвал новый гвалт криков и здравиц.
* * *
Гвалт войска русов оборвал взлетевший к небу пронзительный рев нордских боевых рогов. По рядам рати, как ветер по пшеничному полю, прошла волна шевеления: воины разворачивались от княжьего холма в сторону надвигающейся опасности.
Темная громада армии викингов перла вперед не хуже грозовой тучи, растекаясь от одного края поля битвы до другого. Приближение ее ощущалось заметной дрожью земли под ногами, неумолчным воем труб и рогов и устрашающим грохотом громовых раскатов, в которые обращался слитный звук бряцанья оружия по щитам.
Наместники, получившие княжье благословение на битву, отбывали к своим дружинам. Первым с места снялся Родовид, унесшийся со своей свитой к большому полку, который выстроился у подножия взгорка и которому предстояло выполнить в сече роль главных сил русского воинства. Он должен был вынести основной удар врага. Задача не из завидных.
Грузный псковский наместник потрусил во главе своих ближников под бьющимся на ветру стягом на левый фланг. Именно там и таилась главная опасность для войска Светлого. Набранные впопыхах ополченцы при всем желании не выдержали бы таранного удара нордского кулака. Именно потому для усиления полка левой руки были отряжены три сотни киевских гридней. Часть их укрепила передние ряды, влившись в немногочисленную псковскую дружину, часть образовала сердцевину в этом построении, которая должна была в случае необходимости держать нурманнов до прибытия подкреплений.
Вот где не должно было случиться прорыва, так это справа. Одесную ощерились короткими копьями, широкими мечами и грубым улюлюканием люди Аллсвальда. На каждую волну грохота, которым, стуча оружием в щиты, сопровождала свое продвижение армия Хёгни, полоцкие вои отвечали тем же громогласным стуком и бряцанием зброи. Русские нурманны вооружены были куда лучше псковичей, а передние их ряды радовали глаз блеском кольчуг и тяжелых броней.
Белозерская конница хоть и была где-то на подходе, к началу сечи явно не поспевала. А потому довольствоваться пришлось смоленской. Была она поплоше и умением, и озброенностью, да выбирать не приходилось. Потому ее было решено отвести за княжеский холм – оттуда ее удар получился бы и более неожиданным, и более скорым, потому как вылететь она могла одинаково споро что в левую сторону, что в правую.
Вдоль всего склона холма была растянута тонкая, увы, нить полка лучников, которые со спины должны были прикрывать все вступившие в сечу рати. Воев тут насчитывалось куда меньше, чем ополченцев-охотников, а потому вполне понятно было нетерпение Тумана, который переминался с ноги на ногу, явно сгорая от желания проследовать на ту линию обороны, где пользы от его умений будет больше всего.
Перед лучниками колыхала копьями неширокая лента резервного полка, набранного из тех воев смоленской да киевской дружин, которые к сече были готовы наименее всего, но при необходимости могли встать перед врагом стеной куда более надежной, чем ополчение. Резерв, в конце концов, должен был становиться дамбой на пути разлившегося половодья, а не жалким сушняком, без труда уносимым течением в хороводе остального размытого бурелома.
Светлую хоругвь окружали две сотни отборных киевских воев, в числе которых глядели на угрюмо прущую в их сторону нордскую рать и Прок с беглыми византийскими легионерами.
* * *
Нурманны двигались строгим прямоугольником. В этерии такое построение назвали бы фалангой, но вряд ли норды собирались со всей строгостью придерживаться греческой стратегии. Тем более что ни тяжелых щитов до земли, ни длинных пик в три человеческих роста в их рядах что-то не было.
– Непривычно видеть этих головорезов на суше, – проговорил Хват, проверяя, насколько прочно прилажен к руке щит. – Да еще и без их драконоголовых корыт за спинами.
– Нынешний их поход – не банальный набег, – многоумный Туман держал свой шлем на сгибе руки и неотрывно щурился в сторону приближающегося воинства, будто загодя подбирал цели для своих стрел. – Их тут набралось никак не меньше трех тысяч. А с такой силой чего им опасаться и жаться поближе к своим драккарам на случай возможного отступления?
– Но наших-то сил набралось раза в два больше, – раздался сбоку голос, обладатель которого, впрочем, не сказать было по тону, чтобы очень уж радовался такому перевесу сил.
Тверд оглянулся. Прямо на них с Проком глядел сухопарый воин с пегой, сильно сдобренной сединой бороденкой. Добрая броня и непринужденность, с которой он держал оружие и держался в строю, выдавали в нем бывалого ветерана.
Худо, коли даже такие опытные рубаки не вдохновились обычаем скрещения мечей настолько, чтобы поверить в свои превосходящие силы.
– В два раза больше, – хмыкнул Хват. – Что ж тогда они пошли в наступление, а не мы?
– Потому что их построение знаменито своей подвижностью, – недобро зыркнул на варяга гильдиец. – Ровный прямоугольник их строя может легко разбиться на два, три, четыре… да хоть на десять квадратов меньших размеров, зато большей маневренности. И чем меньше пространства останется меж нашими ратями, тем меньше у них будет возможностей для разнообразия ударов.
– И они такие дураки, что, понимая это, сами прут на рожон?
– Думается, они знают, что делают.
* * *
Нордский строй пер неудержимым морским валом. Но был он при всем при том и не менее грузным. А колыхался с таким величавым чувством собственного превосходства, будто был одним существом, а не состоял из тысяч людских частиц. Частиц, которые на таком расстоянии уже стали вполне различимы.
Пространство меж двумя ратями медленно и неотвратимо сокращалось. И пусть было оно еще великовато для решающего рывка, но достаточным, чтобы сомнения в неотвратимости бойни отринул бы даже самый распоследний трус.
Первым в движение пришел строй лучников. По нему прошел шелест вынимаемых из тулов и накладываемых на луки стрел. Лишь после этого послышались команды из первых рядов русской рати, которые со стуком и лязгом сомкнули щиты и выставили вперед копья.
Остальные замерли в тревожном ожидании. Было заметно, как там, внизу, тянут шеи вои из задних рядов, чтобы рассмотреть хоть что-то впереди. Там, где вот-вот должна была разразиться грохотом, треском и криком кровавая сеча.
* * *
– Сейчас пойдут в разбег, – ровным голосом сказал кто-то из воев княжьей сотни.
Тверд даже не стал оборачиваться, чтобы взглянуть в лицо умнику. Он не мог оторвать глаз от зрелища двух сходящихся на зеленом поле исполинских темных волн. Вернее, одной волны, что неотвратимо накатывалась на берег. И только сейчас, когда расстояние меж двумя войсками сократилось до минимального, он вдруг осознал, насколько же все-таки меньше нурманнов.
Но, судя по уверенности, с какой те перли вперед, их это обстоятельство ничуть не смущало.
Колышущаяся масса атакующего воинства вдруг остановилась на миг, затем ее рычащее и громыхающее нутро разорвали резкие командные крики, и в тот же миг викинги в едином порыве перешли на легкую рысцу.
– Ну, все, – произнес чей-то завороженный голос.
– Лучникиииииии! – тут же донесся снизу протяжный призыв. – Тяни!
Несколько сотен натянутых тетив наполнили взгорок напряженным гудением и легким потрескиванием сгибаемых луков.
Норды подались вперед еще быстрее. Узкая прогалинка меж их наступающим прибоем и ощетинившейся копьями скалой киевской рати вдруг скукожилась до неприятно узких размеров.
– Рази! – пронеслась над полем многоголосая команда.
Воздух взвыл от сотен выпущенных вверх стрел. Загрохотала стена вздымаемых над нордским строем щитов. Железные клювы дробно застучали по обтянутому кожей дереву и защелкали по железной окантовке и умбонам. Какие-то достигли цели. Но крики уязвленных ими хирдманов потонули в реве ринувшейся вперед оружной толпы убийц.
– Беееей! – прозвучал приглушенный расстоянием клич из передних рядов русичей. В них тут же наметилось шевеление, и навстречу набегающему врагу из глубины строя выметнулся гудящий рой сулиц. Короткие копья, брошенные с такого расстояния, редко не находили цель. Брызнула щепа, выбитая из щитов, веером разлетелись кровавые брызги. Под ноги напирающим сзади викингам с криками, хрипами и проклятиями валились первые уязвленные в этой битве воины. Для многих даже ранение в ногу становилось смертельным – то, что не смогли довести до конца русичи, довершали сапоги бегущих следом сородичей.
– Сомкнуть щиты, сомкнуть щиты, – до ломоты стискивая зубы, незаметно для самого себя цедил Тверд. Будто слова его могли чем-то помочь первым окунувшимся в сечу ратникам. Он знал, что последует за этим. Норды тоже умели бить на расстоянии, даже с нещадно раскачивающихся под ногами палуб.
Сначала из глубины плотного нурманнского строя выметнулись стрелы. Били они невпопад, и не кучно, зато было их более чем достаточно. Одни, описав дугу над русами, вгрызлись в строй лучников. Он колыхнулся, выпрастывая из себя корчащиеся или безжизненно валящиеся тела. Другие дары с железными клювами почти в упор были отправлены в первые ряды воинства Светлого князя. Где урона нанесли куда больше – не всякая реакция могла помочь вскинуть щит навстречу свистнувшей опасности.
– Сомкнуть щиты! – раздалась снизу истошная, но отчасти запоздавшая команда.
Второй залп выпущенных по русам стрел уже не учинил им такого урона, вырвав из их тесно стоящих рядов лишь несколько воев.
Зато спустя пару мгновений в пошатнувшийся строй русов полетели короткие метательные топоры. Хряск, крик и вой наполнили переднюю сотню, проредив ее так, что смыкать щиты в тесном строю ее воям вдруг сделалось невозможно. И хотя над их плечами и головами в сторону нордов продолжали лететь сулицы со стрелами, опрокидывая десятки раззявленных бородатых рож, всем стало ясно, что узкая, поблескивающая металлом доспехов и шеломов полоска передового строя обречена. Размыкать ряды и пропускать внутрь строя оставшихся от нее ратников было уже поздно.
– Где бы я не хотел очутиться на поле любой брани, так это в первом ряду, – вдруг донесся до слуха Тверда приглушенный голос Тумана. Они встретились глазами, и лучник, потянув из-за спины лук, выдохнул. – Ни закончить битву не успеть, ни даже вступить в нее. А вообще мне этот холм что-то крепко напоминает, – добавил он, накладывая на тетиву стрелу и бросаясь вниз по склону холма. К бьющему по врагу и бьющемуся в агонии израненного зверя строю лучников. Туда, где он мог принести больше всего пользы.
– Я смотрю, в Царьграде крепко учат выполнять приказы, – провожая взглядом стрелка и даже не думая его останавливать, проговорил Прок. – Если уж сказали стоять на этом месте, легионер этерии не сдвинется с него ни на вершок.
– А ты представь, что на этом важном до усеру месте я остался за двоих, – раздувая ноздри так, словно воздух здесь вдруг сделался необычайно наваристым, и наглотаться его всласть не получалось никак, довольно прорычал варяг. – А этот грамотей, попомни мое слово, еще не раз прикроет сегодня твою тощую спинку. Даже оттуда.
– Рази! Рази! Рази!
Команды десятников лучников стали разрозненными, а стрелы уже сыпали вниз не одной гудящей тучей, а непрекращающимся дождем. Пусть и изрядно поредевшим. Жатву они устраивали теперь в середине нордского воинства. Потому что передние шеренги незваных гостей с лязгом, гвалтом, разноголосым воплем, в звоне железа, треске кожи и дерева врубились в киевскую рать.
* * *
Большой полк качнуло так, словно он был рыбацкой лодкой, в которую немилосердно врезалась буря. Он застонал, затрещал и накренился так, что показалось: еще немного – и опрокинется. Нечеловеческий вопль, слившийся с гвалтом и лязгом сечи, захлестнул вспухший водоворот, в который обратились в месте соприкосновения обе армии.
Норды вдарили так крепко, что стиснуть зубы пришлось даже воям из самого последнего ряда. Они навалились на сминающийся огромной подковой в их сторону строй и принялись с проклятиями и криками выталкивать этот вспухший нарыв обратно. Каково было тем, кого зажали с обеих сторон – и крушающие все на своем пути мясники спереди, и немилосердно напирающие сзади соплеменники, можно было только догадываться.
И когда положение вроде бы выравнялось, в середине нурманнского строя стал сжиматься, набухая все новыми и новыми силами, исполинский кулак. Русичи, державшие оборону в дробящей кости давке в первых рядах, видеть этого, конечно, не могли. И когда наступательный порыв врага вдруг ослаб, а хватка его чуть пожухла, порадоваться этому, да хотя бы просто перевести дух, они не успели.
Следующий удар был страшен.
Собравшийся в кучу нордский кулак въехал в податливую плоть славянской рати, круша ее, разрывая и прорубаясь огромным колуном сквозь обильно напитанный влагой дерн. Нордский бронированный стилет единым махом пронзил большой полк едва не до центра, а прореха, образованная страшным этим ударом, словно втягивала в себя все новые и новые сотни викингов. Располовиненные шеренги русов суматошно пятились назад, уступая под напором неистовой злобы, замершей кровавыми разводами на остриях оружия хирдманов. Крики команд заглушал многоголосый вопль сечи, режущий слух стенанием и безжалостным лязгом смерти.
Но его смог перекрыть низкий рокот басовитого княжьего рога.
Сигнал этот возвещал об отходе на рубеж более глубокой оборонительной линии. Туда, где большой полк уперся бы в твердь нетронутого пока резней резервного полка.
Отступление со вцепившимся в шею бешеным волкодавом киевскому воинству далось еще дороже, чем первый наскок нордской рати. Она не собиралась ослаблять хватку и явно намеревалась ворваться в ставку Светлого, что была в паре сотен локтей прямо по курсу.
И именно в этот миг на выручку явился Аллсвальд.
На его правом фланге сеча меж пришлыми хирдманами и теми нордами, кто давно уже считал эту землю своей, выдалась наиболее жестокой. Поддаваться под напором превосходящего числом врага полоцкая дружина и не думала. Два этих воинства так и топтались на месте, словно исполинские чудовища, вцепившиеся друг другу в глотку, но не имеющие достаточных сил, чтобы вырвать жизнь из противника. Здесь не было того бурления и водоворота, что учинили хирдманы большому полку. Линия соприкосновения изгибалась в обе стороны, трещала, заходясь в безумном вопле и задыхаясь от железного скрежета, но – оставалась неизменно нерушимой.
И когда полоцкий конунг понял, что давление на его хирд ослабло, мигом сообразил почему – псы севера отводили силы с его фланга для удара в другом месте. Он не стал командовать атаку и вести своих людей на кровавый прорыв. Вместо того снял со своего тыла две сотни воев и отправил их давить обнажившийся фланг того самого кулака, который нурманны принялись вдавливать в киевлян.
Атакующий клин выдержал. Изогнулся, пошатнулся, захлебнулся кровью – но выстоял. А затем медленно принялся втягиваться обратно, в утробу рычащего и продолжающего напирать на полки русов почти идеального четырехугольника атакующей рати.
Медленно, очень медленно, в муках и крови, мешая смерть и гул боевого неистовства, большой полк сумел числом задавить прорыв хирдманов и не дать им располовинить свое исходящее кровавыми судорогами тело.
Резервный полк, непрестанно колышущийся от давящего стремления каждого воя устранить едва не образовавшийся прорыв, так и остался стоять на месте.
Не зря. Следующий удар хирдманы нанесли в тот участок строя русов, в котором за это время успели нащупать самую главную его слабину.
* * *
– Пора, княже! – нудил кто-то в ставке Светлого. Дело и впрямь принимало такой оборот, что мысли о вспомогательных полках возникали сами собой. – Пора смолян выпускать!
– Да ты, Клин, может, заместо меня командовать будешь? – недовольно прогудел голос Светлого. – Когда будет пора, тогда и выпущу. А сейчас рано. Уткнется конница в их щиты, напорется на копья – и кто тогда у меня в рукаве останется?
На княжий холм то и дело взбегали гонцы от воевод и отправлялись обратно уже с государевым словом. Особенно частым гостем был вестовой Родовида, который понес самые страшные потери и вынес самый губительный нордский удар. Но всякий раз Светлый отказывал ему в резервном полке, который черниговский князь требовал влить в его поредевшее воинство.
Будто чего-то ждал киевлянин.
Хотя не трудно было догадаться, чего именно.
Потому что когда на взгорок взлетел взмыленный жеребец, прискакавший с левого фланга, никто даже не удивился тому, что гонец был ранен, а кожаный его доспех зиял рытвинами и пробоинами в нескольких местах. Едва подъехав к ставке князя, он скатился с коня и бухнулся Светлому в ноги.
– Беда, княже! Псковский фланг смят, ополченцы ударились в бегство!
– Что с дружиной?! – рявкнул самодержец, хватая гонца за край доспеха и подтягивая к себе.
– Худо… – лепетал посланник. – При первом столкновении полегли почти все латники, державшие фронт. Теперь остались лишь те, которых ставили крепить центр. Но держатся ли они сейчас, уже не знаю. Слишком мало их было…
– Что посадник?
– Погиб, пытаясь сдержать второй натиск.
Тверд невольно вытянул шею, силясь разглядеть, что творилось на поле сечи по левой стороне. Там слышался все нарастающий гвалт, что могло значить только одно – котел битвы катится в их сторону. И добро, коль медленно пятясь, а не несясь сметающей все на пути лавиной.
– Воевода Клин! – рявкнул Светлый. – Тебе, кажется, не терпелось внести перелом в сечу? Вы с братом берете под свое начало резервный полк – и на левый фланг!
Два дородных витязя в богатых латах, мелькнув дорого расшитыми плащами, мигом взлетели на коней.
– Дозволь, княже! – воздел руку в приметной черной броне Прок.
Светлый уставился на него взглядом, в котором удивление мешалось с плохо скрываемой неприязнью. Остальная свита поглядывала на гильдийца с опаской.
– Пусть твоих воевод сопровождает человек Гильдии. Опытный.
Светлый кивнул, давая добро. Но чего в этом жесте было больше – презрения или согласия, Тверд не стал бы утверждать.
– Берешь полк под свое начало, – вполголоса выдохнул Прок, оборотившись к нему. – Фланг должен остаться там, где стоит. Ясно?
– Не ясно только, как примут это княжьи воеводы.
– Даже не пытайся донимать меня такими мелочами. Варяга с собой возьми. Как бы он в залихватском своем нетерпении не принялся тут своих направо и налево рубить.
Взлетев в седла, они бросились вдогонку киевским воеводам. Когда настигли их, те уже поравнялись с нетерпеливо переминающимся на месте резервом.
– Сотники, сюда! – хрипло взревел один из плечистых братьев-воевод.
– Трубите выступление! – гаркнул второй, едва к ним подбежали пятеро битых временем бородачей.
– Две сотни идут под начало воеводы Клина, – как можно более ровным и уверенным голосом бросил подъехавший к ним Тверд. – Еще две возглавляет… его брат. Остальные – под мое личное начало. И шевелимся!
– Ты кто, мать твоя кобыла, таков? – опешил брат Клина, имени которого кентарх не знал.
Впервые Тверд испытал досаду от того, что Прок строго-настрого запретил брать с собой в битву тот короткий ствол, который кентарх давеча наводил на Светлого. Угостить сейчас выстрелом из него этого гордеца и напрочь отрезать тем самым все остальные возражения виделось ему сейчас не такой уж скверной идеей.
– А это, хряк ты пухлощекий, сотник Купеческой Гильдии, которого Светлый поставил над вами, – рявкнул одной из наименее приятных своих интонаций Хват. – Или ты решил, что он простым пехотинцем в сечу вступит?
– Да я тебя… – побледнел княжий ближник.
– Выдвигаемся! – гаркнул во всю мочь легких Тверд. – А с тобой, сотник… как тебя звать?
– Молчан Ратиборыч, – угрюмо процедил здоровяк.
– Так вот. С тобой, Молчан, разговоры после вести будем. В любом месте, в любое время, любым оружием. Если выживем. А пока – всем конным спешиться! И – ходу! Ходу!
* * *
Все было еще хуже, чем он себе представлял.
Левого фланга войска русов больше не существовало. На его месте вытоптанную тысячами ног траву завалило несметное число тел. Кто-то еще шевелился, стенал, орал и даже пытался ползти. Но большинство разделанных здесь людей приняли смерть. Лютую и кровавую. Неудивительно, если учесть, как они были снаряжены и вооружены. На одних была плохонькая стеганая бронь, дополненная плетеным из ивняка щитом, другие же и вовсе вышли на брань в белых рубахах да с простыми топорами. Как они сумели продержаться против нордов даже столько, сколько у них получилось, само по себе было непонятно.
Гвалт сечи переместился правее, где нурманны вырезали последние остатки приданной укрепить ополчение дружинной сотни и грозили теперь зайти большому полку в тыл.
– Строимся клином! – проорал во всю мощь Тверд. – Молчан, ставишь свои сотни одесную от меня! Клин, прикрываешь со стороны шуйцы! На ходу!
Натужно пыхтя и гремя железом, его воинство побежало вперед, стараясь перестроиться по ходу продвижения. Волнение, кружащее над головами каждого из гридней, ощущалось почти физически. В конце концов, для многих из них, пусть крепких и хорошо обученных, эта сеча наверняка была первой в жизни.
– Что-то мне говорит, будто мы теперь не подмога левому флангу, – оскалив зубы, что твой волк, почуявший запах близкой крови, процедил Хват.
– Мы теперь и есть левый фланг, – прорычал в ответ Тверд. – Просто долбануть им в спину будет мало. Мы должны будем стянуть на себя прорвавшихся нордов. И удержаться.
– Знавал я способы наложить на себя руки и менее мудреные.
Кентарх понимал это и сам. Разбитая и распаханная битвой земля, что ложилась сейчас им под ноги, напоминала об этом страшным урожаем развороченных тел, расколотой зброи и забивающего ноздри смрада крови и смерти.
* * *
По счастью, они успели выстроиться так, как задумал Тверд. Правда, насколько им это поможет, поводов сомневаться было хоть отбавляй.
Пусть даже норды и не ожидали их появления с тыла. Они уже принялись делить свои ряды на тех, кто добивал остатки псковского воинства, и на тех, кто принялся взбираться на кручу холма. Оттуда можно было хоть в тыл еще державшимся полкам зайти, хоть пройтись косой по чахлому строю лучников, да хоть бы и в ставку Светлого наведаться, обезглавив и без того агонизирующего зверя воинства русов.
Сопящий, пыхтящий, погромыхивающий железом резерв, зашедший в их собственный тыл, они в горячке атаки даже не заметили. Возможно, приняли за собственное подкрепление. Потому орать и привлекать к себе внимание Тверд под страхом смерти запретил. До времени. Команды свои он передавал не в полный голос, по цепочке.
– Первый ряд, щиты.
Зашуршали доспехи, застучали, сдвигаясь, каплевидные щиты.
– В ногу, в ногу идем!
До дергающихся в конвульсиях ратного неистовства спин нурманнов осталось меньше сотни шагов. По большей части это оказались лучники, отошедшие в задний ряд и посылавшие отсюда во все стороны свои наполняющие воздух натужным свистом приветы. Сложность заключалась в том, что почти у всех стрелков были щиты. Заброшенные за спину. На случай именно такой неприятности, какую нес им сейчас на остриях своих копий стремительно набегающий сзади резервный полк.
– Копья, – гаркнул уже громче Тверд, когда до нордских спин оставалось едва три десятка шагов.
Передний ряд тут же опустил свои пики, а на плечи ему легли древки копий, выставленных вперед воями второго ряда.
– Теперь-то можно? – бешеным взглядом зыркнул на него из-за прорезей для глаз на шлеме Хват.
– Давай, – выдохнул кентарх, словно и теперь что-то продолжало зависеть от него или была какая-то возможность остановить или начать заново их атаку.
Варяг тут же, будто ждал этого момента всю жизнь, раздул грудь и заорал оглушительно хриплым рыком:
– Отправим погань!..
– …за Камень! – дико взревел весь резервный полк.
Ошеломленные ревом сотен глоток норды принялись суматошно оборачиваться и пытаться выстроить хоть какое-то подобие боевого порядка, способного выдержать удар бронированной, ощерившейся копьями стены.
Но было поздно.
В треске, грохоте и звоне железа они врубились в смешанные ряды захватчиков. Лучники полегли почти все и практически сразу. И щиты не больно помогли. На них и пришелся самый страшный, в рвущем уши хрусте ломаемых копий и разорванных тел, удар. Идти продолжали в ногу, одной стеной, усиливая и без того страшную для нордов давку. Не в силах остановиться, разогнавшиеся и не встречающие должного сопротивления сотни резервного полка перли сквозь вопящую, хрипящую и потрясающую оружием неистовую толпу, в которую к этому времени превратилось нурманнское войско. Перли прямо по копошащимся, извивающимся, хрипящим телам. Одного из нордов, оставшегося без шлема и почти без внутренностей, что сизым вонючим потоком лезли сквозь разорванную на животе кольчугу, Тверд прикончил сам. Наступил на глотку, так и не позволив скользящим по крови пальцам северянина сомкнуться на рукояти ножа.
– Бей! – слышались со всех сторон вопли сотников, когда на червленые щиты наваливались разрозненные ватаги викингов. Даже от этих наскоков полк нес потери. Шедшие в центре гридни передавали по рядам свои копья и даже щиты взамен тем, что ломали передние шеренги. И чем дальше продвигался клин вглубь вражьих построений, тем чаще приходилось идущим следом дружинникам закрывать собой прорехи в первом ряду.
– Стой! – проревел Тверд, когда понял, что продвижение их изрядно завязло, а развернувшиеся наконец в их сторону шеренги нордов отгородились от его дружины плотным рядом щитов. – Фланги! Держать позицию!
Проследив, чтобы его приказ дошел по назначению и расслышав крики воевод Молчана с Клином, призывающие гридней «какими угодно корнями врасти в землю», он оглядел раскинувшееся перед ним поле сечи. Которое, судя по нордским перестроениям, обещало стать еще и местом их погибели.
– Сулицы! – гаркнул он, не дожидаясь, когда разъяренные сей дерзкой вылазкой викинги примутся вминать резервный полк в землю.
– Ты как мыслишь, – глянул на него Хват, выуживая из-за спины одно из своих метательных копий с древком, окованным железом едва не до половины, – они станут морочить себе головы, чтобы последним выжившим орлов на спине вырезать?
Тверд поймал на себе чуть ошарашенный такой постановкой вопроса взгляд стоящего рядом гридня. Кисло усмехнулся, облизав губы. Во рту чувствовался привкус какой-то желчи.
– Да ты, никак, собрался в живых остаться?
– Не хватало еще! – хохотнул варяг, подмигивая косящимся на него гридням.
Нурманны, как обычно, не заставили себя долго ждать. С криком, воем и яростью, от вида которой похолодело в животе, они накинулись на возникший в их тылу частокол копий. Русы готовились к этому удару с должным тщанием – уперлись всеми рядами так, что каждая следующая шеренга чувствовала давление. И все равно оказались не готовы в достаточной мере.
Захлебывающиеся яростью норды двинули по переднему строю с такой силой, что затрещали щиты и сразу прорезали воздух первые предсмертные хрипы – то ли насаженных на копья викингов, то ли раздавленных в давке гридней. Весь мир сузился теперь для них в тесную толчею, в которой одни люди всеми правдами и неправдами старались вырезать, размазать и растереть других. Звон железа взвился к небесам такой, что ему позавидовали бы все царьградские колокольни, вместе взятые.
У стоящего в первом ряду дружинника прямо на глазах Тверда вдруг сорвало голову. В буквальном смысле. Только что она была – и вдруг на ее месте возник, выворотив белесые кости, брошенный умелой рукой метательный топор с полукруглым серповидным лезвием, а брызнувший фонтан крови в одно мгновение залил броню стоящего следом русича. Тот, надо отдать ему должное, не струхнул. Переступив через безвольно осевшее наземь тело с болтающейся на лоскуте кожи головой, он занял его место в строю. Хоть и ненадолго. Могучей силы удар огромной секирой располовинил его щит, срубив заодно и державшую его шуйцу. Дико заорав, гридень осел прямо на руки стоящего следом за ним воя. Так уж вышло, что им оказался Тверд. Мимолетом глянув в глаза парня и не увидев в них ничего, кроме дикой боли и истошного крика, он передал бьющееся в корчах тело следующему за ним дружиннику. А сам шагнул вперед, заткнув собой образовавшуюся брешь. Очень вовремя, потому как двое нордов с рыжими бородами и заплетенными в косы усами над раззявленными хлебалами уже навострились втиснуться в этот проем. Тверд оттолкнул плечом одного, подставив щит под рубящий топор другого. Щит отозвался на выпад звонким треском, но державшая его правая рука, закованная в чудесную черную гильдийскую броню, почти ничего не почувствовала. Левая же, которую Прок настоятельно рекомендовал использовать в сече как основную для того, чтобы махать оружием, в очередной раз сама собой ожила. Отбив по касательной следующий удар топора, она, чуть дернув кистью, едва заметным движением отправила вперед меч и рассекла нападавшему горло от уха до уха. Булькая и захлебываясь, он рухнул под ноги прущего следом бородача. У того шлем был рогатый, причем один рог болтался на какой-то утлой щепе, а лицо пересекал неровный старый шрам. Шуйца Тверда отреагировала мгновенно на замах его топора на длинной рукояти, которым тот постарался зацепить кентарховы ноги. Меч звонко звякнул об острие секиры, придавливая его к земле, а щит окованным умбоном врезался в лицо хирдмана. Прямо в расщепленный шрамом нос. Не увлекаясь атакой и не стараясь непременно добить врага, порушив таким неосторожным действием строй, Тверд шагнул назад, выравнивая шеренгу и косым взглядом отмечая положение вещей в приданом ему воинстве.
А оно было не сказать, чтобы чудесным.
Бьющиеся в неистовой боевой истерике норды, тем не менее, с достойной уважения холодной расчетливостью выкашивали ряды резервного полка. Более-менее держался разве тот маленький его участок, на котором на первый фронт атаки вынужденно выдвинулся он сам и – куда ж без него – Хват. Тот успел оставить где-то в гуще схватки один свой топор и длинный меч – точнее сказать, не где-то, а наверняка в ком-то. В любом случае сейчас он бился коротким скрамасаксом, подставляя под сыплющиеся со всех сторон удары уже порядком выщербленный щит и зажатый в той же руке второй топор.
Нападающих оказалось гораздо больше, и это Тверд ощущал на собственной шкуре. Не будь на нем сейчас гильдийской брони, он бы наверняка уже присоединился к валу изувеченных тел, что непреклонно рос у ног давящих друг друга в тесном строю русов и нордов. В щите его торчало два метательных топорика, пара стрел и даже одно копье, отчего ворочать им с каждым движением становилось все тяжелее. Лишь срощенная с его телом чужая рука, казалось, не ведает усталости, разя направо и налево наседающих викингов с умением заправского палача. Он что-то не мог припомнить, чтобы от очередного ее выпада увернулся хоть один. И только в голову его забрела эта полубредовая мысль, как все тело содрогнулось от чудовищного удара. Будто в крепостные ворота врезался огромных размеров таран, напрочь снеся их с петель. Уже обнаружив себя лежащим на земле в полубессознательном состоянии, Тверд словно во сне увидел варяга, ринувшегося на верзилу с исполинским боевым молотом в руках. Голый по пояс викинг на удары Хвата реагировал неохотно, с какой-то ленцой подставляя под самые опасные из них обух своего оружия и не обращая никакого внимания на те, что сулили лишь незначительные порезы. Могучий волосатый его торс покрывала рыжеватая шерсть, вся слипшаяся и свалявшаяся от текущей из многочисленных ран руды. Но никак нельзя было сказать, что он готовился свалиться от кровопотери. Наконец, взревев разъяренным медведем, норд с поразительной для своей комплекции ловкостью достал могучим тычком молота грудь Хвата. Того унесло, как пушинку ветром, зашвырнув куда-то под ноги пытающимся удержать рвущийся строй дружинникам.
Берсерк, как-то отстраненно отметило сознание Тверда.
Изыскав где-то в глубинах своего стонущего от натуги тела силы, он с кряхтением поднялся на ноги. Лохмотья щита пришлось стряхнуть с занемевшей руки. Вместо него он потащил из ножен тяжелый боевой кинжал. Налитые дурной кровью глаза викинга вцепились в него хваткой волкодава. Шрам, который проделал в шеренге русичей берсерк, кое-как затянулся у него за спиной, но новоявленный сотник понимал – как только норд пригвоздит к земле его, он устроит здесь, в середине строя, такую мясорубку, что рана эта не только вскроется вновь, но и станет смертельной для его полка. Потому давать нурманну шанс уложить себя он позволить не мог никак.
Берсерк, бешено вращая выпяченными глазами и роняя на бороду клоки розоватой пены, бросился вперед. Отбивать его удары смысла не было никакого. Только клинок ломать. Или руки-ноги. В конце концов, орудуя таким огромным молотом, тварь должна была рано или поздно потерять равновесие, пошатнуться или просто открыть, например, бок.
Но рыжий почему-то не давал Тверду никаких шансов подступиться ближе, двигаясь с такой гибкой грациозностью, словно держал в руке ивовый прутик. И когда уже выдыхаться вместо берсерка стал сам кентарх, захлебываясь вырывающимся из груди горячим воздухом и обливаясь потом, свое веское слово вновь сказал проков подарочек. Сделав ложный мах мечом, неосторожно открывший бок, Тверд вдруг осознал, что словно со стороны наблюдает, как его собственное тело с легкостью танцовщицы уходит с линии незамедлительно последовавшего удара, а затем двумя грациозными па отсекает викингу обе руки – мечом и, выдерживая тот же темп, завершает круговое движение, воткнув берсерку здоровенный тесак в затылок. Сам он не хотел этого делать, но тело и не подумало его слушаться, дернув кистью так, что нож мгновенно высвободился из головы викинга, а верхняя часть его черепа отлетела в сторону в веере кровавых брызг.
– Вот, это я понимаю, мясник, – ворвался сквозь бурлящий в ушах водоворот крови довольный голос Хвата. Он, конечно, был жив-здоров, и теперь тащил ошарашенного Тверда куда-то вглубь смыкающегося за их спинами строя русов. – Показал удаль, и будет. Берсерка завалил! Да я вообще не припомню, чтобы кому-то когда-то это удавалось сделать! Один на один! Теперь хрен кто вякнет, что ты за спинами других отсиживался! Но счас само время именно этим и заняться. Неча воеводе в первых рядах рубиться. Командовать тоже кому-то надо.
Не затыкаясь ни на миг, он выволок Тверда в тыл полка, затащив его на склон того самого пригорка, на макушке которого реяла хоругвями ставка Светлого.
Глянув назад, в ту сторону, откуда они только что пришли, кентарх стиснул зубы. От резервного полка остался жалкий огрызок, который теперь жался к холму, отступая под напором напиравшей темной массы нордских татей. Все поле, насколько мог он его окинуть взором с той точки, на которой стоял, было завалено грудами тел. Причем в жутком этом урожае, засеянном на побуревшей и раскисшей от крови земле, большинство искореженных, разорванных и искромсанных трупов было явно не в нордской броне. Русичи и сейчас продолжали валиться под напором рати викингов. Но изо всех сил, вопреки всем страхам и животным инстинктам, приказывающим бежать отсюда сломя голову, продолжали стоять насмерть. Отступая, пятясь, выгибая строй и теряя друзей, но удерживая те самые позиции, за которые им было приказано вцепиться зубами.
– Вот тебе и в два раза превосходящая численность, – глухо обронил Хват, продолжая поддерживать Тверда, чтобы тот не свалился с ног на глазах приданного ему полка. Вернее, того, что осталось от его полка. Который, похоже, принимал сейчас на себя самый страшный удар наиболее многочисленной на этом фланге рати нордов.
Стряхнув оцепенение, а вместе с ним – и руку варяга, Тверд вперил взгляд в то место, где явно наметилось активное перемещение сил нурманнов.
– Они нас сейчас окружать будут, – похолодев, выдавил наконец из себя он. – Твою медь! Где сигнальщик?! Сигнальщик! Труби перестроение!
И, не дожидаясь, когда склон холма огласит звук боевого рога, бросился в сторону левого фланга полка, над которым уже нависла здоровенная туча перегруппировывающегося для решающего броска северного воинства.
– Клиииин! – орал Тверд, несясь сломя голову навстречу опасности, которая вполне могла переломить ход этой сечи. И вовсе не в их пользу. – Воевода Клин! Где его псы носят?! Клина ко мне!
Тот, как и полагается нормальному воеводе, командовал своим флангом из центра строя, не особо норовя соваться в первые ряды, где свирепствовала лютая смерть, в кровавую требуху перемалывая тела и судьбы воев.
– Командуй отход! – без обиняков рявкнул Тверд в недовольную рожу киевского воеводы.
– Что?! – тот скривился так, будто ему сейчас предложили сложить оружие и самому себе вырезать орла на спине.
– Норды нависли над твоим флангом, дубина! Хрена ты тут клювом своим щелкаешь, когда нас сейчас окружать полезут?! Командуй, я сказал, отход! Перестраиваемся! Мы должны не задницами этот удар встретить, а на щит его принять!
И, не дожидаясь, сможет ли забегавший Клин вовремя исполнить его приказ, Тверд сам бросился туда, где сейчас таилась главная для его полка угроза. Хват не отставал.
– Я так понимаю, кое-кого жизнь ничему не учит, – обронил на ходу варяг. – Опять рвешься смерти в пасть? Да не просто в первых рядах, так еще и в одиночку! Ты вообще дурак? И вправду думаешь, что можешь хоть ненадолго задержать эту прорву разъяренных мясников?
– Тебя с собой идти не прошу. Твоего уворованного золота – на три жизни хватит.
– Да нет его, – вдруг с каким-то остервенелым облегчением выдохнул варяг. – Зарыл его, а грамоту, где именно, этериарху отправил. Так что с ним мы давно в расчете.
Он кисло усмехнулся.
– А с недавних пор – и татям царьградским мы боле не должны ничего.
– Что ж молчал до сих пор?
– Чтоб не бросили меня.
– Баран, – беззлобно хмыкнул Тверд. – Раз уж раздал все долги, тогда помирай молча и не путайся под ногами.
И оба приготовились умирать.
Но первыми принять на себя удар викингов им чести не дали. С воем и улюлюканием, в дробном перестуке копыт и позвякивании сбруи, их обогнал конный отряд. Первой мыслью было: наконец-то вывели вперед смолян, чтобы те конным своим тараном завершили дело, прибив увязших в сече нурманнов. Но спустя мгновение Тверд понял, что ошибся. Едва ли не в первых рядах всадников развивалось великокняжье корзно, а над головами гордо полоскалось солнечное знамя.
Стало быть, как-то отстраненно подумал Тверд, вот и настало время для почетной погибели.
Перевшие на холм нурманны, для которых реявший наверху знак Светлого князя был что для комара голая задница, опешили, увидев, как плод их устремлений сам несется к ним в руки. Быть может, для первого воина, добравшегося до князя, была назначена щедрейшая награда. Кто ж его знает? Но в любом случае выстраивать грамотные порядки для достойной встречи конницы норды не стали. Напротив. Они сами, как безумцы, ломанулись навстречу этой отчаянной вылазке Светлого.
Прямо под копыта.
К дикому грохоту сражения теперь добавилось еще и неистовое конское ржание. Княжеские сотни как ножом в масло врубились в перемешанные порядки хирдманов. Опрокинули передние ряды, что траву втоптав их в грязь. Не дожидаясь, пока остальные норды придут в себя, конный отряд продолжал прорубаться вперед, будто надеясь не предотвратить неизбежный прорыв на фланге, а подороже продать свои жизни. Захватив с собой за Камень как можно больше врагов. Но с каждым новым мгновением врубаться в тело воинства викингов становилось все сложнее, продвижение конной дружины начало захлебываться, удары на русичей, дерзнувших бросить морским волкам страшный вызов, посыпались со всех сторон, и отбиваться от них стало невозможно. Один за другим в реве сотен глоток, отчаянном конском ржании, звоне металла, треске перерубаемых древков и костей, конники начали валиться под ноги обезумевшей толпы головорезов.
Княжья хоругвь, вокруг которой то и дело мелькало и ярилось в бешеной круговерти сечи знакомое корзно, продержалась на удивление долго. Чтобы добраться до нее, нордам пришлось буквально перелезать через вал изувеченных людских и лошадиных тел. И что в конечном итоге выпало из поля зрения первым – знамя или княжеский плащ – Тверд так и не смог бы дать верного ответа.
Последние выжившие всадники попытались вырваться из окружения, пробившись обратно к своим. Но полегли и они, вырванные из седел и растоптанные, размазанные и распятые где-то там, на земле, в мельтешении вражеских сапог.
Тверд бросил усталый взгляд через плечо. Его резервный полк, надо отдать должное воеводе Клину, успел перестроиться и теперь во всеоружии, выставив во фронт щиты и копья, с холодной решимостью ожидал очередной атаки.
Правда, оборонять ему уже было нечего. Тот, выход к кому они так отчаянно до сих пор перекрывали от вражьего посягательства, только что отправился за Камень. Прямо на их глазах. Но не похоже было, что у кого-то это убавило решимости стоять до последнего. В конце концов, оставались и остальные полки, которые бились до сих пор и которые все еще нуждались в том, чтобы тылы их были надежно прикрыты.
– Интересно, наш гильдийский знакомец тоже полез на рожон? – хрипло выдохнул Хват.
– Скорее уж он возглавит наступление смолян, – с удивительным даже для самого себя равнодушием пожал плечами Тверд. Они оба знали, что Светлый сейчас испил ту чашу, каковую наполнил себе сам и какой был вполне достоин. Но почему-то внутри все равно возникла какая-то холодная пустота, будто они лишились чего-то очень важного, навсегда. – В конце концов, кто-то же должен это сделать.
– О, гляди-ка, наши морские приятели снова поперли, – таким тоном, будто это их вовсе не касалось, хмыкнул варяг.
Тверд посмотрел на бегущую в их сторону разрозненную толпу хирдманов, оглянулся назад, оценивая расстояние до своих, и невесело вздохнул. Добраться под защиту резервного полка они уже явно не успевали.
Так не спины же, раз так, казать врагу?
– Что ж, – кентарх поудобнее взялся за рукоять меча, хотя как было лучше, на самом деле в конечном итоге решала сама рука. И он к этому начал уже понемногу привыкать. – Постараемся не обмануть их ожиданий.
Но за пять десятков шагов до них нордская атака вдруг захлебнулась. Прогудев в воздухе смертоносным роем, на викингов обрушилась туча стрел. Крики неистового боевого безумия смешались с воплями боли и стенаниями умирающих. Вне плотного строя, не имея возможности выставить стену щитов, нурманны стали прекрасной добычей для лучников.
Тверд еще раз обернулся, глянув поверх голов своего полка.
Похоже, на его фланге сейчас сгруппировались все стрелки русской рати, оставив свои позиции за большим полком и хирдом Аллсвальда. Варианта тут было только два: либо у тех все хорошо, либо у них у всех все настолько плохо, что сюда брошены все последние силы, вне зависимости от того, что творится на других участках поля брани.
Стрелы продолжали засыпать викингов убийственным дождем, сминая и заставляя захлебнуться в собственной крови их атаку. Но те продолжали переть с упорством обреченных, оскальзываясь на крови и спотыкаясь о своих же павших.
Они навалились как-то сразу и со всех сторон. Дикие, перекошенные рожи, раззявленные пасти, нечеловеческие вопли, окровавленные латы и иззубренное оружие. Сначала к ним с Хватом не давал подступиться некий настырный лучник. Он клал стрелы так ловко, что кентарх поначалу даже боялся пошевельнуться, чтобы очередная гостья с оперенным древком ненароком не продырявила его затылок. Одному норду, в кожаной рубахе и с одним глазом, она воткнулась точнехонько во второй. Тот завалился, даже не вскрикнув. Тут же замахнувшийся на варяга воин в прорубленной в нескольких местах кольчуге из крупных колец поймал стрелу прямо в отведенную для удара руку. Завыл, выронил клевец, и тут же получил меч в горло от на редкость расторопного на ловлю удачных моментов Хвата. Еще парочка головорезов так и не сумела добежать до вожделенной добычи в виде двух глупцов, посмевших выйти навстречу нордскому воинству. Третьему стрела проткнула ногу. Навылет. С животным рыком обломив ее древко, тать, прихрамывая, ринулся было на Тверда, но тот успел упредить готовящийся удар длинным полутораручным мечом. Без особого усилия увел выпад в сторону своим клинком и воткнул нож под бороду. Острие тихо звякнуло изнутри о полукруглую макушку шлема викинга.
После этого он мало что мог вспомнить, отдав тело на откуп воинским инстинктам и новообретенным способностям, пришедшим вместе с пришитой рукой. Тверд не припоминал, чтобы когда-либо мог двигаться с такой поразительной скоростью и скупой расчетливостью. То, что норды одни из лучших воинов, он прекрасно знал. Но сегодня он заставил их удивиться. Как и Хвата – несколько раз, отводя от него неминуемо смертельные удары, кентарх ловил на себе удивленные взгляды соратника. Но, отмечая их вскользь, продолжал без устали кружить, лавировать и вертеться, сея вокруг себя погибель и размазывая под ногами потоки крови.
Помог, конечно, и гильдийский доспех. Кто его знает, сколько бы удалось продержаться, если бы тот не брал на себя часть нордской ярости. Измяты черные латы были так, будто на них оставило отметины больше сотни воев.
Впрочем, вероятно, так оно и было.
Усталости он не чувствовал. Хотя по идее давно должен был свалиться с ног. И очень сильно подозревал, что за это тоже каким-то образом ответственна присобаченная к его телу шуйца. Других причин просто не видел.
Он ушел в рубку с головой, всякий раз отмечая лишь очередного наваливающегося на него врага, рубя и кромсая их так неистово, словно сам стал обезумевшим берсерком. Походя заметил, как получил секирой по голове варяг, и глаз его тут же залило кровью. Просвет в столпотворении, сквозь который он выхватил на мгновение этот момент, сразу затянулся навалившимися нурманнами. И Тверду, продолжившему яро вертеть вокруг себя оружием, осталось только надеяться, что это был обух топора, и с Хватом ничего страшного не случилось. Прорваться к соратнику попытался, но в бешеной круговерти сечи в конце концов потерял направление. Где-то краем сознания Тверд ощутил заметную дрожь земли, далекое конское ржание, крики, топот и ярый, оглушительный звон оружия. Но этим сегодня и без того был наполнен весь день, потому обращать внимание даже на то, что давление нурманнов вдруг заметно ослабло, не стал.
Он крушил все вокруг себя до тех пор, пока не понял, что вокруг него образовалась пустота. Никто больше не пытался его срубить, а гвалт сечи с неистовым конским ржанием удалился куда-то в сторону. Глаза застилала пелена тумана, в ушах били молоты. В бессилии он оперся на иззубренный меч, опустился на одно колено и тяжело выдохнул. Ни на что другое сил больше не было.