Успехи медицинской гельминтологии. — Экспедиция в Среднюю Азию. — 1-ый Всесоюзный съезд ветеринарных врачей. — Выступление М. И. Калинина, — Мои стажеры. — Энтузиасты из МГУ, — Работа в Государственном Ученом Совете.
Итак, наш отдел ГИЭВ разместился в трех комнатах Ветеринарно-бактериологического института на Звенигородском шоссе, возле Краснопресненской заставы. Со мной работают Н. П. Попов в качестве помощника заведующего гельминтологическим отделом ГИЭВ, ассистентами Р. С. Шульц, А. М. Петров. Баскаков переселился в Ленинград, Массино заведовал вновь учрежденной кафедрой паразитологии в Казанском ветеринарном институте, Исайчиков продолжал работу в Омском ветеринарном институте.
Профессура Московского ветеринарного института, отказавшаяся переселиться в 1925 году в Ленинград, естественно, не могла примириться с ликвидацией ветеринарного вуза в столице. Начались попытки организовать в Москве, хотя бы в самом миниатюрном масштабе, ветеринарную вузовскую ячейку. Об открытии института через три месяца после его ликвидации, конечно, нельзя было и мечтать. Равным образом трудно было рассчитывать на поддержку в организации ветеринарного факультета при каком-либо родственном вузе. Пришлось хлопотать о разрешении организовать на базе Московского зоотехнического института, помещавшегося на Смоленском бульваре, небольшого ветеринарного отделения. Этого добиться удалось. С осени ветеринарное отделение начало функционировать. Большая заслуга в этом деле принадлежала профессору анатомии А. Ф. Климову, который проявил максимальную энергию, ум, такт и настойчивость.
Прошел год. Наступила осень 1926 года. Ветеринарное отделение удалось преобразовать в ветеринарный факультет. В результате зоотехнический вуз стал зооветеринарным институтом. А еще через год, осенью 1927 года, когда функционировал уже 4-й курс ветфака, была организована кафедра паразитологии и инвазионных болезней, на которую я снова был избран.
1926 год — это год, когда началась организация планомерной противоглистной борьбы в СССР. Я имею в виду первый в истории медицины документ, регламентирующий мероприятия по борьбе с гельминтозами человека, принятый Наркомздравом 21 мая 1926 года. В нем говорилось:
«Во все губ. обл. и крайздравы. Копия: наркомздравам автономных и союзных республик.
О п р о и з в о д с т в е г е л ь м и н т о ф а у н и с т и ч е с к и х о б с л е д о в а н и й.
…Народный комиссариат здравоохранения, учитывая ущерб, наносимый здоровью населения глистными заболеваниями, считает крайне желательным организацию на местах планомерных гельминтофаунистических обследований населения для выяснения распространения глистных инвазий в разных районах республики и у разных категорий населения, а равно и для изучения влияния условий быта и труда на характер и интенсивность их.
Указанные обследования должны производиться местными бактериологическими учреждениями: институтами, лабораториями и малярийными станциями, и их должно включить в план работ последних. В случае необходимости консультации Наркомздрав рекомендует обращаться в гельминтологическое отделение Тропического института.
Сообщая о вышеизложенном, Народный комиссариат здравоохранения препровождает при сем для сведения и руководства инструкции по собиранию и обследованию материалов по пораженности населения глистами.
Подписали: Зам. нар. ком. здр. Соловьев Пом. зав. санит. эпид. отд. Слоневский Зам. зав. орг. — адм. отд. Березин».
Как видно из этого циркуляра, в работу по гельминто-фаунистическому обследованию населения вовлечены были многочисленные коллективы — от мелких малярийных станций до наиболее крупных тропических и санитарно-бактериологических институтов включительно. Предполагалась организация сети мелких гельминтологических ячеек — гельминтологических станций; они должны были стать учреждениями, на которые опирались бы в своей работе врачи на местах. Кроме того, создавались гельминтологические отделения при всех краевых и областных санитарно-бактериологических институтах, причем кое-где такие отделения уже действовали. В итоге намечалась стройная схема гельминтологических учреждений в стране с центральным гельминтологическим институтом во главе.
Документ этот явился практическим следствием деятельности нашей 25-й гельминтологической экспедиции в Донбассе.
В 1926 году я пробыл в экспедициях свыше 4 месяцев. Возглавлял 32-ю союзную гельминтологическую экспедицию, которая работала в Северном крае (бывшей Северо-Двинской губернии), в городах Великий Устюг и Сольвычегодск, а затем — 35-ю и 36-ю гельминтологические экспедиции, совместно работавшие в Средней Азии: первая исследовала медицинские темы, вторая — ветеринарные. В этих экспедициях впервые в нашей стране были объединены медицина и ветеринария на базе гельминтологических изысканий.
Летом 1926 года в отделе здравоохранения Среднеазиатской железной, дороги возникла мысль об организации экспедиции по изучению гельминтозов рабочих и служащих. Чтобы параллельно с этим экспедиция могла заняться вопросами ветеринарного и общебиологического порядка, пришлось попросить Ветеринарное управление Наркомата земледелия РСФСР ассигновать средства для организации ветеринарного отряда. Деньги нам дали, и фактически обе экспедиции работали рука об руку в самом дружеском контакте. Нам предоставили три вагона, и экспедиция провела работу по всей магистрали Среднеазиатской железной дороги (Ташкент — Красноводск), а также по двум ветвям: Ферганской (Урсатьевская — Джалалабад) и Кушкинская (Мерв — Кушка). Медицинский отряд обследовал рабочих и служащих 30 железнодорожных станций. При этом мы стремились производить выборочное обследование в таких пунктах, которые различаются друг от друга по характеру географического положения и по густоте своего населения. Кроме того, нас интересовал гельминтофаунистический статус отдельных профессиональных и национальных групп, поскольку привычки и навыки, бытующие в разных областях Средней Азии, играют определенную роль в распространеннии гельминтозов. Поэтому в Фергане мы обследовали дехкан, обрабатывающих рисовые плантации, и рабочих Сулюктинских каменноугольных копей, в Чарджоу нас заинтересовала гельминтофауна амударьинских рыбаков, в крепости Кушка мы работали с красноармейцами. В общей сложности в 30 пунктах мы обследовали около 3 тысяч человек. Пришлось констатировать на территории Туркменистана (Кушка, Мерв, Ашхабад, Джебел) анкилостоматозную инвазию. Раньше в Туркмении она обнаружена не была.
Большую работу провел и ветеринарный отряд нашей экспедиции, обследовавший методом полных гельминтологических вскрытий 1064 животных и собравший материал на 10 различных бойнях Средней Азии.
Итак, я снова оказался в Средней Азии. В экспедиции со мной Лиза и Зорик. Сергей остался в Москве, он уже совершенно взрослый человек, ему скоро будет 18, а Зорику только 9. Лиза работает препаратором. Работы много, так что Зорик в общем предоставлен самому себе. Но он довольно самостоятелен, и мне думается, это неплохо, что он вращается среди членов экспедиции, энтузиастов своего дела, работающих самозабвенно, чуть ли не круглые сутки. Воспитание детей примером мне кажется очень действенным. Зорик уважает труд и уже пытается сам быть полезным другим, помогает, чем может.
С момента последней нашей поездки в Туркестан прошло всего 5 лет, но как сильно изменилась здесь жизнь! На улицах Ташкента, Коканда, Андижана теперь можно встретить узбечек с открытым лицом. Их еще немного, но они есть. Особенно поразило меня то, что уже был создан и пользовался огромной любовью народа узбекский театр, на сцене которого появились и женщины.
По законам шариата профессия актера вообще считалась позорной и недостойной мусульманина, а чтобы женщина играла в нем, так об этом даже и говорить не приходилось.
В Андижане нам рассказывали о зверской расправе над первой женщиной, пришедшей в театр посмотреть представление: ее убили и повесили на дереве. А теперь в переполненных театрах наравне с мужчинами сидели и женщины. Правда, подавляющее большинство из них было в парандже.
Театральные афиши свидетельствовали о разнообразии репертуара: здесь современные национальные пьесы и пьесы классиков Востока и Запада. С огромным успехом шла комедия Гоголя «Ревизор». Не могу не привести несколько строк из статьи о первой постановке этой комедии. Статья была напечатана в «Правде Востока».
«Было немного тревожно ожидать начала спектакля. «Ревизор» должен был предстать перед зрителем-узбеком… Какое представление имеет зритель об эпохе Гоголя? Как поймет он комедию? И, наконец, как сыграют «Ревизора» узбеки?
С первого выхода, с первого же слова стало ясно, что «Ревизор» идет в исполнении очень способных актеров. Перед зрителем не любительский, а настоящий квалифицированный театр, какого в Узбекистане раньше не было. Актеры уверенно развертывали перед зрителем сцену за сценой. Публика живо реагировала на каждое слово, на каждый жест. Недостатки сцены и обстановки, ужаснейшие костюмы, недочеты грима — все это не замечалось. Это был огромный успех молодого узбекского театра у своего зрителя…»
В Узбекистане родился свой национальный театр, где представления шли на узбекском языке. Необычно! И необычного здесь было теперь очень много. Достаточно было просто пройтись по улицам, чтобы увидеть, как перевернулась вся жизнь в этом крае. Нет больше Туркестана. В 1924–1925 годах в Средней Азии образовались независимые советские республики — Туркменская и Узбекская.
В 1925 году состоялся I Всеузбекский съезд Советов. Было избрано правительство Узбекской ССР. Председателем Центрального Исполнительного Комитета стал Юлдаш Ахунбабаев. На домах появились вывески и таблички с названиями государственных учреждений Узбекской республики.
В Самарканде один узбек нам рассказал о встрече с Михаилом Ивановичем Калининым, который в 1925 году был в Узбекистане. М. И. Калинин ездил по республике, был в Ташкенте, Самарканде, Коканде, во многих кишлаках и всюду разговаривал с простым народом.
— Вот я простой дехканин, а говорил с Калининым, и он мне руку пожал и все о жизни спросил, — рассказывал собеседник довольным тоном. — А теперь дехканам землю дали, воду дали, — продолжал он. — Теперь дехканин бо-о-о-гатым стал!
На основании декретов ЦИК Уз ССР в конце 1925 года началось проведение земельно-водной реформы. Проезжая по Ферганской долине, мы видели, как возрождался этот богатый край — ирригационная сеть, сильно пострадавшая от басмачей в 1919–1920 годах, была восстановлена, дехкане, получившие землю и воду, трудились, не жалея сил.
Нам предстояло обследование Ферганского оазиса. Едем по зеленому морю. Бесконечные сады и плантации хлопка, риса чередуются с темно-зеленым ковром посевов люцерны.
Начинается подъем. Северные хребты сравнительно невысокие, а на юге вершины гор серебрятся вечными снегами. Все мы не отрываемся от окон вагона. Какой резкий контраст со степным ландшафтом Казахстана и Бухары, зыбучими песками Туркмении!
29 августа мы уже в Андижане. Читаю лекцию в саду железнодорожного клуба, она вызывает оживленный обмен мнениями.
Следующий наш пункт — Коканд. Жарко и душно… Нигде в Туркестане жара не переносится так тяжело, как в Ферганских оазисах. Здесь воздух, благодаря массе ручейков и сложной сети арыков, насыщен влагой настолько, что трудно дышать.
Утром 3 сентября я побывал на кирпичном заводе, рассказал рабочим о целях гельминтологической экспедиции. Мне задали много вопросов, и, наконец, рабочие вынесли постановление: всем принять участие в обследовании.
Вечером в железнодорожном саду перед началом спектакля синеблузников Р. С. Шульц провел собеседование с пионерами. Наш регистрационный стол, выставленный в аллее, привлекал всеобщее внимание: каждый проходящий считал своим долгом, любопытства ради, остановиться, спросить, что тут делается. Этим дежурный регистратор пользовался в агитационных целях. Для медиков и врачей Коканда я прочел лекцию: «Современные воззрения на роль паразитических червей в патологии».
На Сулюктинских каменноугольных копях вначале работа не клеилась; сколько мы ни агитировали, материал для анализов поступал от рабочих плохо. Но упорное стремление добиться цели всегда себя оправдывало: варьируем методику просветительной работы, приглашаем «агитатора» для выступления на узбекском языке и добиваемся удовлетворительных результатов. Объявляем Сулюктинские рудники свободными от анкилостомоза, выезжаем из пределов Ферганской долины и держим путь на запад, к Самарканду.
Выделяем группу товарищей для обследования работников ферганских рисовых плантаций. Рисовые поля, скрытые под водой по 100 и больше дней, считаются в Туркестане основными очагами малярии. Далее высказывалось предположение, что условия работы на рисовых плантациях должны грозить не только распространением малярии, но и различных гельминтозов. И мы решили обследовать рабочих на плантациях близ станции Грунч-Мазар. Члены экспедиции прежде всего направились к председателю исполкома. Исполком размещался в большой кибитке. Председатель внимательно нас выслушал и предложил вместе с ним пойти в чайхану на базар. Чайхана здесь — центр местной общественной жизни, сюда для времяпрепровождения и бесед за чашкой зеленого чая (кок-чай) приходят отдыхающие.
К председателю исполкома сразу подошел народ. Все расселись, принялись за кок-чай. Мы же начали беседу (с переводчиком) о цели экспедиции. Интересно было наблюдать взрыв веселья, которым встречалось изложение дела. Даже председатель, проникнутый сознанием своего официального положения, тщетно пытался скрыть свою улыбку. Однако, узнав, что нам к следующему утру необходимо уже сконцентрировать весь материал, председатель немедленно сделал через «десятников» соответствующее распоряжение. К утру материал был собран и доставлен в штаб экспедиции.
…Едем по Западному Узбекистану. Снова красоту ферганских оазисов сменили угрюмые пейзажи узбекистанской степи, и только на южном горизонте виднеется дымка Туркестанского хребта. Миновав Джизак, подъезжаем вплотную к восточному подножию Нуратаусского хребта.
Единственной щелью, через которую возможно проникнуть в глубь этого горного массива, являются Тамерлановы ворота. Миновав их, попадаем в долину реки Сандар. Эта та самая река, волны которой, судя по арабской надписи, выбитой на скале Тамерланова ущелья, в течение целого месяца были красными от крови, когда сражались отряды Аб-дулла-хана с войсками Дервиш-хана.
В Самарканде повторяется то же, что и в других пунктах: Подъяпольская в день приезда докладывает на собрании работников службы пути, Баскаков — службы тяги, я — службы движения. Наконец, на следующий день я выступаю на большом собрании железнодорожников.
Снова дорога. Мелькают остановки в Кзыл-Тепе, Кагане. Здесь Шульц читает в железнодорожном клубе лекцию, о которой местные организации вывесили следующее забавное объявление:
«Информация-лекция профессора выездной сессии об обследовании железнодорожных служащих и рабочих о их заболеваниях».
Экспедиция работала в самом южном пункте СССР — городе Кушке, расположенном на границе с Афганистаном. Здесь мы обнаружили первый случай анкилостомидоза у человека. Кроме того, 4 случая этой болезни обнаружили в Мерве.
20 октября мы были уже в Ашхабаде, где в тот же день вечером я открыл чтение лекций медицинским врачам, вызванным сюда с линии Среднеазиатской железной дороги, — были организованы 20-часовые гельминтологические курсы.
В итоге медицинский отряд провел обследование около 3 тысяч человек. Выяснилось, что зараженность гельминтами здесь достигает 30 процентов. Кроме того, члены экспедиции прочитали свыше 40 лекций, провели многочисленные беседы. Доклады и лекции на темы санитарии посещались охотно. В Ашхабаде я подробно ознакомился с деятельностью Дома санитарного просвещения и с удовольствием отметил, что своей работой он охватил самые отсталые слои населения.
Из экспедиции я был вызван телеграммой начальника Главного ветеринарного управления Наркомзема РСФСР. Дело было в следующем. В феврале 1926 года мне совершенно случайно попал в руки проект программы Всероссийского ветеринарного научно-организационного съезда. Прочитав этот проект, я крайне расстроился и возмутился. В программе ни единым словом не упоминалось о борьбе с глистными болезнями. Сказалась атмосфера недоверия, непризнания, непонимания гельминтологии и как науки и как важнейшей части ветеринарии и медицины.
Я немедленно послал письмо в Ветеринарное управление Наркомзема РСФСР. В нем я писал: «Ознакомившись со случайно попавшим мне в руки проектом программы Всероссийского ветеринарного научно-организационного съезда, я как специалист-паразитолог считаю своей обязанностью констатировать и заявить следующее: в этой программе не нашли отражения и остались совершенно не отмеченными некоторые животрепещущие вопросы, касающиеся как ветеринарно-санитарного дела, так и организации борьбы с некоторыми эпизоотиями».
Должен признаться откровенно, писал я, что для меня, специалиста-паразитолога, знакомого с размерами многих эпизоотий инвазионного характера, представляется глубоким и совершенно ничем не объяснимым анахронизмом такое положение, когда в перечне болезней проекта не упомянуто ни единой болезни с глистной этиологией . Между тем такая болезнь, как фасциолез , имеет серьезное экономическое значение.
Я настаивал на включении в программу съезда двух вопросов:
а) научные обоснования ветсаннадзора за мясными продуктами (принципы бактериологических и гельминтологических методов в деле осмотра мясных продуктов, браковки и обеззараживания их);
б) эпизоотические глистные болезни домашних животных.
По поводу этого письма меня вызвали в управление, где состоялся напряженный разговор. В результате выдвинутые мною вопросы включили в программу съезда, на котором был поставлен и мой доклад. И теперь из экспедиции я выехал в Москву для участия в I Всесоюзном научно-организационном съезде ветеринарных врачей. Он открылся 25 сентября 1926 года в клубе Наркомзема. Невольно я сравнивал два съезда ветеринарных работников: один, проходивший в царской России в 1903 году, и другой, собравшийся в 1926 году в Советской России.
В 1903 году приехавшие с далеких заброшенных окраин, забытые всеми, без всяких надежд и перспектив ветеринарные врачи выступали и говорили о своем тяжелом положении, о нищете и бескультурье огромных районов, о бесперспективности своего труда, о своем бессилии что-либо изменить в окружающей жизни.
В 1926 году также съехались ветеринарные работники из различнейших мест России, близких и далеких от центра. Прошло всего 9 лет с момента установления Советской власти. 9 лет, из которых почти 4 года в стране бушевала война, — и за эти немногие годы неузнаваемо изменился сам человек и та жизнь, что его окружала.
Правда, страна наша была еще бедна, ветеринарные работники обеспечены неважно, но перед ними открывались огромнейшие перспективы, от каждого требовалась творческая самостоятельная работа, каждый чувствовал свою личную ответственность за все преобразования, что происходили в стране.
Очень интересным было выступление Михаила Ивановича Калинина. Уже сам факт, что на съезд ветеринарных работников приехал Калинин, говорил о большом внимании, которое уделялось теперь этой отрасли народного хозяйства.
Аудитория восторженно встретила появление Калинина на трибуне.
До этого он скромно сидел в президиуме съезда, сосредоточенно слушая выступавших.
Я видел Михаила Ивановича впервые.
Он был невысок, коренаст, одет в простой скромный костюм. Не спеша прошел он к трибуне, внимательно оглядел зал. Мне понравились и его необычайная скромность, и добрые глаза, и ласковая, приветливая улыбка.
Калинин говорил о высокой миссии ветеринарных работников в деревне, о том, что ветеринарные работники являются не только специалистами на селе, но и общественниками, которые содействуют и укреплению народного хозяйства, и поднятию культуры крестьянской массы.
Михаил Иванович в своей речи отметил, что «настоящий ветеринарный съезд является некоторым образом показателем роста материального благосостояния деревни, а вместе с ростом материального благосостояния повышаются также и культурные потребности крестьянства. Ветеринария является одним из важных участков общего культурного фронта, она должна помочь крестьянам в культурном ведении хозяйства».
Слова о том, что ветеринарный врач — центральная фигура в деревне, вызвали бурную овацию слушателей.
О большом научном и практическом значении съезда сказал заместитель наркома земледелия А. И. Свидерский.
— В нашей крестьянской стране, — говорил он, — вопросы сельского хозяйства занимают исключительное место, и поднятие ветеринарии на должную высоту является одной из важнейших задач. Нам необходимо расширить ветеринарную сеть, привлечь к этому делу крестьянское население, создать новый тип ветеринарных деятелей…
С огромным интересом и вниманием выслушали мы выступление наркома здравоохранения Н. А. Семашко. Он говорил красиво, эмоционально, увлекаясь сам и увлекая аудиторию. Он рассказал, что Совет Народных Комиссаров вынес ряд постановлений о развитии ветеринарного дела, учитывая его значение для поднятия сельского хозяйства нашей страны. Семашко отметил, что у медицинских врачей и у ветеринарных работников много общих проблем. Сочетание мероприятий медицины и ветеринарии является важной общей задачей.
Съезд провел большую работу: было обсуждено свыше 100 докладов по различным вопросам организации ветеринарного дела и методике борьбы с эпизоотиями.
Я выступил с докладом «Глистные заболевания в свете современных воззрений». Когда я, окончив доклад, возвращался на свое место, Михаил Иванович сказал мне, что я поднял важные и существенные вопросы, безусловно требующие к себе самого серьезного отношения.
Думаю, что доклад, который выслушали руководители ветеринарного дела различных республик, краев и областей, имел немалое пропагандистское значение и оказал благотворное влияние на развертывание гельминтологической работы.
В 1926 году я читал лекции для военных ветеринарных врачей при Ветеринарно-микробиологическом институте РККА в Ленинграде; на подготовительных курсах участковых ветврачей, организованных Московским окружным земельным управлением; на курсах усовершенствования врачей при Московском санитарно-бактериологическом институте; на курсах усовершенствования врачей-маляриологов при Тропическом институте и т. д.
В 1926 году ряды гельминтологов пополнились талантливой молодежью, впоследствии сформировавшейся в настоящих специалистов-гельминтологов. Стажерами, командированными для специализации по гельминтологии были:
В. Д. Семенов, ассистент кафедры биологии Смоленского госуниверситета, впоследствии профессор биологии Горьковского медицинского института; ветврач С. В. Иваницкий, присланный Ветуправлением Украины, впоследствии крупный специалист, профессор паразитологии Харьковского ветеринарного института; ветврач М. П. Любимов, аспирант Казанского ветеринарного института; Л. Г. Панова — студентка Ленинградского ветеринарного института, впоследствии возглавила гельминтологическое отделение Ленинградского научно-исследовательского ветеринарного института. Специализировался в этот период и медицинский врач В. А. Чарушин, прикомандированный Мосздравотделом, и В. Ф. Червяков — прозектор кафедры патологической анатомии Минского государственного университета. Работы В. Ф. Червякова сыграли впоследствии большую роль в вопросах статистики цистицеркозного поражения мозга человека.
В это время я уделял большое внимание гельминтологической лаборатории МГУ. Мне выпала честь организовать, развить и закрепить в стенах МГУ гельминтологическую науку, создать первую за всю историю старейшего русского университета паразитологическую лабораторию.
История этого дела такова. Еще в декабре 1920 года я посетил Григория Александровича Кожевникова, профессора зоологии беспозвоночных и директора Зоологического музея, с которым ранее был знаком только по литературе. Григорий Александрович встретил меня очень гостеприимно, а в конце беседы предложил прочитать курс гельминтологии для студентов-естественников и медиков Московского университета.
Предложение это было для меня хотя и неожиданным, но крайне заманчивым, и я согласился. Но регулярное чтение лекций по гельминтологии в МГУ мне удалось организовать только в сентябре 1923 года.
Курс мой официально именовался «паразитологией», фактически же я читал гельминтологию. Поскольку курс был факультативным, естественно, что он привлекал только ту молодежь, которая интересовалась моей наукой.
Курс гельминтологии студентам-естественникам физико-математического факультета (биологического факультета в те времена еще не было) я читал с увлечением. Слушатели мои были большими энтузиастами: лекции им нравились, посещали они их без прогулов, ловили и записывали буквально каждую мысль.
Первыми моими слушателями были студенты-естественники Э. М. Ляйман, А. М. Королева, Т. С. Скарбилович и другие. Естественно, что им захотелось приступить к научно-исследовательской работе. В связи с тем, что университет не имел возможности (так по крайней мере это объяснялось) создать хотя бы маленькую паразитологическую лабораторию, я предоставил студентам рабочие места на кафедре паразитологии Московского ветеринарного института. Здесь энтузиасты и завершили несколько фаунистических работ: Ляйман разработал материал по трематодам желчных ходов печени птиц, Курова — по эхиностоматидам туркестанских птиц, Королева — по филяриидам птиц. Э. М. Ляймана я пригласил сверхштатным ассистентом, и он с сентября 1924 года начал проводить курс практических занятий по гельминтологии.
Конечно, и я, и Ляйман работали безвозмездно. На мой курс не отпускалось ни единой копейки. Отсюда следует, что для практических занятий мы одалживали чужие микроскопы, а препараты брались главным образом на кафедре паразитологии Московского ветеринарного института. Эта кафедра помогала молодой лаборатории и реактивами для приготовления «собственных» препаратов.
Нужно не только удивляться, но и преклоняться перед настойчивостью, энергией и целеустремленностью Эдуарда Максимильяновича Ляймана, который всячески изощрялся, чтобы накопить в нашей микроскопической лаборатории, которая владела единственным шкафом в чужом помещении, гельминтологический материал.
Лекции по гельминтологии в МГУ продолжали привлекать студенческую молодежь. Помимо слушателей выковался небольшой коллектив из 12–15 человек, который горел желанием приступить к научным исследованиям. Необходимо было во что бы то ни стало отыскать для них хотя бы самое примитивное помещение для лабораторной работы. Зоологический музей не мог выкроить для нас абсолютно никакой площади. На помощь пришел Институт сравнительной анатомии. Академик А. Н. Северцов и доцент Б. С. Матвеев предоставили в наше распоряжение места между шкафами на верхних хорах музея сравнительной анатомии. Здесь 5 февраля 1924 года и была развернута паразитологическая лаборатория.
Невзирая на примитивность оборудования импровизированной гельминтологической ячейки, был счастлив и я, и весь коллектив натуралистов-гельминтологов: теперь мы имели возможность развернуть научно-исследовательскую работу.
Поскольку все мы днем были заняты, то приходили сюда главным образом по вечерам. В определенные дни недели я входил в большой зал Института сравнительной анатомии, поднимался по металлической лестнице на хоры, где с нетерпением ждала меня за рабочими столиками дружная семья биологов. Все оживлялись, подготавливали препараты, просматривали свои записи, задавали вопросы.
Подхожу к столику Т. С. Скарбилович. Она разрабатывает материал по паразитическим червям летучих мышей.
За мной как тень следует Ляйман; он должен охватить всю нашу тематику, быть в курсе работы каждого сотрудника, ибо в мое отсутствие к нему как к старшему обращаются с бесчисленными вопросами. А вот 3. Г. Василькова, она разрабатывает материал по нематодам чаек и крачек Донской области и Туркестана, собранный первыми пятью союзными гельминтологическими экспедициями. За третьим столом — Н. В. Савина, она занята паразитическими червями рыб. Е. В. Андронова изучает нематод мурманских птиц, М. М. Боровкова — паразитических червей скатов. Что касается самого Ляймана, то он изучает гельминтофауну морских рыб мурманского побережья.
Я обхожу все столы, стараясь помочь каждому студенту. Молодежь довольна: работа кипит. Часы занятий проходят незаметно. Меня весело провожает группа студентов-биологов, мы уславливаемся о дне и часе новой очередной встречи на хорах сравнительно-анатомического музея.
Так продолжалось целых 4 года.
Энергия и инициатива Э. М. Ляймана не ограничилась подысканием и оборудованием паразитологической лаборатории в стенах университета. Он решил организовать гельминтологическую экспедицию на мурманское побережье Северного Ледовитого океана, где сборы паразитических червей морских животных еще не производились. Денег университет дать не мог. Ляйман и еще четыре слушателя университетского гельминтологического курса на свои скромнейшие студенческие средства выехали в 1924 году в Мурманск, обосновались на местной биологической станции и собрали значительный гельминтологический материал. Следующую зиму они посвятили разработке собранного материала. В 1925 году Ляйман аналогичным методом организовал вторую экспедицию в Мурманск. В ней участвовало уже 7 волонтеров. Эта экспедиция работала в районе Кольского залива и на озере Имандра.
Зимой 1925/26 года я продолжал чтение гельминтологического курса, причем был даже введен в число преподавателей физмата университета со званием сверхштатного профессора. Наша лаборатория, хотя и не получала совершенно никаких средств не только на оборудование, но даже на свое существование, все-таки продолжала интенсивно работать. На хорах Института сравнительной анатомии уже 13 человек разрабатывали научно-исследовательские темы по гельминтологии.
К этому времени некоторые работы Ляймана, Боровковой, Андроновой и Мудрецовой были уже подготовлены к печати. И у нашего коллектива блеснула дерзкая мысль: нельзя ли издать эти работы в виде отдельного сборника? Инициатива, энергия и труд в данном случае вышли победителями. Университетское издательство согласилось выпустить под моей редакцией небольшой сборник «Работы паразитологической лаборатории Московского университета». Он вышел в свет в 1926 году. В нем было опубликовано 9 гельминтологических работ.
Основной мой помощник в МГУ Э. М. Ляйман стал постепенно формироваться в специалиста по ихтиологической гельминтологии. Работа его чрезвычайно увлекла. Зима 1926/27 года была последней, когда я еще читал на физмате гельминтологический курс. В следующие годы я сохранил за собой только руководство научно-исследовательской работой биологов-гельминтологов.
В 1929 году Ляйман начал читать курс гельминтологии, вначале на высших педагогических курсах при университете, а с января 1930 года — на биологическом отделении. Другие энтузиасты тоже продолжали работать в области гельминтологии.
Э. М. Ляйман стал профессором кафедры болезней рыб в Московском рыбном институте; 3. Г. Василькова, получившая медицинское образование, успешно разрабатывала на базе Центрального тропического института проблемы медико-санитарной гельминтологии. Она многое сделала для организации медико-гельминтологической помощи населению. Т. С. Скарбилович во Всесоюзном институте гельминтологии заведовала лабораторией фитогельминтологии. А. М. Боровкова также стала научным сотрудником лаборатории. Она занималась гельминтозами пушных зверей. В 1940 году А. М. Боровкова провела блестящую работу по расшифровке цикла развития нематоды — возбудителя легочного гельминтоза черно-серебристых лисиц. Н. В. Савина, ставшая ветеринарным врачом, успешно разрабатывала гельминтологические вопросы в Армении, на базе ветеринарно опытной станции. О. М. Сыплякова стала гельминтологом Московского областного института инфекционных болезней имени Мечникова. А. М. Королева подарила гельминтологической науке ряд ценных исследований по нематодологии.
1926 год был для гельминтологии плодотворным. Калантарян на базе Тропического института в Ереване развернула работу среди медицинских врачей; Массино хорошо поставил кафедру паразитологии в Казанском ветеринар ном институте, в чем ему помог профессор К. Г. Боль П. И. Сербинов и Е. С. Шульман — члены донецкой экспедиции — развернули медико-гельминтологическую работ} на Украине, Ж. К. Штром руководил гельминтологически отделом Тропического института в Бухаре. Сам я в 1926 год} коллегией Наркомпроса РСФСР был избран членом Государственного ученого совета (ГУС). Возглавлял научно-тех ническую секцию О. Ю. Шмидт. ГУС утверждал персоны; в профессорских званиях, заслушивал научно-организационные и методические доклады, давал по ним заключения, утверждал учебные планы вузов.
Вспоминается мне такой факт. В ответственных кругах зародилась мысль о целесообразности восстановления для ученых степени доктора наук, которая была в первые годы Советской власти аннулирована. Все члены ГУС получили для заполнения анкеты с рядом вопросов, касающихся отношения их к докторантству. Прошло несколько месяцев. Выяснилось, что большинство членов ГУС отнеслись к восстановлению докторской степени положительно.
Самым, пожалуй, ответственным для меня в ГУС был момент, когда утверждались новые учебные планы ветеринарных институтов. Как член ГУС, я выступил в защиту Омского, называвшегося тогда Сибирским, ветеринарного института. Имелась тенденция ликвидировать этот молодой но крайне нужный для страны вуз. В итоге институт был сохранен.