Большая поездка в Сибирь. — Врач Н П. Шихобалова — «Книга персон» в барнаульском музее, — Алтайцы, их быт и обычаи, — Результаты обследований требуют экстренных мер, — На Новую Землю, — Дальний Восток сорок лет назад. — «Самый большой шаман».

В 1927 году мы впервые сделали попытку приступить к систематическому обследованию гельминтофауны пушных зверей и промысловых птиц зимой.

В январе была организована 38-я союзная гельминтологическая экспедиция. Ее возглавил ассистент гельминтологического отдела ГИЭВ А. М. Петров, препараторами же были приглашены два студента Ленинградского ветеринарного института — Н. Баданин и А. Иванов. Экспедиция направилась в Северо-Двинскую губернию: местом для работы был выбран г. Никольск.

Члены экспедиции связывались с местными охотниками, которые и доставляли им различных животных. Особое внимание было уделено обследованию горностаев, ласок, волков, зайцев, белок, различных грызунов и некоторых видов промысловых птиц: тетеревов и рябчиков. Материал экспедиции был очень интересен. За 21 день успели обследовать методом полных гельминтологических вскрытий 215 животных. Это потребовало от членов экспедиции самого напряженного труда. Они не считали рабочих часов, забывая о сне и отдыхе. Впрочем, так работали все наши экспедиции.

В мае 1927 года я побывал в Горьковской области, где работала 41-я гельминтологическая экспедиция. Я был консультантом этой экспедиции и прибыл в Горький к началу работ. На заседании научного кружка ветврачей Горьковской области прочитал лекцию «Значение гельминтологии в ветеринарии и медицине». После заседания мы с Петровым занялись делами экспедиции и так увлеклись, что незаметно досидели до рассвета: дел было много. Мы стремились не только максимально использовать время на обследование, но и укрепить и расширить интерес врачей к нашей науке, ознакомить их с проблемами современной гельминтологии. Мы прочитали специальные доклады в научных и врачебных организациях, организовали курсы по ветеринарной гельминтологии, сопровождавшиеся практическими занятиями.

Эта экспедиция впервые в СССР провела опыты лечения таких опасных гельминтозов, как фасциолез и мониезиоз овец. Опыты показали, что с данными заболеваниями можно успешно бороться, и еще раз подтвердили жизненную необходимость повсеместной противогельминтозной профилактики.

10 июня я отправился в Иваново-Вознесенск для участия в губернском ветеринарном съезде. Ехал в одном купе с начальником Ветеринарного управления Наркомзема А. В. Недачиным. Он сам был ветеринарным врачом и прекрасно понимал огромное значение гельминтологии для ветеринарии. Он помогал мне во многих начинаниях, и я очень это ценил. Мы много говорили о судьбах советской гельминтологии. И здесь, в вагоне, он снова подтвердил свою мысль о необходимости организовать научно-исследовательский гельминтологический институт. Понятно, что я приехал в Иваново окрыленный большими надеждами.

Сутками раньше в Иваново-Вознесенск прибыл Шульц. Остановился я в гостинице у него в номере. Он рассказал, что накануне вечером вел длительную беседу с ветврачами, читал им лекцию о гельминтозах овец, причем к лекции отнеслись с большим интересом, что здесь, в Иванове, бывший мой ученик по Тропическому институту Сергей Михайлович Кулагин развернул энергичную работу, и вопросы гельминтологии приковывают к себе внимание как ветеринаров, так и медиков.

Эти сообщения меня, конечно, очень обрадовали.

На следующий день во Дворце труда для врачей-меди-ков я сделал доклад, который длился (с ответами на поступившие вопросы) более трех часов.

Вечер мы провели у городского ветврача Александровского — человека эрудированного, думающего, ищущего.

Днем мы осматривали его лечебницу; по всему было видно, что работа в ней поставлена хорошо.

Разъезжая по периферии, я с чувством глубокого удовлетворения и радости видел, как сильно изменилась жизнь и работа пунктовых ветеринарных врачей. Теперь они не могли жаловаться, что заброшены, забыты и «варятся в собственном соку». Научные конференции, съезды, доклады и лекции будили научную мысль, поощряли ветврачей к творческой работе, заставляли следить за научной литературой, вводить новое в практику.

Разговаривая с Александровским, я забыл, что нахожусь в областном городе: мой собеседник был в курсе всех новинок ветеринарии.

В том же 1927 году Ветуправление Наркомзема и Государственный институт здравоохранения дали нам деньги на большую гельминтологическую экспедицию в Западную Сибирь. В состав экспедиции мы включили медицинских и ветеринарных врачей, биологов. Задачей медицинских работников было изучение гельминтофауны горнорабочих Кузнецкого каменноугольного бассейна. В частности, мы хотели выяснить, есть ли там анкилостомоз; помимо этого, нас интересовали заболевания работников водного транспорта описторхозом печени, гельминтофауна коренных жителей Горной Шории и Ойротии (горный Алтай). Ветеринарный же отряд и биологи должны были выявить гельминтофауну домашних животных, пушных зверей, промысловых птиц и рыб. Как всегда, мы ставили перед собой и задачу широкой пропаганды гельминтологических знаний среди специалистов и всего населения; мы наметили организацию курсов по гельминтологии для медицинских и ветеринарных работников Сибири.

3 июля отряд прибыл в Новосибирск. Столица Сибирского края нас приятно порадовала: размах строительства здесь был огромен.

Крайветотдел предоставил нам просторное помещение, где мы и организовали лабораторию. Здесь же было наше общежитие. Началась напряженная работа. Часть материала собиралась и регистрировалась на самой бойне, другая часть привозилась в лабораторию. Полные гельминтологические вскрытия мы проводили в лаборатории. Помимо того, ветеринарный отряд начал производить массовые вскрытия животных, главным образом плотоядных, и рыб бассейна реки Оби.

Медицинский же отряд обследовал рыбаков, детский приемник № 1, туберкулезный детский санаторий и железнодорожный детский дом.

С утра моя жена, которая была прозектором ветеринарного отряда, препарировала на дворе школы. Я был в комнате и разбирал протоколы вскрытий. Стояла жара, и окна были открыты. Вдруг слышу, Елизавета Михайловна радостно кого-то приветствует. Выглядываю в окно: вижу высокую женщину. Вспоминаю: это врач Надежда Павловна Шихобалова. Приехала — значит, всерьез хочет заняться гельминтологией. И я вспомнил, как впервые с ней познакомился.

Весной в лабораторию Тропического института на консультацию пришла женщина, молодой медицинский врач. Она приехала из Самары в Москву специально для того, чтобы показать мне одного паразита, на которого она наткнулась при вскрытии трупа. Определить вид гельминта она не смогла. Я ей помог, рассказал о биологии этого гельминта, мы разговорились. Мне стало ясно, что молодой врач искренне интересуется вопросами гельминтологии, и я охотно стал рассказывать ей о работе нашей лаборатории, о наших экспедициях, о том, что летом мы собираемся выехать для обследований в Сибирь. Рассказывая о нашей работе, я, конечно, увлекся. Увлеклась и моя посетительница. И вдруг она мне говорит:

— Константин Иванович, возьмите меня с собой в сибирскую экспедицию.

Я ответил, что одно дело сидеть и говорить об экспедиции, а другое — участвовать в ее работе. Трудовой день там не нормирован, а условия жизни тяжелые, без всяких, подчас даже самых элементарных удобств. Я много еще говорил о трудностях экспедиций, и все серьезнее становилось лицо Шихобаловой. Но свою просьбу она повторила.

— Как я могу принять вас в экспедицию, когда в общем-то я совсем вас не знаю? Кто-нибудь в Москве вам знаком?

— Нет, — было мне ответом.

— А кто вас надоумил приехать в Москву?

— Никто. Сама приехала. Надо было определить найденного в трупе паразита.

В итоге я просил Шихобалову, чтобы вечером, часов в 11, она пришла ко мне домой, там мы обо всем поговорим. Надежда Павловна удивилась столь позднему часу и переспросила, не ослышалась ли она. Я пояснил, что люблю работать ночами, и 11 вечера для меня час не поздний.

Вечером ее любезно встретила Лиза. Они поговорили немного, и у моей жены составилось такое же хорошее мнение о Надежде Павловне, что и у меня.

В общем, я сказал ей, что если она хочет, то может приехать в Новосибирск к 1 июня, там уже будет наша экспедиция. Шихобалова поблагодарила меня и сказала, что приедет.

— Сколько же процентов за то, что вы приедете? — спросил я ее.

— Девяносто пять.

На этом мы и расстались. Конечно, мне очень хотелось, чтобы Надежда Павловна приехала к нам в Новосибирск. Во-первых, если бы она приехала, это означало бы, что родился еще один гельминтолог. Во-вторых, задачи перед экспедицией стояли настолько большие, что еще один работник был бы нам очень кстати.

Шихобалова оказалась человеком очень сердечным и простым, она быстро подружилась со всеми членами экспедиции. Скромная и нетребовательная, Надежда Павловна легко переносила все тяготы экспедиционной жизни, целиком отдаваясь работе. Была она очень трудолюбивой. Я скоро пришел к выводу, что Шихобалова — ценный сотрудник и что ее целесообразно задержать на все время нашей работы в Сибири. Нам удалось добиться ставки врача для усиления экспедиции. И это место я предложил Шихобаловой.

В Новосибирске на совещании при Сибкрайземуправлении я сделал доклад о задачах и целях нашей экспедиции. Я говорил, в частности, о том, что экспедиция имеет целью выяснить убытки, которые наносят паразиты животноводству и промыслу края и разработать методику борьбы с основными гельминтозами домашних животных.

На заседании были заданы бесчисленные вопросы и высказана масса пожеланий. Сибирское краевое земельное управление, и в частности его ветеринарный отдел, приняло самое широкое, живое и активное участие в нашей экспедиции.

А через 2 дня я снова сделал доклад на объединенном заседании научного медицинского общества, научно-производственного кружка ветеринарных работников и Общества изучения Сибири и ее производительных сил на тему:

«Современные воззрения на значение гельминтологии в медицине и ветеринарии».

13 июля на пароходе «Карл Либкнехт» экспедиция отправилась вверх по Оби в Бийск.

Первые сутки отдыхаем. Следующим утром причаливаем к пристани Камень-на-Оби. Это маленький городок» оживающий в период навигации и дремлющий всю долгую сибирскую зиму. Стоянка пять часов. Я и ветврач К. А. Попова едем на бойню и привозим на пароход для обследования двух сычугов, гуся и внутренности крупного рогатого скота. Р. С. Шульц и студент ветинститута A. Н. Каденации отправляются на охоту и приносят чаек и скворцов для обследования. Администрация парохода пошла нам навстречу и предоставила в распоряжение ветеринарного отряда верхнюю палубу, возле штурманской будки, где под открытым небом была нами оборудована походная лаборатория. Теперь мы могли приняться за производство полных гельминтологических вскрытий. К вечеру того же дня я провел санитарно-просветительную беседу с командой парохода. Я рассказал им, какой вред причиняют гельминты человеку, и дал совет использовать пребывание на борту нашей экспедиции и обследоваться.

Члены экспедиции использовали 6-часовую остановку в Барнауле для осмотра интересовавших их учреждений. Мы посетили малярийную станцию и местный музей с удивительным экспонатом — моделью первой паровой машины, изобретенной до Уатта, еще в 1763 году, мастером Иваном Ивановичем Ползуновым. Она действовала «через посредство воздуха и паров, происходящих от варения воды», как значилось на этикетке.

В интересной «Книге персон», почтивших своим присутствием барнаульский музей, имеются автографы таких крупных ученых, как А. Гумбольдт и А. Брем.

В Бийске мы развернули лабораторию в школе на Александровской улице. Работа медицинского отряда здесь длилась 12 дней.

На второй день после приезда в Бийск часть медицинского отряда (В. П. Подъяпольская, А. М. Кранцфельд, B. Н. Озерская и 3. Г. Василькова) уехала в город Улалу для гельминтофаунистического обследования ойротов. Они взяли три микроскопа и другой необходимый инвентарь. Ехать до Улалы 98 километров. И за этот путь трижды пришлось переправляться на пароме, один раз — под самым Бийском — через реку Бию и дважды — через реку Катунь. Только поздно вечером путешественники добрались до Улалы и заночевали у одного из извозчиков.

Доктора Подъяпольская, Кранцфельд посетили председателя областного исполкома Ивана Савельевича Улагызова. Будучи алтайцем, он прекрасно знал всю область, которую исходил пешком и объездил верхом на лошади. Он оказал большую помощь экспедиции.

Было решено выехать для обследования в село Бишбел-тыр. Это ближайший к Улале пункт, населенный алтайцами и имеющий по соседству несколько урочищ. Дорога пролегала в живописной местности, в долине шумной и извилистой речки Маймы, притока Катуни.

Село Бишбелтыр — в переводе на русский Пятиречье — расположилось на месте слияния пяти горных речек, в долине, окруженной сопками. Село небольшое — сельсовет, 72 двора, школа и маленькая деревянная церковь. Жителей всего 305 человек — неподалеку находится маслобойный завод, близ которого живет несколько русских семей — рабочие завода. Все остальное население алтайцы. Большинство построек в Бишбелтыре — небольшие деревянные избушки русского типа, часто ветхие. Однако во многих дворах кроме изб имелись и типичные алтайские постройки: шестиугольные, с очагом посредине. В них алтайцы жили в теплые времена года, а на зиму перебирались в избу. Алтайцы были оседлым населением, которое, однако, от своего прежнего образа жизни сохранило привычку перекочевывать хотя бы в пределах одного двора.

Основным занятием жителей Бишбелтыра было скотоводство, а весной, во время половодья, они занимались ловлей рыбы. Имена у всех русские, так как формально жители Бишбелтыра были православными, а фамилии у всех — местные. В царское время православие насаждалось среди алтайцев насильственно, и, восприняв внешнюю, обрядовую сторону православия, они по своим верованиям остались прежними язычниками. Весьма любопытным было смешение у алтайцев обрядов православной церкви со своими, языческими. Так, брак только тогда считался оформленным, когда он освящен обоими обрядами. К тяжелобольному часто последовательно приглашали шамана и священника. Некоторые из мужчин понимали по-русски, но плохо, а женщины — еще меньше.

В Бишпбелтыр отряд прибыл к вечеру. Большое содействие в работе экспедиции оказали местный учитель Иван Александрович Сыркашев, к которому члены экспедиции обратились по указанию Улагызова, и его жена Ксения Васильевна. И. А. Сыркашев был не только прекрасным переводчиком, но и принимал активное участие в проведении санитарно-просветительных бесед с алтайцами.

Урочище Куюм растянулось километров на пять вдоль быстрой, глубокой, узкой и бурной речки Куюм, впадающей в Катунь. Жилища алтайцев составляли три поселения — Верхний, Средний и Нижний Куюм. Сельсовет располагался в Нижнем Куюме, школа — в Среднем. При переезде из Нижнего Куюма в Средний и Верхний мы воочию убедились, как сложна здесь «транспортная проблема. По пути встречались такие огромные каменные глыбы, такие крутые повороты, что дорога, петлявшая вдоль шумящего потока, казалось, вот-вот прервется. Приходилось слезать с лошади, брать ее под уздцы и, прижимаясь спиной к скале, преодолевать препятствие.

Куюм по сравнению с Бишбелтыром — дикое место. И алтайцы, его населяющие, сохранили свой быт и облик в большей неприкосновенности. Их жилища представляли собой трехгранники, покрытые берестой. Жители были язычниками: близ Куюма находился жертвенник с березовыми стволами по сторонам, со множеством лоскутков, развешанных на стволах. В Куюме имелись только 4 избы русского типа: сельсовет, школа, дом учителя и жилище русских студентов-этнографов, командированных от Академии наук и живущих в Куюме второй год.

Санитарно-просветительные беседы проводили в сельсовете и в школе. Во многом помог учитель Куюма Константин Петрович Чевалков, у которого члены экспедиции переночевали.

Гельминтофауну населения Шории изучал отряд, возглавляемый В. П. Подъяпольской. По железной дороге отряд прибыл в Новокузнецк. После длительных поисков удалось найти ямщика, который согласился доставить отряд в селение Мыски. Переправившись на пароме через Томь, отряд вступил на шорскую территорию. Первые шорские поселения носили явные следы обрусения. Миновав несколько улусов, отряд въехал в кривые улицы Мысков. Здесь он проработал 2 дня, а затем по узкой тропинке отправился в улус Чувашку. Первое гостеприимство отряду оказал шорец, студент Московского коммунистического университета трудящихся Востока Алеша Напазаков. Уже через несколько минут после приезда В. П. Подъяпольская выступила на сельском собрании, которое состоялось на открытом воздухе. Речь В. П. Подъяпольской Алеша переводил на шорский язык.

В тот же вечер отряд нанял помещение для работы и жилья — одну из самых больших изб в улусе. После отъезда Алеши в Москву роль переводчика взял на себя А. Е. Терендин, окончивший учительские курсы в Новокузнецке, секретарь сельской ячейки комсомола и редактор стенной газеты.

Члены экспедиции в сопровождении А. Е. Терендина выезжали верхом в соседние улусы — в Сибиргу и в Казас, где после соответствующих собраний обследовали население. Была взята проба и от 115-летнего старика, кстати сказать, оказавшегося при обследовании свободным от инвазии. Население проявляло живой интерес к экспедиции, и в течение всей работы отряда в лаборатории толпились любопытные жители улусов.

Основной промысел коренного населения — зимняя охота на пушного зверя. Оружие — ижевская берданка и пистонное ружье. Подсобным занятием летом и осенью служило «шишкованье» и «хмелованье» — сбор в тайге кедровых шишек (предмет вывоза и торговли) и хмеля. Распространена была также рыбная ловля. Часть населения работала на рубке леса и по сплаву его в Новокузнецк. Хлеба в этой части Шории не сеяли.

У всех владельцев по две-три лошади, некрупные, но сильные и выносливые. Большую часть времени летом и всю зиму кони бродили на свободе, в тайге и горах. Только в период работ — во время сенокоса лошади содержались на привязи под навесом у дома или спутанными на ближнем лугу. Телег у шорцев не было. Сено возили на волокушах.

Было в селениях много коров, причем они круглый год жили под открытым небом, бродили или спали между домами. Овец мало. Свиней и кур почти не было.

Винных лавок на территории Шорского района не было. Водку ввозили из Новокузнецка. Пили в обычных условиях, по-видимому, мало, но различные праздники и семейные торжества, говорят, сопровождались повальным пьянством.

Следует отметить, что в Чувашке уже тогда имелись летние ясли. Их содержал Красный Крест. Ясли помещались в обычной избе, здесь было чисто, в средствах недостатка не испытывали. Питание детей хорошее (мясо, рис, молоко, какао, компоты).

Полное отсутствие в пределах Чувашки и ближайших улусах каких бы то ни было колесных средств передвижения вынудили наш отряд избрать для возвращения в Новокузнецк путь по рекам Мрас-су и Томи. 28 августа утром отряд выехал из Чувашки на двух длинных узких лодках-долбленках («кебе»), напоминающих пироги. Гребцы отталкивали от берега и направляли легкие суда короткими веслами-лопатами. Двигались долбленки быстро. Река была пустынной, лишь изредка попадались встречные караваны из трех-четырех лодок с грузом.

Итак, тяжелый путь к алтайцам и шорцам был завершен. Материала собрали много, и он был интересным.

Доктор Подъяпольская, имевшая уже значительный экспедиционный опыт, деловито и сжато рассказала нам о проделанной работе. Для Н. П. Шихобаловой это была первая экспедиция. Она была полна энергии, знакомство с одним из отдаленнейших уголков нашей Родины поразило ее и вдохнуло в нее новые силы, жажду самой активной деятельности.

Обстоятельный рассказ Подъяпольской о работе медицинского отряда Шихобалова дополнила своими наблюдениями о том новом, что с небывалой силой врывалось в жизнь алтайцев и шорцев. Рядом с жертвенниками язычников появилась школа, здесь же сельсовет, ясли. Врачи, фельдшера, медсестры стали теперь постоянными жителями Шории. А ведь шел только 1927 год. Советская власть была совсем молодой, но сколько нового и светлого принесла она в этот далекий край!

До Октябрьской революции коренное население здесь было абсолютно неграмотно, а сейчас местные жители слушали доклады и лекции без малейшего удивления: они уже привыкли к тому, что жизнь каждодневно приносит им новое. Наша экспедиция их заинтересовала, но никак не удивила; они охотно шли нам навстречу, понимая и веря, что это делается для охраны их здоровья.

Мне хочется подчеркнуть, что все члены экспедиции работали самозабвенно, с большим энтузиазмом. Ведь надо было в трехмесячный срок развернуть работу в восьми округах Сибири и затронуть разнообразнейшие вопросы как теоретической, так и практической гельминтологии.

Пришлось не только переезжать из округа в округ, но и приспосабливаться к самой разнохарактерной обстановке, используя для проведения работы незатейливые избы шорцев, кишечные отделения скотобоен, купе санитарных вагонов, рабочие казармы железнодорожной новостройки, примитивные землянки бакенщиков, школьные помещения, а то и просто работать под открытым небом.

Медицинский отряд провел гельминтологическое обследование 4044 человек. Большое внимание мы уделили горнорабочим Кузбасса. Мы обследовали рабочих Прокопьев-ского рудника и Судженских копей, железнодорожников и водников, рыбаков, бакенщиков на реках Оби и Бии, население Ойротии и Горной Шории.

Горнорабочие Кузбасса оказались в общем значительно слабее заражены гельминтами (18,2 процента), чем, например, шахтеры Донбасса.

Мы установили, что, к сожалению, ойротское население сильно заражено тениаринхозом (43,6 процента). Мы пришли к выводу, что степень этой зараженности настолько серьезна, что требуется экстренное вмешательство медицинских и ветеринарных организаций.

В итоге наша экспедиция установила, что Сибирь неблагополучна в отношении биогельминтозов, причем здесь получили широкое распространение ленточные черви во главе с цепнем-бычьим. Нередок и эхинококкоз. Наконец, Сибирь оказалась самым неблагополучным районом в отношении описторхоза печени .

Мы указали на основные причины заболеваний: употребление в пищу сырого мяса и рыбы, близкий контакт с собаками, непосредственная близость жилья человека и помещений для животных, недостаточность сети ветеринарных организаций, несовершенство работы боен, мясоконтрольных станций и т. д.

Экспедиция провела очень большую ветеринарную работу. Мы установили, что домашние животные здесь поголовно заражены гельминтами. Опираясь на данные экспедиции, мы сделали вывод, что эхинококкоз в Сибири следует признать бичом, не только наносящим значительный экономический ущерб животноводству, но и серьезно угрожающим здоровью населения. Мы констатировали, что неудовлетворительная постановка ветеринарно-санитарного надзора на бойнях способствовала распространению еще одного тяжелого заболевания — финноза крупного рогатого скота, особенно на Алтае, где это заболевание поражало в те годы до 70–80 процентов всего стада.

Впервые в истории Сибири мы обследовали яков, пушных зверей, сибирских стерлядей. Всего наш ветеринарный отряд обследовал 1147 животных, собрав большой и интересный материал. Так, например, на барнаульской бойне была обследована методом полных гельминтологических вскрытий старая истощенная лошадь, давшая колоссальный в количественном и качественном отношении гельминтологический материал. Это был старый мерин, купленный на убой. Лошадь оказалась буквально нафаршированной гельминтами: из ее органов и тканей мы извлекли их свыше 50 тысяч.

Обследование гельминтофауны пушных зверей, которая до 1927 года была совершенно не изученной, входило в число основных задач экспедиции. Дело в том, что нередко бывали случаи массовой гибели тех или иных промысловых животных, но никто не мог установить причину и характер заболеваний. Гельминтологическое обследование выявило роль гельминтозного фактора в гибели животных. Мы обследовали лис, колонков, ласок, зайцев, белок, бурундуков, сусликов.

Все обследованные колонки оказались зараженными гельминтами; белки почти все были здоровыми. У зайцев же мы обнаружили заражение цистицерком такой интенсивности, что оно явно должно было оказывать губительное влияние. Мы пришли к выводу, что массовая гибель зайцев, которую отмечали тогда местные охотники, зависела именно от этого заболевания.

…В 1927 году было проведено в общей сложности 13 гельминтологических экспедиций в Горьковскую и Приморскую области, в район Центрального Кавказа, Абхазию, в Асканию Нова (Украина), в Московскую, Ярославскую области, в Татарию и, наконец, в Западную Сибирь. Большинство экспедиций возглавляли мои ученики: А. Петров, Е. Калантарян, Э. Ляйман, Н. Попов и другие.

Экспедициям я придавал огромное значение. Работа советских гельминтологов началась с организации фаунисти-ческих обследований. Вначале, когда у меня не было кадров, пять первых экспедиций я возглавлял сам. Но уже 6-я экспедиция была организована не мною, — это была экспедиция на Северный Ледовитый океан под руководством моего ученика И. М. Исайчикова (1921 год). Впервые идея об организации полярной экспедиции на Северный Ледовитый океан возникла в среде молодых зоологов Московского университета в начале 1921 года. Вскоре они создали организационный комитет экспедиции, который посчитал целесообразным иметь в своих рядах гельминтолога и предложил Исайчикову место специалиста в экспедиции.

Невзирая на то что страна наша переживала очень тяжелый период, Советская власть уделяла максимум внимания научным вопросам. В итоге организационный комитет полярной экспедиции, согласно постановлению Совнаркома от 10 марта 1921 года, стал уже комитетом вновь организованного при Народном комиссариате просвещения нового научно-исследовательского учреждения — Плавучего морского научного института (Плавморнина).

11 июля 1921 года экспедиция Плавморнина на одном из лучших ледоколов Архангельского порта — «Малыгине» отплыла из Архангельска на Новую Землю. Гельминтологом этой экспедиции был И. М. Исайчиков. Он собрал много материала, изучая гельминтофауну рыб арктического бассейна. Этот материал помог сделать ряд интересных обобщений, касающихся роли рыб в заражении населения гельминтозами.

Мое внимание издавна привлекал Дальневосточный край, который совсем не был изучен гельминтологами. В 1928 году 56-я союзная гельминтологическая экспедиция под руководством Э. М. Ляймана была на Дальнем Востоке, исследуя гельминтофауну тихоокеанских рыб залива Петра Великого. Но беспредельные просторы этого богатейшего края с его разнообразной фауной оставались для гельминтологов белым пятном.

Я начал вести переговоры об организации большой экспедиции в этот край. Самую горячую поддержку нашел в Комитете содействия северным народностям, который поощрял любое начинание, касающееся изучения просторов советской Арктики. Нам выделили денежные средства Ветеринарное управление Наркомзема, а также Тропический институт и Далькрайздрав.

Заручившись поддержкой всех этих организаций, я приступил к комплектованию кадров экспедиции. Как всегда, стремился, чтобы в ее составе были медицинские и ветеринарные врачи, гельминтологи-натуралисты. Вначале в экспедиции работали 14 человек. Однако число сотрудников стало увеличиваться как за счет прикомандированных местными органами ветеринарных и медицинских врачей, так и за счет препараторов. К концу работы у нас было 25 членов экспедиции.

Заведование ветеринарным отрядом я возложил на Р. С. Шульца, медицинским — на В. П. Подъяпольскую. В ее отряде была и Н. П. Шихобалова.

После окончания работы экспедиции в Западной Сибири Шихобаловой пришлось вернуться обратно в Самару. Поскольку гельминтологическая работа ее полностью захватила, ей уезжать не хотелось. Но у меня не было штатной единицы. И вот однажды, совершенно неожиданно, ко мне в институтскую лабораторию входит Надежда Павловна. Объясняет мне, что приехала в Москву на свой риск: может быть, найдется для нее какая-нибудь работа; вечером после работы она сможет заниматься гельминтологией, если ей не удастся устроиться как гельминтологу.

Началось трудное время для молодого врача. Единственное, что я смог тогда сделать для нее, это принять нештатным сотрудником к себе в Тропический институт, с оплатой по счетам за выполняемые работы. В итоге получался очень небольшой заработок, но Надежда Павловна все это стойко переносила. Днем она занималась переводами нужной нам иностранной литературы, вела всевозможные картотеки, а вечерами доставала свой микроскоп и начинала работу по гельминтологии. Лаборатория моя вечерами никогда не пустовала. Вместе с Шихобаловой оставались работать и наши стажеры, и медики, и ветеринары, увлекавшиеся гельминтологией. Обычно и я был здесь же. Обсуждались интереснейшие проблемы, увлекавшие всех присутствовавших, причем основной темой были актуальные вопросы гельминтологической науки и практики.

Очень часто я не успевал заехать домой, поэтому Лиза привозила мне обед в лабораторию и оставалась вместе с нами, принимая живое участие в беседах.

Комплектуя коллектив, отправлявшийся на Дальний Восток, я включил в него и Н. П. Шихобалову. Помимо фанатической преданности делу у Надежды Павловны была еще одна прекрасная черта: она умела располагать к себе людей.

Собираясь в дальний путь, мы прекрасно понимали, какие трудности придется нам преодолевать, и деятельно готовились к экспедиции. Перед поездкой я прочел много книг о Дальнем Востоке, о природе, фауне этих мест, о специфических болезнях людей и животных. И вот 9 июля 1928 года мы отправились на Дальний Восток на три с лишним месяца, чтобы провести работу в Хабаровском, Николаевском и Владивостокском округах.

…Сегодня до Хабаровска 7–8 часов полета. Тогда же, в 1928 году, на дорогу потребовалось 12 суток. Прибыв в Хабаровск, мы по плану должны были без задержек отплыть на пароходе вниз по Амуру в Николаевский округ; однако в связи с начавшимся наводнением регулярные рейсы были нарушены, и нам пришлось «осесть» в Хабаровске.

Разместились в педагогическом техникуме, его химический кабинет оборудовали под свою лабораторию, и закипела работа. Члены ветеринарного отряда приступили к вскрытию рыб, купленных на рынке, ежедневно выезжали на хабаровскую бойню для исследования гельминтозов животных, обследовали кошек и собак; охотники ежедневно поставляли нам разных птиц, еще никем и нигде в мире не подвергавшихся полному гельминтологическому вскрытию. Мы обследовали и питомник лисиц Дальохотсоюза. Работа ветеринарного отряда дала нам много немаловажных открытий: впервые на территории СССР было установлено наличие клонорхоза , японского метагонимоза , впервые русская ветеринария столкнулась с сетариозом свиней. И в научном и в практическом отношениях интересным было обнаружение трихинеллеза — заболевания, вызываемого трихинеллами (мелкими круглыми червями, личинки которых поселяются в мышцах). Трихинеллы — виновники тяжелого заболевания человека, когда он употребляет в пищу непроверенную свинину.

Медицинский отряд обследовал железнодорожных рабочих и их семьи, рабочих полиграфической промышленности, корейский поселок Самир.

Эти дни были для меня нелегкими. Необходимо было увязать план работы экспедиции с местными краевыми организациями: крайздравом, крайземом, комитетом Севера. Я договорился, что будут организованы курсы по гельминтологии для местных медицинских и ветеринарных врачей и о прикомандировании врачей к экспедиции. Перед заинтересованными в нашей работе местными организациями я ставил вопросы о дополнительном ассигновании средств на экспедицию, о предоставлении нам вагона-лаборатории, лодок, катеров для поездок по стойбищам, расположенным в низовьях Амура, и т. д. Местные власти, общественные организации шли нам навстречу. В результате экспедиция полупила все необходимое.

5 августа мы погрузились на пароход «Профинтерн» и двинулись по величественному Амуру до Николаевска. За трое суток мы проплыли около 950 километров. Месяц в Николаевске был, пожалуй, самым интересным по результатам. Нам пришлось работать в районах, которые представляли собой белое пятно на карте гельминтофауны.

Медицинский отряд обследовал коренных жителей плеса Амура. Население там не сконцентрировано на каком-либо участке, а разбросано, рассеяно по мелким стойбищам на протяжении тысячи километров. В связи с этим нам пришлось раздробить медицинский отряд на небольшие группы, которые разделили между собой территорию нижнего плеса Амура и, поднимаясь вверх по течению, побывали у гиляков, ульчи и гольдов (нанайцев). Мы проверили 42 стойбища, избороздив Амур и на пароходе, и на катерах, и на моторных лодках, и плоскодонных челноках.

10 августа я рассказал о задачах экспедиции на расширенном заседании президиума Николаевского окриспол-кома. Доклад вызвал большой интерес, всем особенно понравилось то, что мы собирались побывать в отдаленных стойбищах. Кто-то при этом сказал, что хорошо бы членам экспедиции побывать на острове Лангр, расположенном в северной части Татарского пролива. Он же сообщил, что через полтора часа туда должен отправиться катер, который мог бы захватить наших работников. Я бросился к телефону, связался с клубом совторгслужащих, где разместилась экспедиция. Договорились, что трое наших отправятся на остров Лангр.

Маленький отряд быстро собрался и выехал на катере. Поездка, как мне потом рассказывали, была не из легких. На острове аборигены никогда не видели врача, культура не успела еще проникнуть в этот далекий уголок страны. Наши работники были ее первыми вестниками.

Подъяпольская работала на стойбище Пуир, а Шихоба-лова вместе с биологом Владимиром Стахановым высадились на острове Лангр, где был зверобойный промысел. Я просил их привести оттуда живую нерпу.

Высадившись на острове, Шихобалова и Стаханов развернули походную лабораторию. Возник вопрос: как убедить гиляков обследоваться? Беседа с ними ничего не дала: никто никак не мог понять, кому и для чего все это нужно. Жители острова с любопытством разглядывали наших сотрудников, но на все их предложения молча качали головами.

Микроскопы всех заинтересовали, но разглядывали островитяне их издали, не решаясь подойти. Однако после длительных уговоров и разъяснений нашелся один смельчак. Им оказался худенький, шустрый мальчишка. Он принес в спичечной коробочке свои фекалии и с неописуемым любопытством стал ждать, что будут с ними делать.

Надежда Павловна вооружилась микроскопом и сразу увидела яйца ленточного червя. Она предложила своему пациенту заглянуть в микроскоп. Мальчишка вначале боялся, но потом порывисто подошел к столу и наклонился над прибором. Удивление его было чрезвычайным. Шихобалова разъяснила мальчику, что в животе у него живет большой червь и что его надо выгнать, так как он причиняет большой вред.

— Шаман выгонит, — неуверенно сказал мальчишка.

Надежда Павловна объяснила, что шаман не сможет этого сделать, а она, врач, даст ему лекарство, и червь сам выйдет из его кишок. После длительных колебаний мальчик согласился принять лекарство.

Описать изумление жителей острова при виде большого ленточного червя, вышедшего из мальчика, трудно. Гиляков чрезвычайно поразило, как это Шихобалова могла распознать, что у мальчика в кишках находился огромной длины червь.

— Ты можешь мне сказать, есть ли такой червь и у меня в животе? — спросил ее взрослый гиляк.

— Принеси коробочку, как сделал этот мальчик, и я тебе дам ответ, — сказала ему Надежда Павловна.

Гиляки молча переглянулись и разошлись. Однако к вечеру поодиночке, нерешительно, испуганно улыбаясь, они приходили к лабораторной палатке и сдавали коробочки с фекалиями. Потом гиляки принимали лекарство, а через некоторое время с изумлением разглядывали длинных лентообразных паразитов.

Шаман неистовствовал, пугал гиляков. Но все жители острова побывали у врача. Упорствовал лишь один шаман. К тому времени моряки доставили живую нерпу, и наша группа стала собираться в дорогу.

Вечером у дверей домика послышался шорох: кто-то топтался у входа, не решаясь войти. Надежда Павловна подошла к выходу и увидела… шамана. Он был крайне смущен. Шаман долго возился в бесконечных складках своей одежды и наконец осторожно вынул злосчастную коробочку. Он не ушел, сел в угол и не спускал глаз с Надежды Павловны, зорко следя за всем, что она делала. Микроскоп он долго вертел в руках, даже понюхал, но посмотреть в него отказался. Однако лекарство выпил.

А когда вышел большой червь, шаман сказал жителям острова Лангр, что был у врача. Он публично признал превосходство над собой Шихобаловой. Это была настоящая победа. Гиляки признали: врач превзошел шамана.

Возвратившись с острова Лангр, Н. П. Шихобалова и Владимир Стаханов отправились на катере в отдаленное стойбище. Здесь у них состоялась интересная встреча с женщиной-шаманом.

В стойбище уже была школа — низкий бревенчатый домик. В нем и разместилась наша группа. Сюда пришла шаманка, приглашенная Шихобаловой. Пришла, чтобы шаманить. Но сначала прибежали мужчины с длинными косами и принесли бубны. На голове у шаманки — кожаная повязка, сама она одета во множество накидок, кофт и халатов. Когда женщина села на пол, создалось впечатление, будто на ней целая гора тряпья. Сидя на полу, она медленно раскачивалась из стороны в сторону, что-то бубнила.

Школа заполнилась мужчинами; женщинам не полагалось бывать на сборищах.

Вдруг шаманка порывисто вскочила, схватила бубен и помчалась по кругу. Она громко кричала, вращая блестящими обезумевшими глазами. Возбужденная публика кричала вместе с шаманкой, производя невыносимый шум. Наконец танец окончился.

Тут пришла хозяйка домика, который сдавался под школу. Звали ее Ли Са Юнь (она была замужем за корейцем). Ли Са Юнь сказала, что она тоже будет шаманить, и мужчины с удовольствием остались, чтобы посмотреть на нее. Одета она была иначе, чем шаманка. На ней была белая кофточка и юбочка, отороченная мехом. Женщина эта танцевала изумительно изящно. Мелодия, извлекаемая из бубна, была очень приятна. После окончания танца Надежда Павловна предложила Ли Са Юнь деньги. Но та рассмеялась и сказала:

— Деньги за танцы не беру…

— Я смотрела на нее, — рассказывала нам Надежда Павловна, — и думала: твое, Ли Са Юнь, искусство в новых условиях расцветет и будет радовать многих. Шаманство же уйдет без следа, как все темное, доставшееся нам в наследство от старой жизни…

Молодой гиляк, студент Ленинградского института Востока, был у Шихобаловой переводчиком. Он взялся ей помогать в работе. Зараженность и здесь была поголовной, и Надежда Павловна провела лечение.

Переезжая от стойбища к стойбищу, участники экспедиции видели, как новое властно входит в жизнь этих заброшенных прежде мест. У гольдов в стойбище Болонь имелся уже клуб — маленькое помещение, расположенное у самого Амура.

Болонь была сравнительно большим поселком с выстроенными в одну линию деревянными домами. На шестах сушилась юкола, у кольев топтались привязанные свиньи. И все это жилье тесно обступила тайга. Кругом — никого. Поселок словно вымер. И вдруг наши товарищи, к своему большому удивлению, увидели жителей этого отдаленного уголка: гольды спали у своих домиков.

Разыскали секретаря сельсовета. Он, проснувшись, рассказал, что в стойбище произошли два больших события, поэтому все и пьяны: первое событие — свадьба, второе — приехал шаман отправлять души умерших. На эту «отправку» наши товарищи с интересом смотрели на следующий день.

Шаман сидел среди кукол, одетых в костюмы умерших. Он вскакивал, бегал вокруг кукол, что-то бубнил, потом деревянных кукол бросали в воду и расстреливали. После этого родственники делили между собой имущество умерших.

Шихобалова открыла медпункт, кое-кто из гольдов после проведенной Надеждой Павловной беседы пришел к ней лечиться. Шаман тоже занялся «лечением». Таким образом, прием в поселке вели двое: Шихобалова и он.

К Шихобаловой на прием шли с самыми различными болезнями, и то, как она лечила и помогала больным, жителям поселка нравилось. Но и шамана они привыкли слушаться. Таким образом, появился у врача конкурент, тем более нежелательный, что был темен, дик. Помог развенчать шамана случай. У него заболел сын. И решился шаман показать своего ребенка чужому, приехавшему издалека человеку. У мальчика оказалось воспаление легких. Надежда Павловна его вылечила и заслужила звание «самого большого шамана».

У ряда больных Шихобалова обнаружила яйца гельминтов, похожие на яйца рыбьего лентеца. Она начала лечить больных, но безрезультатно. Вернувшись в штаб экспедиции, в Хабаровск, она привезла с собой двух больных и стала лечить их в стационаре. Наконец разгадка была найдена: крупные яйца в фекалиях больных принадлежали не рыбьему лентецу, а неизвестной еще науке трематоде, которая оказалась новым видом и которую мы с Подъяполь-ской назвали в честь Шихобаловой «нанофиэтус шихоба-лови».

Надежда Павловна серьезно занялась изучением этой трематоды, установила, что человек заражается ею, поев непроваренной рыбы. Трематоды эти вызывали у людей тяжелое заболевание; оно было распространено на севере нашей страны (у человека и у собаки) и на севере Америки. Шихобаловой удалось разработать метод лечения.

В зарубежной литературе я много раз встречал описание тяжелого заболевания — парагонимоза, когда возбудитель — трематода парагонимус — поселяется в легких человека. Эта болезнь широко распространена у жителей Японии и Кореи. В нашей стране случаи такого заболевания не были зарегистрированы. Однако я подозревал, что болезнь не обнаруживается у нас только потому, что врачи не умеют ее распознавать. И вот сейчас, приехав на Дальний Восток, я решил проверить свои подозрения. Пошел в тубдиспансер. Прихожу к директору диспансера. Знакомимся.

— Как, вы — гельминтолог — заинтересовались туберкулезом? — удивляется директор. — Зачем вам наши больные?

Объясняю, что в их мокроте предполагаю найти яйца парагонимуса. Директор не мог скрыть своей иронической усмешки, недоуменно пожал плечами.

— Хорошо, если хотите, мы можем дать вам пробы. Сколько вам нужно?

— Двадцать пять, — отвечаю ему.

— Двадцать пять?

Опять удивление. Однако директор распорядился, и мы получили, что просили. С врачами экспедиции обработали препараты и начали микроскопировать пробы. Осмотрели первую пробу: яиц нет, во второй — тоже нет, нет и в третьей. Рассматриваем четвертую пробу и находим яйца парагонимуса. Из 25 проб в трех обнаружили мы эти яйца.

Я подозвал к микроскопу директора диспансера и врачей. Последние были крайне удивлены, они не могли понять, что это за яйца. Я объяснил, что это зародыши гельминтов парагонимусов, локализирующихся в легких, и что больных парагонимозом лечить от туберкулеза бессмысленно.

Наша экспедиция констатировала наличие целого ряда таких гельминтозных заболеваний, которые в России не числились. Это — парагонимоз легких (который мы обнаружили у человека и у кошки), метагонимоз (у человека, кошки, собаки, лисицы), клонорхоз печени (у человека, собаки и кошки), шистозоматоз (у овец), гепатиколез печени (у человека и крысы), не говоря уже о целой массе других видов гельминтов, обнаруженных у большого количества животных. Десятки лет существовали дальневосточная медицина и ветеринария, почти 40 лет действовало Уссурийское общество врачей, работали краеведческие организации, дальневосточный отдел Географического общества — и тем не менее все эти гельминтозы до работы нашей экспедиции «подмечены не были».

Мы не ограничивались одной лишь обследовательской работой, а проводили в стойбищах дегельминтизацию больных, развернули большую просветительную работу среди населения. Организовали в Хабаровске 40-часовые курсы по гельминтологии для медицинских и ветеринарных врачей Далькрая. Этой работе мы придавали важное значение, так как она повышала эрудицию врачей, их интерес к гельминтологии, а также способствовала созданию на местах новых гельминтологических ячеек.

Во Владивостоке я прочел доклад в Уссурийском обществе врачей на тему «Значение гельминтологии для медицины и ветеринарии». Народу собралось много. Я говорил не менее 3 часов. Было ясно, что о гельминтологии здешние врачи имеют самое смутное представление, что никогда они ею не занимались и не интересовались. Читал я с большим увлечением, ибо сознавал, какой ответственный момент переживает аудитория. Необходимо было добиться, чтобы врачи уяснили: без знания гельминтологии они не могут считаться полноценными специалистами. Врачи это поняли. Было много вопросов, и, что мне очень понравилось, большинство их касалось практики дегельминтизации. Главный врач Владивостокской окружной больницы обещал выделить четыре койки специально для гельминтоз-ных больных. Как я потом выяснил, обещание свое он выполнил.

Наш медицинский отряд обследовал шахтеров в Сучан-ском каменноугольном районе и на Артемовском руднике. Здесь был обнаружен анкилостоматоз.

О результатах обследования мы обязательно рассказывали местным властям. Я побывал у председателя Дальневосточного краевого исполкома т. Чуцкаева. Просидели мы с Чуцкаевым долго. Я обстоятельно изложил ему цели и итоги работ нашей экспедиции, рассказал об анкилостома-тозе, о парагонимозе легких и других болезнях, обнаруженных нами на Дальнем Востоке. Чуцкаев слушал очень внимательно. Мы договорились о создании на Дальнем Востоке двух краевых гельминтологических ячеек (по ветеринарной и медицинской линиям) и о командировании в Москву, в гельминтологическую лабораторию, двух врачей для специализации. Все, о чем мы договорились с т. Чуцкаевым, было осуществлено.

Экспедиция на Дальний Восток дала нам колоссальный и интереснейший материал, над которым мы упорно работали, возвратясь в столицу.

Во время экспедиционных работ мы обнаружили случай гепатиколеза у человека. Этот гельминтоз, характерный для многих животных, весьма редко встречается у человека. При обследовании гиляков мы обнаружили у одного яйца гельминтов, несколько напоминающие яйца власоглавов. После детального изучения структуры найденных яиц я пришел к выводу, что мы имеем дело с гепатиколезом.

Правильно определить это редкое заболевание мне помогло знание гельминтов, паразитирующих у животных. Вот почему я исповедую необходимость теснейшего сотрудничества в гельминтологии биологов, медиков и ветеринаров.

Вспоминается мне один случай из моей диагностической практики. В московскую больницу поступил больной с тяжелым поражением дыхательных путей. Он страдал от беспрерывного кашля, сопровождавшегося большим выделением мокроты. При анализе мокроты были обнаружены яйца гельминтов, напоминавшие яйца власоглавов. Врачи решили, что больной заражен власоглавом и что паразит этот изменил свою локализацию и вместо толстых кишок, где он нормально паразитирует, избрал легочную ткань. Врачи обратились ко мне за консультацией. Я установил, что пациент заражен томинксозом, возбудитель которого нормально паразитирует в легких собак, а также лисиц и других диких хищников. Это оказался первый случай обнаружения томинксозной инвазии у человека…

В 1928 году мы с Р. С. Шульцем предложили произвести реформу гельминтологической номенклатуры. Признав, что состояние гельминтологической номенклатуры дореволюционного периода не соответствует научному уровню наших знаний и вносит путаницу, мы с Р. С. Шульцем принялись за ее пересмотр. Мы считали, что назрел вопрос о необходимости точного согласования номенклатуры медико-ветеринарно-гельминтологической с терминологией зоологической; в частности, мы предлагали обозначать отдельные гельминтозы по зоологическому наименованию возбудителя.

Таким образом, название каждого отдельного заболевания должно было складываться из родового названия возбудителя и суффикса «оз». Так заболевание, вызываемое фасциолами, должно именоваться фасциолезом, легочная болезнь, возбудителем которой является диктиокаулюс, должна называться диктиокаулезом и т. д.

Новый принцип гельминтологической номенклатуры, предложенный нами, целиком и полностью вошел в обиход работников советской науки и практики.

В 1934 году в своем докладе, представленном XII интернациональному ветеринарному конгрессу в Нью-Йорке, мы с Р. С. Шульцем познакомили представителей зарубежных стран с принципами советской гельминтологической номенклатуры и предложили их для международного использования. Ряд зарубежных гельминтологов, частью независимо от нас, частично же благодаря нам, использует в своих работах наши номенклатурные принципы.

После съезда на мое имя пришло письмо из Вашингтона. Меня уведомляли, что я избран действительным членом Американского гельминтологического общества. Я тут же прочел это извещение своим стажерам: был рад тому, что советская гельминтология начинает завоевывать мировое признание.

Через некоторое время мы получили новое, не менее приятное сообщение. Меня извещали, что я избран членом-корреспондентом Английского зоологического общества в Лондоне.

Я прекрасно понимал, что мировая научная мысль обратила внимание на нас потому, что я работал не один, а в большом коллективе энтузиастов нашей специальности. Было особенно приятно, что в первых рядах советских гельминтологов шли женщины-энтузиастки — Подъяпольская, Шихобалова, Калантарян, Озерская, Василькова, Гнедина и другие. За рубежом я не знал ни одной отрасли науки, где работало бы так много женщин, и работало так успешно, как мои ученицы.