«Аспирантская» на даче. — Научноиздательские дела. — Медаль имени И. И. Мечникова. — Конгресс в г. Пу-лавы, — Почти космические «перегрузки». — Лекция для партийных работников — Противоречивые воспоминания.

Москве снова оказался в сутолоке множества консультаций и различных заседаний на конференциях, ученых советах вузов и научно-исследовательских институтов. Дни летели пестрые, сложные и крайне утомительные. Занимался и своим любимым делом — научной работой.

На нашей даче близ Звенигорода поселилась моя ученица из Армении Е. В. Калантарян и завершила у нас свою медикогельминтологическую докторскую диссертацию. Одну из комнат нашей дачи мы так и зовем «аспирантская». Причем это название привилось не только в нашей семье, но и среди аспирантов. Летом в этой комнате постоянно живет и работает кто-нибудь из учеников. Зачастую у нас собиралось довольно много народу, и мы вели интересные разговоры и дискуссии на самые различные темы. Чаще всего предметом обсуждения служили проблемы гельминтологии. В спорах рождались темы новых диссертаций и научных работ. В редкие часы досуга мы играли в крокет.

С удовольствием вспоминаю то лето, когда в нашей «аспирантской» жил и работал Василий Матвеевич Ивашкин, ныне доктор ветеринарных и доктор биологических наук. Это человек очень честный, эрудированный, вдумчивый, работать с ним легко и приятно. Он был моим соавтором в пяти томах монографии «Основы нематодологии».

Василий Матвеевич сформировался в прекрасного педагога, серьезного руководителя научной молодежи, которая глубоко его уважает и любит. У него всегда много учеников в национальных республиках — Туркмении, Казахстане, Таджикистане. Среди них уже более 10 кандидатов наук.

Жил у нас и мой ученик профессор Андрей Андреевич Соболев, работал над своей докторской диссертацией. Это был подлинный энтузиаст гельминтологии, влюбленный в нашу науку. Он много работал, умел привлечь к себе способную молодежь, пробудить в ней интерес к гельминтологии, воспитать любознательность. Соболев был профессором зоологии вначале Горьковского педагогического института, потом Горьковского университета. Еще до войны он проходил у нас стажировку.

Сейчас в ГЕЛАНе (гельминтологическая лаборатория Академии наук СССР) плодотворно работает целая плеяда его учеников, которых мы называем «соболятниками». Это, например, Владислав Евгеньевич Судариков, человек талантливый, эрудированный и скромный. Он автор ряда серьезных научных трудов. Ученик Соболева А. А. Спасский поступил в ГЕЛАН аспирантом, стал доктором, а сейчас он вице-президент Молдавской Академии наук. Другой его ученик, П. Г. Ошмарин, доктор наук, стал директором биолого-почвенного института во Владивостоке.

Андрей Андреевич Соболев умер на посту профессора университета во Владивостоке. Многие его талантливые ученики — М. Д. Сонин, Т. А. Краснолобова, В. И. Фрезе — успешно работают у нас в ГЕЛАНе научными сотрудниками.

Здесь, на даче, где я в течение ряда лет проводил летом с Лизой месяц, а то и полтора, собирались мои внуки: Лизочка, которая вообще жила и воспитывалась у нас, ее брат Шурик и сыновья Георгия — Андрей и Костя. Это была шумная и веселая компания, она оживляла нашу жизнь, однако никогда не мешала моей работе. Семья получалась большая, из Москвы к нам приезжало много коллег, и у жены всегда было хлопот и забот с избытком.

Сыновья мои бывали на даче редко. Сергей после госпиталя, когда его по состоянию здоровья демобилизовали, прожил вместе с Аней у нас в Казани около месяца. Потом он уехал на работу старшим ветврачом в один из районов Кемеровской области. Проработал там несколько месяцев и был выдвинут на пост начальника областного ветеринарного управления, который и занимал до осени 1946 года. Осенью он вернулся в Москву с Аней и Шуриком (Лизочка воспитывалась у нас). Поселились они у нас, и Сергей начал работать в Министерстве сельского хозяйства. Но его тянула другая, конкретная работа, он никогда не искал в жизни легких путей. В 1948 году Сергей с Аней и сыном уехали работать на Крайний Север. Георгий же по окончании войны демобилизовался и поступил в аспирантуру ветеринарного института, специализируясь по микробиологии.

16 сентября я выехал в Сочи, собираясь пробыть в этом курортном городе 12 дней. Надо бы отдохнуть, так диктовала логика. Но я знал: у меня так не выйдет. Во-первых, я отдыхать не умею, отдыхать мне скучно, я все время должен думать, планировать. Во-вторых, с каждым днем, прибавляющим мою старость, во мне усиливается потребность деятельности. Это чувство стало настолько сильным, что мешает отдыху, портит мне даже свободные минуты, а не только часы. Ловлю себя на этом, но сломать себя не могу.

Раньше я полагал, что к старости все притупляется: чувства, желания, жизненные аппетиты. На практике у меня почему-то получилось обратное: реагировал на все в семьдесят лет острее, жил более напряженно, чем прежде. Вот почему я стариком себя не считал и иногда удивлялся тому парадоксальному факту, что это мне-то семьдесят! Не хотел этому верить…

По дороге в Сочи не выдержал, раскрыл свой чемодан, достал рукописные материалы по описторхидам и начал их систематизировать. Выкристаллизовывается 4-й том трематод. А готовые материалы для 5-го и 6-го томов лежат у меня в Москве на полках. Если бы 3 полных месяца быть свободным, труды по 6-й том включительно были бы сданы в производство. Нет, не выкроить мне столько времени, не успеть сдать их к концу 1950 года.

Научно-издательские дела заняли первое место в моей деятельности, вытеснив все остальное: экспедиции, педагогику. Единственно, с чем они конкурировали, — это с организационной работой, способствующей росту и развитию гельминтологического дела в нашей стране. Эти два рода деятельности всегда составляли для меня смысл существования, интерес жизни. В этом и сейчас, когда мне уже девяносто, я вижу цель и смысл своей работы.

Третьим звеном «цепи» являются кадры. Я радуюсь приходу в гельминтологию каждого способного, инициативного человека.

Итак, умножение гельминтологических монографий, развитие гельминтологической сети и создание гельминтологических кадров — вот что мне дороже всего в науке.

Почему же эти три момента стали для меня главными на закате моей деятельности? Потому, что это доступно моим силам, моему возрасту. Число опубликованных монографий, сеть гельминтологических учреждений в значительной степени зависят от того, что есть академик, отдающий этому делу много сил и времени. При отсутствии в Академии спе-циалиста-гельминтолога научную сеть по этой специальности будет развивать почти невозможно. Ведь и мне это дается с трудом, а без меня, по крайней мере в первый период, будет совсем трудно. Значит, и здесь надо торопиться!

Кадры. Пока есть академик-гельминтолог, есть в Академии наук и гельминтологическая докторантура. Когда гельминтолога-академика не станет, произойдет на какое-то время заминка. Когда эта заминка ликвидируется, трудно предвидеть. Выходит, и с кадрами надо спешить!

18 сентября приехал в Сочи. Я сравнительно много отдыхал и мало, вернее нерегулярно, работал. От лечения отказался. Составлял 4-й том «Трематод животных и человека», просматривал рукописи, представляемые в АН СССР, анализировал рукопись А. А. Мозгового — тезисы к его докторской диссертации, консультировал приехавшего ко мне из Новочеркасска профессора В. И. Пухова. Кроме того, продумывал разные вопросы, связанные с Киргизским филиалом Академии наук, ГЕЛАНом, ВИГИСом, ветеринарной секцией ВАСХНИЛ, Академией медицинских-наук СССР и т. д.

Вечером 4 октября — снова в Москве. Уйма писем, и хороших и плохих! Нахлынули новые заботы. Кажется, трудно все охватить, во все вникнуть, везде поспеть. Поэтому первая реакция: не справляюсь со всеми неотложными делами, а раз не справляюсь, надо ставить вопрос об освобождении от ряда должностей. Однако проходит несколько дней, все понемногу встает на свое место, и я снова начинаю чувствовать себя вполне работоспособным.

13 октября в Обществе культурной связи с заграницей состоялась встреча советских ученых с президентом Румынской Академии наук Трояном Савулеску. В своей речи т. Савулеску заявил, что после освобождения Румынии Советской Армией румынская наука впервые стала служить интересам народа. Устраняя старые догмы и каноны, борясь с предрассудками, пережитками буржуазной идеологии, румынская Академия активно участвует в строительстве социализма. Савулеску горячо благодарил советских ученых за помощь, оказанную Румынии.

24 ноября на пленарном заседании президиума Академии наук СССР обсуждался вопрос о присуждении золотых медалей, учрежденных в память выдающихся русских ученых. Председательствовал вице-президент академик Бардин. Президиум присудил мне золотую медаль имени И. И. Мечникова за то, что я «первый объединил все разрозненные звенья гельминтологической науки в единый комплекс, проводя крупные научные исследования в этой области, и тесно вязал гельминтологическую науку с интересами народного хозяйства Советского Союза».

В ноябре 1949 года президиум Академии наук создал комиссию из 6 человек для ознакомления с научной деятельностью Академии наук Узбекской ССР. Меня назначили председателем. Нам было приятно познакомиться с узбекскими учеными, среди которых 40 человек имели докторскую степень. Нам очень понравились молодые ученые, среди них было много энтузиастов, а это качество всегда играет огромную роль в развитии науки.

Проблема хлопка — ведущая экономическая проблема Узбекистана — нашла свое отражение в работе почти всех институтов Академии. Физики изучали вопросы высушивания хлопка; химики — процессы полной очистки волокна от семян. Биологи, селекционеры, физиологи растений, генетики и агротехники — каждый изучал хлопковую проблему в аспекте своей специальности. Прекрасное впечатление произвел президент Академии т. Сарымсаков, который, будучи математиком, вникал во все специальности, представленные в Академии, и совсем неплохо управлял своим учреждением. Академик Садыков — директор химического института — выделялся своим темпераментом и энтузиазмом. Противоположностью его являлся академик Е. П. Коровин — крупнейший знаток растительности Средней Азии, человек пожилой, с медленной походкой, неторопливой обдуманной речью. Привлекла фигура историка И. К. Додонова. Это старый большевик, принципиальный, говорящий то, что думает, то, что кажется ему справедливым, не взирая на лица. При этом он добряк, чуткий и очень внимательный к людям. Он был общим любимцем, своего рода совестью президиума Узбекской Академии наук. Я долго беседовал с руководителями института ботаники и зоологии и сделал попытку реорганизовать структуру паразитологического отдела, который представлен в Академии крайне нелепо. Впоследствии институт подвергся реорганизации.

В итоге работы комиссия вынесла благоприятное решение, подчеркнув ряд недостатков, которые следует исправить.

Вернувшись во Фрунзе, все свое внимание и время я посвятил Киргизскому филиалу Академии наук СССР. Он рос, креп и превращался постепенно в крупный научный центр.

Жизнь стремительно шла вперед, «подсыпая» новые работы и заботы. Днем пропадал в Кирфане. Вечером с моими сотрудниками по ГЕЛАНу занимался 2-м томом определителя нематод. Как правило, засиживались до 2 часов ночи.

В Кирфане первое место занимал геологический институт. В нем хорошо сколоченный коллектив работал честно, с энтузиазмом. У геологов было немало крупных достижений. Биологический институт находился в тяжелом положении: зоотехнические темы, включенные в план института по постановлению Совета Министров Киргизской ССР, выполнялись не зоотехниками, а биологами. Отсюда мое желание включить в систему Кирфана и Киргизский институт животноводства, и ветеринарно-опытную станцию.

Самым трудным учреждением являлся институт языка, литературы и истории, где, кроме лингвиста профессора Юдахина, не было крупных ученых. Решил ближе познакомиться с персоналом этого института (ИЯЛИ). Собрал сотрудников. Директор ИЯЛИ т. Алтмышбаев познакомил меня с графиком работ сотрудников. Оказалось, что большую часть рабочего времени они проводили вне института. Некоторые бывали в институте только 2 дня в неделю, и это считалось нормой. Пришлось призвать к порядку. Речь моя была вначале встречена репликами: «У нас тесно, многолюдно, нет условий для творческой работы». Но, вникнув в обстоятельства, мешавшие работе в ИЯЛИ, и предложив ряд мер для упорядочения дела, я настоял на своем. На следующий день все сотрудники института явились вовремя на работу, разместились по-новому. Посмотрим: надолго ли?

Интересно проходило совещание в ЦК Компартии Киргизии. Присутствовали партийные и хозяйственные деятели, ученые зоотехнического и ветеринарного профилей. В своем докладе я говорил, что, коль скоро в Киргизии нет оснований для организации филиала ВАСХНИЛ, то целесообразно включить Киргизский институт животноводства и ветеринарно-опытную станцию в систему филиала Академии наук. Филиал, говорил я, вскоре, видимо, будет преобразован в Академию наук Киргизской ССР, а в Академии должны быть представлены как зоотехнические, так и ветеринарные науки, поскольку животноводство является одной из основных отраслей народного хозяйства республики. Закрывая заседание, секретарь ЦК т. Боголюбов заявил, что по этому вопросу нет ни единого возражения, он будет решен в официальном порядке.

Мне сообщили, что моя кандидатура выдвинута в Верховный Совет СССР по Фрунзенскому городскому избирательному округу № 647. Мою кандидатуру назвали трудящиеся города Фрунзе и шести районов республики. Поступили телеграммы и письма с просьбой дать согласие баллотироваться в депутаты Верховного Совета СССР.

Было и другое приятное событие. 4 марта утром раздался телефонный звонок: биохимик киргизского филиала АН В. Г. Яковлев сообщил, что коллектив филиала провел митинг в связи с присуждением мне Государственной премии I степени за трехтомный труд «Трематоды животных и человека». Я был рад тому, что премия присуждена за теоретическую работу по систематике трематод. Это имело принципиальное значение для развития гельминтологии.

22 марта я возвратился в Москву.

Научно-литературная работа двигалась быстрыми темпами. Шли гранки 4-го тома «Трематод». Шульц прислал хорошую статью для 5-го тома этой монографии. Блестяще работала Н. П. Шихобалова — мой основной помощник, испытанный и чрезвычайно преданный ГЕЛАНу. Она несла огромную нагрузку — административную, научную, да еще много времени уделяла молодым кадрам.

7 июня 1950 года мы — доктор биологических наук А. А. Спасский и я — выехали в Варшаву, а оттуда — в Пулавы на конгресс паразитологов как делегаты Академии наук СССР. На следующий день нанесли визит доктору Крауссу — директору ветеринарного департамента Министерства сельского хозяйства Польской республики. Вместе с Крауссом мы объехали Варшаву, которая тогда возрождалась из руин. Затем путь наш лежал в Пулавы. Ехали мимо здания старого русского ветеринарного института, в котором работали такие корифеи ветеринарной науки, как профессора Н. Н. Мари, Н. Д. Балл, Д. М. Автократов. На дороге много конных экипажей. Мелькали маленькие городки с базарами, узенькими улочками и, конечно, костелами. Часто встречались по дороге либо увенчанные цветами каменные кресты, либо распятия на каменном постаменте, либо «матка бозка» с младенцем.

Приехали в Пулавы, где расположен вновь выстроенный Ветеринарный научно-исследовательский институт Министерства сельского хозяйства Польши. Нас радушно встретили профессора Стефанский, Травинский, Михайлов и молодые паразитологи. Из зарубежных паразитологов прибыли только мы со Спасским. Должен был приехать профессор Котлан из Венгрии и специалист из Чехословакии.

Польская молодежь, занимавшаяся паразитологией, произвела на меня хорошее впечатление. Старшее поколение — ученики школы Яницкого, ну а молодежь — его внуки. Имя этого ученого упоминалось весьма часто, школу его ставят высоко.

10 июня конгресс паразитологов приступил к работе. Открыл его вступительным словом председатель оргкомитета профессор Травинский. Затем слово было предоставлено мне для доклада «Принципы и методы советской гельминтологической науки и практики». На вечернем заседании выступил с докладом А. А. Спасский.

Завершив свою работу, участники этого форума вынесли ряд важных резолюций. Ученые выразили протест против использования США и другими капиталистическими державами достижений науки, в частности атомной энергии, в военных целях. Были приняты также следующие предложения:

а) о включении паразитологических проблем в законодательные акты;

б) о включении паразитологии в число вопросов, подлежащих обсуждению на ближайшей объединенной конференции по планированию польской науки.

Председателем Польского паразитологического общества вновь был избран профессор Можицкий, который выступил с серьезным докладом. Можицкий отметил низкий уровень состояния медико-паразитологической науки в Польше и указал на стремление польской медицинской общественности добиться возможно быстрого развития этой важной в научном и практическом отношениях дисциплины.

13 июня мы с А. А. Спасским побывали в Кракове, нанесли визит президенту старой краковской Академии наук, которая доживала последние месяцы, поскольку организовывалась Польская Академия наук в Варшаве, куда должны были войти вновь избранные академики и члены-корреспонденты. Часть краковских академиков, несомненно, будет избрана в новую Академию, а те из них, которые окажутся неизбранными, получат звание «титулярные академики». Вечером 14 июня в здании Рады народовой в Варшаве я прочел вторую публичную лекцию, на которой присутствовало более 500 человек, в том числе министр высших школ Польши и министр сельского хозяйства.

Через три дня мы были уже в Москве.

С 28 июня по 3 июля проводилась научная сессия, организованная Академией наук СССР и Академией медицинских наук СССР. Сессия была посвящена проблемам физиологического учения академика И. П. Павлова. После вступительных слов президента АН СССР С. И. Вавилова и вице-президента Академии медицинских наук И. П. Разенкова были заслушаны два доклада: академика Быкова «Развитие идей И. П. Павлова (задачи и перспективы)» и профессора А. Г. Иванова-Смоленского «Пути развития идей И. П. Павлова в области патофизиологии высшей нервной деятельности». Четыре дня длились прения по этим двум докладам. В медицинской литературе того времени работа этой сессии получила полное освещение…

Октябрь был таким тяжелым, что даже я, привыкший к перегрузкам, временами буквально падал от усталости. Выступал с докладом о подготовке научных кадров в Главном управлении сельскохозяйственной пропаганды на совещании директоров научно-исследовательских учреждений, председательствовал и выступал на Ученом совете ВИГИСа по диссертациям, открывал пленум ветсекции ВАСХНИЛ по борьбе с так называемыми незаразными болезнями животных. Сейчас, когда я вспоминаю то время и перебираю документы, к нему относящиеся, не могу не удивляться человеческой выносливости и тому разнообразию проблем, которые жизнь иногда «высыпает» перед нами. Из здания ВАСХНИЛ я ехал в помещение ВАКа, затем — в Кузьминки читать лекцию на курсах усовершенствования ветеринарных врачей, потом — в Сельхозгиз на совещание по поводу Ветеринарного энциклопедического словаря, главным редактором которого я был…

В ноябре мы отметили 20-летие основания Всесоюзного института гельминтологии, первого в нашей стране научного специализированного гельминтологического учреждения. Все «промежуточные» дни и часы были заняты текущими работами со студентами, аспирантами, бесчисленными консультациями, лекциями и, конечно, научно-исследовательской деятельностью.

20 ноября на заседании Ученого совета факультета естествознания Московского педагогического института защищал диссертацию на звание доктора биологических наук один из способнейших моих учеников, заведующий кафедрой биологии Пермского медицинского института Михаил Михайлович Левашов. Тема диссертации — «Гельминтофаунистический статус СССР и опыт характеристики гельминтов по экологогеографическим зонам». Оппонентами были профессора С. П. Наумов, П. А. Новиков и доктор И. В. Орлов. Я, конечно, выступал в качестве неофициального оппонента, поскольку чрезвычайно любил М. М. Левашова как кристально чистого человека и как одного из немногих в те годы экологов-гельминтологов моей научной школы. Число ученых-гель-минтологов росло, и это приносило мне искреннюю радость.

За 3 дня до нового, 1951 года у меня начался спазм мозговых сосудов; я понимал, что объективно это означает, как говорят, «первый звонок». Врач рекомендовал выехать сначала в санаторий «Узкое», а затем в Кисловодск.

Вечером 24 января я уехал в Кисловодск. В дороге узнал потрясшую меня весть: скончался президент Академии наук СССР Сергей Иванович Вавилов! Умер в расцвете сил, не достигнув 60 лет. Ушел из жизни человек с широким кругозором и опытом, многосторонне образованный.

…Мы поселились в санатории имени Горького. С утра наша палата была залита солнцем. Однако я чувствовал, что восприятия, связанные с красотой природы, у меня резко притупились. Результат ли это возраста или болезни? Я предпочитал считать себя больным.

Не успела наша страна распрощаться с академиком С. И. Вавиловым, как нагрянула новая беда: скончался вице-президент ВАСХНИЛ академик В. П. Мосолов. Это был порядочный человек, несший на своих плечах все бремя управления секциями и институтами ВАСХНИЛ.

6 марта был на открытии сессии Верховного Совета СССР. Встретил там своих друзей и знакомых, в том числе президента Узбекской Академии наук т. Сарымсакова, который назначен Председателем Президиума Верховного Совета Узбекистана. Порадовался известию, что моя ученица — медицинский врач В. П. Подъяпольская получила Государственную премию за книгу «Глистные болезни человека».

Пожалуй, за всю жизнь у меня не было больших колебаний, чем тогда, когда я решал вопрос: как скоро мне следует покинуть Киргизский филиал… Иногда казалось, что это надо сделать сейчас, немедля. Потом приходило другое настроение: подождать, пока не улучшатся дела филиала. Или еще вариант: дожить до осени, поехать последний раз во Фрунзе и там сдать свои полномочия. А изредка меня, как оптимиста, обуревала мысль довести филиал до статуса Академии наук Киргизской ССР. 16 апреля наконец принял окончательное решение и отправил президенту АН СССР академику А. Н. Несмеянову просьбу освободить меня от должности председателя президиума Киргизского филиала АН СССР, передав этот ответственный пост более здоровому и молодому человеку.

В октябре 1951 года Академия наук СССР совместно с академиями Литвы, Латвии и Эстонии организовала в Риге научную сессию по вопросам биологии и сельского хозяйства. 20 октября я с группой московских биологов выехал в Ригу. Ехали по местам, где еще не были залечены военные раны, где недавно происходили ожесточенные бои. А в Латвии увидели совершенно другую картину: разрушений немного.

Нашу делегацию поместили в Риге в особнячке бывшего промышленника. Вечером встретились с секретарем президиума Латышской Академии наук философом П. И. Валес-калном, моим старым знакомым, с которым мы в 1926–1927 годах работали в Государственном ученом совете.

Объединенную сессию открыл вступительным словом Председатель Верховного Совета Латвийской ССР профессор Кирхенштейн, ветеринарный врач по специальности. Весь вечер был посвящен докладам президентов трех прибалтийских академий наук, а от имени АН СССР выступал академик Сукачев.

На следующий день началась работа секций. На секции зоологии и повышения продуктивности животноводства, где я председательствовал, выступил академик Е. Н. Павловский на тему «Совместные зоологические исследования АН СССР и академий союзных республик». Большинство докладов было посвящено проблемам энтомологии. Выступил и я в прениях. Я сказал, что, если отдельные специалисты зоологической науки крайне недостаточно координируют свою работу с головными институтами, это, конечно, очень плохо. Но что можно сказать о гельминтологии, которая отсутствует во всех трех академиях наук Прибалтики? Я добавил, что гельминты — это не кишечнополостные животные и не губки, с изучением которых можно немного повременить, а серьезнейшие вредители, наносящие большой ущерб здоровью людей и полезных животных, резко снижающие урожаи сельскохозяйственных культур…

Назавтра на пленарном заседании секции я выступил с докладом «Принципы и методы борьбы с гельмингозами». Я критиковал прибалтийские академии за непонимание народнохозяйственного значения гельминтологии и за полное игнорирование борьбы с гельминтозами. Говорил очень резко. Весь зал замер, некоторые широко открыли глаза от удивления — не привыкли к резкости формулировок, да и тема, как я понимал, была для присутствовавших совершенно неожиданной: многие и не подозревали о существовании такого серьезного врага, как гельминты. Конечно, я нажил своей речью достаточное количество врагов. Но к подобной реакции я уже привык, приобрел некоторый иммунитет.

Назавтра прочел студенческой молодежи ветеринарного, медицинского и зоотехнического факультетов лекцию на тему «Задачи гельминтологической науки и практики». Собралось свыше 800 человек, встретили меня чрезвычайно приветливо и дружелюбно. Вечером проводил совещание с преподавателями ветеринарного факультета и ветврачами Министерства сельского хозяйства Латвии.

26 октября сессия закончила работу. Приняли развернутую резолюцию, в которую я внес несколько пунктов, касавшихся гельминтологии. А день посвятил знакомству с работой малярийной станции, где проводилась в скромных масштабах гельминтологическая работа. Посетил также ветеринарно-клинический корпус Латвийской сельскохозяйственной академии. Здесь размещалась кафедра паразитологии, возглавляемая моей ученицей, кандидатом наук Вайвариня. Она добилась организации небольшой специализированной клиники инвазионных болезней.

После завершения сессии профессор Кирхенштейн устроил дружеский прием. На приеме ко мне подошел профессор Валескалн и сообщил, что Центральный Комитет КП Латвии просит меня завтра, 27 октября, прочесть лекцию о гельминтологии для работников ЦК и министерств здравоохранения, сельского хозяйства и совхозов. Оказывается, мой доклад слушали некоторые работники ЦК компартии республики и решили, что будет полезным мое повторное выступление в кругу работников, для которых гельминтологические проблемы представляли конкретный интерес. Я обрадовался этому предложению, так как полагал, что в деловом кругу можно будет говорить вполне откровенно и достичь более конкретных результатов.

27 октября с 10 до половины двенадцатого я читал в аудитории Центрального Комитета партии Латвии лекцию на тему «Достижения советской гельминтологии и ее ближайшие задачи». Было около 160 человек: работники ЦК, министерств здравоохранения, сельского хозяйства и совхозов и другие лица.

После лекции меня пригласил первый секретарь ЦК — Ян Эдуардович Калнберзин, с которым у нас произошел интересный разговор. Я показал ему карту распространения гельминтов человека в Латвии, где местами зараженность доходила до 92,7 процента. При этом я добавил, что в республике всего два гельминтолога и обратил внимание на необходимость организовать в системе Академии наук Латвийской ССР гельминтологическую лабораторию во главе с биологом-гельминтологом. Я предложил прислать ко мне в Москву для специализации биолога, ветеринарного врача и медика.

Я. Э. Калнберзин внимательно меня выслушал, записал мои замечания в блокнот и обещал по возможности реализовать мои предложения. Впоследствии почти все они были осуществлены.

Назавтра я уехал в Тарту, где в последний раз был в декабре 1916 года, когда защищал магистерскую диссертацию.

…Итак, мы в Тарту, бывшем Юрьеве Лифляндском, где прошли мои студенческие годы и где я получил диплом ветеринарного врача. Ехали мы с Лизой в одном купе с президентом Академии наук Эстонской ССР академиком ВАСХНИЛ И. Г. Эйфельдом, который рассказывал о своей работе с академиком Н. И. Вавиловым, о беседах с Т. Д. Лысенко и о своих работах в арктической зоне Кольского полуострова — Эйфельд занимался продвижением на север огородных культур.

В 12 часов дня направился в мою alma-mater. Проехал по улицам и не узнал старого Юрьева. Оба моста через Эмбах взорваны. Множество домов, а иногда и целые улицы полностью разрушены, и на их месте образовались огромные покрытые травой площади. Петербургская улица цела, но искалечена и пестрит плешинами, образовавшимися от разрушенных зданий. Ратуша и ее площадь уцелели, но Ратушная улица с солидными зданиями исчезла. Главного здания ветеринарного института и прилегавших к нему надворных построек нет; на их месте большая зеленая лужайка. Правая половина территории института уцелела: сохранился зоотомический театр. Уцелел бактериологический корпус, где работал профессор Гаппих. Теперь там устроена аудитория и кафедра ортопедии с музеем. Кафедры паразитологии нет, она объединена с патологоанатомией и нормальной анатомией в единый комплекс, которым ведает профессор Ридала — не паразитолог, а патологоанатом.

Декан факультета, группа преподавателей и студентов сердечно приветствовали нас и в течение почти трех часов знакомили меня с работами кафедры. Нахлынули противоречивые мысли: с одной стороны, светлые студенческие воспоминания, а с другой — скорбь по ушедшим, тем, кто здесь дышал, работал, творил… Вспомнил строки поэта:

Вечером в актовом зале университета состоялась моя лекция для студентов пяти факультетов университета: ветеринарного, зоотехнического, медицинского, биологического и агрономического. Присутствовало свыше 400 человек, пришли профессора и доценты. На следующий день знакомился с работами двух институтов Эстонской Академии наук: институтом биологии (директор профессор Хаберман) и институтом животноводства и ветеринарии (директор профессор Кнур-Муратов). В институте биологии развивались два направления: энтомологическое и орнитологическое. Профессор Кнур-Муратов обещал прислать ко мне для получения гельминтологической квалификации одного аспиранта, но своего обещания не выполнил.

В последний день пребывания в Тарту я посетил здание анатомикума университета, где полвека назад слушал лекции молодого профессора А. Н. Северцова и занимался практическими работами под руководством его ассистента М. М. Воскобойникова. Долго бродил по комнатам, пока не нашел зал для практических занятий и то самое место, где я столько раз сидел…