Смерть И. В. Сталина, — Работа в Сталинграде, — Чего я хочу от жизни? — Поездка в Чехословакию, — 500 вопросов Н. К. Гончарову, — Высокая награда, — У В. П. Филатова, — Раздумья о времени и работе, — Опять зарубежные командировки.

О марта 1953 года скончался Генеральный секретарь ЦК КПСС и Председатель Совета Министров СССР Иосиф Виссарионович Сталин. Гроб установили в Доме союзов. Нескончаемая вереница народа тянулась со всех концов Москвы проститься со Сталиным. Улица Горького и все прилегающие к ней улицы густо заполнили люди. Не пройти. Лица скорбные, полные раздумий. Грустили и волновались все граждане нашей страны. И это понятно: еще жила в памяти война… Почти тридцать лет жизни страны были связаны с этим именем…

Волновался и я, но справиться с тяжелыми мыслями помогла моя уверенность в том, что мы придем к намеченной цели, невзирая на бури и невзгоды. Мудрый, терпеливый, героический русский народ в конечном итоге всегда выходил победителем. И сейчас советский народ, руководимый партией и правительством, сумеет своим умом, своими трудовыми руками, своим пламенным энтузиазмом сохранить, защитить и укрепить величайшие завоевания Великой Октябрьской революции. Так быть должно, так оно и будет!

…15 марта был на заседании сессии Верховного Совета СССР, а через день состоялось постановление бюро биологического отделения АН СССР: «Разгрузить от большинства дополнительных обязанностей членов бюро и руководящий состав учреждений отделения биологических наук. Шире привлекать к работе в редколлегиях журналов, комиссиях, для рецензий и других работ старших научных сотрудников — кандидатов наук, что будет способствовать их росту и разгрузке ведущих ученых». Таким образом, моя 10-летняя работа в качестве члена бюро отделения биологических наук АН СССР закончилась.

В Академии наук СССР появилась версия о «целесообразности» влить ГЕЛАН в Институт морфологии животных имени Северцева. Я поехал к А. Н. Несмеянову, высказал свое мнение, подчеркнул, что участвовать в этом регрессивном деле я не могу и не буду. А. Н. Несмеянов заверил, что учтет мою точку зрения и что, не посоветовавшись со мной, президиум этот вопрос никогда бы не поставил на обсуждение…

Еще в 1952 году в плане работ института гельминтологии была намечена организация конкретной помощи совхозам и колхозам в борьбе с гельминтозами сельскохозяйственных животных. Бригада института начала проводить эту работу в Сталинградской области.

Сталинградское областное управление сельского хозяйства и заготовок созвало в мае 1953 года специальное совещание ветеринарных работников. Я сделал подробный доклад. В прениях выступали в основном районные ветеринарные врачи. Я поддержал дельные предложения и в заключение посоветовал включить в план вопрос девастации эхинококкоза и ценуроза в Сталинградской области. Эту идею полностью поддержали участники совещания и руководители области.

Следующие два дня по утрам я читал медицинским работникам лекции на гельминтологические темы, а днем осматривал Волго-Донской канал, а также Сталинград. Великолепные новые улицы, добротные и красивые кварталы контрастировали с участками, где дома еще не были восстановлены. Осмотрел знаменитый дом сержанта Павлова. Яков Павлов целые три месяца с группой красноармейцев оборонял это здание от гитлеровцев. Видел изувеченную снарядами старую мельницу. Она и сегодня стоит такой же, какой была в последний день Сталинградской битвы. Стоит как напоминание о том, что происходило на этой священной земле, какой ценой мы добились победы.

Из Сталинграда пароходом направились в районный город Камышин. Трудно было представить, что через 2–3 года вокруг будет грандиозное водохранилище, что вода затопит огромную территорию на левом берегу реки и разольется на сотни километров.

24 июня 1953 года президиум АН СССР вынес решение по докладу президента АН Белорусской ССР профессора В. Ф. Купревича: «Реорганизовать существующий Институт биологии АН Белорусской ССР в Ботанический институт, выделив из него самостоятельный отдел зоологии при президиуме АН Белорусской ССР с секторами: позвоночных животных, гельминтологии и гидробиологии». Я понял это так: в постановлении отражен результат долгой борьбы за гельминтологическую науку в Белорусской академии. Характерно, что из всей паразитологии названа только гельминтология, — это вполне соответствовало нуждам республики…

Пришли ко мне на консультацию две замечательные девушки — Валентина Задорнова и Нина Андреева. Обе только что окончили Московскую ветеринарную академию. Девушки отказались от работы в центральных областях страны, решили поехать на крайний Северо-Восток — на Чукотку. Заинтересовавшись на студенческой скамье моими лекциями по гельминтологии, Валентина и Нина обратились с просьбой дать им совет: как организовать гельминтологическую работу на Чукотке. Я, естественно, с удовольствием посвятил их в основные методические приемы предстоящей научно-практической работы. Девушки покорили меня своей целеустремленностью и самоотверженностью. Я слушал их и думал: вот лучшие представители молодого поколения, таким принадлежит и настоящее и будущее, такие как небо от земли отличаются от разуверившегося «потерянного поколения» молодежи Запада…

Накануне отъезда в Кисловодск я зашел к академику Топчиеву узнать о перспективах дальнейшего развития Академии наук СССР.

Оказывается, предполагается расширить контингент лиц, избираемых в академики и члены-корреспонденты, усилить строительство академических институтов, расширить издательскую деятельность Академии, поднять роль и значение бюро отделений, разгрузив их от ряда мелких функций, пополнить президиум Академии активными деятелями, освободить его от «мертвых душ», переизбрать состав бюро отделений и улучшить быт работников Академии. Интересен лозунг: «Страна должна знать своих ученых!» В связи с этим рекомендовано организовать издание монографий, посвященных жизни и деятельности академиков. Если все это будет реализовано, для главного научного учреждения страны наступит поистине новая эра.

На мой вопрос, нельзя ли на предстоящей выборной сессии Академии добиться, чтобы одно место члена-корреспондента было предоставлено специалисту-гельминтологу, Топчиев ответил: «Я думаю, что это возможно, обратитесь к академику Опарину». Я написал как Опарину, так и Несмеянову письма, однако прошли годы, прежде чем моя просьба была удовлетворена. Только в 1966 году отделение биологических наук АН СССР избрало первого за всю историю Академии члена-корреспондента гельминтолога. Это один из моих учеников — доктор биологических наук Константин Минаевич Рыжиков.

* * *

В Кисловодске мы с Лизой поселились в санатории «Красные камни». Молодежи не было, все — люди среднего и пожилого возраста, и потому здесь царила тишина, для меня необычная. Даже в столовой, когда все в сборе, не было слышно ни смеха, ни веселой болтовни. Привез в санаторий материал по трематодам. Работал по 4–5 часов в день.

Написал и послал президенту Академии медицинских наук Н. Н. Аничкову письмо с просьбой предусмотреть на предстоящих выборах вакансию члена-корреспондента гельминтолога медицинского профиля.

С горечью думал о том, что лица, от которых зависит поддержка той или иной отрасли науки, с одной стороны, гельминтологии не знают и потому не понимают ее значения, а с другой стороны, они увлечены перспективами технических и физико-химических наук, изучающих атомную физику, электронику и множество аналогичных дисциплин, включая проблемы освоения космоса. Нельзя не видеть, к сожалению, что интерес к старым классическим наукам о мире животных и растений, о морфологии, экологии и систематике ослабевает. Конечно, эта недооценка классических биологических дисциплин — явление временное, но она, эта недооценка, существует.

В один из дней взялся за перо и попробовал набросать ответ на вопрос: чего мне хочется добиться, пока я еще живу и мыслю? Вот что я записал:

«1. Закрепить гельминтологическую науку во всех трех всесоюзных академиях: АН СССР, ВАСХНИЛ и Академии медицинских наук, для чего добиться избрания в данные учреждения моих учеников в действительные члены и члены-корреспонденты.

2. Во всех академиях наук союзных республик и во всех филиалах АН СССР создать специализированные гельминтологические лаборатории, поставив во главе их учеников моей научной школы 3. Увеличить число штатных единиц ГЕЛАНа и постепенно превратить его в Институт гельминтологии Академии наук СССР.

4. Оживить работу Всесоюзного института гельминтологии. Добиться, чтобы каждая его лаборатория имела в своем составе не менее 10–15 человек; создать при институте экспериментальную базу.

5. Добиться, чтобы в министерствах здравоохранения и сельского хозяйства СССР и союзных республик работали специалисты-гельминтологи, руководящие всей противогель-минтозной борьбой в республиках, краях и областях.

6. Добиться (как можно скорее) девастации ценуроза и эхиноккокоза в трех-четырех юго-восточных краях и областях европейской части СССР.

7. Развернуть работы по фитогельминтологии, с тем чтобы в сельскохозяйственных вузах на агрономических факультетах в планы преподавания был введен хотя бы краткий курс фитогельминтологии.

8. Узаконить профиль врача-гельминтолога.

9. Успеть опубликовать хорошую популярную книгу «Жизнь гельминтов и проблема их девастации».

Я набросал 27 пунктов и… не сумел вместить в них всего, что хотел.

…В ноябре 1953 года во главе советской делегации мне довелось побывать в Чехословакии на месячнике чехословацко-советской дружбы. В составе делегации, состоящей из 10 человек, были писатель Георгий Гулиа, композитор и музыковед И. Ф. Бэлза, заслуженная учительница РСФСР М. В. Гоголева, член-корреспондент Академии педагогических наук Н. К. Гончаров и другие.

Уже на границе, на станции Черны, нас торжественно встретили представители местных органов власти и местные жители. И дальше, на всем пути от Черны до Праги, советских людей приветствовало население со знаменами, цветами, оркестрами, выражая посланцам СССР чувства дружбы и любви.

План работы нашей делегации был напряженным. В него входило ознакомление с деятельностью основных научно-исследовательских учреждений и высших учебных заведений Чехословакии, с работой школ и органов народного образования, с крупными промышленными предприятиями и кооперативными хозяйствами на селе. Было предусмотрено чтение лекций и докладов по специальностям.

Вечером 6 ноября вся делегация направилась на городской митинг, посвященный З6-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. Митинг проходил на самой большой площади Праги. Выступали руководители компартии и правительства ЧССР, наш посол в республике т. Богомолов. От имени ВЦСПС и правления ВОКСа я прочел обращение советского народа к народам Чехословакии по случаю 36-й годовщины Великого Октября и открытия месячника чехословацко-советской дружбы.

Утром 7 ноября наша делегация во главе с т. Богомоловым возложила венок к подножию памятника советским воинам, похороненным на Ольшанском кладбище. Они отдали жизнь в борьбе против фашизма, за свободу братских чешского и словацкого народов.

На следующий день по приглашению президента Академии наук Чехословакии академика Зденека Неедлы мы ездили на знаменитое Вышеградское кладбище. Здесь покоятся выдающиеся деятели культуры Чехословакии.

Начались дни, заполненные до отказа встречами, беседами, лекциями. Мы посетили Прагу, Братиславу, Брно, Кошице, Карловы Вары и другие города. Встречались с рабочими, крестьянами, учеными, писателями, журналистами, со студентами и школьниками. Было много волнующих сцен, царила обстановка подлинной дружбы и взаимопонимания.

Я с интересом знакомился с деятельностью академий наук в Праге и Братиславе, где сделал доклады на собраниях ученых. Выступал и в Академии сельскохозяйственных наук, познакомился здесь с тем, как изучаются проблемы животноводства и ветеринарии. Естественно, что большую часть своего времени я отдал биологическим учреждениям, много беседовал как с представителями старшего поколения ученых, так и с молодыми, начинающими работниками. Мы обсуждали актуальные вопросы планирования научной работы, связь науки с производством, говорили о подготовке научных кадров, необходимости укрепления связей между учеными Чехословакии и СССР и о многом, многом другом. Будучи специалистом-гельминтологом четырех профилей — биологического, медицинского, ветеринарного и агрономического, я уделил большое внимание значению гельминтологии в охране здоровья трудящихся и подъеме народного хозяйства. Эти проблемы представляли для научных и практических работников, а также для представителей соответствующих министерств Чехословакии большой интерес и ценность, поскольку наша страна по широте и глубине гельминтологической работы справедливо занимает первое место в мире.

Я старался как можно глубже осветить основные стороны своей науки, с максимальной полнотой поделиться тем большим опытом, которым обладает советская гельминтология.

Нужно сказать, что все выступления, лекции и доклады членов нашей делегации вызывали живейший интерес и привлекали массу народа. Очень показательны в этом отношении выступления члена-корреспондента Академии педагогических наук Н. К. Гончарова. В Праге зал Сметаны вмещает 1600 человек, а на лекцию Гончарова пришло 2600 человек; пришлось срочно радиофицировать соседнюю аудиторию, и все же многие стояли в коридорах. Н. К. Гончаров провел 15 встреч с учителями, студентами, работниками Министерства школ, преподавателями народных курсов изучения русского языка. На этих беседах, продолжавшихся иногда по 5 часов, Гончарову было задано свыше 500 вопросов. Они касались не только народного образования и педагогики, но и науки в широком смысле слова, а также искусства, издательского дела, религии и т. п.

Не меньший интерес вызывали доклады и беседы доцента МГУ по кафедре славяноведения А. Г. Широкой. Дело в том, что народ Чехословакии с интересом изучал русский язык.

В Чехословакии меня радовало многое — и ритм жизни, и темпы строительства, и, конечно, достижения в области дорогой моему сердцу гельминтологии. Я узнал, что в 1952–1953 годах в Чехословакии был организован Гельминтологический институт Словацкой Академии наук в Кошице и гельминтологическая лаборатория при паразитологическом отделении Института биологии Чехословацкой Академии наук в Праге. Радовало меня и то, что из Чехословакии систематически приезжали к нам в Советский Союз научные работники для участия в различных конференциях гельминтологов и паразитологов.

Забегая вперед, скажу, что в 1957 году я был удостоен звания Почетного члена Чехословацкой Академии сельскохозяйственных наук. Меня это очень взволновало. Я был искренне тронут словами академика Чехословацкой и Словацкой академий наук Яна Павловича Говорка, когда в 1958 году он писал: «К. И. Скрябин… без колебаний принял нас в большую семью своих последователей и дал нам все, что могло обеспечить выполнение нашей трудовой и идейной программы».

Если все так, то могу сказать с чувством удовлетворения, что не зря прожил эти годы.

* * *

Начало нового, 1954 года запомнилось мне «медицинскими» баталиями. Много спорил, доказывал необходимость дальнейшего развития медицинской гельминтологии. В январе на заседании коллегии Министерства здравоохранения СССР говорил о необходимости включить в приказ министра требование, чтобы Академия медицинских наук занималась проблемами санитарной и педиатрической гельминтологии, а также фармакологией новых антигельминтиков. Предложил усилить работу по биохимии и физиологии гельминтов и ввести в учебный план медицинских вузов доцентуру по гельминтологии. Обрушился на пункт проекта приказа, в котором предлагалось объединить врачей маляриологов и гельминтологов. «Пусть я останусь единственным при своем мнении, — заявил я, — но считаю огромным достижением советской медицины тот факт, что у нас в СССР, впервые в мире, начал создаваться медик нового профиля — врач-гельминтолог. Эту специализацию необходимо сохранить, принимая во внимание предстоящую борьбу за оздоровление населения». К моему большому удовлетворению, министр здравоохранения А. Ф. Третьяков согласился со мною.

Продолжалась и моя общественная работа, которая всегда приносила мне большое моральное удовлетворение. В январе началось выдвижение кандидатов в состав республиканских избирательных комиссий по выборам в Совет Национальностей Верховного Совета СССР. Я был избран от президиума, бюро отделений и руководителей учреждений АН СССР в избирательную комиссию по выборам в Совет Национальностей Верховного Совета Российской Федерации. Это доверие всех учреждений Академии наук мне, конечно, было очень дорого. 20 января указом Президиума Верховного Совета РСФСР я был утвержден членом избирательной комиссии. Постановление как бы завершало мое участие в работах Верховного Совета: с 1946 по 1954 год я был депутатом высшего органа власти СССР.

12 февраля в числе других ученых меня пригласили в Кремль для получения орденов за выслугу лет и безупречную работу. На мою долю выпала честь получить одновременно два ордена Ленина: один за выслугу лет, а другой — к моему 75-летию. Вручал высокие награды К. Е. Ворошилов. Он поздравил меня и подчеркнул:

— Два, два ордена Ленина…

Начало марта я провел в Венгрии, на ветеринарном конгрессе. Вернулся, неделю пробыл дома, и — снова в дорогу: поехал в Вильнюс на конференцию паразитологов, организованную Академией наук Литовской ССР. Конференция проходила под лозунгом единства теории и практики и под флагом делового сотрудничества медицинских и ветеринарных специалистов. Открыл конференцию мой ученик М. А. Бабянскас, после чего выступили министр здравоохранения Литвы Пенскаускас и заместитель министра сельского хозяйства т. Глабай. 22 марта был заслушан мой доклад о борьбе с гельминтозами. В заключение заместитель министра сельского хозяйства заявил, что министерство готово предоставить Академии наук Литвы пять штатных единиц для усиления работ по гельминтологии.

Большое впечатление произвела на меня библиотека Академии наук Литовской ССР, в ней свыше миллиона томов, в том числе ценнейшие рукописи, относящиеся к XI веку. Основателем ее был местный адвокат, племянник деятеля Парижской коммуны Врублевского. Адвокат собрал библиотеку в 250 тысяч томов и подарил городу, с тем чтобы ни одна книга не была вывезена из Вильнюса. Сейчас библиотека передана Академии наук Литовской ССР. В ней сосредоточено много редких документов, летописей, мемуаров, исторических заметок. Они еще ждут своих исследователей и со временем войдут в фундаментальные монографии.

На конференцию собрались представители Академии наук, министерств здравоохранения и сельского хозяйства республики, директор Института экспериментальной медицины и мои ученики Бабянскас (ветеринарный врач) и Бизюлявичус (медицинский врач). Речь велась об организации единого паразитологического центра в Литве. Пришли к мысли о необходимости организовать паразитологическую лабораторию при биоотделении Литовской Академии наук и развивать в ней гельминтологию по пяти разделам: биологическому, медицинскому, ветеринарному, фитогельминтологическому и ихтиогельминтологическому; решили просить президента Академии наук Матулиса принять и реализовать эту идею.

Еще одна победа на гельминтологическом фронте!

В день нашего отъезда в Москву позвонила по телефону старая подруга моих сестер — Родионова, которая из газет узнала о моем пребывании в Вильнюсе. На вопрос, знает ли она что-либо о судьбе мужа моей сестры, которая жила и умерла в Вильнюсе, Родионова сообщила ужасную весть: муж моей средней сестры, Анны Ивановны, доктор медицины Зар-цынь и их единственный 9-летний сын, мой племянник, были расстреляны гитлеровцами. Расстреляны! И нет могил, где можно было бы поклониться праху безвинно погибших. С тяжелым настроением мы покинули Вильнюс…

Наступил май. Страна праздновала знаменательную дату — 300-летие воссоединения Украины с Россией. Так же как и другие общественные и научные учреждения, биологическое отделение Украинской Академии наук организовало торжественную сессию, посвященную этому событию. Сессия проходила в Одессе 10–11 мая 1954 года. На ней я сделал доклад: «К истории творческого сотрудничества русских и украинских гельминтологов в деле оздоровления горнорабочих Донбасса».

Вообще, в этот приезд в Одессу я выступал очень много перед студентами университета, сельскохозяйственного и медицинского институтов, проводил бесконечные консультации для специалистов трех профилей: биологов, медиков и ветеринаров. Хорошее впечатление произвела на меня в сельскохозяйственном институте кафедра паразитологии ветеринарного факультета, которой заведовал мой ученик И. В. Щербинин, энтузиаст-гельминтолог. Понравилась его любовь к молодежи, умение подойти к ней. Чувствовалось, что и студенты отвечали ему любовью и доверием.

Последний день в Одессе мы провели в знаменитом Институте глазных болезней имени академика В. П. Филатова. Знаменитый врач любезно показал своих больных, рассказал о работе. Нас порадовало множество пациентов, ставших зрячими в результате операции — пересадки роговицы. Мы разговаривали с людьми, которые были слепы от рождения, а благодаря операции прозрели; у них изумительная, светлая, детски-наивная улыбка, выражающая подлинное счастье!

Владимир Петрович Филатов сам тогда уже почти не оперировал, лечение проводили молодые врачи, его ученики, которых в институте много. Я вынес от посещения офтальмологического института, от его замечательных достижений, от знакомства с Владимиром Петровичем Филатовым очень яркое впечатление.

…В конце мая мне пришлось поехать в Ленинград, где я открыл объединенный пленум ветеринарной и зоотехнической секции ВАСХНИЛ. Выступая, подчеркнул острую необходимость содружества и взаимопонимания обоих профилей науки о животноводстве. «В единении таится огромная сила, столь необходимая для дальнейшего развития народного хозяйства», — сказал я в заключение.

В кулуарах горячо обсуждались вопросы, связанные с необходимостью упорядочить работу ВАСХНИЛ, образовать новый президиум, пополнить Академию новыми, выдающимися представителями сельскохозяйственной науки, поскольку после августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 года из числа академиков выбыло значительное число крупных ученых. Говорили: надо добиться, чтобы в ВАСХНИЛ царила здоровая, передовая, свободная творческая мысль в интересах нашей Родины.

Москва встретила приятной неожиданностью: вышел в свет 6-й том «Трудов Казахского научно-исследовательского ветеринарного института». В нем помещена статья «Казахстан — колыбель советской гельминтологии». Вообще те месяцы запомнились мне большим количеством вышедших печатных трудов по гельминтологии. Увидели свет шесть книг, несколько ценных трудов были сданы в производство. Я читал многочисленные верстки и радовался тому, что вырастил хорошие кадры — трудолюбивые и целеустремленные.

Время бежит стремительно, и оглянуться не успеваешь, как приходит старость. И чем больше стареешь, тем время быстротечнее. Как-то в библиотеке санатория «Сосны» наткнулся я на один из номеров журнала «Нива» за 1910 год. Раскрыл его и увидел репродукцию картины художника Чека «Время»: седой Сатурн с бесстрастным лицом мчится в облачной мгле на черном коне, лошадь напряжена до предела и безудержно стремится вдаль; Сатурн, прильнув грудью к шее коня, держит обеими руками острую косу; от нее нельзя уберечься, она уничтожает, превращает в ничто все живое, все события и человеческие творения…

Взяв журнал совершенно случайно, я уже не мог оторваться от него и от своих воспоминаний. Глубочайшая давность, 1910 год.

Листал журнал и словно перебирал страницы жизни. Сколько кривотолков, например, было связано с появлением кометы Галлея! Опасались, что она поглотит атмосферу и погубит все живое на нашей планете.

— писал тогда Александр Блок. Комета прошла мимо Земли, а сколько жизней унесли две мировые войны…

…Подкрались последние дни нашего пребывания в «Соснах». Не знаю почему, но мне здесь частенько было не по себе. Мучили тягостные мысли, не давал покоя страх потерять работоспособность, интерес к жизни, без которого я не мыслю своего существования. Угнетало сознание, что в моем возрасте эта боязнь не так уж необоснованна.

Вернулся в Москву и моментально забыл о всех страхах. Опять развернулась битва за ГЕЛАН. Нелегкое здесь создалось положение: коллектив хороший, добился великолепных результатов в работе, тематика работ все расширяется, а между тем все сотрудники ютятся в двух комнатах. Мои подопечные все чаще и чаще «бушевали» — люди культурные, стойкие, энтузиасты своего дела. А шансов на улучшение рабочей площади не было. Хлопотал до изнеможения, и окончилась эта битва за «жизненное пространство» так: ГЕЛАН остался пока что в прежнем состоянии, а меня доктора отправили в санаторий «Палангу» — лечиться от нервного перенапряжения.

…Моя научная работа в «Паланге» изредка прерывалась развлечениями. Так, за 4 дня до нашего отъезда в нашей комнате по инициативе Лизы был организован небольшой литературно-художественный вечер, на котором Ольга Гзовская прочла монолог Офелии, отрывки из «Евгения Онегина» и несколько стихотворений Игоря Северянина и Василия Каменского. Артист С. М. Комиссаров, тоже ученик Станиславского, работавший в Ярославском театре имени Волкова, прочел стихи Твардовского. Вечер получился уютный и интересный. Слушатели получили искреннее удовольствие. А на следующий вечер в нашей же комнате писательница Зинаида Константиновна Шишова продекламировала замечательное стихотворение «Блокада», посвященное героическому Ленинграду. Все были потрясены и растроганы силой и остротой стихотворения.

Возвращаясь в Москву, мы остановились на два дня в Вильнюсе. Узнав, что постановление об организации гельминтологической лаборатории при биологическом отделении Литовской Академии наук, принятое еще в марте, не реализовано, поехал к вице-президенту т. Жюгжда и просил ускорить решение вопроса. Заручившись обещанием, посетил секретаря ЦК КП Литвы т. Нюнке, который тоже поддержал меня. После этого, успокоившись, я продолжал путь домой…

Правительство СССР постановило создать Академию наук Киргизской ССР. Меня включили в состав оргкомитета, и 9 сентября 1954 года я прибыл во Фрунзе. 11 лет назад я приезжал сюда открывать Киргизский филиал АН СССР, а сейчас предстояло закрыть его, превратив в высшее научное учреждение Киргизской республики. Вот наглядный пример быстрого роста культуры и науки ранее угнетенных и забитых народов! До революции коренное население Киргизии почти на сто процентов было неграмотно, а теперь здесь учреждалась Академия наук. Приятно было принимать участие в таком деле!

Оргкомитет наметил организовать в Академии три отделения: естественных и технических наук; общественных наук; биологических и сельскохозяйственных наук. Гельминтологическая лаборатория сохранялась в составе Института зоологии и паразитологии, а в Институте ветеринарии оставалась паразитологическая лаборатория.

Беседовал с первым секретарем ЦК КП Киргизии т. Раззаковым. Говорили о проблемах и перспективах будущей Академии. И. К. Ахунбаев был избран президентом, а П. И. Захарьев — вице-президентом Академии. Вторым вице-президентом стал т. Алтмышбаев, который был одним из моих заместителей в Киргизском филиале. Пост главного ученого секретаря занял биохимик В. Г. Яковлев.

Была у меня в ту поездку во Фрунзе очень трогательная встреча. Мы с женой посетили среднюю школу № 28, которой присвоено мое имя. Встретили нас школьники приветливо и сердечно. Я поднялся на второй этаж по лестнице, утопавшей в цветах. Директриса ввела нас в зал, до отказа заполненный детворой. Она произнесла теплое слово, рассказала о том, как учатся ребята, чем интересуются. После этого началось мое знакомство с учениками, вернее с ученицами, поскольку школа была женской.

Первой подошла ко мне капелюшка-первоклассница и, страшно волнуясь, произнесла несколько приветственных слов. За ней последовала комсомолка, говорившая легко, культурно, с достоинством. Выступали многие, и каждый сказал что-то умное, дельное, сердечное. Я поблагодарил выступавших и рассказал притихшему залу о своей жизни и науке. Я хотел, чтобы все знали, почему школа носит имя академика Скрябина. Как можно доходчивее я рассказал детям о роли гельминтологии в оздоровлении человека и в развитии животноводства, указал, какую цель преследует эта наука. Потом я говорил о гражданской ответственности учащихся, о развитии в себе интереса и вкуса к самообразованию, к литературе, искусству и науке и о сердечном отношении к учителям и воспитателям.

Из Фрунзе я поехал в Ташкент на сессию Академии медицинских наук СССР, посвященную проблемам медицинской паразитологии, а из Узбекистана отправился в Таджикистан.

Таджикскую ССР я посетил впервые: республика праздновала свое 25-летие, и Академия наук в честь этого большого события созвала торжественную сессию. На сессию из союзной Академии приехали двое — академик Е. Н. Павловский, основавший когда-то Таджикский филиал АН СССР в Душанбе, и я. Заседание открыл вице-президент Таджикской Академии наук т. Алиев, много говоривший о роли русских ученых в развитии науки в Таджикистане. Следующий день я посвятил интересовавшим меня научным учреждениям. Был на ветеринарной опытной станции, осмотрел там паразитологический отдел.

На торжественной сессии выступил с докладом «Пути развития советской гельминтологической науки и практики». После доклада ко мне подошел один литературовед, фамилию которого я, к сожалению, не запомнил, и сказал: «Ваша наука — одна из тех немногих, которые не претендуют на вечную жизнь; ее цель — превратить гельминтов в объекты изучения палеонтологии и тем самым стать ненужной». Этот человек в немногих словах выразил сущность той работы, которую ведут гельминтологи.

В Институте зоологии и паразитологии имени Павловского Таджикской Академии наук я долго беседовал с руководителем паразитологического отдела доктором Лотоцким и с научными сотрудниками. Разговорился с кандидатом биологических наук Сосниной, которая вела работу по эктопаразитам грызунов Таджикистана и в то же время понемногу занималась изучением гельминтов, паразитирующих у грызунов. Оказалось, что Соснина очень увлеклась гельминтологией. Спросил, почему вплотную не занимается этой наукой, которая очень важна для народного хозяйства республики. Доктор Лотоцкий ответил, что все дело в малом помещении и скромном штатном расписании. Я возразил: из шести единиц паразитологической кафедры две можно было бы отдать гельминтологам, тем более что специалисты — кандидаты наук Соснина и Муратова — имеются в штате, только переключены на другие специальности. Лотоцкий согласился со мной и заверил, что с будущего года проблемы гельминтологии найдут свое место в работе института.

На прощальном приеме вице-президент т. Алиев произнес приветственную речь в честь академика Е. Н. Павловского, рассказал о его большой роли в развитии науки в республике. Далее т. Алиев сказал, что молодой Академии свойственны не только добродетели, но и недостатки. Одним из недочетов он считал отсутствие в то время целого ряда важных учреждений, в том числе гельминтологической лаборатории. Вице-президент заверил, что такая лаборатория будет создана.

Так гельминтология начала завоевывать свое место в Таджикской Академии наук. Когда заветная мечта человека превращается в реальность, он испытывает то, что называется счастьем. С этим ощущением я жил последние дни пребывания в Таджикистане.

…В октябре 1954 года делегация советских ученых приняла участие в работе IV конгресса Польского паразитологического общества.

Несколько слов об этом обществе. Оно было создано в Варшаве в 1948 году и вскоре уже имело свои отделения в Кракове, Познани, Гданьске и других городах. Общество быстро росло. В 1948 году собрался I конгресс польских паразитологов, и с тех пор конгрессы созывались систематически. В их работе обычно участвуют и иностранные ученые.

Заслуживает внимания практика проведения конгрессов: поставленные на заседаниях доклады присылаются заблаговременно и к заседаниям опубликовываются. На заседаниях специалисты делают обзоры этих докладов, объединенных по тематике, а авторы докладов отвечают на вопросы. Польские товарищи утверждают, что этот метод проведения симпозиумов очень удобен — он экономит время и дает большую возможность для обсуждения докладов.

Забегу вперед и скажу, что в 1955 году Паразитологическое общество создало свой журнал «Паразитологические ведомости». Этот журнал помимо оригинальных работ публикует обзоры деятельности польских паразитологов. В нем достаточно полно отражаются сессии, съезды и конференции паразитологов, происходящие в зарубежных странах. Таким образом, польским паразитологам созданы прекрасные условия для опубликования результатов своих научно-исследовательских работ.

В 1958 году вышло интересное справочное издание этого общества — «Паразитология и паразитологи Польши». В нем указаны учреждения, в которых ведется научно-исследовательская работа в области паразитологии, и даны адреса всех паразитологов страны с кратким рассказом об их деятельности.

Несмотря на относительно небольшое число специалистов (всего около 250 человек), работающих по различным вопросам паразитологии, в Польше издается два паразитологических журнала, в которых в основном печатаются гельминтологические труды. Таким образом, с исследованиями польских гельминтологов своевременно знакомятся ученые других стран.

Вообще надо сказать, что научно-исследовательская работа в области гельминтологии ведется в Польше активно и плодотворно. Паразитологическая лаборатория Польской Академии наук, возглавляемая академиком В. Стефанским, занималась почти исключительно гельминтологическими проблемами. Лаборатория имеет свою отличную библиотеку. В ней богато представлена иностранная литература. Помимо справочников, монографий, отдельных книг, библиотека получает (в основном в порядке обмена) массу зарубежных журналов. Эти издания хорошо используются: о наиболее ценных пишутся рефераты, об остальных — аннотации. На лабораторных собраниях, созываемых дважды в месяц, проводится обзор этой литературы, что позволяет сотрудникам быть в курсе всех работ по интересующему их вопросу.

В Польше я бывал неоднократно и каждый раз с удовольствием и интересом беседовал с польскими коллегами о различных проблемах гельминтологии…

Итак, IV конгресс Польского паразитологического общества проходил в Гданьске. На него прибыло 200 делегатов из различных учебных и научно-исследовательских учреждений Польши и других стран. Заседания проходили в концертном зале гостиницы «Орбис» — одной из лучших гостиниц курортного местечка Сопот, расположенного неподалеку от Гданьска.

На съезде было много интересных сообщений: профессоров В. Вишневского, В. Стефанского, 3. Козара и других. Как выяснилось, большинство работ паразитологов относилось к области гельминтологии. Наши делегаты выступили на съезде с программными докладами.

Советская делегация провела много консультаций. Очень приятное впечатление произвела на нас молодежь научно-исследовательских учреждений. На съезде и других собраниях молодежь составляла 80 процентов участников. Молодые ученые (среди них было много женщин) горячо и по-деловому выступали. Они подкупали своим неподдельным энтузиазмом.

Вообще в Польше народ трудился с огромным подъемом. Это ощущалось во всем. Было очень интересно знакомиться с жизнью, работой трудящихся Польши. Эта страна очень пострадала во время войны. Варшава и другие города представляли собой груды камня и пепла.

И вот теперь мы осматривали Варшаву и Гданьск. В обоих городах шло грандиозное строительство. Возрождались крупнейшие районы польской столицы, улицы Гданьска. Самозабвенно любящие свой город варшавяне восстанавливали Старо Място, бережно сохраняя его средневековую архитектуру. То же происходило и в Гданьске, где на восстановительных работах было занято 150 архитекторов.

Польские патриоты с гордостью и нескрываемым восхищением показывали нам воскрешенные из руин кварталы и улицы. Поляки были готовы на любые лишения, лишь бы поскорее залечить раны, нанесенные войной. Все единодушно говорили нам: восстановленные Варшава и Гданьск стали красивее, чем были до войны.

С польскими гельминтологами у меня установились самые дружественные связи. Их успехи меня искренне радовали, и я был до глубины души тронут, когда, возвратясь в Москву, получил от посла Польской Народной Республики следующее письмо:

«Глубокоуважаемый товарищ Скрябин!

В связи с присвоением Вам звания действительного члена Польской Академии наук имею честь просить Вас любезно пожаловать в посольство Польской Народной Республики в Москве (улица Алексея Толстого, № 30) в среду 14 октября 1954 года в 12 часов дня для вручения Вам диплома действительного члена Польской Академии наук.

С глубоким уважением

Тедеуги Гедэ»

…Новый год мы встретили с Лизой, Аней и Шуриком в Москве. Сергей по-прежнему работал на Крайнем Севере. Сначала он был на Колыме начальником сельхозгруппы в Сеймчанском районе. Занимался он не только ветеринарией, животноводством, но и растениеводством. Сын, как обычно, писал мало, но те письма, которые мы получали, были настоящими гимнами Крайнему Северу, чувствовалось, что Сергей захвачен работой. А когда человек увлечен, он полон энергии и силы.

Однажды Сергей прислал нам вырезку из местной газеты, где была напечатана его статья «Дары колымской земли». Я не могу удержаться, чтобы не привести из нее выдержек.

«…Еще недавно люди и не мечтали о том, чтобы в условиях Крайнего Севера, в условиях вечной мерзлоты выращивать овощные культуры. И только советскому человеку оказалась под силу эта огромная работа. Наглядным примером тому служит выставка овощных и злаковых культур, организованная в поселке Сеймчан… Экспонаты, представленные на выставке, дают наглядное представление о том, как много и упорно поработали трудящиеся нашего управления над тем, чтобы привить и успешно выращивать здесь, на колымской земле, не только овощные, но и злаковые культуры. Еще совсем недавно у нас выращивали только картофель. Сейчас же в наших подсобных хозяйствах и на индивидуальных огородах прекрасно растут и созревают овес, ячмень, лук, помидоры, турнепс и другие сельскохозяйственные культуры.

Больших результатов добились в своей работе животноводы совхоза Верхний Сеймчан. На выставке были представлены замечательные живые экспонаты: коровы холмогорской породы, прекрасно акклиматизировавшиеся в условиях Севера, жеребцы-производители тяжелого типа, достигающие веса 700 килограммов, и другие…»

Затем Сергей стал директором Ольгинского совхоза, а потом совхоза «Балаханы» Усть-Нерского района. Через некоторое время сын занял пост начальника районного сельскохозяйственного управления.

В 1956 году вышла книга Бориса Баблюка «По дорогам Якутии», в которой подробно рассказывалось о совхозе «Балаханы», когда там работал Сергей. «…Совхоз имеет 180 гектаров пашни, молочнотоварную ферму с двумя филиалами, свиноферму, птичник, громадные теплицы, 4 тысячи парниковых рам. Около десятка агрономов и зоотехников, большая армия механизаторов и других специалистов сельского хозяйства работает ныне в совхозе. На молочнотоварной ферме в чистых, просторных помещениях размещено свыше ста коров. От каждой из них получают за год в среднем по 2 тысячи литров молока. Ежедневно в Усть-Неру отправляют с фермы свыше тонны свежего молока».

Нам было очень приятно, что в этой книге нашего сына называли энтузиастом-полярником.

 

Самая искренняя благодарность

Создание международного журнала «Гельминтология». — Съезд паразитологов Венгрии, — Югославские встречи, — Письмо из Болгарской Академии наук, — Мое 80-летие, — Непреходящее богатство ученого, — Обращение к ЦК КПСС.

Я отдал много сил пропаганде за границей принципов и методов советской гельминтологии, стремился помочь организовать в зарубежных странах самостоятельные гельминтологические ячейки, содействовать созданию научных кадров, старался установить деловой контакт и личные дружественные связи с иностранными гельминтологами и паразитологами. Во мне горело и горит страстное желание поделиться с гельминтологами всего мира своими знаниями и опытом. Когда я вспоминаю свои многочисленные зарубежные поездки, то думаю: кое-что я все же успел.

В 1956 году мы с Надеждой Павловной Шихобаловой побывали в Болгарии. Мы посетили Станке-Димитровскую околию Софийского округа и ряд других районов, в которых тогда широко развернулись противогельминтозные мероприятия. Мы своими глазами увидели отличные результаты труда болгарских гельминтологов. А ведь эта работа здесь началась не так давно. Научный сотрудник Болгарской Академии наук Елена Дмитрова вспоминала, что в Болгарии впервые слово «гельминтология» услышали в 1936 году, когда я посетил эту страну и выступил перед научной общественностью. Потом были годы войны, когда эта наука не развивалась. А теперь гельминтология в республике прочно встала на ноги. Уже в 1953 году при Болгарской Академии наук была создана Центральная гельминтологическая лаборатория, по типу нашего ГЕЛАНа. Она занимается проблемами теоретической гельминтологии.

Были созданы и специализированные научно-практические учреждения: гельминтологические отделения и лаборатории при окружных и районных санитарно-эпидемиологических станциях и гельминтологические кабинеты при поликлиниках.

Органы здравоохранения и сельского хозяйства по единому комплексному плану проводили в широких масштабах мероприятия по борьбе с гельминтозами населения и сельскохозяйственных животных. В том, как разумно велась эта борьба, мы убедились на примере Станке-Димитровской околии.

Мы посетили селения Рила и Бобошево и город Станке-Димитров и увидели, какие эффективные результаты могут быть достигнуты при правильной организации мероприятий, в которых кроме врачебного персонала принимают активное участие широкие массы населения, общественность, в том числе школьники. Здесь была правильно, четко организована совместная медико-ветеринарная работа, медицинские и ветеринарные врачи действовали рука об руку, помогая друг другу. В результате в околии значительно снизилась заболеваемость гельминтозами населения и животных, намного улучшилось санитарное состояние населенных мест.

Нам было очень приятно слышать и в докладах местных врачей, и в личных беседах во время осмотра поселков, что все мероприятия проводятся методами, разработанными советскими гельминтологами.

Анализируя развитие гельминтологической науки у нас и за рубежом, я пришел к выводу о необходимости создания международного журнала «Гельминтология», в котором могли бы выступать ученые-гельминтологи всего мира. В 1957 году на I съезде паразитологов, организованном Чехословацкой Академией наук в Праге, я выступил с этим предложением. Оно вызвало большой интерес у делегатов съезда. Академик Стефанский (Польша) горячо поддержал мою идею, указав, что такой журнал во многом будет способствовать дальнейшему развитию нашей науки. Поддержали это предложение и выступившие в прениях академик Котлан (Венгрия), профессор Борхерд (ГДР), профессор Эйниг (ФРГ). Было решено создать комиссию, которая разработала бы положение о международном журнале. Председателем комиссии съезд избрал меня.

На последнем заседании съезд обсудил наши предложения и принял постановление: 1) просить академии наук Чехословакии, Венгрии, Польши, Болгарии, Румынии и СССР принять участие в организации этого журнала и выделить своих представителей в редакционную коллегию; 2) председателем редакционной коллегии журнала избрать академика К. И. Скрябина; 3) просить Чехословацкую Академию наук принять на себя издание первых двух томов этого журнала.

Итак, международный журнал «Гельминтология» был создан. В 1959–1960 годах Словацкой Академией наук были изданы первые два тома журнала; 3-й и 4-й вышли в СССР (1961–1963 годы). В 1968 году увидел свет уже 9-й том, изданный снова в Чехословакии. Достижения отдельных стран в области гельминтологии теперь быстро становятся достоянием ученых.

В 1959 году на съезде паразитологов Венгрии я выступил с новым предложением. Я считал, что развитие гельминтологии вступило в такой период, когда необходимо наметить новые, международные формы разработки теории и практики в борьбе с некоторыми гельминтозами. Одной из таких форм могло бы явиться объединение ученых различных стран в небольшие группы для исследования конкретных и актуальных гельминтологических проблем. И мне казалось, что почин в этом деле надлежит сделать гельминтологам стран народной демократии.

Предложение мое вызвало горячее обсуждение, в результате съезд решил координировать разработку мероприятий по борьбе с тремя гельминтозами:

1. Трихинеллезом людей и животных. Ответственными за организацию первого международного совещания по этой проблеме были избраны академик В. Стефанский и профессор 3. Козар (Польша).

2. Фасциолезом сельскохозяйственных животных. Организовывал совещание венгерский академик III. Котлан.

3. Эхинококкозом людей и животных. Ответственным съезд избрал меня.

Решения съезда выполняются.

В 1957 году, когда в Болгарии проходила сессия национальной Академии наук по вопросам теории и практики борьбы с гельминтозами человека и домашних животных, я познакомился с югославскими паразитологами — академиками Бабичем из Загреба и Симичем из Белграда. Их поразил масштаб гельминтологических исследований, проводимых в СССР. Оба высказали желание посетить Советский Союз и побывать в наших гельминтологических учреждениях.

Всесоюзное общество гельминтологов пригласило Бабича на научную сессию, посвященную 40-летию Октябрьской революции. Югославский академик ознакомился с работой советских гельминтологов, с научно-исследовательскими институтами и выразил глубокое одобрение тому, что увидел в нашей стране. На следующий год я получил приглашение посетить Югославию и выступить там с научными докладами.

В апреле я приехал в Белград. В югославской столице академик Симич организовал мою встречу с паразитологами Сербии. Сам Симич — паразитолог, хотя интересуется и гельминтологией. В своем выступлении я отметил, что гельминтология должна считаться самостоятельной наукой. В Советской стране суверенитет гельминтологии узаконен. Однако этот принцип не может быть механически перенесен в Югославию, где «чистых» гельминтологов пока нет и где даже паразитологов очень немного. Поэтому я считал, что в Югославии на определенный отрезок времени должен сохраниться профиль специалиста-паразитолога, с тем чтобы по мере количественного и качественного роста кадров началась дифференциация паразитологии по отдельным специальностям.

Я постарался подробнее рассказать о научной и практической деятельности советских гельминтологов и предложил создать в Сербии Общество паразитологов. Предложение мое понравилось всем присутствующим, они одобрили его, и совершенно неожиданно встреча превратилась как бы в учредительное собрание Сербского паразитологического общества, которое с этого дня начало свое существование.

В Югославии мне довелось выступать 11 раз. Кроме того, посещая вузы и научно-исследовательские учреждения, я давал консультации по самым различным вопросам гельминтологии.

В апреле 1958 года я удостоился большой чести: пленарное собрание Болгарской Академии наук избрало меня членом этой Академии. Член-корреспондент Академии К. Матов дал на этом собрании высокую оценку советской гельминтологии, сказав: «С полным основанием надо считать, что болгарская гельминтологическая наука является подлинным детищем советской гельминтологии, а болгарские гельминтологи, воспитанные на трудах академика Скрябина и учеников его школы, вдохновляются в своей работе его идеями, неукротимым энтузиазмом и являются его горячими последователями. Энтузиазм, с которым Константин Иванович пропагандирует свои идеи у себя на родине и в других странах, в том числе и в Болгарии, привлек в настоящее время немало работников науки к изучению гельминтологии. Из незначительной, мало известной учебной дисциплины он превратил гельминтологию в науку, которая по своему значению стоит наравне с другими отраслями биологии и медицины, а борьбу с гельминтозами людей и сельскохозяйственных животных поднял на высоту государственной задачи».

Я был очень признателен К. Матову за высокую оценку моей деятельности, но самыми дорогими для меня были его слова о значении гельминтологической науки. Нет большей радости, как сознавать, что расширяется армия ученых, искренне преданных этой науке.

Рост авторитета гельминтологической науки в широком международном масштабе я особенно почувствовал в дни, когда отмечалось мое 80-летие. Советское правительство высоко оценило мой труд. Указом Президиума Верховного Совета СССР мне было присвоено звание Героя Социалистического Труда с вручением ордена Ленина и золотой медали «Серп и Молот». На торжественное заседание, посвященное моему 80-летию и 50-летию научной, педагогической и общественной деятельности, съехались ученые всех республик нашей страны и представители науки многих стран мира. Приехали академики Стефанский и Михайлов из Польши, академик Котлан и профессор Кобулей из Венгрии, член-корреспондент Академии наук Говорка и доктор Ришава из Чехословакии, доктор Дмитрова из Болгарии, доктор Олтяну из Румынии и другие. Югославский академик Бабич прислал мне теплое письмо, в котором сожалел, что не смог приехать на юбилей.

В Доме ученых Академии наук СССР 8 декабря 1958 года состоялось юбилейное заседание. Зал был переполнен. В президиуме за столом рядом со мной сидела Лиза. 50 лет моей научной, педагогической и общественной деятельности она прошла со мной рука об руку. Она тоже была юбиляром: если я сумел чего-то достичь, то во многом благодаря ее неустанной заботе, самоотверженности и терпению.

Очень теплое вступительное слово сказал президент Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина академик П. П. Лобанов; доклад о моей жизни сделал академик Е. Н. Павловский, а о научной, педагогической и общественной деятельности — профессор И. В. Орлов. С приветствием от Академии наук СССР и МГУ выступил академик И. Г. Петровский, затем выступали представители от Министерства сельского хозяйства СССР, Министерства здравоохранения СССР, Министерства сельского хозяйства РСФСР, ВАСХНИЛ, Академии медицинских наук СССР, академий наук всех союзных республик, ученые и представители Чехословакии, Болгарии, Польши, Венгрии, Румынии, ГДР и т. д.

Я сидел и вспоминал о том, как никому не известный молодой человек отправился в 1912 году на Запад набираться опыта и знаний по непопулярной тогда науке о «глистах». Я радовался тому, что эта наука выросла в большую, необходимую всем гельминтологию, думал о том, что именно моя Родина стала колыбелью этой науки… Не скрою, я был преисполнен гордости, слушая добрые слова о моей науке. Я был счастлив.

…Вот поздравления от учеников. Поздравлений много. Я их отбираю в отдельную кучку — они мне очень дороги. Сижу у себя дома, вокруг тихо, спокойно. Внимательно читаю каждое письмо и вспоминаю, как ко мне приходили молодые неуверенные люди, я помню, чем они увлекались, над какой темой работали, знаю, что делают сейчас. Вот поздравление, подписанное: «Ваша ученица, член-корреспондент АМН Подъяпольская». И мой мысленный взор через пласты времени проникает в 1922 год. Тогда в нашу лабораторию вошла высокая стройная девушка — новоиспеченный врач, имевший весьма смутное представление о гельминтологии… Вот приветствие моих учеников, ныне докторов наук Клесова и Орлова. Вот письма от профессоров Плотникова, Бурджанадзе, а вот подпись, заставившая вспомнить далекие годы: «Старейший Ваш ученик, профессор Попов»…

Да, мне повезло. У меня много талантливых учеников. Гельминтология развилась, мои ученики, разрабатывая отдельные ее разделы, обогнали своего учителя. И это приносит мне большое удовлетворение. Ковать из молодежи научные кадры, работать в дружном окружении своих учеников и последователей, чувствовать, что творческий труд коллектива приносит пользу обществу, — в этом заключается подлинное счастье ученого. Настоящий ученый не должен бояться, что наиболее талантливые его ученики откроют новые явления природы, разработают новые методы и превзойдут своего учителя. Этому надо радоваться, это необходимо приветствовать и поощрять, иначе невозможен прогресс в науке.

Ученики, последователи — сила и бесценное богатство ученого. Ученый без учеников, ученый-одиночка представляет собою жалкое, я бы сказал, ненормальное явление, ибо смысл жизни ученого не только в разработке новых теоретических ценностей, но и в создании достойной смены, способной развивать, совершенствовать идеи своего учителя и закреплять их на практике.

На мою долю выпало подлинное счастье — выпестовать большое число последователей, создать крупную научную школу. Среди моих учеников 116 докторов биологических, ветеринарных и медицинских наук. Число же кандидатов наук превысило 800. Если к ним прибавить специалистов, проводящих практическую работу по борьбе с гельминтозами человека, животных и растений, то общее число гельминтологов страны превысит две с половиной тысячи человек…

Я перебирал письма и раздумывал о научных школах, о подготовке молодых ученых, о том, сколько проблем приходится решать ныне науке. Число научных сотрудников в стране растет очень быстро. Сейчас в СССР работает четвертая часть всех ученых земного шара. Это много, а будет еще больше. Научные сотрудники, как известно, составляют основной контингент работников научно-исследовательских учреждений и высших учебных заведений всех стран мира. Это колоссальная сила, созидающая разнообразные научные и технические ценности и содействующая их внедрению в практику. Я хочу сказать, что, относясь бережно к каждому человеку, мы тем более должны быть внимательны к ученым, чей трудовой подвиг движет вперед науку.

Какими же специфическими качествами должен обладать человек, готовящий себя к научно-исследовательской деятельности? Прежде всего — беззаветной, самоотверженной любовью к науке, к избранной специальности. Эта любовь должна быть бескорыстной, способной на жертвы, на преодоление любых препон и препятствий.

Необходима уверенность в правильности избранного пути. Уверенность рождает целеустремленность, а она помогает идти прямым путем, без шатаний и без колебаний. Целеустремленность позволяет исследователю видеть не только отдаленную перспективу работы, но и дает возможность четко ее планировать, намечать очередность этапов.

Неотъемлемое качество научного работника — трудолюбие. Необходимо вырабатывать в себе выдержку, терпеливость при постановке любого научного эксперимента, поскольку на первых этапах работы неизбежны мелкие неудачи, связанные зачастую с несовершенной методикой. Эксперименты требуют подчас многократной проверки, что связано обычно с огромным напряжением сил.

«Без труда нет истинно великого»

, — говорил Гёте. Обязательным качеством ученого должна быть абсолютная честность в работе. Отклонение от этого правила недопустимо. Необъективный подход к оценке собственных опытов и наблюдений, стремление подогнать экспериментальные материалы к выводам, которые хочет получить исследователь, но которые из его работы не вытекают, — аморальный поступок. Строгость и объективность в анализе научных данных и в построении выводов являются условиями, обязательными для каждого исследователя.

Хорошо, когда научный работник скромен и самокритичен, когда уважает мнение других, не считает себя непогрешимым. Отсутствие этих качеств порождает кичливость, эгоцентризм, перерастающие в порочную самовлюбленность, переоценку своих достоинств.

«Не успокаиваться на достигнутом» — этот лозунг всех честных тружеников, истинных патриотов нашей Родины должен быть руководством к действию и для любого научного сотрудника. Владимир Ильич Ленин говорил: «Не довольствоваться тем умением, которое выработал в нас прежний наш опыт, а идти непременно дальше, добиваться непременно большего, переходить непременно от более легких задач к более трудным. Без этого никакой прогресс невозможен». К сожалению, имеются среди работников науки такие, которые, добившись кандидатской или докторской степени, начинают почивать на лаврах. Такие люди, застывшие в своем развитии, нетерпимы в научном коллективе.

Успех научного труда зависит в значительной степени от настроенности работника. Оптимизм воодушевляет человека, будоражит мысль, обостряет восприятие. Пессимизм, наоборот, подавляет, угнетает, парализует, тянет не вперед, а назад. Поэтому пессимизм не к лицу советскому ученому, любящему жизнь, творчество и способному мыслить перспективно.

Хочу подчеркнуть некоторые обстоятельства, оказывающие немаловажное влияние на рост и формирование ученых. В наше время исследовательская работа по всем отраслям науки проводится в широчайшем масштабе во всех высокоразвитых странах мира, ибо сегодня без участия науки немыслим культурный и экономический прогресс. А это значит, что научный работник не может не быть в курсе всех достижений данной специальности, так как иначе не избежать одновременного и параллельного изучения одних и тех же проблем в разных странах. Это обязывает научного работника хорошо знать хотя бы один из основных европейских языков, чтобы пользоваться зарубежной литературой в пределах своей специальности. Указанная истина настолько очевидна, что вряд ли требует доказательств. Между тем факты свидетельствуют, что есть еще молодые научные сотрудники, которые плохо знают язык и не умеют пользоваться иностранными источниками. Хотя это зависит отчасти от неудовлетворительной постановки преподавания языков в средней и высшей школе, тем не менее большая доля вины ложится и на молодежь, которая недостаточно серьезно изучает языки самостоятельно.

Огромное значение в формировании молодых ученых имеет живое, непосредственное общение не только с работниками своей специальности и представителями смежных дисциплин, но и с людьми практического труда. Обмен мнениями, коллективные обсуждения специальных вопросов, ознакомление с работами других товарищей оживляют научную мысль, рождают новые идеи, помогают найти более эффективную методику ведения эксперимента.

Плох тот практический деятель, который отгораживается от науки, не обогащает производство ее достижениями. Но в одинаковой мере достоин порицания и тот ученый, который не проверяет свои теоретические концепции критерием практики, не заботится о внедрении научных достижений в производство, не занимается популяризацией и пропагандой научных знаний. Принцип единства теории и практики не формальный лозунг, а руководство к действию. К сожалению, некоторые сотрудники наших научных учреждений работают келейно, замкнуто, подчас не знают, чем занимается его сосед по лаборатории.

Молодой ученый не вправе забывать, что научное учреждение — не средняя и даже не высшая школа. Начинающему следует с первых же шагов быть самостоятельным, стараться прежде всего самому справляться с возникающими затруднениями, прибегая к помощи руководителя только в наиболее сложных случаях.

Роль руководителя ответственна и благородна. При его непосредственном воздействии молодой человек превращается в квалифицированного специалиста. Руководитель должен не только посвящать подопечного в тонкости своей дисциплины, ему следует прежде всего воспитывать у молодого человека вкус к научному творчеству. Дружба, взаимоуважение, чуткость и такт — вот на чем должны строиться их отношения. Молодежь хочет видеть в руководителе опытного друга, который намечает перспективы разрабатываемой тематики, помогает исправить методические ошибки, подобрать нужную литературу. Естественно, что в первых работах начинающего ученого будет чувствоваться влияние старшего. Если участие руководителя сводится только к консультациям, ему не следует ставить свою фамилию рядом или, как обычно бывает, впереди фамилии молодого сотрудника: это в значительной мере снижает, а зачастую и полностью обезличивает роль основного автора, создавшего работу. Я подчеркиваю этот, казалось бы, мелкий факт потому, что могу привести целый ряд примеров, свидетельствующих о недостаточной чуткости и тактичности некоторых руководителей, особенно молодых…

Об этом размышлял я, читая приветствия своих учеников, присланные в связи с юбилеем. Еще я думал о том, что никогда за всю историю человечества ни в одном обществе не были созданы такие благоприятные условия для научной работы, как сейчас в нашей стране.

Ночью я написал обращение к Центральному Комитету Коммунистической партии Советского Союза, Советскому правительству и утром отвез его в газету «Правда». Вскоре оно было опубликовано, и я частично привожу его здесь, потому что полагаю: мысли, высказанные в обращении, — это не только моя личная оценка положения в нашей стране науки вообще и гельминтологии в частности, но и мнение — я убежден — всех советских гельминтологов.

«Приношу самую сердечную признательность и благодарность Центральному Комитету Коммунистической партии Советского Союза и Советскому правительству за высокую оценку моих научных трудов и присвоение звания Героя Социалистического Труда в связи с моим 80-летием. Приношу также глубокую благодарность всем научным, административным и общественным организациям нашей Родины, а также многочисленным моим ученикам, друзьям и последователям моих научных идей за горячие поздравления в связи с моим 80-летием, 53-летием трудовой деятельности и присвоением мне высокой правительственной награды — звания Героя Социалистического Труда.

Одновременно я заверяю нашу великую Коммунистическую партию и Советское правительство, что, невзирая на мой немолодой возраст, я до конца своих дней вместе с большим коллективом выпестованных мною учеников — медицинских и ветеринарных врачей, биологов и агрономов — буду неустанно работать над проблемой борьбы с паразитами, подрывающими здоровье людей, резко снижающими продуктивность сельскохозяйственных животных и урожайность растительных культур.

Тысячный коллектив организованной в СССР научно-практической школы паразитологов-гельминтологов представляет собою могучую силу, перед которой не сможет устоять мир организмов, паразитирующих во всех органах и тканях человека, животных и растений.

Мы твердо убеждены, что наша великая страна, сумевшая 41 год тому назад сбросить навсегда паразитизм социальный, сможет добиться ликвидации и паразитизма биологического.

Мы работаем с полной уверенностью в том, что Советский Союз явится первой страной на земном шаре, в которой трудящееся население будет полностью высвобождено от вредного влияния гельминтов человека, животных и растений…

Нас одухотворяет глубокое патриотическое сознание того, что проблему полной девастации гельминтов впервые в истории человеческой культуры поставили на практическое разрешение ученые нашего социалистического Отечества.

Великие преимущества нашего социалистического строя предопределяют оптимистические дерзания советского человека. Я не представляю советского ученого без глубокой оптимистической настроенности».

Раздумывая о судьбах науки, оглядываясь в ее прошлое, представляя ее будущее, я гордился тем, что отдал жизнь делу, очень необходимому людям. Есть яркие, модные, если можно так выразиться, науки. Они служат прогрессу и прославлению человеческого гения, ведут к дерзаниям и подвигам. Весь мир знает о достижениях физики, химии, математики, астронавтики. В последние десятилетия они стремительно ушли вперед, недаром же мы говорим о нашем времени, что это время научно-технической революции. Но не надо забывать и о других науках, тех, которые искони служат человеку и которые необходимы ему, как вода и воздух, как земля, по которой мы ходим. К таким наукам относится и ветеринария. Ветеринары строят коммунизм, так же как и физики, хотя ветработникам не рукоплещет мир. Но тот же мир привык обращаться к медицинским и ветеринарным врачам за помощью, и в этой привычке — выражение доверия и признательности.

У ветеринарии есть свой космос — это микрокосмос, представленный огромным миром болезнетворных организмов, изменяющих структурные элементы клеток и тканей животных, вызывающих заболевания и смерть. Умение своевременно распознать возбудителя болезни, понять тончайшие процессы, связанные с биохимическими, патофизиологическими и микроморфологическими изменениями органов больного животного и научиться превращать патологию в норму — это благородные и трудные задачи. Их решают работники медицины и ветеринарии. В нашей стране к этим наукам относятся с должным вниманием и пониманием, и поэтому медицина, ветеринария, гельминтология могут так плодотворно и широко развиваться, как развиваются они у нас.

 

Физики, лирики и политики

В. И. Биллъ-Белоцерковский и Май… Рид. — Знакомство с А. Т. Твардовским. — Александр Афиногенов о своей пьесе. — Ответственность интеллигенции.

Врачи — народ настойчивый. Решив, что я переутомился, они настояли на отдыхе. При-шлось подчиниться, тем более что я действительно чувствовал себя неважно. Так я оказался в подмосковном санатории «Барвиха».

Несколько дней я прожил спокойно, а потом не выдержал и стал по делам выезжать в город. Как-то, усталый и раздраженный, я вернулся из Москвы. Лизы в комнате не было, я пошел ее искать. В одном из холлов увидел ее за столом с незнакомым мне мужчиной. Жена увлеклась разговором и не заметила меня.

Лизе уже много лет, но она по-прежнему энергична и подвижна, в ее глазах всегда светится живой огонь, а лицо ее говорит о том, что это добрый и приветливый человек. Я подошел. Лиза познакомила меня с собеседником. Это был известный советский писатель В. Н. Билль-Белоцерковский. Человек внимательный и остроумный, Владимир Наумович сразу располагал к себе. Я подсел к собеседникам, и разговор наш затянулся…

Следующее воскресенье мы провели вместе, много говорили о литературе, и я сказал, что в ранней юности очень любил книги Майн Рида. При этих словах Владимир Наумович сделал нетерпеливый жест.

— Не терплю Майн Рида, — сказал он сердито. — Вот соберусь и напишу статью о том, что его творчество вредно.

Я попросил объяснить столь странное отношение к популярному писателю.

— А много ли вам дал этот писатель? — спросил Билль-Белоцерковский.

— Конечно, — с охотой ответил я. — Он укрепил во мне интерес и любовь к изучению природы, стран, людей.

— А я был жертвой Майн Рида, — заявил Владимир Наумович и рассказал, как 15-летним мальчишкой, начитавшись произведений этого писателя, бежал от родителей, попал на английский корабль. Обошел на нем тропики, испытал тяжелый труд, голод и издевательства. Шесть с лишним лет прожил Владимир Наумович в Соединенных Штатах Америки, где работал кочегаром, уборщиком отелей, землекопом, где испил полную чашу страданий.

— Спасла меня революция, — закончил свой рассказ Билль-Белоцерковский.

В другой раз я с интересом слушал воспоминания Владимира Наумовича о том, как он вернулся в Россию, как участвовал в гражданской войне и вступил в партию большевиков. Вспоминал он эти годы с явным удовольствием, с юмором изображал меньшевиков и эсеров. Рассказ его был живым, острым, захватывающим.

Когда мы уезжали, я сказал на прощание Владимиру Наумовичу, что очень прошу его пересмотреть свое отношение к Майн Риду и не писать статьи о вреде его книг. Мы посмеялись и дружески расстались.

В «Барвихе» мы познакомились и с Александром Трифоновичем Твардовским. До Отечественной войны я стихов Твардовского не читал и впервые познакомился с творчеством этого поэта в годы войны. Мне не мог не понравиться «Василий Теркин». Мне были понятны и близки неиссякаемая душевная энергия Теркина, его оптимизм, непоколебимая вера в победу. Твардовский был для меня интересен и как прозаик. С большим интересом прочел я его книгу «Родина и чужбина», рассказывающую о войне.

Вначале я считал, что Александр Трифонович замкнутый человек, нелюдимый и неразговорчивый, но затем убедился, что неправ. Мы заговорили о «Василии Теркине». Я видел, что Александру Трифоновичу моя оценка поэмы была приятна. Он сказал просто и очень задушевно, что эта поэма дорога ему до сих пор, что в тяжелые годы Отечественной войны она давала ему ощущение глубокого удовлетворения от сознания нужности и полезности своего труда.

— Теркин связывал меня с бойцами, а сейчас, в мирное время, связал с вами, — с улыбкой сказал Александр Трифонович.

Здесь, в санатории, мы часто спорили на многие темы, в том числе на литературные. Как-то вечером у нас собралась компания отдыхавших в «Барвихе» литераторов и приехавших навестить их приятелей. Понятно, что разговор шел о литературе.

Билль-Белоцерковский упрекнул ученых в том, что они недостаточно интересуются художественной литературой, что «физики» очень далеки от «лириков». Я же в свою очередь сказал, что это «лирики» далеки от «физиков», писатели плохо знакомы с жизнью и работой советских ученых, плохо представляют себе их внутренний мир. Возник спор, в ходе которого мы пришли к выводу о необходимости установления тесных контактов ученых и литераторов.

Разговор этот был для меня интересным, он затрагивал вопросы, о которых я неоднократно думал. Наука, по-моему, должна воспринимать от литературы методические приемы писательского мастерства, чтобы каждая научная работа была не только глубоко научной, но и грамотной, максимально доходчивой, интересной, популярной, в хорошем понимании этого слова. А у нас не изжит еще предрассудок, будто доходчивость научного произведения — враг его глубины.

Некоторые ученые позволяют себе презрительно относиться к популяризации науки, избегают участвовать в создании научно-популярных книг. К сожалению, многие деятели науки далеки и от художественной литературы. Но к в нашей художественной литературе мало создано произведений, которые рисовали бы правдивый образ советского ученого.

А ведь научные работники — это теперь немалая и постоянно растущая часть нашего общества, значение которой в построении коммунизма все увеличивается.

Как-то я читал переписку Максима Горького (очень люблю творчество этого писателя). И вот, перелистывая этот томик, я с большим удовлетворением узнал, что дав ней мечтой писателя было вторжение художников слова в область научной мысли. Горький писал о том, что романисты будущего, и будущего близкого, должны ввести к круг своих тем «героизм научной работы и трагизм научного мышления». Я читал эти слова и думал о том, что писатели (не говорю о редких исключениях), предпочитают вообще не брать ученых в главные герои своих произведений. В романах, пьесах, кинофильмах ученый нередко представлен в виде беспомощного, дряхлого старичка, наделенного целым комплексом странностей: он рассеян, забывчив, хлопотлив, непомерно болтлив, наивен, он часто «не от мира сего». Такой «ученый» производит жалкое впечатление, к нему относятся внешне почтительно, а внутренне — снисходительно, прощая ему чудачества. Но ведь это же пародия, карикатура на ученого.

Настоящий советский ученый всегда превосходно совмещал в себе высокие качества творца научных ценностей, талантливого организатора и крупного общественного деятеля. За свою долгую жизнь я встретил много ученых, которые как бы синтезировали в себе качества человека нового общества. Это были настоящие прогрессисты и настоящие исследователи, блестящие умы.

Создать произведения, в которых выведен был бы во весь рост такой советский ученый, — чрезвычайно благодарная и благородная задача. Подобные произведения будут иметь немалое воспитательное значение. А чтобы создать высокохудожественный образ советского ученого, писатели должны хорошо знать жизнь работников науки.

Обо всем этом я написал тогда в статье «Наука и литература».

История этой статьи такова. Как-то в редакции «Правды» я выступал на эту тему. И вот журналисты попросили меня написать статью о взаимосвязях науки и литературы. Я взялся за работу, стал вспоминать свои встречи с писателями и журналистами, наши разговоры, дискуссии и увлекся статьей совершенно.

Я всю жизнь был аккуратен, смолоду не терял, не выбрасывал и не уничтожал ни одного письма, сохраняя разные документы, справки, планы и т. д. Все это складывалось в папки и хранилось в порядке. Я никогда не считал, как многие из моих знакомых, что «захламливаю» шкафы. Мои папки и подшивки — это история в документах и письмах. У меня сохранились документы, датированные 1903, 1911, 1917 и другими годами. И вот, работая над статьей, я быстро нашел нужный мне листок. На нем дата: 14 марта 1935 года. Письмо со штампом дирекции Дома советских писателей гласило:

«Многоуважаемый Константин Иванович!

Дом советского писателя и Центральное бюро ВАРНИТСО наметили ряд конкретных мероприятий по установлению тесной связи между представителями художественной литературы и науки. В числе намеченных мероприятий: установление постоянного дня для встреч ученых и литераторов, организация научно-технических консультаций силами ученых для отдельных писателей, организация предварительной читки рукописей художественных произведений, отображающих научно-технические проблемы и деятелей науки и техники, организация отдельных докладов по крупнейшим проблемам науки и техники для писателей и пр.

Для того чтобы наши ученые имели возможность посещать Дом советского писателя, правление ДСП по договоренности с ЦБ ВАРНИТСО включило Вас в состав членов ДСП и направляет Вам членский билет ДСП с просьбой принять участие в жизни Дома, способствуя тем самым установлению более тесной связи между художественной литературой и наукой…

С товарищеским приветом — ответ, секретарь ВАРНИТСО А. Бахутов

Завед. Домом советского писателя Е. Чеботаревскак».

Приглашение я принял, а вскоре на одной из встреч в Доме писателей вспыхнул спор о романе Леонида Леонова «Скутаревский». В прессе, как я помню, книгу эту ругали, но она была заметным произведением тех лет, и о ней много говорили.

Среди моих знакомых «Скутаревский» вызвал большой интерес. Созданная в романе колоритная фигура крупного физика Сергея Андреевича Скутаревского была довольно любопытной. Писатель сумел показать одержимость ученого, его неиссякаемую энергию, мучительные научные поиски. Автора интересовала психология героя, его сложный внутренний мир, а это уже было ново.

В романе был умело отображен трудовой пафос народа, решавшего грандиозные задачи первой пятилетки, изображена интеллигенция, работавшая над колоссальными проблемами технического прогресса. Леонов показал большие перемены в мировоззрении и психологии старой интеллигенции. Индивидуалист, человек аполитичный, признававший только «чистую науку», Скутаревский под влиянием советской действительности внутренне преображался, сознательно включился в громадную работу, начал понимать, что только социалистическое общество обеспечивает неограниченное развитие науки и культуры.

Этот процесс внутренней эволюции ученого захватывал читателей. Сергей Скутаревский заставлял нас, ученых, задумываться над нашими собственными позициями, взглядами, размышлять о своем месте в той грандиозной работе, что шла в стране. Книга была очень актуальна в те годы. Но я считал, что сила воздействия леоновского произведения была бы значительнее, если бы образ главного героя был более реалистичным, если бы Скутаревский не имел тех традиционных черт, что в обязательном порядке приписываются ученым: чудаковатость, рассеянность и т. д.

Меня всегда волновали вопросы воспитания молодежи, идущей в науку. В своем романе Леонов ставил и этот вопрос, но мне казалось, что решен он был в книге поверхностно, молодые ученые даны схематично. Все это я и сказал на встрече в Доме писателей. Завязался горячий спор. Часть писателей со мной согласилась, часть оспаривала отдельные положения. Ученые же поддержали меня полностью. В общем, обсуждение было оживленным и, как мне показалось, полезным для обеих сторон.

В тот вечер ко мне подошел высокий, средних лет человек. Он не представился, видимо считая, что я знаю его. Спросил, видел ли я пьесу «Страх» и, если помню ее, то каково мое мнение о ней.

— «Страх» я смотрел. Сложная пьеса. Коротко о ней не скажешь, — ответил я.

Он подсел ко мне и доверительно сказал:

— Пьеса имела успех, но в репертуаре не задержалась. Я до сих пор недоволен собой…

— Вы Афиногенов? — спросил я его.

— Да.

Я протянул ему руку, мы обменялись крепким рукопожатием. Афиногенов продолжал:

— Мне бы хотелось знать мнение об этой пьесе не литератора и критика, а именно ученого. Для меня это очень важно.

Я был смущен, так как не чувствовал себя достаточно компетентным в вопросах драматургии. Афиногенов, видимо, понял, о чем я думаю, и добавил:

— Для драматурга самое дорогое — это мнение зрителя. Я писал об ученых, не так ли? Те ли проблемы, те ли вопросы поставлены в пьесе? Конечно, многое теперь я, может быть, дал бы иначе, но не под тем углом, под каким хотят мои критики. Нет, я бы сделал по-своему… И по-другому.

Виноватая улыбка появилась на его лице, и он нерешительно добавил:

— Пьеса не идет уже, зрителям не мудрено ее забыть.

Афиногенов говорил с большой убежденностью о том, что писатель должен быть прежде всего мыслителем, философом. Драматург рассказал о своей мечте — создать подлинный образ нашего современника. Я глядел на Афиногенова и думал: те же тревоги и поиски, разочарования и сомнения, что и у нас, ученых. И тогда я впервые ясно понял, как близки мы друг другу — ученые и писатели. И наука, и литература активно влияют на формирование мировоззрения. Они несут огромную ответственность за будущее человечества.

В наш сложный и нервный век темпы технического прогресса столь ошеломляющи, что трудно представить себе даже самые ближайшие десятилетия. Одно ясно: чтобы текущие годы не были трагичными, не были последними страницами в книге истории, наука и литература должны объединиться в самой священной войне — войне за человека, за его ум и чувства, за его новый, коммунистический путь.

О громадной ответственности интеллигенции я много думал осенью 1968 года, когда радио принесло весть о попытке контрреволюционного переворота в Чехословакии. Я очень больно переживал эти события.

Я неоднократно бывал в этой стране, питаю к ней самые дружеские чувства. Я встречался там со многими видными учеными, студентами, рабочими. У меня там есть ученики, последователи, которым я старался передать свой многолетний опыт. Я видел, как происходило в этой стране становление новой жизни, понимал и разделял те высокие цели, которые ставил перед собой народ Чехословакии.

И мне трудно было понять развитие событий в стране. Меня ошеломили рассказы о поведении определенной части интеллигенции, и в первую очередь писателей, журналистов и ученых. Ведь эти люди должны быть проводниками самых передовых идей! Кто-кто, а уж они-то прекрасно должны понимать, как обострилась идеологическая борьба между капитализмом и социализмом. Ведь любому человеку сегодня ясно, что в области идеологии нет и не может быть мирного сосуществования.

Я вспоминал свои встречи и разговоры с учеными Чехословакии, наши дружеские разговоры, ту любовь к советскому народу, которую я видел повсюду. И теперь я волновался за своих друзей, я всей душой хотел, чтобы они были по эту сторону баррикады.

Сейчас нет «золотой середины», и интеллигенция прекрасно это понимает. Я не могу допустить, чтобы кто-нибудь из писателей, ученых, журналистов, вообще интеллигентов Чехословакии не видел, к чему могут привести вылазки контрреволюционных элементов, не понимал роли в этом деле правящих кругов ФРГ, жаждущих захватить ключевые позиции в Западной Европе. Нет, кто оказался по ту сторону баррикады, тот знал, на что шел, — он шел на предательство. Я ничего не хочу смягчать. В те дни я бесконечно вспоминал Великую Отечественную войну, ее жертвы. Я вспоминал академика Тарле, наши с ним разговоры, снова видел его скорбное лицо, когда он рассказывал мне о зверствах гитлеровцев. И мне хотелось сказать всем своим ученикам, всем друзьям, живущим в Чехословакии: защищайте социалистические завоевания, науку и будьте бдительны!