Феодосия в поэзии и записных книжках
Марины Цветаевой
Эссе
В. М. Киркевич. Музей Марины и Анастасии Цветаевых
В биографии Марины Цветаевой были Италия, Франция, Германия, Чехия. В детстве — жизнь с матерью и сестрой Анастасией в заграничных пансионах и санаториях, в юности — свадебное путешествие по Франции, Италии, Сицилии.
С 1922-го по 1939-й — долгие годы эмиграции. Известны десятки адресов Цветаевой в Берлине, Праге, селах Чехии, в Париже и его пригородах. Но был в биографии Марины Цветаевой и наш Крым. Феодосия бережно и любовно хранит адрес Цветаевой: улица Шмидта, 14, бывшая Анненская.
Именно там, в небольшом доме высоко над городом, делала первые шаги ее дочь Ариадна, рождались классические строки еще совсем юной, двадцатилетней Марины. Сохранились ее записные книжки, воспоминания современников, которые хорошо помнили каждое слово поэта.
Впервые Марина и Анастасия Цветаевы приехали в Крым в 1905 году вместе с матерью, больной туберкулезом. Жили в Ялте, на даче писателя и врача С. Я. Елпатьевского. Марине — двенадцать лет, Асе — десять. 1905—1906 учебный год сестры учились в Ялтинской женской гимназии. Путешествовали по Южному берегу, бывали в Гурзуфе. Но настоящее знакомство с Крымом — впереди.
Второе путешествие состоялось у Марины Цветаевой в предпоследнем классе московской гимназии. Ученицы (конечно, с преподавателем) отправились в Крым ранней весной. Прибыли в Севастополь, затем на пароходе отправились в Ялту. На горных южнобережных дорогах Марина всегда садилась рядом с возницей. Так и запомнилась одноклассницам: развевающиеся волосы, огромные бусы на шее, прямая спина. Не рядом с ними, а впереди — словно летит. А вокруг — розовые облака цветущих деревьев, синева неба, скалы Ай-Петри под снежной шапкой.
В 1910 году, сразу после выхода первой книги Цветаевой «Вечерний альбом», в московский дом семьи Цветаевых пришел Максимилиан Волошин. Завязалась дружба. Родственные души потянулись друг к другу. Волошин пригласил Марину и Анастасию в Коктебель.
Весной 1911 года, не окончив гимназию, Цветаева уезжает в Крым. Сначала жила в Гурзуфе, где ходила пушкинскими тропами Аю-Дага, писала стихи, читала книги, рекомендованные Волошиным.
Затем, в начале мая, после целого дня в скрипучей арбе, Марина приехала в Коктебель. Здесь ее встретили Волошин и Елена Оттобальдовна, мать поэта, десятки их гостей. Совсем другой мир! Тем летом она познакомилась с Сергеем Эфроном, который через полгода, в январе 1912-го, станет ее мужем. Легкая, юная, она взбиралась вместе со всеми на Карадаг, участвовала в розыгрышах и спектаклях первого «обормотского» лета.
Скоро к ней приехала Анастасия, которая была поражена переменами в старшей сестре. «Круто завившиеся, выросшие с Москвы кудри (после бритья — чудо!), тронутые золотом солнца кожа, кафра, лицо, шея, руки, ноги от колен голые (тоже в сандалиях) после городских каблуков, но что сандальи!.. шаровары! Мальчишеские широкие — Марина сейчас моложе меня…» Анастасия Цветаева, много лет спустя написавшая свои «Воспоминания», так описала Марин 1911 года. И еще строки: «Волнение ее счастья наполняет меня радостью за нее! За нее, никогда не бывшую счастливой с самого детства, всегда одинокую, всегда печальную». Вероятно, именно в Коктебеле сестры познакомились с феодосийским художником Константином Федоровичем Богаевским и его женой Жозефиной Густавовной. С ними сестры Цветаевы будут часто общаться в феодосийские годы жизни.
В 1911 году Марина и Анастасия приезжали из Коктебеля в Феодосию. Фотолетопись жизни Марины хранит десятки фотографий тех летних месяцев с 1911 по 1913 годы. Смеющаяся, счастливая, в окружении гостей Волошина, рядом с семнадцатилетним Сергеем Эфроном, затем — с дочерью Ариадной.
В мае 1913 года в Коктебеле Цветаева писала:
Моим стихам, написанным так рано,
Что и не знала я, что я — поэт,
Сорвавшимся, как брызги из фонтана,
Как искры из ракет…
Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто не брал и не берет),
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед.
27 июня 1913 года в Феодосии она принимала участие в вечере окончивших Феодосийское реальное училище. Вернувшись в Москву, Марина рассказала больному отцу о «Феодосийском замке» — средневековой генуэзской крепости.
В 1913 году, после смерти отца, сестры решили переехать в Феодосию. Позже Анастасия Ивановна вспоминала: «Когда мы увидели феодосийские улицы, Итальянскую (главную) улицу с аркадами по бокам, за которыми лавочки с восточными товарами, бусами, сладостями, когда сверкнул атлас, рекой разлившийся по прилавку, и его пересек солнечный луч, золотой воздушной чадрой протянулся под арку — и когда из-под арки вышли два мусульманина, унося плохо завернутый шелк, и брызнула нам в глаза синева с плывущими розами, — бороды черней ночи показались нам со страниц Шехерезады, ветер с моря полетел на нас — из Стамбула! И мы поняли — Марина и я, — что мы полюбили его навсегда».
Но сперва была Ялта, где с конца августа до середины октября 1913 года Марина жила с годовалой дочерью, мужем и его сестрой. Они ожидали результатов лечения Сергея в Ялтинском санатории имени императора Александра III для легочных больных. Марина вновь взбирается по тропам Аю-Дага и пишет стихотворение «Встреча с Пушкиным».
Пушкин! — Ты знал бы по первому слову,
Кто у тебя на пути.
И просиял бы, и под руку в гору
Не предложил мне идти.
Не опираясь на смуглую руку,
Я говорила б, идя,
Как глубоко презираю науку
И отвергаю вождя…
В Ялте 26 сентября, в день рождения (по старому стилю), ей подарили записную книжку. Тогда же Марина сделала в ней первые записи. Сохраненная временем, эта книжка донесла нам интереснейшие детали крымских лет жизни поэта. Два года — 1913-й и 1914-й Цветаева вела эту тетрадь в Феодосии и Коктебеле.
В ноябре 1913 года М. Волошин писал Ю. Л. Оболенской: «В Феодосии поселились Марина и Сережа. Устроились они на горе, у дяди и тетки Рогозинского. Те их уплемяннили. Их точно под крыло куриное вместо ее яиц подложили. И об них там заботятся трогательно».
Владельцы дома — Эрнест Морицевич, фотограф, художник-любитель и его жена Алиса Федоровна, пианистка, преподаватель музыки, нежно полюбили молодую семью. Их дом, расположенный на возвышенности, сейчас окружен плодовыми деревьями. Рядом — одноэтажные дома, построенные, вероятно, позже. На единственной известной нам фотографии начала ХХ века он стоит совершенно одиноко, на холме.
Первая феодосийская запись Цветаевой датирована 12 ноября 1913 года. Марина описывает поведение дочери, ее первые слова, внешность, общение Эфронов с Анастасией. Сестра вместе с годовалым сыном Андреем поселилась недалеко от дома Марины.
В. М. Киркевич. Дом Цветаевой
Ариадна училась ходить в саду Редлихов и просторных комнатах дома. Девочка унаследовала огромные голубые глаза Сергея Эфрона. Цветаева записала возглас Волошина при виде Али: «Господи, какие у нее огромные глаза! Точно два провала в небесную пустоту. Они кажутся еще больше век, точно веки их не покрывают!» Поздними вечерами Марина Цветаева гуляла с дочерью при луне, а ночами писала стихи, посвященные Ариадне:
Аля! Маленькая тень
На огромном горизонте!
Тщетно говорю: «Не троньте!»
Будет день…
Верила в необыкновенную судьбу дочери и невольно наделяла ее своими чертами:
Целый день — настороже,
А ночами — черный кофе.
Лорда Байрона в душе
Тонкий профиль…
В конце 1913 года сестры Цветаевы дважды выступали на литературных вечерах. 24 ноября они дуэтом читают стихи на вечере Еврейского общества пособия бедным.
Во время второго (это был «Вечер поэзии и музыки» Феодосийского общества приказчиков), 15 декабря, Марина объявила перед чтением стихотворения «Аля! Маленькая тень…»: «Посвящается моей дочери».
Вот как она описывает в записной книжке реакцию зрителей: Вся зала ахнула и кто-то восторженно крикнул: «Браво!» Мне на вид не больше 18-ти лет, даже меньше. Я никогда еще не была так хороша, уверена и счастлива этим, как эту зиму».
30 декабря Марина и Анастасия Цветаевы выступали на «великосветском балу», организованном Феодосийским обществом спасения на водах. Председателем общества (точнее, феодосийского отделения) был Михаил Николаевич Сарандинаки — поэт, основатель и заведующий гидрометеостанции. Он часто встречался с Волошиным и, вероятно, от него знал о сестрах, поселившихся в Феодосии. К сожалению, в записных книжках Марины Цветаевой нет ни слова о Сарандинаки. Накануне, 26 декабря, Марина написала стихотворение «Генералам двенадцатого года» и собиралась прочесть его на балу.
Новый 1914 год встречали в Коктебеле. Волошин предложил выпить шампанского за Алю и Андрея. «Это было очень трогательно», — записала Марина спустя две недели.
Елена Оттобальдовна Волошина, нежно любившая свою крестницу Ариадну, сфотографировалась с ней сразу после приезда Эфронов в Феодосию. «Моя крастница — всем крестницам крестница!»
В Феодосии молодая семья общалась с мировым судьей Петром Николаевичем Лампси и художником Михаилом Пелопидовичем Латри, внуками И. К. Айвазовского. О Лампси вспоминает Лиза, племянница Редлихов: «Это был полный, черноглазый очень вежливый грек. Он был судьей и дальним родственником Айвазовского. В квартире, обставленной красным деревом, он поил нас чаем, рассказывал о старой Феодосии и, пощипывая гитару, пел романсы…»
Лиза, шестнадцатилетняя гимназистка, жила в те годы в доме Редлихов и, конечно, часто общалась с Мариной и Сергеем, обожала их маленькую дочку. На столе Лизы, среди учебников, две книги Цветаевой — «Вечерний альбом» и «Волшебный фонарь».
Она еще не решила, кем быть — художником или врачом. Вероятно, после насмешки Марины («Выбрать медицину, а не искусство!»), Лиза выбирает судьбу художника. Она стала художником-графиком, в замужестве ее фамилия Кривошапкина. В 1983 году она опубликовала свои воспоминания «В Феодосии», где пишет о тех годах, об их совместной поездке в Коктебель в октябре 1913 года.
Невольно сопоставляя записи Марины Цветаевой и мемуары Елизаветы Кривошапкиной, я поняла, что не так все было безоблачно в то волшебное для семьи поэта время.
Насмешливость, резкость, непримиримость Цветаевой, ее острый ум и склонность к иронии порой очень больно ранили людей, даже самых родных. Только с Волошиным, как запомнила юная Лиза, Марина становилась другой: «Помню, как смотрела она на него, куда исчезала ее самоуверенность».
1 января 1914 года сестры читали стихи на «студенческом вечере» в Феодосийской мужской гимназии. Газеты «Жизнь Феодосии» и «Южное слово» сошлись в том, что Цветаевы «по обыкновению, были очень милы».
14 февраля 1914 года, вероятно, после прогулки по Карантину, старой части города, Цветаева написала стихотворение «Над Феодосией угас…»
Иду вдоль генуэзских стен,
Встречая ветра поцелуи.
И платья шелковые струи
Колеблются вокруг колен.
И скромен ободок кольца,
И трогательно мал и жалок
Букет из нескольких фиалок
Почти у самого лица.
Среди февральских записей того года: «Последние вечера мы с Асей думаем о Розанове. Ах, он умрет и никогда не узнает, как мы безумно его понимали и трогательно искали на Итальянской, в Феодосии, зная, что он в Москве!» В эти месяцы Анастасия и Марина переписывались с писателем и философом В. В. Розановым. Из статьи Владимира Купченко «Марина Цветаева в Феодосии» узнаем, что сохранились четыре письма Цветаевой В. В. Розанову. Марина пишет: «Во всем моем существовании какое-то ликование». «Сейчас так радостно, такое солнце, такой холодный ветер. Я бежала по широкой дороге сада, мимо тоненьких акаций, <…> я чувствовала себя такой легкой, такой свободной». «Сейчас закат; еще различаю, что пишу. На окне большой букет диких тюльпанов. В соседней комнате укладываю Алю. В открытую форточку врывается ветер и шевелит волосы на лбу». Это цитаты из писем выдающемуся философу.
Будет ли Цветаева еще когда-нибудь так счастлива? Подрастает Ариадна. За окнами дома бушует море и неповторимая крымская весна 1914 года. В Феодосии рождаются классические стихи поэта: «Уж сколько их упало в эту бездну…», «Генерал двенадцатого года», «Век юный», «Але»…
Анастасия поселилась недалеко от Эфронов, на Бульварной улице. Сестры часто гуляли по центральным проспектам, без сомнения, вызывая внимание всего города. «Когда мы с Асей идем по Итальянской, за спиной сплошь да рядом такие фразы: «Цветаевы!», «Поэтессы идут», «Дочери царя»… Приказчики провожают нас возгласами вроде: «Погиб поэт во цвете лет».
25 января 1914 года Цветаева записывает: «Скоро едем с Сережей в офицерское собрание. Я в новом платье». А в другой записи подробное описание платьев и своей внешности. «Странно, какой бы модный фасон я не выбрала, он всегда будет обращать внимание, как редкий и даже старинный».
Это был расцвет таланта и красоты Марины Цветаевой. Счастливая, яркая, уверенная в себе, она много пишет в те месяцы и с вызовом читает свои стихи.
Феодосийская газета так откликнулась на выступление сестер на вечере общества приказчиков: «Снова выступали очаровательные сестры Цветаевы… Еще раз обвеяли нас солнечной лаской… Еще раз согрели одинокие одичавшие души! Спасибо милым сестрам. Мы будем любить их не только за то, что они „умрут“, но и за то, что они жили среди нас».
В тот день Марина и Анастасия читали дуэтом стихотворение «Уж сколько их упало в эту бездну…»
Застынет все, что пело и боролось,
Сияло и рвалось:
И зелень глаз моих, и нежный голос,
И золото волос.
А февраль того года был теплым, как часто бывает он теплым и сейчас, когда неожиданно зацветет в городе все, обманувшись теплым февральским солнцем. Марина записывает: «В Феодосии весенние бури с безумным ветром. Яркие лунные ночи. Третьего дня и вера мы — Ася, Макс и я — гуляли до обеда. Были на Караимской слободке и вчера на Карантине. Караимская слободка — совершеннейшая Италия. Узкие улички, полуразрушенные дома из грубого пористого камня, арки, черные девушки в пестрых лохмотьях. Ася снимала. Мы дошли до Митридата, — белого здания с колоннами — в греческом стиле. У входа в помещающийся в нем музей древностей — два старинных льва. Я влезла на одного из них и села боком, как амазонка. Макс стал спереди, около морды. Так сняла нас Ася».
Митридат, как известно, невысокая гора в старой части Феодосии, а не здание, как пишет Цветаева. На вершине Митридата располагался музей древностей, построенный И. К. Айвазовским. Фотография, снятая Анастасией в тот день, 27 февраля, не сохранилась.
Волошин познакомил сестер со своим давним другом — педагогом Александрой Михайловной Петровой. Она была тяжело больна, часто не могла встать после сердечных приступов навстречу гостям, но с материнской нежностью всегда радовалась приходу Марины и Аси.
В Феодосии у подрастающей Ариадны поменялось несколько нянек. Обычно это были молодые веселые девушки, каждая из них чем-то не устраивала Цветаеву.
Одна постоянно пропадала на кухне у Редлихов, другая любила поболтать с приказчиками в лавках, оставив Алю у порога, в пыли, с уличными мальчишками. Марина ничуть не сомневалась в гениальности своей дочери и уже тогда, в 1914 году, покупала для нее немецкие книги, старинные вышитые ковры, картины, гравюры.
В марте Цветаева болела, несколько дней не вставала с постели («болела нога»). Из Коктебеля к ней приезжали Елена Оттобальдовна Волошина, Майя Кудашева и Алексей Толстой с женой, художницей Софьей Дымшиц. В те же дни пешком приходил Волошин с молодым феодосийским художником Людвигом Квятковским в сопровождении коктебельских собак Лапко, Одноглаза и Шоколада.
Почти все записи Цветаевой весны 1914 года посвящены первым фразам Ариадны. Но есть и бытовые зарисовки: портнихи, новые платья, знаменитая феодосийская кондитерская Ресслера, перемена папирос «Кефа» на «Южные», изготовленные на фабрике Стамболи.
30 апреля Марина Цветаева записала: «Аля стоит на зеленой, густо заросшей площадке, с которой видна вся Феодосия. Из окон Редлихов доносится музыка… Трава доходит ей выше пояса… Солнце жжет и сверкает. Цветут сирень и акации. Я сижу на скамейке перед овальным столовым столом».
В тот же день еще одна интересная запись: «Лежим в траве — Ася Кусака и я. Ася положила под голову сумку, я — руки. Пахнет русским настоящим летом. Жужжат мухи и пчелы. Небо — ярко-синее, море сквозь ярко-зеленую траву — еще синей!.. Кусака — кот Эфронов, привезенный в Феодосию в плетеной корзине и подраставший вместе с Алей.
В эти дни Цветаева написала поэму «Чародей», посвященную Эллису — поэту Льву Кобылинскому.
«Второй Пушкин» или «первый поэт-женщина» — вот чего я заслуживаю и может быть дождусь и при жизни… В своих стихах я уверена непоколебимо, — как в Але». Запись 4 мая оказалась пророчески верной.
Из окна комнаты Эфронов (строго на восток) был хорошо виден весь город и Феодосийский залив. 7 мая Сергей Эфрон рассматривал в бинокль броненосец, вошедший в порт.
Майская Феодосия не могла не очаровать Цветаеву: «Как чудно в Феодосии! Сколько солнца и зелени! Сколько праздника! Золотой дождь акаций осыпается. Везде, на улицах и садах, цветут белые. Запах флер д`оранжа — запах Сицилии! Каждая улица — большая, теплая, душистая волна… Сережа обожает феодосийские акации… И он прав: в низких пышных акациях что-то совсем сливающееся с белыми стенами домов, крытых черепицей, — со всем сливающиеся с белыми стенами домов, крытых черепицей, — со всем духом Феодосии».
Во дворе дома Редлихов, как пишет в мемуарах Елизавета Кривошапкина, цвела желта акация, которая называется бобовник «Золотой дождь». А у моря до сих пор деревья белой акации наполняют в мае своим аромат древний город.
В ювелирном магазине Моисея Цвибака на Итальянской улице Цветаева купила шарманку с множеством мелодий (запись от 11 мая 1914 года). Тогда Марина, конечно, не знала, что сын Цвибака — Яша — станет крупным писателем и издателем русского зарубежья. В его книгах, вышедших под псевдонимом Андрей Седых, мы с нежностью читаем о Феодосии 1910-х годов.
Встреча Седых и Цветаевой состоялась в Париже, в годы эмиграции. В книге «Далекие, близкие», изданной в Нью-Йорке в 1967 году, Андрей Седых описал эту встречу и их единственный в жизни разговор. На прощание Цветаева крепко, по-мужски пожала руку издателя, сказав: «Это меня Макс Волошин научил так крепко руку пожимать… Вы знали Макса. Вот вам привет от него — рукопожатие…»
В мае 1914 год Сергей Эфрон начал сдавать экзамены в Феодосийской гимназии, а Марина ездила с Анастасией и ее сыном в Коктебель.
22 мая Цветаева записывает: «Какой у нас сад! Сколько роз! Аля всегда возвращается с прогулки с розой в руке. Утром пахнет Россией, летом, деревней».
В окно и открытые двери дома лилась душистая волна от десятков кустов роз. Прекрасные юношеские стихи рождались в те годы. Стихи еще без пережитых позднее боли, потерь, бедности, неприютности. «Странная вещь: так легко и с такой радостью писать и с таким наслаждением открывать писание!»
Цветаева часть фотографировала дочку стереоскопом, точнее, фотоаппаратом с двумя объективами. Но, увы, ни одного снимка не сохранилось. Уезжая в эмиграцию с матерью, девятилетняя Ариадна Эфрон с сожалением записывает в своем дневнике тот факт, что среди вещей и книг, которые они оставляют в московской квартире, остался и стереоскоп с множеством крымских снимков.
С первого июня Марина с дочерь и котом уезжают в Коктебель. На столе у Елены Оттобальдовны фотография крестницы. Втроем (Марина, Аля и ее няня) они совершают длительные прогулки до Змеиного грота на Карадаге. «Шли мимо высоких песчаных гор, сначала мягкой, ровной дорогой, потом узенькой тропинкой, бегущей до вниз, то вверх… У рыбацкой хижины мы сели в лодку, наклоненную к самой воде… Казалось — мы плыли… В Змеиный грот нельзя было войти, мы спустились в крошечную, ни откуда не видную бухточку. Волны швыряли нас с невероятной силой. Интересно — что сказали бы какие-нибудь очень мирные люди, глядя как мы карабкаемся с Алей по крутым, местами опасным тропинкам?! Мать в шароварах, тонкая, как девочка — дочка в рубашечке — синее небо — грохот моря — высокие желтые горы. Это могло быть 100, 200, 300 лет назад! Ни турецкие узоры на шароварах, ни Алина рубашечка не выдавали ХХ века!… Море этого дня — 12-го июня! — шуми вечно! Вечно стой у этого моря рыбацкий баркас! Тонкая, легкая я в голубых шароварах, не старься!»
На следующий день в Коктебель приехала поэтесса Аделаида Герцык с мужем. Марина долго беседовала с ней сначала в башне Волошина, затем у моря.
Герцык говорила о нетерпимости Марины к людям, о Волошине и его жене Маргарите Сабашниковой, о Коктебеле, каким он был до первого «обормотского» лета 1911 года.
Летом 1915 года Цветаева приезжала из Москвы в Коктебель с дочерью, Анастасией и сестрами Парнок. В записные книжки она вносит список вещей, которые везет в Крым, коктебельские расходы. Например, в знаменитом кафе «Бубны» Марина потратила 21 копейку.
Среди расходов — оплата фотографических принадлежностей, открытки, конверты, кофе, портнихи. «Мы очень весело жили в то лето», — вспоминала в 1992 году Анастасия Цветаева.
В октябре и ноябре 1917-го Марина дважды ездила из Москвы в Крым, надеясь провести зиму с детьми (Ариадной и Ириной) в Феодосии.
В книгу стихов «Лебединый стан» она включила два стихотворения, написанных в Феодосии в 1917 году.
Ночь. Норд-ост. — Рев солдат. — Рев волн.
Разгромили винный склад. — Вдоль стен
По канавам — драгоценный поток,
И кровавая в нем пляшет луна.
Ошалелые столбы тополей.
Ошалелые — в ночи — пенье птиц.
Царский памятник вчерашний — пуст.
И над памятником царским — ночь.
Под стихотворением Цветаева пишет: «Феодосия, последние дни Октября. (Птицы были — пьяные)».
Памятник Александру III сбросили именно в те дни, в чем, кстати, участвовал и феодосийский гимназист Яша Цвибак.
Второе феодосийское стихотворение из «Лебединого стана» рисует город, обезумевший в надвигающемся хаосе:
Плохо сильным и богатым,
Тяжко барскому плечу.
А вот я перед солдатом
Светлых глаз не опущу.
Город буйствует и стонет,
В винном облаке — луна.
А меня никто не тронет:
Я надменная и бедна.
В Феодосии и окрестностях с 1917 по 1921 годы жила Анастасия Цветаева с сыном. После революции Анастасия Ивановна служила в Наробразе, организовывала в Феодосии народные читальни. Сейчас в доме, где она некоторое время снимала квартиру, находится «Музей сестер Цветаевых».
Поездки Марины Цветаевой в переполненных вагонах с октября 1917-го были невероятно трудными. Она записывает: «2 ½ суток — ни куска хлеба, ни глотка воды. Солдаты приносят газеты — на розовой бумаге. Кремль и все памятники взорваны… 16 000 убитых… Читаю. Курю. — Можно ли въехать в Москву?»
Вероятно, в ноябре, во время второго приезда в Феодосию, Цветаева побывала в Отузах (ныне — поселок Щебетовка). Она записывает: «Кофейня в Отузах. (На стенах: большевистские воззвания… позы татар. Лунные сумерки. Мечеть. Стадо коров. Девочка в малиновом до полу платье. Кисеты. Благородство древних рас».
Вернуться в Крым поэту больше не довелось. О Феодосии и море у берегов Коктебеля Марина с Алей часто вспоминали голодной московской зимой 1919 года. Трудно переоценить то, что обрела в Крыму Цветаева. Знакомство с Сергеем Эфроном, дружба с Максимилианом Волошиным и Константином Богаевским. Сад Редлихов высоко над городом, буйство весенней природы в Феодосии. Пушкинские тропы Аю-Дага. Жаркие летние месяцы в Коктебеле. И сотни прекрасных стихотворений.
Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети
Пробьется мое своеволье.
Меня — видишь кудри беспутные эти? —
Земною не сделаешь солью.
