Дневник я нашла спрятанным за батареей отопления в гостиной, когда убиралась в подмосковной квартире, выставленной на продажу после смерти моей старшей дочери Алисы. Раньше я не могла переступить и порог, все собиралась с мыслями и силами, ведь Алису нашли мертвой на асфальте под окнами спальни более полугода назад.

Моя девочка лежала лицом вверх, к небу, к солнцу, с веером рыжих волос и с широко открытыми глазами, выражающими скорее счастье, чем ужас. Счастье, видимо, оттого, что наконец-то отмучилась на этой грешной земле. Но под телом, больше напоминающим сломанную куклу-манекен, нежели красивую миниатюрную девушку, растеклась лужа крови. Мне не довелось это видеть воочию — слава Богу! — только фотографии, которые по моей просьбе отправил на электронную почту один из знакомых оперативников, выезжавший на происшествие. А мертвую Алису поспешили убрать с оживленного центрального проспекта.

Самоубийство или нет? Долго гадать не стали, тем более, что предсмертная записка валялась тут же, на полу спальни, когда вызванный соседями наряд милиции (которую еще не успели переименовать в полицию) вошел в распахнутую настежь входную дверь Алисиной квартиры. По документам она принадлежала мне, но многие годы дочь от первого брака Алиса пользовалась ей, как собственной, ведь мы со вторым мужем и детьми проживаем в столице. Участковый тоже внес свою лепту в классификацию «самоубийство», прибыв на место происшествия без промедления, проведя опрос соседей по горячим следам и вывалив всю имеющуюся информацию оперативникам и криминалисту о «нехорошей квартирке».

Я тянула и тянула с продажей пустующего после Алисиной смерти жилья, а счета за оплату коммунальных услуг множились и множились. Пора было что-то решать, потому что арендовать квартиру, в которой произошло самоубийство (или все же — убийство?), никто не хотел. Да и с продажей, я подозреваю, возникнут проблемы по той же причине, поэтому обратилась в московскую фирму недвижимости, чтобы никто из покупателей о трагедии не прознал раньше времени.

И вот я здесь. Приехала с рабочими, чтобы выкинуть рухлядь и навести косметический ремонт перед появлением первых претендентов на освободившуюся жилплощадь. Не знаю, как сейчас, но раньше это называлось «подшаманить». Нанятые гастарбайтеры сгребали тряпье без разбора в мешки, непригодную мебель сносили к мусорному контейнеру во дворе.

Дневник Алисы нашелся бы и раньше, если бы тяжелые ночные шторы в гостиной не прикрывали окно полностью. Но полгода назад дежурный наряд милиции вкупе с участковым не стали упорствовать с обыском квартиры. Для них все стало ясно с первого взгляда: окно в спальне — нараспашку, предсмертная записка брошена на полу. Криминалист ничего подозрительного ни на подоконнике, из которого шагнула Алиса, ни на ее теле не обнаружил. Следы борьбы или сопротивления тоже отсутствовали. Вывод напрашивался сам собой: очередная наркоманка свела счеты с жизнью, не дожидаясь ломки. Такая нестыковочка, что в крови дочери потом не обнаружили и следа от дури, никого не заинтересовала и не насторожила. Дело поспешили закрыть.

В пыльной гостиной с засаленными ручками шкафов царил полумрак, несмотря на то, что окна выходили на южную сторону. Может быть, для того, чтобы не было видно грязи? Я не рискнула снять в прихожей уличную обувь, и теперь под ногами хрустели осколки стекла. Алиса мне сказала за месяц до своей смерти, что последние квартиранты сбежали в спешке по каким-то неведомым причинам. Знаю наверняка, что редкие квартиросъемщики заботятся о чистоте чужого жилья. Но и моя дочь не часто наводила хотя бы относительный порядок. И вообще — она не любила день, она любила ночь, ведь ночью все кошки серы. И в ночном клубе никто не поинтересуется, каково у тебя на душе, потому что никому до этого нет дела.

Наверное, странно выглядит со стороны, что я не оплакиваю собственную дочь, читая ее личный дневник. Но мне есть оправдание: я выплакала все слезы еще при жизни Алисы…

Иногда мне кажется, что дальнейшие события совершены дочерью только для того, чтобы сделать мне больнее. Признаться себе в том, что ненавидишь мать, могут далеко не все. А Алиска, если и признавалась, то не понимала до конца, какую разрушительную силу культивирует внутри себя. И сколько я ни пыталась доказать свою материнскую любовь к ней, чтобы приуменьшить ненависть — попытки оказывались тщетными. Но зачем для мести матери убивать себя? Не значит ли это, что себя по каким-то причинам Алиса ненавидела еще больше?

 

Глава 1

Крошка Алиса

О том, что я — шлюха, я узнала от собственной мамы еще в тринадцать лет, когда пришла из школы в семь часов вечера. Это всего лишь на час позже назначенного времени, но мать орала, что я — шлюха, отняла у меня хорошую одежду и обвинила в том, что я пила пивко, хотя я еще не знала, что пивко можно с кем-то пить на улице.

1993 год

Мы и в «бутылочку» играли с друзьями, осторожничая, целуя друг друга целомудренно в щечку, даже когда точно знали, что родители нас не видят. Иногда после уроков мы собирались у нашего одноклассника Ромки, чтобы послушать музыку, пообщаться и потанцевать. Только у Ромки из всех нас была хорошая аппаратура и классные аудиокассеты.

(Из дневника Алисы)

Я — мама непутевой девочки Алисы. Листая скрюченные, как в припадке, страницы общей тетради-дневника, постоянно ищу себе оправдания, вспоминая все то, о чем читаю, только находясь по другую сторону баррикад. Откровения моей дочери были страшными. Кое-что я знала наверняка, кое о чем догадывалась и раньше, но…

Менее страшными они не становились…

Моя дочь родилась в олимпийский 1980-й год. Я хотела назвать ее Олимпиадой, Липочкой по-домашнему. На мой взгляд — очень мило и оригинально, но родственники со стороны мужа возроптали. Пришлось экстренно выискивать другое имя. И дочь стала Алисой, как главная героиня Льюиса Кэрролла. Говорят, что имя определяет жизнь. Может, если бы я ее назвала по-другому, судьба моей дочери не была бы столь трагичной? И она не искала бы сказку там, где ее не могло быть по определению. Или название всему этому кошмару — перестройка?

Перестройка… Непростое время, когда целое поколение подростков оказалось не только не у дел, но, как выяснилось много лет спустя, попало под действие антирусской или антироссийской доктрины извне, направленной на развал и уничтожение сильного государства. И дети перестройки вовсе не виноваты в том, что наркотики стали их стилем и смыслом жизни. Они — потерянное поколение, появление которого будет аукаться и столетие спустя, как последствия Великой Отечественной войны, выкосившей миллионы трудоспособного населения. Перестройка оказалась не менее разрушительна, чем война.

Эти события могли происходить в любом городе бывшего Советского Союза, но речь пойдет о Подмосковье, где за бандитское лидерство в глубокое доперестроечное время сражались Люберцы и Долгопрудный, Раменское и Солнцево, Коломна и другие, не менее известные на слуху, города. Криминогенная обстановка зашкаливала за все возможные пределы. Стенка на стенку бились разделенные чьей-то безжалостной рукой городские кланы.

Помнится, лет в двенадцать я шла из школы, когда на соседней улице заборный штакетник в один момент разлетелся на колья и превратился в «оружие пролетариата» за неимением под рукой булыжной мостовой. Поле боя оглашали дикие выкрики нападавших и обороняющихся. Вы можете удивиться, но матерных слов я тогда не знала, поэтому для меня выкрики дерущихся были просто какофонией звуков. А я сама, испугавшись до смерти, забилась в угол хлипкого сарайчика, поскольку в то время мы с семьей жили в собственном деревянном доме, расположенном хоть и в центре города, но среди ему подобных. Многоэтажки еще не успели захватить частный сектор. Так вот, спряталась я в сарайчике, чтобы переждать побоище, и долго потом не могла выйти, опасаясь нарваться на кого-то из оголтелых бойцов.

Желтой прессы в социалистическом государстве в принципе не существовало, а разборки будущих перестроечных братков и рэкетиров замалчивались, насколько возможно, погребенные среди милицейской нетленки.

Когда город поделился на группы и кланы? Неизвестно. Мой папа рассказывал, что в конце пятидесятых такого не существовало. Могли, конечно, ребята подраться из-за девушки, кому-то наподдать, и ножичком подрезать могли, но это были обычные мужские разборки, безо всякой примеси уголовщины. Мне же довелось жить в иной действительности, где «фабричные», «совхоз», «лыжники», «голубятня» и другие городские группировки имели свои территориальные претензии…

В первый раз я вышла замуж сразу после окончания школы. Это произошло потому, что мама со мной не разговаривала об интимных сторонах жизни. В советское время это было не принято, стыдно, да и вообще, как высказалась одна дамочка во время телевизионного шоу: «В Советском Союзе секса не было». Правда, как она же утверждала позднее, из эфира вырезали часть фразы: «…Секса не было, а была любовь», — но абсурдность и при таком раскладе оставалась. Вся аудитория, включая телезрителей, рухнула на пол от смеха: почему же мы еще не вымерли, как мамонты?! А фразочка стала крылатой.

Тем не менее, забеременела я сразу же, как переспала с первым своим более чем настойчивым ухажером, откуда дети берутся, познав на практике. Родители нас быстренько поженили, поскольку по существующим нормам морали разведенки и матери-одиночки в Советском Союзе приравнивались к легкодоступным женщинам.

Несмотря на мои каждодневные старания, ячейка общества у нас с мужем не сложилась, ведь я хотела видеть точно такую же семью, как моя собственная, в которой я появилась на свет. Где почитали старших, где любили всех родственников, невзирая ни на возраст, ни на занимаемые должности, ни на особенности характера, где на праздники собирались большим дружным семейством за одним столом, вмести ездили за грибами, квасили капусту. Где никогда не слышалось мата, а слово «мужик» было ругательным. Лишь много лет спустя я поняла, что мечта о подобной семье утопична изначально, потому что таких идеальных семей единицы не из сотен, а из тысяч.

К тому же у нас с мужем обнаружились совершенно противоположные представления о семейном отдыхе: я любила цивилизованное времяпрепровождение где-то в санатории или в доме отдыха, чтобы хоть раз в году отойти от уборок квартиры и кухонного рабства, а муж тащился от турпоходов, заездов в турбазы с удобствами в кустах и от ежегодных рыбалок на Ахтубе. И если двух-, трехдневные походы пережить я еще могла с горем пополам, то двухнедельная Ахтуба в августе на сорокаградусной жаре в палатках — увольте! — не для меня.

Все это выявилось значительно позже, а в тот момент, когда я узнала о своей беременности, мамина реакция показалась мне дикой и кощунственной:

— Марш сейчас же на аборт!

Об этом и думать не хотелось. Во-первых, это больно и сейчас. Что будет больно потом — не думалось вовсе. Во-вторых, медицина в то время была, мягко говоря, не на высоте, и огромное количество проабортированных женщин становились бесплодными. А я хотела иметь собственных детей, хотела продолжения себя в веках, видя в этом главное женское предназначение, так что рисковать не стала. В-третьих, если уж так случилось, то — надо рожать, ведь будущий папаша скакал вокруг меня диким сайгаком от счастья, что я стану его женой. Кстати, и сообщать о приятном известии моей маме отправился он.

Свою дочь Алису, рожденную в этом скоропалительном браке, я любила всегда, но воспитывала ее, сама оставаясь ребенком, а значит — максималисткой, не терпящей никаких полутонов, полумер, полудоговоренностей. Компромиссов для меня не существовало в принципе. В чрезмерной опеке своего чада я видела главную задачу заботливой матери. А сколько раз я отбивала маленькую Алису у колошматившего ее отца Леши, моего первого мужа?! Но что-то вкусненькое — ей, а красивое платьишко и туфельки при тотальном дефиците — ей, а связать красивую кофточку и шапочку, а перешить — вручную! — цигейковую шубку, а почитать на ночь книгу, да и не на ночь тоже — ей! Ей! Ей! А свозить в театр или в кино… Если в зубах, как кошка, не носила!

Вот только общеобразовательных пособий по психологии в продаже не было, поэтому никто мне не поведал, что любые жизненные моменты нужно проговаривать с ребенком вслух, а не только заражать личным трудовым примером. Я же чистосердечно полагала, что Алиса увидит, как я постоянно пашу на работе, дома, на даче, и поймет, что нужно обязательно трудиться, чтобы достичь чего-то в жизни. И еще — никто мне не сказал, что нельзя держать деньги в квартире открыто, чтобы не соблазнять тонкую и ранимую душу подростка. От соблазна взять деньги, оказывается, мало кто может удержаться, особенно ребенок. Но это я узнала гораздо позже и не смогла предотвратить дальнейших событий.

Или все было предопределено изначально?

Чем старше становилась дочь, тем сложнее было находить с ней общий язык. Мои родители рьяно взялись помогать, но мне виделось, что они слишком балуют Алису. Хотя проблемы оказались куда глубже, чем я могла себе представить в самом кошмарном сне.

Когда выходишь замуж в семнадцать лет, не думаешь, что вторая половинка может наградить твоего ребенка наследственными заболеваниями, особенно теми, которые скрыты от посторонних глаз. Например, психическими. Тем более, что они не проявляют себя никоим образом до поры до времени. После десяти лет замужества за истеричным мужиком, который после каждой выпитой рюмки водки становился буйным и перебил во время своих истерик горы посуды, дверных и оконных стекол, я так и не поняла, что имею дело с шизофреником. Благо — на меня он руку не поднимал, а то бы «семейная идиллия» закончилась значительно раньше.

Только когда его мама — моя бывшая незабвенная свекровушка — стала проявлять чудеса ораторского искусства во время частых приступов неконтролируемой агрессии, при которых связанные фразы в ее устах становились набором слов, я призадумалась и, признаюсь, сильно испугалась. Если свекровь больна шизофренией, которая, как известно, не дает осечек и передается следующим поколениям, тогда становились понятны истерики мужа, а психическое здоровье моей, на тот момент — единственной, дочери подвергалось невероятному риску, потому что, насколько стало известно, болезнь передается через поколение. Я настойчиво отгоняла от себя страшные мысли, но теперь присматривалась к дочери с пристрастием.

В десять лет моя Алиса ничем от сверстниц не отличалась. Да, звезд с неба не хватала, но и в отстающих не ходила. А сколько мы стихотворений с ней выучили наизусть! А сколько книг прочитала она сама, и сколько я ей перечитала вслух, потому что у Алисы обнаружилось плохое зрение… Но успокоилась я рановато. Как только наступил определенный период становления личности и взросления, проблемы повылезали одна за другой.

Когда дочери исполнилось тринадцать лет, переходный возраст зацвел ярким цветом. Он сносил мозги даже у относительно здоровых детей, а у моей дочуры… Однажды я возвращалась раньше времени с работы и свою дочь увидела издалека: она вышагивала с подругой по другой стороне улицы около нашего дома в обтягивающих ярких лосинах по той моде и в моем черном бюстгальтере! Это был довольно закрытый вариант, но тем не менее — нижнее белье! Я перебежала дорогу, сгребла Алиску в охапку и потащила волоком домой. А она упиралась! Считая, видимо, что очень красиво одета. Дома я ей, конечно, всыпала по первое число, потому что была в ярости:

— Алиска! Как ты могла выйти в таком виде на улицу?! Ты хотя бы имеешь элементарные представления о приличии?! В таком виде могут только шлюхи снимать мужиков! А ты вырядилась как шлюха! Как шлюха! Ты слышишь меня?

Это был первый звоночек психической неадекватности дочери, решившей прогуляться по улице в бюстгальтере. А сколько было потом… Уже не звоночков, а набатов. Может, я и была чересчур строга с ней, но лишь потому, что любила Алису и хотела ей добра.

Не желанием ли добра вымощена дорога в ад?

Кстати, тот мальчик, о котором упоминает в дневнике Алиса, Роман, погиб два года спустя, прыгая в глубокий овраг на самодельной тарзанке. Для всех одноклассников, включая Алису, это стало шоком. Первая смерть ровесника. Тогда тарзанка была повальным подростковым развлечением, за неимением ничего лучшего. Злополучная толстая веревка крепилась к ветке дерева над оврагом, но перетерлась около узла. Рома сломал позвоночник, когда она оборвалась. Скорая помощь не довезла мальчика до больницы. Алиса несколько дней была в трансе от этой нелепой смерти.

А в нашу и без того непростую жизнь вмешалась перестройка, покорежившая не тысячи — миллионы людских судеб, но хуже всего досталось тому потерянному поколению, к которому принадлежала моя дочь. Их в школе учили социализму и коммунизму, а за окнами школы уже процветал махровый капитализм со всеми вытекающими последствиями.

Если устоявшиеся взрослые мозги закипали от развала Советского Союза, мнимой демократии, откровений «Архипелага ГУЛАГа», сексуальной революции с ночными телепередачами «Об этом», от дешевых ярких тряпок, более напоминавших проституточный прикид, от лившегося рекой спирта «Роял», ядовитой шипучки из пакетов «Упса», куриных «ножек Буша», бандитского разгула и наркоты, вылезшей из подполья, то неокрепшие души подростков улетали прямо в ад.

Обезумела вся страна, скупая какие-то акции, постоянно меняя дензнаки, отоваривая нищенские продовольственные карточки, сражаясь с пирамидами Мавроди… Инженеры переквалифицировались в разнорабочих и продавцов, бандиты — в бизнесменов, комсомольцы — в челноков, привозивших из-за бугра тряпье… Партийная верхушка «прихватизировала» все, до чего смогла дотянуться, а ярые коммунисты не менее рьяно вдруг уверовали в Бога.

Каждый выживал, как мог. Человеческая жизнь не стоила и ломаного гроша!

Именно в этот 93-й разухабистый год мой неадекватный муженек Алексей отчебучил такое!.. Я уже упоминала, что не хотела и думать о поездках в Астрахань в августовскую жару на рыбалку, а муж буквально бредил ими. Раньше он ездил с друзьями на их машинах, но год назад мы купили легковушку «Таврию», которую супруг непременно хотел опробовать в действии. То есть поехать на собственной машинюшке — по-другому это чудо техники назвать невозможно! — в дальнее путешествие. Компанию, с которой он ездил, я знала хорошо по общим вылазкам на пикники: и мужчин, и их жен, и детей, поэтому спокойно отправила дочь вместе с папашей на машине. Но в этом году поездка на Ахтубу вдвоем с отцом стала для Алисы первой и последней.

Городского телефона у нас в квартире не было, поэтому я ждала приезда мужа и дочери пятнадцатого августа. Дата была неточной, могли и раньше приехать, могли — позже. Но в память впечаталось именно это число, потому что мне на работу позвонила незнакомая женщина.

— Здравствуйте, вы меня не знаете. Я — Сима Перлова. Не волнуйтесь. Алиса у нас, — у меня внутри все похолодело, и я начала по стенке сползать вниз, чувствуя внезапную слабость в ногах, а женщина продолжила. — На трассе у вашего мужа поломалась машина, и он отправил дочь Алису в Москву с нами: мы тоже ехали с Ахтубы.

Тупея от навалившейся информации, я смогла только спросить, с большим трудом подбирая слова:

— Мы — это кто?

— Мы с мужем. Это было еще вчера. Мы приехали в Москву ночью, поэтому звонить не стали. Да и домашнего телефона у вас нет. Алиса у нас заночевала, а теперь вы можете ее забрать.

— А попросите Алису к телефону, пожалуйста, — еле ворочая онемевшим языком, прошептала я.

Голос не слушался. «Моя доченька у неизвестных людей! А вдруг они что-нибудь ей сделали?! А вдруг — это извращенцы?!» — метались подбитые страхом мысли.

— Да, конечно, — бодро сказала незнакомка, и трубка тотчас перекочевала к Алисе.

Называю Симу незнакомкой, потому что с таким же успехом она могла назваться любым другим именем. Первым делом я, конечно, спросила, даже не поздоровавшись с дочерью:

— Алиса, у тебя все хорошо? Кто с тобой?

Простодушная моя девочка, которая НИКОГДА — я ее даже в больнице не оставляла одну! — не ночевала у чужих людей, прощебетала:

— Здравствуй, мамочка! Мы вчера так хорошо попутешествовали. А когда ты за мной приедешь?

Услышав Алискин голосок, я немного успокоилась, но тревога за дочь не оставляла меня:

— Алиса, дай-ка трубочку тете Симе.

— Да, я вас слушаю, — отозвалась незнакомка.

— Спасибо вам огромное за мою дочь. Как мы с вами договоримся? Куда мне подъехать?

— Давайте, мы с мужем привезем девочку на ваш вокзал? Вы же приедете в Москву на электричке? Когда сможете?

— В нашем направлении с десяти утра до двенадцати технический перерыв, поэтому поезда не ходят. Я смогу подъехать к половине второго. Давайте, чтобы не потеряться, договоримся, что встретимся у пригородных касс.

— Согласна. Мы будем вас ждать, — и повесила трубку.

Только спустя пять минут, выбегая с работы, я сообразила, что не записала хотя бы домашний телефон этой самой Симы. А вдруг мы разминемся? Где мне искать Алиску в многомиллионной столице? Хорошо, что рядом не было моего придурка-мужа, а то бы я его просто прибила. Отправить родную тринадцатилетнюю дочь фактически автостопом, с неизвестными людьми! Как чемодан? Это у меня в голове не укладывалось!

Слава Богу! Хоть тогда в Бога я не верила, как и большинство советских граждан, воспитанных в атеизме, но это был первый раз, когда я вознесла хвалу Богу. Слава Богу! Все обошлось! И я обняла мою лягушку-путешественницу через полтора часа после звонка тети Симы, ровно в половине второго дня.

Я еще долго пытала Алису об этой поездке, выспрашивая новые подробности, не в силах сложить два и два. А вдруг что-то было не так? Как выяснилось, «не так» было всю поездку. Муж постоянно пьянствовал с друзьями, забывая покормить дочь, оставляя ее одну на берегу около палатки, не озаботившись, что на маленькую тринадцатилетнюю девочку могут напасть пьяные мужики. Алиска кормилась подножным кормом, иногда папаня приносил улов, который тут же варили в котелке, чтобы не заморачиваться. Этой похлебкой Алиса и питалась с утра до вечера. Наличные все до копейки были пропиты, поэтому ребенка отправили обратно почти автостопом. Это мне потом вкручивалось Алисой по наущению ее папаши. А вот что я прочитала о той поездке сейчас в дневнике.

Я сидела на пустынном острове в полном одиночестве, как Робинзон, потому что никуда с него не могла выбраться. Отец уезжал на лодке, а я была предоставлена сама себе сутки напролет. Моими развлечениями стало загорание и купание в Волге, да приготовление непритязательной пищи на костре. Я даже толком не помню, что ела. Куда пропал папаша, мне было непонятно. Видимо, с какой-то бабой развлекался, но у меня тогда таких мыслей не возникало. Единственно, что хорошо запомнилось — мое необычное возвращение из Астрахани в Москву.

1993 год

По дороге у отца сломалась машина, и он, недолго думая, отправил меня в Москву с двумя совершенно незнакомыми мужчинами. А может, это был опять ход конем, чтобы с той бабой продлить отпуск?

(Из дневника Алисы)

Этого я не знала. Честно — не знала! Мне-то оба врали, что Алиса ехала с супружеской парой. Даже один из мужиков оказался умнее папы

Леши, прикрывшись собственной женой Симой, чтобы дозвониться до меня. Я ведь за такое путешествие вполне могла подать в суд на случайных попутчиков.

На придурочного мужа я просто накинулась с кулаками, увидев его на пороге квартиры через три дня. Никакой ответственности! Моего единственного ребенка доверить неизвестным людям! Знала бы, что это были двое мужчин, сразу развелась бы к чертовой матери! Потому что все, что происходило дальше, зависело в том числе от этого, казалось бы, незначительного эпизода. НО АЛИСА ТЕПЕРЬ НЕ БОЯЛАСЬ САДИТЬСЯ В МАШИНУ К НЕЗНАКОМЫМ МУЖЧИНАМ!

Больше я их вдвоем никуда не отпускала. Хотя нельзя сказать, что Алискин отец не любил ее вовсе. Заботился, как мог. Другое дело, что его не научили этому в собственной семье, где он слыл мамочкиным любимчиком. Сейчас можно перебирать до бесконечности стопки сделанных им собственноручно фотографий и слайдов, где Алиса отрабатывает первые шаги, танцует снежинкой в детском саду, играет на пианино, рисует акварелью, гуляет в парке… А несколько раз папаша устраивал Алисе фотосессии, обряжая в разные платьишки и подкрашивая моей косметикой…

Когда я стала встречаться с Вадиком, мне было пятнадцать лет. Мать застала нас одних дома, после чего она сделала вывод, что я — последняя шлюха. Я никогда не считала себя таковой, как впрочем — не считали и мои школьные друзья и подруги. Но зачем жить, если собственная мать считает меня подзаборной шлюхой? Я нашла дома упаковку фенозепама и выпила все двадцать пять таблеток. Последнее, что помню: я зачем-то пошла в школу в театральный кружок. Дальше — провал, а проснулась я уже под капельницей. Надо мной склонилась мама и с непонимающим видом на меня смотрела.

1995 год

Моя дочь хорошела с каждым днем. Весной Алисе исполнилось пятнадцать. И хотя роста она оставалась небольшого, ее фигурке наверняка завидовали многие подружки, а молодые люди шеи сворачивали, проходя мимо. Что когда-нибудь моя дочь влюбится — не оставляло сомнений. И вот появился на горизонте тот самый смазливый мальчонка, от которого у нее снесло башку. По-другому дальнейшие события нельзя охарактеризовать. Видя бескрайнее счастье в ее глазах, я старалась не вмешиваться, чтобы неосторожным словом не спугнуть первую любовь моей девочки.

Я только иногда с осторожностью расспрашивала Алису о новом друге, стараясь выведать побольше, но она отмалчивалась, отделываясь одной-двумя фразами, из которых я поняла, что избранник моей дочери воспитывался в хорошей семье. Сын адвоката. И я успокоилась.

Однажды… Вот и опять случилось то самое «однажды», ведь тайное всегда становится явным рано или поздно. В тот момент я не поняла, насколько роковым стал мой неожиданный визит домой в обеденное время, когда я решила заскочить всего на пару минут, чтобы сгрузить в холодильник купленные по случаю продукты. Тогда все доставалось по случаю и с большим трудом, поэтому сохранность добытого провианта была почти святой обязанностью. Но суть в том, что я оказалась дома, когда должна находиться на работе.

Дочь встретила меня на пороге в неглиже. На ней были только трусики и тонюсенькая маечка на бретельках. Я спросила, еще ничего не подозревая:

— А почему ты в таком виде, ведь в квартире не жарко. Иди-ка ты оденься, — но она не уходила, встав в дверном проеме и заведя странный разговор ни о чем, как будто время тянула.

Я слушала ее пустую болтовню, снимая в прихожей сапожки и куртку, все больше настораживаясь. И моя обостренная интуиция не обманула: из спальни послышался шорох.

— Алиса, а там кто?

Она промолчала, а я, предчувствуя недоброе, фурией влетела в спальню. Там я увидела мою(!) разобранную постель и стоящего истуканом одетого, но смущенного мальчика чуть постарше моей дочери. Поняв все с первого взгляда, я вытолкала Алису вон из комнаты, закрыла за ней дверь, а сама начала отчитывать этого недоноска, который пытался переспать — или переспал?! — с глупой малолеткой. Уж не повторяется ли моя история с ранним замужеством? Мне только этого не хватало! Как я сдержалась и не пришибла его, до сих пор удивляюсь!

— Ты понимаешь, что сейчас я могу вызвать наряд милиции и написать заявление о совращении малолетней?! Ведь ей нет даже шестнадцати лет! Ты понимаешь это, ублюдок?! Я нажму на такие рычаги, что никакой папочка-адвокат тебе не поможет! Ты знаешь, что делают в тюрьме с развратниками? Или тебе, урод, разъяснить поподробнее?! — орала я как потерпевшая.

А, собственно, потерпевшей я и была. А потом не выдержала и, схватив его за лацканы отглаженного чистенького пиджачка, зашептала, чтобы дочь за дверью ничего не услышала:

— Так вот слушай сюда. Если я тебя еще хоть раз увижу с Алисой — заявление будет написано. А теперь — пошел вон!

В его глазах мелькнул неподдельный страх, и парень быстренько прошмыгнул мимо меня в дверь. Только его и видели! И он действительно пропал с Алискиного горизонта навсегда. Скорее всего, с его стороны никакой влюбленности и не было, только обыденная пацанская похоть, которую он и удовлетворял, пользуясь влюбленностью Алисы. Только как ей это объяснить?

Я видела заплаканные глаза дочери несколько дней, а потом вроде бы все утряслось. Собственно, вдаваться в подробности мне было некогда: работа на заводе и постоянное добывание продуктов, чтобы худо-бедно накормить семью, отоварив бумажки, называемые «талонами», отнимали все силы. Стояние в бесконечных очередях, где писался на руке шариковой ручкой порядковый номер, переклички каждые полчаса и изгнание неотметившихся, вплоть до серьезных потасовок с мордобитиями за место под солнцем. Вы, избалованные продуктовым изобилием, даже представить себе не можете, каково это!

Могла ли я подумать, что кошмар с Алискиной первой любовью только начинался.

Две недели спустя после неурочного прихода домой мне позвонили на работу:

— Вы Татьяна Васильевна Уварова? — задали вопрос официальным тоном, не предвещающим ничего хорошего.

— Да, я. А кто вы?

— Вас беспокоят из городской больницы. Вашу дочь, Алису Уварову, привезли по «скорой». Приезжайте к нам. Не забудьте с собой взять паспорт и свидетельство о рождении дочери.

Спросить: «Что случилось?» — не успела, потому что на том конце провода бросили трубку, а определителей номеров тогда не существовало, так что перезвонить не удалось.

Подхватилась и побежала через весь город. Даже не помню, как добралась до больницы. «Может, аппендицит? Или отравилась чем-то в школьной столовке?» — что еще я могла думать, пока неслась по сугробам через парк, поразмыслив, что ехать на общественном транспорте еще хуже: пока простоишь на автобусной остановке, пока доедешь — продрогнешь до костей. Ангина обеспечена!

Насторожилась я в ту минуту, когда мне сказали в окошке «Справочная», что Алису положили не в хирургию или инфекционку, а в терапевтическое отделение. Я ожидала чего угодно от экстренной госпитализации: отравления, переломов, сотрясения мозга, аппендицита, — но услышенное от лечащего врача, повергло в шок: дочь пыталась покончить с собой. Мне доходчиво объяснили, что ей уже сделали промывание желудка. К счастью, в кармане куртки обнаружилась обкладка фенозепама, поэтому врачи знали, с чем имеют дело.

Дура я, дура! Говорили же с телеэкранов: не оставляйте сильнодействующие лекарства где попало! Мне давным-давно выписывали фенозепам в период гормонального сбоя, когда выявили эндокринное заболевание. Я не могла контролировать свои эмоции и засыпла с трудом. Таблетки я решила не пить, потому что они вызывали сильную сонливость не только ночью, но и днем. Остатки валялись в коробке из-под обуви, вместе со всеми остальными лекарствами на всякий случай. Вот теперь этот случай я сама себе устроила.

«Стыд-то какой! Как я в глаза сослуживцев посмотрю?» — почему-то мелькнула первая мысль. В то время боялись любой нелицеприятной огласки. Как там, у Грибоедова в «Горе от ума»: «Ах, боже мой! Что станет говорить княгиня Марья Алексевна?» Век сменился, а нравы остались те же.

В найденной обкладке в кармане Алисиной куртки не хватало восьми таблеток. А вовсе не двадцати пяти, как она написала позже в дневнике. Ее бы просто не откачали. Хорошо, что дочь не выпила больше, а, испугавшись за свою жизнь, вышла на улицу. Холодея от ужаса, представляю себе ситуацию: я прихожу с работы, дочь спит, и я ее не бужу до утра… Да, Алису бы уже не спасли! Воображение у меня всегда было бурным.

Позже я прочитала скудную информацию, что смогла нарыть о суицидниках в доинтернетовский период и выяснила, что такой способ «ухода» выбирают не те, кто решает окончательно свести счеты с жизнью, а кто хочет припугнуть близких родственников и добиться чего-то от них таким экстравагантным способом.

Подробности инцидента я узнала от подруг дочери, созвонившись с ними позднее по телефону. Девочки рассказали, что после того, как Алиса под действием фенозепама вышла из дому, до школы она добрела на автопилоте: шла по заданному направлению, не соображая ничего. К счастью, дочь не осталась сидеть на заснеженной скамейке, а направилась на театральный школьный кружок, где в это время находились ее близкие знакомые. Там Алисе и стало окончательно плохо: она отключилась. Школьники, наверное, растерялись бы, не зная, что делать, но с ними в актовом зале занималась руководительница кружка — учительница литературы, которая и вызвала скорую помощь, поэтому дочь успели спасти.

А пока в больнице на все мои расспросы по поводу самочувствия Алисы лечащий врач разводил руками:

— Мужайтесь, мамочка, дочь вам придется самой выхаживать. У нас для этого персонала нет. А дальше — будем надеяться на сильный молодой организм.

Осталась на ночь в восьмиместной палате с дочерью, потому что Алисе меняли капельницы одна за другой. Рядом на кровати, к счастью, никого не оказалось. Даже спала я вполуха-вполглаза, часто вставала и наклонялась над ней при тусклом свете коридорных ночников и лунного свечения из окна, чтобы послушать, дышит ли дочь. Алиса спала, подложив под щеку кулачок, как в далеком детстве: тихо-тихо, как ангел, мирно посапывая. И чему-то улыбалась во сне. Такого безмятежного выражения лица я давно не видела. Только ее кожа была неестественно-бледного оттенка.

Как я пережила ночь после Алискиного суицида, а потом еще несколько дней ожидания переломного момента с моим больным сердцем? Не знаю. Откуда черпались силы? Не знаю тоже. Тем страшнее было на следующий день, когда Алиса внезапно очнулась. Вдруг раз! И открыла глаза. Но это будто была не моя дочь, а ничего не соображающее растение, которое не говорило, а издавало лишь нечленораздельные звуки. Ее речь была бессвязной! Она не могла ответить даже на простейшие вопросы.

И ЗАБЫЛА СВОЕ ИМЯ!

А вдруг дочь останется такой навсегда?

Я на себе вытаскивала Алису в коридор, чтобы довести-донести до общего туалета, под сочувственные взгляды шести соседок по палате, и так же под их гробовое молчание водворяла ее обратно на непростиранное, драное больничное тряпье со старым вонючим тюфяком-матрацем и комковатой подушкой. Завхозами больницы растаскивалось все подчистую. Хорошо хоть никакими расспросами бабульки-соседки меня не донимали.

От врачей я узнала, что для нас с дочерью испытания не закончились, ведь налицо, как ни крути, попытка суицида. По закону Алису должны тут же поставить на учет в психдиспансер. В советское время сняться с такого учета было практически невозможно. И тогда — прощай институт, прощай нормальная работа, ведь при поступлении требуется справка, что ты не состоишь на учете психиатра. Что бы оставалось моей единственной дочери, моей кровиночке? Подъезды мыть? Не такой участи я хотела для нее.

Так уж повезло до этого момента, что мне ни перед кем не приходилось прогибаться, а сейчас пришлось унижаться перед врачами и психиатрами, атакующими меня и непутевую Алиску, кланяться им в ножки, давать взятки… То есть пройти все круги, чтобы дочь отпустили домой, а не положили в психушку, где плохая наследственность от папочки Леши, не оставила бы Алисе никаких шансов. Там из нее попросту могли сделать овощ. В советское время психушку боялись, как огня. Страхи сами собой витали в воздухе. Но местные врачи строго-настрого наказали, чтобы в ближайшее время я глаз с Алисы не спускала, иначе попытка суицида может повториться. Наверняка повторится.

Я и сама это понимала. Взяла отпуск за свой счет и сидела с дочкой дома, отвлекая ее от дурных мыслей чтением книг вслух и прогулками по парку. Мы с Алисой пекли пироги, вязали шарфики, шили ей новое летнее платье… Даже в магазин я отправляла мужа, который перманентно существовал рядом, но мало проявлял внимания и заботы по отношению к нам обеим, а после выписки из больницы — вообще ушел в загул: приходил домой пьяный, дебоширил, хотя врачи запретили нервировать Алису. Любой инцидент мог вызвать срыв и новую попытку суицида с ее стороны. И тогда постановка на учет в психодиспансер — неизбежна.

Когда муж в очередной раз пришел пьяным, начал орать и громить все вокруг, я поймала себя на шальной мыслишке, что хочу его убить. Из-за ребенка, которому нельзя волноваться, я захотела убить мужа Алексея прямо сейчас, сию же минуту! И потом этих мыслей испугалась: ну, убью, а дальше что? В тюрьму? А с кем психически неуравновешенная дочь останется?

И я приняла решение, которое назревало несколько последних лет: развестись с мужем немедленно, а на сегодняшний момент — убрать его из нашей с дочерью жизни насовсем, точнее — выгнать из квартиры к его родителям. Пусть сами с ним мучаются.

Так я и сделала.

 

Глава 2

Не учите меня жить!

С первого класса я понимала, что Алису нельзя оставлять одну дома надолго. Чтобы дурные мысли не лезли в ее пустую голову, я постоянно пыталась пристроить дочь к каким-нибудь занятиям. Сначала это была музыкальная школа. Недешевое удовольствие, между прочим. Никаких теперешних бюджетных отделений. Тогда это удовольствие стоило двадцать пять рублей в месяц, что соответствовало по тем ценам на продукты, например, восьми килограммам ворованной с мясокомбината свиной вырезки по три рубля за кило.

Почему ворованной? Потому что другой в магазинах не было. Там можно было приобрести после многочасового стояния в очереди синюшного цыпленка с душком или колбасу, выгибающуюся на сковороде немыслимым зигзагом, если ее пытались жарить, потому что состояла она в основном из туалетной бумаги и красителя, ведь мясо, которое должно в ней находиться по ГОСТу, выносили через проходную на продажу, а цельное молоко, предназначенное для производства колбасы, выливали по требованию бригадира в канализацию, заменяя на воду из-под крана, чтобы продукт дольше хранился. А зачем его долго хранить, спрашивается, если все сметалось с прилавков магазинов влет?

Ну да, ладно, хватит об ужасах советской эпохи. Вспомним про Алису. Дочь, обучаясь в музыкальной школе, не справлялась с сольфеджио, как и большинство детей. Заподозрив прогулы, я решила проследить за ней, как в заправском детективе: довела Алису до двери класса, сделала вид, что ухожу, а сама притаилась в конце узкого коридора. То, что я увидела, меня не удивило: вместо урока дочь направилась в холл, где стоял телевизор, и стала смотреть мультфильм. Я поняла, что плачу немалые деньги зря. Музыкалку пришлось бросить в четвертом классе.

Дальше я пристроила дочь в театральный кружок, но театр закончился сразу после ее попытки суицида. Неадекватную девочку учительница литературы видеть у себя не захотела. Зачем ей чужие проблемы? Только после моих долгих уговоров и подарков руководитель кружка давала малюсенькие роли даже не второго, а третьего плана, в массовках, что мою дочь, конечно же, не устраивало: она себя мнила главной героиней и не меньше. Алиса охладела и к театру. Дальше был танцевальный клуб современного танца «Атлантида». Это — последняя моя попытка заинтересовать дочь чем-нибудь дельным, за исключением, пожалуй, рисования, которому дочь уделяла куда больше внимания, чем всему остальному, включая учебу. Но и живопись как таковая ее не привлекала, то есть — постоянно заниматься в изостудии она не хотела.

В тот год я недостаточно уделяла времени дочери, потому что, уйдя от прежнего мужа, занималась поисками следующего. Нет, не так! Не просто мужа. Я хотела найти настоящую любовь в том виде, в котором насочиняла ее себе еще со времен подросткового максимализма, ведь особенной любви в моей жизни не случилось. Видимо, книг начиталась, где об этом чувстве писали возвышенно и красиво. А я в первом браке позволяла себя любить бывшему мужу, и не более того.

Полгода прошло, как я выгнала Алексея к его родителям и ничуть не жалела о содеянном, хотя моя мама очень хотела нас помирить. Я же вовсе не желала мириться, ведь сравнительно недавно перестала бояться приходить домой, чтобы в очередной раз столкнуться с мужниной пьяной рожей и услышать оскорбления в свой адрес.

Много лет спустя я поняла, что с его стороны это была банальная, выжигающая все внутренности, ревность, которую он глушил водкой. Я ведь не просто красивая, а очень красивая женщина, доставшаяся ему по случаю. Ни при каких иных обстоятельствах, кроме залета, я не стала бы его рассматривать даже кандидатом в мужья. Он это знал.

А сейчас мы относительно мирно сосуществовали вдвоем с дочерью на волнах перестройки. Трудные были времена — не скрою! Нас, работников оборонного завода, все время грозили отправить в отпуск без содержания. На что же тогда существовать? Инженеры никому не были нужны. Не на рынок же идти торговать!

Алиса успокоилась, может быть — даже чересчур успокоилась, что тоже настораживало. Суицида больше не последовало, как я опасалась. И то — хорошо! Как раз моя обожаемая кузина переквалифицировалась из обычного штатного инженера в психологиню, то есть — в специалиста по психологии. Когда мы с сестрой пересекались внутри ее плотного графика, она взахлеб рассказывала о новом поприще: то обучалась сама, то проводила какие-то тренинги — платные, между прочим! — и постоянно пыталась вовлечь меня во всю эту белиберду. Я же относилась к затеям кузины чуть предвзято, поскольку считала — помочь себе в преодолении психологических трудностей смогу только сама.

Может быть, я и поучаствовала бы в этом безобразии, как оперившийся и вставший на крыло в перестроечное время новый человеческий подвид — жены-домохозяйки-бездельницы при богатых мужьях. Когда денег — лопатой греби, а заняться, кроме домашних хлопот и воспитания отпрысков, вроде бы и нечем. Да и те обязанности при желании можно переложить на прислугу и няню.

Но модельным ростом под сто восемьдесят сантиметров я не обладала, как и блондинистыми волосенками вкупе с безразмерным бюстом, как не могла при всем желании изобразить взгляд без единой мысли. А все перечисленное — непременный атрибут новой русской жены, пришедшей на смену нормальной любящей супруге. У таких, с позволения сказать, фотомоделек рождалось соответственное потомство, не отличающееся умственными способностями — будущие мажорики, наводнившие не только обе российские столицы, но и ряд европейских и американских государств. Только несколько лет спустя английские ученые провели фундаментальное исследование, доказав, что ребенок значительно чаще берет здоровье от папы, а ум — от мамы, после чего среди богачей настала мода на умных жен.

В год, когда дочери исполнилось шестнадцать, у меня не было ни богатого мужа (никакого не было!), ни лишних денег, чтобы изгаляться над собой. Но Алисина чрезмерная замкнутость на гране депрессии не давала покоя. Подросток должен быть раскован в общении со сверстниками. И более коммуникабелен, что ли. Это мое глубокое убеждение. А у дочери наметился серьезный напряг с подругами. Тут, наслушавшись восторженных воплей кузины, я поддалась на провокацию и отправила Алису на вроде бы невинный танцевальный психологический тренинг.

Нельзя! Ни в коем случае нельзя ставить подобные эксперименты над собственным ребенком, отдавая его понахватавшимся по верхам психологиням! Но как не попробовать новомодные штучки? А ведь меня предупреждали, что танцевальный тренинг можно проводить только после восемнадцати лет. Какое там. Это же модно! И круто!

В первый месяц летних каникул после девятого класса я стала возить дочь в отдаленный микрорайон Москвы, где с ней занимались вполне адекватные девицы-танцовщицы. Я сама приехала на первое занятие пораньше, чтобы посмотреть на них, поговорить… И поверила в хороший исход! Но каждый раз, когда забирала Алису после занятий — что-то было не так. Дочь крепко засыпала в метро, а когда я ее будила на конечной остановке, чтобы пересесть в электричку, — долго не могла прийти в себя, дико вращая глазищами вокруг, как тогда, в больнице, после суицида. Дома она спала потом до утра, как убитая. Меня охватило недоброе предчувствие, но осталось всего-то два занятия. Да и деньги немалые уплачены.

Вот я дура! Деньги пожалела! А дочь?..

Или это отголоски Алискиной наследственной шизофрении?

Тем не менее, тренинг подошел к концу, и, на мой взгляд, возымел должное действие: дочь стала гораздо легче сходиться со сверстниками, и еще — стала раскованна в танце. Нет! Не зря я деньги назанимала!

В июле я отпустила Алису в турбазу с моими родителями, то есть — с ее бабушкой и дедушкой, как часто делала и раньше. Я с ними поехать не смогла, потому что перешла на новую работу, где отпуск так рано не полагался. Ничего предосудительного в том, чтобы отправить Алису на природу, я не видела. Что ей сидеть в душном городе во время летних каникул?

В шестнадцать лет турбаза на реке Оке казалась сказочно-романтическим местом. Особенно — когда наконец-то потерян постоянный и неусыпный контроль надо мной мамы. И когда каждый первый отдыхающий парень обращал на меня внимание. Заметьте, не каждый второй, а каждый первый! Ощущаешь себя принцессой — не меньше! И хотя мама твердила о моей неотразимости всегда, почему-то я в этом сомневалась.

1996 год

А кто нужен юной, но, к сожалению, — провинциальной и чуть — самую малость! — закомплексованной принцессе, как ни соответствующая свита и… А может, не закомплексованной, а заколдованной? Кто же меня расколдует, как не настоящий принц?

(Из дневника Алисы)

Я ждала этого постоянно. И вот настал день, когда ко мне подошел знакомиться тот самый принц, который мне пригрезился в моих незамутненных девичьих мечтах. Я помню этот незабываемый день по минутам, потому что сразу поняла — его-то я и ждала! Звали его просто — Вова. Так он представился. Скорее всего, он обратил внимание на мои русые густые волосы по пояс (я точно знаю — таких ни у кого нет!) и костюмчик «от Версаче» (настоящий, между прочим, не дешевая китайская подделка, а подарок моей богатой тетки). Тут же выяснилось, что новый знакомец — москвич, в отличие от других молодых людей, которые буквально атаковали меня своими незамысловатыми знаками внимания последнюю неделю. Слово «москвич» звучало в его устах, как «королевич Елисей».

То, что он со своими двумя друзьями курил травку, ничуть меня не смутило. Я этого и не поняла тогда, потому что оставалась наивным домашним ребенком, которого мама оберегала буквально от всего, и который даже не подозревал, что на свете существует такая дрянь — наркотики. Тогда я подумала, что парни курят какие-то необыкновенные папиросы с запахом.

Наступил вечер. Я уже собиралась идти в сторону дома, где меня ждала бабуля, но тут Вова предложил выпить чашечку кофе. Меня бы насторожило такое предложение, если бы оно делалось тет-а-тет, но мы были не одни, а в веселой компании, причем одну из девчонок я хорошо знала: она училась в параллельном классе. Мы все пошли к парням в домик пить кофе. Смеялись, о чем-то говорили. Я спокойно отпила два глотка из жестяной кружки, удивилась странному привкусу и спросила:

— А почему он такой соленый?

— Да неужели? — переспросил Вова, невинно приподняв брови. — Наверное, с сахаром в чашку случайно попала соль. А разве тебе такой кофе не нравится?

Я была девочка воспитанная, постеснялась сказать, что не нравится, и выпила все содержимое под одобрительные взгляды москвичей.

(Только много времени спустя я узнала, что мне подмешали оксибутират. Препарат — вызывающий легкое помутнение рассудка. Вот вам и прынц! Черт бы его побрал! Вова попросту захотел по-легкому воспользоваться моим телом, не прибегая к донжуанским расшаркиваниям. Зачем утруждаться, если можно просто вырубить девчонку?)

Что было потом? Помню смутно. Только никого уже в комнате не было, кроме меня и Вовы. Мозги отъехали конкретно. Вдруг стало нестерпимо жарко, и я стаскивала с себя одежду… Сама! Потом — провал. Очнулась… Вокруг все плыло, как в тумане… Помню себя в одном лифчике и больше — ничего! Как дешевая шлюха! Обрывки сознания выхватывают Вову на мне…

А потом… Помню, как сердце готово было выпрыгнуть из груди и тут же — останавливалось… Помню смутно, как меня непрерывно тошнило… и Вова бегал со мной на руках к умывальнику, который находился на улице, чтобы умыть меня ледяной водой и привести в чувство… Помню, как задыхалась… Очень сильно… Казалось, что я мучительно умираю… Вот уж «прынц» перетрусил, я думаю, поэтому и удерживал в этой треклятой комнатенке почти до утра. Он пересрал! А если бы я умерла без медицинской помощи?! Он бы просто меня закопал недалеко в лесочке, которые вокруг турбазы нескончаемы.

Потом, не помню во сколько, он привел меня к домику, где на веранде сидела моя любимая бабушка Оля. Увидев меня, еле державшуюся на ногах, она сказала:

— Алиса, ты дрянь!

Ну да, взрослым всегда легче обвинить тебя, нежели разбираться, как ты вообще осталась жива. Но удивительнее всего было то, что Вова повторил за ней:

— Алиса, ты дрянь!

А мне почему-то не было даже обидно. В меня как будто чертик вселился с этого момента. И я влюбилась в Вову, в эту мразь, пахнущую дорогими духами, одетую в черные фирменные джинсы и кипельно-белую рубашечку. Зачем мне что-то было подмешивать, чтобы я чуть коньки не отбросила, если я была готова сделать все сама без принуждения, так он был хорош собой. Принц на белом коне! Не меньше! Я приняла все за настоящую любовь… И это было страшно!

Как ни ужасно звучит рядом с безумными откровениями дочери, я весь прошедший год продолжала поиски того единственного мужчины, который мне предназначен судьбой. Да, вот так высокопарно! И никак иначе! Судя по дневниковым записям, Алиса унаследовала от меня наивную тягу к сказочным, несуществующим в реальной жизни, персонажам. Я же понимала, что привести в дом лишь бы кого при взрослой дочери нельзя. А вдруг мой будущий муж к ней начнет приставать? Примеров — масса.

Напомню, что я — красивая женщина, поэтому поклонники постоянно увивались вокруг, но ни одного достойного не наблюдалось. Женатики меня мало интересовали. Выдирать из семей я никого не собиралась, но других кандидатур на горизонте не было, потому что, как говорилось выше, в раннеперестроечную моду вошли фотомодельки. О ком обычно вспоминаешь в первую очередь, когда хочешь заполнить образовавшуюся рядом пустоту? Свято место пусто не бывает, не так ли гласит народная мудрость? Конечно же, вспомнишь о школьных влюбленностях или привязанностях.

Практически сразу, как только я осталась одна, рядом со мной нарисовался Сашка-Грек, которого в школе я всегда воспринимала, как друга, очень близкого друга, но — не больше. Кстати, кличку Грек ему придумала я из-за накачанных бицепсов, греческого профиля и его увлеченности греко-римской борьбой, которая пришлась на время моего прочтения «Мифов Древней Греции». Короче, все срослось для того, чтобы назвать Сашку Греком.

— Грек, пожалуйста, принеси мой портфель из раздевалки, я там его забыла… Грек, стрельни сигаретку… Грек, а вон тот парниша неправильно на меня посмотрел…

И так далее… Дружок-одноклассник, в общем. Он называл меня тогда вполне по-домашнему, как родную сестричку — Татка. Интима не было. Берегла я свою девичью честь до окончания школы, как и большинство моих сверстниц: до сексуальной революции было далеко.

Сашку-Грека забрали в армию сразу после школы. Шел 1979 год. Всем нашим мальчишкам крупно не повезло: они попали прямиком в Афганистан. Нашему потоку повезло меньше всех последующих, служивших исключительно по контрактам, а мои бывшие одноклассники стали первым пушечным мясом, которое бросили в прорыв, в военный конфликт, в топку. К счастью, Грек остался в живых. Он вообще слыл везунчиком. Через полгода бойни с душманами Саша как-то сумел выкрутиться, написав заявление о поступлении в военное училище, после окончания которого, его направили прямехонько в Европу. Тогда это было очень круто!

Но переменчивая госпожа-удача неожиданно отвернулась от моего дружка. К нашей с ним послешкольной встрече спустя пятнадцать лет, он похоронил свою жену-красавицу, отправил двоих дочерей по бабушкам-дедушкам, а сам находился в несколько удрученном состоянии.

Горевал мужик… Хоть и не сильно, потому что баб вокруг крутилось немерено, ведь мой школьный дружок оказался при деньгах: бывшим афганцам вышли большие послабления и налоговые льготы тем, кто решил заняться бизнесом. Видимо, жалость к нему я и восприняла на первых порах за любовь.

К нашей встрече Сашка-Грек уволился из армии подчистую и плотно занялся риэлторской деятельностью. И неплохо начал, я вам скажу! Он с армейскими дружками развернул бурную деятельность по расселению московских коммуналок — сверхприбыльное дело! Особенно если сделки проходили не совсем законно. Еще прибыльнее, если за дело брались черные риэлторы, а бывшим афганцам ничего не стоило разобраться с неугодными владельцами квартир. Убивать — наука не хитрая. «Главное — нАчать!» — как говорил Горбачев, последний генсек СССР, с ударением на первый слог. А что еще умели бывшие афганцы, кроме как — убивать? Искореженные жизни, искореженные судьбы…

У одной моей сослуживицы, пришел любимый сынок из Афгана… Так уж она радовалась, сердешная! Свадьбу сыграли с невестой, которая его из армии два года ждала, дочка родилась… Ничего не предвещало трагедии, когда бывший афганец повесился в ванной… Не вписался в гражданскую жизнь.

Но я ничего о черном риэлторстве Грека не знала. Даже не догадывалась! Только значительно позже нашего расставания вычитала в Интернете об уголовном деле, заведенном на их риэлторскую контору, о суде и вынесенном приговоре… А сейчас… Сейчас Сашка-Грек, при всех своих внешних закидонах, относился ко мне достаточно серьезно, чтобы я его впустила в нашу с Алисой жизнь, а значит — в свою квартиру тоже.

В турбазу с моими родителями мы с Греком собирали Алису вместе. Честно сказать, хотелось хоть недельку побыть вдвоем, не заботясь, чтобы наши ночные кувыркания не были слышны взрослой дочери. Хотелось расслабиться.

Расслабились! Через пять дней нам Алиску привезли обратно, швырнув в лицо:

— Забирайте свою шлюху!

И это было сказано с таким презрением! Да еще в присутствии моего гражданского мужа Сашки! Со стыда сгореть! А ведь я, если честно, с ужасом ожидала этого уже давно, с момента, как увидела свою дочь в бюстгальтере на улице в тринадцать лет. Я боялась этого. Не меня ли поучали, что мысли, особенно негативные, могут материализоваться. И — вот оно, началось!

Но страшное-то началось на следующий день после ее приезда: я собственную дочь не узнавала. Как будто в турбазу отправила своего ребенка, а получила обратно невесть кого: не мышонка, не лягушку, а неведому зверушку. Мои мозги отказывались это понимать. Я пыталась выяснить, что же там произошло у дочери — может, изнасилование?!! — но она замкнулась в своем непробиваемом панцире. Я не могла до нее достучаться!

Но я же не знала, что Алиса оказалась под воздействием наркотиков! И это было самое настоящее изнасилование! А как еще можно назвать противоправные действия, когда девушку вынуждают заниматься тем, что она бы не сделала добровольно?

Наркотики!!! Я даже в самом жутком сне не могла такое представить!

Июль прошел в полубреду. Алиса все время куда-то рвалась из дома. Мне приходилось ее запирать на ключ, убирая домашний телефон, установленный год назад. Лучше бы его не было вовсе. Дочери постоянно названивал какой-то парень, представлявшийся Вовой. Вот ведь наглец! После его звонков Алиска сходила с ума в прямом и переносном смысле слова. Я боялась следующего суицидного витка, ее шага в окно, ведь жили мы на последнем этаже. К счастью, мобильников еще не существовало. Как теперь справляются с детьми-наркоманами их несчастные родители?!

Я так была поглощена переживаниями за дочь, что не заметила резких перемен, произошедших с моим Сашкой-Греком: он осунулся, почернел лицом, стал нервным, дерганым. Только однажды он обмолвился, что нажил смертельных врагов два года назад, в 1994-м, когда ему с друзьями пришлось отбивать свои капиталы у проходимца-афериста Мавроди, подключив к разборкам друзей-афганцев. Для тех, кто не в курсе, сообщу, что был такой деятель в перестройку, который выпускал свои акции, дорожающие с каждым днем в геометрической прогрессии. Желающих обогатиться в короткие сроки было много. Прокрутив однажды скромные сбережения в этой конторе, неискушенные россияне ошалевали от мнимых возможностей Мавроди и вкладывали в его пирамиду все, продавая машины, квартиры и дачи. Даже эстрадные звезды и высокие чиновники не могли устоять от соблазна, хотя с каждым днем становилось ясно, что крах ничем не подтвержденных бумаг неминуем.

В событиях 1994 года Сашка-Грек принял непосредственное участие. Кто-то из людей Грека, внедренных в структуру Мавроди, перед самым приездом СОБРа на улицу Варшавка, где располагался центральный офис, шепнул ему и компаньонам, вложившим в эту аферу умопомрачительные суммы, о готовящейся налоговой проверке, и ребятки с вооруженными друзьями-афганцами прибыли на место перед открытием. Но впереди оказалась огромная толпа простых граждан, также жаждущих забрать свои денежки с процентами и карауливших с ночи. Слухами Земля полнится!

И тогда Грек с друзьями дали команду «фас» своим вооруженным людям, которые прокладывали дорогу к вожделенному входу прикладами автоматов. Сашка с гордостью рассказывал, что удалось взять сумму, причитающуюся им по бумагам, до последней копейки, оставив всех за дверью с носом… На улицу они вышли с обратной стороны здания, помог все тот же внедренный сотрудник. Тогда везунчику Греку и его друзьям подфартило! Может — в последний раз. Но ничего не дается просто так. Через полгода у него скоропостижно скончалась любимая жена.

А потом на них стали наезжать, пытаясь отнять тот заработанный не вполне честно капитал. Сначала никто из Сашкиных друзей не придал этому должного значения, но угрозы сыпались то справа, то слева…

Сейчас шел 1996 год. В конце июля Сашка-Грек и спал с лица, хотя, казалось бы, и не в таких передрягах побывал. Стало ясно, что с ним происходит нечто непонятное. Честно сказать, и поговорить-то мне с ним было некогда, потому что постоянно пасла Алису. А потом Грек вдруг предложил нам с дочерью пожить в санатории на берегу озера. Это мне было как раз на руку. Хоть Алиса и сопротивлялась, но я даже позвонить ей не дала, сказав, что мы едем в гости всего лишь на три дня. Загрузились в Сашкин джип, и резко стартанули в сторону Питера.

Алиска, конечно же, взбесилась, узнав, что мы остаемся на весь месяц, но санаторий оказался в довольно безлюдном месте вдали от трасс, так что сбежать бы ей не удалось. А потом она втянулась в режим дня. А тут было чем заняться! Саша умел заполнить собой пространство так, что скучать нам не приходилось. Мы жили в люксе с двумя спальнями и просторным холлом. Втроем ходили на массаж, в бассейн, в сауну, плавали по озеру на лодке, несколько раз были и в боулинге. По вечерам Саша учил нас с Алисой игре на бильярде. Мне вообще нравилось, как он ведет себя с моей дочерью: ничего кроме отцовской опеки, хотя раньше, зная, какой Сашка бабник, я опасалась, что он с меня легко переключится на дочь.

Я не придала значения, что три путевки в санаторий приобретались по моему паспорту и на мою фамилию, но, присмотревшись внимательно, стала замечать и нервозность, и деланную веселость Сашки-Грека. Наступили последние безмятежные деньки.

А потом я увидела в его спортивной сумке, которую он ставил почему-то не в шкаф, а к прикроватной тумбочке со своей стороны, настоящий пистолет. Честно-честно! Настоящий! Я и в руки его не решилась взять… А вдруг выстрелит?! Всегда боялась оружия. Даже на уроках по гражданской обороне — обязательном предмете в советской школе, — старалась отлынить от сборки-разборки автомата.

Но потом мои мысли переключились на другой аспект: «А вдруг безбашенная дочура Алиска найдет пистолет и возьмет, чтобы перед местными парнями, с которыми она подружилась, похвастать?!» С нее станется!

Еле дождавшись вечера, когда дочь уйдет в свою комнату спать, я решила с Греком поговорить:

— Саш, скажи мне, пожалуйста, что происходит?

— А что?

— Я увидела в твоей сумке пистолет…

— А почему ты рылась в моих вещах?! — взвился неожиданно Грек. Он раньше никогда не позволял со мной подобного тона. Но все когда-нибудь происходит в первый раз. От неожиданности я отшатнулась к стене, не в силах вымолвить и слово… Только от обиды слезы брызнули из глаз. Увидев мою реакцию, он перемахнул через кровать, обнял, зашептал на ушко:

— Татка, девочка моя, прости-прости… Я испугал тебя? Прости! Слышишь? Неприятности у меня большие. Не хотел я тебя с Алисой впутывать…

— Но ты уже впутал!

— Мне обещали через пару недель все уладить, так что к первому сентября вернемся в город.

— Саш, а что случилось-то?

— Не собирался тебе говорить, но нужно, чтобы ты тоже была настороже. Наехали на нас серьезно: бизнес отжимают. Представляешь, у одного моего компаньона джип отняли прямо в центре Москвы, на Кутузовском проспекте? Просто резко сели в машину на перекрестке перед светофором с двух сторон и выкинули его самого на проезжую часть. У нас же офис на Кутузовском, вот и выследили. Хорошо хоть в живых оставили! Зато у другого компаньона родную сестру убили: сбросили на ходу из электрички…

— И ты молчал?!! Как же нам с Алисой дальше жить?

— Говорю тебе — все уладится. Обычный передел собственности. Такое случалось не раз, но уж больно сейчас наглые попались, беспредельщики. Мы к своим браткам обратились, которые нас крышуют, чтобы перетерли с захватчиками…

— Да, зря я тебя спросила. Лучше бы мне этого всего не знать.

— Боишься?

— Конечно, боюсь… Теперь вообще спать не буду. А ты не мог бы пистолет в сейф класть, который в шкафу?

— Нет. Мне нужно, чтобы оружие было под рукой.

Так и закончился наш странный разговор, из которого я поняла, что спокойной жизни с Сашкой-Греком, о которой мечталось, не получится. Хотя о какой спокойной жизни с любимым человеком я мечтала, если из-за Алисы у меня земля под ногами горела? А тут — из огня да в полымя. И заодно — стало понятно нежелание Грека приобщить меня к риэлторскому бизнесу, хотя подобные разговоры я начинала не раз. Он берег меня!

Через неделю мы вернулись в город.

Ну, вот и оно — первое сентября. В санатории Алиса нам показывала полное послушание, а что будет, когда я опять выйду на работу? Сдается мне — Алискины похождения просто так не закончатся! Не могу же я запирать ее дома, как на каникулах, ведь Алисе нужно ходить в школу. За ручку водить на занятия и обратно бесполезно, так как остальное время она все равно предоставлена сама себе. Не сидеть же с ней за одной партой, пристегнув к себе наручниками!

Я пропадала целый день на работе. Что творилось с дочерью в мое отсутствие?

Я перешла в одиннадцатый класс. Если бы я нормально общалась с матерью и не боялась, что меня снова обзовут шлюхой, я бы рассказала о летнем происшествии, и Вову бы посадили. Но отношения у нас в семье были всегда напряженными…

1996 год

Как только мы вернулись из санатория, куда меня увезла мать со своим гражданским мужем Греком чуть ли не насильно, я продолжила встречи с Вовой. Какую паиньку я им изобразила на отдыхе. Сама себе была противна! Нате теперь! Получите!

(Из дневника Алисы)

Не было ни одного дня, чтобы я не думала о Вове, не мечтала о встрече с ним. У меня случилась жуткая депрессия, на гране суицида. Я не понимала смысла своего существования. Мне стало неинтересно учиться, меня не трогали отношения с окружающими людьми.

Я замкнулась в себе, но при этом — искала отдушину в тусовках, научилась курить, думая, что сигареты «успокаивают душу», как говорили мои типа продвинутые одноклассницы, сдружилась с самой отвязной телкой в классе — новенькой Викой, которая с легкостью рассказывала похабные анекдоты, круто играла на гитаре и пела жалостные тюремные песни с папироской во рту. Откуда она этого понахваталась? Видимо, от собственной мамаши — бывшей зечки, которая находила с местными братками общий язык, поэтому могла себе позволить заниматься любым бизнесом. Да-да! Викуша была более чем уверена в себе.

Мне всегда хотелось иметь рядом старшую сестру, или хотя бы — сильную подругу. Только маленькие глупенькие девочки, не имеющие жизненного опыта, не могут отличить человека от недочеловека. О том, кто ее мамаша и почему Вика учится в нашем классе, я узнала намного позже. Очень низкий голос, излишне пышный бюст делали ее взрослее меня и остальных одноклассниц. Эта взрослость меня и привлекла. Вика, конечно же, была уже не девочкой, а взрослой мадам, хабалистого вида. Ее мозг напрягался только тогда, когда можно на чем-то заработать бабло.

Парни из театрального кружка, куда мы изредка забредали вдвоем с Викой, замирали, когда она брала в руки гитару и исполняла очень популярную песню рок-группы «ДДТ»:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Вика была очень похожа внешне на свою мамашу — бизнес-вумен: зеленые глазищи, обрамленные темными густыми ресницами, и светлые волосы. Недостаток тоже имелся — короткие кривые ножки, но его уравновешивал бюст четвертого размера, на который все парни и пялились. А описание можно закончить странным выражением лица, в котором не читалось ни страха, ни жалости, ни грусти, ни злости, ни глупой похоти, хотя была бл. дь бл. дью. Вероятно, это взгляд будущей идеальной авантюристки, а может и преступницы. Глаза светились каким-то жутким блеском одинокой волчицы. В нашем случае — одинокая козочка (это — я) и одинокая волчица (это — Вичка) нашли друг друга. Сама наивность и сама нахальность притянулись мгновенно.

В ту осень одиннадцатого класса мы поехали в московский «Малый театр» смотреть программную пьесу «Вишневый сад». С самого начала спектакля я абсолютно ничего не понимала:

— Что я тут делаю? О чем говорят люди на сцене?

Я даже не пыталась вникнуть в этот бред. Хотелось встать и крикнуть:

— Люди! Мы в Москве! Это же круто! А вы сидите в этом скучном месте с умными лицами и делаете вид, что вам это интересно, и что это самый лучший спектакль в мире! А главный спектакль там — за пределами театра!

После антракта я, не думая о последствиях, не выдержала и вышла погулять по центру Москвы. Самое удивительное: не нашлось ни единого человека из тех, с кем я приехала в театр, который бы спросил:

— А куда это ты направилась? — поэтому у меня не возникло никаких угрызений совести.

Когда я шла по Лубянке в неизвестность, меня окликнул элегантный мужчина на BMW. Это был привлекательный харизматичный мэн с карими глазами, как потом выяснилось — тридцати семи лет от роду, представившийся Аркадием. И тогда я подумала: «Может, он мне даст то, что не дал Вова, тем более, что этот много старше, значит должен быть более ответственен и мудр». Из разговора выяснилось, что у него есть собственный ресторан в центре Москвы.

Сентябрь и октябрь пролетели, как один день. Все, чего я так опасалась в отношении Алисы, вроде бы прошло. Она стала дружить с новенькой девочкой из их класса — Викой, хотя та мне категорически не понравилась сразу: уж слишком прожженный взгляд опытной шлюхи. Я пыталась воспрепятствовать их общению с дочерью, но — ничего не вышло. Алиска в слезах и соплях защищала новую подругу.

— Мама, со мной в классе никто не дружит! Только Вика! Ты хочешь, чтобы у меня совсем не было подруг? Ты этого хочешь?!

Они стали вдвоем ходить на так раньше не нравившийся Алисе театральный кружок, и моя бдительность притупилась.

В ноябре дочь с классом поехала в московский театр. Если бы я знала, что они едут не со своим классным руководителем, а с обычным учителем литературы — ни за что бы не отпустила! Ведь их классная училка — бой баба! Если ученик из Алискиного класса пропускал урок — об этом сразу же становилось известно его родителям, которым Анна Петровна перезванивала вечером:

— А почему вашего сына (или дочери) не было сегодня в школе?

Ближе к ночи выяснилось, что из Москвы Алиса не вернулась вместе с другими учениками. Причем — никто даже не чухнулся! Уроды! Хоть бы мне перезвонили! Так, мол, и так, ваша дочь потерялась. А мне пришлось обзвонить полшколы в двенадцать часов ночи, так что теперь все в курсе Алискиного загула.

Конечно, я не спала всю ночь. Конечно, рыдала от безысходности, хватаясь то и дело за корвалол. Сашка-Грек успокаивал, как мог. Но заявление о пропаже ребенка принимают только на третьи — третьи! — сутки, как мне сказали в дежурной части, куда я позвонила часа в четыре ночи.

— Ждите дома, мамаша! Сама найдется. Вот увидите. Тем более, что ночью электрички из Москвы не ходят. У нас таких потеряшек — по десятку каждый день. Вернее — ночь. Ничего! Есть захочет — придет, — «успокоила» доблестная милиция.

Под утро Алиса появилась. Видимо, действительно приехала с первой электричкой. Я ее чуть не прибила на месте, надавав пощечин от души. Вот так всегда: не троньте моего ребенка — сама прибью. Но меня тоже можно понять: то, что я пережила в эту ночь не подходило ни под какие описания. Хотя это было только начало…

Теперь загулы дочери стали нормой жизни. Это в последнем классе общеобразовательной школы, когда пишут характеристику для поступления в вуз! Кошмар наяву! Смириться с этим положением вещей я не могла! А еще приходилось скрывать все от друзей, соседей, от собственных родителей, для которых подобный позор был бы невыносим. Ведь Алиса не представляет, что с ней могут делать озверевшие пьяные мужики. Или уже представляет?

Аркадий мне очень нравился. В постели он научил меня всему, что в жизни мне не раз пригодилось. Мы проводили много времени у него в ресторане или на квартире его друга Николая. В один прекрасный момент я имела счастье познакомиться ближе и с этим другом Аркадия, который оказался полковником МВД Москвы.

1996–1997 гг.

Однажды мы сидели вчетвером: я, Аркадий, Николай, четвертой была любовница полковника Юля — лейтенант милиции, не блистающая красотой, но темпераментная черноокая брюнетка. Несмотря на свои двадцать два года, она обладала жестким характером. А других в милиции и не держат. Туда вообще идет только соответствующий контингент. По-моему они с полковником друг друга стоили.

(Из дневника Алисы)

Потом мой Аркадий с Юлей неожиданно куда-то исчезли. Сговорились что ли? А престарелый уродливый полковник Николай начал на меня набрасываться. Это было противно, потому что у него толстый живот и отвратительная морда. Оттолкнув его, я выскочила на балкон шестнадцатого этажа и прокричала:

— Не смей ко мне приближаться! Подойдешь ближе — выпрыгну!

— Убирайся из моей квартиры! — взревел отвергнутый полковник. Я не заставила себя упрашивать, подхватила курточку, на ходу надевая сапожки. Даже не застегнула как следует, чтобы хозяин квартиры не передумал.

Было два часа ночи, метро не работало, а я уверенно вышагивала по улице неизвестно куда, почему-то не боясь, что со мной может что-нибудь случиться. Но ушла недалеко. Буквально через двести метров от подъезда Николай подкатил ко мне на своем шестисотом черном мерсе и предложил вернуться обратно при условии, что он до меня не дотронется. Скорее всего, он подумал, что со мной может случиться что-то страшное, и ему за это придется отвечать.

Мы вернулись в квартиру. Он закрыл дверь снаружи на ключ, и я осталась одна. Изнутри открыть замок было невозможно. Забавно. От нечего делать я стала внимательно осматривать квартиру и заметила видеокамеру в углу спальни, направленную на кровать. Правда, сейчас она была выключена. Обшаривая каждый угол, я заглянула в огромный встроенный шкаф и обнаружила там кучу видеокассет. На каждой коробке было написано женское имя. Компру, что ли, жучара готовил? Но заинтересовала меня лишь надпись «воровка». Я вставила ее в видеомагнитофон и начала смотреть.

Сначала было неинтересно, нудно, но потом я поняла суть записи. Дело происходит здесь, в этой квартире, где гуляла компания из четырех человек, двое из которых мне хорошо знакомы: Аркадий и полковник Николай. А с ними две проститутки. Рыжеволосая разбитная девица, улучив момент, когда осталась в комнате одна, взяла из чьих-то брюк деньги и засунула себе в лифчик, а потом сказала вошедшим в дверь мужикам, что ей срочно надо домой. Но Николай уложил ее на кровать и стал лапать за грудь. Естественно, он обнаружил спрятанные деньги и с удивлением спросил:

— Откуда?

— Это мои, — попыталась выкрутиться воровка.

Но выяснилось, что деньги — Аркадия. Он узнал купюры, потому что на одной из них был ручкой поставлен крестик. Потом они запугали рыжую, изнасиловали вдвоем и отправили домой, не оплатив сексуслуги. Все это записано на видеокассету, вплоть до изнасилования. Зачем компромат на самих себя хранить, да еще меня запирать в квартире с этим компроматом? Осталось для меня неразрешимой загадкой. Или Николай думал, что я буду сидеть паинькой, не трогая ничего? Или забыл камеру включить, чтобы за мной проследить?

Именно в тот момент в моей юной голове возникли очень интересные мысли, с учетом того, что мать меня не слишком-то баловала дорогой одеждой. А если откровенно — совсем не баловала, поскольку оказалась не у дел. Да еще и развелась с отцом некстати. Нет, чтобы челночным бизнесом заняться, как умные люди делают, или еще чем прибыльным, чтобы деньги были, как у Викиной матери. Нет! Мои предки, видишь ли, слишком гордые! Ну и черт с вами! Я сама денег раздобуду!

После просмотра кассеты еще раз я сделала вывод, что у Аркадия и полковника по карманам постоянно распиханы деньги, которые они не считают. Далее следует — у Аркадия лучше не брать, так как у него денег меньше, чем у полковника Николая. Ни в коем случае в лифчик украденное нельзя прятать. Мои мысли заработали, как часы, просчитывая возможные варианты: можно положить в сумочку, или в куртку, а потом сказать, что это мои. И главное — убедиться, что тебя в этот момент не снимают, то есть видеокамера не включена.

Чтобы было не так скучно и одиноко в пустой квартире, перед сном я послушала песню рок-группы «Наутилус Помпилиус»:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

На следующий день, когда Николай с Юлей приехали и подвезли меня до метро, я сказала, что обязательно еще приеду, а сама подумала: «Я зашла в эту квартиру наивной девочкой, а вышла воровкой, но уж такова жизнь. Посеешь ветер — пожнешь бурю!»

В следующий раз я приехала в гости к Николаю и Аркадию с подружкой Викой, которая одна знала о моих московских похождениях и не раз просила взять с собой. Но я не ожидала, что Вика настолько шлюхастая, что будет спать со всеми подряд, то есть с обоими мужиками. Хорошо хоть — не одновременно! Для меня это нонсенс. Вот что значит Викуля — незамороченная бабища из Воронежа!

Когда ночью все заснули, я взяла несколько сотенных долларовых купюр из брюк Николая и положила к себе в сумочку. Утром он ничего не заметил. Первый улов шестнадцатилетней девочки.

И так было каждый приезд. Николай и не догадывался, что неопытная на его взгляд школьница будет у него бабки таскать. А он как думал? Общаться с молоденькими несовершеннолетними девчонками и ничего не давать за это? Старый козел! Он глубоко ошибался, думая, что его общество так уж приятно выносить. Вонючая, пьяная, мусорная скотина с зеркальной болезнью, считающая себя Аленом Делоном и не думающая даже дарить подарки. Такое положение вещей его, видимо, устраивало, и полковник был уверен, что я с ним вожусь только из-за его природного обаяния. В сорок три года этот урод так ничего и не понял. В собственных глазах он был настолько крутым, что все должны смотреть ему в рот и кланяться в ножки.

Полковник Николай часто напивался, и в один из таких вечеров разругался со своей любовницей Юлей.

— Ну, все. Костюма от Тома Клайма мне не видать, — сокрушенно произнесла она довольно громко, одеваясь в прихожей.

В пьяном угаре Николай побежал на кухню, открыл встроенный в стену сейф, замаскированный под дешевую репродукцию с натюрмортом, и выгреб оттуда всю наличность. Там было около трехсот тысяч долларов! Я потом посчитала. Таких огромных денег я никогда не видела. (В 1996-м году на них можно было купить тридцать однокомнатных квартир в Подмосковье!) Потом Николай кинул все эти деньги в Юлю и заорал:

— Вот! Это все тебе! Оставайся!

А у меня промелькнула мыслишка: «Знать бы, чем эта чертовка ему мозги свинтила, что он такими деньжищами швыряется». Ее же реакция была бесподобна. С высокомерным видом Юля расшвыряла доллары в разные стороны и прошлась по ним тонкими каблучками своих туфе лек:

— Трах…ся со своей Алисой! — и гордо удалилась.

До меня тогда так и не дошло, что поссорились они из-за меня, поскольку все внимание поглотила куча бабла, разбросанная по квартире.

Расстроенный и отвергнутый Николай, осознав, что его еще и унизили, упал своей пьяной харей на кровать и мертвецки уснул. Обо мне он забыл, а я продолжала сидеть в углу комнаты, тупо уставившись на разбросанные по ковру доллары. Конечно, хотелось взять все и уйти, но такой вариант сразу отпал, потому что они знали мое имя, адрес и даже школу, в которой я училась: Аркадий часто довозил меня до дома в Подмосковье, а однажды даже заехал за мной в школу. Недолго думая, я взяла из какой-то пачки три тысячи баксов и спрятала их за подкладку сумки… Почему именно три? Не знаю.

В тот год я была самой модной и крутой девчонкой в школе! Сбылась мечта идиотки! Я покупала все, что хотела и не хотела.

Все думали, что меня одевают родители. Конечно, такие мелочи, как школьный театральный кружок и какие-то там фестивали меня больше не интересовали. Главное было — выглядеть круче, чем любые маме-папины дочки или сыночки, которые тогда, в начале перестройки, уже летали в Лондон так же часто, как мы с матерью ездили на зачуханную подмосковную дачу. Но на меня хотя бы перестали смотреть с пренебрежением мои сверстники! Помню, как я кому-то врала, что только недавно вернулась из Европы, вовсе не для того, чтобы выглядеть в их глазах круче, а потому что искренне хотела туда попасть.

 

Глава 3

Что такое смерть?

К тому времени домашняя обстановка становилась все напряженнее. Амплитуда непонимания между мной и матерью стремительно возрастала. Она была занята своей личной жизнью, я — своей. Она не знала обо мне ничего, а я НЕ ХОТЕЛА о ней ничего знать. Да и что ей рассказывать, если и так понятно, что она меня и слушать не станет, а возьмет и прибьет.

1997 год

В итоге мы с Викой внаглую зависли в Москве у мужиков на три дня. Я-то не волновалась, потому что подготовилась основательно: в это время проходил театральный фестиваль в школе с выездом из города. Я же умнее всех! Я все просчитала! Но не учла самую малость: Вика ни на какие кружки не ходила, и у нее алиби, соответственно, не было. Поэтому ее мать подняла тревогу по всему городу, запугивая своими знакомыми друганами-бандитами. Если бы не Вика — все прошло бы гладко, как и всегда, и никто бы ни о чем не догадался.

(Из дневника Алисы)

Но!.. Без Вики же никуда! Все-таки подруга… Когда я вернулась домой после трехдневного отсутствия, мать избила меня за то, что нашла у меня на столе визитку с номером сотового телефона Николая, и за то, что Викина мамаша угрожала бандитскими разборками не только моей матери — чего с нее взять-то! — но и ее любимому Саше-Греку. Самое интересное, что Викина мать после того, как узнала, с кем спит ее дочь, не только успокоилась, но стала даже ей гордиться. А вот у меня было все гораздо сложнее. Ее-то не били! В общем, как я чувствовала себя забитой овцой всю жизнь, так ей и осталась, несмотря на деньги, которыми могла теперь с легкостью распоряжаться.

То, что Алиса вернулась именно в этот день, было исключительно моей заслугой. Она, видимо, запамятовала. После звонка мне на квартиру Викиной матери с угрозами, а потом — ее триумфального прихода, когда она меня чуть за волосы не оттаскала — Грек спас! — я перерыла в Алискиной комнате каждую щель, каждый карман, перетряхнула каждую книгу… И я нашла то, что искала! Я нашла визитку этого урода, этого поганого мента, который совратил моего ребенка. Я позвонила по указанному телефону и — нет, я не кричала, потому что у меня уже не было голоса от рыданий — я прошипела:

— Николай Петрович?

— Да.

— Если ты, козел вонючий, не отпустишь мою дочь с подругой, я звоню в уголовный розыск и сдаю тебя с потрохами! Если ты думаешь, что сможешь отмазаться — даже не мечтай! Мой муж работает с фээсбэшниками, так что на тебя управа найдется! У тебя ровно два часа. Дальше я звоню, кому надо.

Я блефовала по-крупному, но мои угрозы возымели действие: упускать доходное место гребаный полковник МВД не хотел из-за каких-то сопливых малолеток. Ровно через два часа после звонка моя дочь и Вика были на пороге нашей квартиры. Это из центра Москвы! Не иначе, как на машине с мигалками привезли.

…Почему Алисины отлучки долго оставались мне неизвестны? Почему я не звонила во все колокола раньше ее глобального трехдневного загула с мужиками? Как вам это не покажется абсурдным: я верила дочери. ВЕРИЛА! Или изо всех сил ХОТЕЛА ВЕРИТЬ. Или это была своего рода терапия, чтобы не сойти с ума? Я заставляла себя верить, как только может верить дочери мать, считающая своего ребенка самым-самым. Самым лучшим, самым добрым, самым красивым. А моя дочь мне безжалостно врала, что они уезжают с театральным школьным кружком или с танцевальным ансамблем «Атлантида» на выступления в другие города, на двухдневные фестивали…

Ее вранье всплыло бы и раньше, но Алису прикрывали друзья-приятели. Особенно в этом преуспел некий Женя. Хороший мальчик, танцор из ансамбля «Атлантида»: забавный такой плотненький пацанчик с огненно-рыжими волосами и смешными детскими конопушками на носу. Внешне он совершенно не соответствовал утонченным танцорам, но Алиса уверяла, что он занят в ведущих партиях.

Я подумала, что с ним моя дочь будет, как за каменной стеной, настолько Женя показался с первой же встречи честным и открытым. Поэтому я и отпускала Алису с ним везде, даже на двух- и трехдневные выезды в другие города. А потом оказалось, что поездки с «Атлантидой» — сплошной обман. Паренек любил мою непутевую Алиску, а та, пользуясь его чувствами, прикрывала свои московские похождения.

Сначала он бывал у нас дома часто, но к концу Алискиного одиннадцатого класса стал появляться все реже и реже, а на выпускном вечере в школе к нам с дочерью не подошел, чем удивил меня чрезвычайно. Алиса сказала, что они с Женей недавно поссорились. «Еще помирятся», — подумала я, совершенно не представляя, во что может вылиться неразделенная подростковая любовь.

Выпускной вечер прошел скомкано. Накануне дочь в очередной раз загуляла, а потом, на бегу готовясь к вечеру, начала красить волосы, и они вдруг превратились из русых в смолянисто-черные. Как воронье крыло! И хотя за этот год ее волосы я видела-перевидела любых цветов и оттенков, но все же черный исключался, потому что Алиса сразу становилась похожа на армянку, как моя бывшая свекровь. Потом мне парикмахеры объяснили, что от частых окрашиваний продукцией различных, не всегда добросовестных, фирм произошел эффект наложения, непредвиденная химическая реакция. Почти как у Кисы Воробьянинова в «Двенадцати стульях». Короче, та девушка, которую я привела на получение аттестата, мало походила на Алису. На нас недоуменно поглядывали.

Впрочем, судя по дневнику, который я сейчас читаю, и ее внутренний мир мало походил на ту девочку, которую я считала своей дочерью. Вы сильно удивитесь, но такое пожирающее изнутри чудовище, как зависть, у меня отсутствует полностью. Я могу от души порадоваться за более удачливого человека, но не более того. А моя дочь, оказывается, завидовала черной завистью всем богатым сверстникам, что привело непутевую Алиску к воровству. К воровству! До чего же нужно докатиться, чтобы брать чужое? Это ведь неуважение к себе самой, прежде всего, но она этого не понимала, считая себя круче крутой.

Уговорить Алису поступить в институт после окончания школы не получилось. Да и аттестат был откровенно троечным. До учебы ли было моей дочери при постоянных гулянках! А я считаю, что высшее образование необходимо для общего повышения интеллекта. Просто — нужно окончить институт, и все. Кем ты будешь работать — второй вопрос. Но дочь уперлась рогом. Она буквально бредила пошивом модной одежды, и только на этом поприще видела свое дальнейшее существование.

Может, я и не противилась бы мечте дочери, ведь сама хорошо шью и Алису научила азам этого ремесла, так необходимого при тотальном советском дефиците… Но в перестройку все круто изменилось: ателье, с успехом просуществовавшие советский период, закрывались одно за другим из-за отсутствия работы. Балом ныне правили «челноки» — перевозчики тряпок из Европы, Китая и Индии. Зачем тратить время на пошив, если теперь на рынке можно приобрести все, что заблагорассудится? Можно съездить на Черкизон — Черкизовский рынок — и купить любую вещь от китайского пуховика и нижнего белья, до норковой шубы и цыганского золота. ВСЕ! Поэтому я не дала Алисе пойти в швейное училище, как она хотела.

Моя дочь будет пэтэушницей?! Такого позора для семьи я допустить не могла. Какие же глупые мысли меня тогда волновали! Позор… Разве может быть позорной любая учеба или работа? Гордыня! Вот что мной правило. И несусветная глупость. Теперь-то я понимаю. К сожалению, слишком поздно понимаю.

Оставался компромисс между институтом и ПТУ — техникум. После того, как вскрылись Алискины гулянки, разве я могла ее отправить учиться в Москву? Я затолкала дочь в противоположную от столицы сторону — в удаленное Подмосковье.

В этом году я оканчивала школу и «готовилась» к экзаменам. Почему в кавычках? А потому что мы с моим развеселым классом безжалостно прогуливали уроки. Перестроечное время было страшным для взрослых, а нам было пофиг!

1997 год

Мне весь прошедший год нравилось общаться с ребятами из танцевального клуба «Атлантида». Туда ходили необыкновенные парни и девушки: прикольные, умные, добрые, интересные собеседники, веселые, сильные телом и духом, симпатичные… И еще кучу превосходных эпитетов. Они приглашали меня на свои концерты и праздники.

(Из дневника Алисы)

Один из этих ребят — Женя (Ниндзя, как его называли друзья), даже влюбился в меня, но мне он внешне не нравился, поэтому его любовь я воспринимала как дружбу. Женя не был красавцем, но — добрейшей души человек. По первому зову он мчался ко мне, а я относилась к этому, как к должному. Вроде бы в некоторые моменты можно обойтись и без него, но жизнь при этом становилась не так интересна и весела.

Это был простой, добрый, веселый парень, который хотел, чтобы я стала его женой. Но я такой вариант и не рассматривала, поскольку мои увлечения были, мягко говоря, не детскими, а совращать хорошего парня не хотелось. Поэтому до постели не дошло, хотя у него в гостях я бывала частенько, познакомилась с родителями и с сестрой. Я воспринимала Женю за близкого друга, а как сексуальный партнер он меня не привлекал. И даже то, что он в меня влюблен — лишь забавляло.

Все шутки мигом закончились, когда я узнала, что мой безответный дружок внезапно умер. Он умер в том возрасте, когда о смерти не задумываешься вообще. Когда-то это будет? А в тот день трубку телефона взяла моя мать, и сказала:

— Звонят из «Атлантиды». Умер какой-то Женя.

Мне и в голову не могло прийти, что это — Женька-Ниндзя: добрый и светлый парень, которого все любили. Все, кроме меня. Он не был ни наркоманом, ни бандитом, ни инвалидом, и вдруг — смерть! Этого быть не может!

Женьку нашли в его комнате задушенным полотенцем родители, вернувшиеся с работы. Друзья говорили, что он не мог покончить с собой, настолько это был веселый и жизнерадостный человек, просто он хотел словить собачий кайф. А его сестра сказала мне на похоронах, что если бы я была в тот день с ним, то ничего бы не случилось, и очень удивилась, когда узнала, что у нас с Женей не было близких отношений. По ее словам получалось, что я во всем виновата!

Я проревелась на похоронах и больше никогда о нем не плакала. У меня даже не возникало никаких угрызений совести. А с какой это стати! И сразу нашла Жене замену. Не траур же носить по несостоявшемуся жениху!

…После выпускного вечера в школе я бездельничала в городе. Ни в какой институт я поступать не собиралась, как настаивала мать, а поступила в техникум по ее указке, только чтобы она от меня отвязалась. И, что естественно, продолжала дружить с Викой. У нее дома целыми днями напролет не было родителей, и мы зависали там с обычными парнями, потому что богатых мужиков нам хватило с лихвой. Особенно мне! Деньги-то теперь были!

Нашими с Викой временными дружками стали Мишка Иванов и его сосед Тимоха. Я была с Мишкой. Вичка — с Тимохой. Мы весело и прикольно проводили время то у Вики дома, то у Мишки. Казалось — так будет всегда: легко и хорошо. Но я неосторожно залетела. Предохраняться так и не научилась, или мы просто не задумывались, что от этого могут появиться дети?

На тот момент мать продолжала жить гражданским браком со своим другом детства или бывшим одноклассником — я сильно не вникала! — с Сашей-Греком. Когда она узнала о моей беременности, то с ужасом воскликнула:

— Если ты родишь, то Грек меня бросит!

Отличное предположение… Я-то была уверена, что мать обрадуется рождению внука или внучки, и меня поддержит в этом случае, а оказалось — ей это вовсе и не нужно. Я позвонила Мишке Иванову и сообщила:

— Я беременна!

На что он выпалил:

— Выходи за меня замуж! — как честный-пречестный мужчина.

Но что-то я себе совсем не так представляла предложение руки и сердца. Это было сказано как бы — между прочим. Я положила трубку и задумалась. По идее этот такой-растакой Миша должен был тут же примчаться ко мне с букетом роз и умолять меня не делать аборт. Или я мыльных опер по телеку насмотрелась? Но этого не произошло. Возможно, он подумал, что я и так рожу безо всяких уговоров.

А для кого рожать этого ребенка, если кроме меня он никому не нужен? В итоге мы оба умрем с голоду. И я решила, что пойти на аборт будет лучше.

А что другое я могла сказать? Сказать Алисе правду, что она шизофреничка, и дети ее будут тоже неполноценными? Откровенничать при ее неуравновешенной психике я не решилась. К тому же соседка-пенсионерка разрешила родить несовершеннолетней дочери, и теперь сама сидела без денег дома с этим ребеночком, а шалавистая дочь продолжала шляться по мужикам. Премило!

Мне и Алиски одной хватало без царя в голове, а тут еще психически больной младенец на голову свалится. Разве я достойна подобной участи? Только сейчас, когда рядом со мной Саша, я наконец-то почувствовала себя любимой и желанной женщиной. По-настоящему любимой! И что? В угоду моей гулящей дочурки без мозгов, я должна пустить свою жизнь под откос?

Никогда не думала, что придется говорить страшные слова об аборте своей дочери, потому что помню, какой шок был у меня, когда собственная мама сказала мне те же слова. Но Алиса нездорова, а у меня появился шанс родить самой полноценного малыша.

Чтобы не травмировать и без того ненормальную Алиску, я произнесла вслух нейтральную фразу, слегка переведя стрелки на Сашку, который по сути для Алиски — чужой человек. Мне же хотелось, чтобы дочь не возненавидела меня еще больше при слове «аборт». Хотя куда уж больше!

— Если ты родишь, — сказала я в ответ на ее признание в беременности, — то Грек меня бросит!

Только Алиса, как всегда передергивает, вырывая из контекста те фразы, которые перед ней самой оправдают ненависть ко мне. Потому что дальше я продолжила:

— Грек уйдет, и у нас не будет денег на существование. Папа Леша перестанет платить алименты, как только наступит твое совершеннолетие. Это произойдет ровно через полгода. Даже ребенок еще не родится. Я зарабатываю — впритык: еле-еле хватит на квартплату и еду. Если бы не Грек, то мы давно уже зубы сложили на полку. Ты не работаешь. И, судя по всему, не собираешься. На что мы будем растить ребенка? Ты можешь и не избавляться от беременности, если виновник залета возьмет ответственность за малыша на себя. И не только ответственность, но и материальное обеспечение. Звони ему!

В том, что она сразу позвонила Мише Иванову, и он позвал ее замуж, Алиса не призналась. Зачем? Она в очередной раз соврала, что отец ребенка не хочет знать ни ее саму, ни их пока еще нерожденного малыша. Так она решила переложить ответственность за принятие решения об аборте полностью на меня, чтобы пригвоздить чувством вины. За долгие годы нашего общения моя дочь научилась манипулировать материнским инстинктом. Скажу жестче — не манипулировать, а шантажировать!

Не скрою, долго меня это чувство за невинно убиенного младенца мучило: а вдруг, если бы Алиса родила, то она бы остепенилась, и ничего бы плохого не произошло… Рассуждала я обычно вслух при моем гражданском муже. На что Сашка-Грек, привыкший, как бизнесмен, рассуждать логически и решать вопросы по мере их поступления, не полагаясь на русское абы-да-кабы, здраво возражал:

— Не мучай себя, не изводи никакими черными мыслями. Ничего бы не изменилось!

Все прошло нормально. В смысле — аборт. Первый мой аборт. Первое мое убийство ни в чем не повинного дитя. Несмотря на смерти знакомых людей рядом со мной, сама я к этому руку не прикладывала, а тут…

1997 год

Но четко помню, как мать со своим дружком Греком забирали меня из роддома на его черном слоноподобном джипе. Я юркнула на заднее сидение, пряча глаза от стыда. Почему-то было нестерпимо стыдно за мой малодушный поступок, за мой отказ от младенца, а мать всю дорогу шипела, как змея. По моим щекам текли горькие слезы от странного ощущения потери. Как будто часть тела или души оторвалась от меня и — самое ужасное! — это нечто не вернуть ни за какие деньги, ни за какие богатства.

(Из дневника Алисы)

Меня настигло первое в моей жизни чувство утраты. Не в тот раз, когда умер друг Женя, а сейчас. Нужно было пересмотреть свое отношение к окружающему миру пока не поздно, но никто мне никогда не объяснял, сколько же на самом деле стоит человеческая жизнь. Со мной вообще никто по душам не разговаривал, кроме бабушки Оли, будто я какой-то подкидыш, на которого не стоит тратить время. Но ей же всего не расскажешь! Вот и аборт от нее скрыли по договоренности с мамой. До всего приходилось допирать самой.

Только после аборта стало доходить: потерять материальное легче, чем потерять часть себя и часть своей души. Но словами выразить свое состояние я не могла. К тому же мать продолжала сыпать на меня какие-то непонятные обвинения.

Я же, глядя на эту парочку, почему-то вдруг возненавидела из обоих. Мать за то, что она меня ругала и била за мои проступки. Но она — моя мать. Этим все сказано. А вот Грек всегда отстраненно молчал, когда мы с матерью ругались. Иногда мне казалось, что ОСУЖДАЮЩЕ молчал, и не вмешивался в наши выяснения отношений. Но именно поэтому он стал для меня врагом номер один. Он не считал меня человеком, и я отвечала ему тем же.

Но главное — он не считал меня привлекательной женщиной, что было гораздо обиднее и больнее. Он ни разу не посмотрел на меня, как на женщину, которая может ему понравиться. А в его мимолетном взгляде на меня часто сквозило пренебрежение и даже — брезгливость, хотя, я думаю — нет! Я абсолютно уверена! — он не раз имел отношения с проститутками. Этого пренебрежения я не могла ему простить НИКОГДА!

И еще бесило, что каждый раз мне говорилось, что в нашей квартире ничего моего нет. Что я сама должна обеспечивать себя, а значит — идти работать. Ага, сейчас. Только штаны подтяну. Да денег Грека хватит на все с лихвой! Нужно просто умеючи тянуть! Он и матери моей постоянно говорил, чтобы она уходила с работы…

Поэтому я начала свою маленькую черную месть, испытывая при этом ни с чем не сравнимое душевное удовлетворение. Я в их отсутствие перерывала нашу квартиру и находила отложенные на хозяйственные покупки деньги. Сначала я брала по чуть-чуть и, в случае обнаружения пропажи, переводила стрелки на кого-то другого: на моих знакомых, изредка посещавших меня, на слесаря, ремонтировавшего кухонный кран, на них самих, перепрятывающих свои сокровища и забывающих, где что лежит…

Но однажды я обнаглела и взяла сразу пятьсот баксов. У полковни-ка-то брала суммы и покрупнее. Тут мать и Грек догадались, что это я…

И тогда я решила уйти из дома…

Почему-то вспомнилось, когда прочитала строки про Алискин уход из дома, как она сбегала пару раз еще в шестилетнем возрасте. Протест ли это был или свой непростой характер она так показывала — неизвестно.

Впервые проявилась тяга к перемене мест у моей дочери в детсадовской подготовительной группе. Только в пятнадцать лет Алиса мне рассказала, как над ними издевалась воспитательница детского сада. Чем не домомучительница Фрекен Бок из мультфильма про Карлсона? Та самая воспитательница старшей группы, Марина Ивановна, которую я считала лучшей из всех, потому что она сразу же оказывалась рядом, как только я переступала порог детсада. Она подобострастно заглядывала мне в глаза и говорила, какая замечательная у меня дочь:

— Такая умница! Такая рукодельница! Так хорошо рисует! Я ее в пример всем детям ставлю!

А какой мамочке не понравится, что хвалят ее ребенка?! Естественно, я носила этой ушлой тетке-воспитательнице подарки ко всем праздникам, чтобы отблагодарить за заботу о моем чаде. Каково же было мне узнать спустя почти десять лет, насколько двуличной была эта очкастая тварь!

Она не била детей и не ругала. За это же можно и взыскание получить от родителей или от заведующей детсада. А то и быть уволенной с волчьим билетом. Нет! Она вместо положенных часов, отведенных детям для игр, рассаживала мальчиков и девочек на стулья, выставленные в ряд, и заставляла молча сидеть, дожидаясь прихода родителей, положив руки на колени. Не всегда отпуская даже в туалет! Фашистское отродье! А если вдруг кто из детей ослушается — ставила провинившегося лицом в угол. Мало того, она запугала малолетних подопечных так, что дети никому ничего не рассказывали. Напомню: об этом я узнала только через десять лет.

Протест моей шестилетней дочери Марине Ивановне выразился в том, что Алиса без спроса ушла вечером из детского сада, не дождавшись моего прихода. Правда, я действительно припозднилась на работе, но детсад работал до семи вечера, а было только пятнадцать минут седьмого.

Теплый летний вечер располагал к прогулкам на свежем воздухе, поэтому я не стала заходить в группу, а поспешила на участок с верандой, закрепленный за нашими детками. Четверо ребятишек сосредоточенно копались в песочнице, строя дорогу с тоннелями. Алисина кофточка лежала на скамейке, но ее самой нигде не было. Я обошла весь участок, засаженный деревьями и кустарником, а потом спросила у детей:

— А вы не видели Алису? Где она?

Одна из девочек нехотя оторвалась от своего важного занятия и сказала:

— А она домой пошла.

— Как домой? С кем? А где воспитательница?

— Не знаем. Марина Ивановна нас на старшую группу оставила и ушла. А тех детей уже всех забрали. Вот мы тут одни своих мам и дожидаемся.

Я знала, что никто кроме меня не мог забрать Алису из сада. Просто больше некому. Сотовых не существовало, да и городские телефоны раздавались по большому блату, так что поиск по звонкам не имел смысла. Ножками-ножками! Кроме того, я знала наверняка, что и в моей квартире, и в квартире моих родителей никого сейчас нет. Папа, мама и родная сестра неделю назад укатили отдыхать в Крым. Мой еще тогда существующий муж Алексей должен появиться с рыбалки только через два дня. А мой дедушка, который жил с родителями, лето обычно проводил на даче. Все! Вариантов не осталось. Куда могла пойти дочь? Или ее украли? Сердце сжималось от ужаса!

Может, у свекрови взыграло ретивое, и она вдруг решила заняться своими прямыми обязанностями бабушки, забрав внучку из сада? Но без предупреждения?! Такого раньше никогда не бывало.

Я нашла воспитательницу Марину Ивановну в соседней группе, мирно гоняющую чаи с такими же нерадивыми тетками, как она сама. Я с порога наорала на нее, что отдам под суд, если с моей Алисой что-то случится. Вот тут-то они все трое со стульев повскакивали, и приняли активное участие в поисках.

Мы с ними стали нарезать круги вокруг забора детсада, спрашивая по пути всех и каждого, не видели ли они шестилетнюю девочку в желтом ярком платьишке и белой панаме, расширяя постепенно поиски. На всякий случай я зашла к себе домой — вдруг муж вернулся? Потом забежала к свекрови — чем черт ни шутит? Никого не было!

«Только не реветь. Только не реветь! — билась в голове единственная мысль, потому что я знала: от моей выносливости зависит жизнь дочери. — Не раскисать!»

Когда поиски затянулись, и я подумывала уже о подключении милиции, меня что-то торкнуло в бок: нужно заглянуть в квартиру к моим родителям… На всякий случай. На звонок в дверь неожиданно повернулся ключ в замочной скважине по ту сторону, и навстречу вышел мой дедушка. Он приехал с дачи в город по делам на один лишь вечер. Кто же знал?

— Татьяна, — строго начал он, не поздоровавшись, — я буду с тобой ругаться! Как ты можешь пускать одного ребенка снизу подъезда по лестнице ко мне? Ты должна была мне передать Алису из рук в руки!

— Алиса… здесь?.. — голос мой задрожал, а нос предательски защипало.

— А где она, по-твоему, должна быть? — вопросом на вопрос ответил дедушка.

И тут я разрыдалась. Громко. Взахлеб. АЛИСКА НАШЛАСЬ! Я рыдала так, что мой дедушка — а Алисин прадедушка — испугался, и почти волоком втащил меня в квартиру. Алиса, как ни в чем не бывало, вышла мне навстречу из гостиной:

— Мамочка, а что ты плачешь?..

Потом выяснилось, что дедушка открыл ей на звонок в дверь два часа назад. Кнопка звонка в квартиру родителей располагалась так низко, что до нее дотянется даже детсадовский ребенок. Когда ее устанавливали, моя родная сестра была такого же возраста, как Алиса сейчас, а гулять во двор раньше выпускали детей одних, без сопровождения.

Замечательное было время! Ни тебе железных громоздких дверей в подъезд с домофонами, ни отвязных дяденек, гоняющих на джипах по придомовым территориям. Да и чужих людей, приезжих, было значительно меньше. Сидели местные старушки в советское время на скамеечках, судачили о том, о сем, а заодно и на детишек поглядывали…

Так вот, мой дедушка открыл дверь, услышав звонок, и увидел на пороге Алису. Он решил, что я отправила ее на третий этаж одну, а сама побежала по своим делам. То, что правнучка Алиса могла прийти одна, сбежав из детсада, мой дедушка даже помыслить не мог!

Отругать Алису за побег не было сил. Они все кончились…

Второй раз инцидент ухода без спроса моей дочери случился через пять месяцев, а значит, время года было другое. Алиса ушла лютой зимой, в двадцать градусов мороза. В советское время трудовые коллективы были дружными и сплоченными. Для разновозрастных детей отдел, в котором я работала, устроил встречу Нового года в лесу под настоящей елкой, украшенной принесенными из дома игрушками. Детей развлекали костюмированные Дед Мороз со Снегуркой, пока взрослые угощались водочкой и шашлычком.

Вполне уверенная, что моя шестилетняя дочь занята с другими детьми конкурсами, я примкнула к остальным. Вдруг ко мне подбегает старшая девочка и говорит:

— Тетя Таня, а ваша Алиса ушла от нас в лес, прямо по сугробам.

На поиски Алисы бросились все! Слава Богу, что по сугробам она уйти далеко не смогла. Когда уже дома я спросила дочь, почему она ушла, прозвучал странный ответ:

— А мне с ними скучно стало.

— Алиса, а почему же ты ко мне не подошла?

— Не захотела.

Вот так, «не захотела». И все! Или это было предвестием всего остального?

…По-видимому, Алисе так же стало скучно, когда она ушла из театра со спектакля «Вишневый сад» на поиски приключений в ночную Москву… И также скучно ездить на занятия после окончания школы, поэтому она часто пропадала в неизвестном направлении.

Все, что творила Алиса, поступив в техникум, хотелось навсегда забыть, как очередной страшный сон. Вычеркнуть из жизни. Если бы я только знала, сколько еще придется вычеркнуть…

Я обшаривала комнату Алисы вновь и вновь, когда она не появлялась ночевать, чтобы найти хоть малейшие зацепки ее пребывания и вернуть домой. Только умудренная опытом Алиса ничего не оставляла после опрометчиво брошенной визитки полковника Николая, по которой я ее вычислила в прошлый раз в Москве. А мне нужно было себя чем-то занять в ночных бдениях, чтобы не сойти с ума от беспокойства за ее жизнь, и я проявляла чудеса изобретательности, перечитывая каждое словечко на полях учебников и тетрадей.

Во время поисков в комнате дочери находились вещи, которых не должно быть у Алисы хотя бы потому, что я ей их не покупала. И если дорогое шмотье можно было спрятать, запихнув подальше в шкаф, то новенький видеоплейер и дорогой музыкальный центр с колонками стояли на виду. Но я и предположить не могла, что это куплено на ворованные деньги!

Когда я спрашивала дочь в лоб:

— Откуда это? — Алиса изворачивалась, говоря, что взяла у кого-то поносить, или, что ей подарила богатая московская тетка или отец, с которым я не общалась.

Иногда я находила какие-то обрывочные записи в виде дневников. Прочитывала, а потом делала вид, что ничегошеньки не знаю. Иногда продумывала наводящие вопросы, чтобы выудить из неожиданно появившейся Алисы как можно больше информации, номеров телефонов, и знать, в каком направлении искать, если что.

Именно тогда я сходила к некоторым ее бывшим одноклассницам и выяснила, что в былые времена черная BMW увозила Алису прямо со школьных занятий. Черт возьми! Куда смотрели учителя?! Те же подружки мне сказали, что денег у Алисы в одиннадцатом классе было столько, что она могла давать чуть ли не любые суммы в долг. Причем, легко прощая эти долги. Конечно, деньги-то не заработаны… Но откуда она их брала? Откуда? Или ей платили за… Ужас хватал за горло.

Даже всеядный афганец Сашка-Грек, который пока что нас терпел, но уже с трудом, по-моему, брезговал моей дочерью, что было тоже неприятно. Впрочем, разве было бы лучше, если бы он оказывал Алиске знаки внимания? Навряд ли. А может, я просто ревновала Грека к так резко повзрослевшей дочери?

Алиса по-прежнему вела себя отвратительно не только по отношению к моему гражданскому мужу. Казалось, именно во мне она видела источник собственных бед. В ее глазах я читала только неприкрытую ненависть. Она бросала упреки, что я ее плохо одеваю, что даю мало денег… Источник-то неконтролируемого дохода в виде московского мента, видимо, иссяк.

— У тебя нет, так у Грека своего возьми! — слышала я крики из-за двери в ее комнату, которую Алиса постоянно держала закрытой, подперев с обратной стороны журнальным столиком.

Иногда мне удавалось прорвать заграждение, иногда так и приходилось разговаривать через дверь. А за что, спрашивается, я буду ее баловать, покупать обновки, если она не прикладывает ни к чему хоть малейшее усилие: не ездит с техникум, не убирается у себя в комнате. Сидит у меня и у Саши на шее, свесив ноги, и еще чего-то требует. Требует, и не меньше!

Не говоря уже о том, чтобы сходить в магазин, приготовить ужин, помыть посуду, вынести мусор, в конце-то концов! Мне приходилось делать все самой после рабочего дня, а эта дряннушка могла проваляться на незаправленной кровати день-деньской напролет, изредка посматривая телевизор. Чтобы подстегнуть Алису хоть к какой-то работе или учебе, я начала говорить, что это только моя квартира, а ей свою надо заработать, чем вызвала еще большую ярость дочери.

Если я отправляла ее в магазин — а делала я это крайне редко, — Алиса могла с выданной на покупки суммой исчезнуть дня на два или на три с концами. Поэтому я старалась не давать ей деньги в руки. Из семейных заначек кое-что пропадало, как я не старалась их запрятать подальше. Вполне естественно, что я срывалась на дочь. А кто еще мог взять деньги? Она нагло врала и изворачивалась.

Иногда я делала вид, что верю, потому что сил на выяснение отношений не оставалось, хотя я знала наверняка, что она в очередной раз врет. Когда все аргументы исчерпывались, от отчаяния я кидалась на нее с кулаками, причем не испытывала чувства угрызения совести. Казалось, что я породила исчадье ада. За что? За что мне это?

Или это отголосок первой Алискиной попытки суицида, когда я твердила ей день и ночь, чтобы удержать от очередного суицидного витка, что люблю ее больше жизни, что готова для нее на все… А потом взяла, да и полюбила какого-то дядьку с улицы. И как я посмела полюбить кого-то, кроме нее?! Алиске было абсолютно наплевать, что я думаю, чувствую. Была только она. Пуп земли!

— Любите меня! Поите! Кормите! Одевайте! А я еще посмотрю, достойны ли вы моего присутствия! — это постоянно мне внушалось непутевой дочкой.

От своих родителей я продолжала тщательно скрывать Алискины загулы. Покрывала ее, как могла. Во время общих застолий в квартире родителей, где собирались все наши многочисленные родственники по праздникам, я делала вид, что у нас с дочерью все хорошо, чем способствовала тому, что Алиса совсем обнаглела.

А потом стали пропадать деньги не только у меня, но и у Грека. Если не дают этой неблагодарной свинюшке по-хорошему, надо воровать?! Да я сама себе лучше руку отрублю по локоть, но не возьму чужого! Так учили меня в моей семье.

Ну-ка, перечитаю, что она там в своем дневнике написала про воровство у нас денег?

Сначала я брала по чуть-чуть с полочки, где всегда лежали деньги на хозяйственные расходы, и удавалось перевести стрелки на кого-то другого. Потом я перерывала в отсутствие взрослых дом от угла до угла и находила заначки, из которых брала по одной-две купюры, а если до меня пытались докопаться, то говорила, что ни о каких деньгах не знаю. Дурочку включала. Но однажды я обнаглела и взяла сразу пятьсот баксов. Мать с Греком догадались, что это я и …

1997 год

Я решила уйти из дома…

(Из дневника Алисы)

Кроме того, материны постоянные упреки за то, что я их объедаю и за копеечные подачки на проезд до техникума меня совсем выбили из строя. Мы орали друг на друга, высказав все, что накопилось за последний год. Из дома я ушла с фингалом под глазом.

И все! С собой у меня ничего не было, кроме дамской сумочки. Я бросила техникум, потому что целыми днями искала, где переночевать. Я согласна была идти куда угодно, только не домой. Да и вряд ли меня там ждали.

Я болталась не в нашем занюханном городишке, где все меня знают и обязательно доложат матери, а зависала в Москве по разным кабакам, расплодившимся в перестройку, как грибы после дождя. Причем всегда была одна, без подружек. Изредка, правда, заскакивала к полков-

нику Николаю на огонек, но это уж когда совсем припрет, и деньжат перехватить нужно.

Обычно я просто узнавала, в каком клубе сегодня пускают девушек бесплатно, а такое случалось довольно часто. Если не удавалось познакомиться с каким-нибудь мужиком, чтобы хотя бы накормил и напоил, а может — и спать уложил, то просто заговаривала с барменом и официантами, которые по доброте душевной приносили мне остатки еды. Не объедки — нет! Ни в коем случае! Что я — шавка подзаборная? Официанты приносили мне еду, которая оставалась нетронутой в больших блюдах на столах, ведь часто богатые мужики заказывали жрачку сверх того, что могли употребить, чтобы пустить пыль в глаза партнерам по бизнесу или новой крале.

Имея теперь обширные знакомства в клубах и кабаках, мне удавалось просочиться и на закрытые вечеринки, где обычно накрывали шведский стол, а спиртное лилось рекой. Я и прикидом соответственным обзавелась, чтобы быть своей в любой клубешной тусовке. Юбка, безрукавка и сапожки — все из натуральной черной лайки. В общем, выглядела я классно!

Однажды попала на закрытую вечеринку в клуб «Титаник», что на стадионе «Динамо», и названный так после выхода на экраны нашумевшего одноименного кинофильма с Ди Каприо. Обстановка клуба покоряла с порога изяществом и дороговизной: черная кожа и металл, а окна — круглые, в виде корабельных иллюминаторов. В общем, если я сяду на такой кожаный диванчик, то сольюсь с ним по цветовой и структурной гамме. Помните мультфильм про Крокодила Гену? Когда ему Шапокляк говорит:

— Как хорошо, что вы такой зеленый. Вы ляжете на газон, и вас не будет видно…

Вот так теперь и я — сливалась с обстановкой. В «Титаник» ходили более чем обеспеченные люди, в основном мажорики, поэтому, если была возможность, то я зависала именно в нем. Там закрытые вечеринки были классные, как тогда говорили расхожую фразу: «Круче только яйца вкрутую». Однажды я столкнулась там с солистом рок-группы «Агата Кристи», от которой мы фанатели:

Давай вечером с тобой встретимся, Будем опиум курить-рить-рить…

Хотя я в то время не употребляла ничего серьезного. Солист показался таким мелким, что меня смех разобрал… Но менее любимой от этого группа «Агата Кристи» не стала.

Полгода я жила с разными мужиками, с которыми знакомилась прямо на улице или в кабаках. Рано или поздно мне приходилось от них уходить, потому что меня то избивали по-черному, то пытались продать в бордели, а то и вовсе попадался какой-нибудь извращенец.

Один пьяный бандюга, торговец оружием, с которым я встречалась какое-то время, надел на меня наручники и избивал в ванной. Не помню даже за что. Я испугалась, что он меня забьет до смерти. Утром мужик протрезвел и весь день стоял передо мной на коленях, прося прощения. Потом дал денег, чтобы я сняла себе квартиру, и отпустил в надежде на то, что я его прощу и вернусь.

Может быть, если бы он дал денег побольше и оплатил моральный ущерб, я бы его и простила, но оставался риск, что в следующий раз он довершит задуманное и меня пристрелит.

Предполагаю, что избивали Алису за то же воровство денег. Не может быть, что избиения происходили беспочвенно. Это ведь не полковник Николай, которому баксы сыпались с потолка. Тысячей больше — тысячей меньше, не все ли равно. Это у него можно было брать без счета. Но никто уже не мог выбить из этой дряннушки тягу к воровству. НИКТО!

Перечитайте последний абзац из ее дневника еще раз: «Если бы он дал денег побольше и оплатил моральный ущерб, я бы его простила…» Ужас!

 

Глава 4

Почему я ненавижу

Я вернулась домой где-то в марте и сказала матери, что я жила с одним мужчиной. С одним! Наверное, вы ждете услышать, что это послужило мне уроком? Типа: надо маму слушаться, чтобы не попадать в такие ситуации… Так вот, одно дело слушаться, а другое — подчиняться приказам, слышать, что ты никто, и получать подзатыльники. Я до сих пор не считала, что делала что-то не так. После моего прихода ничего не изменилось: как была я для них приживалкой, так и осталась:

1998 год

уберись, ужин приготовь, а как что-то надо мне купить, так я — никто…

(Из дневника Алисы)

А я только и ждала, когда останусь дома одна, включала музыку «на всю Ивановскую», садилась на широкий подоконник и смотрела с нашего последнего этажа послевоенной сталинки на копошащихся внизу людей, похожих на муравьев. В нашей квартире такой подоконник, что можно на нем не только сидеть, но и перекусить, а если приспичит, то и вздремнуть ненароком, подложив под бок подушку…

И ничего делать по дому я не собираюсь. Что я им — уборщица?

Листаю тетрадь-дневник и удивляюсь начитанности моей дочери, ведь цитату Канта вставила не я для красного словца, а она сама, так что можно порадоваться хотя бы тому, что должное образование в дочь мне удалось вложить, несмотря на постоянное сопротивление оному. Или это врожденная интеллигентность, которую не вытравить ни испорченной генетикой, ни пагубными пристрастиями? Только позже, на крутом вираже наркозависимости, когда мозги окончательно снесло, Алискины дневниковые записи перешли в такой же бред, что творился в ее голове, а пока даже стилистика вполне приемлема для интеллигентного человека.

Тут она упомянула про подоконники. Да, в той квартире, которую я сейчас готовлю к продаже, действительно невероятные подоконники, потому что стены дома возведены немецкими военнопленными сразу после Великой Отечественной войны. Отсюда и название дома, в просторечье именуемом «сталинка». Таких домов, с почти метровыми стенами и потолками высотой более трех метров, в городе несколько. Мы въехали в квартиру после капитального ремонта, когда строители заменили деревянные перекрытия между этажами бетонными, осовременили электрику, отопление, перекрыли крышу. Короче — от прошлой сталинки остались только мощные стены. Да еще, говорят, под домом сохранилось с советских времен бомбоубежище…

…Алиса пропадала не на все полгода целиком, а рваными урывками. Забыть бы все. Забыть! Если вообще можно забыть, как мысленно хоронила собственную дочь неоднократно. Когда я уже отчаивалась увидеть ее живой, и свыкалась с безысходностью, Алиса появлялась на миг дома, чтобы изощренно продлить мои мучения. А потом так же внезапно исчезала, прихватив деньги и ценные вещи для продажи…

Как-то позвонили из техникума и предупредили, что отчисляют Алису за несданную зимнюю сессию, но повлиять на ситуацию я не могла. Отчислят так отчислят… Об этом ли мне сейчас думать? Жива ли? — вот главный вопрос.

Окончательно дочь появилась, когда я перестала ее искать и оплакивать, потому что мои собственные проблемы нарастали снежным комом. Невозможно находиться постоянно в аду. Я слишком долго испытывала стресс.

То, что мы втроем скрывались в августе в санатории от разборок на риэлторской фирме Грека, было всего лишь первым этапом. Никакие «крыши» не смогли разрулить назревающий конфликт сторон. Практически все Сашкины сбережения ушли, но фирму в прежнем виде сберечь не удалось. Ему пришлось начинать в одиночку с нуля, но уже не в Москве, а в Подмосковье, где возможности были несоизмеримо меньше столичных. Я его успокаивала, но…

Но Сашка-Грек вдруг решил, что без фирмы, без финансовой опоры, он недостоин меня — что за чушь собачья?! — поэтому он должен уйти. Такое могло прийти в голову только мужчине. А как же сакраментальное «и в горе, и в радости»?

Он ушел по-английски перед женским праздником восьмое марта. Издевательство или злая насмешка судьбы? Когда я вернулась с работы — его и след простыл: голые «плечики» в шкафу возвестили, что свои вещи Сашка вывез полностью. Хорошо хоть купленную бытовую технику оставил и подарки мне, не мелочился. А может, это из-за Алиски? Или, что вернее, из-за моего постоянно угнетенного настроения? Кому нужна женщина с проблемами, которая даже за границу поехать не желает, потому что, видишь ли, должна караулить свою проб…щую дочь? Что это, если не трусливое бегство мужика?

Алиска, дрянь такая, добилась своего! Больно? Очень больно!

Я дернулась сначала к телефону, чтобы позвонить Саше, но пока шла, поняла, что бесполезно звать его обратно. И унизительно…

Заглянула на кухню, а там на обеденном столе дожидается записка: «Прости, родная Татка, что не оправдал твоих надежд. Оставляю тебе деньги на первое время. Твой Сашка-Грек. Прости».

А рядом — некоторая внушительная сумма. Отступное? Мне отступное? Как же это мерзко!

Я бродила в пустой квартире из комнаты в комнату, слезы застилали глаза, а мысли путались:

— Все меня бросили! Все! За что вы так со мной?! Что плохого я вам сделала?!

А ответить некому…

Говорят, что беда не приходит одна. В этом я смогла убедиться, когда через неделю наш отдел отправили в бессрочный отпуск за свой счет. И сразу же я умудрилась подхватить грипп. До кучи!

В ночь температура приблизилась к сорока. То ли от вируса, то ли от других осложнений. Родителям звонить не стала. Не в час же ночи, в самом деле! Даже если я дозвонюсь, им придется идти через весь город по слабоосвещенным улицам, а ходить в темное время суток теперь небезопасно.

О вызове скорой помощи я что-то не подумала. Оставалось дожидаться утра… Сквозь шум в ушах я услышала, как в замочной скважине повернулся ключ, и в комнату кто-то вошел. Я даже сначала не поняла, что это Алиса:

— Мам, ты что тут… Одна?

— Алиса, мне плохо… — только и успела сказать я и отключилась.

Дочь потом рассказала, как сидела рядом со мной, держа за руку, не зная, что делать, а рано утром позвонила бабушке Оле, моей маме, и та примчалась спасать. Вдвоем с Алисой они меня и выхаживали. Помню смутно, потому что находилась в полубреду, и в себя пришла только на третий день. Мамины знакомства в медицинской сфере помогли избежать больницы. На дом приходил участковый врач, а потом прибегала медсестра, которая делала уколы и ставила капельницы. За определенную плату, конечно.

Как хорошо болеть под присмотром мамы, когда квартира вылизана до блеска, а еды — полный холодильник. Мне показалось, что даже Алиска притихла. Вот уж она вовремя появилась, а то бы нашли мой хладный труп. Правда с мамой я обычно перезванивалась каждый день… Ну, не совсем, каждый, но через два-три дня — обязательно. Слишком много мне пришлось от мамы скрывать последнее время. Про Алиску ей и сейчас ничего толком не рассказала, даже про брошенный техникум.

Как только я оклемалась, начала срочно искать работу, потому что дочь не собиралась этого делать. Не класть же, в самом деле, зубы на полку! Но к деньгам Грека пока было слишком больно прикасаться.

Опускаться при наличии высшего образования до рыночной торговки или дворничихи не хотелось. Отмечалась на бирже труда и ходила по адресам, где требовались работники офисов, но натыкалась лишь на похотливые взгляды директоров или владельцев фирм. Красивой женщине живется тяжело на свете без постоянного защитника рядом. Когда я приходила устраиваться на работу, то по-простецки мне давали понять, а то и говорили открытым текстом: «Переспишь со мной, посмотрим, на что ты годна. Тогда и решим, брать ли тебя в штат». Быть чужой подстилкой я не могу. Не могу и все! Хоть режьте! Лучше уж в дворники.

Но другой работы не было. Это только так кажется, что женщина с высшим образованием легко впишется в коммунальщики низшего звена. Такой опыт работы случился у одной моей подруги как раз в то время, когда я искала работу… Вакантные места поломоек подъездов разбирались влет, потому что это была работа в тепле, а вот дворничихи еще кое-где были нужны. Но шоком для подруги стало другое: разговоры на повышенных тонах и только матом, разборки чуть ли не до драк за каждую метлу… Она смогла выдержать неделю, что лишь укрепило меня во мнении — к коммунальщикам не соваться.

После долгих мытарств на бирже труда мне дали возможность получить новую специальность в придачу к моему высшему техническому образованию, которое в условиях перестройки обесценилось. Я закончила курсы бухгалтеров, и сразу стала востребована в кооперативах, выросших в новых капиталистических условиях, как на дрожжах. Только приходилось осторожничать с трудоустройством, ведь любой работодатель мог повесить на материально-ответственного бухгалтера всех собак, а то и в тюрьму посадить за растрату. Поэтому я за длинным рублем не гналась: нужно сначала приобрести опыт работы. Хотя на хлеб с маслом теперь хватало.

В конце мая Алисе исполнилось восемнадцать лет, а значит, ее отец прекратил платить алименты. Она по-прежнему нигде не работала и не училась, болталась целыми днями без дела в компаниях сомнительных личностей. Но мне захотелось отблагодарить ее за то, что дочь случайно оказалась в марте в нашей квартире и тем самым — спасла мне жизнь. Или задуманная поездка — это последняя попытка наладить отношения с дочерью? Не знаю. Тем более что та сумма, которую мне оставил Грек, жгла руки. Хотелось от нее побыстрее избавиться, но — чтобы с пользой. Тогда я и решила в качестве подарка к совершеннолетию, свозить Алису в Испанию.

Мои подработки в кооперативах бухгалтером не мешали сорваться в любом направлении и в любой момент. Но… Все то же «но». Как ни склеивай разбитую чашку — трещины остаются видны. Буквально через три дня после прилета в Барселону, откуда нас доставили в небольшой портовый городок Бланес, я поняла, что зря затеяла поездку. Ничего изменить невозможно!

Было начало июня, поэтому купальный сезон на море не открылся, и мы с Алисой большую часть дня проводили в бассейне с подогревом, который оккупировали немецкие бесцеремонные и оглашенные отпрыски. Гаже детишек я еще не видывала!

Впрочем, их папашки и мамашки также не отличались хорошими манерами. Как известно: «От березки и осинки не родятся апельсинки». И те, и другие окидывали нас с Алисой недружелюбными взглядами, и, по-моему, родители подзуживали своих отвратительных детей делать нам гадости: то плюхнуться рядом в воду, чтобы брызги окатили нас с головой, то перевернуть наши лежаки с одеждой, то бегать вокруг, издавая дикие гортанные звуки… А Алиска — дряннушка! — провоцировала и без того разгоряченную немчуру на ратные подвиги своими раскованными позами в практически отсутствующем купальнике во время принятия солнечных ванн, что раззадоривало мужиков, не обремененных интеллектом.

Изо всех сил я пыталась делать скидку на чуждый менталитет, но выходило слабо. Приходилось выбирать время для купания так, чтобы немецкие семейства были как можно дальше от бассейна.

Я специально заказала отель с полупансионом в небольшом приморском городке, а не на удаленном от цивилизации побережье, чтобы с утра пройтись неспешно по магазинчикам, заглянуть на рынок в самый разгар урожая клубники. Это сейчас в России изобилие овощей и фруктов в любое время года, а в 1998 году такого еще не существовало, поэтому хотелось насытиться клубничкой под завязку. Конечно, на подмосковной даче тоже произрастала эта ягода, но не настолько сладкая и ароматная, как южная.

Интересно было побродить по улочкам города, подсмотреть уклад жизни испанцев: ухоженные огородики на окраине или убранство маленьких закрытых двориков у домов с огромным числом выставленных цветочных горшков, небольшими скульптурами и минифонтанами: «Кто во что горазд!» Мне, рьяному садоводу-любителю, так хотелось рассмотреть все поближе, но природная стеснительность перед иностранщиной, впитанная гражданами Советского Союза с рождения, не давала возможность пообщаться с обитателями двориков.

Нас с Алисой почему-то принимали за американок, а не за русских. К счастью, проверить знание английского языка было некому, потому что испанцы — ой, извините, не испанцы, а каталонцы! — изъяснялись исключительно на своем родном языке.

В специализированных магазинах мы с дочкой затоваривались легким сухим вином и соком. Хамон — как я называю, смеясь: трупное мясо двадцатилетней выдержки, — тогда мной еще не был распробован до такой степени, чтобы фанатеть. Гораздо позднее, со вторым мужем приехав в Испанию, я полюбила этот деликатес и уже не могла противиться желанию вкушать хамон чуть ли ни в каждом заведении.

Полупансион подразумевал завтрак и ужин, так что в обед мы с Алисой захаживали в околопляжные забегаловки, где можно отведать кушанья, соответствующие нашему кошельку. Языкового барьера, к счастью, не существовало, потому что на стендах выставлялись фото блюд и их цена.

Наша встречающая турфирма мигом уговорила нас с Алисой на разнообразную культурную программу, выжав все сбережения, так что на крупные покупки денег не осталось. Но я ничуть не пожалела потраченных сумм, побывав в невероятной Барселоне, отмеченной творениями Гауди. Общеевропейское повальное увлечение модернизмом в конце 19-го и начале 20-го века благодаря этому гению архитектуры придало красавице-столице Каталонии неповторимый облик.

Куда мы двинулись после Барселоны? На рыцарский турнир, конечно, импровизированный, но зрелище грандиозное. Нас удивила высокая цена за экскурсию, но оказалось, что туда входит кроме турнира и рыцарский ужин, и танцевальная вечеринка до поздней ночи…

Но при всем разнообразии впечатлений, поездка была странной. Я изо всех сил старалась свести наши предыдущие ссоры с дочерью на нет, но у меня плохо получалось. Мы с Алисой продолжали ссориться по пустякам, как только оставались один на один. Не помогли ни яркие испанские пейзажи, ни бассейн с подогревом, ни экскурсии в Порт Авентуру — местный «Диснейленд», ни в музей Сальвадора Дали, ни в монастырь Монсерат…

Алиса оставалась чужой. А моя ли это дочь? Или человек с измененным сознанием, который никогда уже не будет той милой девчушкой, что ластилась ко мне и бежала занимать место для меня в автобусе и электричке? Прошло то время, жаль, что быстро закончилось. Что мне теперь ждать от этой повзрослевшей, но, к сожалению, не поумневшей девушки?

Единственный положительный момент: после поездки в Испанию Алиса окончательно вернулась домой, перестав меня пытать каленым железом: «Жива — не жива». Мы сосуществовали пока что вдвоем, и мне казалось, что иметь Алиску на глазах лучше, чем хоронить ее ежедневно…

Лето. Жара. И скукота смертельная! Поэтому, встретив как-то на улице бывшую одноклассницу Инку Бахметьеву, меня занесло попутным ветром в компанию конченных неудачниц, которые барахтались вроде бы на плаву, но у них плохо получалось. Я одна была с крутым опытом общения с богатыми мужиками, поэтому чувствовала себя среди них чуть ли не королевой. Этот статус в компании меня очень привлекал. Сонь-ка-пэтэушница жила с мамашей-пьяницей, приводившей в дом черт-те кого. Но именно через одного из ее приходящих отчимов мы теперь и доставали наркоту. Ведь это круто! А деньжата у меня всегда водились. Жанка с Янкой вообще были фабричными, да к тому же и малолетки, а значит — рангом ниже. Ими можно было беззастенчиво командовать и открыто помыкать, а это тоже нравилось мне.

1998 год

Почему в этой компании неудачниц оказалась Инка? Проще простого: она была страшнее атомной войны и чувствовала себя менее ущербной среди этих мелких шлюшек.

(Из дневника Алисы)

Я потусила с ними некоторое время, но отошла в сторону, потому что случилось невероятное… Голос в телефонной трубке показался мне в первую же секунду до боли знаком. Это был мой любимый Вова, мой принц на белом коне, с легкостью приобщивший меня к наркоте. Но это же такие мелочи по сравнению с тем, что он сам позвонил мне. Сам!

У нас с ним опять закрутилось, но после нескольких наших встреч случилась неприятность… Я несколько раз звонила ему, чтобы сказать о беременности, но он не брал трубку. А мне не хотелось жить! Не хотелось жить без Вовы! И тогда я снова наглоталась фенозепама…

Но кто-то сверху, наблюдавший за мной постоянно — я это чувствовала! — не дал мне умереть: в этот момент неожиданно позвонили Жанка с Янкой:

— Поедем кататься с пацанами на озеро.

Я и поехала, хотя из-за принятых медикаментов соображала с большим трудом. Вру! Опять безнадежно вру! Я вообще ничего не соображала! Поэтому, усаживаясь на заднее сидение авто, промахнулась и со всей дури въехала лбом в верхнюю железяку, узрев все звездное небо в алмазах одновременно. Никогда не видела подобного фейерверка! Наверное, я на какое-то время потеряла сознание, а когда очнулась, увидела над собой перепуганные лица девок и ребят. Кто-то из них спросил:

— Как ты?

А я что? Я ничего. Я же находилась под действием фенозепама, поэтому боли почти не чувствовала, только голова сильно кружилась и слегка подташнивало.

— Не дрейфь! Все окей! Поехали в клубешник! — успокоила я всех.

И мы поехали. Там еще хватанули водки. До кучи! Мне было так хреново! Но я продолжала названивать Вове. И вдруг он ответил. Я ему и выдала тут же, что беременна, и если он сегодня со мной не встретится, то я покончу с собой. Я говорила, что люблю его больше жизни, что эта самая жизнь теряет смысл без него…

Инка Бахметьева пригласила меня этим же вечером на свой день рождения. Вот туда я и зазвала Вову для задушевного разговора. А когда вызвала такси, чтобы доехать из клуба домой, то не вписалась в дверь автомобиля опять и получила еще один удар по моему многострадальному лбу. И потеряла сознание во второй раз. Хорошо, что я была с Инкой, а то бы меня тут же, не отходя от кассы, затолкали бы в больничку. Где бы я потом Вову искала?

Около подъезда меня аккуратненько выгрузили, придерживая голову и не давая удариться в третий раз. Наверное, если бы это произошло, то я бы умерла на месте.

Когда доплелась до квартиры, чтобы собраться на день рождения подруги, мать меня не хотела отпускать:

— Алис, ты себя хоть в зеркало видела? Какие могут быть дни рождения, если ты на ногах еле стоишь. Отлежись лучше дома. А еще лучше — давай скорую помощь вызовем? У тебя же сотрясение мозга. Не веришь? Посмотри на себя.

И подвела меня за руку к зеркалу. Лучше бы она этого не делала. То, что я увидела, не поддавалось никаким описаниям: шишак у меня на лбу был величиной — как бы помягче сказать? — с теннисный мячик. Не для настольного, а для большого тенниса. Я вовсе не преувеличиваю. От кровоизлияния в мозг меня спасло лишь то, что посередине шишака виднелась рассеченная кожа, откуда сочилась кровь, закапавшая слева светлую блузку.

Все ясно: мозги я отбила из-за фенозепама. Единственная оставшаяся в живых мысль сносила и так покривившуюся крышу: «Как же я не пойду на день рождения к Инке, если мой Вова, которого я с таким трудом вызвонила, приедет именно туда? Нетушки! Я обязательно пойду!» Тем более, что действие лекарств до сих пор не прекратилось, и боли я не чувствовала. Или я успела в клубешнике наркоты хватануть, поэтому и не чувствовала боль? Не важно!

Только чуть отлежалась в своей комнате, чтобы притупить мамину бдительность, а когда та вышла в магазин за хлебом, быстро собралась и поплелась к Инке. Благо это было недалеко. Шишак я прикрыла длинной челкой, но, видимо, плохо прикрыла, а походила больше на ползущее чучело, потому что на меня оглядывались прохожие.

Вова был уже там, у Инки, но сразу уехал, как только узрел меня — такую сногсшибательную раскрасавицу! Его можно понять: зачем ему безмозглая уродка? Мозги-то все остались на железках машин, об которые я сегодня долбилась башкой без разбора.

Из-за того, что он уехал, я тут же в ванной перерезала себе вены… Идиотка! Хорошо, что не глубоко, поэтому обошлись своими силами: Инка туго перевязала мне запястья бинтами, остановив кровь.

Тем же нескончаемым вечером у Инки я познакомилась с Григом, Сашкой Григорьевым, который служил водилой у какого-то бизнесмена, поэтому и раскатывал постоянно на крутой тачке, а вовсе не потому, что сам крутой. Он меня и довез до дома.

…А после был второй аборт. Почему-то никаких угрызений совести, как в первый раз, я не испытывала.

Алиса, видимо, хотела прибегнуть в отношении Вовы к тому же методу давления, что применяла ко мне. А именно — к попытке суицида. Вернее не так. К театральной, инсценированной попытке суицида. Вариант-то с фенозепамом уже обкатан! Но с Вовой это не сработало. Мужикам вообще наплевать на беременности нелюбимых баб, а истерички, угрожающие самоубийством, им не нужны вовсе.

Суицидом можно давить только на тех, кто тебя любит по-настоящему. Но можно ли любить такую прохиндейку, как Алиска? Думаю, с ее стороны на Вову было глупо возлагать какие-то планы и надежды, ведь начал-то он с подлости: подмешал в кофе наркоту. О чем вообще можно думать, находясь рядом с такой сволочью? Или любовь зла… И дальше по тексту.

А в каком виде Алиса ушла на день рождения подруги! И зачем я побежала за хлебом, думая, что дочь уснула и не пойдет никуда? А она улизнула из квартиры в жутком виде и не менее ужасающем состоянии, ведь я тогда не догадывалась, что она потребляет наркотики.

Ее подруги привели Алису домой к утру. Целую неделю я ее выхаживала, потому что к врачу она идти отказалась из-за порезанных вен. Я согласилась, ведь ее всерьез могли запихнуть в психушку.

Про второй аборт я ничего не знала. Видимо, ушлая доча срубила с Вовы деньжат на эту процедуру, чтобы с ВИП-палатой и обезболиванием. Не думаю, что Алиса это проделала в обычной больнице, где надолго отобьют охоту к подобным экспериментам над собой.

Моя беда заключалась в другом: никакие разговоры и уговоры не продвигали заполошную Алиску ни к учебе, ни к работе. Она опять поступила — или сделала вид, что поступила — в другой техникум, из которого так же благополучно вылетела, не проучившись и полгода. Думаю, что дочь не посещала учебные занятия, а показывала мне очередную зачетную книжку лишь для того, чтобы я не доставала ее с трудоустройством. Мне в этот год материально было очень тяжело, поэтому пришлось перейти на работу в другую фирму.

Но я и не догадывалась: Алиска уже баловалась героином до появления в ее жизни Игната. Я не видела в ней наркоманку. Или опять — не хотела видеть? Мне-то потом преподносилась героическая история попыток спасения Игната от наркоты, прикрывая его чуть ли не собственным телом. Типа — поэтому и пришлось потреблять эту дурь, выискивая любимого у барыг в притонах…

Как же наивны родители наркоманов, готовые верить, что их несчастного и любимого ребенка затянули плохие девочки и мальчики!

 

Глава 5

Приближался новый 1999 год. Знакомые девки из компании Инки Бахметьевой решили собраться у Жанки в корпусах на Фабричке. Там были и другие телки и парни, с которыми я уже успела попробовать — и не раз! — героин. Здесь, в компании нариков-любителей, я и познакомилась с Игнатом.

Еще с 1995 года наш город переполнился всевозможной наркотой, особенно героином, которого было просто море. В любой компании тебя считали лохом, если ты его не пробовал: «Героин — это круто!» В 1998 году в нашем городе половина молодежи сидела плотняком на игле. Кумиром для них стал главный герой из фильма Квентина Тарантино «Криминальное чтиво», в исполнении Джона Траволты, где он колет себя героином, пробуя контрабандный товар. Крупным планом показывается, как входит в вену игла и в растворе шприца появляется кровь. Все, как наяву. Уж я-то теперь знала!

И никто из нас не задумывался, что одно дело — кино, а другое — жизнь. В жизни все гораздо сложнее. В том культовом кино забыли показать другую сторону действительности: наркозависимость, ломки, вынос из дома последнего телевизора, передоз, смерть во время тех же ломок, лежание в больницах, СПИД, гепатит, тюрьма… Можно перечислять долго синонимы одного словосочетания — ГЕРОИНОВЫЙ КАЙФ.

А на Новый год в Жанкиной убогой квартиренке было, как в вожделенной сказке. Или это сказка продиктована коллективным употреблением героина? Мы хотели сказку во что бы то ни стало, и мы получали ее посредством наркоты, избрав самый короткий и необременительный путь.

Я не влюбилась в Игната с первого взгляда, но ощущение чего-то теплого и хорошего появилось, как только я увидела этого парня в проеме двери, а потом мне было спокойно и уютно сидеть на его коленях. Такого чувства я не испытывала никогда. Складывалось странное впечатление, что наши души уже встречались где-то раньше. Я думала: «Такое не каждый человек в жизни испытывает».

Что это — страсть или любовь? Даже мой внутренний, далеко не всегда чистый и светлый, мир стал походить на красивую сказку с приходом в него Игната.

Он — обычный парень из рабочей семьи, но по доброте души я могла его сравнить только с умершим моим дружком Женькой-Ниндзя из «Атлантиды». Или это переселение душ? И такое подумалось, к слову сказать. Кроме того, Игнат был высок и обалденно красив. Двойник Леонардо Ди Каприо! Мы все тогда засматривались романтической историей из фильма «Титаник» с его участием. Все девки так Игната и звали — Лео.

1 января я проснулась у него дома, и в первый раз в жизни мне не было страшно оказаться в чужом месте. Все последующие дни мы были неразлучны. Он стал самым близким в этом мире человеком, защищал от всякой гопоты… А знакомые девки мне так люто завидовали из-за денег и модных тряпок, что специально пускали по городу слухи, что я — шлюха и проститутка. Если бы я была немного умнее, то смогла предотвратить поток этого дерьма в мою сторону, меньше рассказывая о себе. Но откуда я могла знать, что они такие завистливые твари, ведь прикидывались-то лучшими подругами.

А я просто растворилась в Игнате, как и он во мне. Мы говорили взахлеб, выгребая на свет божий свою подноготную и находя с каждым словом новые точки соприкосновения. В этой жизни мой новый друг, как и я, хлебнул немало горя. К своему двадцати одному году он успел отсидеть два с половиной года за какой-то паршивый коробок конопли. Там была замешана целая компания, но Игнат зачем-то взял вину на себя. Он думал, что теперь-то о жизни много знает.

Его родители, как и мои, сначала постоянно ругались друг с другом, а потом и вовсе развелись. Игнат остался с отцом, строителем-шабашником с неоконченным высшим образованием, который постоянно пропадал во дворе их дома с местными алкашами, играя в карты. Короче — быдлячья свинья, считающая себя умнее всех. Детство Игната не назовешь счастливым, потому что его отец пьянствовал и бил мать. А мой отец хоть и инженер с высшим образованием, но его никак нельзя назвать главой семьи, потому что он тоже пил. Мамашка Игната работала парикмахершей и постоянно чем-то приторговывала. Ее упертости можно позавидовать, ведь каким-то образом ей удалось заработать на кооперативную трехкомнатную квартиру. Это в совет-ское-то время! Моя мать — инженер с высшим образованием, но общего языка я с ней так и не нашла.

В общем, мы с Игнатом решили, что судьба нас обделила родительским теплом, поэтому мы должны заботиться друг о друге и додать ту самую теплоту, что мы недополучили в детстве. Хоть мы себя и считали умудренными опытом, но, по большому счету — ничему в жизни не научились. В каком-то смысле мы были братом и сестрой по несчастным семьям. Из-за этого выросли не приспособленными к жизни, в которой нельзя расслабиться, а надо постоянно думать о будущем. Мы же думали только о настоящем и сиюминутном кайфе, если можно так выразиться.

1998–1999 гг.

(Из дневника Алисы)

Какой же они были невероятно красивой парой — моя Алиска и Игнат! Как киногерои, вышагивающие по красной дорожке на получение если не «Оскара», то уж — «Ники» наверняка. От нахлынувших разом воспоминаний наворачиваются слезы. Что же им не жилось на нашей грешной Земле!

Когда они шли по улице — все оборачивались от восторга. Как сейчас вижу: на Алисе черные полусапожки с каблуками и платформами — сантиметров двадцать высотой. Ведь она у меня — метр с кепкой, поэтому и хочет казаться выше, хотя все молодые люди, западающие на мою дочь, выше ее на голову и более. В кого Алиска такая миниатюрная? Непонятно. Может, курить начала слишком рано? Но тогда все курили…

А я продолжаю любоваться на свою воображаемую дочь: шикарные рыжие волосы, окрашенные по той моде, завязаны в «конский» хвост. Я ее никогда такой красивой и одновременно счастливой не видела. Ни до, ни после этой бедово-невероятной весны. А Игнат — ей под стать: высокий красавец в длинном светло-сером пальто, с развевающимися от быстрой ходьбы полами. А глаза у обоих светятся любовью. Этот стоп-кадр так и маячит у меня перед глазами!

Казалось — вот она, сама Любовь!

Притягиваются, что ли, любови друг к другу? Или та весна-проказница 1999 года нам всем наворожила-напророчила? Я и сама влюбилась по уши в директора фирмы, в которую устроилась на работу после долгих мытарств, вторым бухгалтером. Стать главным у меня духу не хватило…

Я заходила иногда подписывать к директору бумаги, чтобы отвезти их в налоговую инспекцию, а сама млела от звука его голоса, как сопливая пэтэушница. Но Игорь Евгеньевич Носов был глубоко и безнадежно женат. «Безнадежно» в смысле — тягать его из семьи считалось делом неблагодарным, хотя подруги меня постоянно подзуживали: «Татьяна! Не теряйся! Где ты себе еще мужика найдешь? Только на работе. Это твой последний шанс».

Через два месяца, когда благополучно закончился испытательный срок и меня взяли в основной штат, я стала замечать, что Игорь Евгеньевич посматривает на меня с нескрываемым интересом, особенно, если никого из сослуживцев рядом не наблюдается, но рук не распускает, чего я не переношу в принципе.

А в апреле — «лед тронулся, господа присяжные заседатели», как сказал Остап Бендер в известном произведении. Началось с незначительных знаков внимания, подарков, приглашений на ужин. Классика жанра — конфетно-букетное начало. Но это было вовсе не банальное влечение подчиненной к начальнику, меня по-настоящему тянуло к нему. Кажется, что я за всю свою жизнь не любила так никого, поэтому не стала сопротивляться счастью, а просто пошла навстречу ему.

Тем более, что дочь мне дала некоторый передых после бессонных ночей и постоянных поисков. Я ее почти не видела. По словам Алисы, они жили у Игната. Так им было удобно, ведь жить в своей квартире не расписанными в загсе я им не позволила:

— Алис, хочешь — обижайся, хочешь — нет, но у тебя может быть еще много парней. Я не хочу ни к кому из них прикипать раньше времени, как к потенциальному зятю. К тому же твой Игнат нигде не работает и не учится, как и ты. Вешать вас себе на шею я не собираюсь. Давайте, определяйтесь со своими взаимоотношениями и с работой, тогда посмотрим.

— А я вот еще в институт поступлю! — в запале сказала моя дочь.

— Да? Это в какой же?

— А хоть в педагогический!

— Тогда заниматься нужно, чтобы школьную программу вспомнить. И там для поступления практика нужна в детском учреждении. У ме-ня-то знакомых никого нет, чтобы тебя устроить поработать в детский сад. Может, у бабушки Оли есть. Ты спроси… С детьми-то ты хорошо ладишь… Только, если задумала поступать, не сиди сложа руки.

— Да ладно тебе, мам. Надоели твои нравоучения: «То — не делай! Этого — не скажи!» Я уже взрослая. Сама все знаю.

У Алисы и друзья в это недолго-благополучное время появились другие. Хотя бы на вид — нормальные. Из каких-то неведомых глубин выплыла и бывшая одноклассница Саша Журавлева, умница, отличница. Как потом выяснилось: без нее моя безголовая девица не поступила бы в институт.

Когда я выбирала имя для своей дочери, то подразумевала главную героиню книги «Алиса в стране чудес», но оказалось, что моя Алиса вовсе не та пытливая сказочная девочка, изучающая на себе физические законы. Моя дочь совершенно на нее не походила, а скорее напоминала лису Алису из сказки «Буратино», хитрое и изворотливое животное. Я уже не питала никаких родительских иллюзий!

Правда, няней в детском саду она отработала добросовестно сама два месяца, получив положительную характеристику. Зато вместе с одноклассницей Сашей они придумали аферу с черным париком для поступления в институт. Для этого Алиса убрала свои рыжие кудри под приобретенный для этой цели парик с черными волосами и немного подгримировалась, чтобы походить на Журавлеву, имевшую копну собственных черных волос. Короче, экзамены в педагогический вуз за Алису сдала Саша.

Об этом я узнала гораздо позднее, когда увидела в руках дочери зачетную книжку и студенческий билет, и простила, как любящая мать, все, включая собственные потраченные нервы. Это были документы, подтверждающие Алискино поступление на бюджетное отделение дошкольного воспитания педагогического вуза.

Мне казалось, что забрезжил лучик нормальной жизни. Нормальной в том виде, в котором я ее себе представляла. Но не тут-то было!

Полгода безоблачного счастья — это много или мало? С Игнатом я чувствовала себя счастливой, но ровно до того момента, когда в нашу с ним жизнь опять бесцеремонно вторгся героин. Это произошло летом, через полгода после нашего новогоднего знакомства. Сначала Игнат просто баловался с друзьями, а потом кололся уже каждый день.

Героин входит легко в те дома, где нет благополучия. Молодежь ищет в этой крутизне свою отдушину, ведь кайф дает возможность на время забыть о тех, кажущихся на первый взгляд ужасными, проблемах. Особенно если рядом нет ни единого умного человека, способного объяснить:  «Чувак! Хватит страдать! В твоей жизни пока все нормально, выкинь ты из головы дурь. В мире столько интересного! И все у тебя будет, если перестанешь быть таким идиотом!»

А вместо этого некоторые родители только усугубляют ситуацию вызовом милиции, запирают дома, воспитывают, бьют… А что толку, когда родители — дебилы!

Если семья интеллигентная, то у детей есть шанс выбраться из пропасти, чтобы хоть как-то уцепиться за жизнь, а если в голову ничего не закладывается с детства, то дела совсем плохи. Героинщики обычно умирают, не дожив до двадцати пяти лет. С другой стороны, можно посмотреть на это, как на естественный отбор. Во время революции и в сталинское время выкашивалась интеллигенция, а теперь — работяги.

Кто такой Игнат? Простой сварщик. И если бы не наркота, мог бы зарабатывать хорошие деньги. Но кайф оказался сильнее этого доброго парня.

Если летом брезжила призрачная надежда на избавление от наркозависимости, то все окончательно скатилось в тартарары в начале осени. Игнат кололся ежедневно, но мы от всех скрывали. Сначала это было, как интересное блюдо, которое подают вместе с вином. А потом? Потом отцовские деньги, которые он оставил Игнату на хранение, уезжая на шабашку, и которые мы бессовестным образом расчихвостили… Деньги внезапно кончились, и начались ежедневные поиски Игнатом дозы. Однажды от отчаяния и невозможности его остановить, я схватила шприц с героином со стола и заперлась в ванной, чтобы уколоться назло Игнату. Но он выбил дверь плечом и отнял.

Он и дальше старался не втягивать меня в это дерьмо, и не давал колоться. Я не понимала почему, а он, видимо, уже знал, что такое ломки, и не хотел, чтобы то же самое происходило со мной. А я теряла жизненный смысл без любимого человека, иногда срываясь. Если кто-то из знакомых предлагал уколоться, я не противилась, но не успевала подсесть плотно. Я не была на системе. (Если человек колется каждый день — он сидит на системе.)

Было только ощущение, что я сошла с ума. Я не понимала, почему мать стала запираться на ключ в своей комнате, почему меня выгнали из института, почему весь мир ополчился против меня, как у Виктора Цоя, моего любимого певца:

…И я чувствую, закрывая глаза, Весь мир идет на меня войной…

1999 год.

(Из дневника Алисы)

Первым звоночком из ада стало отчисление Алисы из института. Я нашла в сумке, когда убиралась в ее комнате, разорванную зачетку.

А так как несколько дней уже не видела собственную дочь, то решила поехать на место учебы сама. Может, хоть там ее застану.

Это только первые полгода кажется, что учиться в институте гораздо легче, чем в школе и в техникуме: никто вроде бы ничего не задает, ничего не спрашивает. Глобальные трудности начинаются, когда подходит первая новогодняя сессия. Я решила, что Алиса попала как раз в такое положение, ведь два отчисления из техникумов в зимнюю сессию первого курса у нее уже были. Думала, съезжу к декану, поговорю, объясню… Так, мол, и так. Развелись с мужем, дочь без пригляда, пожалейте, ведь денег на платное отделение нет…

Декан выслушал мою бредовую тираду молча, а потом сказал:

— В вашей ситуации и платное отделение не поможет, ведь я Алису Уварову отчислил не из-за оценок, а из-за профнепригодности.

— Как вы сказали? Из-за профнепригодности? А что это значит? — подобного оборота я не ожидала.

— Алисе нельзя работать с детьми. Я не так давно с ней беседовал как раз в этом кабинете. Она неадекватна. Ей нельзя доверить детей. — А потом добавил: — Татьяна Васильевна, вы прикидываетесь или действительно не видите, что ваша дочь — наркоманка?

То, что я услышала от постороннего человека, декана педагогического вуза, прозвучало страшно, безысходно, как приговор суда: «Смертная казнь!», — который обжалованию не подлежит. Ведь я была абсолютно уверена: с моей дочерью ЭТО никогда не произойдет. НИКОГДА!

Я покинула кабинет, даже не попрощавшись. И вовсе не потому, что доносчику — первый кнут, а потому что пребывала в шоке. Ехала в электричке и думала, где мне сейчас искать Алису. Первым делом решила отправиться к Игнату, в другой микрорайон города, где обитали фабричные, но никого дома не застала.

Два дня я металась между своей квартирой и Игнатовой, чтобы найти Алису, писала записки, которые подсовывала под двери, но застала, в конце концов, только его отца.

— Это я виноват в том, что случилось, — начал он сразу, как только открыл дверь на мои более, чем настойчивые звонки, без предисловия и приветствия, горестно разведя руки и опустив голову так, что я не видела его глаз.

Или он специально не хотел смотреть на меня?

— Что?! Что случилось?! Вы хотя бы можете рассказать?! — затеребила я рукав его спортивной непростиранной куртки, в другое время до которой бы побрезговала и дотронуться. — Я не могу найти свою дочь уже несколько дней!

— Я виноват в том, что уехал летом на заработки и оставил Игнату на хранение все свои сбережения. Сумму не маленькую…

— Вы хотите сказать, что Игнат с Алисой все потратили?

— Да…

— Ну, я же спрашивала дочь, откуда деньги, откуда новые вещи, а она мне говорила, что Игнат их заработал… Значит, это были ваши сбережения? Ужас!

— Да. Мне соседи рассказали, когда я приехал, что тут наркоманская тусовка была все лето. Есть у Игната один богатенький дружок из юридического института. Вот они тут и зависали с наркотой. Игнат в тюрьме-то бросил колоться, а теперь опять начал…

— Как вы сказали?! — я перешла на крик. — Ваш сын сидел в тюрьме?! И был наркоманом?! Так он же мою дочь тоже наркоманкой сделал! Как вы могли оставить наркоману деньги? Разве вы не знаете, что бывших наркоманов не бывает! — я перешла на визг.

У меня началась истерика, и тогда отец Игната поступил, как и все трусливые мужики, которые при любой опасности прячут голову в песок, наподобие страусов. Он просто закрыл передо мной дверь. Я звонила и долбилась ногами и руками в эту преграду:

— Откройте! Откройте! Скажите, где их найти?

Я и угрожала, и умоляла. Наверное, я подняла на ноги всех соседей, и они прильнули к дверным глазкам с вопросами: «А что происходит? Концерт заказывали? Или театр одного актера?» Но никто не выглянул из-за своей дверей, чтобы я могла расспросить об Алисе. А что удивляться, если все лето здесь был наркопритон? И не того насмотрелись. Я бы тоже не вышла, если бы оказалась на их месте. Сейчас я для них была не союзницей, а противником. Я — мать наркоманки.

Потом папашка-страус сжалился и продиктовал через дверь адрес матери Игната, с которой он находился в разводе… Я побежала туда под проливным дождем.

Что удивительно, дверь открыла вполне симпатичная женщина чуть постарше меня с грустными глазами. Мы попили с ней чай с медом — ведь я промокла до нитки! — и поплакались друг другу в жилетку о наших непутевых детках, которые давно не показывались у нее. Она не могла уделять должное время Игнату, который после развода сам решил остаться с отцом, потому что постоянно вкалывала на нескольких работах, оплачивая взносы на кооперативную квартиру и обеспечивая еще двоих детей. Где ее сын-наркоман отсиживается с Алисой — она не знала.

Ясное дело, что в милицию идти бесполезно. Что я там скажу? Найдите мою дочь-наркоманку? Оставалось тупо сидеть дома и ждать, когда Алиска объявится сама. Или ее уже нет в живых?.. Опять пришло время гаданий на кофейной гуще: жива — не жива.

Тот микрорайон города, в котором жил Игнат, обиталище фабричных, прославился еще в далекие доперестроечные годы: по слухам там всегда можно было разжиться наркотиками. Правда, тогда эту информацию передавали шепотом на ушко. Мне, помнится, в подростковом возрасте друзья даже показывали ту заветную скамеечку в сквере у фонтана, куда нужно присесть, чтобы тебя заметили и подошли с нужным товаром. Поговаривали у нас, что в этот район городское начальство специально отселяло подальше от центра города бывших зеков и наркоманов, а также других асоциальных элементов.

А потом Алиса вернулась домой. Не знаю, что лучше: похоронить ребенка после внезапной смерти, или видеть ежедневно его медленное угасание? Я вообще никогда не якшалась с наркоманским контингентом, поэтому не знала, как определить, употребляет ребенок наркотики или нет. Не знала, как себя вести и что предпринимать.

В моей квартире наступили тяжелые времена. Родные стены не помогали и не спасали. Немногочисленные драгоценности мне приходилось перекладывать, чтобы их не выкрали Алиса с Игнатом, постоянно перепроверяя, на месте ли. Свой паспорт и свидетельство на квартиру я тихонько припрятала у родителей, продолжая скрывать от них правду. Наличность таскала с собой, или оставляла в бухгалтерском сейфе на работе.

Однажды прихожу домой, а эти двое голубчиков — Алиса и Игнат — сидят в ее комнате и посмеиваются. Я бы даже сказала — дебильно подхихикивают. Сразу же полезла смотреть, где мои золотые украшения. На месте ничего не оказалось! Я пошла к Алиске в комнату и пригрозила расшалившимся не в меру деткам, что вызову сейчас наряд милиции, чем только больше их развеселила. Они думали, что я шучу. Не сдаст же родная мать свою собственную дочь ментам!

Меня всю трясло: сказывалось постоянное нервное напряжение, когда не знаешь, идя домой, чего ждать… И тогда я, в отчаянии, набрала номер дежурной части.

Наряд приехал незамедлительно. Хорошо, что мне попались сердобольные работники милиции, которые поняли все сразу, только взглянув на хихикающих деток. Милиционеры водили меня из комнаты в комнату, вызывали на допрос-разговор Алиску с Игнатом, и следственные действия возымели должное действие. Каким-то образом представителям доблестной милиции удалось так все устроить, что золотишко мое чудодейственным образом обнаружилось, правда, не в том месте, куда я его клала до этого. Но — нашлось! Это главное.

— Вот видите, мамаша, а вы разволновались, нас вызвали. А сами-то, наверное, забыли, куда дели украшения.

Не помню, чем отблагодарила мужиков. Кажется, бутылку коньяка им отдала… Но золото на следующий день тайно переправила к родителям, а в дверь моей комнаты попросила слесаря из жилищной конторы врезать замок. Так спокойнее.

Но в другой раз было гораздо хуже. И замки не спасли.

Директор фирмы и мой непосредственный работодатель — Игорь Евгеньевич Носов, а проще, и не в служебном кабинете — Игорь, стал еще прошедшей весной моим любовником. И не просто любовником: мы действительно полюбили друг друга. Может, оба натерпелись по жизни сполна, и хотели найти тихую счастливую гавань? Наши отношения были настолько трепетными, что я, конечно, не стала напрягать Игоря моими личными проблемами с дочерью. Я боялась спугнуть птицу удачи, что случайно залетела в мой сад.

Даже терпеливый донельзя Саша-Грек, видевший-перевидевший в афганской компании и горы трупов, и наркоту, и тот не выдержал мою Алиску, чертика с рожками. Что же будет, когда обо всех ужасах станет известно интеллигентному и правильному Игорю? Подумать страшно! И я помалкивала, не показывая при нем свою озабоченность судьбой дочери. На фирме, располагавшейся в другом городе, вообще никто ничего не знал, потому что я боялась потерять место в бухгалтерии из-за дочери-наркоманки.

Как-то принято считать, что родители вместе с ребенком-наркоманом становятся неблагонадежными. Доля правды в этом есть, ведь если понадобится спасти свое чадо, то родители пойдут на любое преступление. Кража денег из кассы фирмы или у сослуживцев — не самое тяжкое из того, на что могут пойти отчаявшиеся люди.

Так как Игорь оставался женат, и встречи наши проходили в основном урывками в гостиничных номерах или в подмосковных домах отдыха, он неожиданно предложил съездить на две недели в Италию. Я согласилась. Провести с любимым человеком целых две недели и забыть хотя бы на время об ужасах той жизни, в которую меня помимо собственной воли погружает Алиса?

Да! Да! Ничего не хочу слышать и знать! Я еду! И попытаюсь на две недели забыть все. Не судите — да не судимы будете! Дайте отдушину! Жить в постоянном страхе за жизнь дочери невозможно!

…Начало октября в итальянском Римини было восхитительным. Я так не отдыхала никогда. И Адриатическое море здесь более морское, чем российское Черноморье, и ослепительно-белый песок на пляже — более песочный, и тенистые улочки города, с небольшими особнячками, казалось, вылизаны невидимыми дворниками так, что надетые с утра лаковые туфли не пылились до позднего вечера. А может быть, эта сказка наяву происходила потому, что отыскался в мире единственный мужчина, похожий на мою вторую половинку? А я уже искать отчаялась. Казалось, что мы знакомы очень, очень давно, потому что не подменяли, а дополняли друг друга. Даже фразы заканчивали одинаково, хором, а потом весело смеялись, поймав себя на том, что опять думаем одинаково.

Мы остановились в тихом отеле «Бьянко Манна», что означает по-итальянски — белоручка, рядом с центральным Гранд Отелем, в котором, как нам сказали, бывал сам великий Феллини. Я не способна преклоняться перед кем бы то ни было, даже перед великими мира сего. В этом случае абсолютно не понимаю фанатов, готовых ради имени своего кумира совершать любые безумства. На мой взгляд, фанатеть, это значит — подменять чужой жизнью свою собственную, неповторимую и единственную. Нужно жить сегодня и сейчас самой! Так, отметила про себя, что бывал Феллини, и не более.

Я впервые приехала в Италию. Как же здесь все необычно, начиная с еды, и заканчивая самими итальянцами. Раньше я слышала итальянский язык только в оперных партиях и в популярных в России эстрадных песнях 90-х годов. Тогда мне он представлялся мелодичным перезвоном колокольчиков. И только в Римини я услышала совсем другой итальянский язык: гортанные каркающие голоса женщин, которые, переговариваясь-переругиваясь между собой, спешат на велосипедах с корзинками на рано открывающийся городской рынок, чтобы успеть приобрести утренний улов: рядом находился небольшой порт.

Игорь сказал, что в Италии бывал не раз. Он меня посвятил в тонкости итальянской кухни, где подавали только свежеприготовленные блюда. И никакого фаст-фуда в помине! Если вы собираетесь пойти в ресторан перекусить, то надо рассчитать время на трапезу — не менее часа. Непривычен мне был и вкус оливкового масла, и бальзамический уксус, и специфические приправы-травки, которые мы не используем в русской кухне.

Удивила и подача блюд: сначала — салат и легкие запеченные овощи, потом суп-пюре, паста или равиолли, и только после всего — кусок мяса или рыбы с ломтиком лимона, чтобы полить при желании основное блюдо лимонным соком. В России мы привыкли есть все сразу, или по крайне мере — гарнир с куском рыбы или мяса, поэтому я долгое время не могла привыкнуть к раздельному питанию, к которому призывали и наши диетологи. А какое белое вино подавали в отеле! Правда, мы потом разведали и местный супермаркет, где покупали и пробовали разные итальянские сухие вина.

Единственно, по чему откровенно скучала — отсутствие привычных десертов-тортиков, но это вполне заменялось фруктами и невероятно вкусным мороженым. Только моя любимая хурма, видимо, не привлекала местных жителей при обилии винограда, дынь и арбузов, потому во время дальних прогулок по городу мы с Игорем наблюдали, как созревшие плоды хурмы срывались с веток и разбивались вдребезги о мостовую, рассеивая вокруг миллионы оранжевых брызг.

Первую неделю я привыкала к новым вкусовым ощущениям, а потом полюбила итальянскую кухню навсегда. Нас в отеле обслуживали русскоговорящие официанты, судя по легкому акценту — украинцы, поэтому я смогла их расспросить о приготовлении тех или иных блюд, которые взяла на заметку. Игорь только хмыкал, когда я восторгалась в очередной раз Италией. Сказка! Ну, просто сказка!!! И, судя по тому, как часто и моя дочь Алиса восклицает — сказка! — обе мы непроходимые фантазерки и выдумщицы, готовые в любой момент подменить реальность на вымысел. Может, потому нам с ней так непросто живется в этом мире, где процветают лишь холодные прагматики?

Нас с Игорем ничуть не смутило, что в октябре трудно найти экскурсии с русскоговорящими гидами. Мы ограничились поездкой в Рим, да еще заглянули в ближайшее государство Сан-Марино. Если честно, нас вообще мало что интересовало, кроме нас двоих, ведь мы наслаждались возможностью побыть вместе, не отвлекаясь ни на кого и ни на что.

Здесь же, в Италии, Игорь впервые заговорил, что хотел бы видеть меня своей женой, рассказав, что его теперешняя супруга с сыном и дочерью собираются покинуть Россию навсегда, чтобы перебраться к тестю во Францию. А Игорь уже поставил их в известность, что не хочет оставлять Россию. Так я узнала, что у меня появился шанс стать госпожой Носовой.

Счастливая, загоревшая, в приподнятом настроении, с кучей подарков для Алисы, я возвращалась в родной подмосковный город, куда меня подвез шофер Игоря. Он выгрузил мои чемоданы к лифту и поехал на работу: ожидались переговоры с иностранными партнерами. Собственно, поэтому любимый мужчина не стал меня провожать домой, а сразу поехал на фирму — готовиться к встрече.

Я затащила вещи в лифт и доехала до своего этажа…

…К своему ужасу я поняла, что дверь в нашу квартиру только прикрыта, а не закрыта на замок. Предчувствуя беду, я на дрожащих ногах переступила порог и… Сползла на корточки по стене… Если бы не битые стекла, то опустилась бы и на пол. КВАРТИРА БЫЛА РАЗГРАБЛЕНА, А ДВЕРЬ В МОЮ КОМНАТУ, ЗАПЕРТАЯ ПЕРЕД ПОЕЗДКОЙ НА КЛЮЧ, РАЗРУБЛЕНА ТОПОРОМ, КОТОРЫЙ ВАЛЯЛСЯ ТУТ ЖЕ!

Я, что вполне естественно, хотела сначала вызвать милицию, и уже потянулась рукой к телефону, но в последний момент остановилась… Явно, к этому разгрому приложили руку Алиска с Игнатом. Будь неладен этот зек-наркоман! Может, как-то удастся разобраться по-семейному?

Но одно дело, когда они своровали — и то неудачно — золотые побрякушки, а другое дело — разбой с применением топора. Я поняла и без специальных знаний юриспруденции: тут грозил конкретный тюремный срок. Ладно бы этому придурку Игнату грозил, как рецидивисту, пошедшему на преступление во второй раз, но и моей дочери, потому что он при желании все свалит на Алису. Да еще наркота…

При виде топора шевельнулся невольный страх за дочь, поэтому, собрав волю в кулак, я прошлась по квартире, чтобы убедиться в отсутствии чьих-либо трупов, а также — оценить возможный ущерб. И тут у меня впервые появилась крамольная мысль: «А не посадить ли мою дурищу в тюрьму, чтобы раз и навсегда отвадить и от Игната, и от наркоты?» Ведь его отец рассказал, что Игнат перестал колоться, когда сидел в тюрьме.

Я позвонила своей ближайшей подруге, работающей в правоохранительных органах, чтобы рассказать об ограблении и посоветоваться насчет вызова ментов.

— Не смей! — тут же отрезала она. — Алиска тебя никогда не простит.

— Да она и сейчас не прощает, только я даже не догадываюсь, что. К тому же, ты знаешь: однажды я наряд милиции уже вызывала…

— И что? Это тебе помогло? Они вдвоем теперь на открытый разбой пошли.

— Посоветуй, что мне делать? Я даже в квартире оставаться боюсь. — А тут у тебя хорошая возможность складывается — позвонить Игорю, все ему рассказать и заодно проверить на вшивость. Если он тебя действительно любит и хочет видеть женой, то он примет тебя со всеми твоими недостатками, поможет, спасет. А если — нет, то стоит задуматься, нужен ли тебе такой очередной-проходной мужчина, который только в радости может быть рядом, а вовсе не в горе…

— О-о, не-ет! Вспомни Сашку-Грека. Я уже научена опытом, что нельзя проверять близких на вшивость. Не проходят они проверок.

— Кстати, тебе не кажется, — вдруг сказала подруга, — что пора обо всем и родителям рассказать, да и остальным родственникам и твоим друзьям об Алисе, а то одной разбойной кражей не обойдется. Как ты потом всем в глаза смотреть будешь? Чем расплачиваться? Ведь украденное Алиской и Игнатом тебе возмещать придется.

— Обещаю подумать. Ты лучше скажи, что мне сейчас делать?

— Осмотрись вокруг, что пропало.

— Уже посмотрела по верхам. Деньги и драгоценности, за которыми и была охота, я не оставила в квартире, когда уезжала за границу, а вот злосчастную дверь, которую разрубили топором, заперла на ключ. За неимением того, зачем лезли, сейчас украдены новая норковая шуба, кожаное пальто, куртка с чернобуркой — все подарки Игоря. То, что можно легко сбыть с рук…

— Ясно. Тогда тебе прямая дорога в ломбард. Искать надо, — констатировала подруга. — Найдешь пропажу — звони. Вместе будем думать, что делать дальше.

Я побежала в ближайший ломбард и слезно умоляла приемщицу посмотреть, нет ли среди сданных моих вещей. Девица была непреклонна, поэтому опять пришлось прибегнуть к помощи моей подруги, которая подъехала к ломбарду и помахала перед носом приемщицы удостоверением майора милиции. Только тогда дело сдвинулось с мертвой точки и нам показали в подсобке мои: норковую шубу и кожаное пальто. Куртки с чернобуркой там не оказалось. У воров не хватило ума, чтобы отвезти награбленное подальше от дома, или уже началась ломка и было невтерпеж ширнуться. Но приемщица так и не показала нам квитанции, кто сдал вещи в ломбард, как я ни уговаривала.

— Только по постановлению суда или при открытии уголовного дела, — констатировала приемщица, будто имела, как минимум, юридическое образование, или насобачилась в подобных ситуациях, что для ломбардов нередки.

И сумму залога тоже называть отказалась. Или глаз положила на мои эксклюзивные вещички, чтобы скупить подешевке, когда подойдет срок?

Мной завладело отчаянье: при обращении в милицию и разбирательствах придется рассказать Игорю о моей наркоманке-дочери, ведь ему нужно будет подтвердить, что эти вещи дарил он, за неимением у меня чеков на покупку. Захочет ли он после этого меня знать? Хорошо подруге рассуждать: проверь мужика на вшивость, оцени его любовь.

А если Игорь — это последняя моя возможность зажить нормальной жизнью, без постоянных поисков дочери, без скандалов, без вздрагиваний от любых телефонных звонков, а не только ночных, без оглядки на развороченную топором дверь…

Пришлось подключить знакомых из Уголовного розыска, которые помогли мне вернуть вещи из ломбарда с уплатой только суммы залога. Даже за хранение вещей работникам ломбарда не удалось с меня взять ни копейки: помогли те же оперативники. К сожалению, куртка с чернобуркой так и не нашлась. Заодно по горячим следам я выяснила у соседей, что топор брала у них моя дочь, чтобы инсценировать ограбление. Естественно, об истинных помыслах относительно топора Алиса им не сказала, а выдумала витиеватую историю, шитую белыми нитками.

Опять пришлось вызывать слесаря, только уже не из домоуправления, а частника, который поменял дверь в комнату на более прочную, без стекол, и вставил новый замок, ведь я теперь боялась находиться с наркоманкой в одной квартире. Я вовсе не думала о вещах, которые могут украсть. Я боялась, что убьют меня.

 

Глава 6

Под дамокловым мечом

Из-за наркозависимости Игната я познакомилась с теми, кто торговал героином по-крупному. В общем, занесло меня в сумасшедшем состоянии туда, куда мне соваться было НЕ НАДО. А Игнат постоянно обвинял меня в том, что я такая-сякая, изменяю ему, поэтому он и колется…

Все наркоманы оправдывают свои поступки и находят виноватых вокруг себя. Но при этом жизнь-то твоя, дебил, и подыхать придется тебе, а не им.

А вначале никаких измен с моей стороны не было, просто потом мне надоели беспочвенные обвинения и дикие сцены ревности. И я перестала себя контролировать. Тем более что под кайфом это невозможно. Игнат не задумывался, что все мои знакомства с барыгами, то есть челами, торгующими наркотой, произошли с его подачи.

Даже если близкий вам мужчина, парень или муж, плотно сидящий на игле, не дает вам колоться, это еще ничего не значит. Он все равно рано или поздно утянет вас на дно, откуда уже не выбраться. Бросайте его, если вы не сестра милосердия и не сумасшедшая, и бегите, сломя голову.

А получилось все очень просто. В поисках очередной дозы, Игнат однажды привел меня к одной парочке. Оба они — студенты. Он — будущий юрист, учился в академии милиции, а на тот момент — барыга, торгующий наркотой. Одно другому не мешало. Его подругу звали Стася. Откуда взялось это странное имя? Может, от Анастасии? Она была пока еще красивая, хоть и наркоманка: голубоглазая с белыми кудрями и славянскими чертами лица. В общем, мы с Игнатом с этой парочкой вроде как сдружились тем злосчастным летом. Я считала ее своей близкой подругой. Мы даже на шашлыки иногда ходили вместе, вчетвером.

Один раз Стася привела меня в гости к какому-то Гене. Я подумала, что это ее хороший знакомый, но у наркоманов не бывает хороших знакомых . Она зашла узнать, нет ли чего интересного. Интересного, в смысле — наркоты, потому что Стасин дружок ей колоться не давал, но она покупала в других местах. У Гены, например. Но я об этом не подозревала и не обратила внимания на их шушуканье за моей спиной. В это время я рассматривала мини-фотостудию в большой комнате с профессиональной аппаратурой для съемок и проявочной лабораторией в ванной.

Гена рассказал между делом, что он фотограф, и пригласил меня к себе в гости в следующий раз, чтобы я вроде как оценила его творчество, а то сейчас ему некогда и нужно убегать по делам. Мне стало действительно интересно, потому что мой отец когда-то тоже всерьез занимался фотографией. Кто же знал, что именно такие дуры, как я, приходят в эту ср…ю квартиренку второй раз. Знаем мы теперь, какие бывают фотографы!

При этом из разговора выяснилось, что Гена спит с отъявленной сплетницей и завистницей, и одновременно — моим врагом номер один, которая давно уже выложила ему про меня все самое «хорошее» и приплела, что я работала в Москве проституткой. Я же не буду рассказывать направо и налево, что деньги мне никто добровольно не давал, а я сама их изымала, можно сказать — экспроприировала, потому что богатеньким буратинкам нужно делиться наворованными бабками с бедными школьницами. У этой твари, Генкиной подруги, все были продажными, кто хорошо выглядел и одевался.

Когда я пришла одна в следующий раз — видали вы такую дебилку? — Гена запугал меня, что всем расскажет о моей продажности. И, надо сказать, профессионально так запугал, не вывернешься. Под этим предлогом он меня заставил фотографироваться в голом виде. Все было бы намного лучше, если бы я не испугалась. Но я слегка испугалась, потому что дорожила любовью к Игнату, а соответственно — и своей репутацией. Лучше бы уж я испугалась по-настоящему и не лезла дальше в это осиное гнездо.

Оказалось, что таких тупых овец, как я, немало в нашем городе. Сам фотограф и похвастал, выложив передо мной занимательный такой авторский альбомчик. Кого-то Гена запугивал, кого-то фотографировал за героин. Такие мрази, как он, в основном и рассчитывают, что молоденькие девушки не так опытны и умны, и боятся всего, особенно нелицеприятной огласки. Гена вроде даже в тюрьме сидел за изнасилование и тягу к этому, видимо, не потерял. Но мне-то, девочке из хорошей семьи, откуда было знать подноготную.

Гена выглядел более чем прилично. Я только потом узнала, что он — безработный наркоман, готовый за полграмма героина родную маму продать. Познакомившись с ним ближе некуда, мне пришлось познакомиться и с его одноклассником Шивой. С тем, который держал — или крышевал? — один из рынков в городе: несколько магазинов и торговых центров. Кроме того, Шива занимался поставками крупных партий героина и кокаина.

Если ты не родился в их среде, и не знаешь их законов, лучше с такими людьми не пересекаться — напугают до смерти. Или просто убьют. Это им, как в туалет сходить.

Выйдя на улицу и очнувшись от того страха, который на меня нагнал фотограф Гена, я решила его немного проучить и забрать как можно скорее свои фотки и негативы. К счастью — или к беде? — я могла, если хотела, понравиться каждому мужчине, попавшемуся на моем пути. Зацепив по дороге какого-то шаловливого мужичонку на «Ниве», я рассказала свою несчастную «жалистную» историю. Что я, мол, такая вся из себя белая и пушистая, а фотограф — сволочь и поддонок, напугал несчастную девочку… В общем — наплела с три короба.

В ответ на мои «откровения» тот, на «Ниве», рассказал мне про свою жизнь. Больно мне это нужно! А потом мужик оказался и вовсе редкостным придурком. Что делать, такой уж попался. Он начал из себя строить недоделанного Дон Жуана, и сказал, что Гену в бараний рог скрутит… В общем, разбив пару окон в его квартире, мужик из «Нивы» сказал, что фотограф точно теперь обделался, и я могу забрать свои фото.

Ну ладно я — полная дура без мозгов от наркоты, но ты-то — взрослый мужик! Вместо того, чтобы послать Дон Жуана местного разлива вместе с его дешевыми понтами, да и самого фотографа туда же, я позвонила Гене на следующий день и сказала, что приду к нему «за тем, что мне надо». Короче — за фотками. Игнат, которому я втюхала ту же жалистную историю про сволочного фотографа, увязался за мной то ли охранять, то ли рядом постоять.

Когда я позвонила в дверь, Гена долго не открывал, что сразу показалось подозрительным. Нам бы с Игнатом уматывать домой без оглядки, но тут в подъезд вбегает Шива, которого я видела в первый раз, только слышала о нем, и несется на меня, как самосвал. Не прошло и полсекунды, как его кулак скрестился с моим глазом. Я отлетела и ударилась об угол затылком с такой силой, что кровь из моей многострадальной головушки хлынула, как из ведра. Два других бугая, подручных Шивы, принялись избивать Игната. Потом его-то отпустили, а меня с разбитой головой затолкали в джип и заставили показывать адрес того мужика из «Нивы», который и заварил кашу.

Меня отправили ему звонить в дверь, а сами спрятались так, чтобы их не было видно в глазок. Тот мужичок не полным дураком оказался, а то бы я стала ко всему прочему и соучастницей убийства. Естественно, он не открыл: стоит вчерашняя чумовая девица у его двери вся в крови…

Короче, мы вчетвером: я, Шива, и двое его подручных, — вышли из подъезда. Шива с озабоченно-задумчивым видом сел на бордюр рядом со мной. Я-то опустилась на приступочку оттого, что у меня кружилась голова и подташнивало. Было ясно: он не знал, что со мною дальше делать. Потом он довез меня до дома, и даже номер своего телефона оставил. Зачем?

Но страх после «избиения младенца» поселился во мне навсегда. С тех пор, как только Шива звонил, что я ему нужна — я бросала все свои дела и спешила приехать.

Шива — Борис Шивакин — брутальный мужчина с черной щетиной (модная небритость или пофигизм?), с ясными голубыми глазами и лысый, как коленка. Он оказался старше меня лет на пятнадцать, а то и двадцать. Короче — ровесник моей матери. Шива пребывал в отличной физической форме и считал, что весь мир крутится вокруг него. Но это не главное. Он — единственный из всей стаи чертей, кто нравился женщинам с первого взгляда. У него была жена и трое малолетних детей. А еще — куча любовниц, готовых выполнить любое его желание за дорожку кокаина.

Но Шива — не просто брутал, он — уникальная тварь. Голливуд отдыхает! Поначалу я даже завидовала его жене. Мне нравилось то пренебрежение, с которым он относился к подчиненным, к тому же фотографу Гене, когда тот чуть ли не плясал перед ним. Кстати, у них оказались общие темные дела, точнее — делишки. Гена приводил к себе домой смазливых малолеток, сажал их на иглу, фотографировал топлесс, а потом шантажировал. Иногда и насиловал. Как пойдет. В этом для развлекухи участвовал и Шива. После герыча и фоток девицы не напишут заявление ментам, да и родителям откроются навряд ли.

Генин альбом, которым он гордился и который демонстрировал всем желающим, вмещал в себя не только обнаженку, но и крутое порно. В основном это были девушки из неблагополучных семей или наркоманки. Некоторые фотографии удавалось выкупить владелицам или забрать силой, но большинство оседало у Генки.

Короче, эти ублюдки из любой девушки, которую некому защитить, могли сделать такую шалаву, что за всю жизнь не отмоешься. Как ни странно, тогда меня мало волновало чужое мнение, и даже на собственные фотки было глубоко наплевать. И что меня в тот раз понесло за ними? Я ведь теперь могла попросить Шиву по дружбе изъять их у Гены, но как-то оказии не случилось. А зря! Ведь их потом забрала наша доблестная милиция, которая, как известно, нас бережет. Что тут сделаешь? Что случилось, то случилось.

Об их делах с Геной я узнала гораздо позже, а пока… Борис Иванович Шивакин был интересен собой, и сразу мне понравился. Такие люди обладают сильной энергетикой, притягивающей к себе, как магнитом. Я помню его каждую фразу, брошенную в мою сторону, каждое слово, сказанное им о себе. Шивой его называли братки, и я — за глаза, а он велел мне называть себя Борис.

Даже если Борис говорил что-то обидное, то это было правдой, и не казалось упреком. Он разговаривал всегда со мной со спокойной улыбкой, как учитель с ученицей, говоря часто фразы, впечатавшиеся в мой мозг до последнего словечка:

— Никогда никого не бойся!

— За все надо платить!

— Не верь никому!

По сути — неплохой человек, но его нервы были испорчены наркотой. Однажды Шива с «лепшими» друзьями, Гариком и Савелием, с которыми он и появился тогда в подъезде у Гены, чтобы расколоть мне башку, решили показать, как они отрываются: нюхают дорожку кокоса, а потом запивают водкой. И так раз десять подряд. А когда кокаин заканчивается — курят травку. Представляете, что у этих всемогущих людей творится с мозгами?! Ничем не подкрепленная мания величия сменяется неконтролируемой агрессией. И тогда убить человека для них — ничего не стоит.

Когда Шива мне звонил, обычно у него с собой был чистейший кокаин, и мы уезжали с ним в какое-нибудь красивое место, где непременно были остальные персонажи банды. Но они никогда меня не трогали, если я не хотела этого сама.

Это был мой кокаиновый период, пришедший на смену героиновому, и песни были соответственными. Одна из любимых композиций группы «Агата Кристи» звучала так:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Дело в том, что кокаин — это такое вещество, которое резко меняет твое отношение ко всему. Если с тобой рядом находится во время кайфа твой злейший враг, тебе будет казаться, что вы — братья по крови. Если ты — женщина, а рядом мужчина, пусть даже самый отвратный, то кажется, что между вами нереально сильная любовь друг к другу. Только боги могут любить так, как люди под кокаиновым кайфом. Мир — сказка! Красивая сказка с хэппиэндом!

А в реальности хэппиэнд, что означает по-английски счастливый конец, может оказаться просто «эндом», то есть — концом. Но от таких выводов я была слишком далека, потому что потерялась в пространстве.

Мысли о суициде посещали каждый день. Но и они тоже терялись… Ау, Алиса-а! Алисочка-а-а!!! Ты где? В зазеркалье?

И меня тянуло обратно к Борису Шивакину, чтобы нанюхаться и уйти от реальности… Примерно после третьей дорожки кокоса Шива становился сентиментальным и начинал рассказывать о своем сложном детстве. А как же без этого? У каждого зека или наркомана есть своя «жалистная» история.

Он просил не раз прощения за то, что ударил меня при первом знакомстве в подъезде у Гены. Видимо, недоверие Бориса ко всем людям и сделало его таким жестоким. Хотя он не был дураком, но часто мозг его не мог находиться в гармонии с телом, поэтому, если Шиве что-то не нравилось, его огромные кулаки, которые он переставал контролировать, сыпали удары направо и налево, придавая уверенность в себе.

Как-то раз я приехала к Борису в гости в уютный загородный дом с зимним садом, кинотеатром и небольшой гостиной. Мы мирно беседовали, и все бы ничего, пока его друг не привел с собой новенькую девчонку, с которой познакомился только что на остановке. Глупая девка стала орать на Бориса ни с того, ни с сего, что его заберет милиция, если она кому-то там сейчас же позвонит.

Причем тут милиция? Я так и не поняла, потому что все вели себя более или менее прилично, даже без матерщины. Видимо, телка решила показать, насколько крута, либо она совершенно не представляла, с кем разговаривает. Уже через пять минут она оказалась на полу вся в крови, а взбешенный Шива продолжал на ней отрабатывать боксерские удары. Я бегала вокруг и орала:

— Прекрати! Остановись! Ты с ума сошел!!!

Потом Шива приказал браткам отвезти труп в лес и закопать…

…С тех пор я знала: братку лучше не говорить, что его заберет милиция по звонку, особенно, если он под кайфом, а ты на его территории. Если скажешь что-то лишнее — подпишешь себе смертный приговор. После этой истории я вообще боялась прекословить Шиве.

Когда я стала чаще выступать сторонним наблюдателем — а мне очень понравилось с некоторых пор наблюдать жизнь как бы со стороны, — то заметила, что мужчины, которые избивают женщин, обладают массой комплексов неполноценности: у кого-то мужское достоинство подкачало размером, кто-то ростом не вышел, кто-то просто редкостный урод. Избиениями слабых они самоутверждаются за чужой счет. Не умственно ли они отсталые? Сложно сказать. В чем-то они преуспевают и могут быть успешными бизнесменами, миллионерами. Но любого из нас такие моральные уроды и за людей-то считать не будут, потому что делят всех на волков и овец.

2000 год

(Из дневника Алисы)

Это был еще один чудовищный год жизни, потому что Игнат кололся, а Алиса его спасала, погружаясь всю глубже в трясину. Или оправдывала себя передо мной и собой, что спасала? Или уже не спасала, а сама кололась?

Я видела, как гибнет единственный ребенок, и ничего с этим не могла поделать, потому что она не хотела спасаться, а бороться с ветряными мельницами бесполезно. Умирала моя дочь! Но это была уже и не моя дочь. Это было нечто, не поддающееся ни описанию, ни осознанию. Инопланетянка? Может быть.

«Спасать! Спасать! Спасать!» — пульсировала в моей голове мысль, но руки опускались оттого, что я каждой своей клеточкой ощущала Алискину ненависть. Ненависть ко мне, к собственной матери! Я с кулаками бросалась на дочь после ее возвращений домой в невменяемом состоянии, потому что не находила слов, чтобы вернуть ее к нормальной жизни. Это было скорее отчаяние, которому, конечно же, нет оправданий, но я не знала, что мне делать. Иногда от ужаса всего происходящего и душевной боли хотелось покончить с собой.

Просто выйти в окно.

Но я продолжала тщательно скрывать от своих родителей, что их внучка наркоманка. А сама я, постоянно волнуясь за дочь, превратилась в ходячую тень. Игорь, к счастью, этого не замечал, потому что был занят разводом. Но он оставался человеком, удерживающим меня от последнего шага в окно. Да еще родители. Ведь им будет тягостен мой уход. Осознание нужности хоть кому-то в этом мире придавало сил и удерживало на плаву.

А сколько раз я продолжала мысленно хоронить Алису? Только раньше я могла в глубине души надеяться на благополучный исход, а теперь надежды не было.

Понимала, что наступает точка невозврата, когда и собственная жизнь для меня обесценится окончательно. Не в силах бороться с бедой в одиночку, пришлось рассказать Игорю все. Все до последнего словечка. Точнее — он вынудил меня, буквально заставив выговориться. Я плакала и рассказывала, рассказывала и вновь плакала…

Исповедь происходила в Москве, в его новой квартире, куда Игорь перебрался после развода с женой, отбывшей тотчас с детьми во Францию, как и собиралась. Он не был ни кровным отцом этих детей, ни опекуном, ни усыновителем, поэтому не сопротивлялся изменению их постоянного места жительства и гражданского статуса. У Игоря вообще не было собственных детей. Пока не было. Огромные надежды он, как оказалось, возлагал на меня. А я… Я в Москву переезжать не спешила. В качестве кого? Домработницы? Приживалки?

Собственно, и это я Игорю высказала тоже, потому что между нами, со сказочной поездки в Италию, скопилось столько недосказанностей, что переварить в одночасье невозможно. Предложив мне руку и сердце в Римини, Игорь в Москве не делал никаких попыток к явному сближению. Казалось, что он наслаждался долгожданной свободой от супружеских пут, и его вполне устраивало наше раздельное проживание. Что это вовсе не так, выяснилось при разговоре: я ждала его шаг навстречу в то время, как он ждал от меня ответного.

Когда я выговорилась, повисла неловкая пауза.

Я сидела на диване, подогнув ноги под себя, и завернувшись в плед, потому что меня бил озноб. Не от холода, а от разыгравшихся нервов. У меня зуб на зуб попадал с большим трудом. Игорь же стоял, отвернувшись к окну. Не видя его глаз, мне действительно было легче исповедоваться. И еще — мне было стыдно. Стыдно за то, какая у меня дочь. И стыдно, что я не рассказала Игорю все раньше.

Пауза затянулась. А потом Игорь, молча, подошел к бару, налил мне и себе по глотку коньяку, отдал мне бокал, чокнулся и жестом показал: «Выпей!» Если бы не чокнулись, было бы вообще, как на поминках. Я вместе с ним опустошила бокал, как лекарство, а не элитный французский «Реми Мартин». Даже вкуса не почувствовала, но тепло начало разливаться по телу, озноб постепенно проходил. И тогда мой любимый человек заговорил:

— Почему ты мне раньше об этом не говорила? Почему скрывала? Не доверяла мне? Не доверяла своему будущему мужу?

Ах, вот оно что! Конечно, главное же не мои проблемы, главное — ущемленное самолюбие самца! Вот она, проверочка, и выявила моментально гнильцу! Как же я боялась этих проверок! Что ж, терять мне больше нечего. Хоть напоследок выскажусь перед разрывом отношений.

— А потому и не говорила, что боялась услышать этот холодный отстраненный голос, который может убить жестче, чем Алискины наркотики. Я думала, что справлюсь сама, но не смогла. Слышишь? Я не смогла справиться! Я ведь рассказала тебе все сейчас, не утаив ничего. Я ждала от тебя поддержки, а получила леденящий душу холод. Ну, что? Давай! Добей! Чтоб не мучилась! Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?

Игорь резко, со стуком, поставил бокал на стол. На его лице было написано удивление:

— Танюшка, ты о чем?

Он подошел, сел на диван, обнял за плечи, притянул к себе:

— Перестань. Слышишь? Перестань хорохориться. Мы теперь вместе, а значит твои проблемы теперь — мои. И станем мы их решать вместе. А холодность моя была скорее адресована не тебе, а твоей Алисе. Что ты собираешься с ней делать? Помещать в лечебницу? Скажу сразу — денег на европейскую клинику для наркоманов у меня нет. Это очень дорого, и как показывает практика — не эффективно. У мое го хорошего знакомого сын — наркоман. Что он с ним ни делал, но как только парень оказывался вне стен очередной дорогостоящей клиники — срывался на раз. В России практики излечения пока не существует, насколько мне известно. Каждый выживает, как может. Выход один: уехать в другой город, где нет никакой гарантии, что там все не возобновится, потому что в крупных городах хорошо налаженная сеть наркопритонов и сбыта наркотиков. Такова нынешняя действительность. Если уедем из Москвы, я потеряю с трудом налаженный бизнес, а раскрутиться с нуля на новом месте я не в состоянии. Ведь кроме начального капитала необходимы крепкие связи, как с чиновниками, так и с преступным миром, иначе — конкуренты схрумкают за милую душу!

Игорь помолчал, а потом продолжил:

— Дела на моей фирме сейчас идут не так хорошо, как ты думаешь, из-за развода и непременного дележа совместной фирмы, которую мне помогал раскрутить когда-то прежний тесть. Он потребовал возврата капитала. Это справедливо, поэтому я отдал ему все вложенное с процентами. Уверяю тебя — это временные финансовые трудности: большую часть активов мне удалось удержать, расставшись с недвижимостью. У меня другое предложение: давай сейчас спасать тебя! Да-да! Не сопротивляйся! Не говори: «Нет!» Я вижу, что нужно спасать в первую очередь тебя, родная, и никого больше. Иначе ты погибнешь. Танечка, девочка моя, ты на себя взвалила непосильную ношу. Я предлагаю сначала выдернуть из болота тебя, чтобы ты могла потом помочь кому бы то ни было. Своим родителям, например. Они-то в чем провинились? А потом уже будем думать об Алисе. Ты обратила внимание в самолете, когда мы летели в Италию, стюардесса проводила инструктаж по нештатным ситуациям? Она сказала: «Маску с кислородом надевать сначала маме, а потом — ребенку». В этом заложен глубокий смысл: если мама погибнет — ребенку не спастись. У тебя же одни глаза остались! Тебя и нужно подлечить в первую очередь. Предлагаю лечь в военный госпиталь, в который моя фирма недавно поставляла медицинское оборудование, чтобы тамошние эскулапы подняли тебя на ноги, а потом — мы поженимся. И завтра же ты переезжаешь ко мне в Москву! Это не обсуждается!

Слова не мальчика, но мужа! Неужели нашелся, наконец, мужчина, который возьмет ответственность на себя, а значит — я могу побыть слабой женщиной хотя бы изредка? Игорь прошел проверку на вшивость!

Он прав — я не могу оставаться больше под одной крышей с Алисой. Впервые себя поймала на том, что не хочу ее назвать дочерью. Наверное, в глазах других матерей это выглядит ужасно, недостойно, но я больше не могу так жить.

Я не могу жить в атмосфере ненависти моей дочери!

Или отдать себя на растерзание и поругание наркоманам, давно потерявшим человеческий облик, чтобы Алиса по-прежнему вытирала об меня ноги, чтобы не работала, не училась, воровала деньги? Об этом ли я мечтала, когда ее вынашивала и рожала? Или мне стоит поискать, с кем жить дальше, не видя, как себя губит дочь? К счастью — искать не нужно, потому что Игорь решил приютить меня.

Что же делал в это время Игнат, пока я не могла ступить и шагу без неусыпного контроля Шивы? «Откройте мои веки!» А он продолжал колоться. Из здорового молодого бычка Лео он превратился в зеленый скелет. Это выглядело жутко! Каждый день ему нужна новая доза, а денег взять неоткуда. Если дозы не было — у него начинались ломки. Смотреть было невозможно! И я малодушно сбежала.

Мы не виделись с ним всего-то две недели, и я нашла Игната у его бабушки. Ко мне вышел не прежний двойник Леонардо Ди Каприо, а скелет, обтянутый кожей с дорогами от инсулинок на руках по всем венам. Ужас! Игнат подсел на героиновую систему еще и потому, что лично знал всех барыг.  Если ты их не знаешь, то вряд ли подсядешь так плотно и так быстро.  Но если мамаша швыряется деньгами, только бы отстал, как у Игната, или если живешь с наркоманом, который тебя ежедневно угощает, как у меня, — дни сочтены!

Игнат последнее время стал как можно реже со мной общаться, но я не понимала, что это во благо мне… Я вообще слабо соображала…

…Приписка на полях дневника Алисы, сделанная значительно позже и другой ручкой: «Только спустя несколько лет я поняла, что к наркозависимости Игната добавился ВИЧ — и он об этом знал! — потому и падение было столь стремительным. В двадцать лет сложно понять такие вещи…»

…Чтобы иметь деньги на наркоту, Игнат уже сам торговал дозами. У него не было иного выбора.

В его дворе на Фабричке только за последний год умерло шесть парней возрастом от двадцати до двадцати пяти лет. Кто от передоза, кто на ломках. Чего им не хватало в жизни? Почти вся молодежь моего возраста пробовала героин, а половина сидела на игле плотня-ком. Позже я встретила тринадцатилетнего мальчика, который уже кололся! А дворик-то небольшой: две девяти- и две пятиэтажки.

Я не знала раньше, что такое ломка, но пара знакомых Игната от нее умерли, а вовсе не от передоза, как значилось в посмертном заключении. Говорят, что из ломки можно выйти только под присмотром врача. Я интересовалась данной информацией, собирая по крупинкам, чтобы помочь любимому человеку, стоящему одной ногой в могиле, но у меня не было средств на это. Ну, нет у меня денег! Не на панель же идти!

После того злополучного вечера, когда из-за меня Игната изметелили в подъезде люди Шивы, я все еще надеялась, что он когда-нибудь вернется в прежнее состояние, то есть станет тем Лео, которого я полюбила всем сердцем, но ситуация только усугубилась. Прошел слух, что на него завели уголовное дело за торговлю героином, в котором он фигурировал не один, а с каким-то барыгой.

В его дворе поговаривали, что Игната один раз забирали в отделение и пытали противогазом. Для непосвященных: закрытым противогазом! Чтобы синяков от ударов не оставалось. Он не выдержал пыток и всех сдал. Что же менты за уроды такие, которым в кайф пытки над людьми? Или для них нарики — не люди? Зачем пытать законченного наркомана, если можно просто дождаться ломки? Выложит все, как миленький!

Игната потом выпустили под подписку о невыезде, а он, скрываясь от ментов, а может, и от подельников, которых сдал, уехал жить в Мос кву к своей первой девушке, с которой встречался еще до тюрьмы. Об этом мне строго по секрету поведала его бабушка. Для меня отъезд Игната в Москву стал шоком! Я же не знала, что он скрывается. А в глубине души я смирилась, что его теряю.

Когда узнала о его отъезде, я сидела на кухне и ревела, а бывшая одноклассница Сашка Журавлева предлагала мне выпить, чтобы успокоиться. Но выпивка не брала. После частого употребления кокоса, какая уж тут водка подействует!

Спустя несколько дней Игнат позвонил и сказал, что хотел бы меня увидеть, что очень соскучился, но я отказалась встретиться, потому что мне надоел постоянный напряг.

— У меня нет сил больше с таким конченым наркоманом быть рядом, — сказала я в надежде, что мои слова на него повлияют, встряхнут, он сможет взять себя в руки и стать таким, как раньше.

Но!.. Но я не рассчитала, что у него уже не было сил.

Прошла неделя, другая… Мне без него было плохо. Очень плохо! Каждый раз, подходя к своему подъезду с замиранием сердца, я ждала, что он приедет. Вот сейчас выйду из лифта на своем этаже, а мой любимый Игнат, похожий на Ди Каприо, стоит у окна и ждет меня… Русые кудри треплет ветер, он стоит с розами в руках и улыбается мне, делая шаг навстречу… Грезы, грезы…

Но этого не происходило. В какой-то момент я решила его разыскать сама и пришла в гости к той бабуле, у которой он жил до отъезда в Москву. И я застала там его мать.

Она сказала, что ИГНАТ УМЕР.

Прямо вот так! В лоб! С этого момента я перестала вообще что-либо понимать. Почему? Да, потому что!!! Потому что я не хочу ничего понимать в этой гребаной жизни! Но я тогда не знала одного:

ЕСЛИ ТЫ ПОВОРАЧИВАЕШЬСЯ ЗАДОМ К МИРУ, РАНО ИЛИ ПОЗДНО МИР ПОВОРАЧИВАЕТСЯ ЗАДОМ К ТЕБЕ!

Через день я возвращалась с провожающим меня Шивой домой. Я уехала к нему сразу же, как только узнала о смерти Игната: хотелось наркотой перекрыть невыносимую боль. Боль, разрывающую сердце изнутри на миллион осколков! Хоть на часок унять безысходность и давящую мысль, что я во всем виновата, потому что оттолкнула любимого человека.

Поднявшись на нужный этаж, и выйдя из лифта, Шива обратил внимание, что на обивке двери моей квартиры написано синей шариковой ручкой: «ПРОЩАЙ». Ясно, что это написал Игнат.

ОН ПРИХОДИЛ КО МНЕ ПЕРЕД СМЕРТЬЮ! И НЕ ЗАСТАЛ ДОМА!

А может, он просто не стал звонить в мою дверь и попрощался втихую? Скорее всего, Игнат чувствовал, что я буду переживать его уход, и у меня останется огромное чувство вины перед ним на всю жизнь.

Ты хотел меня успокоить? А получилось наоборот. Поздравляю, Игнат! Тебе это удалось!

Даже в милиции, где на него заведено уголовное дело, не знали, что моего ненаглядного Лео похоронили. Когда менты пришли к нему домой, чтобы арестовать, на вопрос «где?» его мать сказала:

— На кладбище Игнат! Можете туда съездить, чтобы убедиться.

Несколько раз я приходила в гости к его матери после похорон, но поняла, что мне не становится легче. И я перестала к ней ходить. Проще накуриться и забыться. Трезво смотреть на весь этот ужас меня, к сожалению, никто не научил.

Я понимала, что потерю близкого человека никем и ничем не восполнить. Потерю человека, который знал тебя лучше твоих родителей. Игнат знал все о наших непростых взаимоотношениях с матерью, жалел, любил… Это нельзя купить ни за какие блага мира. Любовь… Не это ли настоящий дар богов? Когда двое просто есть друг у друга, когда им наплевать, что надеть, что есть, много ли у них денег…

Никто не поймет, какой трагедией для меня стала смерть Игната. После его ухода я потеряла смысл жизни. Все, что я видела вокруг, перекликалось только со смертью. Это длилось не месяц и ни год… Да, он не был идеалом, не был таким хорошим парнем, как надо, но это был единственный близкий человек, который хоть как-то согревал меня своим присутствием в этой никчемной жизни.

2000 год

(Из дневника Алисы)

Перед глобальным переселением к Игорю в Москву я пересмотрела огромное количество телепередач, перелопатила горы литературы о наркоманах. Вывод напрашивался один: вылечить сложно, но можно. Единственное непременное условие излечения: наркоман должен сказать себе сам, без нажима, что он болен и хочет лечиться. Алиса же не признавала себя наркоманкой, хотя представляла собой страшное зрелище: неестественная худоба, блуждающий взгляд, неспособный сфокусироваться на отдельном предмете, темный нездоровый цвет лица…

Когда я пыталась ее наставить на путь истинный, взывая к благоразумию, она смотрела на меня мутными глазами, НИЧЕГО НЕ СООБРАЖАЯ.

Можно ли назвать Алису дочерью? Или это — страшный зверек из сказки, который терзает, мучает, рвет меня куски острыми зубками, чтобы насытиться? Чтобы утолить свою неистребимую ненависть!

Перед переездом в Москву пришлось признаться во всем моим родителям. И хотя от признания они пребывали в тягостном настроении, мама с папой нашли в себе силы, понять и поддержать меня в трудную минуту: чтобы заставить Алису хотя бы задуматься о лечении, ее нужно лишить денег. Признаюсь, что одним из самых тяжелых испытаний для меня была огласка. Поэтому я и сбежала от позора в Москву к Игорю.

Стыдно, что у меня такая дочь! Кажется, что все люди на улице оборачиваются и тыкают в тебя пальцем, говоря:

— Смотрите! Смотрите! Вон! Вон она идет! У нее дочь — наркоманка!

Каково же досталось моим родителям? Они испили чашу людского презрения до дна, потому что пришлось оповестить ближайших родственников и знакомых: не пускать Алису на порог, дабы она не смогла своровать деньги или что-то для продажи.

Узнав, что я съехала в Москву, сразу же в Алискиной квартире нарисовался ее отец, мой бывший муж Алексей. Как он пафосно выразился перед моими родителями, которые были в курсе его переезда: «Спасать ребенка». Но, не выдержав и одной недели рядом с наркоманкой, слинял в неизвестном направлении. А я жила в этом аду несколько лет.

На некоторое время я решила забыть, что у меня есть дочь. Точнее, еще жестче — я решила, что у меня нет дочери. Что я ее похоронила еще тогда, когда она стала наркоманкой. Если бы я рвалась ее спасать, то не смогла бы родить здорового малыша, о котором мы так мечтали с Игорем. Напомню, что у него до сих пор не было собственных детей. А мы мечтали о ребенке, потому что по-настоящему любили друг друга. Для такой большой взаимной любви, как наша, обязательно нужно продолжение.

Мой будущий муж действительно уложил меня в клинику, где меня долго и тщательно обследовали, а потом лечили, лечили и лечили, в том числе и расшатавшиеся нервы. Игорь приезжал ежедневно после работы ко мне в одноместную палату, чтобы порадовать цветами, фруктами, просто своим присутствием. Мы заранее договорились не упоминать об Алисе ни словом, иначе лечение пойдет насмарку.

Иногда Игорь привозил что-нибудь вкусненькое из ресторана, и мы ужинали вдвоем, беседовали на нейтральные темы, смотрели развлекательные телепрограммы (никаких сводок новостей и политических теледебатов! — по рекомендациям лечащих врачей), слушали классическую музыку, действующую положительно на меня… Иногда он оставался на ночь, ведь я лежала в ВИП-палате, в которой позволительны все прихоти пациента: «Любой каприз за ваши деньги!»

Дата нашей свадьбы была назначена на конец декабря. Мы решили просто расписаться, как будто находились в трауре по умершему близкому человеку. Интересно, что мои родители, звонившие в клинику ежедневно, тоже не упоминали об Алисе. Позже выяснилось, что Игорь попросил их об этом.

Именно сейчас я осталась жить одна в квартире наедине со своей трагедией. Известие, что мать уезжает жить в Москву к своему Игорю, застала меня врасплох. И некоторым образом — подкосила. Если бы перед этим я не узнала о смерти Игната, возможно, мне было бы легче.

Прошла неделя, другая, третья… Я смирилась со своим нахождением в пропасти, и даже не пыталась оттуда выбраться. Суицид бывает быс трым, одномоментным, а бывает вялотекущим, как у меня.

Когда человек остается один на один со своим горем, а все близкие от него отворачиваются, то появляются веселые люди. Но это вовсе не люди, а твари, падальщики, которые пользуются чужой слабостью. Они якобы хотят помочь, пожалеть… Но жалости и пощады от них не жди!

Я привыкла, что это нормально, когда вокруг куча каких-то мужиков, баб, бывших одноклассников, новых знакомых, людей, называющих себя твоими друзьями… Это нормально! Толпа людей, а рядом — никого! Никого, кто мог бы поддержать в этой страшной ситуации хотя бы морально. Я уж не говорю о деньгах.

«Если ты нарик, то и будь им до конца дней, зачем нормальным людям жизнь ломать!» — впечаталось в меня, как клеймо. Одно время я так и вела себя. И всем говорила:

— Да! Я конченая!

Но находились те, кто мне противоречил:

— Дура ты! Ну, случилась беда, оступилась, но жизнь-то на этом не заканчивается! Главное — это жизнь! Жизнь человека бесценна, потому что ей нет цены. Да-да! На свете есть бесценные вещи, перед которыми меркнет все материальное.

Я видела дорого одетых знакомых девчонок где-то в клубах, в ресторанах, у которых были крутые сотовые телефоны, норковые шубы, машины. Некоторые из них собирались съездить на недельку в Лос-Анджелес… Это меня тоже когда-то волновало и напрягало… А я была сейчас одета, как бомж, что меня совсем не трогало. Мне ничего не хотелось. Я знала, к чему этот антураж прилагается, и не утруждала себя знаниями, что нынче модно. Я как будто устала от жизни, а ведь мне всего двадцать лет…

Так незаметно прошел почти год…

Некоторые считали, что я дура, некоторые — наоборот. Один знакомый бизнесмен сказал, когда мы ехали отдыхать в турбазу с веселой компанией:

— Ты совсем не дура, но зачем-то ей прикидываешься.

…Настала глубокая дождливая осень. Я входила во двор своего дома через арку и увидела маленького мальчика. Было совсем темно, как бывает в ту пору осени, когда еще не выпал снег, а ночи бесконечно длинные-предлинные. Худенький мальчик стоял совсем один.

— Тетя, я есть хочу. Дай покушать…

Я его привела к себе домой, и накормила тем, что было. Честно сказать, и самой есть нечего. Я разделила с мальчиком-найденышем свой скудный ужин и уложила спать. Когда он проснулся, то рассказал, что ему восемь лет, что его папу убили ножом, а мама неизвестно где. И он ушел из пустого дома, потому что там нечего есть, а других родственников у него в городе нет.

Восточная мудрость гласит: «Ты не можешь помочь другим, если ты не можешь помочь себе». А если ты НЕ ХОЧЕШЬ помочь себе?

2000 год

(Из дневника Алисы)

На что существовала моя дочь — было для меня загадкой, потому что она нигде не работала. Перебивалась подачками однодневных любовников? В таком случае Алиса мало отличалась от продажной женщины, как ни прискорбно это звучит. Как можно так себя не любить? Ведь я старалась, пока была рядом, донести до нее мысль, что свое тело, как впрочем, и мысли, нужно держать в чистоте. Я бы подъезды мыла, только бы не подкладываться ни под кого за новую тряпку или еду. Но может, мои доводы были озвучены слишком поздно? Может, для нее улечься в постель с любым ублюдком — не проблема?

Я всегда с презрением относилась к девицам легкого поведения. Даже не с презрением, а с вполне нормальной и здоровой брезгливостью. Смогу ли я когда-нибудь относиться к Алисе по-прежнему, как к дочери?

С ужасом подумала, что не знаю, как быть дальше. Мальчику я помочь не смогу — самой бы кто помог! — и отпустила его на все четыре стороны. Проще сказать — выгнала из квартиры. Я слышала, как он плакал у меня под дверью, жалобно поскуливая, как приблудный щенок. Конечно, нужно было хотя бы позвонить в органы опеки, чтобы его забрали, но я сама была как этот ребенок. Ребенок, брошенный всеми.

Я не открыла дверь на его плач, потому что не знала, что мне делать. Бывает, когда надо помочь какому-нибудь человеку, а ты не то, чтобы не хочешь помогать, ты не знаешь, КАК МОЖНО ПОМОЧЬ.

Чтобы знать — надо думать, а чтобы думать — надо иметь мозг! А мой мозг был полностью поглощен депрессией, которая никогда не закончится. Да, согласна, что это еще один большой грех, из череды греховных и безнравственных поступков, за которые я потом буду расплачиваться. Я сама загнала себя в угол, из которого не вижу смысла выбираться.

Чаще люди бывают злыми просто потому, что они загнаны в угол, и им не хватает ни сил, ни ума выбраться оттуда.

2000 год

(Из дневника Алисы)

Я обещала, что не буду плакать, читая эти откровения, эти Алискины дневниковые записи? А сейчас плачу. Пожалуй, прочитанное только что — страшнее всего остального. Выгнать беззащитного ребенка на улицу? Как можно до такого докатиться? Теперь мне стали понятны слова декана педагогического факультета, откуда с треском выгнали мою дочь взашей: «Я Алису Уварову отчислил не из-за оценок, а из-за профнепригодности».

Раньше я считала, что выперли ее под надуманным предлогом, чтобы освободить бесплатное бюджетное место для кого-то своего, да плюс наркотики, но сейчас я с ужасом понимаю, какого монстра взрастила.

А работать, Алиса Уварова, ты не пыталась? В двадцать-то лет не пора ли зарабатывать самой, чтобы не жить на унизительные подачки одноразовых ублюдков или на воровство? А самое страшное, что мальчику можно было помочь, сделав единственный звонок в милицию… Один-единственный звонок! Чтобы за дело взялись социальные службы. Даже детдом лучше подзаборного голодного существования, где ребенка могут продать на органы или оставить в рабстве, издеваясь ежедневно… Как можно быть такой черствой?! Такой безответственной!

Иногда, приезжая из Москвы и заходя в Алискину квартиру, я видела, как деградировала дочь за то время, пока жила одна. Но я не винила себя, потому что она — взрослый человек. Ей двадцать лет. И этот путь она выбрала себе САМА.

Я думала, что ничему не удивлюсь, читая дневник, но над этими страницами я плакала горше всего остального…

 

Глава 7

Волки и овцы

Говорят, что время лечит. Так оно и есть! Я уже не так часто вспоминаю Игната, постепенно отошла от героинового порочного круга, потому, что денег на дозы нет, а за просто так никто не угощает. Может, оно и к лучшему. Мать вышла замуж за своего директора Игоря Носова и припеваючи живет с ним в Москве, запретив появляться на пороге их квартиры, как будто я ей и не дочь вовсе.

Мозги мои постепенно начали светлеть, хотя все равно очень трудно одной. Я иногда захожу к бабушке Оле, чтобы поесть, когда у меня дома — шаром покати, то есть — ничем съестным не разжиться. Они с дедушкой пытаются со мной разговаривать, оставить жить у себя или мирить с матерью, которая последние полгода вообще не появлялась в городе. Потом выяснилось, что у меня родился брат. Могли бы поставить в известность, между прочим!

Или — нет! Не надо! Мне только хуже оттого, что ему — все, все блага жизни, а мне ничего…

Я прибилась к компании Сашки Григорьева — Грига, с которым познакомилась при странных обстоятельствах на дне рождении Инки Бахметьевой — помните? — три года назад. Я там произвела фурор огромной шишкой на лбу, была под действием фенозепама или наркоты — не помню достоверно, — да еще и вены себе резать пыталась из-за того, что, прынц — не прынц, Вова меня беременную кинул… Полный наборчик! Но именно своей безбашенностью я приглянулась Григу и его друзьям-коммерсантам. Да-да, тому самому Григу, который был водилой и шестерил у местных бизнесменов средней руки.

Меня любили приглашать в эту компанию, потому что со мной не соскучишься, вернее — не соскучишься с моими неадекватными выходками. Я сама не знаю, что вытворю в следующую минуту, чем позабавляю народ. Особенно когда напьюсь. Вот недавно, когда справляли день рождения Грига в ресторане, где хозяйничал Виталик Борзов, мы с девками так набухались, что устроили танцы-шманцы на бильярдном столе. Песняк попался подходящий под наше настроение! Охранник — быдло уродское! — нас хотел призвать к ответу за то, что мы титановыми каблучищами дорогущее зеленое сукно попортили, так я об этого холуя еще и сверхдорогущий кий сломала. Отрываться — так по полной! Хая было выше крыши!

— Извиняйся перед охраной! Плати за кий!

— Ага! Щаз! Только разбегусь!

Григу, как своему, иногда позволяли проводить закрытые вечеринки в этом ресторане, поэтому мы и вели себя так вольно. Парни потом все сами улаживали.

Однажды я возвращалась в почти трезвом состоянии домой из кабака и увидела, что дверь выше этажом открыта. Напомню, что я обретаюсь на последнем жилом, а сверху расположен вход на общий огромный чердак, соединяющий с другими подъездами. Меня уже несколько дней доставали шумы сверху. Не давали мне выспаться! Заразы! Как выяснилось — рабочие что-то ремонтировали по аварийному вызову. А я здесь при чем?! Мне спать, что ли, не надо?!! Я бесилась весь предыдущий день — ведь сплю-то я при клубной жизни днем! — готовая урыть тех ублюдков, что устроили этот беспредел…

А сейчас я решила проверить, что же происходит на техническом этаже. Из замочной скважины чердачной двери торчал старинный такой, весь из себя — раритетный ржавый ключ. А навесной замок оказался вовсе бутафорским, он болтался на скобе просто так. Сразу сложилось в голове: а не прихватить ли мне заветный «золотой ключик» из сказки про Буратинку, ведь это — незаменимая вещь, если понадобится от кого-то скрываться: всего-то — перебежать в другой подъезд через чердак и выйти, как ни в чем не бывало, в конце дома.

Так я и сделала: не показываясь на глаза рабочим, занимавшимся починкой труб, бесшумно вытащила ключ (воровать-то я наловчилась!) и юркнула в свою квартиру. Через три дня, когда страсти о потерянном ключе улеглись и чердак закрыли, видимо, запасным ключом — хорошо хоть, замок не поменяли! — я потихоньку открыла заветную дверь своим ворованным сокровищем и оказалась в огромном гулком помещении. Здесь я не бывала ни разу: под ногами скрипел насыпанный шлак, но было достаточно светло из-за слуховых окон, уютно и тепло. Даже нагромождения отработавших свой век вещей, как обычно случается в старых домах, не обнаружилось. Наверное, во время капитального ремонта их выгребли, чтобы ненароком не случилось пожара.

Но для моего плана с отходным путем недостаточно просто попасть на чердак, необходимо проверить, в какой подъезд я смогу войти. Подергала все пять дверей, и убедилась, что четыре из них явно закрывались со стороны подъездов, а последняя — закрыта со стороны чердака на огромную щеколду, до того старую, что я таких раньше и не видела.

Сначала я попыталась ее открыть, подергав за крючок, но ничего не вышло. Тогда я спустилась к себе домой, взяла масло, которым смазывала швейную машинку, молоток, и проделала несложные манипуляции: накапала масло, ударила пару раз молотком по крючку, — и тут щеколда поддалась! Довольная произведенным эффектом, я повторила действия. И мои старания вознаградились с лихвой: я оказалась в крайнем подъезде своего дома. А потом вернулась через чердак обратно к себе, задвинув засов на прежнее место, и спрятав ключ от чердака в своем электрощитке.

…Когда обожаемый мной чудило-бизнесмен Виталик Борзов, неиссякаемый на выдумки, с друзьями собрал команду для поездки в Астрахань, то меня, в числе прочих, взяли с собой. Как же без меня?! Для прикола! Типа без меня им скучно будет. Наркотой в этой компании не баловались. Изредка травку покуривали, вот и все. Взяли и каких-то малолеток: Светку и Лильку. Не для пересыпа, а просто так, а там уж — как масть ляжет. И как только мамочки отпустили девочек со взрослыми дяденьками отдыхать? Ну да — их дело.

Из девок еще была королева Надя — старше всех нас. Причем королева — не фамилия, а кликуха. Так мы ее звали за глаза. Почему «королева»? А потому что за всю поездку ее никто не видел без фирменной укладки и маникюра. Все время при параде. Напомню: это в условиях готовки на костре и постоянной чистки рыбы. Сразу скажу: для меня это нереально.

Было очень весело. Ехали на пяти джипах. Барахла набрали — отпад! На все случаи жизни! Чего там только не было, начиная с немецких комфортабельных палаток, моторных лодок, рыболовецких снастей, гамаков и прочего отдыхательного барахла, и заканчивая стрелковым оружием. Его ребята взяли, типа для обороны. Даже катер с собой волокли на спецприцепе! С собой я прихватила только что купленный фотик-мыльницу и фоткала всех желающих для истории. Очень любил это занятие Григ: то с девицами, то с оружием, то с уловом, хотя сам рыбу не ловил. А как-то раз от местных он привел настоящую лошадь, с которой все с удовольствием пофоткались.

У меня же осталась на память в альбоме одна постановочная фотография: я вроде бы одна на берегу охраняю закинутые в реку удочки, штук двадцать, сидя на крутом рыбацком кресле в купальнике и с охотничьим ружьем в руках. В тот вечер мне в первый раз дали пострелять, а до этого я никогда оружия и в руках не держала. Правда, ни в одну бутылку я так и не попала, потому что была слишком сильная отдача, а я — девушка хрупкая. Или слишком пьяная была? Да и нечего к оружию привыкать, а то сгоряча пристрелю кого ненароком.

Но это я забежала вперед. Ехали мы в Астрахань действительно весело, по ходу останавливаясь в придорожных кафешках, чтобы поесть и размять ноги. Море водки! Море пива! Гора арбузов! И еще — туча всего остального. Хоть отъемся за две предстоящие недели, а то дома с пустым холодильником сильно отощала…

Так круто я никогда не отдыхала. В лагере нас было человек пятнадцать. Никто никого ничем не напрягал. Все грелись на солнце, купались, ели арбузы и шашлыки из покупной осетрины… Ребята иногда что-то ловили… Помню, как Семку, ближайшего дружбана Виталика Борзова, огромный сом чуть не утащил в море на легкой надувной моторке. Хорошо, что ему навстречу наши на катере попались, а то неизвестно, чем бы приключение закончилось.

С этим Семкой я и спала в одной палатке. Добрый он был до безобразия, возился со мной постоянно, в чувство приводил, когда я сильно напивалась. Хороший и добрый, как Женька-Ниндзя из «Атлантиды»… Который потом умер… Или, как Игнат… Который умер тоже… Но не будем о грустном! Жаль, что у Семки жена официальная имелась и двое детей, поэтому он со мной был, только если мы куда-то с Григовской командой коммерсантов намыливались…

Зато разговоров потом в лагере было про поимку самого огромного за все рыбацкое прошлое сома — на целый вечер! Как ребятки-то наши развернули свой катер, да как погнались на предельных скоростях за Семкой, который никак не хотел выпускать из рук свой фирменный спиннинг… Жалко ему, видите ли, стало расставаться с дорогой заморской снастью! А может, Семка хотел поймать сома-гиганта единолично, без посторонней помощи? Чтобы хвастать в любых мужицких компаниях, показывая на пальцах: «А глаз у сома был вот такейновый!» Но на легкой надувной лодке шансов поймать рыбину все равно не было. Короче, Семку догнали на моторной посудине, сома оглушили обычной бейсбольной битой, которую по неизвестным причинам возили постоянно с собой — видимо, для таких случаев, — и затащили сома в катер. Привезли с форсом в лагерь, и фотографировались в разных видах с уловом…

Потом была еще одна история с этой же Семкиной надувной лодкой. Мы с Лилькой как-то раз остались в лагере одни: то ли все на рыбалку двинулись, то ли закупать провиант — не помню. Скучно нам вдвоем стало. Тогда я предложила позагорать без купальников на середине реки для ровности загара. Где-то я подобное слышала… Взяли по пивку из общих запасов и отгребли маленькими веслами подальше от берега… Только расположились поудобнее, легли на дно лодки, но не бросили якорь…

Забыли!!! Нас же никто не предупреждал об опасности! А лодку подхватило течением и поволокло прямиком в море.

Мы сидим в лодке голые, как дуры, ничего сделать не можем: якорь до дна не достает — бросай не бросай, а весла никакущие, слишком хлипкие, чтобы до берега догрести. А в лагере — никого нет, так что и звать на помощь бесполезно… Накинули на себя парео и заорали что есть мочи: страшно же! Тут и подоспели наши ребята, возвращавшиеся на катере в лагерь. Хорошо, что они нас увидели издалека, отличив по ярким парео…

…Каждый вечер, выпив водки, мы танцевали дикие танцы вокруг костра под песни группы «Ленинград», перебудив всех аборигенов своим оглушительным музоном: «Танцую, я танцую только с тобой, ты — моя лошадь, а я — твой ковбой…»

2001 год

(Из дневника Алисы)

Представляю себе, каково жилось нашим соседям по лестничной клетке в Подмосковье с такой беспокойной Алисой: то ходят к ней — не пойми кто, то привидение перед смертью пишет «Прости», то музыку включают на полную мощность колонок в любое время суток. Да и музыку-то весьма специфическую. Один Виктор Цой чего стоит с его полупеснями, полухрипом, полушепотом… Тогда еще закона о тишине не было.

Бурная жизнь у моей дочери складывалась — ничего не скажешь! Многие позавидуют такой, но мне подобное — претит. Я хотела от жизни не много, всего лишь — иметь настоящую крепкую семью, где каждый готов к самопожертвованию ради любимого. Техническое образование тоже внесло свою лепту: у меня всегда все должно быть разложено по полочкам, а жизнь расписана по пунктам. И никаких отклонений в сторону.

Как-то мы пересеклись с Алисой на дне рождения моей мамы, когда та зазвала нас на масленичные блины к себе в Подмосковье. Позже я поняла, что это была очередная неудачная попытка родителей нас с дочерью помирить. Да, собственно, я с ней и не ссорилась, только пускать в свою новую жизнь не спешила.

Алиска то жаловалась на одиночество, то бахвалилась, как они круто с компанией коммерсантов съездили в Астрахань, то снова скулила, как ей плохо. Типа, возьмите сиротку, покормите, обогрейте. Но я не поддалась ни на какие уловки и уговоры. Чтобы она опять из дома все таскала, нигде не работая?! Хватило ее загулов и наркоты выше крыши! Алиса ведь абсолютно не умеет быть благодарной. Как будто все, что для нее делают — так и должно быть.

Иногда кажется, или так на самом деле: слово «спасибо» я от нее не слышала несколько последних лет. Мне даже почудилось на мгновение во время нашей беседы, что она со мной разговаривает на каком-то непонятном птичьем языке.

Опять хмурой осенью навалился непроходимый депресняк. В один распрекрасный день я решила, что не могу больше находиться в своей квартире одна, ведь по ночам ко мне стал приходить покойный Игнат, теребя и без того беспокойную душу. Я подумала, что это — настоящее сумасшествие. Или появление Игната произошло, потому что Элька Григ таскалась ко мне постоянно покурить травку и легкий кайф в голове к ночи не выветривался?

Она, Элька Григорьева, по-простому — Григ, и стала моей ближайшей подругой, за неимением никого лучшего. Ирка Бахметьева куда-то запропала последнее время вместе со своими фабричными девками-неудачницами. К тому же, они напоминали мне об Игнате. О живом Игнате. О моем ненаглядном Лео… И о нашем с ним знакомстве на Новый год в компании фабричных. А с Элькой Григорьевой, сестрой Грига по отцу, не связано никаких тяжелых воспоминаний. Она была моложе меня на пять лет. Малолетка.

Вот Элька-то была полной дурой, по сравнению с другими, но мнила себя умнейшей и порядочной девочкой. Мать у нее — учительница, папашка бросил давно. Жили они с матерью в однухе, больше напоминавшей бомжатник. Хуже, чем у меня в квартире, ей-богу! Если вообще может быть что-то хуже.

Элька — страшно завистливая, и гордилась собой, если удавалось избить или оттаскала за волосы какую-нибудь нормальную девушку, слабее ее. Она, рассказывая об этом по нескольку раз, так гордилась содеянным, а мне было все равно, ведь меня окружали всегда только твари. Чем наглее твари, тем веселее.

…Когда я спала в полном одиночестве на своем большом диване, покойный Игнат сидел с краю в ногах, как бы охраняя меня. Я его не боялась. Он никогда ничего не говорил, но я чувствовала его присутствие. Общение с миром мертвых стало для меня обыденностью, а сны настолько яркими, что я путалась, когда сплю, а когда — бодрствую. Но полусны не были пугающими или отталкивающими, а однажды привидевшийся Игнат взял меня за руку и провел экскурсию по городу будущего, где не было отопительных батарей, а квартиры обогревались стенами, и машины на дорогах не ездили, а летали…

Когда я рассказала одному знакомому о том, что видела во сне, он настоятельно посоветовал обратиться к психиатру, решив, что у меня отъехала крыша. Через какое-то время я и сама поверила в это. А кто бы ни сошел с ума, находясь постоянно один на один со своим горем, потеряв любимого человека?

Со смертью Игната мне первое время стало безразлично, кто я, где я, и что со мной происходит, потому что знала: сколько ни старайся — все равно ничего не выйдет.

Но неистребимая во мне жажда жизни пересилила и на этот раз. Я не могла долго находиться одна, поэтому срывалась в любую компанию, куда ни позовут, только бы не оставаться в одиночестве. В моей двухкомнатной квартире жили все время какие-то несчастные женщины, которым негде было притулиться. Такие же несчастные девки, как и я. Оптимизма в мою безрадостную жизнь они не добавляли.

Сначала жила Света с четырехлетним сыном. Самое хорошее, что получалось у Светы — это драка. Она была мастером спорта по греко-римской борьбе и могла сломать с одного маху здоровому мужику челюсть. Гулять по темным улицам города в перестройку в компании со Светой было не страшно.

Однажды вечером, когда я возвращалась домой, то увидела возле своего подъезда парня с ватой в носу. Оказывается, это моя Светуля его приложила, а он оказался милиционером. Дело происходило в баре. Тут недалеко, через дорогу. Света с подружкой на где-то раздобытые деньги пьянствовала и заказала у бармена коньяк, а их попросили на выход, потому что девки были уже достаточно бухие. Им сказали, что заведение закрывается. Или специально сказали, чтобы их по-доброму выпроводить?

Когда Света отказалась выходить, в их разговор с обслугой ввязался парень, сидевший за ближайшим столиком. Недолго думая и не разбираясь, что к чему, она сломала ему нос, а парень оказался ментом при исполнении. На Свету хотели тут же завести уголовное дело, но вызванный наряд милиции поступил более чем гуманно, узнав, что у нее маленький ребенок дома спит один. На всякий случай сходили, проверили и убедились в том, что она говорит правду. И ничего не стали заводить. Присмотревшись внимательнее, я поняла, что парень, который сейчас отсвечивает у моего подъезда — действительно работник правоохранительных органов. Он вел дело Игната… Увидев меня, он сказал не поздоровавшись:

— Разве ты здесь живешь? Красивая ты девка, Алиса, но полная дура! «Да откуда тебе знать, дура я или нет!» — чуть было не взвыла я в ответ, но с превеликим трудом сдержалась. А дура я, наверное, по его мнению, потому, что не езжу на иномарке, как все красивые девки. Боже!

Какие же все мужики тупые и примитивные! Один идиот по имени Григ как-то расфилософствовался и сказал мне:

— Был бы я красивой девкой, давно бы уже на мерседесе катался!

Да откуда ты знаешь, что было бы с тобой, если бы ты был девкой? Да вдобавок — красивой! Красота — это крест, который приходится нести. Далеко не все это испытание выдерживают. А ты, Григ, стоял бы где-нибудь на обочине, семечки грыз, придурок! И вообще, сами ни хрена не знают, а судят! Да, кто вам дал это гребаное право, судить о том, кто я? На себя бы лучше внимание обращали!

…Вот сижу теперь одна дома и слушаю альбом группы «Агаты Кристи». Как раз в тему. Прикольно!

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

А теперь еще раз о Григе. Кто его не знает? Лично я знаю Грига очень давно. Так мне кажется. И не только я его знаю. С ним знакомы все, кому не лень, от сопливых малолеток и коммерсантов до маститых подмосковных авторитетов. Я уже писала, что он работал водилой-личником у Виталика Борзова — местного бизнесмена, но…

Григ тусуется со всеми. Григ в каждой бочке затычка. Григ и там, Григ и тут — как в песне.

Есть такие чуваки, у которых язык, как помело. Они чаще других бывают заводилами в компаниях, употребляют все подряд, любят выпить, покурить, да и понюхать тоже любят, и в драке поучаствовать и стырить, что плохо лежит. Правда — не всегда удачно. И телке какой-нибудь в глаз могут дать, которая послала его на х… Мол, как же так? Я — Григ, меня нельзя никуда посылать! Даже если я грязно пристаю.

С одной стороны у Грига были положительные друзья-коммерсанты, с которыми мы очень даже неплохо проводили время, выезжая на отдых в Астрахань, на Черном море, в турбазу на Оке, но с другой… С другой стороной мне тоже пришлось свидеться, потому что Григ всегда ошивался где-то рядом. Плюнь — и непременно попадешь в Грига.

Самым близким его дружком был Пашка Лучанов, который вырос в интеллигентной обеспеченной семье. Так называемый теперь средний класс. Пашка не был дураком, как остальные на темной стороне Грига, где мозги постоянно отъезжали от наркоты. Лучанов имел хорошие, а может, и выдающиеся математические способности, благодаря которым устроился в банк на работу безо всякого высшего образования. Пусть родители нам не втирают, что надо обязательно учиться в институте! Живой пример — Пашка Лучанов!

Вообще Пашка родился под счастливой звездой, которая принесла ему и любящую жену, и сына, и работу, и бабки. У Грига, кстати, тоже была жена и сын. Но обоих друзей постоянно несло налево. Они оба хотели попробовать как можно больше кайфа в жизни, как нормальные, вернее — ненормальные парни. У Пашки часто собиралась компания дома и опустошала нескончаемые запасы виски, мартини и просто пива. А если кто досиживал до утра, то уже в ход шли кофе со сливками и прочая дребедень.

Но, если Григ каждый день курил лишь травку, то Пашка не только курил, но уже успел попробовать и винт, и героин, и еще чего-то. К тому же Пашка всегда за всех расплачивался в барах, в бильярдах, в боулингах… Даже за проституток. Ну, разве не прекрасный друг? Особенно для Грига. Как там у группы «Ленинград»: «Тебе повезло — ты теперь не такой, как все! Ты работаешь в офисе!»

Как Пашка оказался в банке без высшего образования? Очень просто! Или — не очень? Он рассказывал, что устроился туда сначала охранником. Потом была проверка, и он не прошел по физическим данным, но так уж подфартило, что его увольнять не стали, а поставили на самое низкое место в банке, мелким клерком. Благодаря хорошим знакомствам и собственным мозгам он стал стремительно подниматься вверх по служебной лестнице. Тогда же он обзавелся женой и ребенком. Наверное, Пашка отличался не только математическими, но и пробивными способностями. К тому же он был прекрасным собеседником, с ним можно обсудить любые темы.

На вид Пашка Лучанов производил впечатление пай мальчика, потому что практически всегда носил костюм и галстук. Откуда у него взялся друг Тит на крутой спортивной тачке, с фигурой и прической стриптизера? Остается тайной. Почему друга звали Тит? Наверное, потому, что он своими манерами и наколками походил на Богдана Титомира, или под него косил, а еще фамилию носил — Титанов. Почему его погоняло свели к трем буквам — неизвестно. Что ли на Титана не потянул?

Теперь о Григе, о его темных друзьях и темных делишках. Однажды он пришел ко мне домой вместе с Кареном, явно — армянином и по имени, и по внешности. Раньше я их вместе не видела. Этот парень, Карен, мне не понравился сразу. В его взгляде сквозило что-то злое, противное и даже — отталкивающее, хотя отдельные черты лица можно назвать и красивыми, а глазищи — невероятными: карие с огромными ресницами. В вечер знакомства этот урод мне зарядил в челюсть за то, что я ему не дала. Или Григ ему пообещал, что я тут же ему отдамся, не отходя от кассы? Может, хотел за долги какие-то свои мной рассчитаться? С него станется! Ну и хрен с ним!.. Или с ними?

…Ах, да! Хотела еще рассказать про своего распрекрасного папашу, канувшего в небытие после окончания выплаты алиментов. Прихожу я как-то домой… И что я вижу? Сидит у меня на диване папаня Леша с какой-то пьяной кобылой и ведет себя так, как будто я здесь и не хозяйка вовсе, а в гости мимоходом зашла. Ноги папашкины на столе! Пальцы веером! Все такое!

Говорит:

— Познакомься, это тетя Тамара.

Я, понятное дело, девочка вежливая, отвечаю:

— Очень приятно, — хотя ничего приятного в этой ситуации не вижу.

Почему-то отец начал меня расспрашивать, как и где живет мать. Я толком-то ничего рассказать не смогла, а только то, что знала от бабушки Оли: живет со своим новым мужем в Москве, у них недавно сын родился. Особенно мой отец интересовался их достатком. А я в тот момент и значения этому не придала: выболтала все, что знала.

Когда разговор зашел про мою мать, тетя Тамара стала вдруг возмущаться, как это так, при ней разговаривают о какой-то другой женщине. Ах-ах! Затем отец с теткой Тамарой вызвали такси, чтобы отчалить… Но не мне дали денег, как положено нормальным предкам, а попросили у меня. И даже не взаймы, а просто так, как будто я им что-то задолжала. Тьфу! Ненавижу!

При этом меня потащили с собой в какой-то задрипаный домишко на окраине города… А потом всю дорогу папаня распинался, какая тетя Тамара молодец: с четырнадцати лет живет в своем доме, носит воду из колодца зимой и сама топит печку. Знал бы ты, папаша, что мне пришлось пережить без родительской заботы. Да видно, тебя это никогда не интересовало. А интересовала тебя лишь собственная задница.

Квартиру — и то не всю, а половину — папа Леша мне, видите ли, оставил, а вторая-то половина материна изначально. Кланяться папе Леше, что ли, теперь надо в ножки за те полквартиры? А номер своего телефона почему-то отец мне не оставил, осел! Чтобы не беспокоила по пустякам?

После этого неожиданного визита через пару дней папашка позвонил мне на домашний и попросил номер телефона моей матери в Москве, вроде что-то ему нужно срочно спросить. Я продиктовала безо всякой темной мысли, а вечером мне звонит взбешенная мать и рассказывает, как удивительная тетя Тамара устраивает ей скандалы по телефону, требуя деньги за оставленную дочери — то есть мне! — квартиру.

Так вот зачем ему был нужен материн номер телефона! И заходили они, по ходу, не для того, чтобы меня проведать и помочь материально, а чтобы показать тете Тамаре спорную квартирку… А не позарились они на мою жилплощадь и не остались с концами только потому, что хата требовала капитального ремонта с хорошим вложением денег, да и срач там был отменный! Не помню, когда в последний раз убирались. Наверное, Светка и убиралась, когда у меня жила с ребенком.

Тоже мне, любящего папашу решил из себя разыграть, чтобы ему что-то оторвать от квартиры. Впрочем, я никогда не считала его настоящим отцом. Не в смысле биологии, а в смысле ответственности за родную дочь. Как и его разлюбезную мамашу никогда не считала своей бабушкой.

За неимением номера телефона отца, мне пришлось звонить этой ужасной бабке и сказать ей:

— Я не рассчитывала, что отцовская алкашка будет орать на мою мать.

На что мне зловредная бабка ответила:

— Алиса! Я не хочу с тобой разговаривать! Тамара — прекрасная женщина! — и тут же повесила трубку, не желая ничего выслушать в ответ.

Отлично! Эта старая карга со мной и разговаривать не хочет… Как будто я хочу иметь с ней дело!

2001 год

(Из дневника Алисы)

На некоторое время я выпустила Алису из своего поля зрения, потому что у нас с Игорем родился долгожданный сын Ромик. Как молодая мамочка я не видела ничего вокруг, кроме малыша, не выпускала его из рук, не перепоручала никаким нянькам, хотя вполне могла это сделать, потому что фирма Игоря по поставке медоборудования приподнялась за последний год. Я никому не могла доверить своего сыночка, кроме, разве что — моим маме с папой, навещавших нас изредка в Москве.

Честно сказать, я тогда и слышать о своей дочери от первого брака не хотела, чтобы лишний раз не нервничать, и от этого чтобы молоко не пропало, хотя мои родители давно забыли об уговоре с зятем Игорем — об Алисе не вспоминать, и постоянно переводили разговор на мою непутевую дочь. Я, конечно, делала вид, что слушаю, а сама пропускала их реплики мимо ушей, потому что давно для себя решила: если Алиска встанет на путь исправления — приму ее раскаяние и помогу, чем могу, и то — с нами она жить никогда не будет, памятуя про развороченную топором межкомнатную дверь в подмосковной квартире. Мне хватило! До сих пор вспоминаю с содроганием, как боялась с ней ночевать под одной крышей, запираясь на ключ от собственной дочери. Шизофрения-то не дает осечек — я это помню всегда.

А если Алиска сгинет… Она сама выбрала свой путь! Как это жестко не звучит. Сколько можно нянчиться с двадцатидвухлетней девицей?! Сказать честно — я консультировалась с психологами, психиатрами, и мне сказали, что на почве приема наркотиков, да плюс наследственность — ничего хорошего ждать не приходится. Налицо полная деградация. Поможет либо чудо, либо такой убийственный стресс, который перевернет Алискину жизнь на сто восемьдесят градусов. Так что возвращение моей дочери к нормальной жизни с отказом от наркотиков — скорее чудо, чем реальность. Хотя чаще всего беседы с психиатрами об Алисе заканчивались вердиктом: чудес не бывает.

Из-за постоянных ковыряний в любимой болячке, я перестала часто приглашать родителей в гости, только когда мне действительно необходима была помощь с малышом. Я вся превратилась в наседку, в кормящую мамочку… И в любящую жену. Ведь Игорь был обделен заботой моей предшественницы, бывшей жены, долгие годы, а я любила его, и потому хотела додать всю теплоту и ласку, которые он недополучил в первом браке. А старшая дочь, по большому счету — отрезанный ломоть. Так рассуждала я в те короткие минуты, когда вдруг вспоминала об Алисе.

Или я останавливала этими рассуждениями себя, чтобы не броситься в Подмосковье — спасать? Опять спасать? От кого? От нее же самой?

…Однажды в московской квартире раздался звонок городского телефона. Я взяла трубку:

— Здравствуйте. Могу я поговорить с Татьяной?

— Здравствуйте. Это я. А кто вы?

— Вы меня лично не знаете, но я — гражданская жена вашего бывшего мужа Алексея, Тамара.

Хотела сказать: «Чем обязана», — но, честно сказать, у меня не было не малейшего желания разговаривать с незнакомкой. Тем более, что приближалось время кормления сына, и он начал в своей кроватке ворочаться с боку на бок и покряхтывать, что было первым предвестником неминуемого плача. Рома четко соблюдал режим дня. Я залюбовалась на него с телефонной трубкой в руке, когда меня вернули к действительности окриком:

— Слышь, ты, курва! Ты должна своему бывшему мужу за квартиру деньги заплатить!

От подобной бесцеремонности я сначала онемела, а потом решила с этой сучкой разговаривать на ее же языке, выйдя из детской, чтобы не напугать ребенка:

— Нет, это ты меня послушай, кошка драная! Кому и что я буду платить, не твоего ума дело! Сегодня ты есть, завтра — нет, и поминай, как звали. Там мои полквартиры, а за вторую половину я машину с гаражом бывшему мужу отдала. Так что поживиться тебе, сучка, нечем!

Дальше я услышала только мат-перемат, поэтому в ответ послала самозваную жену далеко и надолго, и повесила трубку. Что с дерьмом общаться? Только разозлилась я, конечно, на Алиску. Кто еще мог дать мой номер? Не мои же родители! Я тут же перезвонила дочери, и от повышенного тона удержаться не смогла:

— Алиса, здравствуй! Почему ты раздаешь мой московский номер телефона, кому попало?! Я и тебе его дала для экстренной связи. Только что мне позвонила какая-то отцовская оторва, чтобы попытаться с меня взять деньги за нашу квартиру. Да еще матом на меня орала! Учти, никто с меня не получит ни копейки! Ни ты! Ни он! И никто другой!

И тут послышался плач Ромика, моего малыша. До каких разборок мне теперь дело? Я положила телефон, взяла себя в руки, улыбнулась и пошла кормить сына.

Только спустя два часа я подумала, что была с Алиской излишне резка. В конце-то концов, номер могли у нее выманить под каким-нибудь благовидным предлогом.

Когда дочь позвонила мне в следующий раз и спросила, можно ли с ней поживет подруга, я не стала возражать и даже обрадовалась, в надежде, что квартира перестанет быть проходным двором. Только оказалось как раз наоборот. Но все — по порядку.

Первую жиличку Свету с сыном я не застала. Не до того было. А вот Сабину я увидела почти сразу, когда она еще и недели у Алиски не прожила. Эта девица мне с порога очень не понравилась, потому что напоминала внешне рыночную хабалку или откинувшуюся зечку, хотя изо всех сил изображала радушие при моем появлении. Но Алиса меня уговорила ее оставить, потому что та сразу начала наводить порядок в квартире и выдраивать запущенные до неузнаваемости места общего пользования: кухню, ванну и туалет.

Я же поставила жесткое условие — Сабина должна обязательно платить за проживание в комнате Алиске, хотя сама себе противоречила в этом вопросе, ведь своим родителям строго-настрого запрещала давать наличные. Но здесь вопрос состоял в другом: пусть хоть на хлеб с маслом деньги будут, чтобы дочь постоянно не столовалась у моих родителей. Там же Алиске изредка удавалось не только перекусить, но и разжиться деньжатами.

И сколько бы я ни запрещала давать деньги, мои мама с папой тут же начинали мне пенять, что я бросила несчастного ребенка на произвол судьбы. Я знала, что спорить с ними бесполезно, поскольку в Советском Союзе было заведено нянчиться с великовозрастными детками всю жизнь. Объехав старушку Европу вдоль и поперек, и поднахватавшись несколько иных нравов, сей атавизм пребольно давил на мою любимую мозоль. Отпустив Алиску в вольное плавание, я пошла вразрез с существующими российскими нормами морали, а значит — становилась для остального общества бесчувственной гражданкой, бросившей дочь на произвол судьбы и яростно осуждаемой старушками-соседками.

Когда я прочитала Алискины записи о Сабине, сложилось впечатление, что мы говорим о разных женщинах. Или смотрим на нее разными глазами, что, в общем-то, и не удивительно. Я, умудренная жизненным опытом, видела всю подноготную жилички, как на ладони, Алиске же было, похоже, наплевать, кто с ней живет бок о бок. Ничего красивого и привлекательного я в Сабине не заметила: мужиковатая сутулая баба под метр семьдесят или чуть выше, и не более. Честно сказать: мне она напомнила тюремную коблу, что ужасало неимоверно. А «жалистные» истории Сабины об умерших родителях — ничто иное, как тюремные байки, чтобы оправдать занятия проституцией. Да и имечко — явно вымышленное для клиентов. Паспорт она мне свой так ни разу и не показала, поставив в известность в день нашего знакомства, что он отдан на фирму, куда Сабина устраивается на работу. И это мне не понравилось еще больше.

Да разве нормальная женщина пошла бы жить к Алисе в ее гадюшник? Навряд ли.

Элька Григорьева, которая ко мне частенько заглядывала, посоветовала, чтобы не быть одной — жить хотя бы с подругой, если не хочу видеть рядом мужиков… Умирать от одиночества мне не хотелось, да и приходы по ночам покойного Игната не столько пугали, сколько расстраивали на весь день. И тогда Эля привела ко мне Сабину, которая была старше меня лет на восемь, но почему-то мы нашли с ней общий язык. Так мне сначала показалось.

Где Элька ее откопала? Не знаю. Но Сабина оказалась сущей пройдохой и умела нащупать подход ко всем живым особям от президента до дворняги. Выглядела она красиво: длинные ухоженные волосы, маникюр, загар после солярия, дорогая обувь и много нарядов. Потом в приватном разговоре за чашкой чая выяснилось, что она после приезда в Москву из какого-то занюханного Мухосранска была проституткой, а потом уже стала работать администратором в мужском клубе, а точнее — в дорогом борделе.

Родители умерли, когда ей было 12 лет, и Сабине пришлось самой выбираться по жизни. В общем-то, она была неплохой, но присутствовала в ней некая скрытая злоба на весь мир. Причем это нельзя назвать ни завистью, ни цинизмом, а именно грубой и глупой злостью.

Деньги, само собой, жиличка мне платить за квартиру не собиралась, потому что считала, что все ей по жизни должны. Сабина, обжившись у меня окончательно, обнаглела до того, что стырила мой паспорт с подмосковной пропиской и страховой медицинский полис, которые отдала на хранение Эльке. Зачем Эльке? Хотела воспользоваться? Или пользовалась втихаря? А дурочка Элька отбрехивалась потом передо мной, что не стала сразу отдавать документы, потому что я могла подумать, что украла их именно она. Или обе прикидывались, выгораживая каждая — себя?

О пропаже я узнала поздно, поскольку не привыкла отслеживать свои документы. Их никогда никто не брал. Первой спохватилась моя мать. Вот уж кому в деловой хватке не откажешь. Хорошо хоть Сабина кредит на меня не оформила, а то плакала бы моя квартирка, уйдя за долги. Или не успела оформить? Мать пригрозила Сабине вызовом милиции — и документики враз обнаружились, так что я отделалась легким испугом.

Когда жиличка познакомила меня с Сергеем Ивановичем, то решила, что я вообще должна ее озолотить. Это был бывший клиент Сабины или того борделя, где она работала. Я так и не поняла. За неимением ни работы, ни образования, она решила, что для нас обеих это — хороший вариант для устройства на высокооплачиваемую работу.

Сергей Иванович был генеральным директором крутой телекоммуникационной компании, расположенной в самом центре Москвы на Тверской улице. При устройстве на работу мы наврали в отделе кадров, что знаем персональный компьютер, как свои пять пальцев, что имеем немереный опыт работы, и легко можем работать секретарями.

Сначала я понятия не имела, для чего Сабина потащила меня с собой к Сергею Ивановичу, но потом догадалась: подмосковная-то прописка стояла только в моем паспорте. А новая подруга просчиталась в своих далеко идущих планах: директору я приглянулась значительно больше, чем она, несмотря на ее ухоженность и фирменные тряпки, поэтому и рабочий стол мне выделили ближе к директорскому кабинету. И не только рабочий стол, и не только к кабинету… Я теперь имела непосредственный доступ к вовсе не молодому телу генерального. После чего Сабина меня невзлюбила и стала настраивать офисный планктон против меня. Ведь если директор отсутствовал на рабочем месте, то не было и меня.

Но самое страшное оказалось, когда я впервые села за компьютер, и мне принесли бумаги, отчеты и поздравления, которые нужно срочно отпечатать. Срочно! А я не умею таких элементарных вещей! Даже одним пальцем не умею!

Тут я с ужасом поняла, что никогда не выберусь из пропасти, в которой пребываю, потому что абсолютно не приспособлена ни к работе, ни к какому бы то ни было распорядку дня. Я не могла себя заставить рано вставать, трястись в электричке и метро, вовремя приходить в офис. У меня и персонального компьютера-то никогда не было дома, поэтому я не знала, как на нем печатать.

Не умела я общаться и с деловыми партнерами, любезно улыбаться в ответ на любую их грубость и глупость. Не знала ни единого иностранного языка, так что для переговоров мне приходилось звать переводчиков из соседнего бюро, что было не всегда удобно. К тому же — на мое место стояла очередь обученных секретарш с фотомодельной внешностью, с идеальным знанием персоналки, с умопомрачительной скоростью печати и со знание более трех иностранных языков. Все! Список завершен!

А мое прежнее Григовское окружение с темной стороны продолжало тянуть меня вниз.

И я решила не барахтаться, чтобы прибиться к берегу и обрести твердую почву под ногами, а плыть по течению.

А что вы хотели, если я — загнанная в угол девочка с непрекращающейся депрессией, у которой даже постоянного парня нету, не говоря уже о муже и ребенке. Взять хотя бы родную мать — и та отвернулась! Отец неизвестно где, как всегда. И какая разница при этом, есть ли у меня квартира или нет. Лучше бы ее не было вовсе, тогда бы я жила у бабушки Оли, и этого кошмара со мной не происходило. А сейчас вокруг меня куча непонятных людей, ищущих выгоду оттого, что я одна живу в двухкомнатной квартире.

Заняв свое место под солнцем, то есть — в офисе на Тверской, я не пыталась за него ухватиться, потому что знала изначально: скоро попросят на выход. Поэтому, став любовницей генерального директора, жила в свое удовольствие: лазила по интернету по запретным сайтам — меня научили пользоваться компьютером, опаздывала на работу, иногда заходила на товарный склад, к которому имела прямой доступ, и брала оттуда все, что хотела. Например, бутылку дорогого виски, фарфоровые чашки, подарочные коробки чая и кофе… Честно говоря, при таком положении я и сама в глубине души хотела, чтобы меня уволили. Чтобы дальше не позориться.

Сергей Иванович зачастую вел себя не вполне прилично, а если честно — отвратительно по отношению ко мне, выставляя перед сослуживцами дешевой проституткой с улицы. Один раз он бегал по всему офису и орал:

— Алиса, где мое полотенце?!

А на одной конференции, проходившей в гостинице «Континенталь», босс заметил при всех, что мой брючный костюм немного великоват — будет тут великоват, если дома в холодильнике мышь повесилась! — и тут же повел в соседний бутик одевать в приличные шмотки. Он купил мне серебристое вечернее платье и строгий черный костюм, а затем — дорогущие туфли на титановых шпильках. Когда я надела купленное платье в примерочной кабинке и нацепила туфельки, мы с Сергеем Ивановичем пришли под ручку на званый обед, где сотрудники и гости сидели за столом и ели под песню «Бессаме мучо» суп из акульих плавников. Представляете себе размах мероприятия?!

Я знала, что выгляжу сногсшибательно, но весь кайф обломал пьяный шеф, навалившийся на меня чуть ли не всей тушей. Он провозгласил:

— Посмотрите, какое платье я купил Алисочке!

Да-а! Это было что-то! Все посмотрели сначала на меня, а потом — на него! Видно было, что мужики ему по-черному завидуют, а бабский коллектив в едином ненавидящем порыве прожег мне дыру в новом платье своим испепеляющим взором. Каждая хотела оказаться на моем мес те! Каждая!!! Я же с ужасом почувствовала, как кровь хлынула к лицу. Наверное, еще окончательно не разучилась стыдиться. На минуту зал застыл, даже ложками по тарелкам стучать перестали, а затем все отвернулись и продолжили трапезу, будто ничего не произошло. Ни единой реплики в ответ.

Но самое неизгладимое впечатление шеф произвел на меня, когда, прогулявшись после трапезы мимо ресепшен по ковровому покрытию без единой пылинки в холле гостиницы «Континенталь», снял штаны и пописал там же в угол, видимо, думая, что он в туалете. После этого я вообще делала в офисе все, что хотела. Какой шеф серьезный и обстоятельный, когда трезвый. Наверное, сам себя боится. И что вытворяет в пьяном виде, чмо чмошное?

А еще Сергей Иванович очень любил рассказывать про свою прежнюю любовницу. Видимо хотел, чтобы я с нее пример брала. Как наслушаешься — охренеешь! Во баба захмурила ему мозг! Она очень искусно изображала все, что надо, чтобы выжать их этого ханурика кучу бабла. Вот такие сорокалетние парикмахерши работают в Москве!

Была бы я чуточку поумнее, ездила бы уже давно в авто со своим личным водителем, как пророчил мне Григ. Но куда уж мне до прежней любовницы! Кстати, и оказалась я в постели шефа, потому что там наметился холодок: парикмахершу уволили по сокращению штатов, и она укатила обратно в Киев.

Каждый понедельник я ехала на работу в офис к Сергею Ивановичу с единственной мыслью: дотянуть до конца рабочей недели, настолько он мне был неприятен. Скажу больше — отвратителен! В пятницу меня ждали в клубе любимые друзья из Григовских и дорожки «фена» с косячком. Это было очень весело, а совсем не грустно. Каждую пятницу я погружалась на все выходные в мир иллюзий, которые не собирались таять. Их становилось все больше и больше, пока они не заполнили собой все пространство вокруг, и я опять потеряла реальность.

В общем, закончилась эта секретарская история, когда я пришла на работу прямиком из ночного клуба, где весело провела время. Пришла прямо в лаковых ботфортах, в коротюсенькой юбчонке, еле прикрывающей сами знаете что, и под амфетамином. И с ходу нагрубила жирному, обрюзгшему сынку директора, с заплывшими глазенками, ни на секунду не спускающему с меня похотливого взгляда. Он подошел ко мне, типа — строго призвать к ответу за то, что я до сих пор не принесла ему в кабинет факсы. И как посмела?! Или хотел лично отшлепать негодницу? Его низменные мыслишки так и читались на лбу.

Я взяла бумаги на своем столе и швырнула об стену, сказав:

— Вот вам ваши факсы!

В тот день Сергей Иванович подвез меня до дома в Подмосковье в последний раз, на своем персональном автомобиле с водителем — моя несбывшаяся мечта! Или вовсе не моя, потому что я не рвалась к этому достатку, как другие. Выходя из машины, чтобы открыть передо мной дверь, бывший шеф вдруг сказал:

— А таких родителей, как у тебя, я бы задушил голыми руками!

Странно, ведь я про родителей ничего ему не рассказывала… Ну, сказанула однажды, что одна живу… Вот и все! Может, Сабина о чем-то проболталась, заняв тут же, как только напечатала приказ о моем увольнении, освободившееся место любовницы и мой стол, ближе к кабинету шефа? Странные люди эти директоры. Я была настолько согласна с его мнением о моих родителях, что ничего не ответила. А с другой стороны…

Да, блин! С какой не посмотри стороны — везде пропасть!

В принципе, мы сами выбираем родителей, ведь наша душа смотрит сверху, куда ей вселиться, чтобы воплотиться в новой жизни. Выходит, во всех своих несчастьях виноваты мы сами: таких родителей возжелала наша душа.

Странное дело! Я сама никогда не хотела иметь детей, потому что уверена, что они будут несчастней меня в сто раз. Если вообще можно быть несчастнее.

Что это? Родовое проклятье?

2002 год

(Из дневника Алисы)

Фраза Алискиного директора про «задушил бы голыми руками родителей» меня ничуть не тронула и не смутила. Знал бы этот придурок, какого чертенка пригрел… Впрочем, я думаю, что он это понял, поэтому по-быстрому от нее избавился. Хорошо, конечно, переложить ответственность и заботу на кого-то другого, а потом «душить», только что-то валандаться с такой непредсказуемой девицей, как Алиса, Сергей Иванович не стал.

А как я искренне порадовалась за дочь, в кои веки устроившуюся на работу! Об этом они мне с Сабиной поведали взахлеб, когда я зашла однажды посмотреть на их житье-бытье. А Алиса еще добавила что-то о постоянных зависаниях на выходных в казино «Кристалл» — было такое крутое заведение на Пролетарке до тотального запрета. Упомянула вскользь, как они с друзьями играли в рулетку, и какие крутые ставки делали, и бутерброды с черной икрой ели без счета, запивая шампанским «Вдова Клико»… Я тогда уже поняла, что Алиса долго на работе не продержится, потому что продолжает разгульную жизнь с той же командой подмосковных новых русских, с которой проводила время и раньше.

Только потом они обе полгода молчали, как партизанки, что Алису быстренько уволили. Никто не стал держать на работе «обезьяну с гранатой». Кстати, Алиса по японскому календарю — обезьяна.

Я не понимала этой странной жизни на разрыв, где нескончаемое буйство и веселье сменяются моментально на суицидальную депрессию. Не понимала, что это прямое следствие потребления наркотиков. Как не понимала и увлечение Алисы песнями Виктора Цоя, которые она слушала с утра до вечера, воспроизводя этот заунывный хрип в близко поставленный микрофон — будто он его между делом жует! ей-богу! — снова и снова. Я в этом хрипе даже не все слова могла разобрать. А нашумевший фильм «Игла», с участием Цоя, не понимала, потому что была слишком далека от психологии наркоманов. И даже вникать не хотела. Как можно себя так бестолково убивать? В то время, когда тяжелобольные люди судорожно цепляются за жизнь… За остаток жизни…

Времени на дочь у меня не было вовсе, ведь сыну Роме едва исполнилось два годика, а так как мой детородный возраст поджимал — мне исполнилось тридцать девять лет — то мы с Игорем подумали о втором совместном ребенке. Да, восстановиться я не успела. Врачи говорили, что нужно подождать еще хотя бы год, а лучше — два, но у нас их в запасе не было.

 

Глава 8

А у нас Новый Год! Я требую продолжение банкета!

Как Новый год встретишь — так и проведешь. Это не просто поговорка, это пророчество. Сижу вот сейчас на широком подоконнике в своей квартире и слушаю песню Виктора Цоя «Велосипед», списанную как будто с меня:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Какие же классные песни у Цоя! Так бы слушала и слушала не отрываясь! И все, как под копирку — про меня. Но иногда хочется чего-то еще, кроме песен. Так. Для разнообразия.

Скажу наверняка: «Самое ужасное на свете — это скука!» Когда нечего делать или не знаешь, куда себя деть, тогда постепенно начинаешь обрастать сомнительными личностями и нежелательными для нормального индивида знакомствами, всерьез полагая, что наконец-то обрел верных друзей, которые будут с тобой рядом всегда. Я постоянно боялась, что меня захлестнет новый виток депрессии, поэтому и старалась быть в куче людей, срываясь из ненавистного дома на любой клич.

Именно из числа таких верных друзей и оказался Пашка Лучанов, друган Грига. Элька решила позвонить ему в канун Нового года, когда мы сидели вдвоем у меня дома и умирали от тоски. Нет! Не думайте! Я не преувеличиваю! Тоска была такая, что хотелось повеситься. Недаром говорят — смертельная тоска. Это как раз такой случай.

И тут Элька наткнулась на телефон Пашки в моей записной книжке. Я уже говорила, что он из интеллигентной семьи, но за его плечами героиновое и «винтажное» — от употребления «винта» — прошлое. А с виду даже не скажешь об этом: хорошенький и чистенький офисный мальчик. Его пристрастие к наркотикам выдавал только слегка бледноватый и излишне худощавый вид. А так вроде бы и высокий, и с благородными чертами лица, и матерных слов не употребляет при общении. Всегда при костюме и галстуке.

В общем, решили мы с Элькой ему позвонить. Пашка вроде бы обрадовался нашему звонку, и как бы невзначай пригласил отметить праздник:

— Вы не в курсе, девочки, что Новый год вот-вот наступит? А у меня в кармане неоприходованный целый грамм кокаина, и в данный момент я подъезжаю к одному загородному санаторию, где будет очень весело. Как вы, девчонки, составите мне и моим друзьям компанию?

Ну, конечно же, мы не отказались от такого заманчивого предложения, ведь там будет «очень весело», и поехали по указанному адресу на такси.

Директором санатория оказался отец одного из парней из тусовки, поэтому здесь, в лечебном корпусе, закрытом для посетителей на праздники, можно было зависнуть надолго, не опасаясь, что кто-то выгонит за непристойное поведение. Сын директора был очень симпатичный, и звали его все — Санчо. Видимо, производное от Александра. Он решил устроить крутую вечеринку для друзей в отсутствии своего папашки, свинтившего с любовницей на праздники в Европу. На входе в небольшой зал, откуда доносились звуки психоделики, красовалась четкая вывеска для этого мероприятия: «Психотерапия». Просто в масть!

И с первого, и со второго, и даже с третьего взгляда эта атмосфера выглядела очень дружелюбной и теплой, поэтому мы с Элькой не сразу поняли, куда попали. Но потом врубились, что все находятся под кайфом. И уже давно.

Здесь мы увидели весьма интересных персонажей. Некоторые сидели за накрытым столом, но никто ничего не ел: ни салат оливье, ни бутерброды с икрой. Одни пили чай, другие баловались спиртным. От чая мы не отказались, и значение слова «чай» в эту ночь вылилось для нас с Элей в нечто большее. Особенно после дороги кокоса, чай с «феном» нам показался чем-то волшебным и незабываемым. Такие добрые и заботливые ребятки нам попались: «Хотите травы? Да вот же она! А не хотите ли чаю? Пожалуйста! Угощайтесь!»

Все это можно назвать групповой эйфорией. Как сказал современный писатель Сергей Минаев: «И всего одна таблетка, и вас поглотит коммерческий транс хаос».

Мальчики привезли девочек, как они сами сказали: «Бл…ей успели выхватить по дороге». Самая красивая девочка увидела злобное черное лицо Карена, который тоже был здесь, и попыталась сбежать, но ее догнали и… Другая девочка была менее красивой, поэтому ей почти ничего не досталось. Побои собрала девочка с челкой в стиле «вамп». Но это было еще не все: уроды подсыпали им в чай наркоты. Нам с Элькой было не до них, а девки конкретно чуть не сошли с ума, потому что под жестким кайфом всей ораве хотелось секса. За ночь в так называемой комнате отдыха побывали все пятнадцать человек. А то и не раз.

Мы зависли там на трое суток, въехав в новый 2003-тий год под кайфом. Я смутно помню… Свечи, музыка, виски, чай, большие черные глаза Карена, Химик с любовницей лет сорока, крик Санчо с балкона на весь парк: «Ура! Меня штырит!!!» Шикарная прическа Тита, Пашка-банкир с умным видом, голубоглазый мальчик Петруха, Эля в зимнем саду, и ее братец Григ — куда же без него! — с косяком во рту… Проститутки при деле… И все радостные, довольные жизнью. Тогда мне действительно показалось, что я попала в сказку. Видимо, от наркоты. Еще одна очередная сказка на Новый год! Дежавю! Прям как при знакомстве с Игнатом! Не много ли новогодних сказок для девочки Алисы?

Я хорошо запомнила только утро последнего — третьего! — дня, когда из моей сумки пропал сотовый телефон и деньги. Вся наличность! Но я и подумать не могла, что это сделал кто-то из «своих» ребят — они же «верные друзья»! Я тогда не понимала, что они давно конченные нарики, а никакие не друзья. Григ сказал, что Элька ушла раньше всех, значит — это сделала она. И я ему легко поверила. Эля была его сестра по отцу, значит — выдал мой с трудом соображающий мозг — просто так братец на нее стрелки переводить не станет. Я так до конца и считала, что меня обворовала либо Эля, либо проститутки.

Ну, конечно же, Григу легче всего свалить воровство на кого-нибудь из девчонок. А мной в тот момент руководила только яростная злоба. Я никогда в жизни не была такой ужасной, — до сих пор стыдно! — но ничего не могла с собой поделать!

Со стороны, наверное, это выглядело смешно, но мне хотелось только убивать! Откуда это во мне? Я же всегда была тихой и доброй девочкой. Тогда я не осознавала, что именно наркота сделала меня такой сукой. Или выход из кайфа? Я, как фурия, носилась с воплями по всей «Психотерапии». Дело не в потерянном телефоне. Дело в наркоте. До этого я никогда не дралась с девушками, как Элька, а тут я подлетела к одной из проституток и ударила ее по лицу. Та от меня шарахнулась:

— Не я это! Не я!

А потом я позвонила Эльке на домашний телефон и орала, что она сука и крыса. А в этот день просто кому-то нужно было еще уколоться…

Я спала очень долго после трехсуточного марафона. Мне снились отвратительные сны, похожие на фильм ужасов: вокруг были одноглазые и однорукие инвалиды и уроды, отделенная голова ребенка высасывала коктейль через трубочку… Как ожившие картины Босха, которые мы видели с матерью, когда ездили в Испанию.

Этот сон отражал ту действительность, в которой я побывала, только в извращенной форме. А может, это и было правдой? Вокруг меня находились не люди, а дети-зомби с ограниченными умственными способностями, но меня это почему-то совсем не пугало. Или я была одной из них?

Проснувшись, я забыла все плохое, что было на встрече Нового года, а помнила только сказку, в которой мы якобы побывали. И захотелось обратно туда. Захотелось так, что я не держала зла за свой пропавший телефон и деньги. Может, я сама случайно где-то обронила? Так мне было легче думать.

С этого Нового года мир перевернулся в моей душе и голове. Произошла чудовищная подмена ценностей, но я этого не заметила.

2003 год

(Из дневника Алисы)

Читаю весь этот ужас, и волосы шевелятся на голове. Однажды мой дед рассказал, как ожесточенно дрались деревня на деревню в Псковской губернии, откуда он родом. Дед не мог достоверно вспомнить: из-за чего произошла драка, — но она была жуткой, кровопролитной, безжалостной. За ним, двенадцатилетним подростком, погнался чужой озверевший мужик с вилами. Мальчик знал, что не сможет убежать от здоровенного детины, поэтому завернул на сеновал, по отвесной балке забрался под потолок и уже оттуда наблюдал, как вбежавший за ним мужик с силой тыкает вилами в сено, чтобы его убить. Убить безвинного мальчишку двенадцати лет отроду!

— Вот тогда я понял, что такое «волосы стоят дыбом», — закончил дед свой рассказ.

Так вот и я сейчас тоже поняла, что это такое — волосы стоят дыбом. И крутятся самые страшные мысли, как заезженная виниловая пластинка на советском проигрывателе, заикаясь и повторяя круг за кругом: «Могла ли я это предотвратить? Или — свинья всегда грязь найдет?» — мысли матери, безвозвратно потерявшей свою дочь.

А я-то радовалась, изредка наведываясь из Москвы в гости к родителям, и заглядывая по дороге к непутевой Алисе, что моя дочь работает в офисе. И все будет хорошо. Я так надеялась, что все будет хорошо! Потому что хотела в это верить. А бессовестные девчонки, Алиска с Сабинкой, безбожно мне врали.

Но как не обращать внимание на ту ненависть, которую Алиса на меня выливала при каждой встрече, будто ушат ледяной воды? При каждой! Как понять — откуда она ее черпает? И, видя загаженную квартиру и ее саму с лихорадочным блеском в глазах, я начинала бояться за своих детей: за Ромика и того малыша, которого носила в себе.

Да-да, я все же решилась на третьего ребенка, поддавшись на уговоры мужа. На уговоры ЛЮБИМОГО мужа. Разве можно перечить человеку, который заменил мне весь мир вместе с сынишкой Ромиком? Срок был небольшой, поэтому пол будущего ребенка не определялся. Игоряша хотел девочку, а мне было все равно, кто появится на свет, только бы здоровый.

Пока своим родителям о предстоящем событии я не сказала, чтобы они не проболтались неуемной Алиске, которая в своей ненависти может пойти на все. У меня сейчас была совершенно иная жизнь, и ее не хотелось пачкать о наркоманов, иже с ними, а моя мама все чаще выговаривала, что надо спасать Алиску, что надо брать ее к себе в Мос кву. Об этом не могло быть и речи!

Как я не старалась абстрагироваться от негатива, но мысли об Алисе посещали меня часто. Я продолжала ее жалеть и изо всех оставшихся сил пыталась понять. Понять и простить, но чувства зависти и ненависти были мне чужды. Они просто отсутствовали с рождения. Я могла порадоваться за кого-то, но ненавидеть только за то, что кто-то другой имеет больше, чем я… Это глупо. Работая с семнадцати лет, я всегда заработывала достаточно, не пускаясь во все тяжкие. Но если для посещения казино и клубов надо так себя уничтожать, как делает моя дочь… Никогда этого не пойму. Никогда!

Я оставила Алису одну и без денег, чтобы ее не зацепили барыги, как выгодную клиентку, способную на жалости матери выкачивать деньги из моего обеспеченного мужа. Судя по дневнику, на какое-то время это сработало, но ненадолго. Я знала, что наркоману нужно опуститься на самое дно, а потом уж: выплывет — не выплывет. Главное, чтобы наркоман не утянул в омут, в неотвратную воронку, всю семью, которая тоже становится наркозависимой. Не в смысле — потребления наркотиков, а зависила оттого, получил ли наркоман дозу или нет. А ломки вообще видеть невозможно! Сколько матерей ЛОМАЛОСЬ от этого невыносимого зрелища, и сколько из них после увиденного приносили детям дозы своими руками.

Но только если САМ наркоман решит вылечиться — будет успех, в противном случае срывы неизбежны.

Просчиталась я в другом: нельзя было Алису оставлять одну в квартире. Любая недвижимость — это слишком лакомый кусок, чтобы на него не запали подонки!

Мои друзья приблизительно одного со мной возраста, красивые, молодые, неглупые парни и девчонки, хорошо одетые, прекрасно сложенные, на дорогих спортивных машинах… То клуб, то ресторан, то бильярд, то боулинг… На все откуда-то брались деньги. Это происходило в пятницу или в субботу пока…

Пока меня не выгнали с работы.

А дальше это происходило через день. Я имею в виду употребление «фена». Сабина нам не мешала, потому что уезжала на работу, вырванную у меня из глотки мертвой хваткой одинокой волчицы. Теперь она хвастала, что пользуется всеми благами любовницы, которые были доступны мне раньше.

Постоянные гости у меня дома, постоянные «чаепития», постоянная громкая музыка, но ни разу не приходил участковый. Похоже, в этом гребаном городе менты в теме. Все знают о наркоте и барыгах, и о нахождении наркопритонов хорошо знают, но ничего не делают. Вон же, напротив моих окон, в самом центре города, в старом киоске — известный притон, где в любое время суток можно разжиться наркотой. Были бы только деньги. Хотя они и золотишко брать не брезгуют за дозу.

Тогда я еще была не в курсе, что у Карена родной брат — мент. Хорошая такая компания у нас сложилась из барыг, ментов, бандитов, нариков, студентов, банкиров и водителей. Но тогда я думала, что это милые ребята, любящие повеселиться и заходящие ко мне в гости просто на чашку чая! Ну, может, чего покрепче… Мозг был настроен только на хорошие позитивные эмоции посредством наркотиков. Без этой дряни я не могла даже выдавить из себя улыбку.

Боже! Что они сделали со мной?! Без наркоты я была похожа на ведьму, а не на милую молодую девушку. Хотя я все еще оставалась красива, и на меня в клубах западали нормальные парни, но после ночи общения со мной они переставали звонить… Они почему-то отказывались от дальнейших встреч со мной. Чувства и мозг были отравлены наркотой, но я этого не замечала. Эти уроды и друзья по совместительству сумели внушить, что я вовсе не наркоманка. И они тоже не наркоманы: «Нарики — это те, кто колется героином, но мы же не колемся!»

…Сижу одна в квартире на подоконнике, как домашняя кошка, смотрю в окно на проезжающие машины и вспоминаю, как мы вчера классно повеселились. И слушаю Виктора Цоя:

И вот кто-то плачет, а кто-то молчит.

А кто-то так рад, кто-то так рад!

Мама, мы все тяжело больны, Мама, я знаю, мы все сошли с ума!..

После клуба днем обычно зависали у меня. Все бездельничали, и только Пашка Лучанов, наш офисный мальчик, по телефону решал свои рабочие проблемы в банке. Интересная у него работа — звиздеть, затягиваясь свежим косяком.

Как-то раз Пашка предложил мне попробовать колеса-сердечки:

— Нью, к которому нет привыкания, а кайфа — море! Днем только надо обязательно поесть супа, и — все будет отлично!

Ну, конечно же, я согласилась попробовать. И при чем тут суп? Ведь это же здорово! Кайфа море и никакой ломки! Обалдеть! О том, какое зло представляют собой «колеса», я, наивная дура, даже и предположить не могла после употребленной травки. Мое искрив ленное сознание уловило лишь слово «кайф».

— Окей, — сказал Пашка. — Тогда мы вечером встречаемся в клубешнике.

— Однозначно, — ответила я.

Вечером, надев свое любимое серебристое платье «от Сергея Ивановича» (почти как «от Версаче»), чулки в черную сеточку и полусапожки на каблучках, я вышла во двор. За мной почему-то заехал Карен. Удивительно, ведь мы не только не встречались, но испытывали друг к другу, мягко говоря — легкую неприязнь, что выражалось в постоянных словесных пикировках.

Мне очень нравилось его задирать. Причем я всегда одерживала верх, обладая более высоким интеллектом, и тогда Карен сжимал кулаки, готовый на меня наброситься. Обычно его останавливали другие парни, но иногда он за мной гонялся по всему клубу, сшибая стулья и людей на своем пути, настолько он был неповоротлив и неуклюж. Гоблин — одним словом!

Но в этот раз, насколько я помню, все было мирно. Подкатив на такси к клубешнику, мы увидели Пашку и Тита в неизменно-огненной спортивной машине — адово племя! — и вошли в клуб, откуда доносились звуки транса. По ходу подтянулись Григ, Гена, Янис, Димарик. Все остальные были уже там со своими — или не своими? Какая разница! — девочками. Пашка дал мне то, что обещал: белоснежное «колесо» с выдавленным сердечком. Запив газированной водой, я стала ждать прихода…

Другое измерение посетило меня через тридцать минут. Все, кто находился в эту минуту вокруг, показались мне самыми добрыми друзьями и милыми людьми. По дороге в туалет я увидела Карена возле раздевалки. Он разговаривал с Генкой-фотографом. По Кареновским бешеным глазам и по резкой жестикуляции стало понятно, что Генка чем-то недоволен и наезжает.

— Нету их нигде! Все обыскал! Потерял я их! — орал Карен на всю раздевалку.

Оказывается, он должен был привезти парням «колеса», взял с них деньги, но потерял по дороге. А может, и не терял, а просто гонит… У Карена были свои каналы поставки наркоты, отличные от Тита. И все сейчас были на него злы. Я слышала каждое слово разговора, но поведение Карена почему-то возбуждало меня. О том, что давно сошла с ума от наркоты, я тогда не догадывалась, а это «колесо» с сердечком только усиливало сумасшедший полет моих нескончаемых эмоций в сторону Карена. Не знаю почему, но этот чел — ниже всех ростом в компании — обладал сильной харизмой.

В итоге несостоявшийся поставщик «колес» рассорился со всеми окончательно и пошел к выходу. Я, как заколдованная, поплелась за ним по пятам и не заметила, как очутилась на улице. Я продвигалась за Кареном, как завороженная крыса шла на звук дудочки из известного мультика, и если бы на моем пути случилось озеро или какой-то другой водоем, я вошла бы прямо в воду, не задумываясь. К счастью, такие испытания мне не встретились.

За углом Карен резко остановился, чтобы вызвать такси. Куда и зачем он направлялся, мне было абсолютно безразлично. В этот момент, неожиданно даже для самой себя, я подошла к нему вплотную и сказала:

— Я тебя люблю! — расчувствовавшись, чуть не расплакалась и бросилась ему на шею.

Карен скорее всего охренел от этого заявления, но сразу смекнул, как можно меня использовать. Добыча сама шла к нему в руки.

«Как все великолепно складывается», — подумал бы, наверное, Карен, если бы мог мыслить подобными категориями. А охреневать было отчего, ведь прошлое его домогательство закончилось тем, что он съездил мне по лицу за отказ. Прошла минута, пока он переваривал услышанное, а потом сказал:

— Мы едем с тобой в другой клуб.

Подкатило такси. Он сел на переднее сидение рядом с водителем, я — сзади… Но мы продолжали держаться за руки! Это было сверхромантично, и я пребывала на седьмом небе от счастья.

Чертовы «колеса»! Разве в нормальном состоянии я позарилась бы на этого злобного гоблина?!

Но мне сейчас казалось, что я люблю этого чела сто лет! Некоторые нормальные люди испытывают невероятное чувство эйфории или полета, когда им делают долгожданное предложение руки и сердца с подношением обручального кольца, или дарят автомобиль, или квартиру. Но в тот момент мне было достаточно всего лишь держать за руку обожаемый объект и не думать о том, что мой мозг расплавился от триклятых «колес». Да, какой там, к черту, мозг?!

«Это любовь, — думала я всю дорогу. — Это самое классное и чистое чувство, которое только может быть!»

Клубчик, куда мы приехали, был мне неизвестен: подвального типа помещение с кожаными диванчиками и малюсеньким танцполиком посередине, с зеркалами по стенам вокруг, чтобы хоть как-то расширить мизерное пространство. А музыка была крутая. Я встала к барной стойке, потому что Карен удалился минут на десять, и появился совсем в другом настроении:

— Я нашел нужного барыгу! — его глаза светились, как два солнца, только черных, и вся его сущность — или суЧность? — выражала такой восторг, будто он не барыгу нашел, а чемодан с миллионом баксов.

Не успела я и сморгнуть, как увидела в руках Карена бутылку шампанского и два бокала. Удивительно! Всего-то какая-то малюсенькая таблеточка, и Карен в моих глазах уже совсем не гопник-беспредельщик, которым он был всегда, а истинный джентльмен, одаривающий комплиментами и предложениями с ним жить. Чуть ли не замуж зовет! После трех бокалов, он вдруг поднял меня на руки, понес на танцпол и начал там кружиться вместе со мной. Мое красивое серебристое платье задралось от его рук, и всем были видны чулки с шелковыми черными трусиками, поэтому я пыталась высвободиться, но тщетно. Через какое-то время он отпустил меня.

И ТУТ НАЧИНАЕТСЯ ЖЕСТЬ!

Вдруг Карен прислонился затылком к зеркалу, как бы подпирая стенку, глаза закатились так, что были видны только белки, а челюсть начала падать вниз. По ходу крутая эйфория настигла бедного армянчика врасплох. Потом выяснилось, что он пожадничал и, желая получить больше сиюминутного кайфа от жизни, съел не одно «колесико», а два сразу!

Что такое эйфория, я в тот вечер еще не прочувствовала, и не знала, что в погоне за этим кайфом доза таблеточек тоже увеличивается, как и героин. Тебя угощают одной, а подсаживают плотно.

Пока я смотрела на Карена широко раскрытыми глазами и гадала, что же с ним происходит, к нему подошел охранник, который был в два раза выше него:

— Молодой человек, покиньте, пожалуйста, танцпол.

Карен, как ни странно, его услышал и двинулся в направлении стойки бара, но этот путь оказался для него не слишком легким. Он запнулся за небольшую ступеньку и со всей дури долбанулся носом о железную ножку барного высокого табурета. Нос слегка пострадал, но он этого даже не заметил. ПОТОМУ ЧТО НИЧЕГО НЕ ЧУВСТВОВАЛ!

Но и это оказалась только разминкой. Большой спорт только начинался. После пируэта Карен встал, даже не отряхнулся, и как ни в чем не бывало, сел за свободный столик в зале. Я примостилась напротив с бокалом шампанского. За столиком он продолжал признаваться мне в любви, в чем я начала глубоко сомневаться.

Тут он внезапно вспомнил про какой-то забытый «косяк» и, опустив голову под стол, стал высматривать его на полу. Затем Карен поднял чужой бычок от обычной сигареты, но, увидев, что это не «косяк», бросил и полез за следующим. Последний раз он наклонился за мнимым «косяком» под стол так резко, что полетел кубарем, при этом умудрился сделать кувырок через голову и, зависнув на мгновение вверх пятой точкой, удариться о железную ножку соседнего столика. Наверное, это был мой первый сеанс реалити-шоу в 3D. А если бы я еще догадалась заснять на фотик, то миллион просмотров за один месяц был бы мне точно обес печен.

Тут я очнулась, вспомнив про реальность, и не смогла спокойно сидеть. Я, как мать Тереза, помогла Карену подняться и потащила его в туалет головой вверх, чтобы кровью, фонтанирующей из носа, не залить весь пол. Когда я умывала его в мужском туалете — этот овощ даже кран не смог сам включить! — все парни косо посматривали на меня.

Мы вышли и сели на диван. Вернее, сидела я, а Карен лежал головой на моих коленях. Вдруг перед нами нарисовался тот барыга, с которым я видела моего внезапно обретенного «возлюбленного» вначале. Незнакомец будто вырос прямо из-под земли.

— Карен! Каре-ен! С тобой все нормально? — спросил он, как бы, между прочим.

То есть все время он наблюдал издалека за этой художественной гимнастикой, а потом решил подойти и поинтересоваться? Пока я думала, что ему сказать, мой недвижимый спутник резко поднял голову и ясно, четко ответил:

— Да? Все отлично! И вообще — классно! Офигеть! Я в шоке!

И тут до меня дошло: ему все это время было хорошо. Он кайфовал! О том, что разбит его нос, Карен узнал только на следующий день, когда проснулся у меня в квартире. Я ему рассказала в подробностях, что произошло вчера, а он вовсе не удивился, что ничего не помнит. Это у него, якобы, с армии осталось, когда он там нажрался каких-то семечек. Типа с тех пор происходят иногда провалы в памяти.

Господи! Какие только отговорки не придумают люди, лишь бы не признаваться самим себе, что они давно конченые нарики! И — представьте! — я этому бреду настолько верила, что жалела и их, и себя.

Затем мы отправились с Кареном погулять по городу, побывали в гостях, где покурили травку с Григом, встретили Санчо с девчонкой. И все, кто видел в тот день Карена, советовали ему перед каждым походом в клуб надевать шлем и другие средства защиты. Ну, шлем-то ему точно понадобится — морду прикрыть, потому что теперь его ни в один приличный клуб не пустят. Его армянский фейс забыть невозможно.

Интересно, что меня потом везде пускали, а его — нет!

2003 год

(Из дневника Алисы)

Читаю, а сама вспоминаю, что происходило со мной в том же году, пока Алиска скатывалась по наклонной плоскости все ниже, будучи абсолютно уверена, что она вовсе не наркоманка…

Моя последняя беременность проходила тяжело, видимо сказались и возраст — я перешагнула сорокалетний порог — и то, что я не успела прийти в себя после рождения сына Ромика, которому не исполнилось и трех годиков. Пришлось взять постоянную няню, чтобы была на подхвате, а то я просто выбилась из сил, ведь родители жили от меня далеко. К тому же моя мама что-то последнее время стала прихварывать: то давление скачет, то затяжные бронхиты не прекращаются, а то вовсе стала падать в обмороки посреди улицы, так что папа не выпускал ее одну из дома. Только под присмотром. И я решила не напрягать родителей частыми поездками в столицу.

Нянюшка, которую мне посоветовала знакомая, жила в соседнем подъезде, поэтому могла задерживаться у нас допоздна, а то и вовсе — оставаться ночевать, если Ромик сильно раскапризничается.

Последние перед родами три месяца беременности я не вылезала из больниц. Врачи пугали меня патологиями малыша, вызванными тем, что я — «старородящая». Впрочем, сейчас так обзывают и менее возрастных женщин. Я-то пошла на рождение еще одного малыша вполне осознанно, ведь Ромик мне дался легко: и беременность перенесла, не напрягаясь, и высыпаться он мне — умничка такой! — давал сразу, как будто чувствовал, что мне трудновато. Но все это были такие мелочи, по сравнению с тем, что у нас с Игорем есть теперь общий малыш, что о временных трудностях и вспоминать не стоит!

Обычно женщинам, беременным мальчиками, бывает тяжелее, но сейчас это была девочка, как показало УЗИ. Муж Игорь очень обрадовался, когда стал известен пол ребеночка. Я радовалась вместе с ним, но… Но почему же мне так тяжело?

Когда я призналась маме, что жду третьего ребенка, ее реакция была странной. Она всплеснула руками, как в классических мелодрамах, и воскликнула:

— Ты с ума сошла! А как же Алиса?

Интересное начало. И при чем тут, спрашивается, Алиса? Ей двадцать три года. Вполне зрелый возраст, чтобы самой о себе думать и заботиться, тем более, что и крыша над головой имеется. Я что, буду у нее разрешение спрашивать на рождение еще одного ребенка? Или буду носиться с ней, как с писаной торбой, гробя собственную жизнь? Я и так слишком много времени посвятила ей, постоянно вытаскивая из каких-то передряг, в которые она влезала по своей глупости, не задумываясь о последствиях. Надо же мне и о себе подумать, и о новой моей любимой семье. И вообще — мне нельзя волноваться! Точка.

Ничего этого я, разумеется, своей маме не сказала, а промолчала. А потом стало не до выяснений отношений, потому что меня положили на сохранение в роддом из-за угрозы отслойки плаценты, а значит — преждевременных родов, когда малышка может появиться на свет недоношенной. Хотя сейчас доращивают детишек, родившихся весом и меньше килограмма, хотелось додать младшенькой дочке здоровье на годы вперед.

После всех событий я ощутила потребность захаживать в церковь чаще, чтобы помолиться за нашу семью, в надежде, что Бог поможет Алисе обрести твердую почву под ногами, моим родителям — меньше болеть и переживать за нас, Игорю, моему любимому Игорю — сил и терпения с нами всеми, сыну Ромику — счастья, а мне — родить здоровенькую дочку.

Меня пичкали гормональными таблетками, чтобы сохранить беременность, от которых я расползлась, как на дрожжах, и опасалась, что муж начнет посматривать на более молоденьких и привлекательных женщин. Но — нет! Игорь не сводил с меня влюбленных глаз, исполняя всевозможные прихоти беременной женушки. Он так и говорил ласково: «Женушка».

Честно сказать, об Алисе я думать просто перестала.

В соседнем городе открылся новый клубешник в лесопарковой полосе, и наша дружная компания перекочевала туда. Вот уж действительно — рай для наркоманов и говнокуров! Каждую пятницу вечером мы сидели за столиком в ожидании «чуда». «Чудо» появлялось всегда, и никогда не подводило. Всего пятьдесят рублей, и ты — в раю.

Как-то раз мы с Григом поехали сами встретить это самое «чудо», а точнее — его знакомого барыгу, и Григ сказал тогда мне с нездоровым огоньком в глазах:

— Вот! Посмотри, Алиска! У этого человека есть все! Все-о-о!!!

Я посмотрела и увидела человека, похожего внешне на графа Дракулу из фильма «Ван Хельсинг», который смотрела недавно. Боже! Какое поразительное сходство, только хвостика волос на голове не хватает. Когда Григовский знакомец сел за руль своего новенького байка, то стал похож на крутого черта, но Григ продолжал его превозносить до небес… Какой пассаж! Мир перевернулся! Черное стало белым, а белое — черным! Отныне барыга — это бог!

…Весь непрекращающийся «Новый год» неожиданно перешел в весну, а потом и в лето. Не прошло и двух минут. Санчо с Кареном после совместного празднования стали неразлейвода, то есть неразделимы друг от друга. Прямо — сиамские близнецы! Хотя социальный статус у них существенно разнился: Санчо был из очень обеспеченной семьи, а Карен перебивался случайными заработками, в основном от приторговывания всевозможной наркотой. Я уже говорила, что отец Санчо владел санаторием, а потом выяснилось, что далеко не им одним. Сынуля, рожденный с серебряной ложкой во рту, учился в престижном вузе, был клево одет и — всегда при деньгах. Может, поэтому к нему Карен и прилепился, что у нового дружка денежки водились в отличие от него самого?

Я с Кареном тоже задружилась, хотя раньше мне он не нравился. Зато после кордебалета на танцполе он оказывался со мной рядом часто. А если Карен появлялся рядом со мной, то тут же вырисовывался и друг Санчо. Иногда мы спали втроем у меня дома, но Санчо никогда не приставал ко мне, держа дистанцию. Он просто находился где-то рядом со своим вечным плейером и наушниками.

Однажды мы дружной большой компанией сидели в бильярдной. Я оставила куртку на спинке стула — ведь рядом все свои! — и спустилась вниз на улицу. Захотелось свежим воздухом подышать, а то в зале накурено — хоть топор вешай. А когда вернулась — сотового телефона в кармане уже не было. Все дружно молчали, хотя каждый из присутствующих знал, кто это сделал. Круговая порука? Или они вместе потом вырученные от продажи телефона денежки прогуливали? Я возмутилась, но мобильник вовсе не собирались возвращать.

Проснись, Алисочка, ты не в стране чудес, а в аду!

Добиться, кто украл, было невозможно. Настроение окончательно испортилось, и я засобиралась домой.

Карен подвез меня на тачке Санчо. Он теперь частенько исполнял роль его водителя. Мы остановились во дворе перед моим подъездом. Сегодня Карен не собирался подниматься ко мне, потому что должен забрать Санчо из клуба и отвезти домой.

За лобовым стеклом лил нескончаемый дождь. Была такая жуткая слякоть и грязь, что не хотелось выходить наружу, даже чтобы всего лишь добежать до подъезда. Спрашивать «кто украл мобильник» было бесполезно, потому что я уже пробовала это сделать, когда сели в машину около бильярдной, и получила исчерпывающий ответ:

— Я не видел.

Мы оба сейчас молчали, хотя пора было распрощаться. А Карен вдруг сказал, посмотрев в окно:

— Смотри, Алиска, вот это — реальность!

Поразительно, ведь это слова явно наркомана, коим он себя не признавал. Его друзья не признавали себя наркоманами тоже. Только спустя некоторое время мне удалось это понять, а тогда… Тогда это были просто слова, и не более.

2003 год

(Из дневника Алисы)

 

Глава 9

Что может быть страшнее одиночества?

Наверное, каждому человеку в современном мире знакомо одиночество. Но чувство усиливается в миллион раз, если человек принимает наркоту, особенно психостимуляторы. Это сравнимо с торнадо, опустошающим душу. Кажется, что ты не человек вовсе, а черная дыра. Ты пробел в тексте, который никто не видит. Все проходят мимо, не замечая тебя, а если замечают, то отмахиваются, как от назойливого комара или мухи.

Такое страшное чувство одиночества посетило меня утром, как только открыла глаза. Я увидела над собой белый потолок, и возникло единственное желание: чтобы меня сейчас же кто-нибудь убил. Но закрыла глаза и вновь забылась каким-то полусном-полукошмаром.

Интересно, что когда днем, с огромным трудом оторвав себя от постели, я включила песню группы «Агата Кристи», то услышала продолжение своих мыслей:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Странно, а где же те заботливые друзья, которые угощали от щедрот душевных косячком с травкой на утро после клуба? Где же любимый Каренчик, который клялся в вечной любви? Никого, кроме копошащейся за стенкой квартирантки, которой наплевать на твое состояние. Но приходит осознание того, что ты хотя бы не одна в этой грязной квартире, и жизнь вроде как продолжается… Если можно назвать жизнью жалкое бесцельное прозябание.

Всякие умные люди начнут упрекать, обвинять, осуждать и обсуждать. Но тебе сейчас не до чужого мнения: ты хочешь как можно скорее выгрестись из этой помойной ямы, а вариантов никаких не видишь. И тут же находятся «спас И тели» и «спас А тели», которые с удовольствием приходят к тебе домой и начинают тебя пичкать травкой высшего сорта и нанюхивать «первым», то есть кокосом. А группа «Агата Кристи» между тем продолжает мою любимую песню:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Нарисовался любимый Каренчик, который пришел не один, а с Санчо и его девушкой Инной, но я уже успела выпить пару рюмок коньяку для поднятия никакущего настроения. Дунув один косяк на троих, без девушки, Санчо заговорил о наркотической проблеме в институте, где он учился:

— Представьте! Весь институт сидит на амфетамине! Все обдолбанные даже на лекции приходят.

Я же рассказала забавный, на мой взгляд, анекдот про некую виртуальную Инну, но Санчо не оценил, приняв грязный анекдотный намек на свой счет, и они с подругой поспешили меня покинуть. Карен, заступаясь за своего закадычного дружка, обозвал меня сукой и отправился за ними.

А что он хотел?! Мозги-то мои не варят! Мозг информацию не фильтрует, что можно говорить, чтобы не обидеть, а что — нет. Он хотел, чтобы я принимала наркоту, но оставалась при этом добренькой и умненькой?

В итоге я осталась опять одна, только накуренная и злая.

Первое, что мне пришло на ум — выйти из дома и отправиться, куда глаза глядят, только не сидеть одной в четырех стенах. Я и не помню, как оказалась у фотографа Генки в квартире. Да-да! У того самого Генки, из-за которого мне Шива башку раскроил… Как меня туда занесло? Не ближний свет, между прочим, на другом конце города. Каким ветром задуло?

Генка был как всегда один, но через десять минут после моего прихода появился какой-то парень в потертых джинсах и черной бейсболке, натянутой на глаза. Есть что скрывать? Вроде бы обычный парень, но мутный какой-то… Хотя у Генки всегда все свои, так что замутненность гостя не насторожила. Да и до того ли мне было, если я пребывала в легком неадеквате?

Как только разговор зашел о наркоте, парень спросил:

— А можно ли чего-нибудь достать?

— Ну, конечно же, можно! Всего две секунды, — пообещала я, типа крутая, и начала названивать сначала Карену, который меня послал на три веселых буквы, а потом Пашке Лучанову, который дал мне телефон Тит а.

Я ему перезвонила и сказала, что мне нужно пять «колес». Тит согласился помочь.

— Возле магазина «Патерсон» через двадцать минут, — сказал он.

Мы с неизвестным парнем в бейсболке вызвали такси и поехали за «колесами». По дороге он остановил машину, чтобы, вроде, сходить в туалет, а на самом деле — с кем-то поговорил по мобильнику. Я видела.

Когда мы подъехали, Тит был не один, а с Григом за рулем на чужой «Ладе-десятке». Я вышла из такси, а Тит уже стоял у магазина. Он был, как и всегда, неотразим: длинные ухоженные волосы при высоченном росте и безупречный загар. Интересно, он в солярии себя поджаривает или выезжает на заморские курорты? Дорогой джинсовый костюм и широкие накаченные плечи делали его весьма привлекательным, даже когда он не был за рулем своей спортивной тачки. При других обстоятельствах — залюбуешься! По сравнению с ним я была, конечно, не айс, то есть в плане фирменных шмоток, но прическа и все остальное — при мне.

Я подошла к нему ближе и протянула деньги, взамен он вложил в мою ладонь таблетки, завернутые в фольгу. Я улыбнулась…

И это был последний момент, когда все было хорошо.

Откуда ни возьмись, налетели менты, выросшие как из-под земли, и мигом уложили Тита прямо в фирменных шмотках на грязный асфальт. Затем они вытащили Грига из десятки и тоже уложили рядом с Титом. Меня сначала не тронули, но повод обосраться уже был. Я чуть не умерла со страху. Спасло только то, что я была пьяная и обкуренная, поэтому реакция несколько замедлилась.

Опомнилась я только в отделении милиции, куда меня привезли на отдельной машине, а то бы Григ с Титом растерзали меня на кусочки. Менты, конечно, молодцы: ловят мелких покупателей и торговцев, а наркодиллеры, подобные Шиве, спокойно разгуливают на свободе.

Хотя, откуда у Тита, спрашивается, столько бабла, крутая спортивная тачка, шмотки? Может он и есть наркодиллер? В любом случае, Тита они взяли с пятью «колесами».

Если вы постоянно жрете и нюхаете наркоту, то рано или поздно с вами такое случится — менты, облавы… Вы даже не успеете понять, что с вами произошло, как окажитесь за решеткой.

Но вернемся к настоящему. В отделении со мной случилась такая бурная истерика, что пять здоровенных ментов никак не могли запихнуть меня в обезьянник. Хорошо хоть — не били, а то я руками и ногами махалась так, что досталось всем. Ну, я же была пьяная, а пьяных людей лучше не злить.

Оказавшись одна в убогой клетке с деревянной замызганой лавкой в углу, я почувствовала себя грязным животным из зоопарка, выставленным на всеобщее обозрение. Такого жуткого позора я никогда не испытывала! НИ-КОГ-ДА!!! У меня было ощущение, что я действительно какая-то безмозглая обезьяна, которую можно запросто взять и кинуть за решетку.

Было страшно почему-то не столько за себя, сколько за Тита и Грига, ведь это я им звонила, а теперь никак не могла повлиять на ход дальнейших событий. Мы все попали под раздачу, под оперативную разработку. Таких специфических терминов я понахваталась от материной подруги. Конечно, мне нужно было раньше думать и давать деру, когда нас брали у магазина «Патерсон». Меня вначале никто не трогал, а я стояла, как истукан, не в силах пошевелить конечностями от шока. Но не думалось о побеге вовсе, ведь я была пьяная и обкуренная. Тормозная — одним словом.

От безысходности положения я легла в полный рост на лавку и попыталась дышать ровно. Не все ли равно, кто до меня на этой лавке находился: грязный алкаш или вшивый бомж. Хотелось, чтобы в голову пришли хоть какие-то здравые мысли, но там зияла девственная пустота!

Через некоторое время меня вызвал оперативник к себе в кабинет, и началась беседа без протокола. Почему без протокола? Видимо, потому, что это был оперативник, а не следак. А может он хотел меня к себе расположить, чтобы я сдала остальных? Ну, уж нет! Мне и этих двоих хватило.

Когда он вышел по делам — а может и специально вышел, чтобы я кому-то позвонила? — я воспользовалась моментом и набрала по городскому телефону, стоящему на столе, свой домашний номер, чтобы поговорить с квартиранткой Сабиной. Как-то разоткровенничавшись на кухне за рюмкой чая, она рассказала, что бывала в таких ситуациях, когда в барделе, где она работала, случались облавы, и их забирали в ментовку. Значит, только она знала, что мне делать.

А кому еще я могла позвонить? Матери, с которой я сейчас почти не общаюсь? Она из Москвы не приедет так быстро. Бабушку Олю пугать и впутывать в эту историю не хотелось, а то еще угодит в больницу с сердечным приступом. Позвонить Карену, который бросил меня днем в одиночестве? Из-за него все и случилось, гоблин чертов! Но с Кареном шутки плохи — прибить может за своих дружков-нариков. Пашке Лучанову, который мне по доброте душевной дал номер телефона Тита? Он скорее всего — пошлет.

Между тем Сабина меня поучала по телефону серьезным голосом:

— Делай все, чтобы тебя оттуда выпустили. Подписывай все, что скажут, лишь бы ты вышла сегодня же! Иначе тебя закроют надолго до судебного разбирательства. Потом можно все отрицать. Сказать, что подписала под давлением. А сейчас — спасай себя!

Особого выбора у меня не было. Своя шкура дороже. Пашка и Тит откупятся, Григ нажмет на свои обширные деловые связи и тоже отмажется. А я за них срок мотать буду? Как Игнат?

Оперативник, когда пришел из курилки, выложил передо мной фотки, которые я так и не удосужилась забрать у Генки-фотографа, хотя тысячу раз имела такую возможность: мои фото в обнаженном виде. Видимо, тот мутный паренек у Генки их забрал. Поди — тоже оперативник. Как бы меня еще и в проститутки не записали по ходу!

Так что, припертая к стенке еще и фотками, мне отступать было некуда. А тут и протокольчик подсунули. Откуда он взялся? Вроде бы без него беседу начинали. Одно дело — языком трепать и по-легкому отбрехаться, и совсем другое — подписывать бумажки. Что написано пером — не вырубишь топором. Зная точно, что Титу светит конкретный срок за распространение наркотиков, я подписала протокол, как главный свидетель. На раздумья у меня времени не оставалось.

К тому же я до сих пор не протрезвела, если это может послужить хоть каким-то оправданием перед собой. На остальных мне было сейчас наплевать, ведь земля горела под ногами. Но так по-крупному я никого не предавала!

А когда вышла в коридор из кабинета, то нос к носу столкнулась… С кем бы вы думали? С челом, которого только что сдала с потрохами. У окна стоял Тит в грязной куртке и джинсах — ведь его при задержании в грязь положили, — с наручником на одной руке, пристегнутым к сопровождающему в милицейской форме, и дожидался допроса. Взгляд его ярко-голубых глаз пронзал ненавистью насквозь и сжигал живьем. Я чуть не сгорела от стыда! Мало того, что я их засветила, мне пришла в голову другая мысль: они ведь могли подумать, что я это сделала специально, сговорившись с ментами!

Оперативник, как главную и очень важную свидетельницу, подвез меня домой на своей машине и сказал, мило улыбаясь, что завтра обязательно позвонит. Если меня кто из наших увидел в компании оперативника — все! Мне кранты!!! С дрожащими от ужаса коленками я доплелась до лифта, а когда зашла в квартиру, то сразу позвонила Генке-фотографу, на которого вылила весь словарный запас мата, который знала. Он пропищал, что ничего не знал про «засланного казачка», но мне в это верилось с трудом.

Спала я ужасно! Всю ночь мне снились страшные менты, заковывающие меня в тяжеленные кандалы. Несколько раз я вставала, чтобы закинуться водкой и забыться. Кое-как заснула под утро.

А на следующий день меня разбудил требовательный звонок домашнего телефона, который прокатывался эхом по пустой квартире. Сабина уехала на работу, поэтому некого было попросить взять трубку и сказать: «Алисы нет дома». Я боялась, что это вчерашний оперативник, и долго не подходила к телефонному аппарату, но это оказался не он. Приятной неожиданностью стал голос моего старого знакомого Бориса Шивакина — Шивы, который всегда появлялся вовремя со своим кокаином. Давненько он не давал о себе знать.

Когда я подняла трубку дрожащей от страха рукой, то услышала:

— Привет. Это Борис.

— Вот как раз ты-то мне и нужен, — сказала я, переведя дух.

— А что случилось? — будто не в курсе последних событий, но Генка только к нему мог побежать, чтобы рассказать, как вчера нас всех повязали.

Наверняка Шиве необходимо было узнать, что я сказала ментам, и не выдала ли его самого с потрохами. Но я действительно обрадовалась его звонку.

— Да, так, ничего особенного. Просто я ночь провела в мусарне, — с деланным безразличием, но дрожащим голосом ответила я.

— А-а! Ну, давай, приезжай ко мне. Я тебя жду.

Я взяла тачку не рядом со своим домом, как обычно, а на площади у железнодорожного вокзала — вдруг меня пасут вчерашние опера? — и приехала по указанному адресу, где не бывала ни разу. Мне сначала показалось, что дом, соответствующий продиктованному Шивой адресу — не жилой. Постояла на улице в раздумье, но потом решила все-таки зайти, ведь входная дверь была приоткрыта.

Я даже усмехнулась, пока блуждала в поисках Бориса, открывая одну скрипучую створку за другой: угораздило же его забраться в такое непрезентабельное помещение. Шиву я обнаружила сидящим в замусоленном кабинете, как в дешевом детективе о резиденте — явочная квартира, блин!

Но перед тем, как начать непростой разговор, он как всегда решил меня угостить самым чистым колумбийским кокаином по старой памяти. А может, хотел мне язык развязать, чтобы я соврать ему не смогла? Мы зашли в ангар на задворках дома, на двери которого красовался большой амбарный замок необычного вида. Он открывался ключом, извлеченным из бездонных карманов Борисовых спортивных штанов — неизменном атрибуте его одежды. Никогда не видела, чтобы Шива носил брюки или джинсы — только спортивные треники, как заведено у братков.

Внутри амбара стоял старый облезлый холодильник, из тех допотопных бронтозавров, что обычно подпирают стенки пищеблоков в общественных столовках. Шива полез рукой в морозильную камеру, где вместо толстого слоя льда был налеплен сырой кокаин. Тоже мне — конспиратор хренов!

Борис взял небольшой сырой комочек и стал втирать себе в десны, потому что нюхать это невозможно. То же самое сделала я. Не пойму, зачем мне показывать свое хранилище? Или Шива проникся ко мне особым доверием? Или очередная проверочка?

Затем я рассказала ему всю правду о том, какой у него замечательный одноклассник Гена-фотограф, делая акцент на вину этого подлого урода. Типа — я ни в чем не виновата, меня подставили. («Не виноватая я! Он сам пришел!» — как в фильме «Бриллиантовая рука».)

Шива с понимающим видом все выслушал и сказал стоящему возле двери другану Савелию, шутливо показывая на меня большим пальцем:

— Не, ну, бандюга в натуре! Бандюга сидит!

Я не совсем поняла, что он хотел этим сказать. Но потом зазвонил мой сотовый телефон, отчего я впала в ступор от страха. Номер, естественно, не определился. Либо менты, либо бандиты, либо Тит… Шива лихо выхватил у меня телефон из рук и поспешил ответить:

— Да?

Видимо, на другом конце спрашивали меня.

— А Алисы нету. Она в коме, в 33-й больнице лежит, — с наглым видом говорил Шива.

— ??? — на другом конце.

— Да-да, вчера в аварию попала! — продолжал бессовестно врать мой друг.

А когда дал отбой, заговорил со мной:

— Менты тебя разыскивали. Сегодня же выкинь засветившуюся симку.

И в этот момент я вспомнила легендарную песню Маргулиса, которую любил петь мой отец под гитару:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Это о Шиве, разумеется! После звонка на мой номер сотового телефона больше никто из ментов не звонил, хотя я симку сразу выкидывать не спешила.

Нахреначившись кокосом, мы продолжали мило беседовать, но уже на другие животрепещущие темы. Помню, вскользь я у Бориса спросила насчет ВИЧа — вируса иммунодефицита человека, потому что меня стал с некоторых пор волновать этот вопрос. Уж больно лихо мы себя вели в компании Инки Бахметьевой и фабричных девок, а потом и с Игнатом, ширяясь одним шприцом на всех. На что Борис с улыбкой ответил:

— ВИЧа нет! Это придумали врачи для сбора денег! Иммунитет есть у всех, а ВИЧа — нет!

Вот из-за таких людей и заражаются другие. Дурак ты, Боречка! Ни хрена ты не знаешь! Но тогда я ему поверила.  ПОТОМУ ЧТО ОЧЕНЬ ХОТЕЛА ВЕРИТЬ!

Когда разговаривать было уже не о чем, мой сегодняшний друган предложил прокатиться в сауну, чтобы снять напряжение последних суток. Я серьезно ответила:

— Поехали, а то после обезьянника чувствую себя такой грязной, будто год не мылась. Но поеду при одном условии: до меня никто не дотронется!

Шива согласился. Мы сели на заднее сидение в красивый американский автомобиль с белым кожаным салоном и с водителем за рулем. Но чувство вины за мое предательство в ментовке не уменьшалось. Если вы побывали в мусарне впервые — лучше к кокаину не прикасаться: он усугубляет чувства. Негативные тоже. А предательство становится ВСЕЛЕНСКИМ ПРЕДАТЕЛЬСТВОМ.

По дороге в сауну мы заехали в больницу, чтобы взять с собой какую-то его знакомую медсестру: я же Борису в близости отказала.

Сауна оказалась уютной, мне понравилось. Я была в трусах и никто из присутствующих ко мне не прикасался, как и было обещано, хотя Савелий и Гарик бросали в мою сторону похотливые взгляды. А после Борис сам отвез меня домой, поцеловал по-отечески в висок и сказал:

— Дура! Ты же умрешь молодой!

Опять я слышу это пророчество от совершенно чужого человека. Не каркайте, граждане бандиты! И без вас тошно!

— Не бойся. Никто за тобой не приедет, — заверил он меня напоследок и уехал.

Я осталась наедине со своим вселенским предательством и не проходящим чувством вины. Набрала номер Тита и, рыдая в трубку, спросила:

— Что? Что я могу для тебя сделать?

— Ничего, — ответил он, и в моей трубке послышались короткие гудки отбоя.

Я набрала номер Карена и услышала:

— Не звони мне больше, сука! Увижу — зарэжу!

Лучше бы зарезал, чем оставаться одной. Лучше бы зарезал, чтобы не мучиться! Как быстро у нас в городе разносятся слухи. Интересно, кто ему сказал? Я пошла в магазин, купила бутылку водки — а что оставалось? — и выпила полбутылки в одно лицо. Немного порыдала над своей нелепой жизнью, упала на диван и заснула.

Когда я проснулась, то набрала Пашке Лучанову, чтобы хоть немного себя обелить перед всеми… Чтобы они хотя бы не думали, что я их сдала по собственной воле. На удивление — Пашка охотно поговорил со мной, выслушав содержательный рассказ и о задержании, и о моей последующей встрече с Борисом Шивакиным. Скорее из любопытства, чем из сострадания. Не помню, кто сказал: «Не мы такие — жизнь такая. Нет! Это жизнь такая, потому что вы — такие».

Получается, что они ангелы, а я — чертиха на самокате? Получается, что я никому такая вот сумасшедшая не нужна, хотя именно они сделали меня такой. Интересно, а что они ждали? Что, угощаясь наркотой, я стану умнее? Или у меня появится второй мозг взамен разложившегося?

Ну, конечно, все живут в семьях, где тарелка супа найдется всегда. Знаю, что недавно у Пашки появилась новая любовь по имени Люда, у Грига — преданная, как собака, жена и сын… Даже у гоблина Карена есть большая дружная армянская семья, а теперь еще добавился лучший друг Санчо с оплаченными телками на выбор. И все замечательно!

А что имею я? Перечень невелик: одиночество, подруга Элька, которая давно сошла с ума, как и я, квартирантка Сабина, которая тырит мои документы и бесится, что у меня есть собственная квартира; друзья-наркоманы, которые никогда не помогут, не посочувствуют, а только проклинают… При этом нет ни приличной работы, ни диплома об окончании хоть какого-то заведения, ни своего парня, готового защитить от всех уродов, ни ремонта в квартире, ни одного близкого родственника поблизости, кто бы мог меня поддержать и не отпускать вниз по наклонной плоскости.

Отлично! Окружающие люди, наверное, думают, что я осознаю свое ужасное положение и мой измученный и больной мозг примет правильное решение. Ха! Ха! Ха! Как бы не так! Вернее — совсем не так!

А матери вообще на меня наплевать, ведь у них с разлюбезным Игоречком еще один ребеночек появился. Дочка, между прочим! А меня для них не существует вовсе?! Была когда-то какая-то дочь Алиса, да вся вышла? Если мать еще приезжает к бабушке Оле в гости, и мы иногда видимся, то Игорь и разговаривать со мной не хочет.

Все мужики — уроды! Уроды! Ненавижу!!!

2003 год

(Из дневника Алисы)

Что сказать на все это? Нечего сказать. Алиса получила то, что заслужила. И этим все сказано. Конечно, я не понеслась бы из Москвы вызволять ее из милиции, решив: что ни делается — все к лучшему. Алису напугают хоть раз по-настоящему, что она вполне может оказаться в местах не столь отдаленных или даже отдаленных, если не изменит свою жизнь коренным образом. Вдруг хоть страх тюрьмы возымеет должное действие, а то мои добрые посылы, обращенные к дочери при наших беседах, разбиваются о стену ее ненависти, стоящей между нами монолитом. Она просто меня не слышит.

А мне, честно сказать, и думать о старшей дочери некогда: на свет появилась младшая дочь Лена. Аленка, как ее называет папа Игорь. И мы ее стали так называть. Роды проходили тяжело, меня кесарили под местной анестезией. После естественных родов приходишь в себя значительно быстрее, ведь природа берет свое, а сейчас я так обессилила после операции, что меня едва хватало, чтобы ухаживать за беспокойной малышкой.

Ромик же полностью оказался на попечении няни. Мне было невыносимо жалко его, потому что из-за неугомонной сестрички я не могла додать теплоту трехлетнему крохе, а Ромик, хоть старался держаться по-взрослому, по-мужски, как маленький мужичок, но в глазенках мелькала иногда такая невообразимая тоска по мне, что я брала его с собой спать. Тогда сынок обнимал меня двумя ручонками и не отпускал даже во сне.

Мужу пришлось взять отпуск, чтобы помогать с детьми, но не роптал мой любимый мужчина, выдержал, потому что был готов ко всему ради меня и двух наших замечательных малышей.

Я настолько счастлива в московской семье, что мне часто становилось страшно от этого чувства, страшно его потерять, и казалось: нелегкие испытания с Алисой мне даются, чтобы постоянно чувствовать шаткость и хрупкость неожиданно свалившегося на меня счастья.

За хлопотами я не виделась с родителями несколько месяцев. Они даже на мою выписку из роддома не приехали, сославшись на здоровье. Вернее — на нездоровье. Я по ним скучала и созванивалась почти каждый день, несмотря на то, что была сильно занята с детьми, а когда выпадал свободный часик, просто спала для восстановления сил.

Если бы неспокойная Аленка родилась раньше Ромика, я бы, наверное, на третьего ребенка не решилась, а тут выбирать не приходилось: глаза боятся — руки делают. Я постепенно обретала прежние силы, Ромик пошел в садик на полдня, Игорь вышел на работу. Жизнь налаживалась, только нет-нет, да екнет сердце за родителей и Алису. Как они там?

Настораживало, что моей маме становилось все хуже и хуже: постоянная слабость и головокружение, которые потом сменили серьезные недомогания. Врачи не могли определить, что с ней, и бестолково гоняли из кабинета в кабинет.

После случая с ментами и моего якобы предательства в компании Грига меня видеть не хотели, поэтому мы с сумасшедшей Элькой Григ стали зависать в Москве и в Химках. Так бесцельно прошли полгода…

Был полдень, но я еще спала, возвратившись из какого-то очередного кабака под утро, когда сквозь сон услышала шум в прихожей. Открыла глаза и увидела входящих в мою комнату бугаев с наглыми лицами: Гарика и Савелия — Шивакинских неразлучных дружков. Ко мне на хату они заявились так бесцеремонно впервые.

Я с трудом разлепила глаза и постепенно проснулась, уставившись в упор на непрошеных гостей. А меня лучше не будить: я становлюсь злая, как черт! Да кто они такие, чтобы вламываться ко мне, когда я сплю?!

А кто я, кстати? Ах, да, вспомнила. Я же — конченая наркоманка, которая никому не нужна. Поэтому все уроды могут ко мне заходить в любое время, чтобы повеселиться.

Я встала, оделась, не слишком-то стесняясь своей наготы, ведь Шивакинские дружки видели меня сто раз в саунах, когда я туда заваливалась с Шивой. Все это я проделала молча, чтобы не заорать на них.

Молчали и они. А затем я спросила более или менее спокойным голосом, на который только была способна в данной ситуации:

— И что вам здесь нужно?

— Я тебя тр…ть не буду! — сказал Савелий с наглым видом. — Тебя Шива зовет.

Охренеть! Я прямо расстроилась, что ты меня … не будешь! Или я окончательно сошла с ума? Но мне стало интересно, почему Шива сам не позвонил, как обычно, а послал за мной друганов. Я спокойно вышла с ними из подъезда и села в припаркованную машину. Мы тронулись с мес та так резко, что меня вдавило в сидение, а колеса жалобно завизжали. Похоже, что шины оставили на асфальте.

Через какое-то время, когда за окнами замелькал дремучий лес, я поняла, что меня везут слишком долго.

— И куда мы едем? — решила я поинтересоваться, потому что до этого момента не вступала с мужиками в разговор.

— В Шатуру! — огорошили меня мои спутники.

Сообразив, что деваться уже некуда, я окончательно проснулась и спокойно доехала до означенного места. Может Шива где-то на выезде завис? Все таки я чувствовала себя обязанной ему за моральную поддержку, когда от меня все Григовские отвернулись. А не позвонил он сам сегодня, потому что — под кайфом. Это его нормальное физиологическое состояние.

Я вошла с братками в местный шатурский кабак, где от безысходности накатила залпом водки грамм двести, внезапно проинтуичив, что никакого Шивы поблизости не наблюдается, и спасать меня от пьяной оравы некому. Они даже не дали мне ему позвонить, отобрав сумочку с сотовым телефоном.

Два здоровенных ублюдка потащили меня за волосы по лестнице наверх. Очень хорошо запомнилось лицо братца Бориса Шивакина — толстопузого хомяка со стеклянными глазищами навыкате, которого я раньше видела только мельком. Он с порога заорал:

— Живо, б…, разделась и пошла в душ! И чтоб не пикнула, а то я тебе, б…, сейчас сиськи отрежу!!! Живо! Я сказал!

Думал урод, что я прям сейчас ка-ак испугаюсь, ка-ак побегу намываться, да еще и разложусь на постели для удобства, но я — баба упрямая. Уж кто-кто, а даже Шива знает, что со мной можно договориться только по-хорошему. И, зная наверняка, что мне за строптивость наваляют по полной, я холодно ответила:

— В душ — не хочу…

Тогда ублюдочный хомяк разбил мне затрещиной губу…

…Ну, что, уроды?! Не думали, что я еще и сопротивляться могу?! А не только кокос с вашим братом нюхать?! А вот вам геморрой от меня лично! Нате! Ловите! Да-да! Пьяная я очень злая! Изнасиловать меня им так и не удалось. Не стоит же у них ни фига на бушующую фурию.

…Когда я вышла с Савелием к машине, то спросила у него пять тысяч рублей. Ну так, для прикола, типа — за разбитую губу и моральный ущерб. У этого чудака на букву «м» и денег-то с собой не оказалось. Или врет? Хорошо хоть домой довез из этой гребаной Шатуры!

Почему я, рыдая, позвонила в этот день матери, чтобы пожаловаться на жизнь? А терпение мое закончилось! Я сказала ей, что меня изнасиловали, приврав для сгущения картины, и вовсе не ждала от нее каких-либо активных действий, но мать развела бурную деятельность и позвонила кому надо. Не знаю точно, что там было, но на этих уродов наехал сам начальник угрозыска, после чего они бегали по городу и ссали в штаны кипятком.

Осталось только квартирантку Сабину с ее дружком Сережей выгнать, а то чувствую, что они так прижились, что детей в моей квартире готовы завести. Да и забодали: вламываются ко мне в комнату все, кому не лень! И это уже не в первый раз было! Им Сабина, сука такая, открывает, не спросив у меня разрешения.

Мать сказала, что разберется со всеми, и приехала ко мне — выставлять квартирантов взашей, а заодно проследить, чтобы чего лишнего не унесли со своими вещами. Сабинка даже охренела, увидев мою мать на пороге, заявившую, что сейчас вещи, приготовленные на вынос, проверит. И они с Сережей сразу ретировались в комнату перепаковываться по-новой. Наверное, что-то лихо прихватили. Так и оказалось: тут же обнаружился наш утюг.

Когда мать была в квартире, позвонили по городскому телефону. Я взяла трубку и услышала:

— Алиса, привет. Это Борис…

И таким елейным голосом, как будто ничего не произошло! Как будто мы с его ублюдками провели ночь по обоюдному согласию! Я проорала в ответ:

— Я такого не знаю! — и швырнула трубку на рычаг так рьяно, что чуть телефон не раздолбала.

Шива позвонил опять. Я не хотела устраивать при матери разборок, но он был настойчив, поэтому пришлось ответить. На том конце провода у Бориса Шивакина из рук тут же выхватил трубку Гарик и завизжал странным бабским фальцетом:

— Алиса, Алис! Слышь? Ну ладно тебе! Ну, изнасиловали тебя… Подумаешь! От тебя-то не сильно убудет… Брательник Шивы был весь на нервах: вчера чужую тачку разбил под кайфом…

Дослушивать я не стала. Ох…ть! Это у них такое оправдание: тачку они, видите ли, разбили! Настроение, видите ли, у них было плохое, и они решили мной развлечься! Тоже мне, красавцы крутые! У них что, баб в Шатуре не нашлось, что меня из другого города прихватили?! Или у них взыграло, что в сауне я в последний раз ни с кем не была?

…Когда Сабина уезжала, то сказала на прощание:

— Ты очень добрая. Признаю, что была не права. Извини за все.

Я ничего не сказала в ответ, ведь эта стерва, считающая себя умной и правильной, не заслуживает, чтобы я с ней разговаривала.

2004 год

(Из дневника Алисы)

Когда мне позвонила рыдающая дочь, я перво-наперво связалась с мужем Игорем, который с утра успел уехать на работу, чтобы оповестить, что мне придется отлучиться в Подмосковье на пару дней, оставив детей на няню. Ведь я ничего от мужа не скрывала, как бы ни были тяжелы «вести с подмосковного фронта». А как еще можно назвать постоянный напряг, связанный с Алиской? Конечно — фронтом, полем боя, баррикадой, как хотите, только не нормальной человеческой жизнью.

На мою эмоциональную тираду Игорь, мой всегда спокойный и уравновешенный Игорь, лишь поинтересовался:

— Тебе нужна моя помощь?

— Нет, родной. Я попытаюсь справиться сама, но если возникнет необходимость…

— Сразу звони мне, и я мигом примчусь, — закончил муж фразу, понимая меня с полуслова.

Но в тот день я выехать не смогла, потому что у нашей нянюшки случился выходной, и дома я ее не застала. Пришлось ждать следующего дня, сделав всего лишь пару нужных звонков, чтобы назначить кое-какие встречи. А назавтра я собралась, оставила детей с няней в Москве, а сама стартанула в родной подмосковный город. Глаза бы его не видели! Опять будет сплошная нервотрепка!

Уладить Алискины дела удалось только потому, что я оказалась лично знакома с начальником уголовного розыска города. В школьные годы мы, ровесники, мирно сосуществовали друг с другом, совсем не ожидая, что расслоение среди нашего поколения в перестройку достигнет таких чудовищных размахов. Мои бывшие одноклассники оказались и в прямом, и в переносном смысле — по разные стороны баррикад. Среди них теперь были бизнесмены и работяги, работники милиции и бандиты… Когда я обратилась за помощью к знакомым браткам, с которыми в школьную бытность сидела за одной партой, те наотрез отказали:

— Если бы дело касалось лично тебя — помогли бы не задумываясь, а вот твоя дочь имеет такую репутацию, что… Извини.

Тоже мне — радетели репутаций! А кто детей на наркоту сажает? Было обидно до соплей, честно сказать. Но когда дело касается собственного ребенка, то, какой бы он ни был, бросаешься на амбразуру во имя его спасения. Бросилась и я, вспомнив, что в одной из общих школьных компаний был симпатичный паренек — Санек. Он учился в другой школе, но иногда провожал меня до дома, когда я возвращалась поздно вечером с танцплощадки. Мои бывшие одноклассники и подсказали, что он не так давно стал начальником уголовного розыска нашего подмосковного города.

Набравшись храбрости — или наглости? — я позвонила перед вояжем в Подмосковье Саньку… Нет, уже не Саньку, а Александру Вячеславовичу. Хорошо, что у него не оказалось секретарши, которая могла бы отфутболить меня за милую душу.

— Здравствуйте, Александр Вячеславович. Вас беспокоит одна ваша бывшая знакомая, можно сказать — подруга юности, Татьяна Уварова.

Я назвалась девичьей фамилией, потому что как Носову он меня узнать бы не смог. Да и Носовой я стала сравнительно недавно, выйдя замуж за Игоря. А мы с бывшими одноклассниками, точнее — с одноклассницами, не единожды поменявшими фамилии, продолжали называть друг друга так же, как в школе. Повисла пауза, во время которой Санек, видимо, вспоминал, кто же я такая. К счастью, вспомнил:

— Танюша, привет. Какими судьбами?

— Можно я тебя буду без отчества называть?

— Тебе можно. Что случилось-то? Знаю¸ что теперь ко мне просто так не звонят — только по делу…

— Саш, мне по телефону неудобно. Может, пересечемся?

— Давай. У меня обеденный перерыв в час дня. Где тебе удобнее?

Мы встретились в кафе. Пришлось исповедоваться перед другом детства, как перед батюшкой в церкви, зато я заручилась поддержкой действительно хорошего человека. Удивительное дело, но актеры из фильма «Улицы разбитых фонарей» оказались реально похожи на свои прототипы, как списаны с настоящих работников убойного отдела. Я потом и с подчиненными Санька встречалась, чтобы убедиться в очередной раз — они действительно лучшие представители правоохранительных органов: такие же смелые, сильные, добрые и справедливые, как в кино.

А сейчас Саша посоветовал мне горячку не пороть, тем более, что заявлять на дружков и брата Бориса Шивакина Алиса официально не собиралась. Видимо, опасалась, что остальное грязное белье придется перетряхнуть в зале суда. Думаю, что его-то как раз скопилось немало, поэтому дочь и не хотела публичного разбирательства.

Алисе сейчас нужно, чтобы эти конкретные братки ее оставили в покое, как я поняла из Алисиных слезных завываний по телефону. Но заявление написать на всякий случай надо, чтобы держать насильников на крючке, как мне подсказал Саша.

— Пусть оно у меня в сейфе находится. Без твоего согласия, не волнуйся, я ходу заявлению не дам.

Так и сделали.

Дальше мне пришлось действовать не менее решительно. Я позвонила еще вчера на квартиру дочери, и попросила пригласить к телефону Сабину:

— Слушай сюда, жиличка! Тебе никто не давал право открывать дверь кому ни попадя! Из-за тебя изнасиловали мою дочь, поэтому я могу тебя притянуть к разбирательству, как соучастницу! Поняла меня?! Ты и так живешь на птичьих правах, потому что денег не платишь за проживание. Даю тебе день на сборы, и чтобы завтра я тебя у Алисы не застала! Приеду вечером проверить! Ты все уяснила?

На что мне эта овца проблеяла:

— Да.

Сабина и раньше мне не нравилась. Скользкая какая-то. А последнее время стала мне названивать в Москву со странной на первой взгляд миссией: докладывать об Алискиных художествах. Чтобы мне еще раз тыкнуть носом в дерьмо, какая у меня дрянная дочь, а какая она сама, свет-Сабина, белая и пушистая? Складывалось впечатление, что она напрашивалась на роль моей приемной дочери, а Алиску пыталась устранить, как ненужную конкурентку. Кукушка, одним словом. Придет же бывшей зечке в голову подобная дурь. Или в тюремной камере историй про Золушку наслушалась? Неужели мать сможет променять родную дочь на кого бы то ни было? Но это поймет только женщина, имеющая собственных детей.

Несколько лет спустя после выдворения наглой жилички за дверь Алиса встретила Сергея, с которым Сабина жила у нее, и выяснила, что та родила хорошенького здоровенького пацаньчика, а потом сбежала, бросив годовалого сына на гражданского мужа. Теперь я думаю, что ее байки про погибших родителей не пустая болтовня, а Сабина действительно воспитывалась в детдоме, где ей не привили инстинкт материнства.

Но сегодня, когда квартирантка спешно паковала свои вещи, я решила к ним неожиданно нагрянуть раньше намеченного срока, ведь уезжая к мужу Игорю в Москву, оставила многое, чтобы Алисино жилье не выглядело, как после Мамаева побоища, как опустошенная бегством территория. Там были и ковры, и сервизы, и мельхиоровые столовые приборы, и гжельские изделия… Словом — все то, что создавало необходимый уют. Да, хоть просто: занавески, люстры, кухонная утварь, бытовые приборы… Правда, дочь устряпала все, что только можно, доведя состояние квартиры до абсурда, но это не давало право какой-то мнимой подруге забирать себе, что заблагорассудится.

Когда я нарисовалась на пороге квартиры, которую должны были покинуть бывшие жильцы до вечера — такой я им установила жесткий срок — у Сабины аж желваки на лице заходили. Не ожидала она, что я в ее вещах рыться стану. А я не побрезговала, и в первой же сумке обнаружила свой утюг. Алиске-то было глубоко наплевать, что вынесут. Создавалось впечатление, что она здесь вовсе не хозяйка, а приживалка на вокзале. К тому же жиличка не очень-то спешила выметаться из нашей квартиры, вымучивая из меня согласие на недельное пребывание:

— Вы должны войти в наше положение, Татьяна Васильевна, — увещевала меня Сабина, пытаясь разжалобить. — Мы с Сережей не успели снять квартиру…

Но я решила выкинуть эту хабалку взашей сегодня же — и ни часом позже! — чтобы никто не мог открыть дверь браткам, если Алиса сама этого не захочет. Хоть какая-то защита!

Пришлось подгонять нахалку угрозой вызвать милицию, тем более, что за время своего проживания, Сабинка с дружком не заплатили моей дочери ни копейки. Конечно, хорошо жить не запретишь! За другую-то съемную квартиру придется платить наличкой. Да и паспорт заезжей авантюристки я так и не увидела за все время ее присутствия в квартире.

Как не нашелся и внезапно исчезнувший паспорт Алисы вместе с ее страховым полисом, которые еще предстояло восстанавливать. Может, Сабина прихватила? Или она думала провернуть аферу, используя документы дурочки Алиски, чтобы прибрать к рукам ее недвижимость? Не удивлюсь, если это так. Желающих срубить деньжат по-легкому всегда хватало.

Свидетельство о собственности на квартиру я благоразумно оставила у себя сразу, как только мы оформили приватизацию в равных долях. Алисиной я квартиру просто называла, но специально оставила за собой половину — хотя она мне была не нужна, — чтобы под кайфом с Алиски не могли вытрясти все, что плохо лежит. Если бы не моя прозорливость, думаю, такие ушлые девки, как Сабина, приделали бы ноги Алискиной квартирке, давно бы канувшей в небытие.

Я не уходила до тех пор, пока бывшая жиличка не вынесет свой последний тюк. Но когда я хотела у нее забрать ключ от входной двери, то мне было нагло заявлено, что ключ потерян. Наверняка эта дрянь хотела наведаться к Алиске без меня и прихватить все то, что я ей не дала сейчас вынести. Пришлось вызывать слесаря — в который уж раз! — и менять замки на входной двери, чтобы ни у кого, кроме дочери и меня, не было ключей. В том числе и у нерадивого папашки, который может привести в этот дом невесть кого. Прецеденты уже случались. Вспомнить хотя бы тетю Тамару.

Сначала я и родителям своим оставлять ключ от Алискиной квартиры не хотела, чтобы у мамы с папой не было соблазна посещать внучку ежедневно — СПАСАТЬ. А то наспасаются так, что мне их не удастся вытянуть из болезней. Как известно, частое общение с наркоманами близких родственников приводит к тяжелым последствиям. Но потом пришлось ключ все же им оставить: вдруг в квартире что-то произойдет, а Алиска — в загуле окажется. Не вскрывать же железную дверь, как консервную банку?

После того, как Сабина с дружком наконец-то отчалили, я сходила в ближайший хозяйственный магазин за перчатками и бытовой химией, и заставила Алису разгрести завалы мусора, оттереть газовую плиту, разморозить холодильник и навести хоть какой-то относительный порядок. Запустила стиральную машину с постельным, неизвестно когда стираным последний раз, бельем. Как можно так жить? Я, естественно, ей помогала. Одного мусора мы вынесли пять больших мешков.

Пока мы убирались, позвонил по городскому телефону какой-то Борис, с которым Алиса не захотела разговаривать, бросив трубку. А через полчаса стали звонить и долбиться в дверь. Алиска с опаской подошла и спросила:

— Кто?

— Это Гарик, — донеслось из-за двери. — А Борис внизу, в машине. Выйди, Алис, поговорить надо.

Дочь показала мне жестами, что ни выходить, ни общаться с этим Гариком она не хочет. А за дверью слышалось тяжелое дыхание двух мужчин, а вовсе не одного. Я слегка перетрусила, потому что мне пора было идти ночевать к родителям. Пришлось вмешаться:

— Алиса никому открывать не будет! Слышите? А если вы сейчас же не уберетесь, то мне придется вызвать милицию! Кстати, заявление об изнасиловании уже готово и лежит в нужном месте. И если вы с дружком не уберетесь немедленно с лестничной клетки, я дам ему ход! — прокричала я через дверь, и услышала, как непрошенные гости скатываются кубарем по лестнице вниз. Надеюсь, что у подъезда они подкарауливать нас не станут после моих угроз дать делу ход.

Они ушли и больше не появлялись, по крайне мере, пока мы с Алисой были в квартире вдвоем. Во время уборки я пыталась опять провести с Алисой беседу по поводу устройства на работу. И опять ничего не получилось. Как только я произношу ключевое слово «работа», взгляд Алисы стекленеет, и она перестает что-либо слышать и, кажется, — соображать. Не хочет она ни работать, ни учиться.

Мне же пора было уходить к родителям, чтобы преодолеть неблизкий путь до наступления темноты. В городе передвигаться вечером небезопасно. Придется заночевать у мамы с папой, потому что сегодня в Москву выезжать уже поздно. Только выспаться все равно не удастся, потому что я буду беспокоиться за свою машину, оставленную в их дворе, и прислушиваться — не вопит ли сигнализация. Хотя местные друзья-приятели научили меня не слишком доверять электронной защите, а ставить дополнительные механические блокираторы на руль и педаль газа. Так вернее.

Сегодня утром, перед посещением Алисы, я увидела моих любимых маму с папой после долгого перерыва. Мы все даже коллективную слезу пустили, но мне нужно было срочно убегать к дочери, поэтому поговорили и пообщались только вечером, когда я уладила с горем пополам Алискины дела.

Мне показалось, что родители сильно похудели, хотя изо всех сил бодрились и показывали своим видом, что у них все хорошо. Но я-то вижу! Я вижу, что у них что-то не так. Как ни допытывалась, не добилась ничего, кроме увещеваний, чтобы я не беспокоилась.

А утром уехала домой в Москву, где меня заждались дети и муж.

Гарик ночевал у меня в подъезде этажом ниже. Он звонил в дверь несколько раз после ухода мамы, но я ему не открыла. Мало того, я так перетрусила, что воспользовалась своим потайным ходом через чердак и улизнула и от Гарика, и от Шивы к Эльке Григ. Я бы и вовсе из города смоталась, но опасалась, что мать поднимет хай. Мол, я тут для тебя стараюсь, а ты куда-то уматываешь. И так она свои связи задействовала, чтобы выцепить меня из очередной нелицеприятной истории. В кабак ехать я тоже не захотела: приключений мне хватило на месяц вперед.

Когда я появилась у дверей собственной квартиры через день, то обнаружила около нее две бутылки пива. Вот у меня какие честные соседи! Никто и не притронулся! И это все, на что раскошелился Гарик, чтобы загладить передо мной вину? Моя жизнь стоит всего лишь две бутылки пива? Или он что-то другое хотел? Непонятно. Видимо, мужики переср…ли, когда протрезвели. Маман дала им жару!

Потом Шива звонил в течение целого года, но я так и не простила его за друзей. Да и на фиг надо! Скорее всего, он просто хотел поинтересоваться, не сдала ли я его вместе с кокосом уголовному розыску, который по непонятным причинам встал на мою защиту. Это у матери надо спросить — по каким? Но я уточнять не стала. Было хорошо уже оттого, что никто не заходил теперь в гости без моего позволения.

2004 год

(Из дневника Алисы)

 

Глава 10

Буду погибать молодым!

Некоторые парни находят отговорки:

— Я боюсь старости, — и опрометчиво решают получать от жизни все с лихвой сегодня и сейчас, убивая себя наркотой.

Однажды я поймала за хвост мелькнувшую догадку на мучивший меня некогда вопрос — почему боятся. Видимо, молодежь в нашей стране считает старость чем-то недостойным, ужасным, поэтому умирать молодым вошло в моду. Тот же Виктор Цой, например, ушел из жизни молодым на пике славы. Уже не говоря про моих близких друзей: Ромку, Женьку-Ниндзю или Игната.

А некоторые, мне известные парни, просто колбасятся от девиза: «Буду погибать молодым!» — ведь старость у них ассоциируется с нищетой, болезнями, предательством близких, домом престарелых, бомжами… Ну и правильно! Зачем менять систему, если можно ничего не менять, а просто умереть молодым, сдохнуть в каком-нибудь подъезде от передоза… И все! Вот и закончилась наша непутевая жизнь!

Такие глубокие измышления пришли мне на ум во время прослушивания песни группы «Наутилус Помпилиус»:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Феназепам, купленный по случаю, закончился как раз сегодня, чтобы поднять внутри меня бучу самопознания и самобичевания. Я проснулась после долгого фенозепамного сна, больше похожего на тягостное забытье, и обнаружила, что мои проблемы, от которых я отгородилась сном-забытьем, никуда не делись. И я не знаю, как их решить. А зачем решать? Ведь я никому не нужна. Да и мне никто не нужен.

Жрать нечего. Холодильник девственно чист после материной генеральной уборки. Раньше хоть у Сабинки что-то пожрать могла перехватить, а теперь… Денег ни копейки, потому что мать мне ничего не оставила, только нравоучения читала: «Работай. Учись». Пора звонить бабуле. Хоть та накормит.

Спускаться с неба на землю бывает очень сложно. Можно пребольно удариться башкой.

…Наступила зима. Я ехала в Москву в маршрутке и случайно встретила парня из прежней Григовской тусовки, с которой в силу сложившихся причин не общалась сто лет. Но не успела порадоваться встрече со старым знакомым, как он подсел ко мне сам с трагедией в глазах и в голосе:

— Ты знаешь, что неделю назад умер Санчо?

— Как умер?

Это даже представить невозможно! Санчо умер? Умер человек, который так любил жизнь во всех ее проявлениях? Парень из маршрутки рассказал, что Санчо погиб в аварии.

Глупая, глупая, глупая смерть! Ну почему уходят лучшие? Почему?!  Он же рассказал: в то злополучное утро за рулем тачки Санчо был Карен, который находился в приподнятом настроении после клуба и захотел порулить. Как же отказать «лепшему» другу в такой невинной просьбе? А Санчо сел рядом с водителем.

Быть убитым собственной машиной! Не это ли ухмыляющаяся маска смерти?

Они ехали из клуба в семь утра. Карен под кайфом не справился с управлением и врезался в кого-то на перекрестке, ударившись о руль и потеряв сознание. А Санчо дремал рядом, к тому же — не был пристегнут, поэтому пробил головой лобовое стекло и вылетел на проезжую часть под колеса другой тачки. Подушки безопасности не сработали. Их просто не было: машина не так давно побывала в очередной аварии, и папаша Санчо сэкономил на ремонте, не поставив другие. Но это выяснилось гораздо позже…

Кто-то из водил других авто сразу вызвал скорую, и Санчо увезли в больницу. Если бы он не был под «феном», то наверняка бы выжил, но в приемном покое ему не спешили оказывать экстренную помощь. Зачем врачевать какого-то нарика, который сам себя и так давно убивает? К тому же случилась пересменка медбригад, которая проходит ежедневно в восемь утра. О Санчо в коридоре просто забыли, а когда встрянулись — обнаружили бездыханный труп.

Его отцу никто позвонить не догадался: он — влиятельный человек в городе, и все бы мигом устроил, подняв на ноги медиков, как по команде… Да некому было звонить, потому что еле живой Карен, едва очухавшись, не сопроводил друга в больничку, а остался около искореженной тачки разбираться с ментами и поджидать родного брата Артура, способного разрулить ситуацию с меньшими материальными потерями, так работник правоохранительных органов. Собственно из-за брата Карен и чувствовал себя так вольготно на дорогах, будучи под кайфом: Артур всегда отмажет.

Карен и подумать не мог, что всего через пару часов дружбан умрет, так и не дождавшись квалифицированной медицинской помощи. Санчо умер в приемном покое от потери крови. На мажорика никто не обратил внимание. А ведь ему было только двадцать четыре! Он — единственный из нашей бывшей компании учился в институте. И все могло быть иначе, если бы… Если бы не наркота!

Испытывая то ли жалость, то ли сочувствие — не разобрать! — я сразу позвонила Карену и сказала, что по-прежнему к нему хорошо отношусь, предложив встретиться, но он ответил, что не хочет меня видеть.

— Извини. Ничего личного. Просто сейчас я не хочу видеть НИКОГО. Мне недавно попалось в каком-то журнале стихотворение Владимира Высоцкого «Райские яблоки». После слов Карена оно всплыло в памяти, может быть и не к месту:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

…Позже, когда я была в клубе, Карен позвонил неожиданно сам: он хочет встретиться. Я поймала такси и поехала домой.

Вид у Карена, вошедшего ко мне в квартиру, был покруче, чем после той ночи с элементами художественной гимнастики, когда он наглотался «колес» и бился мордой обо все подряд. Сейчас он напоминал собой бомжа, потому что передвигался с трудом: во время аварии сломал себе ребра. Разве только соответствующей бомжам вони не было.

Темное пятно под правым глазом говорило, что с ним опять случился микроинсульт. В пятый раз за последний год! Понятно, из-за чего: Карен в самом страшном сне представить не мог, что лучший друг Санчо погибнет по его вине.

И уже ничего не исправить. НИ-ЧЕ-ГО!!!

А как все здорово начиналось: Новый год, много друзей, танцы-шманцы, поцелуи-объятья, наркота, наркота, наркота… А закончилось — мозгами добрейшего парня Санчо на асфальте.

В моей голове вертелись слова из русского хип-хопа, услышанного только что в клубе: «Жаль, что нет виноватого. Я бы нашел гада!» Но посмотрела на бомжастого доходягу-Карена и, опять мысленно, спела совершенно другую песню моей любимой группы «Наутилус Помпилиус»: «Где твои крылья, которые нравились мне?..»

Он пробыл у меня около двух часов, с трудом сидя в кресле. Я видела, что каждое движение причиняет ему невероятные физические страдания. И тогда он морщился и скрежетал зубами, потому что не хотел показывать передо мной свою слабость. Ни о каких кувырканиях в постели не могло быть и речи, потому что сломанные ребра постоянно давали о себе знать: даже мои нежные прикосновения вызывали на лице Карена гримасу боли. А потом он ушел в ночь, не находя себе места от телесных и душевных ран.

Мне было жалко Каренчика до слез, несмотря на то, что он хотел в очередной — стотысячный! — раз воспользоваться мной. И что обидно, воспользоваться не моим молодым и красивым телом, а моей квартирой, предложив ее внести под залог кредита в банке.

Сам Карен, нарик со стажем, был гол, как сокол. Ему просто негде взять огромную с его точки зрения сумму, чтобы отдать ее отцу Санчо за разбитую тачку и за саму аварию, ведь там серьезно пострадала еще одна машина. Не с армянских же родственников собирать по крохам. Вот он и задумал — раздеть меня. А зачем мне, драной наркоманской овце, квартирка? Лучше он, умный-преумный Каренчик, воспользуется моим отсутствием мозгов. Урод!

Удивительно, но я смогла противостоять дикой идее Карена, сказав, что квартира оформлена на мать. Так и было частично, но полквартиры-то мои, только расплачиваться за чьи-то грехи не хотелось. Пусть сам выкручивается. А Карен, получив мой отказ, сразу же засобирался домой…

Но все равно его жалко. А еще больше жалко Санчо. Так и вижу его, сидящим на кресле в моей гостиной с вечными наушниками и покачивающим головой в такт неслышимой для других музыки… Как бы он не стал еще одним приведением, посещающим меня по ночам.

…Очередной депрессивный виток настиг меня практически сразу. Пос ле всего кошмара, который происходил последний год, хочется заснуть и не просыпаться. Опять под рукой фенозепам, который я прихватила у бабушки Оли, когда у нее обедала. Можно поспать еще дней десять подряд.

Хочется убить свой мозг и стереть память.

Я бы так и поступила, но тут вырисовался совершенно неожиданный персонаж. Помните, как в школе моя закадычная подруга Вичка брала в руки гитару и пела под влюбленные взгляды ребят из театрального кружка:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Слова этого хита рок-группы «ДДТ» про «новый жанр» сейчас перекликались с тем голосом, что я услышала, подняв трубку городского телефона на звук коротких междугородних гудков с недоумением: «Кто бы это мог быть?»

— Привет, — раздался вроде бы знакомый девичий голосок, который мне никак не удавалось авторизировать. — Я звоню тебе из Арабских Эмиратов, где мы с матерью живем уже несколько лет…

Я сначала не поняла, кто говорит, потому что у девушки был сильный иностранный акцент, и она мне не представилась. Значит, по идее, я должна ее хорошо знать. Но нет у меня знакомых за границей! Тем более — в Арабских Эмиратах! Может кто, находясь на отдыхе, из Григовских прикололся? Хотя тембр голоса мне кого-то смутно напоминал, я не призналась вслух, что не помню.

— Ты, что ли, меня не узнала? Ха-ха! Так это к деньгам. Очень кстати! Я — твоя школьная подруга Вика.

— Вика?! «Подружка дней моих суровых»? — процитировала я от неожиданности Александра нашего Пушкина. Моему удивлению не было предела. — Ничего себе раскладец! И что ты там делаешь? Я имею в виду — в Арабских Эмиратах?

— Ты чем слушаешь? Говорю же: мы здесь с матерью живем уже давно. Но я на днях в Россию по делам собираюсь. Знаю, что в аэропорту Шереметьево таксисты три шкуры дерут, поэтому тебе и позвонила. Ты не могла бы меня встретить?

— Интересно, на чем это я тебя встречу? — озадачилась я вслух.

— А у тебя своей машины нет, что ли? Как же ты вообще живешь без тачки? На своих двоих до сих пор передвигаешься?

«Какого рожна эта герла будет выпытывать, есть у меня тачка или нет!» — начинала я закипать, однако Вичка продолжила:

— Тогда другую тачку подгони типа такси, чтобы меня встретили. — Конечно. Без проблем, — решила я поостыть, потому что и злиться было лень.

— Тогда пусть водитель в зале прилета стоит с плакатом «Виктория». Договорились? Деньгами не обижу. Мой рейс…

И назвала номер рейса и дату прилета. Знакомый таксист Андрюшка потом мне отзвонился и сказал, что клиентка Вика от доброты душевной заплатила ему аж сто баксов, когда он ее довез из аэропорта Шереметьево по указанному адресу. По нынешним временам — круто!

Вика появилась у меня дома дня через три после возвращения на родину. Нет, я неправильно выразилась: не возвращения, а посещения с частным визитом обнищавших сограждан. Как там поется у той же группы «ДДТ»?

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Клево сказано! Просто в масть! Как раз в стиле Вички, прибывшей аж из Эмиратов. Она остановилась у своей сводной сестры, которая жила безвыездно в нашем городе. На пороге моей квартиры вырисовалась такая крутая бабца Викуля, что я впервые за свое одинокое существование устыдилась и неотремонтированной квартиры, и непролазного срача… И собственной неполноценности, что ли? Всего и сразу!

Предупреждать надо о визитах. Я бы дерьмо в хатке подгребла, маникюр-педикюр сделала… Хотя — ничего бы я делать не стала, если честно. Пофиг!

«И почему я раздаривала свои новомодные шмотки направо и налево? Одна Элька Григ — зараза такая! — перетаскала у меня чертову уйму.

А сколько денег мне отстегнул Сергей Иванович в качестве отступных, когда уволил из своей фирмы? На них хоть часть ремонта можно было провернуть», — промелькнули безрадостные мысли при виде чудо-дивы Вики.

Все бездарно прокутила! Даже пыль в глаза бывшей подруге школьных лет пустить нечем. Теперь-то я поняла, почему на встречи выпускников приходили только успешные бывшие одноклассники, которые смогли чего-то достичь, куда-то подняться. Чтобы похвастать! А другие — сидели по домам, исходя злобой, что остались не у дел. Я почувствовала себя такой ущербной, что противно на саму себя стало.

Холеные ручки с золотыми перстеньками, холеная мордочка с немелкими такими бриллиантиками в ушках, шикарные ухоженные локоны, окрашенные в какой-то невероятный цвет… Футы-нуты! А сама Вика в сногсшибательном брючном костюме цвета кофе с молоком и в норковой короткой шубке недовольно повела носом, заглянув внутрь, но в квартиру ко мне войти не решилась.

— Приветик, Л и са, — только она так меня называла, с ударением на первый слог. — Пойдем с тобой лучше в ресторанчик сходим. Угощу по случаю приезда. Собирайся живенько! Я тебя на улице подожду.

И уже начала спускаться вниз, цокая высоченными каблуками, не дождавшись моего ответа, будто бы и не сомневалась, что я побегу за ней следом, как подзаборная голодная шавка. Но я окликнула ее:

— Викуль, привет. Что же ты ко мне не заходишь? Брезгуешь, что ли? А как с Аркадием и Николаем кувыркалась в койке втроем, забыла?

Должна же я была поставить эту зарвавшуюся и зажравшуюся бабцу на место! Тоже мне — заезжая прима из Рима, — не меньше! Она резко обернулась, и на секунду я увидела перекошенную злобой физиономию из прошлой жизни. Что?! Схлопотала по мордам?!

Но Викуля всегда могла владеть собой и держать удар — не то что я! — и тут же нацепила одну из своих подчеркнуто-натянутых улыбочек, что надевают вышколенные секретарши в крутых офисах.

— Лис, ну что ты? При чем тут — брезгуешь? Я просто хотела постоять и покурить на свежем воздухе во дворе…

— А ты на кухне у меня покури.

— Хорошо, — неожиданно легко согласилась та. — Как скажешь.

И она вошла в квартиру, стараясь не касаться замызганных стен, брезгливо оглядываясь вокруг. Уж если Викуша себя поборола, то я сразу врубилась: ей чего-то от меня нужно. Причем — очень нужно! Только что можно взять с конченой наркоманки, чтобы так прогибаться? Загадка.

Боясь испачкаться, Вика так и не присела на одиноко стоящую табуретку, заляпанную то ли кофе, то ли вареньем — отголоски лучших времен — и только курила одну тонкую сигаретку «More» шоколадного цвета за другой на кухне, примостившись у открытой форточки, и элегантно стряхивая пепел указательным пальчиком в блюдце.

Мы с ней прибыли в самый шикарный ресторан города — «У Лукоморья», где постепенно напряг между нами развеялся, как только хорошенько выпили французского коньяку. Точно французского, потому что подруженька на ресторанное бухло не понадеялась, а принесла коньяк с собой из дома.

Я постоянно перехватывала восторженные взгляды в Викину сторону, которые бросали все особи мужского пола, находившиеся поблизости.

— Хороша Маша, да не наша! — читалось в каждом.

Но потом я перестала обращать на них внимание, как и перестала комплексовать в Вичкином присутствии. Не пуд ли соли вместе съеден? Мы вспомнили наши похождения в одиннадцатом классе и чуть позже, а потом я вкратце описала свои последние годы, сильно не вдаваясь в неприглядные подробности: только то, что посчитала нужным. И тут же схлопотала:

— Что ж ты так никуда и не выбилась? А такие надежды подавала! Судя по твоему внешнему виду и запущенной квартире — наркотиками балуешься? — прозорливо предположила Викуля, томно прикрыв глаза.

Пришлось признать, что не без того.

— А я — ни-ни! Никакой наркоты! Поэтому так и выдвинулась. Моя мать с дружком в Эмираты подалась — бизнес раскручивать на волнах перестройки. Я, естественно, с ними. Вот видишь, чего мы добились? По мне видно!

— Да, — призналась я, — Выглядишь ты шикарно!

— А хочешь так же выглядеть? — закинула она неожиданно крючок, на который я с лета не попалась, как рассчитывала Викуля.

— А что? Есть варианты? — спросила я ровным спокойным голосом, будто речь шла вовсе не о моем сказочном обогащении, а о чем-то нейтральном.

Тут-то мне подруга и призналась на ушко — каким бизнесом занимаются они с матерью: поставляют из России и Украины девок в бордели.

Да-а!!! Мне казалось, что я всего насмотрелась в этой жизни, но такого не ожидала. Продажа людей, это вам не наркота, и не оружие! Вот до чего докатились две одинокие волчицы, для которых чужая человеческая жизнь — ничто!

Оказалось, что Вика приехала в Россию за товаром. Уточню для тех, кто еще не врубился в ситуацию: за живым товаром. За красивыми бессловесными рабынями, которых можно в любой момент пустить в расход! И приехала не за разовой поставкой, а не больше — не меньше: налаживать сбыт, чтобы не мотаться самой и не засвечиваться на видеокамерах международных аэровокзалов.

Вичке хотелось только бабки стричь, припеваючи живя в Арабских Эмиратах, а черную работенку перевалить на кого-то другого. Срочно нужны были девушки для продажи, потому что эти две волчьи сучки — мамаша-зечка и дочура-выродок — вышли на прямой канал поставок в бордели, без посредников. И Вичке показалось, что я очень подхожу на роль типа зазывалы. Неужели она думала, что я смогу заведомо убивать девчонок ради горстки грязного бабла?

Я сделала вид, что слушаю с интересом, а у самой кровь стыла в жилах, хотя о своей работе бывшая подруга рассказывала интересно и хладнокровно.

— А потом и сама к нам в Эмираты переберешься жить. Вечное солнце и вечная сказка!

Представив себя в роли сволочи, продающей наших русских девочек иноверцам-зверям, которые будут измываться над ними, я даже протрезвела. Но сказала, что подумаю…

Следующий весь день ушел на раздумья. Вывод мог быть только один: «Конечно, лишних денег не бывает, но не таким же способом!» Я не захотела связываться с таким дерьмом, от которого не отмоешься всю оставшуюся жизнь. И так вокруг розами не пахнет, не хватало еще, чтобы меня посадили за пару тысяч баксов, заработанных на продаже людей. Интересно: ее-то с мамашей кошмарные сны не мучают? Не стоят девочки кровавые в глазах?

А Викуля-то хитрозадая хотела на меня все перекинуть, самой только долларами шуршать. Но ей о своем решении ничего не скажу, а то она встречу с иностранцами обещала в Москве провернуть.

2004 год

(Из дневника Алисы)

Тут меня отвлекли от чтения дневника рабочие, которые расчищали завалы в Алискиной квартире в предпродажной подготовке. Они спросили: выкидывать ли кухонную мебель. Две комнаты и санузел уже расчистили. Шел третий день выгребания Авгиевых конюшен, в которые умудрилась превратить двухкомнатное жилье на центральном проспекте моя покойная дочь.

Сегодня с утра заехали с рабочими на строительный рынок, чтобы водоэмульсионной кремовой краской подновить лепной трехметровый потолок, и скрыть следы потеков. С пластиковых окон, которые я установила год назад, нужно только пыль стряхнуть. А насчет стен я пока сомневалась: переклеивать обои или попросту все ободрать и покрасить, потому что грязные клочья, которые болтались после выкидывания мебели, вызовут у покупателя легкую панику, и цена квартиры начнет стремительно падать. Нет уж! Начали предпродажное шаманство, нужно довести до ума.

Я прошла на кухню, чтобы осмотреться, и убедилась, что мебель не отмыть, даже если нанять квалифицированных уборщиц. Сама я прикасаться ни к чему не хотела, и дала команду рабочим — выбрасывать все подчистую, оставив на месте лишь газовую плиту. И то, только потому, что ее должен отключить от стояка газовщик. Да решила еще забрать на память о прошлой жизни кое-какую уцелевшую посуду, собрав ее в коробку из-под пылесоса. Отвезу на дачу.

А потом вернулась в опустошенную от рухляди и тряпья гостиную, где гулким эхом отзывался каждый шаг, но в гордом одиночестве стояло мягкое кресло с высокой спинкой, облюбованное мной. Можно продолжить чтение, открыв настежь окно, и впустив свежий воздух, насколько он мог быть свежим, выходя на оживленный проспект, постоянно заполненный автотранспортом. Спасал только высокий этаж и огромное количество старинных лип и разлапистых голубых елей, поэтому и не чувствовалось запаха выхлопных газов. Не нам, москвичам, привередничать, ведь в подмосковных городах даже на центральных улицах воздух чище, чем в столичных дворах…

Теперь можно продолжить чтение дневника Алисы, окунувшись снова в 2004-й год.

Вспоминаю, усевшись поудобнее в кресло, что через неделю после Викиного появления я решила навестить Алису, потому что приехала в родной город из Москвы на день рождения своей близкой подруги. Той самой подруги, которой я звонила из разгромленной Алисой квартиры, обнаружив после приезда из Римини разрубленную топором межкомнатную дверь и пропажу ценных вещей. Ей же я поверяла все перипетии наших со старшей дочерью непростых отношениях. Изредка мне нужно было просто выговориться и поплакаться в жилетку, любезно подставляемую подругой.

Муж Игорь меня отпустил тогда, признав, что мне пора выходить в люди, а то совсем закисла, сидя дома с малышами. Супруг очень меня любит, поэтому чувствует, что мне нужно, раньше, чем я сама об этом подумаю.

— Съезди, Танюша, развейся немного, — сказал он мне за ужином, когда узнал о приглашении. — А то ты целыми днями с детьми. Твой круг общения ограничился семьей, и я вижу, насколько это тебя тяготит. Иногда нужно бывать на людях. Я имею в виду не спасательные операции по выгребанию твоей офигительной дочери из очередного дерьма, а о званых вечеринках в приятных компаниях. Няня, по-моему, с обязанностями хорошо справляется, так что подумай, может, тебе чем-нибудь интересным заняться. А то я смотрю — у тебя блеск в глазах пропал.

— Так это не удивительно. Ты же знаешь, как трудно каждый раз видеть, во что превратилась старшая дочь. Именно ни «в кого», а «во что». Когда бываю у нее — сердце разрывается на части, а сделать ничего не могу.

Игорь подошел ко мне, обнял:

— Прими все, как есть. Значит, это твой крест, твое земное испытание. Будем надеяться, что хуже не будет… А к подруге ты все же съезди. Знаю, как вам иногда почирикать необходимо. Заодно и родителей проведаешь.

Видимо, на разительных контрастах с непутевой Алиской, моя семейная жизнь в Москве доставляла столько неподдельной чистой радости, что я считала себя нереально счастливой с мужем Игорем, сыном Ромой и дочкой Аленкой. Поэтому и чувство вины не отпускало, что я бессовестно кинула Алису на моих сердобольных маму и папу. Хорошо, у родителей под боком есть младшая замужняя дочь Ирина, моя родная сестра, так что им есть, кем и чем заняться, кроме Алисы, чтобы они не зацикливались на ее провалах. Правда, этим летом мама с папой разъехались с Ирининой семьей, перебравшись в отдельную квартиру, и теперь Алиса зачастила к ним. Как бы ни осталась жить с бабушкой и дедушкой, а то подкосит их и так не идеальное здоровье.

Но я решила сегодня зайти не к родителям, а к самой Алисе: вдруг за чашкой чая удастся с ней поговорить по душам и попытаться в очередной раз уломать устроиться хоть на какую-то работу. Я не оставляла надежду изменить Алискину непутевую жизнь, в свои «за сорок» не разучившись верить в чудеса, как бы странно это не звучало. Мне ведь повезло с Игорем, может, и Алиске улыбнется удача, если она сделает над собой усилие?

Со всеми этими позитивными мыслями я зашла проведать Алису, купив по дороге небольшой тортик: чай с ней попить, чтобы разговаривать не в дверях, не на бегу, как всегда. В последний момент я побоялась заявиться без предупреждения: один бог ведает, кого я там застану. Хотя ключ от квартиры с собой взяла. Позвонила из телефона-автомата на городской номер, чтобы знать наверняка: дома Алиса или нет, а то сотовый телефон такой гарантии не дает.

Трубку долго не брали, и я уже хотела дать отбой и пойти с тортом к родителям, но в последний момент щелкнуло, как будто на том конце провода что-то уронили, а потом послышалось сонное:

— Алло? — это в час дня!

— Алиса, здравствуй. К тебе можно зайти? — я почему-то не представилась, в надежде, что мой голос Алиса должна узнать.

И вправду узнала.

— Мам, ты? Можно. Только у меня тут не убрано…

— Ладно тебе. Что я у тебя нового могу увидеть? Я сейчас приду с тортом, так что ставь чайник.

Алиса мне открыла дверь в грязной ночнушке, со спутанными не-промытыми волосами и сказала коротко:

— Привет.

— Привет, привет. Давай-ка одевайся, умывайся и пойдем на кухню чай пить, — бодро проговорила я, чтобы хоть как-то ее встряхнуть, но моя уловка не сработала.

Алиса потащилась в санузел, как будто к ее ногам привязаны пудовые гири. Что с ней опять? Я ведь не знала, что она балуется фенозепамом, от которого — по себе знаю, — мысли расплющиваются в лепешку, а все движения становятся, как в замедленном кино.

Когда пили чай, дочь немного оживилась и поведала о приезде Вики в Россию. У меня сразу заметались недобрые мысли: от этой неуемной авантюристки можно ждать чего угодно. И оказалась права: Вика возит девиц для борделей. Алиска проговорилась. Только я испугалась не за каких-то там неизвестных мне девушек, которых продают в рабство, а за свою безмозглую дочь, которую легко втянуть в аферу.

Между тем Алиса продолжала рассказывать:

— А два дня назад мы с Викой поехали в итальянский ресторан на Пушкинской. Ты знаешь, мам, мне эта еда не понравилась. Макароны какие-то недоваренные, жесткие, с морепродуктами. Как можно макароны есть с рыбой? И вкус более чем странный.

— Алис, к итальянским блюдам нужно привыкнуть. Зато, когда распробуешь по-настоящему, то отрываться не хочется. А ели вы, наверное, не макароны, а так называемую пасту, которая сварена «альденте», что означает «слегка недоварено». Когда мы с Игорем впервые в Римини ездили, я целую неделю привыкала к новым вкусам, а вначале никак не могла свыкнуться, что они готовят на оливковом масле. Что же вы пиццу не заказали?

— Не знаю. Мы там были с Викиными знакомыми итальянцами. Я вообще себя чувствовала, как дебилка, потому что ни итальянского, ни английского языка, на котором они общались, не знаю. Когда они между собой о чем-то лопотали и не всегда переводили, я думала, что они обсуждают меня. Посматривали в мою сторону и посмеивались.

— А о чем беседовали?

— Так, ни о чем. Они спрашивали, где можно в Москве хорошо отдохнуть, оттянуться, я им рассказала о некоторых точках. Только продолжить знакомство со мной они не захотели, и в клуб с собой не пригласили.

— А у тебя откуда такие познания, ты ведь в основном здесь, в Подмосковье, тусуешься? Или я ошибаюсь?

— Когда я работала на Тверской улице в офисе, то с девчонками вечером по клубешникам шарились, — привычно солгала Алиса, чтобы не вдаваться в подробности своих похождений.

…Теперь-то, после чтения дневника, стало ясно, как много она мне недоговаривала. Но, если честно: хорошо, что я всего не знала, потому что переварить этот вал сплошного негатива невозможно. Я и сейчас читаю, как о чужом человеке, а не о собственной дочери, иначе — слишком тяжело.

…Пока мы разговаривали с Алисой, я навела относительный порядок на кухне. Насколько можно навести порядок в годами не убираемом помещении. А потом ушла к подруге на день рождения.

Вечером, уже дома, в Москве, меня не оставляли мысли о Вике, и о том, что она набирает русских дурех в арабские бордели, посулив быстрое обогащение. А если моя Алиска соблазнится на легкий заработок? А если ее обманным путем вывезут в такой бордель? Ведь это можно сделать под наркотой. Я боялась за нее, хотя, казалось бы, чего уж бояться? Но такой страшной участи в рабстве — видит Бог! — я для своей дочери не хотела!

Заметка на полях дневника другой ручкой: 

«Спустя несколько лет я увидела в телевизионной программе «Чрезвычайные происшествия», как арестовывают сутенершу, переправлявшую молодых телок за границу. Это была совместная операция полиции Арабских Эмиратов и наших фээсбэшников, накрывших подпольную работорговую сеть. Сутенерша внешне очень походила на Вику, на ту самую холеную Викулю, которую занесло в 2004 году в родные пенаты. И хотя в телепрограмме так и не озвучили имя арестованной, я уверена, что личная арабская сказка для моей бывшей подружки на этом этапе закончилась. Маятник-то был запущен давно. Викина маман научила дочурку быть преступницей с молодых ногтей, кидать всех, никого не любить. Ее путь должен был плохо закончиться, рано или поздно».

Без даты

(Из дневника Алисы)

… Человеку приходится отвечать за все плохое, что им совершено в жизни. Если ты когда-нибудь кого-то использовал в личных целях, то непременно воспользуются и тобой.

«Даже друзья меня, и те кидают, а на что они еще нужны?» — чеканилось речитативом в какой-то клубешной песенке, теребившей меня сквозь тягучий сон. К этому времени от посещения ночных клубов и чрезмерного потребления всевозможных наркотиков вперемешку с фенозепамом я окончательно потеряла разум.

Но я потеряла не только разум и соответственно — голову, а также потеряла печень, легкие, желудок, сердце, почки… И где-то, кажется, был позвоночник… Вечно бледный вид и ничего не выражающий взгляд в утреннем мутном зеркале меня совсем не волновали. Я продолжала курить гашиш, но он уже не цеплял. Я нюхала «фен», чтобы уйти от реальности, но от него становилось только хуже. Никакого кайфа или легкой эйфории это уже не доставляло. В клубе, чтобы нормально оторваться, нужно было не одно «колесо», а пять. Притупились все хорошие чувства и стремления. Осталось единственное желание:

ВЗОРВАТЬ ЭТОТ ДОЛБАНЫЙ МИР К ЧЕРТУ!

Без таблеточек и порошочков уже невозможно радоваться жизни. Больная ненависть впитывается в каждую клеточку организма. Не радуют ни праздники, ни шутки, ни солнце.

«Колесо»! Вот настоящий праздник! Но когда оно перестает действовать и красочная ночь переходит в безрадостный день, зависает зловещая пустота, от которой не хочется ни плакать, ни смеяться, ни жить, ни умереть.

НИЧЕГО НЕ ХОЧЕТСЯ! Вот самое страшное, что может произойти с вами. Остается только лежать и смотреть в белый потолок. В такие моменты было бы лучше, если бы вас кто-то убил. Неважно кто и как: застрелил, задушил или просто выбросил в окно. Впрочем, некоторые персонажи и сами порой прогуливались с верхних этажей вниз.

В один из таких черных дней, черных осознаний действительности, я приплелась домой из клуба. И, несмотря на то, что оставалась под амфетамином, призадумалась: «Что делать дальше? Как жить? Или не жить вовсе?»

Заглянула в записную книжку мобильного телефона: может, кто-нибудь отведет меня от мрачных мыслей о суициде. Но подруга Элька не отвечала. Каренчик? Он никогда не был близким другом, а появлялся только тогда, когда ему самому удобно, или что-то от меня нужно. Ярик? Давно не виделись… Макс? Сумасшедший тип… Еще каких-то двадцать непонятных номеров… Бывшие одноклассницы: вечная неудачница Инка Бахметьева, чистая душа Сашка Журавлева… А что они могут? У них своя жизнь…

Я в ужасе спустилась по стенке в коридоре и села на пол. Хорошо было бы отключиться и уснуть, но «фен» продолжал гнать одну и ту же пустую мысль.

Мысль-пробел… Бесконечный пробел, когда противна даже хорошая музыка, которая раньше обычно успокаивала.

Я была одна в квартире.

— Господи! А где же та орава гостей, которая совсем недавно здесь бывала? — крикнула я в пустоту, услышав в ответ лишь эхо. По ходу — от той толпы не осталось ни следа. — Где друзья?! Где эти веселые добрые люди?! Ау!!!

— А-а! И-и! У-у! — было мне ответом.

А за окнами плыл день. Я слилась на улицу и пошла по бордюру мимо проезжающих с огромной скоростью машин, мимо спешащих куда-то незнакомых людей… Я медленно двигалась будто по разделительной полосе между механической рекой авто и живым людским ручейком, но никого не видела… Как и они — меня… Казалось, что если кто-то из людского потока отделится и пересечется со мной, то пройдет насквозь, не причинив мне вреда, как впрочем, и я не причиню ему. Или я нахожусь в другом измерении?

Поднялась на четырнадцатый этаж башни, расположенной рядом с моим домом — самая высокая обзорная площадка в нашем городе — и часа три стояла, тупо смотря вниз.

Просто смотрела вниз на серый асфальт.

И представляла, как меня будут с него отскребать…

Но что-то меня остановило в последний момент, когда я все ниже и ниже перевешивалась через перила…

И я вернулась домой, вспомнив по дороге, кому можно позвонить в любое время суток. Да! Это моя родная бабушка Оля. И дедушка… Я пошла к ним всего лишь пообедать, а они оставили меня насовсем:

— Хватит тебе жить одной в квартире. Ты губишь себя день ото дня. В кого ты превратилась, Алиса? Страшно на тебя взглянуть. Скоро тень перестанешь отбрасывать солнечным днем. Оставайся. Хоть отъешься… Только давай с тобой договоримся сразу: ты не будешь больше ездить по клубам и потреблять наркотики.

Если бы они меня не приютили, я сдохла бы в этот же день где-то под забором, или просто не проснулась от фенозепама.

Слабость во всем теле была ужасающая. Каждым движением я превозмогала не только апатию, но и дикую ломоту в суставах. Но это не было ломкой от наркотиков, которую к тому времени я наблюдала не раз, поэтому могла отличить. Со мной творилось что-то другое: меня часто стало бросать то в жар, то в холод, безобразно увеличились лимфатические узлы.

Я подумала сначала, что подхватила какую-нибудь неприличную болячку, но сдала платно анализы — ничего не обнаружилось, да к тому же — я давно пользуюсь «презиками». Хотя пару-тройку месяцев назад встречалась в Москве с Яриком, Ярославом, ласковым и нежным мажориком, платившим за наши удовольствия в клубах. Он меня уговорил спать без резинок, потому что от наркоты и страшной худобы у меня давно пропали женские дела. Собственно, поэтому я и побежала проверяться к гинекологу на венерический букет, но обнаружилось другое: я залетела в очередной раз! Черт! Черт! Черт!!!

Я пожаловалась матери на странное недомогание, на ломоту, на увеличенные лимфатические узлы, не упоминая о беременности — с этим я разберусь как-нибудь сама, срубив с Ярика бабло на платную клинику, — но мать не восприняла мои жалобы всерьез. Думала, что я простужаюсь часто, поэтому температура постоянно и держится.

Пообещав бабушке и дедушке все, что угодно, в том числе: не ездить по клубам и не потреблять наркоту, я хотела только одного — остаться у них жить, потому что с некоторых пор боялась умереть одна в квартире, где меня найдут соседи снизу по запаху от разложившегося трупа. Мне иногда даже снился собственный труп, по которому ползают червяки-опарыши и жрут меня. Я в ужасе просыпалась вся в поту.

Некоторое время я честно придерживалась данных обещаний, пока на бабушкиных пирогах и борщах ни отъелась до того, что чуть окрепла. А потом наступило лето. Бабушка с дедушкой уехали жить на дачу, не настаивая на моем присутствии в маленьком дачном домишке с удобствами на улице, а значит — ослабили контроль надо мной. Тут меня и выцепила на улице около бабушкиного дома Элька Григ, караулившая меня, оказывается, не один день. И все закрутилось по новой…

…Я сделала четвертый криминальный аборт на поздних сроках в дорогущей платной клинике, куда меня определил душка Ярик, потому что точно знала: при постоянных возлияниях спиртным вкупе с наркотой — рожу неизвестно кого. По крайне мере человеком это нечто нельзя будет назвать. А когда сдавала анализы перед абортом…

… У МЕНЯ ОБНАРУЖИЛИ ВИЧ!

А вместе с ним гепатит В и гепатит С. Сколько мне осталось жить? Год? Неделю? День?

Никто не давал вразумительного ответа. Или Бог надо мной сжалился и послал смерть, которую я так часто звала на помощь, чтобы прекратить свое никчемное существование?

Только теперь нужно об этом букете заболеваний как-то сообщить чистоплюю Ярику, большому любителю покувыркаться на кипенно-белых простынях в дорогущих отелях, не предохраняясь. Вот теперь и огреб, придурок, по полной программе! Не покончит ли сладенький мальчик с собой после услышанного? Или его богатенькие родаки отстрелят меня, получив результаты его анализов. Не сами, конечно, — киллера наймут для грязной работенки. Ну и прекрасненько! От пули — легкая смерть.

И я сообщила «радостную» весть Ярику по телефону… На тет-атет не решилась. Хорошо, что он был далеко от меня, а то бы придушил на месте.

2005 год

(Из дневника Алисы)

 

Глава 11

Пришла беда — отворяй ворота!

В то лето у Алисы был странно-дебильный вид, будто постоянно находится под наркотой, хотя жить у бабушки с дедушкой она осталась с условием, что перестанет потреблять эту дрянь. Наверное, виной тому все же наркотики. Я в этом вопросе слабо разбираюсь до сих пор. На руках у Алисы никаких следов от уколов, — я проверяла. К тому же, мне теперь известно, что и другой дури предостаточно, чтобы словить кайф. Прошлось вникать.

Ее друзья, а вернее — темные знакомые, меня избегали. Даже если кто-то подвозил Алису до нашей дачи, то высаживал из легковушки вдалеке, чтобы я не успела подойти и поздороваться. Казалось — они скрывались от меня. Или боялись, что я прочту их черные мысли?

Алиса жаловалась на невероятную слабость. Все лето у нее держалась температура выше 37 градусов по Цельсию. Но я и предположить не могла, что у нее обнаружат ВИЧ, поэтому успокаивала дочь, что она просто подхватила простуду, пичкала ее таблетками и медом.

Но если совсем уж честно: одна лишь мысль о страшной неизлечимой болезни приводила меня в шок. И я гнала ее от себя поганой метлой. А у вас разве возникла бы другая реакция? Это хуже любых постыдных венерических болячек, которые хотя бы излечимы. Чуть-чуть позора в кабинете венеролога — и все. И хуже онкологии, о которой можно говорить вслух и получать сочувствие в ответ.

Но ВИЧ!!!

О том, что у Алисы обнаружили вирус иммунодефицита и букет гепатитов, она сразу не рассказала, а ведь я ее приглашала иногда к себе на дачу с ночевкой. Мы всем семейством выехали из душной Москвы на лето с пятилетним Ромкой и полуторагодовалой Аленкой. Благо — наш загородный дом довольно вместительный и комнат предостаточно. В том числе и гостевых. Няню тоже взяли с собой, иначе с двумя маленькими детишками мне было не справиться, ведь муж Игорь ездил ежедневно на работу в Москву по нескончаемым многокилометровым пробкам.

Он не оставался ночевать в пустующей московской квартире в будние дни, чтобы не тратить много времени на дорогу, потому что хотел ночи проводить со мной, с любимой женщиной. Несмотря на шестилетний брак и двоих маленьких деток, требующих постоянного внимания, наша взаимная любовь только крепла. Я и не настаивала на раздельном проживании в летний цейтнот, ведь моя мудрая бабушка твердила, пока была жива: «Супруги должны спать в одной постели, чтобы любовь не пропадала, и чтобы жить долгие годы». Тогда я эти слова не воспринимала за истину, но теперь согласилась безоговорочно.

Когда я узнала об Алискином букете заболеваний — чуть ее не прибила! Хорошо хоть она сказала мне на ушко, а не вслух при няне, которая сразу бы уволилась. И что бы я тогда без нее делала в загородном доме?

У меня же волосы встали дыбом от этого известия. Я знала понаслышке, что ВИЧ не передается бытовым путем, но гепатиты! Это ведь очень заразно! К тому же, гепатит С, кажется, сам по себе приводит к смерти и плохо поддается лечению или не лечится вообще, — я не вникала раньше. Нужно освежить память, побродив по интернету не только по соцсетям, но и по официальным медицинским сайтам. А Алиска ведь ела с нами за одним столом! Я даже не за себя испугалась, а за детей. А еще — за моих родителей, которые жили под одной крышей с этой наркоманкой.

Пришлось тайно сдать анализы на гепатиты и ВИЧ мне и родителям. Няне мы так и не проговорились, потому что она с Алисой практически не контактировала, а у нас все оказалось нормально.

Сложнее всего мне дался разговор с Игорем. Муж сразу поставил жесткое ограничение в посещении Алисой нашей дачи. Вернее — запретил ей бывать вовсе. Я с этим согласилась. О вложении немыслимых сумм на лечение ВИЧа не было и речи.

— Пусть встает официальным путем на учет, — сказал Игорь, — И получает бесплатные лечебные препараты по медицинской страховке. Если бы ее заразили случайно в больнице… Помнишь, как прокатилась волна ВИЧ-инфицирования в детских медучреждениях несколько лет назад, в отсутствие разовых шприцов? Ни в чем не повинных детишек заразили. Потом оказалось, что и от переливаний крови можно заразиться ВИЧом, а не только от уколов… Если бы с твоей дочерью произошла подобная трагическая случайность, врачебная ошибка, а она была бы нормальным человеком: училась, работала, — тогда я бы стал ей активно помогать, а так… Сама виновата. Не обижайся, Татьяна, но я в этом принимать участие не буду.

Его вполне можно понять, ведь Алиска и так нам нервы потрепала изрядно. К тому же Игорь всегда был прижимист в деньгах, в чем я супруга никогда не упрекала, поскольку знала, как тяжело они достаются. Ведь мой муж не родился с золотой ложкой во рту, а всего добивался в жизни сам. Да и я привыкла экономить, не разбрасываясь ненужными тратами.

У мужа были далеко идущие планы по расширению бизнеса, по переустройству дачи, он оказывал материальную помощь своим и моим родителям, а наши собственные затраты на малышей, няню…

Короче, я давно не строила никаких воздушных замков, а помощь не желающей нигде работать Алисе ограничивала разрешением сдавать в аренду ее квартиру, пока она жила у бабушки с дедушкой. Теперь наши траты увеличивались на лечение Алисы. Даже если воспользоваться официальными каналами, поддерживающие здоровье лекарства придется покупать за свой счет. А стоматологическое лечение мигом переместилось из бюджетной сферы, где ВИЧ-инфицированным отказывали в лечение, в дорогие платные клиники.

Я по крупицам находила разрозненную информацию о заболевании, вчитываясь в каждую статью, в каждый проспект: «ВИЧ — вирус, поражающий иммунную систему. Заболевание может длительное время протекать бессимптомно. С заражения ВИЧем до развития СПИДа проходит в среднем около десяти лет. Не передается через слюну, объятия, насекомых. Группы риска: наркоманы, пользующиеся одним шприцом, беспорядочные и нетрадиционные половые связи, переливание крови. Женщины заражаются в три раза чаще…»

Вот, пожалуй, и все, что удалось нарыть по горячим следам. А дальше — тишина и замалчивание, ведь пациенты, прознав о ВИЧ-диагнозе, никому ничего не рассказывали: боялись оказаться в роли прокаженных и выселенных на просторы Сибири, с запретом посещать населенные пункты. И такие варианты всерьез рассматривались некоторыми государственными деятелями, убежденными в том, что ЭТО их лично никогда не коснется, как бы дико не звучали данные речи с высоких трибун.

Другим источником скудной информации стали единичные телепередачи, проскальзывающие на второстепенных каналах глубокой ночью. На центральном телевидении неудобную темочку в эфир не запускали, как будто ее не существовало вовсе. Хотя из конфиденциальных источников становилось ясно, что во многих странах, в том числе и в некоторых областях России, порог пандемии ВИЧ давно перейден.

Начитавшись и наслушавшись о заболеваниях дочери, я сразу же предложила своим родителям переселить Алиску в ее квартиру обратно, но мой папа категорически отказался:

— Алисе нельзя сейчас оставаться одной, потому что она с собой может что-то нехорошее сделать. И вообще — нельзя оставлять человека в беде, а особенно, если этот человек — родной.

Вот такую тираду я выслушала в ответ на проявленную заботу: ты — плохая, а мы — хорошие. Не в Москву же мне Алису с собой тащить к двум маленьким детям! И к Игорю! Они-то в чем виноваты?

К тому же, ненависть дочери ко мне никуда не делась, а с рождением малышей — только усилилась. Я не могла находиться рядом со старшей дочерью несколько часов к ряду, потому что мы начинали неистово ругаться.

Она вспоминала все обиды с собственного рождения по сей день, забывая все хорошее, что делалось для нее мной, и нагромождая бесконечные домыслы, которые в ее устах звучали действительно ужасающе. Но я-то не считала себя виновной в ее бедах! Поэтому мне приходилось следить, чтобы наши личные разборки с Алиской никто посторонний не слышал.

А парировать приходилось жестко, отражая постоянные нападки ненавидящей дочери. Не молча же выслушивать весь этот бред, в конце-то концов! Так мы пикировались каждый раз до полного раздрая, после чего я не хотела ее видеть месяц, а то и два, а потом, по настоянию родителей, делала вид, что ничего не произошло. С каким трудом мне это давалось, знал бы кто!

Конечно, я думала день и ночь о том, где могла подцепить эту заразу. Я читала все о СПИДе и ВИЧе, что могла найти и пыталась проанализировать последние годы, собирая остатки прохудившихся от наркоты мозгов. И пришла к выводу, что заразил меня Игнат в 1999 году, который ЗНАЛ О БОЛЕЗНИ! Поэтому он и не дал мне тогда воспользоваться готовым шприцом с героином, когда я закрылась в ванной, вынуждая его собственным примером прекратить колоться. А он выбил дверь и отнял шприц.

Или еще хуже: мы все были ВИЧ-инфицированы раньше, в той фабричной компашке неудачниц, в которую сколотились после окончания школы до моего знакомства с Игнатом. В отвязной компашке с Инкой Бахметьевой в 1998-м. Ведь мы беззаботно пользовались одним героиновым шприцом на всех, потому что разовых не существовало. Или существовало? Но зачем тратиться на инсулинки, если вот он — многоразовый, который никто не удосуживался даже толком прокипятить. Не думали мы ни о чем подобном! Жили одним днем, как бабочки-однодневки. А завтра — хоть потоп!

Перечитала свои предыдущие записи, касающиеся этого времени…

Ну, да. Конечно. Именно из-за ВИЧа Игнат сгорел за полгода, покончив с собой передозом. А я-то, дура романтическая, мучилась угрызениями совести! Никакой моей вины в его смерти нет! Не я его толкнула к последней черте, как считала многие годы, не желая увидеть Игната перед смертью — скелет обтянутый кожей, — и встречаясь с Шивой, от которого не могла отделаться по собственной воле. Скорее всего, это мой любимый виноват, что я заразилась. ОН. Ведь я только недавно читала в интернете, что женщины от мужчин заражаются чаще в три раза.

Или все же Инкина компашка виновата? Придется провести маленькое расследование в духе Шерлока Холмса. Правда, на роль Холмса я не претендую, поскольку не потяну, скорее — на роль доктора Ватсона. Я решила начать с Жанки и Янки, входивших в нашу разбитную компашку тех лет.

Жилище двух сестер представляло и десять лет назад безрадостное зрелище: двухэтажный насыпной барак времен нашествия Колчака с прогнившими деревянными полами и ступенями, по которым ходить-то страшно. Того и гляди — свернешься вниз! А крысы шныряли по углам даже днем. И настоящего звонка их дверь никогда не знала. Мы долбились в нее ногами, чтобы Жанка с Янкой вышли гулять.

Я сейчас, балансируя на гнилушках, с трудом пробралась наверх, но стук в дверь ничего не дал. Хорошо хоть соседка с первого этажа оказалась на месте. От нее я и узнала, что девки давно тут не живут, и разыскивать их бесполезно.

— Схинули, пошитай как с ход, — прошамкала сквозь отсутствующие передние зубы соседка. — Можа и бывають кода, но я давно их не встрешала…

А вот тихушницу Инку, с которой не виделась сто лет, я застала дома по старому адресу, известному со школы… Тогда и выяснилось, что ОНА ТОЖЕ БОЛЬНА. Я как-то не сильно расстроилась: не все ли равно, кто из моих знакомых болен, а кто — нет! Главное, что я сама больна неизлечимой болячкой. Но, кстати, живет Инка гражданским браком с таким же инфицированным мужем, и у них имеется ребеночек, НЕ больной ВИЧем! И работает Инка в какой-то крутой конторе.

Не все так плохо, как я думала до этого знаменательного визита.  С ВИЧ можно, оказывается, жить!

После озвучивания диагноза ближайшим родственникам — на что я решилась не сразу, опасаясь, что меня выгонят умирать куда-нибудь с глаз долой, — я сдала квартиру Карену и переехала к бабушке Оле окончательно. А то иногда оставалась ночевать в «конуре», как я называла свое замызганное жилище.

Вы думаете, что мои похождения на этом закончились? Ничуть не бывало! Я не сказала о ВИЧе никому из своего окружения, тем более Эльке Григ, чтобы информация с ее легкой руки, а точнее — с поганого языка, не просочилась во все инстанции нашего города, похожего на большую деревню, и от меня не отвернулись бы знакомые, как от прокаженной. Чего греха таить: сама раньше шарахалась, когда узнавала подобную информацию о ком-то. А так я продолжала зажигать по клубешникам, ничуть не заботясь о здоровье.

ЧТО О НЕМ ЗАБОТИТЬСЯ, ЕСЛИ ЕГО НЕТ, И НИКОГДА УЖЕ НЕ БУДЕТ.

Конечно, если бы я сдала квартиру кому-нибудь еще, а не Карену с Денисом, было бы лучше, и о наркоте, возможно, я бы забыла, но когда нет мозга, то приходится доверять первому попавшемуся прохиндею. Кроме того, я сдала ее, как считала, своим и за меньшую плату с условием, что смогу бывать там, когда захочу.

Однажды я решила зайти к себе на квартиру и посмотреть, чем там парни занимаются в свободное от клубешников и потребления наркоты время. Не с бабами ли в моей койке кувыркаются? Почему-то в отноше-

нии Карена это меня задевало, хотя мы с ним никогда совместную жизнь серьезно не планировали.

Но сейчас я увидела нечто иное: посередине большой комнаты стоял странный разобранный шкаф с ящиками. Я позвонила Денису, потому что номер Карена был недоступен.

— Ден, что за дела? Я сейчас стою в своей квартире и смотрю на какой-то шкаф? Это что?

— Лис, если он тебя напрягает — мы уберем… Но деньги же тебе исправно платим за квартиру. Просто эту мебелишку некуда ставить. Я у тебя и сгрузил. Это временно. Можно — еще постоит?

Ничего не заподозрив плохого, я согласилась. Захожу через месяц: стоит тот же самый шкаф, только уже собранный, внутри обклеенный фольгой. И в этих ящиках растет… Угадайте с трех раз — ЧТО? Да-да! Она самая, ГИДРОПОНИКА! Вонючая травка с шишечками. И воняет так, что уже чувствуется в подъезде.

Я не знала, как поступают в таких случаях, и решила ничего не делать, поразмыслив на досуге, что с мужиков могу и больше бабок срубить за аренду. Карен с Денисом уже не просто квартиросъемщики, а — бери рангом выше! — фермеры. Чтоб их перевернуло! Втянули меня черт знает во что по самые гланды!

Матери, конечно, я и словом не обмолвилась о травке, но полквартиры по документам — ее, и если поднимется буча с вызовом ментов — ей тоже достанется. Хотя, вероятнее такой расклад: если соседи учуют запашок, то поеду я одна далеко и надолго. Например, за государственный счет — в Магадан. Или ВИЧ-инфицированных в тюрьму не сажают?

Карен в очередной раз нашел, как меня использовать в своих корыстных целях: не удалось заложить МОЮ квартиру под ЕГО кредит, так хоть травку повыращивать на моей территории.

Мы продолжали с ним встречаться иногда, поэтому пришлось рассказать Карену о ВИЧе. Не знала, как он среагирует: наорет или прибьет? Так он как будто и не расстроился вовсе, а принес мне спустя неделю справку-оправдание, что у него, дескать, этого заболевания нет. Типа — не я тебя заразил. Странно, что он никуда не сбежал после моего чистосердечного признания, и мы продолжали изредка спать вместе. Может, чтобы я квартплату не повысила?

Или уж больно удобное местоположение у моей жилплощади на центральном проспекте с персональным потайным выходом? Последнее особенно важно при производстве травки. А у меня — все удобства! Можно просто прошмыгнуть на улицу в конце дома, а можно, открыв дверь на чердак в моем подъезде, захлопнуть за собой дверь так, что никто и не догадается, куда ты делся, потому что навесной замок, накинутый вхолостую, создает вид, что дверь закрыта снаружи.

Я лично усовершенствовала отходные пути, и петли машинным маслом смазала. Они теперь открывались беззвучно. Своим тайным ходом я поделилась с Кареном давно, еще до его аренды. Может, поэтому он и захотел снять мою квартиру. Показала я ему и где в электрощитке лежит ключ от чердака. Типа — похвастала, какая я крутая! Взяла только клятву, что он никому не расскажет, позабыв умное восточную мудрость: «Что знают двое — знают все».

А насчет его липовой справки об отсутствии ВИЧа… Только некоторое время спустя я догадалась, что его родной брат-мент по своим каналам мог раздобыть любую справочку с печатью.

Но потом мы окончательно разругались с Кареном на почве дележа заработанных парнями на гидропонике денег, и я выкинула квартиросъемщиков вместе с их замечательным шкафом взашей.

А что? Пусть наваром делятся, раз мою квартиру испоганили! Я полгода окна открытые держала, чтобы выветрился запах.

2006 год

(Из дневника Алисы)

Фактически, весь удар Алискиных заболеваний мои родители приняли на себя, оставив ее жить в своей квартире. Я лишь возила Алису на машине в московскую областную клинику (МОНИАК), ведь она уже с трудом передвигалась, а поездки в общественном транспорте вызывали у нее бурную истерику то ли от слабости, то ли от расшатавшихся вконец нервов. В клинике ее поставили на учет, как ВИЧ-инфицирован-ную.

Когда я приехала с Алисой туда впервые, то ужаснулась: наркоманов и явных проституток оказалось не больше пятнадцати-двадцати процентов, а остальные — вполне нормальные внешне граждане. Обычные, как мы с вами! Это шокировало, ведь раньше я была уверена, что ВИЧом заболевает только определенная группа населения, отбросы общества, а здесь я увидела огромное число беременных молодых женщин, которые узнали о своем неизлечимом заболевании, когда сдавали анализы при постановке на учет в гинекологии. Ужас!

С Алисиным гепатитом В справились быстро, а вот с гепатитом С бороться не стали, и никаких сведений об основном заболевании не давали. Но я и сама сообразила, что наличие гепатита С, разрушающего печень, уменьшает продолжительность жизни дочери в разы. Врачи в МОНИАК, с которыми я пыталась общаться, чтобы хоть что-то выяснить, отделывались общими фразами. Они говорили, что терапию ВИЧа необходимо назначать, когда некий показатель станет меньше 200. А пока такой необходимости нет. Упреждающего лечения не существует. Это сразу навело на подозрение, что бесплатное медикаментозное лечение дает большое количество побочных эффектов, как химиотерапия, например.

А может, иностранные фармацевтические компании отрабатывают на русских пациентах новые лекарства против чумы 21 века? Или врачуют списанными препаратами, которыми сами давно не пользуются, чтобы отбить вложенные средства? Таких глобальных вопросов никто не ждал и не собирался на них отвечать. Меня просто попросили на выход. Пока что без рукоприкладства. И то — спасибо.

Этим летом бабушка Оля, чтобы занять меня чем-нибудь приличным, принесла оторванное на двери подъезда объявление о наборе в колледж, бюджетной группы учащихся на специальность: художник по костюму. Еще и стипендию платить обещают. Ни до, ни после таких наборов не было. Как для меня старались. Сбылась мечта идиотки! Я сдала документы и стала прилежно ходить на занятия, потому что учеба располагалась в пяти шагах от теперешнего моего места жительства. Я была старше других студенток почти на десять лет, но это не останавливало.

У меня появились подружки из иного круга, не клубешно-наркоманского. Особенно мы сдружились с Кристиной, которая имела далеко идущие планы. Ее мать давно обшивала заказчиц на дому, обеспечивая себя и дочь, а теперь, когда Кристина сама обзавелась сыном от местного женатого братка, пришел ее черед перенять профессию.

Только она не хотела обслуживать частных клиенток, как ее мать, потому что не могла ни перед кем прогибаться в силу своего характера, а мечтала работать напрямую с бутиками, пошивая целиком размерный ряд по привезенным из-за границы образцам. Это — высший пилотаж! Востребованность в таких высококлассных специалистах, как Кристина, резко возросла, потому что владельцы магазинов давно смекнули: зачем тратить огромные деньги на привоз настоящих фирменных товаров, если можно торговать подделками, пошитыми прямо здесь, на месте.

У моей новой подруги и предварительная договоренность с одной бизнесвумен имелась. Только вещи нужно производить на таком высокопрофессиональном уровне, чтобы подделку никто, или почти никто, не мог отличить от оригинала при тщательном осмотре. Для этого Кристина и поступила в колледж.

За старательность в учебе меня привечала наша классная руководительница Алла Юльевна, подкидывающая мне по доброте душевной кое-какую мелкую работенку-подработку. Как же мне нравится шить! Почему мне мать запрещала учиться на модельера? Может, со мной ничего бы не случилось, если бы я любимым делом занималась.

Карен, с которым мы серьезно разругались, перестал мне звонить после того, как я их с Денисом вытурила из квартиры. Типа обиделся. Конечно! Я ведь его левого заработка лишила на той самой гидропонике, да еще пригрозила, что сдам в отдел по борьбе с наркотиками. А с него, как с гуся вода:

— Сдавай, — говорит, — сколько хочешь. У меня в ментуре все схвачено.

Он и раньше так говорил, хвастая не только передо мной, но и перед всеми Григовскими знакомыми. Больше-то хвастать нечем голозадому нарику! Но стало понятно, о чем речь, только когда на моем горизонте вырисовался его родной брат Артур Бабаян, работавший в милиции в звании майора. Вот так! Ни больше — ни меньше! Майор, черт побери!

Внешне он был страшнее атомной войны но, как известно: на войне все средства хороши. Не мне теперь выкобениваться. То, что я стала спать с братом Карена — моя маленькая месть ему лично. Или большая? Плевать, как Артур выглядит, ведь месть — это блюдо, которое подают холодным. Без эмоций и жарких чувств.

Артур тоже знал о моем заболевании, и это тоже — вот удивительно! — не останавливало его на пороге моей спальни. Правда после подтвержденного диагноза я стала в обязательном порядке пользоваться средствами защиты, чтобы не угодить в тюрягу за распространение смертоносного заболевания. Но абсолютное спокойствие относительно моей болезни и полное ее игнорирование Кареном и Артуром меня не то, чтобы пугало, а скорее — озадачивало: все они, что ли, ВИЧ-инфициро-ванные?

…Но тут мой вичевой показатель, измеряемый по анализу крови каждые три месяца, опустился ниже допустимой нормы в 200 единиц, и в клинике мне выдали специальное лекарство. Через месяц мне стало значительно лучше, но в голове гуляло постоянно какое-то возбужденное веселье. После того, как я еле ноги волочила, нынешнее улучшение я восприняла слишком рьяно, решив, что теперь мне — море по колено.

2006 год

(Из дневника Алисы)

В народе говорят, что беда не приходит одна. Так оно и есть. Не успела я переварить известие, что моя старшая дочь неминуемо скоро умрет не от наркотиков, так от неизлечимого заболевания, как родители срочно вызвали меня к себе в Подмосковье и сообщили, что у мамы обнаружили онкологию.

Хорошо, что у меня есть маленькие дети, Ромик с Аленкой, которые не дают впадать в уныние, как известно, один из тяжких грехов. Просто мне стало некогда унывать. В перерывах между поездками с Алисой в московскую клинику, где ее лечили от ВИЧа, мне пришлось теперь часто бывать и в Балашихе, куда отправляют на операции онкобольных из Подмосковья. Туда положили мою маму.

О Каширке речь не заходила, ведь цены там непомерные даже для нас. Что толку платить за одноместную палату, если выживаемость в дорогой клинике среди прооперированных пациентов одинаковая, а то и хуже? Это объяснялось легко: у онкохирургов в обычной больнице «рука набита» до автоматизма из-за большого количества проводимых операций.

Известно, что даже в бюджетных больницах рак бесплатно не лечится — за все взимают «покарманную» плату, ту, что кладешь в карман медперсоналу: за каждый сделанный укол, за каждую поставленную капельницу, и хирургу за операцию — само собой, и нянечке за каждое вынесенное судно. Что я еще упустила? Наверняка еще что-то. Бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Не правда ли? А скудные больничные пайки вообще малосъедобны, так что приходилось возить маме еду. И все бы ладно, не жалко денег, если бы на пользу, если бы для выздоровления, но…

Но после маминой операции хирург сообщил, что у мамы ЧЕТВЕРТАЯ СТАДИЯ РАКА! Последняя стадия, если кто не знает. Причем нас с папой оптимистично уверяли перед операцией, что ни о какой четвертой стадии речь не идет, что положение вовсе не безнадежное, что вырежут не такой уж необходимый для жизни орган, и ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО…

С мамой судьба обошлась по наихудшему варианту. От этого известия я пребывала в таком шоке, что не поняла в момент разговора с хирургом, что стадия четвертая. Как будто меня временно переклинило, чтобы не нанести больший урон психике от навалившейся трагедии. Слово «четвертая» я переваривала дома, в объятиях любимого супруга. Уверяю вас — это значительно легче.

В онкобольнице города Балашиха с врачом разговаривала я, а значит, приняла первый удар судьбы на себя. Как сказать об этом папе? КАК СКАЗАТЬ, ЧТО ЛЮБИМОМУ ЧЕЛОВЕКУ ОСТАЛАСЬ ЖИТЬ…

— А сколько осталось? — озвучила я вопрос онкохирургу.

Он мне ответил очень расплывчато, уходя от прямого ответа, и пряча глаза:

— Всякое бывает… Зависит от пациента и от веры в счастливое исцеление. Чудеса случаются. Молитесь…

Но я-то знаю, что мои родители атеисты — так воспитаны в советское время, — и ходить в церковь не будут. Осталось за них молиться мне. Хорошо хоть маму крестили в пятилетнем возрасте. Может, Бог услышит мою молитву о ней?

О четвертой стадии я не сказала ни маме, ни папе, вынашивая в себе эту тайну, как мину замедленного действия… После каждого посещения онкобольницы я заезжала по дороге домой в церковь, где крестили моих детей, чтобы очиститься от негатива, который успевала нахватать в отделении онкологии, ведь многие тяжелобольные люди подспудно завидуют здоровым.

Я молилась за маму и за Алису, ставила свечи за всех нас, набирала святой воды, а потом возвращалась домой в Москву. Не хотелось ни есть, ни пить, а только обнимать моих любимых Рому, Алену, Игоря, чтобы почувствовать их родное тепло. Какое счастье, что они есть!

Но ближайшие родственники обвинили в маминой онкологии не только Алису, которая выматывала нервы бабушки и дедушки своим неадекватным поведением последние годы, но и меня. Даже стали сторониться и — о, ужас! — игнорировать. Своего рода «бойкот». Это подкашивало не меньше самой трагедии. Вместо того, чтобы сплотиться в едином порыве и вытаскивать из беды мою маму, родственники нашли повод для дрязг. Как же это отвратительно! Они осудили меня за то, что я не оградила папу и маму от наркоманки Алисы. Наверное, доля моей вины в этом есть, но Я ТОЖЕ ХОЧУ ЖИТЬ!

Разве моим родителям было лучше, если бы Игорь меня в свое время не спас, почти насильно забрав в Москву и поместив в военный госпиталь? Если бы не он — я умерла бы от нервного истощения, в котором находилась долгие годы из-за выкрутасов старшей дочери. Или лучше бы меня зарезали Алискины нарики за очередную дозу? И тогда бы живучая, как дворовая кошка, Алиска все равно повисла бы на моих родителях. Только это произошло бы без меня и без моих младших детей, которые бы не родились. Легко голословно обвинять, не примерив на себя чужую шкуру.

Кстати, недавно напала на статью, в которой говорилось, что такой живучестью, как у моей старшей дочери, обладают — кто бы вы думали? — шизофреники. Выходит, что полученное при рождении заболевание продлевает Алиске жизнь…

30 октября я не забуду никогда: это был Хэллоуин по-русски. Мы с Кристиной отправились с веселой компанией в крутой клубешник отметить это событие. Я специально сшила шикарный костюм паучихи — «Черная вдова». Мы с девчонками из колледжа, размалевали свои милые мордашки так, что макияжем это сложно назвать, скорее — театральный грим.

Короче, во время празднования я сорвалась с катушек и напилась: один литр рома с кока-колой, а потом, с утра, еще и водочки дома накатила, запивая ей противовирусные препараты, выписанные от ВИЧа. И что это меня переклинило?

Вы думаете, что я сдохла? Я готова отдать… Не знаю, чего готова, но после такой интоксикации умерло бы человек сто. Я имею в виду, что на сто человек хватило бы дозы того алкогольно-медикаментозного коктейля, который я вылакала.

Они, но не я!

В общем, когда я доковыляла-доползла до городской больницы и сделала экспресс-анализ, уровень гемоглобина у меня был 30 (!!!), при минимальной норме 120. Пациент скорее мертв, чем жив. Никто без предварительной записи в поликлинике принимать меня не собирался, хотя я и попыталась прорваться к участковому терапевту, госпитализировать — тоже, ведь в приемный покой я пойти не рискнула: была пьяна в стельку. Приползла обратно домой — как только сил хватило? — и свалилась замертво.

Бабушка лежала в онкобольнице в Балашихе на облучении, а дедушка увидел, в каком я состоянии, и очень испугался, что я вот-вот коньки отброшу. Пришлось ему под занавес развеселого праздничка Хэллоуина вызывать скорую помощь, которая меня в коматозном состоянии доставила в инфекционное отделение для ВИЧ-инфицированных, открытое в нашем городе недавно.

Как я осталась жива? Даже врачи охреневают.

Мне на всю жизнь запомнился тот поздний вечер, когда половина моего тела уже окоченела, как будто ее замуровали в холодный бетон. И эта бетонная масса с каждой секундой отвоевывала у еще живой плоти сантиметр за сантиметром. Я с ужасом ждала, что сейчас отойду в мир иной.

Дотянулась с превеликим трудом до сотового телефона и в истерике позвонила маме в Москву. Но она не могла приехать, потому что маленьких детей, на ночь глядя, было не с кем оставить. Тем более, что дорога в Подмосковье даже по пустынным ночным улицам заняла бы не менее часа, за который я многократно бы скопытилась.

Понимая, что помощи из Москвы не дождусь, а докричаться в полупустом отделении ни до кого не смогу — нет голоса, бросаюсь с кровати на пол и ползу в коридор при помощи одной руки и одной ноги, ведь половина тела уже не двигается…

Дежурная медсестра, которая устраивалась на ночлег около сестринского поста к счастью, заметила меня, теряющую последнюю способность двигаться. Она меня уложила обратно в постель, с кем-то созвонилась, чтобы посоветоваться, а потом уколола жесткой наркотой. Уж мне ли не отличить наркотики от действия других препаратов?! И мне вдруг стало тепло и спокойно…

Через неделю поставили диагноз — невропатия, которая была настолько сильной, что казалось: меня постоянно жгут на костре. Мне и снилась в эти дни исключительно Жанна д`Арк, которую сначала готовят к сожжению, а потом сжигают живьем на площади. Из каких глубин моей памяти выискалась хрестоматийно известная всему миру француженка?

А после алкогольно-медикаментозного коктейля на Хэллоуин противовирусные препараты, выписанные в московской клинике, я принимать не смогла. Они стали для меня настоящим ядом. «Но об этом я подумаю завтра», — сказала я заодно с американской героиней Скарлетт О`Хара. Почему бы и про нее не вспомнить после американского праздника?

Чем я занималась в больнице, пока лечилась? А ничем. Звонила всем подряд, без разбора, чтобы потрепаться. Позвонила и Пашке Лучанову. Ведь только он, сердобольный наш, со мной не отказался поговорить после той ночи в ментовке, когда я всех случайно подставила. Позвонила я ему, значит, а отреагировал он на мой звонок странно, неожиданно припечатав мне в лоб:

— А Карен твой женится!

Я не показала виду, что расстроилась, а сказала в ответ первое, что пришло в голову:

— Прекрасно! Я тоже выхожу замуж! — вот уж сказала, так сказала. Спасибо, Пашка-друг, за хорошую новость. Да еще так вовремя! Лучшего момента просто не нашлось!

Люди жестоки не потому, что сволочи, а потому что тупы.

И вдруг эта ситуация высветилась для меня с другой стороны. Временное просветление, что ли, нашло? Или перелитая чужая кровь прочистила давно отъехавшие собственные мозги?

Давай, давай, бесись, Пашка-придурок-дешевка! Да, я всегда была красоткой! А тебе не досталась, вот тебя и клинит сейчас. Поэтому ты, чтобы причинить мне, кроме физической, еще и душевную боль, сказал:

«Карен женится». Кто тебя, спрашивается, за язык тянул, когда я лежу в больнице и с трудом с того света выкарабкиваюсь?

После известия о свадьбе я резко возненавидела всех! И Карена — в первую очередь. Что, ублюдки, я вам в жены не гожусь? Только побаловаться? Я раньше то и дело с кем-то встречалась, постоянно кто-то из мужиков был рядом, но ни с кем у меня ничего серьезного не сложилось, потому что я их вижу насквозь. Они продажны, мелочны, бухают, курят, колются, ревнуют на пустом месте, воруют и бьют… А еще — им, видите ли, надо детей рожать! Ага! Щаз!

Когда Карен через пару дней позвонил, я не хотела сначала брать трубку, а потом взяла, ни словом не обмолвившись о разговоре с Пашкой. Карен приехал ко мне в больницу вроде как навестить, и битый час доказывал с пеной у рта, что вовсе не на ком жениться не собирается, а Пашка Лучанов насочинил невесть что… Даже если это святая ложь, то ложь во спасение. Только неизвестно: во спасение меня или его.

Но механизм ненависти ко всему живому во мне Пашкой был запущен! Я ничего с собой не могла поделать!

Это испытание оказалось похлеще, чем выйти из комы. Я как будто розовые очки сняла. Неожиданно пришло осознание, что все то время, пока мы куролесили и «колесили», в смысле — жрали «колеса», надо мной все Григовские уроды ржали. А когда они ржали, Карен тихо хихикал в тряпочку, потому что всерьез меня никогда не воспринимал, а любимая его армянская мамашка втихаря невесточку невинную присматривала.

Ну уж — нет! Не дождетесь, пока я сдохну! Смотрите, суки! Я ЖИВАЯ! А вы кто?! Вы кто такие, чтобы осуждать меня за прошлые поступки? Вы вообще в зеркало себя видели? Вы — уроды! Уроды!

Ненависть была такая, что я каждую минуту представляла, как я их мочу из автомата длинными очередями. Вспомнила, как стреляла, когда мы вместе с коммерсантами ездили в Астрахань. Вспомнила, какая дикая была отдача, что на ногах удерживалась с трудом. Зря вы меня стрелять научили. Теперь вам всем не поздоровится. Если я и сдохну, то всех утяну за собой!

И я их мысленно мочила. И их самих. И их баб. Всех! Мне привиделось наяву, как по стенам разлетаются брызги крови и остатки одурманенных наркотой мозгов… И они, все эти уродские твари, захлебываются в собственной крови… Так быстро, что не успевают сказать мне последнее «прости».

НЕ-НА-ВИ-ЖУ-У-У!

…Господи! Не приведи меня снова к этому состоянию. Но жуткая ненависть заставила меня жить «вопреки». Вопреки законам физики, медицины, и еще бог знает чего.

ЖИТЬ, ЧТОБЫ МСТИТЬ! Я ВПЕРВЫЕ ЗАДУМАЛАСЬ О ТОМ, ЧТО НУЖНО СДАТЬ ВСЕХ НАРИКОВ, БАРЫГ, ВСЕ АДРЕСА НАРКОПРИТОНОВ, КОТОРЫЕ МНЕ ИЗВЕСТНЫ. ТОЛЬКО НЕ НАШИМ МЕНТАМ, А МОСКОВСКИМ, ЧТОБЫ ВСЕМ ЭТИМ ПОВЯЗАННЫМ С МЕСТНЫМИ МЕНТАМИ ТВАРЯМ БЫЛО НЕПОВАДНО. ЭТО И СТАНЕТ МОЕЙ МЕСТЬЮ ТОМУ ОБЩЕСТВУ НЕГОДЯЕВ И УБЛЮДКОВ, В КОТОРОМ Я ОКАЗАЛАСЬ ПО НЕДОМЫСЛИЮ.

После выхода из комы и перенесенной нечеловеческой боли я могу смотреть на них свысока. Они просто дети по сравнению со мной теперешней — что можно еще сказать? — ничего не знающие, и не стремящиеся что-то узнать в жизни, а думающие только о сиюминутной выгоде и о кайфе. Дети, которые не знают ни любви, ни заботы, ни ласки. Дети, обозленные на свою судьбу, на горькую долю, которая тяжким бременем свалилась на неокрепшие умы.

Мы всегда ищем вокруг виноватых, чтобы отвести собственные грехи: «Не мы виноваты — жизнь виновата!» Я об этом уже писала, так еще раз повторюсь. Так проще. Никто не хочет ни за что отвечать, а хотят вечного праздника.

2006 год

(Из дневника Алисы)

Сначала мне позвонил расстроенный папа из Подмосковья, который остался с Алисой один на один, пока мама проходила курс облучения в Балашихе. Он сообщил, что Алиса загремела в больницу по «скорой». А поздно вечером позвонила сама Алиска, которая кричала и визжала в трубку, что умирает, и что уже не чувствует своего тела…

Это было страшно!

Но не ночью же пускаться в дорогу! Тем более, что меня в отделение к дочери ночью никто не пропустит. Если вообще можно пройти в инфекционную больницу посторонним людям, в чем я сомневалась. Нашла по интернету номера телефонов отделения, но никто на мои звонки не ответил. Скорее всего, это номера начальства, которое глубокой ночью отдыхает дома.

На следующий день я поехала на своей машине в эту больницу, куда сложно добраться на общественном транспорте, потому что она находилась в удаленном пригороде. Номера телефонов отделения так и не отвечали, хотя я их набирала снова и снова. Да, и что бы мне сообщили по телефону? Ровным счетом — ничего! Пришлось прорываться к заведующей отделением.

Я застала ее в дверях, и попросила поговорить со мной. До сих пор не понимаю, почему она вела себя так, будто я ей миллион задолжала. Алиска осталась жива после этой страшной ночи! И это — главная хорошая новость! А дальше докторша начала мне втюхивать, что дочь нужно срочно переводить в специализированную платную клинику для ВИЧ-инфицированных в Москве, на Соколе. Только там, якобы, можно получить квалифицированное лечение.

— А откуда у меня деньги на платное лечение? — я так и ответила ей, прервав монолог о переводе в Москву.

Или заведующую отделением больше интересует, чтобы не портилась отчетность, ведь Алиска, судя по ее жуткому ночному звонку, действительно находилась между жизнью и смертью? А если обследование только началось, зачем нужен перевод в платную клинику? Или она хотела, чтобы я ей налом сейчас отстегнула? Но если начать платить с первого дня пребывания в стационаре, то потом вообще ничего бесплатного не дождешься. Только и будут доить. Уже проверено!

А заведующая отделением сыпала на мои конкретные вопросы какими-то немыслимыми медицинскими терминами, которые я не понимала, естественно переспрашивала, чем раздражала ее все больше, ведь она поняла без обиняков, что я не собираюсь ни переводить дочь в Москву, ни платить ей. И вообще — она довела меня до слез! Почти до истерики! Гадина!

Если бы тебе, тетка, порассказать, чего вытворяла Алиска, измываясь над нами эти годы… Как мне хотелось этой холодной медичке высказать наболевшее, но я видела, что это бесполезно. Да, и что говорить? Ты, чужая тетка, для себя решила: виновата нерадивая мамаша, которая бросила ребенка, пусть и великовозрастного, на произвол судьбы, а сама с богатым мужем как сыр в масле катается.

Или ушлая Алиска ей напела с три короба, как и всегда, как и всем, чтобы себя, прохиндейку, выгородить? Такая мысль тоже мелькнула. Моя старшая дочь очень любит изобразить из себя невинную жертву обстоятельств, овечку на заклании, будто все, что она натворила, произошло по вине кого угодно, только не ее самой. И это якобы вовсе не от потребления наркотиков. Такой она была всегда! Наркотики лишь добавили жару в уже полыхающую ненависть ко мне.

Я долго после разговора с заведующей отделением не могла успокоиться. Меня трясло, как в лихорадке, но я не стала унижаться оправданиями, чтобы разжалобить ее. Поняв, что никуда я Алису переводить не собираюсь, заведующая сказала, что переливания крови они берут на себя, но нужно срочно достать гаммоглобулин для капельниц, иначе вытащить пациентку не удастся. На курс нужно потратить около двадцати тысяч рублей. Позже я узнала, что они должны были это делать бесплатно. Ну да, Бог с ними! Дальше я пошла взглянуть на дочь.

Отделение открылось недавно, после ремонта здания, и выглядело современно. Палаты представляли собой запирающиеся боксы на двоих пациентов со всеми удобствами и процедурной комнатой внутри. На дверях зияли окошки, через которые можно передавать еду, не входя в помещение.

Мне разрешили войти в бокс, поскольку ВИЧ и гепатит С в быту не заразны. Алиса пока обитала одна, без соседей, и крепко спала под действием лекарств. Тяжело ей далась прошедшая ночь. Будить дочь я не стала, только ужаснулась зеленому цвету лица и впалым щекам, обрисовавшим скулы.

«В кого у нее скулы-то? Ни у меня, ни у бывшего мужа нет… Боже, о чем я думаю?! — тут же пронеслось в голове. — У меня дочь умирает, а я о каких-то скулах».

Но, видимо, моим мозгом поставлен очередной барьер чувствительности, чтобы пережить все: Алиса, мама… Потом опять — Алиса, мама… Какой организм выдержит?

Прямо из отделения позвонила двоюродному брату и попросила помочь привезти вещи в больницу, а то мне не дотащить. Купила тапки, халат, ведь дочь забирали по скорой в невменяемом состоянии, продукты, кое-какие мелочи, чтобы обустроить скудный больничный быт. Неизвестно, сколько придется лежать здесь Алисе. У папы взяла старый телевизор, предназначенный для дачи…

Когда привезла вещи через два часа в больницу, то застала дочь уже проснувшейся. Мой брат приехал со мной к Алисе, поставил телевизор на холодильник в углу, настроил антенну, помог повесить шторы. Палата перестала быть пугающе отталкивающей.

Алиса, хотя находилась в сознании, но изъяснялась какими-то рублеными фразами, будто бы слабо понимая, что происходит вокруг. Пришлось мне остаться еще на час, чтобы ее умыть, причесать, переодеть и накормить. А потом заехала к папе и помогла ему навести относительный порядок в квартире перед маминым приездом домой, потому что в Алискиной комнате творился жутчайший кавардак. Я уже хотела в сердцах мысленно обругать Алису, но вовремя остановилась, вспомнив, какой она предстала передо мной в больнице. Может, у нее не было сил на уборку?

«А на гребаный Хэллоуин у нее силы были?! Черт бы ее побрал со своей наркотой!» — тут же остановила я себя от жалостливых ноток.

Алиса пробыла в больнице три недели, в течение которых я металась между Москвой и Подмосковьем, подвозя еду, придумывая какие-то занятия для Алиски — чтение, вязание, разгадывание кроссвордов, чтобы отключить ее от черных суицидальных мыслей, которые проскальзывали в ее речах. Подсунула ей и проверенный на практике вариант сбрасывания нежелательного негатива: общую тетрадь и пару шариковых ручек, чтобы Алиса вела дневник. Когда ни с кем не хочешь делиться сокровенным, записывание тяжелых мыслей помогает выбросить их из головы. Я сама изредка этим приемом пользовалась до встречи с Игорем, а теперь так не делаю, потому что могу обсуждать с мужем любые темы.

(Только сейчас до меня дошло, что дневник Алисы, который я сейчас читаю-изучаю, и есть та тетрадь. Да-да! Именно она! Видимо, моя дочь решила записать свою историю с самого начала.)

Но вернемся в палату, где Алиса постепенно оживала. Она стала болезненно-разговорчивой и неожиданно пожаловалась мне, как ее подкосило известие, что друг Карен решил жениться на молоденькой армянке, выкинув Алису из собственной жизни, как отработанный материал. Я ее для видимости успокаивала, а сама думала: «Хоть одним нариком в окружении дочери меньше».

В больнице Карен появился всего раз или два, зато его брат Артур, по рассказам Алисы, зачастил: иногда тайно от заведующей и охраны умыкал ее из отделения, сажал в машину и отвозил в магазины или в городской парк погулять.

В соседнем боксе умерла одна из ВИЧ-инфицированных девушек, которая вроде бы пошла недавно на поправку…

Я сначала не видела выхода из того положения, в котором оказалась на больничной койке после развеселого праздничка Хэллоуина. Как вам танец мертвецов? Я и передвигалась с трудом, пока мне не сделали несколько переливаний крови, чтобы повысить гемоглобин. А потом мама еще и гаммоглобулин привезла. После недели капельниц появились силы, но мучила постоянная сухость во рту. Казалось — могу выпить пять литров воды кряду, но сколько бы я ни пила — сухость не проходила.

Потом соседка по палате, которая лежала в инфекции уже второй раз за полгода, рассказала мне про один скромный магазинчик недалеко от Москвы, где продавались гомеопатические препараты и так называемое — здоровое питание. Точнее, она успела мне рассказать перед смертью, которая настигла ее во сне. Вот повезло! О такой легком уходе из жизни многие мечтают… А ведь она была моложе меня.

…Прошло полгода после выписки из больницы, когда я вспомнила про магазин. Сначала я сомневалась, ехать или нет, но нужно хоть что-то делать для собственного спасения, если медперсоналу глубоко наплевать, выживу я или нет, как напревать на сотни и тысячи других бедолаг, столкнувшихся с тяжелыми болезнями. Спасение утопающих дело рук самих утопающих! А когда-то я думала, что ВИЧ — это что-то ужасное, что может произойти с кем угодно, только не со мной.

Я чаще стала захаживать в церковь, молиться, пить святую воду, чувствуя, что это мне помогает, но лишь немного, чтобы оставаться на плаву — не больше. Можно сказать, что я уверовала в Бога, хотя раньше скептически относилась к вере, ведь воспитывалась в атеистическом обществе. Может, если бы меня водили в церковь с детских лет, это стало бы нормой жизни? А не кара ли небесная постигла наше государство, что мы отвернулись от Бога? Странно, что меня не посещали подобные мысли раньше. Но тогда и церквей-то не было рядом, чтобы зайти и помолиться, потому что здания были перестроены в советское время под склады, клубы и мелкие производства. А большинство действующих православных соборов осталось лишь по Золотому кольцу, куда я теперь и собиралась съездить на экскурсию.

Несмотря на плохое самочувствие и подцепленный некстати грипп, я решила ехать в Суздаль, чтобы путевка, приобретенная заранее, не пропала. Деньги пожалела. Туда я отправилась в полубреду, но когда приложилась к святым мощам — лихорадку как рукой сняло, и домой я ехала окрыленная выздоровлением.

Но я понимала, что кроме молитвы нужно еще что-то действенное предпринять для улучшения самочувствия. Тогда я и вспомнила про магазин здорового питания.

2007 год

(Из дневника Алисы)

После Нового года моей маме стало хуже. А чему удивляться при четвертой стадии рака? Ее довольно быстро перевели на обезболивающие препараты, хотя я до последнего не верила, что мамы не станет.

В апреле она умерла. А Алиса осталась жить у дедушки, который окунулся в такое горе потери самого близкого и любимого человека, что я постоянно опасались за его жизнь.

А вот про саму Алиску я на время забыла. Не то, чтобы забыла совсем, но не уделяла ей столько внимания, сколько она постоянно требовала. Именно требовала! И никаких гвоздей! Казалось, что и на смерть бабушки Оли ей глубоко наплевать, хотя я уверена, что Алиска ее любила. Но по меркам дочери — все должно крутиться только вокруг нее.

Иногда мне хотелось встряхнуть ее и высказать все, что накипело:

— Ты что, Алиса, в угольных шахтах пахала или на лесоповале? Или, может, в подворотне от безысходности жила без крыши над головой, без отца и матери? Или ты находилась с рождения в детском доме, где тебе не давали есть? Нет, дорогуша! Все свои несчастья и недолюбленности ты себе сама напридумывала, чтобы предстать в собственных бесстыжих глазах жертвой обстоятельств. Ты все имела или могла иметь, если бы сделала над собой малейшее усилие! Но тебе всегда всего недоставало…

Ты не хотела довольствоваться тем, что я тебе могла дать, и люто завидовала другим детям: у кого-то тряпка новая, у кого-то машина, кто-то за границу смотался, как к себе домой… Зависть, доводящая до криминала. А ты не пыталась заработать? Не в постели! Не воровством! А заработать другими частями тела? Руками или мозгами?.. Ненависть и зависть — плохие советчики, а ты выбрала их в подруги, отгородившись от всего света.

Но я ничего не сказала. Как впрочем, и всегда, помня, что молчанье — золото.

Мне пришлось в очередной раз оставить детей с няней в Москве, нанять помощницу и сделать генеральную уборку в папиной квартире. А Алиска нам еще истерику закатила, что мы прикасаемся к ее вещам. Или это — сдвиг по фазе от наркотиков и ВИЧа вкупе с гепатитом?

Мы с уборщицей выкинули на помойку гору мусора, отнесли на скамейку у подъезда мамины вещи, чтобы не мозолили глаза папе, оттерли копоть от газовой плиты на кухне, помыли окна, повесили чистые занавески…

«Все то время, пока моя мама болела, ты палец о палец не ударила, чтобы превратить этот гадюшник в жилое помещение. Зачем думать об умирающей бабушке? Вот смотаться в кабак… Это — да! Это — другое дело!» — продолжала я кипятиться, обращаясь мысленно к Алиске, пока убиралась.

…Так я продолжала думать и сейчас, читая дневниковые откровения, как вдруг, перелистнув страницу, увидела запись, в которой Алиса будто предвидела мои недобрые мысли, мое осуждение. Мороз пробрал до костей, когда я читала:

«Мама, раз ты читаешь мой дневник — значит, меня уже нет в живых. Иначе он бы к тебе в руки не попал. Ты, наверное, недоумеваешь, почему я так равнодушна к чужому горю. Не осуждай меня, мама, пожалуйста, что я будто бы, не обращала внимания на бабушку Олю — единственного близкого человека, который подал мне руку помощи в трудную минуту. Вместе с дедушкой, разумеется.

Когда я узнала о своем заболевании, то восприняла это известие как кару за все то, что творила последние годы. А как же бабушка Оля? Ей-то, кристально чистому человеку, за что дано испытание раком? Смотреть на то, как она мучается и угасает невозможно, и я решила самоустраниться, насколько это возможно, живя с ней под одной крышей, потому что на сочувствие и сопереживание не было сил.

Просто я не могла расстраиваться или соболезновать. Я себя-то в кучу не могла собрать, что уж говорить о сочувствии самым близким людям. Ты, возможно — к счастью, так тяжело не болела, поэтому тебе меня сложно понять, но я не давала себе возможность сочувствовать и сопереживать, иначе бы все мои попытки выжить развеялись в прах. Поэтому я уходила от действительности. Это был мой способ выживания в тот момент. Прости, мама, если можешь».

(Из дневника Алисы)

Запись сделана зеленой ручкой на полях дневника без указания даты. Алиса знала, что я непременно найду его и прочитаю. Видимо, она сама иногда перечитывала записи, внося какие-то коррективы: он весь исчеркан более поздними правками.

Кое-где пестрели рисунки на полях: профили неизвестных мне персонажей из ее тайной жизни. Ведь моя дочь хорошо рисовала, поэтому и училась в своем швейном колледже на «отлично», вполне профессионально создавая эскизы коллекционной одежды. Как будто готовила подиумный показ своих авторских работ, подбирая к ним подходящих манекенщиц. Так интересно было листать ее курсовые работы, выполненные в акварели, которые хранились в отдельной папке. Видимо, не все эскизы она сдавала преподавателям, а иногда творила исключительно для собственно удовольствия.

Почему я не вняла ее стремлению стать модельером раньше, сразу после окончания школы? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно еще раз вспомнить о том времени треклятой перестройки, когда потоки зарубежного низкопробного тряпья хлынули на территорию бывшего Советского Союза и погребли под собой все ателье по пошиву одежды. Никто ничего не заказывал, поэтому их пришлось закрыть. Но может быть, все бы обернулось по-другому, дай я Алисе возможность заниматься любимым делом? Что теперь гадать…

Скорее всего — ничего бы не изменилось, потому что в действие вступили форс-мажорные обстоятельства, от которых невозможно было уклониться.

Кто-то там наверху хотел уничтожить сильную Россию, во что бы то ни стало, развалить на части, сровнять с землей, чтобы не смогла больше окрепнуть, чтобы встала на колени перед сильными мира сего.

Только сейчас, спустя десятки лет после перестройки, выясняется, что существовали тайные планы, тайные заговоры: посадить молодежь на иглу, споить трудоспособных мужчин спиртом «Роял», вытянуть за пределы страны всех ученых, посулив им блага мира, которых они были лишены за железным занавесом; разворовать все, что плохо лежит, а что хорошо лежит — полезные ископаемые — разворовать тем более. Шансов остаться нормальными людьми у этого потерянного поколения просто не было.

…После смерти мамы я заметила в Алисе перемены в лучшую сторону. Она постепенно стала обретать человеческий облик. Как это ни невероятно звучит. Она даже в церковь стала ходить сама, что удивило меня несказанным образом. Что на нее повлияло? То, что Алиса перестала потреблять наркотики? Или заглянула за черту невозврата, когда ее в коме увезли в больницу, и половина тела уже не подчинялись ей? Или на нее так повлияла постоянная нечеловеческая боль, которой она будто наказана за прошлое прожигание жизни? А болезнь? Это ли не кара небесная и не подсказка Алисе идти другим путем?

У нее и взгляд стал осмысленным, а не блуждающим где-то впотьмах. Он будто повернулся наружу, а не внутрь себя, как раньше.

За те годы, что я боролась с ненавистью ко всем людям, я заметила, как сильно постарела и поседела. Седина проступила в двадцать семь лет! Вот к чему привело мое никчемное существование. С этим надо заканчивать. Мысли о мести, о неминуемой каре наркодилерам оставили меня на некоторое время. Честно сказать, было просто не до того. Хотелось зацепиться за жизнь, а этому могли способствовать только положительные эмоции, которые я спешила притянуть к себе, как спасательный круг.

Уйти из жизни сможет каждый и всегда, а вот побороться за нее сможет далеко не каждый.

Почему девушка, которая всегда страдала суицидными наклонностями, решила жить, решила побороться за жизнь? Не знаю. Я даже бросила курить. Ни о какой наркоте не было и речи. Ну, во-первых, могла вполне осуществиться моя заветная мечта — стать модельером. Я вспомнила навыки акварельной живописи, что освоила в школьной изостудии, и постоянно рисовала, создавая коллекции одежды, где фигуры манекенщиц не были статичными, а двигались по воображаемому подиуму, заставляя ткани длинных юбок струиться вокруг стройных ног. Без ложной скромности скажу: получалось очень красиво.

Как я могла забыть, какое вдохновение посещает, когда в руках держишь кисть?! Создавалось впечатление, что все эти долгие пустые годы на моих глазах были шоры, не дающие взглянуть в стороны. Я неслась, как кобылица на ипподроме, понукаемая жесткими шпорами неведомового озверевшего наездника: «Вперед! Вперед! Вперед!!! К финишу!» А на финише зияла пропасть.

Я так и вижу, как в замедленном кино: будто я — лошадь под седлом, и торможу всеми копытами, увидев пропасть, бесконечный провал, а наездник, не удержавшись у меня на спине, перелетает через мою гривастую голову, выпустив из рук повод и кнут, и падает в провал, наконец-то освободив меня от своих железных шпор, оставивших на крупе глубокие кровавые раны. И вот я одна, свободная и гордая, на краю пропасти…

Да, вы правы, воображение у меня богатое. Так это оттого, что я — творческий человек, несостоявшийся и нереализованный художник, но есть время наверстать упущенное. Надеюсь, что есть. Рисую постоянно: карандашом, ручкой, пастелью… На всем, что подвернется под руку. Не могу остановиться. Как же это здорово!

Классная руководительница Алла Юрьевна позвонила в больницу после моего выхода из комы и сказала, что за семестр все преподаватели поставили мне пятерки. А я-то думала, что придется брать академический отпуск, и начинать все с начала в следующем году. Подумалось, что только ради этого стоит жить, ведь я осталась в строю вопреки всем неутешительным прогнозам врачей. А близкие родные люди стали для меня чем-то более важным, ответственным.

Я сделала для себя удивительный вывод, что не могу просто так взять и уйти из жизни, потому что сейчас, как никогда, нужна моему дедушке, хотя вариантов безболезненного ухода можно найти массу.

У меня наконец-то нашлись силы, чтобы доехать до того магазина здоровой пищи, о котором я услышала в больнице от умершей соседки. Она будто бы передала мне переходящий вымпел жизни, переходящее знамя победы над обстоятельствами.

Или она передала мне остаток своих сил, не способный ее удержать на плаву, но вполне достаточный, чтобы добавиться к остатку моих сил, и даровать мне жизнь? Значит, я теперь живу и за нее тоже. За нас двоих.

Конечно, самой мне на общественном транспорте до магазина, а обратно — с покупками, было не добраться, но когда я рассказала о задумке Артуру, который последнее время, как верный паж, сопровождал меня повсюду, он согласился подвезти. К тому моменту я почти ничего не могла есть. Видимо, гепатит С, за лечение которого никто не брался, давал о себе знать…

Нужно было серьезно заниматься собой и поменять пищевые привычки. С дедом мы постоянно ругались на эту тему, потому что он готовил по старинке: с жареным луком, колбасой, говяжьими и свиными косточками, с жиром. Да, это было очень вкусно, но категорически не воспринималось моим организмом. А ему не нравилось пустое отварное мясо и тыква — единственное, что я могла есть. Поэтому мы стали готовить каждый — себе.

Когда Артур в первый раз меня отвез в магазин, мы с ним накупили каш из хлопьев с травяными добавками и специальной родниковой воды для питья. Честно сказать, не очень-то я верила в их чудодейственность, но прошла неделя, другая с новым рационом, и мне вдруг стало значительно лучше. Я теперь хотя бы могла есть — и то хорошо. Дед же отказался наотрез от моей еды, продолжая себя гробить вредной:

— Не буду я твою чепуху есть. Это невкусно.

Мы еще раз съездили с Артуром за кашами. Я разговорилась с владелицей магазина Анной Владимировной по душам, и она упомянула вскользь о враче Юнусове. Я бы, может, и не обратила внимания на ее слова, если бы она не сказала абсолютно невероятную вещь:

— Чингиз Юнусов может вылечить все, даже ВИЧ.

Так я услышала впервые об этом удивительном враче. Конечно, информацию о всеизлечении я восприняла на первых парах скептически: если бы кто-то умел лечить ВИЧ — человечество было бы спасено. Но, когда находишься между жизнью и смертью, то поверишь во что угодно.

Месяц назад мама меня возила к своему врачу-натуропату, который лечит организм в целом. Эта новая практика, зарекомендовавшая себя с лучшей стороны в Европе. Он выписал мне кучу дорогущих гомеопатических препаратов, от которых мне сразу лучше не стало, но с течением времени, да плюс моя здоровая еда — появились ощутимые результаты. Однако гепатит С не уходил, потому что требовал действенного лечения, а не каких-то там горошинок и капелек, и тогда я решила съездить к Юнусову.

А что? А вдруг?

2007 год

(Из дневника Алисы)

 

Глава 12

Юнусов. Система ВИЧ

Я поехала в Москву к Юнусову на свой страх и риск, поскольку подобное лечение не одобряется официальной медициной, скорее — отвергается. Но мне, которой отказали в лечении не только ВИЧа — что вовсе не удивительно, — но и гепатита С во всех инстанциях, выбирать не приходилось. «Держи меня, соломинка, держи!» — хваталась я за любую, пусть даже абсурдную, идею, лишь бы не умереть. Хотелось ощутить всю полноту жизни двадцатисемилетней молодой женщины, а не влачить жалкое существование, которое мне уготовано и стало привычно, когда с огромным трудом отрываешь себя утром от постели, превозмогая постоянную изматывающую боль, и когда о пеших прогулках в парк только мечтаешь.

К тому же, я оказалась в ловушке, в которую сама себя загнала на Хэллоуине: несколько раз после инфекционной больницы начинала употреблять противовирусные препараты, и каждая попытка заканчивалась полным отсутствием аппетита и таким жутким жжением в пальцах рук и ног, что невозможно терпеть. Я продолжительное время не могла нормально есть, и сильно похудела, что для ВИЧ-инфицированного больного — плохой признак.

…С первого мгновения врач Юнусов на меня произвел большое… Нет, не то! Скорее — неизгладимое впечатление. Можно сказать, что я оказалась под влиянием его сильного биополя, или так называемого «эго», или его энергетики. Как хотите — называйте.

— Если вы сюда попали, то Бог вас любит, — сказал он в момент знакомства вместо приветствия, мило улыбаясь.

А я лишь выдавила в ответ:

— Здравствуйте, — не зная, как с ним себя вести, ведь придется вывалить всю свою чернущую подноготную.

Все равно, что раздеться перед незнакомцем. Умом понимаю, что не мне стесняться: стольких мужиков в своей жизни видела-перевидела, — но почему-то именно перед ним заробела, как малолетка. Юнусов внешне не походил на медицинского работника, хотя и вел прием в белом халате. Передо мной сейчас предстал интересный восточный мужчина, поджарый, подтянутый, легко передвигающийся по комнате. Глядя на него можно сказать, что молодость — единственный человеческий недостаток, который быстро проходит, потому что во всем остальном Чингиз Алиевич был безупречен.

После недолгой паузы, в течение которой Юнусов меня внимательно рассматривал, он спросил:

— Вы от Анны Владимировны?

А я настолько была прибита энергией, исходящей от него, что чуть не лишилась дара речи. Почти обморок. Или полуобморок. Мне пришлось собирать свои разрозненные молекулы в нечто целое, чтобы ответить лишь короткое:

— Да.

А дальше я отдала ему в руки выписку из инфекционной больницы, в которую никто из врачей и вчитываться не хотел, лишь мельком глянув на слово ВИЧ. Меня гнали отовсюду пинками, как лишайно-блохастую кошку, и, честно сказать, я давно потеряла веру, что мне можно хоть чем-то помочь.

Отдала выписку, а сама, отодвигая момент моего очередного изгнания, озиралась по сторонам. Было необычно все: и восточная внешность врача, хотя фамилия Юнусов предполагала изначально таковую, и его небольшой кабинет в центре Москвы, заставленный диковинными вещами, которые можно долго рассматривать все вместе и каждую в отдельности.

Например, в углу около окна стояло кресло в виде ладони, сделанное из цельного куска древесины. Какой же толщины дерево должно быть, когда росло? Вековой дуб — не меньше. Тут же находились и другие вещицы, я бы сказала — авторские работы, настолько они отличались от обычных изяществом продуманных линий. Эти статуэтки, как потом оказалось, выполнены самим Юнусовым. Талантливый человек талантлив во многом.

— А почему вас зовут Чингиз Алиевич? Откуда вы родом, если не секрет? — повела я светскую беседу, наконец-то освоившись с обстановкой и чуть осмелев.

— Я из Дагестана. А вы откуда, милая девушка с не менее странным и нерусским именем Алиса?

— И, тем не менее, я — русская. Живу в Подмосковье с рождения. А имя… Меня мама так назвала, в честь героини Льюиса Кэрролла.

Хотела пояснить, что мама очень любила эту книгу с детства, но осеклась под пристальным взглядом Юнусова, который рассматривал меня с видимым интересом. Показалось или нет: он вовсе не слышал мою последнюю фразу про имя, а погрузился в какие-то собственные мысли. Неужели и этот меня выпроводит? Но я услышала:

— Присаживайтесь на этот стул. Снимите, пожалуйста, все украшения, которые касаются кожи, чтобы они не мешали диагностике. Потом я проверю, сможете ли вы их носить без вреда здоровью…

Он сел напротив меня через стол и бегло просмотрел выписку, где значилось: «ВИЧ — IV стадия, гепатит С, невропатия, тяжелая анемия…»

И СЛУЧИЛОСЬ ЧУДО: МЕНЯ НЕ ПОГНАЛИ ПРОЧЬ!

Он лишь посмотрел на меня с добродушный хитрецой. Я тогда еще не знала, что он — известный ученый, имеющий докторскую степень, который мог меня рассматривать, как очень интересный и ценный экземпляр для исследований. Эдакая подопытная лабораторная мышь редкой породы, которую любят, кормят, но потом препарируют без зазрения совести.

Чингиз Алиевич произнес:

— Ну что, Алиса Алексеевна Уварова? Будем вас лечить!

А мне оставалось только кинуться ему из благодарности в ноги — мысленно, конечно! — и молиться, как богу, сошедшему с небес. А потом началась странная диагностика, которой я не подвергалась ни разу, хотя последнее время не вылезала из больниц. Юнусов настроил компьютер и больно тыкал мне каким-то штырем в пальцы, фиксируя показания, что-то продолжая говорить, а я… Я попала конкретно! Или пропала? Он понравился мне, как мужчина, несмотря на то, что был старше более, чем в два раза. Можно даже сказать, что я влюбилась в него с первого взгляда.

Но это просто невероятно! Или противоестественно? Я слышала раньше, что пациенты влюбляются в своих лечащих врачей, но не на первом же приеме! А сейчас со мной происходило что-то невероятное: такого сильного чувства к противоположному полу я никогда не испытывала. Разве что под наркотой. Но я давно уже ничего не потребляла, так что на кайф мои теперешние эмоции списать невозможно. Когда наши взгляды встретились, я рассмотрела лишь цвет его глаз: они были зеленые. Как у меня.

После основной диагностики он попросил меня поочередно брать в руки украшения. Золотые серьги прошли проверку, а вот серебряная цепочка — нет.

— Алиса, во время лечения моими препаратами, пожалуйста, не носите украшения из серебра. И в дальнейшем откажитесь от них вовсе. Этот металл влияет отрицательно на вашу энергетику. А в следующий раз, если вам интересно, можете привезти на прием лекарства, которые принимаете, косметику, даже продукты. Я могу проверить с помощью моей методики — подходят ли они вам, или нет. Уверяю вас — от некоторых придется отказаться, как от серебряных украшений.

На этом Юнусов закончил манипуляции со штырем и сказал, что придется долго со мной работать.

— Кроме основных заболеваний, — пояснил он, — вы, Алиса, с ослабленным иммунитетом нахватали такое количество дополнительных инфекций, что надо проходить не один курс моих препаратов, чтобы выздороветь. Собственно, никто от самого вируса иммунодефицита не умирает, а к смерти приводят сопутствующие инфекции, с которыми организм перестает бороться. В вашем случае, от этих наложений нужно освобождаться постепенно, иначе ваш и без того слишком ослабленный организм не выдержит.

Меня сразило: Чингиз Алиевич ничуть не сомневался, что меня вылечит. Я прониклась безграничным доверием к нему, потому что еще никто мне не обещал выздоровление. А еще перед моим уходом он высказал очень странную вещь:

— Я не буду вдаваться в подробности, поскольку они вам будут непонятны, но моя диагностика — работа с энергетическими практиками. Я вижу, что на вас сильное проклятие. Либо родовое, передающееся вашему роду от отца или от матери, либо наложенное одним из ближайших родственников. По силе — я бы предположил последнее. На досуге попытайтесь вспомнить, кто мог такое с вами сделать, а я попробую выправить энергопотоки, хотя это крайне сложно.

Я заплатила за прием, получив на руки бумажный пакетик с полупрозрачными таблетками странного вида и рекомендации, как их принимать. И долго еще находилась под впечатлением от посещения Юнусова.

2007 год

(Из дневника Алисы)

Конечно же, я не поверила в бред про возможное излечение от ВИЧ, когда дочь приехала из магазина здорового питания и поведала мне о разговоре с директрисой Анной Владимировной. Мол, есть такой врач Юнусов, который лечит все. Чушь какая-то! Но спустя некоторое время я дала Алисе деньги на встречу с ним.

Если человек находится в одном шаге от смерти — все средства хороши, а эффект плацебо никто не отменял, когда больному дают вместо лекарства пустышку, говоря, что это лучший препарат от болезни. Пациент может поверить в излечение настолько сильно, что на самом деле выздоравливает. Конечно, ВИЧа это не касается, а вот чудесные исцеления от онкологии были официально зарегистрированы.

О мнительности и внушаемости Алисы я знала, поэтому уповала на то, что врач сможет вселить в нее хоть малейшую надежду на продление жизни, избавив от постоянной тяжелой депрессии. А там, глядишь, и лекарство от ВИЧ найдут.

С тех пор, как дочь неожиданно очеловечилась после выхода из комы, а спустя несколько месяцев — перестала источать вокруг себя испепеляющую ненависть, у меня к ней появились и жалость, и сочувствие, свойственные всем матерям. Мне захотелось ей действительно помочь. Жаль, что это произошло ПОСЛЕ стольких жутких лет. Но вычеркивать их из собственной жизни я не собиралась, поскольку на пути беды встретилась с моим замечательным мужем Игорем. Может он и послан мне судьбой за эти непростые года выживания? Как же забыть бескорыстную помощь Игоря, его любовь, или вычеркнуть из памяти ожидание и рождение наших с ним детей?

А Алисины прежние похождения нужно просто задвинуть в дальний угол воспоминаний и закрыть на тысячу засовов, как тайную комнату во дворце Синей Бороды…

В день, когда Алиса приехала от Юнусова домой, она по телефону взахлеб мне рассказывала о встрече, не словом не обмолвившись, что он произвел на нее впечатление не только как врач, но и как мужчина. Возможно, в первый момент она и сама не осознала это, или постеснялась со мной разговаривать столь откровенно, ведь мы с ней обычно подобных тем не касались. Дочь упомянула лишь о методах диагностики, немного схожих с теми, которыми владеет мой врач-натуропат.

Раньше я отвозила Алису к нему, но дочь, видимо, не прониклась тем лечением. Кажется, методика называлась электропункторной диагностикой по методу Фолля. А само лечение проводилось классической гомеопатией, которая не дает сиюминутно результата. Но энергозаряженные препараты от Юнусова — это что-то новенькое. Пусть попробует. В ее состоянии любая попытка важна, только бы не сидеть, сложа руки.

Удивительно другое: что врач всерьез заговорил о проклятии, о порче, которую якобы навели на Алису. Можно было бы списать это на ее дружков-нариков — змеиный клубок, но Юнусов настаивал, что порчу навел очень близкий родственник. Он акцентировал внимание на том, что оказано слишком сильное воздействие, которое возможно лишь от родственников по крови. И хотя православная религия отрицает порчу, как таковую, я все же задумалась: откуда исходит зло в нашей семье.

Свою родню я отмела сразу и скопом: никто с моей стороны не завистлив, и зла ближнему не пожелает. А уж о проклятии и речи быть не может, невзирая на устроенный мне с Алиской бойкот из-за смерти мамы. Каждый понимает и принимает ситуацию в меру своей испорченности. Но это не тянет на порчу или сглаз, тем более, что постепенно и отчуждение моих родственников ослабло. Время, как известно, лечит душевные раны.

Вопрос о наведенной порче меня тревожил, пока однажды ночью не всплыла в памяти фраза, брошенная бывшей свекровью несколько лет назад, когда Алиса похвастала — не бабушке Оле, а именно матери своего папы Леши, — что мы съездили в Испанию отметить Алискино восемнадцатилетие. Я-то после развода забыла о существовании и бывшего мужа, и его матери, как о чем-то, происходившем со мной в другой жизни, а дочь Алиса у них изредка бывала, пока не разругалась окончательно со своим отцом.

Его мамаша походила на ведьму не только внутренне, но и внешне: черные глаза, крючковатый нос, постоянно недовольный вид, а уж более фальшивой улыбки я не встречала ни у кого.

Нелюбящая внучку бабка, услышав о поездке в Испанию, высказала в сердцах Алиске:

— Вот! Отца-то бросили, а сами теперь по заграницам шастаете, вертихвостки!

Могла ли бывшая свекровь проклясть меня вместе с Алиской? Да, легко! Особенно, если прознала — а земля слухами полнится, — о теперешнем моем достатке. Кстати, непомерную зависть Алиса переняла от нее, больше не от кого.

Мать Алексея, моего первого мужа, из разряда ненормальных гипермамаш, которые носятся со своим чадом, со своим любимчиком-сыночком до глубокой старости. Конечно, она мне не простила развод, будучи уверена, что я сразу перекочевала в постель к другому мужчине. А как же иначе?! Думая так, легче пережить отставку сына Лешеньки, самого лучшего мужчины на Земле! Ей и в мыслях не могло прийти, что я посмела сбежать в никуда, лишь бы не жить с этим пьяницей-буяном под одной крышей. Как же она со своим сыночком носилась!..

Но этого мало! Бывшая свекруха всерьез считала, что я обманула ее ненаглядного Лешеньку еще до свадьбы, с кем-то переспав, и навязав сыночку чужого ребенка. Что Алиска не ее внучка, она подчеркивала каждым словом и каждым своим действием. Я доказывать ничего не собиралась, потому что Алексей был первым и единственным на тот момент мужчиной, а наша дочь Алиса внешне — копия своего бездельника-папочки, который кроме рыбалки и пьянок с друзьями ничего знать не желал.

Не иначе, как Лешенькина сумасшедшая мамашка нас с Алисой и прокляла, когда я ее сыночка из квартиры выставила с вещами. Больше некому! Причем «сумасшедшая» не в переносном, а в прямом смысле слова — шизофреничка, передавшая свое заболевание через поколение, как раз — внучке Алисе. Только на меня-то проклятие не так сильно подействовало: я и в церковь часто хожу, да и не кровная ей родня, а Алиса схлопотала по полной программе, неся в себе эту поганую свекровуш-

кину кровь. Извините за каламбур, но что поделать, если так звучит. Из песни слов не выкинешь. Боюсь, что и проклинала она неоднократно. Главное — к бабкам-ворожеям бы не ходила. Но кто ее знает, что в запале, в обиде, да в гневе можно вытворить?

Помню, как в семь лет, перед самой школой, дочь Алиса, с которой мы в семье никогда не сюсюкались, а разговаривали по-взрослому, вдруг начала изъясняться «детским языком», не проговаривая нескольких букв и коверкая слова, когда подружилась с пятилетней соседкой по даче, и переучить Алису не удавалось целый год. Пришлось водить к психологу, который объяснил сей феномен тем, что девочка хотела остаться маленькой, чтобы ее все любили и жалели. А мы и так ее любили, тем более, что Алиса не только моя первая дочка, но и первая внучка у всех бабушек-дедушек. Что ей, спрашивается, не хватало? Или это был отголосок наведенной порчи? Но не пойман — не вор.

Посоветовавшись с Игорем, я иногда стала привозить Рому и Алену в Подмосковье на выходные дни, останавливаясь на ночь у сестры Ирины, чтобы мои дети от второго брака общались не только со своим дедушкой, теткой и племянниками, но главным образом — со своей старшей сводной сестрой Алисой. Ведь — напомню в который раз! — ВИЧ в быту не опасен. На всякий случай я проконсультировалась с участковым педиатром, который мне обрисовал ужасающую на первый взгляд картину этого заболевания:

— Нам запрещено распространять информацию о ВИЧ-инфици-рованных, но уверяю вас — их в Москве и Подмосковье много. Скажу больше — очень много. И если ваш ребенок ходит в сад или в школу, то контактирует и с такими детьми, и с их родителями. Статистика по родителям вообще неблагоприятная.

Так что, нам в столичном регионе приходится соседствовать с ВИЧ-больными, хотим мы этого или нет. Про болезнь Алисы мы в семье хотя бы знаем, а сколько ей подобных находятся рядом? В транспорте, в магазинах, в поликлиниках… И дело даже не в самом ВИЧе, а в тех сопутствующих заболеваниях, которыми страдают люди с пониженным иммунитетом. Фактически это — ходячие источники тяжелых инфекций.

Я приучала себя — прежде всего себя! — и всю семью к мысли, что нужно быть терпимыми по отношению к больным родственникам. Признаюсь: сначала мне было страшно за младших детей. К тому же, Алиса сама по себе человек непростой, и — не забываю никогда! — с легкой шизофренией. Не перенесет ли она свою ненависть ко мне на брата и сес тру? Они-то — ни в чем не повинные ангелочки.

Мой Игорь тоже опасался этого щекотливого момента, но вроде бы Алиса стала часто бывать в церкви, так что наши опасения, скорее всего, напрасны. Хотя я ничего не могла поделать с собой первое время, и не оставляла их втроем, не отпускала гулять одних. Только под моим или чьим-то присмотром.

Конечно, я соблюдала предосторожность, считаясь с Алисиным заболеванием, так что исключила всевозможные обнимашки, детские потасовки и поцелуйчики, хотя Ромик с Аленкой все время пытались повиснуть на старшей сестре: так любили находиться с ней рядом. А ведь детей не обманешь, они остро чувствуют плохое к себе отношение, и тогда никоим образом не заставишь их играть с человеком, который им не приглянулся изначально. Алиса же, казалось, искренне любила своих брата с сестрой, не давая мне даже повышать на детей голос. Под благовидным предлогом я переводила игру с возней на ковре в другую плоскость, чтобы исключить близкий контакт и возможные царапины.

Изо всех своих сил я старалась, чтобы Алиса не чувствовала себя изгоем в нашей семье, полностью оторванным от меня и младших детей, помня, как пребольно меня резанули слова папы про то, что «нельзя оставлять человека в беде, а особенно, если этот человек — родной». Поэтому я пыталась исправить допущенные мной ошибки в отношениях со старшей дочерью.

А Рома с Аленой полюбили подмосковные прогулки в городском парке со мной и Алисой. В теплое время года катались на аттракционах, кормили ручных белочек орехами, играли на детских площадках, а зимой Алиса помогала мне, когда малышня каталась с горки. Иногда думалось, что по возрасту Алиса вполне могла бы быть их мамой, ведь Ромик родился, когда ей исполнился двадцать один год.

…Алиса сейчас выполняла все указания врача Юнусова, принимая его таблетки раз в три дня. Как и при приеме препаратов в гомеопатии, наступило резкое ухудшение. Будто бы тебя испытывали на прочность: продолжишь лечение или нет. Но Алиса оказалась тверда в своих намерениях, то ли доказать мне, что врач действительно уникален, то ли — самой себе, что еще может побороться за собственную жизнь.

На мое удивление, после приема пятой таблетки дочери становилось лучше день ото дня. Или в очередной раз сработало ее самовнушение?

Теперь, когда я постепенно начала выкарабкиваться из болезни при помощи Юнусовского лечения, мне кажется, что этот человек, кроме всего прочего, обладал и гипнотическими способностями. А чем еще, кроме гипноза, можно объяснить мою влюбленность с первого взгляда в мужчину на тридцать лет старше?

Пройдя назначенный курс, я собралась ехать в Москву снова. Что со мной творилось — не передать, но меня тянуло к этому неординарному человеку невероятно, и хотелось его видеть как можно чаще. А Чингиз Алиевич будто меня дразнил: постоянно пропадал в разъездах, расширяя поле своей деятельности. И, соответственно — зарабатывая немалые деньги, ведь каждый получасовой сеанс диагностики и лечения стоил около двухсот долларов. Свое потраченное время Юнусов ценил весьма высоко! Но больные даже не за исцеление, а за одну надежду, готовы последнюю рубаху снять.

Пришло время появиться у него во второй раз. Я названивала каждый день, чтобы записаться на прием, но телефон не отвечал. А вдруг я его не увижу больше, и никто мне не поможет?! Началась настоящая паника. В отчаянии я позвонила в магазин здорового питания Анне Владимировне, которая меня успокоила: Чингиз Алиевич находится за границей по своим делам. Скоро будет.

…Юнусов в этот раз показался мне странным. Я-то летела к нему, как на крыльях, мечтая увидеть, но, распахнув дверь кабинета с улыбкой, ощутила всем телом лишь его взгляд, взгляд хищной птицы, высматривающей добычу. Или грифа, нацеленного на падаль? Меня аж передернуло! И моя улыбка моментально слиняла с лица.

Он встал мне навстречу с диванчика, стоявшего у входа, молча взял за руку, усадил напротив себя за рабочий стол и начал диагностику.

— ВИЧ ушел! — триумфально заявил врач, внимательно посмотрев на экран монитора.

Он ждал мою реакцию на его слова. Или ждал восторгов? Или хотел, чтобы я бросилась перед ним на колени? Но не дождался.

— Вы уверены, что это не новая мутация, которую не видно на мониторе? — спросила я без каких либо эмоций, потому что дома, в моей комнате, теперь стоял компьютер, подключенный к интернету, где я и черпала информацию.

Стреляного воробья на мякине не проведешь! Я узнала о мутациях ВИЧа раньше Юнусова. Или он прикрывается незнанием, чтобы подтасовать реальные факты под свои исследовательские работы? Или он действительно верит, что так легко нашел панацею от болезни века, над которой бьются многие ученые?

— Нет! Этого не может быть! — ответил он эмоционально, и в его голосе послышались нотки обиды.

Затем он стал проводить дальнейшее обследование:

— У вас герпес, а еще… и еще… Вы знаете, ваш сексуальный партнер, наверное, не очень чистый, — сделал он неожиданное предположение. — С ним нужно непременно расстаться.

Я стоически выдерживала диагностику: тыканье штырем в кисть руки, — которое на этот раз показалось намного больнее. А вопросы толпились в моей голове, не находя ответов: «Эта обычные врачебные обследования или желание выведать, есть ли у меня близкий мужчина? Или он хочет очернить передо мной, как он сказал, «сексуального партнера», чтобы я раз и навсегда изгнала его из своей постели? Не означает ли это, что Юнусов хочет других отношений со мной?»

В любом случае, сказанное — изрядная ложка дегтя в бочку наших с Кареном и без того непростых отношений. Ведь я продолжала с ним изредка встречаться, хотя он недавно все-таки женился на молоденькой армянке, и они ждали прибавления в семействе.

Слова Пашки Лучанова, сказанные мне по телефону в больнице пос ле выхода из комы, нашли подтверждение. Он вовсе не хотел меня обидеть правдой, а скорее хотел оградить и предостеречь от вранья. А какую бурную реакцию ненависти он во мне породил! Сама до сих пор ужасаюсь.

Сейчас же я действительно забеспокоилась: «А другие мутации ВИЧа не от Карена ли я подхватываю? Он может плести сколько угодно, что не ВИЧ-инфицирован, а как обстоят дела по-настоящему — неизвестно», — думала я, пока Юнусов готовил лекарства. Я хотела с Кареном давно расстаться, оборвав обрыдлую связь, но как-то повода особого не было. Не оставаться же мне в полном одиночестве!

А тут Артур ко мне зачастил. О мести Карену, встречаясь с его братом, я уже и не думала. Не сталкивать же родных братьев в моей постели лбами, черт побери! Попахивает кровосмешением каким-то. Так и до смертоубийства недалеко, зная взрывной характер Карена. Так что с одним из братьев придется расстаться.

Так я размышляла, сидя на диванчике, пока Юнусов не вышел из-за шкафа, разгораживающего кабинет на две части, и не отдал изготовленное лекарство. Он всегда шаманствовал со своими таблеточками без посторонних глаз, это я уже поняла. «А может, он и вовсе дает мне пустышки?» — впервые закрались сомнения, но я их живенько задвинула, ведь стала чувствовать себя значительно лучше. Сегодня даже в центр Москвы приехала без сопровождения. Это для меня большое достижение! И появившаяся надежда на улучшение здоровья связана только с Чингизом Алиевичем. Если бы не Юнусов — осталось бы сложить лапки и сдохнуть.

В прошлый раз он был гораздо словоохотливее, но… Но сегодня его взгляд — показалось или нет? — стал похотливым. Уж я-то знаю эти недвусмысленные взгляды мужчин! Так на меня смотрят большинство из них. А может, я вызываю желание, потому что сама с психическими отклонениями? Может они это чувствуют? А вовсе не потому, что я хороша собой?

Когда попрощалась с Чингизом Алиевичем, и пошла к выходу, он неожиданно сказал мне в спину:

— Красивая задница.

На что я ему ответила в рифму, не оборачиваясь:

— Она всем нравится! — и специально громко хлопнула дверью, выйдя в коридор.

А в голове звучала смешная музыка, под которую обычно крутят старое немое кино…

2008 год

(Из дневника Алисы)

Когда дочь прошла второй курс лечения у Чингиза Алиевича, то по моему настоянию сдала анализы в клинике, где состояла на учете, как ВИЧ-инфицированная, чтобы проверить, насколько действенно Юнусовское врачевание. Ведь оно стоит денег. Пусть и не заоблачные суммы, но платить шарлатану мне не хотелось. Я-то не верила в него, если говорить честно, но московские эскулапы просто обалдели, не обнаружив в Алискиных анализах гепатита С! Одно это было чудом из чудес, но и общий анализ крови приближался к идеальному, а вичевой показатель повысился до невероятных значений!

Удивление лечащих врачей было настолько велико, что дочь заставили пересдавать анализы, решив, что в лаборатории что-то напутали. Но результаты подтвердились. Врачи из МОНИАК стали выпытывать у Алисы, что та делала для достижения такого невероятного эффекта, ведь их препараты она принимать давно отказалась. На настойчивые расспросы о прекрасном самочувствии, Алиса сказала:

— Ничего я не делала, просто в церковь ходила и молилась. Вот Господь и помог.

И это был не просто ответ девушки, которая не хотела делиться с врачами секретами улучшения самочувствия. Юнусов строго-настрого запретил рассказывать, что Алиса у него лечится. И опасения Чингиза Алиевича были не беспочвенны.

Год назад он пришел со своей методикой к официальным медикам, чтобы поделиться положительными результатами практики. И вы думаете, к нему прислушались? Обрадовались? Ничуть не бывало! Через пару дней его жесточайше избили в подъезде собственного дома неизвестные личности зековского вида так, что он попал со сломанными реб рами, ключицей и сотрясением мозга в больницу. Почему врач Юнусов не сомневался, что его избили именно за то, что он вторгся со своей методикой на «чужую территорию»? Потому что после избиения его предупредили:

— Сунешься еще раз не в свое дело — убьем!

Больше он тратить свое драгоценное здоровье впустую не желал. Видимо, в официальной медицине коррупционно-отмывочные схемы между чиновниками от здравоохранения и зарубежными фармацевтическими компаниями занимали слишком много места, чтобы задумываться о настоящем лечении больных ВИЧ. Кроме того, знакомый натуропат, когда узнал, что Алиса прибегла к помощи Чингиза Алиевича, просветил меня, что методика Юнусова, хоть и дает положительные результаты, но не отработана до конца: наступает быстрое улучшение, а потом — не менее резкий спад.

Тут я поняла, что дочь стала лишь подопытным животным, заложницей обстоятельств, но ей ничего не сказала. Если удастся продлить жизнь Алисы хотя бы на несколько месяцев, не все ли равно каким способом достигнут подобный эффект. Я знала лично несколько онкобольных, которые испытывали на себе новые методики химиотерапии, продлевавшие существование больных с неоперабельными формами рака.

Чем Юнусовский метод хуже в поддержании жизни при ВИЧе? Он не просто увеличивал продолжительность жизни, а существенно улучшал ее качество. Алиса не вела растительный образ, подкошенная недомоганиями, а выходила в магазин за продуктами, гуляла в парке со мной, братом Ромиком и сестричкой Аленкой, ходила к роднику, чтобы набрать воды, ездила самостоятельно к Юнусову. Она могла учиться в колледже на художника по костюму, в конце-то концов, неуклонно приближаясь к заветной мечте! При ее диагнозе — вполне комфортная жизнь.

…Алиса боялась потерять Чингиза Алиевича в войне фармацевтических корпораций, сметающих все на своем пути в погоне за прибылью, ведь теперь стоял знак равенства: «Алисина жизнь = жизни Юнусова». От него зависело все!

В это время вичевой показатель — количество клеток CD4 — увеличилось до небывалых 500 единиц, что подтвердил анализ в МОНИАК. Даже при постановке на учет у меня было всего 350. То, что сделал Юнусов — просто чудо! Я была так счастлива, что поверила моему божественному исцелителю безоговорочно. Поверила настолько, что с пеной у рта доказывала маме, что у меня нет ВИЧа, несмотря на скепсис в ее глазах.

Уже несколько раз за последние полгода мама привозила к нам с дедушкой моих брата Ромика и сестренку Аленку погостить на денек-другой. Какие же они замечательные, забавные! Просто маленькие куклята! Раньше Алена плохо переносила поездки в Подмосковье, поэтому бывала у нас не просто редким гостем, а — очень редким, но теперь подросла, и дорога перестала быть препятствием к нашему общению. Семилетний Ромик такой серьезный и рассудительный не по годам, весь в папу Игоря; любит собирать пазлы и когда ему читают книжки на ночь, хотя и сам уже складывает из кубиков не только слова, но и целые предложения. Зато Аленка — полная ему противоположность: ураганчик, ходячая смешинка и маленькая пакостница, которая постоянно находит повод посмеяться над кем-нибудь и особенно — позадирать брата. Но Рома — умничка! — стоически переносит ее выходки, ведь он — старший, к тому же в этом году пойдет в первый класс.

Мы все очень сдружились за лето. Иногда я смотрела на Ромика и Аленку и думала: «А ведь это могли быть мои дети. А старшему ребенку уже бы стукнуло двенадцать лет, если бы не аборт в мои семнадцать… Что же я натворила в своей жизни?! Почему все сложилось так, а не иначе? Что за страшный рок меня преследует?»

…Но вернемся к Юнусову. О своих феноменальных анализах я сообщила моему спасителю незамедлительно по телефону! Только ему я обязана жизнью! Только ему!!! Свету в окошке! Божеству!

Или дьяволу, которому я продала душу за кусочек жизни, за щепотку счастья?

И еще у меня не выходили из головы его слова про мою задницу, которые он сказал, когда я от него выходила… Вместе с сомнениями у меня возникло к Чингизу Алиевичу жуткое и невероятно сильное влечение, такое, что я потеряла сон. А может, как к спасителю? Как благодарность? Я не стала копаться в себе, а приняла происходящее, как данность… И мне сейчас плевать, сколько ему лет, ведь его харизме и обаянию не было предела. А белый халат придавал как бы чистоту помыслов, если такое вообще применимо к восточному человеку.

Я мечтала о близости с Юнусовым, и не могла дождаться следующей встречи. А он, как назло, опять куда-то уехал, не оставив координат. Даже доверенное лицо — Анна Владимировна, к которой я специально съездила в магазин с Артуром за лечебными кашами и ключевой водой, чтобы на месте выведать обстановку, не знала, когда желанный мой мужчина появится в Москве.

…В следующую встречу я прорвалась на прием к Юнусову, излучая вокруг себя здоровье, а он кинулся мне навстречу, обнял и прижал к себе всю, повторяя одну и ту же фразу:

— Какая сильная девочка! Какая сильная девочка!..

Лишь полгода спустя я сообразила, что это относилось не столько ко мне, как таковой, а к невероятному успеху самого Юнусова в попытке обуздать ВИЧ. Сегодня же, находясь в кабинете наедине с Чингизом Алиевичем, со мной случилось нечто странное: я сама напросилась на продолжение встречи… Тем более, что я была последней пациенткой. Или Юнусов специально меня так поздно записал на прием, предвидя и не возражая против неформального продолжения? Разве происходящее со мной — не гипноз?

А что такого? Жизнь коротка, и надо пользоваться моментом. Зачем откладывать на завтра то, что можно получить сегодня и сейчас? Ведь завтра может и не случиться.

Если бы я была здорова, то никуда бы Юнусова от себя не отпустила, и — я уверена! — женских чар мне бы хватило с лихвой, но… Но я больна. А он женат. У мусульман все строго, насколько мне известно.

Ясно, что я для него всего лишь игрушка или подопытная лабораторная мышь. Но если и так: пусть будет, как будет. Поэтому я решила сиюминутно наслаждаться и жизнью, и близостью с понравившимся мне мужчиной, ни о чем не думая и ни в чем себе не отказывая. Вряд ли я когда-нибудь встречу такого получеловека-полубога, как Юнусов.

После сеанса диагностики мы закрылись в кабинете, а я настолько осмелела, что сказала о своих желаниях и… И его власть надо мной поглотила все. Мне нравилось подчиняться ему, а в голове метались, как подстреленные, мысли:

— Сколько женщин у него было?

— Они были красивее меня?

— Жаль, что мы встречаемся при таких плачевных обстоятельствах. Но может, если бы не моя болезнь, нам не суждено было увидеться?

Знаю, что таких пациенток, как я, у него не было точно. А ведь он меня встретил словами: «Какая сильная девочка!» Это удивляло и забавляло одновременно.

Со смертельной болезнью за плечами начинаешь смотреть на происходящее совсем по-другому. Появляется иное мировоззрение и мироощущение, как будто ты — инопланетный гость, а не землянин. Я теперь не могу сказать с полной уверенностью, какой человек мне нужен рядом. Тот, кто не жил с ВИЧ, для меня неполноценный, что ли… Странная штука жизнь: у каждого — своя правда.

Наши встречи случались чаще, хоть и ограничивались рамками кабинета на Таганке. Я знала наверняка, что Чингиз Алиевич ждет их ничуть не меньше меня. Когда я приезжала в конце дня, Юнусов запирал дверь и делал со мной все, что хотел. Никогда ни один мужчина, особенно шестидесятилетний, не действовал на меня так одурманивающе. Откуда у него взялась эта сила? И какого фига я чувствовала себя распоследней шлюхой, но делала все, что он хотел? Умом понимала: происходит что-то не то, но отказать или противостоять его желаниям была не в силах, ведь он — единственный человек во Вселенной, который продлевал мою жизнь вопреки законам природы.

Он лечил меня бесплатно, когда я перешла в статус любовницы. Или стала окончательно для него сверхважной лабораторной мышкой? А может Юнусов и не человек вовсе? А кто же? Дьявол-искуситель?

На смену снам-провалам, снам-забытью, свойственным тяжелобольным людям и наркоманам, меня стали посещать странные, очень яркие сновидения, полные впечатлений и необычных чувств, которые я не испытывала раньше. Вот один из многих:

Красивая спальня с круглой кроватью, застеленной бордовым шелковым бельем, и со множеством распахнутых настежь окон, из которых чувствуется приятное дуновенье морского ветерка… Кажется, он называется бризом? Ветерок развевает полупрозрачные занавески ярко-розового цвета, сквозь которые проглядывает голубое безоблачное небо и струится солнечный свет. Не полуденный, обжигающий, а утренний, нежно поглаживающий кожу.

Я обнаженная лежу на кровати и переполняюсь каким-то теплым счастьем и спокойствием.

Потом входит Чингиз Алиевич, и сон мгновенно перестает быть светлым и чистым. Появляются какие-то темные зловонные помещения, где он больно обнимает и тискает меня. И мы занимаемся сексом в непонятных позах и грязных углах. Но я при этом испытываю невероятную эйфорию, почти наркотический кайф.

Ни один мужчина не снился мне такое бесчисленное количество раз, как он. Юнусов завладел моим сознанием полностью. Даже во сне он умудрялся удавом вползать в мой мозг. Или его с виду невзрачные таблеточки действовали на меня столь ошеломляюще, что я не могла противостоять этому безумию?

Все чаще возникали вопросы: человек он или бес? Или человек, в которого вселился дьявол? А не заложил ли он собственную душу за возможность совершить дерзкое открытие-прорыв в лечении ряда тяжелых заболеваний, в том числе и ВИЧа?

На одном из приемов я задала вопрос-уточнение, который меня тревожил последнее время:

— Чингиз Алиевич, а вы к какой вере относитесь? — при наших интимных отношениях я продолжала его называть на «вы», возможно из-за разницы в возрасте.

— Естественно, по рождению я — мусульманин, но в Бога никогда не верил. И тебе не советую.

Его словам хотелось подчиняться, как в армии, беспрекословно. Как приказ полковника лейтенанту или даже как генерала — рядовому. Что это? Моя вед О мость или необъятная симпатия к этому необыкновенному человеку? Невозможно понять, что чувствует он, хотя всегда мило улыбается и внимательно слушает, о чем я говорю, даже если несу несусветную чушь. Про чушь понимается, когда возвращаюсь от него домой, а там, в небольшой комнатенке с множеством статуэток вокруг — язык болтает без умолку, как под гипнозом. Точно под гипнозом!

Единственно, в чем я продолжала лукавить перед моим персональным божеством — уж не языческое ли это поклонение? — что не изгнала из собственной постели всех мужчин, как это мне было велено. Хоть я и уверяла Чингиза Алиевича в обратном. И как мне это удавалось под гипнозом?

Одного мужичка я все же оставила для услады собственного тела, ведь с Юнусовым виделась раз в два месяца. Я утаила от него Артура. На новые знакомства мне рассчитывать не приходилось, потому что фурункулез на лице не проходил, несмотря на видимые улучшения самочувствия в целом. А его брат Карен выпал из обращения сам собой, потому что к тому времени у него родился сын, больной церебральным параличом.

Сначала мужики жрут колеса с марками по клубам, колются всем подряд, чтобы словить кайф, с проститутками якшаются, заражаясь ВИЧом, сифилисом, гепатитами и другой хренью, а потом женятся на семнадцатилетних невинных девушках, преподнеся им в виде свадебного подарка весь этот приобретенный в кабаках букет. И в результате — получают детей-инвалидов. Не расплата ли это за тот разгульный образ жизни, который велся до свадьбы? Или расплата за те искореженные жизни молодых людей, которым Карен продавал наркоту? Но ребенок-то чем виноват?

Я даже простила Карену женитьбу на армянке, до того мне было всех их жаль. Особенно малыша с огромными черными глазенками, обрамленными длинными ресницами, в уголках которых, казалось, застыли слезы, ужас и боль. Я его случайно увидела в городском парке, когда с мамой, Ромиком и Аленкой гуляла на детской площадке, а жена Карена, Роксана — мне ее показали давно, когда они только поженились, — сидела там же на дальней скамейке с сыном на руках. Смотреть на них было тяжело.

И опять начались поиски Кареновской семьей денег, чтобы облегчить страдания малыша. Но пока у него оставался в наличии непогашенный кредит, взятый за разбитую Кареном тачку покойного друга Санчо. И опять меня пытались развести на жалость, чтобы взять кредит под МОЮ квартиру. Причем прессинг велся перекрестным огнем от Карена по телефону и от Артура при личных встречах. Ошалели вы, что ли, два брата-акробата? Когда я находилась под наркотой, что-то из меня можно было выжать, но те времена прошли. Квартира — мой единственный источник дохода! И почему я должна отдавать СВОЕ имущество за ЧЬИ-ТО кредиты и долги?

Хорошо, что я обезопасила себя, отписав дарственную на мои полквартиры на маму, когда у меня обнаружился ВИЧ, чтобы моему папашке Лешеньке, давно канувшему в Лету, и не помогавшему мне никогда ни морально, ни материально, ни части квартирки не досталось после моей смерти. Зная его, можно быть уверенной, что он бы начал с матерью тяжбу за наследство, пытаясь урвать куш пожирнее. А моя мама распорядится недвижимостью, как надо. И даже если квартиру придется продать, чтобы нанять мне сиделку, мамина рука не дрогнет. Она сделает так, как будет лучше для меня.

Я теперь понимаю, что могу быть уверенной только в двух людях: в моей маме и в дедушке, с которым живу. Почему я не осознавала этого раньше?

— А работать устроиться не пытался, дружок Каренчик, чтобы деньжат заработать честным путем? — хотелось сказать ему после очередной попытки развести меня на деньги.

2009 год

(Из дневника Алисы)

Я улыбнулась, прочитав последние строки, ведь Алиса вразумляла своего бывшего любовника точно такими же словами, как я пыталась достучаться до нее самой несколько лет назад, когда она была относительно здорова, только наркоманила помаленьку. Те же слова! До последнего! Что же ты, доча моя непутевая, не работала никогда? А если случиться невероятное, и Алиска доживет до пенсии стараниями нетрадиционной медицины… Из каких, интересно, доходов будет ей выплачиваться пособие по старости, если у нее никогда и трудовой книжки не было?

Об интимной связи с Юнусовым она мне сказала, когда я поинтересовалась:

— Что-то ты перестала у меня брать деньги на встречи с врачом. Или к нему не ездишь? Смотри, как бы ухудшение не наступило. Если уж начала лечиться, так и нужно продолжать, тем более, что и результаты положительные имеются. Или ты с дедушки деньги тянешь? Не надо, у него пенсия и так маленькая.

— Ничего я у него не беру. Успокойся. Просто Чингиз Алиевич меня лечит бесплатно, — я удивленно подняла брови, а она продолжила, — Да, не берет, потому что теперь я его любовница.

Вот так поворот событий! Что меня несказанно поражает в Алисе: многие гораздо более положительные девушки никак себе не найдут мужчин, а вокруг моей дочери особи мужского пола постоянно хороводятся. И даже фурункулез на лице их не пугает. Или мужиков больше привлекают порочные женщины, чем домашние тихони? В жены они ищут последних, а в любовницы выбирают фурий, типа Алисы.

Причем, нельзя сказать, что она мужчин как-то ласковее принимает, жалеет, обихаживает, заботится. Вовсе нет! Она и наорать может с порога, и тапком или чем потяжелее — с лестницы спустить, и вылить горячий чай за шиворот… Алиса вскакивает на метлу всякий раз, когда ее кто-то заденет словом или делом. Ее эмоции бьют через край — только успевай уворачиваться. А мужики не переводятся.

Сначала это были Карен и Артур Бабаян, знающие о ее ВИЧе, но сменяющие друг друга в Алисиной постели с завидной регулярностью. А теперь в ее искусно расставленные сети попался не кто иной, как врач с мировым именем! Вот что Алиска вытворяет!

Вскоре выяснилось, что менту Артуру нужна вовсе не я. Даже не так: не столько я… Что с меня, ВИЧ-инфицированной бывшей наркоманки, взять, кроме квартиры? К счастью, уже не моей, так что и брать-то стало нечего. А мой «сексуальный партнер», как его обозвал Юнусов, положил глаз на куш пожирнее: его заинтересовала моя мать с мужем. Вернее — их деньги, на которые недоделанный майор Артур Бабаян нацелился в своих далеко идущих планах. Или два брата-акробата действовали слаженно, по преступному сговору, а меня держали за дуру?

Как-то по простоте душевной я показала этому менту видеосъемку с юбилея моего несостоявшегося отчима Игоря, который проходил, когда еще была жива бабушка Оля.

— Почему «несостоявшегося», ведь твоя мать сейчас за ним замужем? — переспросил Артур.

— А потому что меня Игорь Евгеньевич как приемную дочь или падчерицу никогда не рассматривал. Так, ходит какая-то мутная девка вокруг его жены и деньги клянчит. Он не удостаивал меня личной беседой с первого дня нашего знакомства. Правда, это произошло в ту пору, когда я наркоманила по полной программе… Но не ему меня судить! А он вставал и выходил из комнаты, как только я появлялась на горизонте. И даже когда мне поставили диагноз — ВИЧ, после чего я изменила полностью свой образ жизни, это ни в коей мере не повлияло на холодность наших с ним отношений. Мать и брата с сестрой сюда иногда привозит, чтобы мы общались, а ее муж Игорь вовсе не показывается!

— Обидно?

— Не то слово! Естественно, что при таком напряге на Игоряшин юбилей три года назад меня никто не позвал. А торжество, между прочим, проходило в крутом московском ресторане: мужчины в шикарных костюмах, в смокингах, женщины — в коктейльных платьях в пол… Мраморные лестницы, крутые интерьеры, в вазонах живые цветы, белые скатерти, известный ведущий, певцы, даже девки из варьете в перьях… Красота! Уж я бы сшила себе такое платье, что все бы ахнули!

— Ты круто шьешь!

— Круто! Да! Я уже и фасончик приглядела по итальянским лекалам… Только меня не пригласили. Вот уроды! Я на мать свою тогда сильно обиделась, но потом меня бабушка с дедушкой убедили, что не она виновата. Ну да ладно, дело прошлое! Не то, чтобы я слишком рвалась попасть на этот юбилей… Видала я места и похлеще. Вам и не снилось! Вон, в «Континентале» мы с Сергеем Ивановичем какого жару давали! Но все равно — обидно! Не угодно им, видите ли, неблагонадежных родственников представлять рафинированному обществу. Деда с бабкой пригласили, тетку с семьей, а меня — нет! Бабушке Оле мать и отдала на память видеокассету с юбилея. Это было за полгода до бабушкиной смерти. А перед твоим приходом я убиралась в секретере и обнаружила это видео. Хочешь посмотреть?

— А что? Давай посмотрим, как богачи отрываются.

Вспомнив снова, что меня обошли приглашением, я в запале наговорила Артуру гадостей про свою мать, позабыв, что томагавк наших обид зарыт глубоко в земле. Вот, мол, они, сволочи, какие праздники закатывают, а я им будто никто! Бесилась больше по привычке, чем по-настоящему. Накатывает на меня иногда по-старинке… А что вы хотели от больного человека, стоящего одной ногой в могиле?

Только Артурчик вдруг глазами впился в телевизор, где показывали красивую жизнь моих ближайших родственников, и стал внимательнее разглядывать гостей на видеосъемке, задавая наводящие вопросы:

— Лис, а где тут твоя мамашка-то? Это вон та герла во главе стола рядом с мужиком в смокинге и с бабочкой?

— Да-да, она, — отвечала я рассеянно, потому что собиралась с подружкой по делам.

Без Артура, разумеется, потому что он не засвечивался со мной в людных местах, где бы брату Карену или их большой армянской маме непременно бы доложили о нашем близком знакомстве. По-моему маму он опасался гораздо больше Карена. Так Артур объяснял нежелание оказываться рядом со мной. Иногда, правда, закрадывалось у меня подозрение, что они все меня дурят, но доказательств тому не было.

На своей тачке Артур подвозил меня — одну или с подружками — до нужного места и испарялся, как привидение. Ха-ха! Видели вы лохматое привидение, как этот армянчик? Видимо, я хохотнула вслух, представив такое привиденьческое чудо-юдо, потому что мой дружок переспросил:

— А что смешного-то? Крутая у тебя мамашка: в вечернем платье, да еще бриллиантики посверкивают в ушах. А колье у нее настоящее или бижутерия?

— Не носит никто у них там дешевые побрякушки. Конечно, настоящее.

— Ни хрена себе, — как бы про себя промычал Артур, и придвинулся ближе к телику, чтобы рассмотреть детали торжества внимательнее. — А это кто?

— Где? Отодвинься. Мне за тобой ничего не видно. Вот. Теперь вижу. Это материна ближайшая подруга Нинель. Замужем за владельцем автосалона, между прочим, — похвастала я своей осведомленностью.

— Ни хрена себе, — повторил Артур.

То ли словарный запас у него был настолько скуден, то ли так поразился увиденному. Поди, сам-то никогда в подобных мероприятиях не участвовал: ни рожей, ни кожей не вышел. По крайне мере, в лучшие времена моих захаживаний в местные кабаки и клубы, что-то я там Артура не видела. Даже когда Карен тусил с нами — никогда брата-мента рядом не наблюдалось. В лучшем случае — майор красивых баб в борделях лапал, и то, когда на облавы выезжал. Чтоб денег не платить. Артур и ко мне старался налегке зарулить, без каких-либо подношений и продуктов, чтобы его накормили, напоили и спать уложили. Так что я относилась к нему пренебрежительно. Как известно, на безрыбье и рак — рыба.

Есть и другой вариант объяснения антипубличности Артура. Он мечтал выдвинуться по карьерной линии, чтобы зарабатывать хорошие бабки, поэтому считал, что должен быть безупречен. Он и Карена-нарика отмазывал не столько из-за близких родственных отношений, а чтобы тот не бросил тень на непорочную репутацию мента в законе. Хотя непорочность та была не так и чиста, потому что в голове Артура все время гуляли преступные измышления: как бы по-быстрому подняться не только по служебной лестнице, но и в денежном плане.

А тем временем мой любовник продолжал расспросы, уткнувшись в телик:

— А тот лысый мэн — кто?

— Который справа? Это родной брат Игоря. Склады какие-то держит, — зачем-то констатировала я, хотя от этого комментария вполне могла воздержаться, чтобы в моем ментовском мужике не проснулись гончие инстинкты, о которых я уже начала догадываться.

— А рядом с ним? — продолжил Артур расспросы.

— Тот, кто пошел с красивой телкой танцевать? Не знаю. Меня же не посвящают в дела, — на всякий случай обмолвилась я, чувствуя, что жареным запахло: поджаривался мой зад на адовой сковородке. — Даже на юбилей отчима не позвали! Уроды! — напомнила я на всякий случай.

— Алис, а кто вон та тетка в красном платье? — не унимался Артур, а когда я открыла рот, чтобы ответить, резко повернулся ко мне и выпалил:

— Давай мы тряханем твоих родственничков и их богатеньких друзей? Срубим деньжат по-легкому. А потом и по их гостям пробежимся. Я найду, чем их прижать! И мы с тобой махнем в мировое турне. Начнем с Таиланда. А хочешь — полетим в Израиль. У меня там много знакомых и родственников обитает. Я всегда мечтал пожить на широкую ногу, ни в чем себе не отказывая. Ты же мне говорила, что хочешь попутешествовать. А это — реальные деньги!

У меня от таких слов сумочка выпала из рук, и все ее содержимое рассыпалось по полу, частично закатившись под диван. Я сразу почему-то представила серьезную мордашку Ромика и смеющуюся Аленку, над которыми нависла реальная угроза.

— Ты из меня наводчицу хочешь сделать, что ли?

И тут, как я не злилась на мать и Игоря за их нежелание видеть меня на юбилее — дело прошлое! — и у себя в столичной квартире, мигом прозрела от таких разговоров. Ничего удивительного, что у нас предвзято относятся к милиции. Вот что удумал, паршивец! Мне Карена хватило с лихвой, который меня частенько использовал в корыстных целях. И этот туда же!

А с другой стороны — иногда так хочется матери отомстить за то, что она меня выкинула из своей обеспеченной жизни, как блохастого котенка. За что? Я ей не родная дочь, что ли?..

Но в глубине души я понимала, что надо остановиться. Кто мне поможет в сложившейся ситуации, как не родная мать. Только на нее вся надежда.

Я протянула паузу после собственной реплики, чтобы собраться с мыслями, а заодно побросала в сумочку раскатившуюся по комнате косметику. И Артуру сказала свое категорическое — НЕТ. Я не буду подставлять своих родных и их знакомых под удар. Как потом жить с клеймом Иуды?

…Между тем подходил к концу третий, последний курс колледжа, когда объявили, что продляют учебу на год для желающих получить в диплом профессию «модельер». Почти все однокурсницы написали заявления о продлении обучения. Только моя подружка Кристина не стала: все навыки идеального шитья она получила и уже впряглась в пошив бутиковых тряпок, а призрачные лавры модельера ее вовсе не привлекали. Жаль. Мне ее будет сильно не хватать. Надеюсь, что ее уход из колледжа нашей дружбе не помешает.

Чувствовала я себя прекрасно, поэтому решила внять маминым уговорам и в кои веки сходить подработать в фирму, занимающуюся пошивом оконных штор. Уж сколько лет я не работала после офиса на Тверской у Сергея Ивановича! Страшно посчитать… Но и тут не задалось. Отпахали мы с тремя девчонками целый месяц, а в день зарплаты нам директриса фирмы заявляет, что оговоренные суммы не заплатит. А мы и рыпнуться не можем, потому что письменных договоров с нами никто не заключал. Обвели нас, дурех, вокруг пальца. Обидно до соплей!

Ну — да! Сами виноваты, что не составили договора… Виноваты! И что? Обдирать нас, как липку? Выплатили какие-то жалкие ученические копейки и отправили восвояси! Мы в соседней фирме спросили, и оказалось, что эта директриса всех обувает. Не мы — первые, не мы — последние. Что же раньше не удосужились спросить? Так и закончилась неудачная попытка заработать деньжат на поездку к морю. А я-то уже размечталась…

После первого сентября мое самочувствие резко ухудшилось. И я опять начала чувствовать зверскую усталость.

…Приснился очередной кошмар после того, как я увидела по телевизору: арестовывают в Арабских Эмиратах мою бывшую одноклассницу

Викушу, которая в бордели поставляла русских девочек, пользующихся небывалым спросом, а вернее — продавала их в рабство. Она ведь тогда приезжала, чтобы втравить меня в это дерьмо. Как я удержалась? Видимо, не все мозги прогуляла. Или наоборот — все, поэтому и не позарилась на мнимо-легкие преступные деньги.

А по телику сегодня показали, как наши фээсбэшники совместно с полицией Эмиратов разоблачили работорговую сеть. И крупным планом камера оператора наехала на перекошенную Викину рожу. Сомнений не осталось — это она!

После телерепортажа я не находила покоя целый вечер, вспоминая все, что связывало меня с Викулей: и поездки в одиннадцатом классе к мужикам в Москву, и гулянки с пацанами после школы, и ее последний частный визит… Заснуть долго не могла, ворочалась с боку на бок, а потом приснился жуткий сон:

Я долго блуждаю по пустующему заброшенному зданию, натыкаясь на глухие стены, то и дело попадая в темные тупики, из которых не могу сразу выбраться, шаря руками по влажным бетонным перегородкам. Мне приходится подниматься все выше и выше в поисках выхода, пока я не обнаруживаю в одном из помещений сидящую на полу девушку, внешне похожую на подругу Вику. Я слышу сначала ее сумасшедший дикий смех, подхожу ближе и вижу, что у нее нет рук выше локтей, и кровища хлещет из них фонтаном, заливая пол и стены липкой алой жидкостью со специфическим запахом скотобойни.

Почему-то мне передается тот ужас, который она испытывает при виде собственных отсеченных рук… Я падаю на колени рядом с ней в лужу крови и кричу что есть мочи, простирая свои руки к небу:

— Господи, прости нас! Господи, прости!..

Проснулась посреди ночи в холодном поту и с дикой ломотой во всем теле…Чувствую: несмотря на все уверения Юнусова, что ВИЧа у меня давно нет, что-то со мной не так.

2009 год

(Из дневника Алисы)

 

Глава 13

Падение Икара

Я ликовала вместе с Алисой, когда CD4 оказался равным 500 единиц. Ликовала и одновременно — отказывалась верить, памятуя, что знакомый врач-натуропат предупреждал меня с самого начала: улучшение сменится еще более резким спадом, а вернее — обвалом.

Решила не расстраивать до поры, до времени ни Алису, ни моего папу, с которым она продолжала проживать в одной квартире, что падение Икара, подлетевшего слишком близко к солнцу — неизбежно.

Вместе с тем я радовалась успеху Алисиной учебы в колледже, которая давалась ей настолько легко, что она начала брать надомные заказы от частных клиентов. Я поддерживала дочь в ее начинаниях, в том числе и в совершенно неожиданном для нее желании заняться чем-то дельным. Мне показалось, что она не столько хочет заработать, сколько доказать мне, что изменилась сама.

На день рождения Алисы подарила ей профессиональную швейную машинку и оверлок. Теперь ее работы не отличались от фирменных, а мы с Ромиком и Аленкой стали ее постоянными клиентами, на которых она оттачивала мастерство, хотя выбирались из столицы реже, ведь Ромик пошел в гимназию. А казалось, будто только родился. Говорят, что чужие дети быстро растут. Неправда. Свои растут еще быстрее. Но на школьных каникулах мы втроем обязательно приезжали в Подмосковье.

Однажды в наш очередной приезд Алиса показала мне сайт «Город без наркотиков» и много говорила о том, что информация о наркопритонах должна непременно доходить до правоохранительных органов. Я всерьез обеспокоилась: вдруг сведения просочатся не тому, кому предназначались. А моя дочь неожиданно наполнилась решимостью наказать всех, кто сажал на наркоту ее ровесников, и рвалась в бой.

— Знать бы точно, что ничего мне за это не будет, и что всех повяжут — сдала бы тут же, не задумываясь, чтобы отомстить за Игната, за Санчо, за ту соседку по инфекционному отделению, которая умерла от ВИЧ… Помнишь, мама? И за загубленные судьбы сотен и тысяч молодых девчонок и парней из нашего города. Да и за себя — тоже бы не мешало отомстить! — рассуждала Алиса.

Я не была уверена: отговаривать ее от этой затеи или поддержать. Отговаривать, значит, уподобиться страусам, зарывавшим голову в песок при виде опасности. И что тогда — пусть гибнет остальная молодежь? Но Ромик с Аленкой могут попасть в ту же мясорубку, что и Алиса, если не противостоять распространителям наркотиков. Помнится, у старшей дочери уже был такой порыв после выхода из комы — всех сдать, но тогда она испугалась своих мыслей, зная наверняка, что ее вычислят и прикончат. Что же изменилось сейчас?

С появлением сайта, Алиса посчитала, что информацию можно отправить инкогнито, но любой мало-мальски сведущий хакер легко вычислит компьютер, с которого передано сообщение. Я-то знаю, что в милиции существуют подобные службы, а значит, отправить адреса и фамилии наркодельцов в «Город без наркотиков» — все равно, что выложить информацию в открытый доступ с указанием собственного имени с адресом проживания. И тем самым — подписать себе смертный приговор. А что может сделать слабая больная Алиса против клана наркоторговцев? И не подставит ли она меня с детьми? Я после нашего разговора испугалась за всех сразу.

Это была последняя встреча, когда Алиса чувствовала себя более-менее нормально. Стояло бабье лето. На смену осенней хандре и моросящему дождю выпали долгожданные благостные денечки. Мы гуляли в парке, собирая яркие кленовые листья и желуди Ромику для поделок на уроках труда. Неугомонная Аленка с разбегу влетала в кучи убранных листьев и разбрасывала их, смеясь, вокруг. Мы в шутку журили ее, а она перебегала к следующей… Запомнилось голубое небо, деревья в золотом убранстве, море теплого осеннего солнца.

А дальше наступил тот самый, предсказанный заранее, обвал.

Вот и прошел еще один нелегкий день, так как на данный момент жизни каждый день удается осилить с большим трудом. Постоянный шум в голове, от которого я не могу избавиться, и ужасающая, ужасающая, ужасающая слабость, изматывающая день и ночь.

Так прошла целая зима, длившаяся вечность. Работать я, естественно, не могла. Даже от заказов одежды пришлось отказаться вовсе. Единственно, кто меня удерживает на плаву — родные люди: дедушка, мама и Ромик с Аленкой, которых я полюбила, как собственных детей. В моем положении вряд ли вообще бы кто выжил без поддержки.

А еще — не хочется умирать раньше деда, с которым живу, поэтому держусь изо всех сил. Странно, что раньше я об этом не задумывалась, растранжиривая здоровье направо и налево. Прошлое я вижу в каком-то тумане. Многое забыла. И вообще — это была не я.

Перед окончанием колледжа вдруг накатила такая апатия, что не хотелось не только выходить на улицу, но и передвигаться по квартире. Не хотелось даже шевелиться, лежа в постели, потому что любое движение вызывало боль в каждой клеточке тела. Мама не понимала, почему мне так плохо, списывая самочувствие на лень, уговаривала меня подняться и пройтись хотя бы по лестнице в подъезде вниз-вверх. Я сопротивлялась, но она настаивала:

— Залежишься, и тебя вовсе не оторвать от постели. Недавно я прочитала, что мышцы атрофируются уже через несколько дней бездействия. Алиса, сделай над собой усилие, — просила она, а я не отвечала, потому что не хотела даже с ней говорить на эту тему.

Пора было съездить в клинику, чтобы выяснить причину недомогания, но я все тянула и тянула, находя разные причины. А когда Артур свозил меня в МОНИАК сдать анализы, там сказали, что «все плохо» и необходимо срочно принимать химию. Я со скандалом отказалась, ведь ее нельзя сочетать с лечением Юнусова.

НО Я ЗВОНИЛА ЕМУ НЕПРЕРЫВНО УЖЕ ТРЕТИЙ МЕСЯЦ ПОДРЯД, А ЕГО НИГДЕ НЕ БЫЛО!

Сегодня, узнав, насколько все плохо из первых уст, из вестибюля клиники я перезвонила Чингизу Алиевичу с недобрыми вестями, а он вдруг оказался на месте и на мою истерику — позвал в кабинет на Таганской. Как была — вся в слезах и соплях, еле передвигающая ноги от слабости, я приехала к нему, но случилось странное: в этот день у него сломался компьютер, и он не мог меня протестировать и сделать назначения.  Не дьявольские ли это происки?! Или он меня специально позвал, чтобы воспользоваться моим телом, но не лечить? Или он уже сам разуверился в своей методике?

Юнусов авторитетно утверждал, успокаивая меня, что анализы в московской клинике фальсифицированы: в них ведь подтвердился ВИЧ, который никуда не делся. А Чингиз Алиевич говорил мне, обнимая и поглаживая по спине, как приблудную кошку:

— Быть такого не может. Врачи твои врут. Верь только мне…

Дальше, как и всегда, случился час любви… И я почему-то сразу успокоилась: думать ни о чем плохом после встречи не хотелось. И даже силы появились, чтобы спокойно доехать до дома. А чтобы провести диагностику, мы с Юнусовым договорились встретиться через неделю.

…По ночам опять стал приходить умерший Игнат, и сидеть ночь напролет на моей кровати. Давненько же мы с ним не виделись.

— Здравствуй, любимый! Как там у вас? Не заждались ли меня? Не волнуйтесь. Скоро буду…

Посчитала, сколько времени прошло со смерти Игната, и мне стало страшно — уже девять лет…

Никто за девять лет тебя не обнимет так, как он, не приласкает, никто не поделится с тобой последним. И ты вдруг понимаешь, что даже добившись высокого положения, признания заслуг или больших денег, это не вернет любимого и единственного, которого нет в живых. А ты остаешься наедине со своим несчастьем, с которым никогда не смиришься. Это невозможно!

Вот почему сейчас мое настольная книга — «Человек, который смеется». Я всегда много читала, но теперь это занятие — своего рода отдушина, окно в другой мир, чтобы забыться и не думать о действительности, насквозь пронизанной болью.

Совершенно случайно на даче у дедушки наткнулась на эту книгу, которую в другое время не взяла бы в руки: слишком жуткое средневековье там описано. Но когда вчиталась, обнаружила, что Виктор Гюго затрагивает те же общечеловеческие понятия, что волнуют меня сейчас. Они остались неизменными в веках: ни за какие блага мира не вернуть любимого человека, дарованного тебе судьбой. Люди, которые в своей жизни не теряли любимых — не теряли ничего!

Чтение Гюго подтолкнуло меня и к другим философским размышлениям, не свойственным мне раньше: «Все, что мы делаем сейчас, напоминает крысиную возню, по сравнению с тем, что мы еще можем сделать для близких людей, которых не успели потерять. Хочется еще пожить, чтобы те, кто знали меня обдолбанной, ничего не соображающей наркоманкой, увидели меня с другой, положительной стороны».

Полгода прошли, как в бреду… В своих копаниях, самокопаниях, безоговорочной подчиненности Юнусову, я дошла до такого дикого абсурда, что сдала православный золотой крестик, доставшийся от бабушки Оли, в ломбард и поменяла его на какой-то кулон-безделушку. Что это? Сумасшествие? Или мозги от ВИЧа совсем уплыли? Или это сам дьявол пожаловал за моей душой? Пришел, да не успел: душа-то давно заложена-перезаложена!

Я запуталась…

Не появлялась в МОНИАКе последние полгода не только из-за запретов Юнусова, но и чтобы мне не стали навязывать лекарства, убивающие меня. Зато я опять попала в инфекционную больницу по «скорой», изможденная и вся в гнойниках — прямое следствие прогрессирующей ВИЧ-инфекции. Или уже СПИДа? Нет, от этого слова пока воздержусь, а то от него веет такой кладбищенской безысходностью, что из депресухи можно не вылезти.

У меня в больнице взяли анализы и сказали, что завтра будет ответ. Как же мне пережить эту длинную-предлинную ночь, за которой последует приговор? Что это будет именно приговор, я ничуть не сомневалась. С большим трудом уснула при помощи успокоительного, и мне привиделся очередной странный сон:

Вижу себя на пассажирском месте рядом с водителем. Мы едем на черной BMW очень, очень быстро. Так быстро, что невозможно различить, какая местность за окнами машины: все сливается в единую пеструю ленту. За рулем оказывается почему-то моя богатая московская тетка по отцу, которую я не видела с малолетства. Мы с ней едем по неизвестному автобану на огромной скорости, но вдруг с оглушительным визгом тормозов сворачиваем на неасфальтированную проселочную дорогу… Как бы случайно. Но не возвращаемся назад, а продолжаем движение по проселку так же быстро, как по трассе, несмотря на болтанку, пока не попадаем на ухоженное кладбище с ярко- красными и золотыми венками на деревянных больших крестах. На заднем сидении нашей иномарки почему-то оказывается умершая бабушка Оля, которая обращается к тетке строгим голосом:

— Ты куда заехала? А ну-ка, поворачивай обратно!

Тетка, ничего не говоря в ответ, подчиняется окрику, разворачивает машину, оцарапав заднее крыло об оградку ближней могилы, и выезжает обратно на трассу…

Что это? Сон-пророчество? Неужели и в этот раз мне удастся выкарабкаться?

Утром пришел анализ: CD4 — 160 единиц! Это очень мало. Поэтому я и болела постоянно всю зиму и весну. Меня сейчас лечили капельницами с гаммоглобулином, привезенным мамой по звонку. Она была права, что гнала меня в МОНИАК, и не верила в отсутствие ВИЧ-инфекции. А все это время Юнусов говорил, что я здорова! Но почему я ему верила?!

Никак не могла понять, почему Чингиз Алиевич так со мной поступил? Ведь то, что происходило каждый раз в его кабинете после диагностики, позволяло думать, что я ему не безразлична. Он никогда не говорил о любви даже в моменты неподдельной страсти, но я чувствовала его неравнодушие…

Почему же Юнусов меня чуть не угробил, заставляя поверить в выздоровление? Может, как восточный человек, он мстил мне за что-то? Ничего не понимая в психологии мужчин — мутантов с другой планеты! — я обратилась за разъяснениями к Артуру, который пришел меня навестить в больницу, потому что тоже причисляла его к «восточным», может и ошибочно, ведь он — чистокровный армянин.

— Артур, скажи, — пустилась я расспросы, — мог ли Юнусов постараться меня привязать к себе, чтобы я была зависима от его лечения, чтобы приезжала к нему постоянно. Мог он СПЕЦИАЛЬНО меня не долечивать?

— Конечно, мог. Кроме того, наверняка он просек, что ты врешь. Ты же говорила ему, что у тебя нет мужика?

— Да, говорила. А откуда ты знаешь?

— Мне ли не знать, какая ты продувная бестия, Лиса Алиса.

— Так уж и бестия? Бестия, это от слова «бес», что ли? Не поминай его при мне, пожалуйста, и тем более — не называй меня так.

— Как скажешь. Буду тебя называть мой Ангелочек.

— Так, пожалуй, лучше. Но почему Юнусов меня хотел убить? Хотел, чтобы я у него в ногах валялась? Чтобы вымаливала лечение?

— Может и поэтому, но скорее всего потому, что ни один мужчина, тем более восточный, а еще хуже — дагестанец с закипающей по любому поводу кровью, не потерпит, чтобы его женщина принадлежала кому-то другому. Любимая, не любимая — второй вопрос, но ЕГО. Вот тебе исчерпывающий ответ.

Значит, я сама виновата, что оказалась опять на больничной койке? Вразрез с запретом Чингиза Алиевича стала в больнице принимать противовичевую терапию, подобранную специально для меня заведующей инфекционным отделением. Терапию, от которой я наотрез отказалась в клинике в последний раз. И через две недели показатель ВИЧ стал 280 единиц.

Но когда меня выписали домой, поплохело так, что пришлось забыть о лекарствах. Но — почему? Я не могла понять, ведь мне дали с собой при выписке тоже лекарство! Не веря никому, я самостоятельно отслеживала названия ампул и препаратов. Почему же в больнице ощущался невиданный прилив энергии, а дома — лишь навалившаяся усталость? Почему?! Может, с капельницами мне вводили что-то другое? Я не находила ответа.

…Совершенно не хочется вставать с постели. Нет сил. Неужели все закончено? Неужели я умираю? И нет мне спасения? Не пора ли прекратить мучения разом?

Впав от отчаяния в истерику, я написала предсмертную записку. Но перечитав несколько раз — выдрала ее из тетради и бросила в ящик стола, а сама отправилась в церковь. Что мне оставалось?

2009 год

(Из дневника Алисы)

Я давно отпустила рабочих, но задержалась в квартире дочитать дневник дочери. Казалось: вот-вот осилю его до конца, но постоянно сбиваюсь на воспоминания, поэтому никак не могу дойти до последних страниц.

Не знаю, что было читать сложнее: наркоманские откровения дочери, которую тогда и дочерью-то называть не хотелось, или ее повествование о тяжелом заболевании и борьбе с ним. Но Алиса никогда бы не смогла выбраться из наркозависимости, если бы ее не припечатало ВИЧом. Хотя даже будучи смертельно больна, она не покончила с наркотой, превратившей ее в зомби. Необходим был еще более страшный удар, еще более страшная встряска — пережитая ей кома. Только после нее пошел отсчет настоящей человеческой жизни, несмотря на тяжелейшую ежедневную и ежечасную борьбу за существование.

Я действительно упустила момент, когда дочь перестала ходить в церковь. Или она тщательно скрывала от меня этот факт, зная, насколько серьезно я отношусь к вере в Бога? Мой папа, будучи убежденным атеистом, конечно, не придал значения, что Алиса не носит православный крест. Тем более жалко, что это крест моей покойной мамы, который она надела на внучку перед своей смертью, чтобы оградить Алису от зла. Своего рода — оберег, которого она лишилась по глупости или недомыслию.

Но, судя по последней прочитанной мной строке дневника, обстоятельства заставили дочь вернуться в лоно церкви… Говорят — непреодолимые обстоятельства. Это как раз Алисин случай. Тяжело же ей далось возвращение к вере…

Я внимательно осмотрела тетрадь, которую держала в руках, и увидела, что действительно выдраны несколько последующих страниц с корнем. Видимо те, на которых и была написана предсмертная записка. Может, она ее писала неоднократно, внося изменения и правки? Ведь Алиса билась в истерике, в чем сама же призналась. Я попыталась прочесть оттиск на сохранившейся странице, но ничего не вышло, потому что ее заполнял другой текст.

«Что же там было написано? Я ведь так и не видела записку, найденную в квартире в день смерти Алисы. А если это была та страница, что написана месяцем раньше? А вдруг кто-то воспользовался ей, чтобы убить мою дочь, сняв с себя возможные обвинения? Ведь Алиса слишком много знала о местных наркоманах и наркодельцах. Вдруг она кому-то пригрозила разоблачением?» — никто бы не дал вразумительного ответа ни раньше, ни тем более — сейчас, по прошествии полугода от тех трагических событий.

Я впервые серьезно усомнилась, что дочь сама свела счеты с жизнью, а ведь перед похоронами мы ее не стали отпевать в церкви, потому что были уверены в суициде.

Алиса последний месяц перед смертью действительно мало походила на цветущую молодую женщину: анорексичная худоба и обезображивающий фурункулез на лице, — поэтому ни я, ни следователь не усомнились, что она покончила с собой.

После ее выписки из больницы пришлось признаться Алисе, что мой врач-натуропат предрек резкое ухудшение. А дочь будто и не услышала моих слов, будто я проговорила их в пустоту. Или это для нее уже не имело сколько-то принципиального значения?

Я тогда знала почти наверняка, что спасти Алису от смерти на этот раз не удастся.

Пришла в местный храм с мощами Святой Матронушки и попросила прощения у Бога за то, что отвернулась от него.

И все-таки я пришла к Богу! Вернее — я вернулась к НЕМУ!

Может, если бы Юнусов меня не заставил разувериться в высших силах, то свою телесную боль я бы переносила значительно легче, со смирением, и с мыслями, что мне ниспослано земное испытание, которое я должна достойно выдержать, чтобы стать чище душой? Чтобы очиститься от той скверны, которую успела нахватать там, в прошлой безнравственной и пустой жизни, о которой теперь искренне сожалею? Недаром же считается, что тяжелые испытания выпадают людям, к которым Бог относится по-особому, которых Бог любит. Да и мысли о суициде меня бы не посещали столь часто.

Я пришла в церковь и спросила человека в темных одеждах священнослужителя:

— Можно ли исповедоваться перед смертью?

Отец Алексей — не удивительно ли, что первого встреченного мной священника звали, как моего родного отца? — внимательно выслушал меня, несмотря на то, что я рыдала, запиналась и говорила бессвязно. Проклятый кулон, который взяла в ломбарде вместо бабушкиного православного креста, я оставила рядом с иконой Святой Матроны, вместе с иконкой, которую мне дала мать Игната после его смерти. Забежав вперед, скажу: как только я избавилась от этой иконки, Игнат перестал приходить ко мне по ночам.

Через два дня отец Алексей меня исповедовал, а затем произошло что-то странное: когда он всех причастил, и должна была подойти я, то неведомая сила будто приковала меня к скамейке, на которой сидела, ведь я даже стоять во время службы не могла. Или это проделки дьявола, искушающего невинную душу, чтобы я добровольно отказалась от причастия?

Отец Алексей подошел ко мне сам, видя мое замешательство, взял за руку и спросил:

— А почему ты не подошла на причастие? Мы ведь с тобой договорились…

— Хотела, чтобы сначала другие прошли, — отвечала я, как сквозь пелену. — Я ведь больна. Пускай сначала другие, а потом уж и я.

И ничего ему не сказала о том, что неведомая сила не давала мне сдвинуться с места. Отец Алексей сам подвел меня к алтарю и причастил.

Я никогда не имела настоящего отца: доброго, заботливого, отзыв чивого. Теперь же у меня появился духовный отец, с которым я обрету иной смысл жизни. Я не надеюсь на выздоровление, потому что все надежды потеряны, но я постараюсь правильно отойти в мир иной без попыток самоубийства, не беря грех на душу.

2009 год

(Из дневника Алисы)

После этих строк мне стало ясно, что Алиса не могла покончить с собой. Что же случилось? Кто виноват в ее смерти?! С кем поговорить об этом? Смогут ли в милиции открыть уголовное дело по дневниковым записям для расследования вновь открывшихся обстоятельств или спишут на несчастный случай вместо суицида? Но кто-то ведь оставил в квартире предсмертную записку, написанную раньше? Кто-то, кто боялся, что в Алисиной смерти обвинят его. Или ее?

Или мне не ворошить осиное гнездо?

Будто бы по заказу, от тяжелых мыслей меня оторвал телефонный звонок. Кто бы это мог быть? Я взглянула на дисплей телефона и глазам своим не поверила: звонил сам начальник уголовного розыска, мой друг детства Санек, что помог выпутаться нам с Алисой из затруднительной ситуации пять лет назад. Больше случая свидеться нам не представилось.

Видимо, ходили разными дорогами, точнее — передвигались по Подмосковью на разных автомобилях: я на своей тойоте, он — на служебной машине. К тому же большую часть времени я проводила в Мос кве с семьей. Да и бывать часто в родном городе поводов не осталось: Алиса погибла полгода назад, а моего папу подкосила ее смерть так, что он пережил внучку лишь на две недели. С моей же родной сестрой Ириной мы не были настолько близки, чтобы видеться чаще двух-трех раз в год.

Но именно Санек мне сейчас и нужен. Кто еще сможет выслушать мои сомнения насчет смерти дочери и дать ценный совет?

Когда Алису нашли полгода назад на асфальте под окнами спальни этой самой квартиры, где я читаю дневник, у меня возникло желание позвонить Саше, коль скоро я с ним знакома лично, но меня поспешили убедить его подчиненные, что налицо — суицид, а начальство по пустякам беспокоить не стоит. Тогда я и сама была уверена, что Алиса не смогла дольше терпеть постоянную боль, отчаялась, и свела счеты с жизнью. Но то, что я прочитала в дневнике только что, говорило об обратном.

Почему Саша решил позвонить именно сейчас, когда я так нуждаюсь в его совете? Я взяла сотовый телефон и услышала:

— Танюш, привет.

Он назвал меня так же, как много лет назад, в школьную бытность, но я, конечно, называть его по-старинке «Санек» не рискнула, все-таки — человек при исполнении. И потом, он мог меня отыскать по совершенно иному поводу, мало ли у человека его ранга серьезных забот.

— Привет, Александр Вячеславович. Рада слышать, — отрапортовала я бодро, несмотря на его вкрадчивое «Танюш».

— Давай без официоза, — услышала в ответ, и вспомнила, как он смешно морщит нос, когда ему что-то не нравится. Интересно, заняв столь высокий пост, избавился ли начальник УГРО от школьной привычки? А он продолжил: — Мы же с тобой еще в прошлый раз условились, что ты меня будешь называть «Саша» и на «ты».

— Саш, извини, что забыла о нашей договоренности: не один год прошел. Да ты и сам, наверное, знаешь, что теперь я здесь бываю крайне редко, а сейчас в Подмосковье меня привели невеселые дела.

— Знаю, конечно. Поэтому и позвонил. Мне шепнули, что ты третий день в квартире дочери окопалась. Порядок наводишь. Неужто решила вернуться в родные пенаты?

— Не угадал. Я продаю бывшую Алискину квартиру. А что ты хочешь от меня?

— Вот по этому поводу я и хочу с тобой повидаться. В смысле — не по продаже квартиры, а по поводу Алисы. Ты не возражаешь?

— Оперативно действуете, гражданин начальник. Меня, значит, третий день пасут, а я и ведать ничего не ведаю. Ловко вы меня окрутили.

— Танюш, не сердись. Так случайно получилось, что я наведался к участковому вашего дома, а он — сама понимаешь! — за твоей пустующей квартиркой полгода посматривал. Случается иногда, что в таких квартирах чужие поселяются, а то и вовсе — бомжи.

— Нет, Саш, я без претензий. Ты — человек важный, не мне роптать. Ты лучше скажи, чем могу помочь? Что-то серьезное? Мне подъехать к тебе на работу?

— Нет-нет. Лучше в неформальной обстановке. Недалеко от автовокзала открыли пиццерию, там и увидимся. Не возражаешь? Собственно, я сейчас в ней и нахожусь по своим делам. Так что — подходи. Тебе ведь пять минут идти от твоего дома? Дальний столик справа у окна, — уточнил начальник УГРО напоследок.

— Жди. Сейчас буду.

Я собралась быстро, подумала и захватила с собой дневник Алисы, а вскоре уже сидела напротив Саши. После обмена приветствиями он спросил:

— Ты заказывать что-то будешь? Здесь пицца неплохая.

— Нет. Ничего не хочется. Так устала, что кусок в горло не полезет. Может только чашку капуччино, раз это вроде как итальянское заведение. Хоть время позднее, но отказать себе в чашке хорошего кофе не могу.

Сделала заказ, а у самой нервы расходились не на шутку: зачем он меня вызвонил? Санек же, как назло, сам не заговаривал о цели нашей встречи, а внимательно рассматривал меня с другой стороны стола, приметив, видимо, профессиональным глазом мою нервозность. Когда принесли кофе, и официант ушел, я не выдержала:

— Саш, не томи. Считай, что положенную паузу ты выдержал. Зачем позвал?

— А я вовсе не паузу выдерживаю. Тебя вот рассматриваю: прекрасно выглядишь, хотя и ссылаешься на усталость. Представляю, как же ты бываешь хороша, не уставшая… Но дело-то в другом: я не знаю, с чего начать разговор, чтобы не сделать тебе больно…

— Ты об Алисе? — он кивнул, — Ну, больнее потери ребенка, пусть и великовозрастного, пусть и проблемного, а не такого идеального, как хотелось бы, для матери сложно найти. Говори, как есть.

— Успокойся, — он взял мою руку в свои ладони, заглянул мне в глаза через стол…

«Боже! Уж не в любви ли он собрался мне объясниться? Вот некстати!» — проскочила нелепая мысль, но я ее мигом отогнала.

— Танюш, мне стало достоверно известно, что твоя дочь не покончила с собой, вернее — она сделала шаг из окна не по своей воле. Ее вынудили, — сказал он, не выпуская мою руку, но я выдернула ее и схватилась за чашку кофе, как за спасательный круг.

Руки дрожали, расплескивая на блюдце белоснежную пенку с капуччино. Мои предположения, вызванные чтением Алисиного дневника, подтвердились самым неожиданным образом.

— Как — не сама? Ты в этом уверен? — я перешла на шепот не для того, чтобы никто не услышал моих слов, а потому, что перехватило дыхание.

— Ее вынудили двое недоносков. Только доказать ничего не получится.

— А ты откроешь снова уголовное дело? — голос вернулся ко мне, но не самообладание.

Слезы хлынули сами собой. Меня трясло, как в лихорадке. Во мне сейчас боролись два чувства: радость, что смерть Алисы не была суицидом, который является страшным грехом, ведь раньше самоубийц ни только не отпевали в церкви, но и хоронили за оградой кладбища. И тут же на меня навалилась горечь утраты старшей дочери, которая погибла по неизвестной причине. Пусть убийц найдут! Ведь доведение до самоубийства тоже наказывается, насколько мне известно. Пусть найдут их и накажут по всей строгости закона! Но я услышала:

— Нет. Дело открывать я не буду.

— Почему?! Почему, Саша?! Чтобы не портить отчетность?! — я выкрикнула в запале столь эмоционально, что на нас обернулись посетители кафе, сидящие поодаль.

— Тише, Танюш, тише. И для отчетности — тоже, как это дико не звучит в устах простого обывателя. Ты же знаешь — у нас с этим строго. Но я не заведу дело по иной причине: убийцы Алисы уже наказаны.

— Почему убийцы? Почему во множественном числе? Они загремели по другому делу, что ли? И уже признались?

— Танюш, не части. Их было двое, и они не ушли от наказания. За ними оказался такой шлейф преступлений, что они бы не вывернулись на суде, несмотря на высокое покровительство. Но их покарало не правосудие, а — Бог. После такого и я, безбожник, готов поверить в существование высших сил. Спустя всего три недели после гибели твоей дочери они, разогнавшись на большой скорости на автомобиле, проломили ограждение моста и упали в реку. Представляешь, как вся их никчемная жизнь промелькнула у подонков перед глазами за те минуты, что они летели вниз, а потом тонули, погребенные в машине? Это не мгновенная смерть, а гораздо страшнее.

— Кто они? — не выдержала я.

— Тебе так важно знать?

— Да, — выдавила я с трудом.

Я тихо плакала, поэтому закрыла лицо ладонями, чтобы спрятаться от посторонних взглядов. Чисто инстинктивное движение — ненавижу плакать на людях! Но этот горестный поток застал меня врасплох.

Теперь я могла оплакать свою дочь по-настоящему, ведь на похоронах Алисы я не давала волю слезам. Во-первых, потому что похороны легли целиком на мои плечи, и надо было оставаться сильной, не раскисать, а во-вторых, конечно, из-за того, что я была уверена — это суицид.

Отплакавшись наконец, я вся превратилась в слух, чтобы услышать имена убийц.

— Карен и Артур Бабаян, — сказал Саша, четко проговаривая каждую букву. — Тебе эти имена о чем-то говорят?

— Еще как говорят! Но как? Они?!! Они же любили Алиску! По крайне мере — я так всегда считала, поскольку они постоянно толклись рядом.

— Что? Сразу оба?

— Сразу или нет — достоверно сказать не решусь, но что в разное время они были ее любовниками — знаю точно.

— Я бы тоже поверил в суицид твоей дочери, если бы не жена Карена — Роксана, которая после смерти мужа не захотела брать грех на душу и поведала моему оперу без протокола, что несколько раз подслушивала разговоры своего мужа со старшим братом Артуром. Не то, чтобы специально где-то пряталась, а просто для членов семьи Бабаян Роксана была чем-то вроде мебели. На нее не обращали внимания, у нее никогда не спрашивали собственного мнения, не давали ей слова при обсуждении важных семейных вопросов, как будто в наказание, что она родила больного ребенка. Ты знаешь, что у Карена и Роксаны сын болен церебральным параличом?

— Я не знала, что Карен женат, а уж что у него есть сын — тем более, пока не прочитала Алискин дневник.

— Что ты сказала? У твоей дочери был дневник? Ну, это сейчас не столь важно, — продолжил начальник УГРО. — Главное, хочу подчеркнуть, что Роксану всерьез в семье Бабаян не рассматривали. Непререкаемый авторитет имела только мать Карена и Артура — Ирэна. Там еще и третий, младший сынок есть. Далеко пойдет, если милиция не остановит. За неделю до смерти Алисы Роксана подслушала, как братья хотели наказать свою бывшую любовницу за то, что она, якобы, сдала их московской прокуратуре.

— Но почему они решили, что это сделала именно Алиса?

— Теперь никто не расскажет. Я только знаю конечный результат. В то время, о котором идет речь, к нам в отдел по борьбе с наркотиками из Главка пришла бумага, в которой четко прописаны имена продавцов белой смерти в нашем городе и районе, даны адреса наркопритонов, указаны некоторые фамилии работников правоохранительных органов, напрямую связанных с поставкой и продажей наркоты. Представляешь масштаб проверки отделом внутренних расследований? Операция по выявлению и аресту лиц, причастных к наркоторговле должна была проходить под строжайшим секретом. Нас, проверенных бойцов, собрали тайно, чтобы ознакомить с документом… Но произошла внештатная утечка информации. Такое — увы! — иногда случается. Стечение обстоятельств. Артур, служивший в милиции, должен был находиться в учебном отпуске, но зашел к начальству по поводу очередной переаттестации. Он увидел спущенную «на землю» бумагу из Главка у секретарши, а также — готовящийся приказ о его увольнении «в связи с несоответствием занимаемой должности». А может, и не случайно увидел, а был кем-то предупрежден, ведь чуть раньше майора Артура Бабаяна готовили к переводу в Москву на высокий пост. Существовала какая-то предварительная договоренность, или кто-то из высших чинов за него похлопотал. Я не вникал. В тот же день Артур узнал не только о своем увольнении, но и о предстоящих в городе арестах наркодилеров, в том числе и его родного брата Карена. Вот братья в запале и решили отомстить твоей дочери.

— Но при чем здесь Алиса? — задала я вопрос.

— Не знаю. Можно предположить, что она их некоторое время этим пугала или шантажировала.

Помолчали. А потом я решилась открыть все карты:

— Саш, я, когда квартиру к продаже готовила, нашла Алискин дневник в гостиной. Вот этот, — и я выложила из сумки толстую потрепанную тетрадь. Саша взял ее, полистал, а я продолжила: — Судя по всему, твои архаровцы вместе с участковым не очень-то старались что-то обнаружить при обыске квартиры после смерти Алисы. По-видимому, они довольствовались предсмертной запиской…

— Не только ей, — прервал меня Саша с металлом в голосе так резко, что мне показалось — слишком рьяно болеет за честь мундира, но потом я свое предположение списала на собственную нервозность. Зачем попусту обвинять человека, ведь он мог мне и не звонить вовсе, и не рассказывать ничего. — Я же читал дело. Да, не столь тщательно поработал криминалист, но отпечатки пальцев в спальне сняты, и никаких следов борьбы не обнаружено.

— Ну, прости, что по-дилетантски вдаюсь в вашу епархию. Конечно, вам виднее. Я только хотела сказать, что, в дневнике есть запись, что Алиса действительно хотела сдать наркодилеров. Она, помнится, и мне говорила о сайте «Город без наркотиков», а вовсе не о московской прокуратуре. Правда, я не дочитала до конца, может там что-то другое. Всего несколько страниц осталось, когда ты мне позвонил сегодня.

— А ты не могла бы мне дать этот дневник почитать? Наверняка имена какие-нибудь новые проявятся…

— Да, там есть имена, которые тебя заинтересуют. Думаю, что Алиса была бы не против того, чтобы ты на них взглянул. Может, обнаружатся для тебя или для отдела по борьбе с наркотиками и новые фигуранты. Только мне бы хотелось самой сначала дочитать, а то приобщите к делу, как вещдок, и — поминай, как звали. Не увижу я больше дневник.

— Сколько тебе осталось?

— Да вот, всего-то страниц десять. Ты меня, собственно, от чтения оторвал.

— Тань, давай ты сейчас здесь дочитаешь, и мне дневник отдашь. — Похоже было, что Саша не хотел выпускать из рук тетрадь, поскольку заинтересовался содержимым. — Это же настоящая улика против наркодилеров, а не липа, притянутая за уши.

— Саша, дай мне час, ну, максимум — два.

— А дома-то в Москве тебя не потеряют?

— Я уже отзвонилась мужу Игорю, что остаюсь у сестры ночевать, потому что завтра должны прийти первые покупатели на квартиру. Я сама им покажу жилье, а потом ключи риэлтору отдам. Дальше они уже без меня будут химичить, — объяснила я Саше ситуацию. — Но здесь я читать не смогу. Мне сосредоточиться надо. Дай, я до квартиры дойду и дочитаю, а тебе позвоню, когда закончу. Лады?

— Договорились. Я тебя подвезу?

— Не заморачивайся. Мне же пять минут ходьбы.

— Хорошо. Не забудь — я жду звонка, — напомнил Саша.

А я подхватила сумочку и быстро дошла до дома. Умостившись на том же кресле, что и раньше, я продолжила чтение.

После очередной выписки из больницы, где я практически поселилась, и где подтвердилось наличие ВИЧ, состоялся мой телефонный разговор с господином Юнусовым, когда я, еле сдерживаясь, чтобы не заорать на него матом, дозвонилась таки до его московского кабинета. Сотовый телефон «светилы науки» по каким-то причинам был заблокирован уже месяц. Или только для меня заблокирован?

— Алло! Чингиз Алиевич, а вы в курсе, что у меня CD4 опустилось?

— М-м-м. А что это такое?

Понятно, этот чел, который называет себя доктором медицинских наук, решил включить чудака на букву «м». Врачи, которые не хотят признаваться в своей некомпетентности и халатности, всю вину обычно сваливают на пациентов, говоря, что они сами виноваты: не придерживались прописанного лечения.

— А вы знаете, Чингиз Алиевич, что меня еле подняли на ноги в инфекционной больнице и только что выписали? — продолжила я обвинительную речь.

— Ну, ты же съездила в прошлый раз в МОНИАК, чтобы сдать анализы, хотя я тебе это делать не советовал. Ты ослушалась, а я и не говорил, что ты окончательно здорова. С тобой еще предстояло долго работать.

— Да, у меня уже мозг отключаться начал! — не выдержала я спокойного тона, перейдя на крик.

— Ну, ты, Алисочка, на меня не обижайся…

Раскололся таки, старый черт! Значит — мне есть на что обижаться?! Но я сказала со смирением, как учил отец Алексей:

— Да, нет, что вы, я не обижаюсь…

— Наверное, это мутация, которую я до конца не изучил. А твой иммунитет может снижать цитомегаловирус.

Я уже начиталась столько о своем заболевании, что могла дать фору многим врачам. То, что он сказал — бред! Странное дело, но когда в прошлый раз я его спрашивала про мутацию, он уверенно сказал, что этого не может быть, а сейчас что изменилось?

Что?! Страшно потерять доходное место, на котором сидишь пятой точкой, а денежки капают? Короче, у него сработало чувство самосохранения.

Нет! Я не обижаюсь, просто я хочу, чтобы ты провалился в преисподнюю! Юнусов, ты не настоящий врач, а артист!

Но подумалось, что перед окончательным разрывом с бывшим любовником — а это дело решенное! — недостаточно телефонного разговора, и я поехала к нему в последний раз, чтобы взглянуть в его бесстыжие зеленые глаза. Пусть я истрачу остаток своих сил. Плевать! Мне даже показалось, что от злости на Юнусова перестал действовать тот гипнотический барьер, который удерживал меня около него и не давал отойти в сторону.

…Чингиз Алиевич встретил меня одной из самых своих обворожительных улыбок, на которую был способен, но она не произвела на меня ни малейшего впечатления. Я не видела в нем больше любимого мужчину, которого хотела каждой клеткой своего тела. Я не видела в нем мужчину вообще! Или все то, что происходило между нами — плод моего больного воображения? Не то чтобы я сама себе это напридумывала… Нет! Но я придумала себе влюбленность с первого взгляда в человека, намного старше себя, потому что ХОТЕЛА ЕМУ БЕЗОГОВОРОЧНО ВЕРИТЬ.

Я ХОТЕЛА ВЕРИТЬ В СВОЕ ИСЦЕЛЕНИЕ. Я САМА СЕБЯ ЗОМБИРОВАЛА, А ВОВСЕ НЕ ЮНУСОВ. И НЕ БЫЛО С ЕГО СТОРОНЫ НИКАКОГО ГИПНОЗА.

Сейчас передо мной сидел обычный седой мужчина, ничем не примечательный, кроме восточной внешности, не отличающийся от остальных. Мы почти не разговаривали, обмениваясь лишь междометиями. Он продиагностировал меня, отдал очередную порцию таблеток и потянулся ко мне для продолжения… Как всегда, для продолжения? Но у меня это движение вызвало чуть ли не рвотный рефлекс. Я оттолкнула его, вскочила с диванчика, и бросилась вон из кабинета, а ОН ПОБЕЖАЛ ЗА МНОЙ, КРИЧА ВДОГОНКУ:

— Алиса, остановись! Остановись! Алиса!

На этот окрик я лишь прибавила ходу, заткнув уши руками, чтобы не было слышно его воплей… Мое сердце вылетало из груди вовсе не оттого, что я разволновалась, а оттого, что чувствовала себя отвратительно после больницы. Любое резкое движение вызывало сильнейшую тахикардию, а сейчас мне пришлось прибавить шаг.

В метро я почти вбежала. Оглянулась на эскалаторе — никого… Никто меня не догонял.

…Я не могла долго успокоиться после визита в Москву к Юнусову. Прошел почти месяц, когда по заведенной привычке я начала принимать те таблеточки, которые он выдал. На удивление — мне стало значительно лучше. Возможно, оттого, что постепенно убирались те побочные инфекции, которые хватают ВИЧ-инфициро-ванные больные в отсутствии иммунитета. А возможно — Юнусов захотел меня вылечить по-настоящему, не привязывая к себе искусственно.

После приема таблеток я настолько окрепла, что решила съездить за лечебными кашками и родниковой водой в магазин здорового питания, подбив на это душку — Артура, внезапно появившегося на горизонте. Он как будто караулил в засаде: выкарабкаюсь ли я самостоятельно из очередной канавы. Или не выкарабкаюсь.

Увидев издалека директрису Анну Владимировну, я поздоровалась с ней и начала обсуждать с продавцом, что лучше взять сегодня… Но директриса подошла ближе и оборвала меня на полуслове:

— Алиса, а вы знаете, что Чингиз Алиевич умер?

Я переспросила, не поверив в то, что услышала:

— Что? Что?! Юнусов умер?!

ЭТОГО НЕ МОГЛО БЫТЬ, ПОТОМУ ЧТО НЕ МОГЛО БЫТЬ НИКОГДА!

Ведь ему было чуть за шестьдесят. Разве это возраст для следящего за своим физическим состоянием мужчины? Но Анна Владимировна повторила, чтобы до меня дошел смысл сказанного:

— Чингиз Алиевич умер от обширного инфаркта…

И назвала дату… Ту самую дату, когда я была у него в Москве. Помертвевшими губами я смогла лишь выговорить:

— Как это произошло?

— Неизвестно. Его подобрала «скорая» у метро Таганская в семь вечера.

Именно там находился кабинет, где он принимал пациентов. Но в семь я спустилась в метро Таганская-радиальная, чтобы ехать домой! Я посмотрела на часы перед тем, как села в вагон. В семь вечера!

ОН БЕЖАЛ ЗА МНОЙ, А Я НЕ ОСТАНОВИЛАСЬ И НЕ ВЕРНУЛАСЬ. Я УБИЛА ЧЕЛОВЕКА, КОТОРЫЙ ПРОДЛИЛ МНЕ ЖИЗНЬ?

Что было со мной в магазине у Анны Владимировны? Не помню. Наверное, я упала в обморок. Окончательно пришла в себя лишь в машине Артура, ехавшего в сторону дома на огромной скорости. Увидев, что я пошевелилась на переднем сидении, куда была уложена, видимо, им же, Артур притормозил и остановился у обочины:

— Ну, ты, Алиска, меня напугала! Директриса в крик: «Скорую, скорую вызывайте!» А я тебя в охапку — и в машину! Думал — до дома твой хладный труп довезу! Ты что учудила-то?!

Я была не в силах ни говорить, ни комментировать произошедшее, ни объясняться, потому что сдерживаемые рыдания не давали мне такой возможности. Я только махнула рукой, мол, поехали. Артур тронулся с места, но иногда во время движения на меня посматривал, не провалилась ли я опять в забытье.

ЕСЛИ БЫ Я МОГЛА СЕЙЧАС ОТКЛЮЧИТЬСЯ — БЫЛО БЫ ЛУЧШЕ. А ЕЩЕ ЛУЧШЕ — УМЕРЕТЬ НА МЕСТЕ ТАМ… ТАМ, ГДЕ МНЕ СООБЩИЛИ О СМЕРТИ ЮНУСОВА. ИЛИ ТАМ, ГДЕ УМЕР ОН САМ.

2009 год

(Из дневника Алисы)

Когда мне позвонила Алиса со страшным известием, что Юнусова больше нет в живых, я рыдала вместе с ней. Конечно, я не питала надежду на выздоровление дочери — чудес не бывает! — но врач продлил ей жизнь на годы, за что я ему безмерно благодарна. Как жаль, что Чингиз Алиевич мусульманин, и я не могу в своем храме заказать молебен за упокой, хотя он вполне этого достоин. Мне разрешили только поставить свечу и помолиться за него.

Вечная память замечательному врачу!

О непростых близких отношениях Алисы и Юнусова я узнала только сейчас из дневника. Не то, чтобы я не ведала об этом раньше, но о своей невероятной влюбленности в него Алиса обмолвилась лишь пару раз, не акцентируя на этом внимание.

А тогда, после ошеломляющего известия, мои мысли были прежде всего связаны напрямую с состоянием дочери. Как бы эта скоропостижная смерть лечащего врача не подкосила ее вовсе. Как справится моя дочь с этим горем? А что это для нее настоящее горе — я ничуть не сомневалась.

Через неделю Алиса мне позвонила и рассказала, что съездила на место смерти Юнусова, и что неизвестная женщина, которую она застала в его кабинете на Таганке, где он принимал пациентов, отдала ей комнатный цветок, стоявший всегда на окне… На память…

Как я пережила смерть Юнусова? Никак. Это конец моей убогой жизни. Так я и сказала маме по телефону. Правопреемников своей методики лечения ВИЧ-инфицированных больных Чингиз Алиевич не оставил, потому что цветущий шестидесятилетний мужчина, полный жизни и далеко идущих планов на будущее — НЕ МОГ УМЕРЕТЬ… Поэтому не оставил ничего и никому…

…Чувствуя себя все хуже и хуже день ото дня, я стала всерьез задумываться о том, чтобы прихватить туда, на тот свет, некоторых особо отъявленных тварей. Конечно, убить их я не смогу: не хватит ни физических сил, тающих с каждым днем, ни духа, но вот опубликовать известные мне адреса наркопритонов и фамилии наркодилеров на сайте «Город без наркотиков» — есть такая возможность. Мне же за это ничего не будет — или уже не будет, а мама с моими сводными братом и сестричкой живут в Москве.

Начала готовить списки для сайта и полистала этот дневник… Для этого надо —  ВСПОМНИТЬ ВСЕ!

Вспоминаю гоблина Карена , который у меня — и еще у сотен молодых людей! — отнял жизнь, когда продавал ЛСД, кокаин, гашиш, амфитамин, когда угощал наркотой вроде бы от широты душевной, а сам вынашивал далеко идущие планы по выкачиванию денег за наркоту, а еще воспользовался моей квартирой для выращивания травки. Может это для кого-то просто слова, а для меня это — огромный вырванный кусок из жизни! Вырванный вместе с моей печенью, почками и сердцем!..

Вспоминаю его брата-мента Артура  вкупе с Кареном, покрывающим его наркоделишки.

Вспоминаю глаза Тита , когда его взяли в ментовку… Он смотрел на меня, как на врага народа! А кто он? Мерзкий торговец ядом!..

Вспоминаю того черта на самокате , о котором Григ говорил: «Алиса, у этого чувака есть все!»

И наконец, вспоминаю главного-преглавого урода — Бориса Шивакина, гипернаркодилера,  с его кокаином в морозилке и закопанной неизвестной девушке в лесочке, которую он на моих глазах измолотил своими кулачищами до смерти…

Как-то я спросила у Артура, знал ли он, что Карен, сняв у меня квартиру, завел там шкафчик с гидропоникой? Как вы думаете, что он ответил? Конечно, знал! Вот из-за таких наркомайоров и дохнут наши дети, порой даже не родившиеся, наши парни, их невесты. Интересно, а своих женушек наркодилеры этим говном угощают?

Извини, Артурчик, но ни в Израиль, ни в Таиланд ты в этом году не поедешь, и в следующем — тоже, так как твои данные находятся на сайте «Город без наркотиков». Как ты не займешь и тепленькое местечко в Москве, которое тебе приглядел родственничек. Сдала я вас всех с потрохами! Видать не зря мне Бог жизнь продлил. Кто-то из вас говорил, что я не человек вовсе? А сами-то вы люди или нЕлюди ?

Может, кто-то их пожалеет: зачем их сдавать, ведь у них маленькие дети… А мне не жалко! У меня из-за них вообще никого нет: ни мужа, ни детей. А рожать генетически неполноценных уродов, как Инка Бахметьева после ВИЧ-инфицирования и героиновых ломок, я не хочу. Мне некому сейчас и воды из родника принести, а они, падальщики, все для своих женушек и детишек делают. Денежку зарабатывают на наркоте! Все в дом! Все в дом!

Они сделали так, что половина моего расчудесного родного города заполнена ни красивыми умными молодыми людьми, а зомби, живущими от дозы к дозе. Люди, которые потребляют наркоту — уже не люди, а животные. А если вы хотите убедить меня в обратном — попробуйте наркоту сами. И попросите, чтобы кто-нибудь снял вас в этом состоянии на видео. И если вы не увидите разницы, просматривая потом запись того, что вы вытворяли под действием наркотиков — вы сами давно стали животными.

Евгений Ройзман рассказал на сайте «Город без наркотиков», как один из его подопечных, пытающийся освободиться от наркозависимости, вначале ратовал за то, что все в жизни надо попробовать. На что наставник ему ответил: «А ты найди кучу говна и попробуй ее!»

И хоть у меня нет своих детей, но они есть у моих родственников. А если вспомнить про самых замечательных на свете Ромку с Аленкой… Я хочу, чтобы эти дети жили в только России, в процветающей России, в стране, освобожденной от наркотиков, а не в Европе и Америке…

2010 год

(Из дневника Алисы)

Все. Я закрыла последнюю страницу дневника, на которой было написано черным фломастером:

Не хочу писать! Не хочу вспоминать всю эту грязь! Я умираю, и мне от этой писанины только хуже. Я знаю, что в наркотиках искала любовь, которую мне никто не дал, но, к сожалению, и там я ничего не нашла.

Это была последняя запись. Я позвонила Саше, начальнику уголовного розыска подмосковного города, в котором жила с рождения до смерти моя старшая дочь Алиса. Мы с Сашей так договорились. А потом встретилась с ним у моего подъезда, чтобы передать дневниковые записи, способные пролить свет на многое и послужить, если не основанием, то посылом к аресту других фигурантов по делу о распространении наркотиков. Сейчас взялись за это всерьез. Слава Богу!

Плакать не хотелось, ведь я обещала, что не буду плакать. Правда это было до того, как я узнала, что Алису убили бывшие любовники.

— Ну, как ты? Начиталась? — спросил Саша.

— Хорошо, что ты забираешь дневник, — вместо ответа сказала я.

— Почему?

— Потому что никому я его показать не смогу, как не смогу ни с кем и обсудить. Даже хранить в доме его нельзя, чтобы дикие откровения не прочитал муж, а когда подрастут — дети.

— А ты не думаешь, что как раз детям, достигшим подросткового возраста, будет полезно узнать, к чему приводит потребление наркотиков?

— Нет. Об этом я как-то не задумывалась. Но смогу ли я рассказать Ромику и Аленке о том, какая у них была сестра?

— Тань, ты чудная. Нельзя ничего замалчивать. Все равно — рано или поздно правда вылезет на поверхность. Мало ли, проговорится кто из родственников. Но эта информация не будет из первых рук. Я считаю: жизнь твоей Алисы — горький и страшный урок, который лучше прочитать и переварить, чем испытать на себе. Хотя говорят, что на чужих ошибках не учатся.

— Наверное, ты прав. Рома с Аленой должны знать правду.

Мы помолчали, как на похоронах, когда вдруг наступает оглушающая тишина перед тем, как гроб с покойником опускают в могилу. Как будто хоронили Алису во второй раз. Наконец я решилась продолжить разговор:

— И все же в Алисиной смерти многое осталось неясным…

— Да, остался, например, открытым вопрос: как удалось уйти незамеченными двум мужикам, когда все соседи выскочили из квартир, как только тело Алисы оказалось на асфальте перед домом светлым днем. Там, наверняка, и женщины завизжали, и зеваки подтянулись. Куда делись братья Бабаян, если их никто не видел выходящими из этого подъезда?

Я задумалась, но тут меня осенила догадка:

— Саша, мне кажется, ответ на этот вопрос ты найдешь в дневнике, но, наверное, уже сейчас я смогу на него ответить. Пошли со мной.

Мы поднялись на лифте на последний этаж, заглянули в электрощиток нашей квартиры, откуда я выудил старенький такой, ржавый ключик.

— Как ты думаешь, от какого это замка? — спросила я своего друга детства.

— От какого же? Ты знаешь? — Саша повертела ключ в руках.

— Поднимемся этажом выше по лестнице. Там лифта нет.

— Но там же только дверь на чердак, насколько мне известно. Или ты хочешь сказать, что ключ от нее?

— Пойдем, пойдем, догадливый ты наш, — позвала я его за собой на лестничную клетку.

Все оказалось так, как написано в Алисином дневнике: на чердачной двери висел огромный амбарный замок, на деле — оказавшийся фикцией. Саша легко его поддел, и дужка отошла сама в сторону. А ржавый ключик из электрощитка легко вошел в замочную скважину под ним. Бесшумный поворот-другой, и мы оказались на чердаке. Никогда раньше тут не бывала.

— Саш, здесь они и ушли. Через чердак. Об этом отходном пути написано в дневнике. Его оборудовала Алиса для себя, но потом рассказала Карену.

— Ушли-то ушли, но тут неувязочка вышла, — Саша хитро прищурился.

— В чем же? — недоуменно произнесла я, и тут до меня дошло, что Саша знал о существовании и ключа, и двери, которую он только что открыл.

— А как ты думаешь: откуда в твоем щитке возьмется ключ, если им братья армяне воспользовались?

— Не знаю…

— Танюш, это я его туда и положил, для наглядности, чтобы тебе продемонстрировать, — сказал Саша, спускаясь вместе со мной обратно по лестнице вниз, к нашей квартире. — А ты не менее догадливая, чем я.

— А чему удивляться, если все в дневнике расписано.

— Действительно. Я и не подумал. Хотел тебе шоу с потайным ходом устроить. Не вышло. Пойдем в машину, я тебе остальное расскажу.

— А обнаружился ключик от чердака, — продолжил мой друг, когда мы вышли из подъезда и сели в его авто, — В кармане куртки Карена Бабаяна, в которой он утонул тремя неделями спустя, что полностью подтверждает мою версию о его причастности к делу. Все та же Роксана, его жена, точнее теперь — вдова, нас и просветила на сей счет. Братья после смерти Алисы не домой к себе помчались, а на дачу к теще Карена, к матери Роксаны, чтобы отсидеться и алиби себе создать. Мол, знать ничего не знаем, ведать — не ведаем. Роксана там с больным сыном находилась, но в запале братья обсуждали события довольно громко, не обращая на нее внимания. Как, впрочем, и всегда. Вспоминали, как угрожали Алисе убийством, если она не даст им наводку на тебя, Танюш, и на твоего мужа.

— Об этом в дневнике тоже есть. Был эпизод, когда Артур подбивал Алису разжиться у нас деньгами на путешествие, но дочь наотрез отказалась.

— Да, эту идею братья вынашивали недолго. Они хотели поправить свое материальное положение за счет Алисы, чтобы нанять адвоката, ведь земля горела под ногами: обоим светил немалый срок за сбыт наркотиков. Больше всех горячился Артур, который по вине Алисы, лишился доходного места. Кстати, это лично его задумка — вытряхнуть деньги из тебя с мужем и из всех ваших друзей. У Карена-то мозгов было маловато.

— И как же все произошло?

— Дальше можно только предполагать с достоверной точностью по рассказам Роксаны. Они втроем — Алиса, Карен и Артур, — пришли в Алисину квартиру. Будний день. Большинство людей на работе, так что на них никто не обратил внимания ни во дворе, ни в подъезде. Братья начали Алису дожимать, что, мол, только она виновата в их бедах, значит — должна платить. Тут и твоя дочь масла в огонь подбавила: «Что вы мне сделаете, уроды?!» Алиса, видя, что братья перекрыли выход, вскочила на подоконник. Мол, по-хорошему не отпустите — выброшусь в окно, тут вас и повяжут. Но ушлый в подобных делах Артур вспомнил, что в верхнем ящике письменного стола хранится предсмертная записка, написанная Алисой месяцем назад, когда она билась в истерике. Артур ее достал. Вот, мол, и письмецо готово. «Давай, сигай вниз. Даже хорошо, что ты сама на окно запрыгнула. Мы тебя сейчас столкнем и скажем, что так и было». А Карен в это время стал на Алису наступать, чтобы стащить с окна. Ему-то позарез нужны были деньги, а не Алискина смерть. Он вообще по жизни был агрессивен и неадекватен: то в драки ввязывался, то жену избивал, и даже сына больного пинал при случае, если тот попадался на пути. Твоя Алиса вполне могла испугаться и спрыгнуть. Или оступилась, что тоже возможно. Артур крикнул тут же Карену: «Пригнись!» Сообразил, чтобы с улицы брата никто не увидел. Бросил предсмертное письмо на пол, а сам схватил кухонное полотенце и стал стирать отпечатки пальцев там, где они с Кареном «наследили». Затем братья ломанулись в дверь, а там снизу уже кто-то поднимается на лифте. Карен, зная потайной ход через чердак, провел брата… Ничего другого им не оставалось. Все это Роксана узнала со слов братьев, когда они ругались в доме ее матери, но протокол допроса подписывать отказалась, потому что свекровь ей этого не простит и оставит с больным сыном без средств существования. Вот так все, по-видимому, и случилось.

— Саша, я одного не пойму: Алиса так плохо себя чувствовала, что не боялась смерти, а считала ее избавлением от постоянных болей, но последнее время она посещала церковь и мысли о сведение счетов с жизнью решительно пресекала. Она в дневнике пишет, что решила уйти в иной мир без греха. Почему она выбросилась? Не угрозы же братьев на нее подействовали. Она была довольно безбашенной. Может мне с Роксаной самой поговорить тет-а-тет? Может быть, она что-то не договаривает?

— Танюш, это не она не договаривает, а я…

— Что-то еще? Что? Не томи! Лучше уж горькая правда…

— Ну, тогда слушай все: братья заставляли Алису похитить брата Рому, чтобы требовать с вас выкуп. Но, самое страшное, что в живых они их не собирались оставлять. Поэтому Роксана и не дала показания под протокол…

— Саша… Саша, что-то мне с сердцем плохо. У меня таблетки там в сумке… Помоги достать. Найдется, чем запить?

— Вот бутылка с водой…

Я выпила таблетку и подождала, пока она подействует. Моя Алиса… МОЯ АЛИСА СПАСАЛА РОМУ! ПОЭТОМУ ОНА И ВЫПРЫГНУЛА ИЗ ОКНА!

Саша хранил молчание, пока я не пришла в себя и не заговорила:

— Знаешь, я не смогу сейчас ночевать у сестры. Не смогу делать хорошую мину при плохой игре. То, что ты сейчас рассказал, полностью меняет мое представление о старшей дочери, ведь она ценой своей жизни спасла брата.

— Таня, остановись. Не делай из нее героиню. Все же, если бы она не была в прошлом наркоманкой, и не якшалась с ублюдками, то и не попала бы в такую ситуацию.

— И, тем не менее, для меня это — настоящий неприкрытый героизм. Только сейчас я ни с кем говорить об этом не хочу. Извини. Мне надо самой переосмыслить ситуацию. Представь: в один день сначала я узнаю, что не было суицида, а потом и вовсе — Алиса спасла Рому ценой собственной жизни. Это сложно осознать. Я и машину вести не смогу, и остаться у сестры, чтобы выдержать все разговоры — тоже не смогу. Хочу домой. Ты мне поможешь добраться до Москвы?

— Конечно. Я тебя отправлю на служебной машине, а твою поставим на охраняемую стоянку, — но видя, что я в нерешительности задумалась, предложил другое решение. — А хочешь, я парня своего посажу на водительское сидение твоей тачки, и он тебя довезет, а сам вернется на электричке?

— Спасибо. Так будет намного лучше, только сейчас я созвонюсь с риэлтором и отдам ключ от квартиры. Пусть завтра сами разбираются.

— Татьян, а Алисин дневник-то ты мне отдашь?

— Да, конечно. Возьми. Я и забыла, зачем мы встретились. Спасибо тебе, Саш, что ты провел собственное расследование. А то я бы так и не узнала правду. Хотя тяжело было слушать, как будто сама все это увидела… А ты не знаешь, почему Алиса оказалась с этими отморозками в своей квартире?

— Все очень просто: прошлые квартиранты съехали. Их нашли мои ребята, опросили по горячим следам, и те рассказали, что Артур пригрозил посадить квартиросъемщиков за отсутствие регистрации. Братьям Бабаян же нужно было вытащить Алису для серьезного разговора, а может, и удерживать ее взаперти некоторое время, чтобы дожать. И Карен сказал Алисе, что опять готов арендовать жилье. Выбирать ей не приходилось, потому что она плохо себя чувствовала, и других жильцов искать была не в силах.

— Понятно. Последняя просьба: ты не мог бы мне показать предсмертную записку Алисы, а то я ее так и не видела.

— Саму записку я тебе не покажу, потому что она находится в архиве, но копию сделаю. Позвони, когда соберешься в наши края.

…Я всю дорогу приходила в себя от навалившихся мыслей, разбередивших душу, решив рассказать Игорю все с самого начала, до конца. Когда меня привезли в Москву, то муж ждал дома, уложив детей спать. Мы с ним долго разговаривали о моей старшей дочери Алисе, о девочке, ушедшей в Зазеркалье от непростой, а подчас и откровенно поганой жизни, в которую она не вписалась в силу необратимых обстоятельств, как не вписались многие ее ровесники, оказавшиеся на обочине не по собственной воле. Об Алисе, ушедшей из жизни, закрыв собой брата. Врожденную интеллигентность не пропьешь и не уничтожишь никакой наркотой. Это в корне поменяло отношение к Алисе Игоря, который был сражен ее самоотверженностью.

…А с Сашей мы встретились еще раз, когда подмосковную квартиру уже продали. Мне очень хотелось увидеть своими глазами то, чем воспользовались братья Бабаян, чтобы прикрыть себя и свою неудачную попытку вытянуть из Алисы деньги за выкуп родного братика.

Саша отдал мне ксерокопию предсмертной записки, подброшенной в нашей квартире Артуром, где полудетским подчерком моей старшей дочери было выведено без числа и даты:

«Прощайте и простите за все!!!

Если Господь справедлив, то он меня простит тоже, потому что только он знает, что я боролась до последнего, и только он знает, через что мне суждено было пройти.

Я желаю вам долгих и счастливых дней жизни.

Дорогая мама! Думаю, что тебе не стоит сильно расстраиваться из-за моей смерти, ведь я все равно уже не жилец. Я не хочу подыхать в собственной блевотине, поэтому и решила сделать все побыстрее. Так будет лучше для всех нас.

Прости. Я больше не могу. Я покидаю этот АД!»

Ничего удивительного, что после такого откровения все криминалисты вкупе со следаками решили, что Алиса на самом деле покончила с собой. Если бы не начальник уголовного розыска Саша, мой друг детства, проливший свет на эту непростую историю, никогда бы я не узнала, что Алиса шагнула вниз, чтобы спасти Ромку.

Когда я прочитала записку и опустила руку вниз, невольно задумавшись над прочитанным, то Саша, стоявший рядом, прервал мои мысли:

— Таня, а у меня ведь есть и другое письмо, то, которое было написано изначально в дневнике. Мои криминалисты постарались, поколдовали, чтобы восстановить оттиск. Кстати, спасибо тебе огромное за дневник. Записи Алисы помогли в расследовании нескольких «висяков».

Он протянул мне листок с полным текстом предсмертной записки. Там после слов «Прости. Я больше не могу. Я покидаю этот АД!» — было продолжение:

«Если сложить мои слезинки за всю жизнь, то получится, наверное, целых три океана. А ты, мама, не плачь! У вас с Ромкой и Аленкой все впереди! Я имею в виду — все хорошее!

Я знаю, мамочка, что ты — сильная. Ты перенесешь и мой уход. Тем более, что умереть — это не страшно, гораздо страшнее так жить, как я.

А еще я хочу, чтобы на моих похоронах люди не плакали, а смеялись и радовались моему переходу в иной мир, потому что смерть — это самое важное событие в жизни человека. После рождения, конечно. И еще потому, что я ОТМУЧИЛАСЬ!

…За окном идет дождь. Дождь, который плачет сейчас, как и я…

Люди! Оставайтесь людьми!»