В то лето у Алисы был странно-дебильный вид, будто постоянно находится под наркотой, хотя жить у бабушки с дедушкой она осталась с условием, что перестанет потреблять эту дрянь. Наверное, виной тому все же наркотики. Я в этом вопросе слабо разбираюсь до сих пор. На руках у Алисы никаких следов от уколов, — я проверяла. К тому же, мне теперь известно, что и другой дури предостаточно, чтобы словить кайф. Прошлось вникать.

Ее друзья, а вернее — темные знакомые, меня избегали. Даже если кто-то подвозил Алису до нашей дачи, то высаживал из легковушки вдалеке, чтобы я не успела подойти и поздороваться. Казалось — они скрывались от меня. Или боялись, что я прочту их черные мысли?

Алиса жаловалась на невероятную слабость. Все лето у нее держалась температура выше 37 градусов по Цельсию. Но я и предположить не могла, что у нее обнаружат ВИЧ, поэтому успокаивала дочь, что она просто подхватила простуду, пичкала ее таблетками и медом.

Но если совсем уж честно: одна лишь мысль о страшной неизлечимой болезни приводила меня в шок. И я гнала ее от себя поганой метлой. А у вас разве возникла бы другая реакция? Это хуже любых постыдных венерических болячек, которые хотя бы излечимы. Чуть-чуть позора в кабинете венеролога — и все. И хуже онкологии, о которой можно говорить вслух и получать сочувствие в ответ.

Но ВИЧ!!!

О том, что у Алисы обнаружили вирус иммунодефицита и букет гепатитов, она сразу не рассказала, а ведь я ее приглашала иногда к себе на дачу с ночевкой. Мы всем семейством выехали из душной Москвы на лето с пятилетним Ромкой и полуторагодовалой Аленкой. Благо — наш загородный дом довольно вместительный и комнат предостаточно. В том числе и гостевых. Няню тоже взяли с собой, иначе с двумя маленькими детишками мне было не справиться, ведь муж Игорь ездил ежедневно на работу в Москву по нескончаемым многокилометровым пробкам.

Он не оставался ночевать в пустующей московской квартире в будние дни, чтобы не тратить много времени на дорогу, потому что хотел ночи проводить со мной, с любимой женщиной. Несмотря на шестилетний брак и двоих маленьких деток, требующих постоянного внимания, наша взаимная любовь только крепла. Я и не настаивала на раздельном проживании в летний цейтнот, ведь моя мудрая бабушка твердила, пока была жива: «Супруги должны спать в одной постели, чтобы любовь не пропадала, и чтобы жить долгие годы». Тогда я эти слова не воспринимала за истину, но теперь согласилась безоговорочно.

Когда я узнала об Алискином букете заболеваний — чуть ее не прибила! Хорошо хоть она сказала мне на ушко, а не вслух при няне, которая сразу бы уволилась. И что бы я тогда без нее делала в загородном доме?

У меня же волосы встали дыбом от этого известия. Я знала понаслышке, что ВИЧ не передается бытовым путем, но гепатиты! Это ведь очень заразно! К тому же, гепатит С, кажется, сам по себе приводит к смерти и плохо поддается лечению или не лечится вообще, — я не вникала раньше. Нужно освежить память, побродив по интернету не только по соцсетям, но и по официальным медицинским сайтам. А Алиска ведь ела с нами за одним столом! Я даже не за себя испугалась, а за детей. А еще — за моих родителей, которые жили под одной крышей с этой наркоманкой.

Пришлось тайно сдать анализы на гепатиты и ВИЧ мне и родителям. Няне мы так и не проговорились, потому что она с Алисой практически не контактировала, а у нас все оказалось нормально.

Сложнее всего мне дался разговор с Игорем. Муж сразу поставил жесткое ограничение в посещении Алисой нашей дачи. Вернее — запретил ей бывать вовсе. Я с этим согласилась. О вложении немыслимых сумм на лечение ВИЧа не было и речи.

— Пусть встает официальным путем на учет, — сказал Игорь, — И получает бесплатные лечебные препараты по медицинской страховке. Если бы ее заразили случайно в больнице… Помнишь, как прокатилась волна ВИЧ-инфицирования в детских медучреждениях несколько лет назад, в отсутствие разовых шприцов? Ни в чем не повинных детишек заразили. Потом оказалось, что и от переливаний крови можно заразиться ВИЧом, а не только от уколов… Если бы с твоей дочерью произошла подобная трагическая случайность, врачебная ошибка, а она была бы нормальным человеком: училась, работала, — тогда я бы стал ей активно помогать, а так… Сама виновата. Не обижайся, Татьяна, но я в этом принимать участие не буду.

Его вполне можно понять, ведь Алиска и так нам нервы потрепала изрядно. К тому же Игорь всегда был прижимист в деньгах, в чем я супруга никогда не упрекала, поскольку знала, как тяжело они достаются. Ведь мой муж не родился с золотой ложкой во рту, а всего добивался в жизни сам. Да и я привыкла экономить, не разбрасываясь ненужными тратами.

У мужа были далеко идущие планы по расширению бизнеса, по переустройству дачи, он оказывал материальную помощь своим и моим родителям, а наши собственные затраты на малышей, няню…

Короче, я давно не строила никаких воздушных замков, а помощь не желающей нигде работать Алисе ограничивала разрешением сдавать в аренду ее квартиру, пока она жила у бабушки с дедушкой. Теперь наши траты увеличивались на лечение Алисы. Даже если воспользоваться официальными каналами, поддерживающие здоровье лекарства придется покупать за свой счет. А стоматологическое лечение мигом переместилось из бюджетной сферы, где ВИЧ-инфицированным отказывали в лечение, в дорогие платные клиники.

Я по крупицам находила разрозненную информацию о заболевании, вчитываясь в каждую статью, в каждый проспект: «ВИЧ — вирус, поражающий иммунную систему. Заболевание может длительное время протекать бессимптомно. С заражения ВИЧем до развития СПИДа проходит в среднем около десяти лет. Не передается через слюну, объятия, насекомых. Группы риска: наркоманы, пользующиеся одним шприцом, беспорядочные и нетрадиционные половые связи, переливание крови. Женщины заражаются в три раза чаще…»

Вот, пожалуй, и все, что удалось нарыть по горячим следам. А дальше — тишина и замалчивание, ведь пациенты, прознав о ВИЧ-диагнозе, никому ничего не рассказывали: боялись оказаться в роли прокаженных и выселенных на просторы Сибири, с запретом посещать населенные пункты. И такие варианты всерьез рассматривались некоторыми государственными деятелями, убежденными в том, что ЭТО их лично никогда не коснется, как бы дико не звучали данные речи с высоких трибун.

Другим источником скудной информации стали единичные телепередачи, проскальзывающие на второстепенных каналах глубокой ночью. На центральном телевидении неудобную темочку в эфир не запускали, как будто ее не существовало вовсе. Хотя из конфиденциальных источников становилось ясно, что во многих странах, в том числе и в некоторых областях России, порог пандемии ВИЧ давно перейден.

Начитавшись и наслушавшись о заболеваниях дочери, я сразу же предложила своим родителям переселить Алиску в ее квартиру обратно, но мой папа категорически отказался:

— Алисе нельзя сейчас оставаться одной, потому что она с собой может что-то нехорошее сделать. И вообще — нельзя оставлять человека в беде, а особенно, если этот человек — родной.

Вот такую тираду я выслушала в ответ на проявленную заботу: ты — плохая, а мы — хорошие. Не в Москву же мне Алису с собой тащить к двум маленьким детям! И к Игорю! Они-то в чем виноваты?

К тому же, ненависть дочери ко мне никуда не делась, а с рождением малышей — только усилилась. Я не могла находиться рядом со старшей дочерью несколько часов к ряду, потому что мы начинали неистово ругаться.

Она вспоминала все обиды с собственного рождения по сей день, забывая все хорошее, что делалось для нее мной, и нагромождая бесконечные домыслы, которые в ее устах звучали действительно ужасающе. Но я-то не считала себя виновной в ее бедах! Поэтому мне приходилось следить, чтобы наши личные разборки с Алиской никто посторонний не слышал.

А парировать приходилось жестко, отражая постоянные нападки ненавидящей дочери. Не молча же выслушивать весь этот бред, в конце-то концов! Так мы пикировались каждый раз до полного раздрая, после чего я не хотела ее видеть месяц, а то и два, а потом, по настоянию родителей, делала вид, что ничего не произошло. С каким трудом мне это давалось, знал бы кто!

Конечно, я думала день и ночь о том, где могла подцепить эту заразу. Я читала все о СПИДе и ВИЧе, что могла найти и пыталась проанализировать последние годы, собирая остатки прохудившихся от наркоты мозгов. И пришла к выводу, что заразил меня Игнат в 1999 году, который ЗНАЛ О БОЛЕЗНИ! Поэтому он и не дал мне тогда воспользоваться готовым шприцом с героином, когда я закрылась в ванной, вынуждая его собственным примером прекратить колоться. А он выбил дверь и отнял шприц.

Или еще хуже: мы все были ВИЧ-инфицированы раньше, в той фабричной компашке неудачниц, в которую сколотились после окончания школы до моего знакомства с Игнатом. В отвязной компашке с Инкой Бахметьевой в 1998-м. Ведь мы беззаботно пользовались одним героиновым шприцом на всех, потому что разовых не существовало. Или существовало? Но зачем тратиться на инсулинки, если вот он — многоразовый, который никто не удосуживался даже толком прокипятить. Не думали мы ни о чем подобном! Жили одним днем, как бабочки-однодневки. А завтра — хоть потоп!

Перечитала свои предыдущие записи, касающиеся этого времени…

Ну, да. Конечно. Именно из-за ВИЧа Игнат сгорел за полгода, покончив с собой передозом. А я-то, дура романтическая, мучилась угрызениями совести! Никакой моей вины в его смерти нет! Не я его толкнула к последней черте, как считала многие годы, не желая увидеть Игната перед смертью — скелет обтянутый кожей, — и встречаясь с Шивой, от которого не могла отделаться по собственной воле. Скорее всего, это мой любимый виноват, что я заразилась. ОН. Ведь я только недавно читала в интернете, что женщины от мужчин заражаются чаще в три раза.

Или все же Инкина компашка виновата? Придется провести маленькое расследование в духе Шерлока Холмса. Правда, на роль Холмса я не претендую, поскольку не потяну, скорее — на роль доктора Ватсона. Я решила начать с Жанки и Янки, входивших в нашу разбитную компашку тех лет.

Жилище двух сестер представляло и десять лет назад безрадостное зрелище: двухэтажный насыпной барак времен нашествия Колчака с прогнившими деревянными полами и ступенями, по которым ходить-то страшно. Того и гляди — свернешься вниз! А крысы шныряли по углам даже днем. И настоящего звонка их дверь никогда не знала. Мы долбились в нее ногами, чтобы Жанка с Янкой вышли гулять.

Я сейчас, балансируя на гнилушках, с трудом пробралась наверх, но стук в дверь ничего не дал. Хорошо хоть соседка с первого этажа оказалась на месте. От нее я и узнала, что девки давно тут не живут, и разыскивать их бесполезно.

— Схинули, пошитай как с ход, — прошамкала сквозь отсутствующие передние зубы соседка. — Можа и бывають кода, но я давно их не встрешала…

А вот тихушницу Инку, с которой не виделась сто лет, я застала дома по старому адресу, известному со школы… Тогда и выяснилось, что ОНА ТОЖЕ БОЛЬНА. Я как-то не сильно расстроилась: не все ли равно, кто из моих знакомых болен, а кто — нет! Главное, что я сама больна неизлечимой болячкой. Но, кстати, живет Инка гражданским браком с таким же инфицированным мужем, и у них имеется ребеночек, НЕ больной ВИЧем! И работает Инка в какой-то крутой конторе.

Не все так плохо, как я думала до этого знаменательного визита.  С ВИЧ можно, оказывается, жить!

После озвучивания диагноза ближайшим родственникам — на что я решилась не сразу, опасаясь, что меня выгонят умирать куда-нибудь с глаз долой, — я сдала квартиру Карену и переехала к бабушке Оле окончательно. А то иногда оставалась ночевать в «конуре», как я называла свое замызганное жилище.

Вы думаете, что мои похождения на этом закончились? Ничуть не бывало! Я не сказала о ВИЧе никому из своего окружения, тем более Эльке Григ, чтобы информация с ее легкой руки, а точнее — с поганого языка, не просочилась во все инстанции нашего города, похожего на большую деревню, и от меня не отвернулись бы знакомые, как от прокаженной. Чего греха таить: сама раньше шарахалась, когда узнавала подобную информацию о ком-то. А так я продолжала зажигать по клубешникам, ничуть не заботясь о здоровье.

ЧТО О НЕМ ЗАБОТИТЬСЯ, ЕСЛИ ЕГО НЕТ, И НИКОГДА УЖЕ НЕ БУДЕТ.

Конечно, если бы я сдала квартиру кому-нибудь еще, а не Карену с Денисом, было бы лучше, и о наркоте, возможно, я бы забыла, но когда нет мозга, то приходится доверять первому попавшемуся прохиндею. Кроме того, я сдала ее, как считала, своим и за меньшую плату с условием, что смогу бывать там, когда захочу.

Однажды я решила зайти к себе на квартиру и посмотреть, чем там парни занимаются в свободное от клубешников и потребления наркоты время. Не с бабами ли в моей койке кувыркаются? Почему-то в отноше-

нии Карена это меня задевало, хотя мы с ним никогда совместную жизнь серьезно не планировали.

Но сейчас я увидела нечто иное: посередине большой комнаты стоял странный разобранный шкаф с ящиками. Я позвонила Денису, потому что номер Карена был недоступен.

— Ден, что за дела? Я сейчас стою в своей квартире и смотрю на какой-то шкаф? Это что?

— Лис, если он тебя напрягает — мы уберем… Но деньги же тебе исправно платим за квартиру. Просто эту мебелишку некуда ставить. Я у тебя и сгрузил. Это временно. Можно — еще постоит?

Ничего не заподозрив плохого, я согласилась. Захожу через месяц: стоит тот же самый шкаф, только уже собранный, внутри обклеенный фольгой. И в этих ящиках растет… Угадайте с трех раз — ЧТО? Да-да! Она самая, ГИДРОПОНИКА! Вонючая травка с шишечками. И воняет так, что уже чувствуется в подъезде.

Я не знала, как поступают в таких случаях, и решила ничего не делать, поразмыслив на досуге, что с мужиков могу и больше бабок срубить за аренду. Карен с Денисом уже не просто квартиросъемщики, а — бери рангом выше! — фермеры. Чтоб их перевернуло! Втянули меня черт знает во что по самые гланды!

Матери, конечно, я и словом не обмолвилась о травке, но полквартиры по документам — ее, и если поднимется буча с вызовом ментов — ей тоже достанется. Хотя, вероятнее такой расклад: если соседи учуют запашок, то поеду я одна далеко и надолго. Например, за государственный счет — в Магадан. Или ВИЧ-инфицированных в тюрьму не сажают?

Карен в очередной раз нашел, как меня использовать в своих корыстных целях: не удалось заложить МОЮ квартиру под ЕГО кредит, так хоть травку повыращивать на моей территории.

Мы продолжали с ним встречаться иногда, поэтому пришлось рассказать Карену о ВИЧе. Не знала, как он среагирует: наорет или прибьет? Так он как будто и не расстроился вовсе, а принес мне спустя неделю справку-оправдание, что у него, дескать, этого заболевания нет. Типа — не я тебя заразил. Странно, что он никуда не сбежал после моего чистосердечного признания, и мы продолжали изредка спать вместе. Может, чтобы я квартплату не повысила?

Или уж больно удобное местоположение у моей жилплощади на центральном проспекте с персональным потайным выходом? Последнее особенно важно при производстве травки. А у меня — все удобства! Можно просто прошмыгнуть на улицу в конце дома, а можно, открыв дверь на чердак в моем подъезде, захлопнуть за собой дверь так, что никто и не догадается, куда ты делся, потому что навесной замок, накинутый вхолостую, создает вид, что дверь закрыта снаружи.

Я лично усовершенствовала отходные пути, и петли машинным маслом смазала. Они теперь открывались беззвучно. Своим тайным ходом я поделилась с Кареном давно, еще до его аренды. Может, поэтому он и захотел снять мою квартиру. Показала я ему и где в электрощитке лежит ключ от чердака. Типа — похвастала, какая я крутая! Взяла только клятву, что он никому не расскажет, позабыв умное восточную мудрость: «Что знают двое — знают все».

А насчет его липовой справки об отсутствии ВИЧа… Только некоторое время спустя я догадалась, что его родной брат-мент по своим каналам мог раздобыть любую справочку с печатью.

Но потом мы окончательно разругались с Кареном на почве дележа заработанных парнями на гидропонике денег, и я выкинула квартиросъемщиков вместе с их замечательным шкафом взашей.

А что? Пусть наваром делятся, раз мою квартиру испоганили! Я полгода окна открытые держала, чтобы выветрился запах.

2006 год

(Из дневника Алисы)

Фактически, весь удар Алискиных заболеваний мои родители приняли на себя, оставив ее жить в своей квартире. Я лишь возила Алису на машине в московскую областную клинику (МОНИАК), ведь она уже с трудом передвигалась, а поездки в общественном транспорте вызывали у нее бурную истерику то ли от слабости, то ли от расшатавшихся вконец нервов. В клинике ее поставили на учет, как ВИЧ-инфицирован-ную.

Когда я приехала с Алисой туда впервые, то ужаснулась: наркоманов и явных проституток оказалось не больше пятнадцати-двадцати процентов, а остальные — вполне нормальные внешне граждане. Обычные, как мы с вами! Это шокировало, ведь раньше я была уверена, что ВИЧом заболевает только определенная группа населения, отбросы общества, а здесь я увидела огромное число беременных молодых женщин, которые узнали о своем неизлечимом заболевании, когда сдавали анализы при постановке на учет в гинекологии. Ужас!

С Алисиным гепатитом В справились быстро, а вот с гепатитом С бороться не стали, и никаких сведений об основном заболевании не давали. Но я и сама сообразила, что наличие гепатита С, разрушающего печень, уменьшает продолжительность жизни дочери в разы. Врачи в МОНИАК, с которыми я пыталась общаться, чтобы хоть что-то выяснить, отделывались общими фразами. Они говорили, что терапию ВИЧа необходимо назначать, когда некий показатель станет меньше 200. А пока такой необходимости нет. Упреждающего лечения не существует. Это сразу навело на подозрение, что бесплатное медикаментозное лечение дает большое количество побочных эффектов, как химиотерапия, например.

А может, иностранные фармацевтические компании отрабатывают на русских пациентах новые лекарства против чумы 21 века? Или врачуют списанными препаратами, которыми сами давно не пользуются, чтобы отбить вложенные средства? Таких глобальных вопросов никто не ждал и не собирался на них отвечать. Меня просто попросили на выход. Пока что без рукоприкладства. И то — спасибо.

Этим летом бабушка Оля, чтобы занять меня чем-нибудь приличным, принесла оторванное на двери подъезда объявление о наборе в колледж, бюджетной группы учащихся на специальность: художник по костюму. Еще и стипендию платить обещают. Ни до, ни после таких наборов не было. Как для меня старались. Сбылась мечта идиотки! Я сдала документы и стала прилежно ходить на занятия, потому что учеба располагалась в пяти шагах от теперешнего моего места жительства. Я была старше других студенток почти на десять лет, но это не останавливало.

У меня появились подружки из иного круга, не клубешно-наркоманского. Особенно мы сдружились с Кристиной, которая имела далеко идущие планы. Ее мать давно обшивала заказчиц на дому, обеспечивая себя и дочь, а теперь, когда Кристина сама обзавелась сыном от местного женатого братка, пришел ее черед перенять профессию.

Только она не хотела обслуживать частных клиенток, как ее мать, потому что не могла ни перед кем прогибаться в силу своего характера, а мечтала работать напрямую с бутиками, пошивая целиком размерный ряд по привезенным из-за границы образцам. Это — высший пилотаж! Востребованность в таких высококлассных специалистах, как Кристина, резко возросла, потому что владельцы магазинов давно смекнули: зачем тратить огромные деньги на привоз настоящих фирменных товаров, если можно торговать подделками, пошитыми прямо здесь, на месте.

У моей новой подруги и предварительная договоренность с одной бизнесвумен имелась. Только вещи нужно производить на таком высокопрофессиональном уровне, чтобы подделку никто, или почти никто, не мог отличить от оригинала при тщательном осмотре. Для этого Кристина и поступила в колледж.

За старательность в учебе меня привечала наша классная руководительница Алла Юльевна, подкидывающая мне по доброте душевной кое-какую мелкую работенку-подработку. Как же мне нравится шить! Почему мне мать запрещала учиться на модельера? Может, со мной ничего бы не случилось, если бы я любимым делом занималась.

Карен, с которым мы серьезно разругались, перестал мне звонить после того, как я их с Денисом вытурила из квартиры. Типа обиделся. Конечно! Я ведь его левого заработка лишила на той самой гидропонике, да еще пригрозила, что сдам в отдел по борьбе с наркотиками. А с него, как с гуся вода:

— Сдавай, — говорит, — сколько хочешь. У меня в ментуре все схвачено.

Он и раньше так говорил, хвастая не только передо мной, но и перед всеми Григовскими знакомыми. Больше-то хвастать нечем голозадому нарику! Но стало понятно, о чем речь, только когда на моем горизонте вырисовался его родной брат Артур Бабаян, работавший в милиции в звании майора. Вот так! Ни больше — ни меньше! Майор, черт побери!

Внешне он был страшнее атомной войны но, как известно: на войне все средства хороши. Не мне теперь выкобениваться. То, что я стала спать с братом Карена — моя маленькая месть ему лично. Или большая? Плевать, как Артур выглядит, ведь месть — это блюдо, которое подают холодным. Без эмоций и жарких чувств.

Артур тоже знал о моем заболевании, и это тоже — вот удивительно! — не останавливало его на пороге моей спальни. Правда после подтвержденного диагноза я стала в обязательном порядке пользоваться средствами защиты, чтобы не угодить в тюрягу за распространение смертоносного заболевания. Но абсолютное спокойствие относительно моей болезни и полное ее игнорирование Кареном и Артуром меня не то, чтобы пугало, а скорее — озадачивало: все они, что ли, ВИЧ-инфициро-ванные?

…Но тут мой вичевой показатель, измеряемый по анализу крови каждые три месяца, опустился ниже допустимой нормы в 200 единиц, и в клинике мне выдали специальное лекарство. Через месяц мне стало значительно лучше, но в голове гуляло постоянно какое-то возбужденное веселье. После того, как я еле ноги волочила, нынешнее улучшение я восприняла слишком рьяно, решив, что теперь мне — море по колено.

2006 год

(Из дневника Алисы)

В народе говорят, что беда не приходит одна. Так оно и есть. Не успела я переварить известие, что моя старшая дочь неминуемо скоро умрет не от наркотиков, так от неизлечимого заболевания, как родители срочно вызвали меня к себе в Подмосковье и сообщили, что у мамы обнаружили онкологию.

Хорошо, что у меня есть маленькие дети, Ромик с Аленкой, которые не дают впадать в уныние, как известно, один из тяжких грехов. Просто мне стало некогда унывать. В перерывах между поездками с Алисой в московскую клинику, где ее лечили от ВИЧа, мне пришлось теперь часто бывать и в Балашихе, куда отправляют на операции онкобольных из Подмосковья. Туда положили мою маму.

О Каширке речь не заходила, ведь цены там непомерные даже для нас. Что толку платить за одноместную палату, если выживаемость в дорогой клинике среди прооперированных пациентов одинаковая, а то и хуже? Это объяснялось легко: у онкохирургов в обычной больнице «рука набита» до автоматизма из-за большого количества проводимых операций.

Известно, что даже в бюджетных больницах рак бесплатно не лечится — за все взимают «покарманную» плату, ту, что кладешь в карман медперсоналу: за каждый сделанный укол, за каждую поставленную капельницу, и хирургу за операцию — само собой, и нянечке за каждое вынесенное судно. Что я еще упустила? Наверняка еще что-то. Бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Не правда ли? А скудные больничные пайки вообще малосъедобны, так что приходилось возить маме еду. И все бы ладно, не жалко денег, если бы на пользу, если бы для выздоровления, но…

Но после маминой операции хирург сообщил, что у мамы ЧЕТВЕРТАЯ СТАДИЯ РАКА! Последняя стадия, если кто не знает. Причем нас с папой оптимистично уверяли перед операцией, что ни о какой четвертой стадии речь не идет, что положение вовсе не безнадежное, что вырежут не такой уж необходимый для жизни орган, и ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО…

С мамой судьба обошлась по наихудшему варианту. От этого известия я пребывала в таком шоке, что не поняла в момент разговора с хирургом, что стадия четвертая. Как будто меня временно переклинило, чтобы не нанести больший урон психике от навалившейся трагедии. Слово «четвертая» я переваривала дома, в объятиях любимого супруга. Уверяю вас — это значительно легче.

В онкобольнице города Балашиха с врачом разговаривала я, а значит, приняла первый удар судьбы на себя. Как сказать об этом папе? КАК СКАЗАТЬ, ЧТО ЛЮБИМОМУ ЧЕЛОВЕКУ ОСТАЛАСЬ ЖИТЬ…

— А сколько осталось? — озвучила я вопрос онкохирургу.

Он мне ответил очень расплывчато, уходя от прямого ответа, и пряча глаза:

— Всякое бывает… Зависит от пациента и от веры в счастливое исцеление. Чудеса случаются. Молитесь…

Но я-то знаю, что мои родители атеисты — так воспитаны в советское время, — и ходить в церковь не будут. Осталось за них молиться мне. Хорошо хоть маму крестили в пятилетнем возрасте. Может, Бог услышит мою молитву о ней?

О четвертой стадии я не сказала ни маме, ни папе, вынашивая в себе эту тайну, как мину замедленного действия… После каждого посещения онкобольницы я заезжала по дороге домой в церковь, где крестили моих детей, чтобы очиститься от негатива, который успевала нахватать в отделении онкологии, ведь многие тяжелобольные люди подспудно завидуют здоровым.

Я молилась за маму и за Алису, ставила свечи за всех нас, набирала святой воды, а потом возвращалась домой в Москву. Не хотелось ни есть, ни пить, а только обнимать моих любимых Рому, Алену, Игоря, чтобы почувствовать их родное тепло. Какое счастье, что они есть!

Но ближайшие родственники обвинили в маминой онкологии не только Алису, которая выматывала нервы бабушки и дедушки своим неадекватным поведением последние годы, но и меня. Даже стали сторониться и — о, ужас! — игнорировать. Своего рода «бойкот». Это подкашивало не меньше самой трагедии. Вместо того, чтобы сплотиться в едином порыве и вытаскивать из беды мою маму, родственники нашли повод для дрязг. Как же это отвратительно! Они осудили меня за то, что я не оградила папу и маму от наркоманки Алисы. Наверное, доля моей вины в этом есть, но Я ТОЖЕ ХОЧУ ЖИТЬ!

Разве моим родителям было лучше, если бы Игорь меня в свое время не спас, почти насильно забрав в Москву и поместив в военный госпиталь? Если бы не он — я умерла бы от нервного истощения, в котором находилась долгие годы из-за выкрутасов старшей дочери. Или лучше бы меня зарезали Алискины нарики за очередную дозу? И тогда бы живучая, как дворовая кошка, Алиска все равно повисла бы на моих родителях. Только это произошло бы без меня и без моих младших детей, которые бы не родились. Легко голословно обвинять, не примерив на себя чужую шкуру.

Кстати, недавно напала на статью, в которой говорилось, что такой живучестью, как у моей старшей дочери, обладают — кто бы вы думали? — шизофреники. Выходит, что полученное при рождении заболевание продлевает Алиске жизнь…

30 октября я не забуду никогда: это был Хэллоуин по-русски. Мы с Кристиной отправились с веселой компанией в крутой клубешник отметить это событие. Я специально сшила шикарный костюм паучихи — «Черная вдова». Мы с девчонками из колледжа, размалевали свои милые мордашки так, что макияжем это сложно назвать, скорее — театральный грим.

Короче, во время празднования я сорвалась с катушек и напилась: один литр рома с кока-колой, а потом, с утра, еще и водочки дома накатила, запивая ей противовирусные препараты, выписанные от ВИЧа. И что это меня переклинило?

Вы думаете, что я сдохла? Я готова отдать… Не знаю, чего готова, но после такой интоксикации умерло бы человек сто. Я имею в виду, что на сто человек хватило бы дозы того алкогольно-медикаментозного коктейля, который я вылакала.

Они, но не я!

В общем, когда я доковыляла-доползла до городской больницы и сделала экспресс-анализ, уровень гемоглобина у меня был 30 (!!!), при минимальной норме 120. Пациент скорее мертв, чем жив. Никто без предварительной записи в поликлинике принимать меня не собирался, хотя я и попыталась прорваться к участковому терапевту, госпитализировать — тоже, ведь в приемный покой я пойти не рискнула: была пьяна в стельку. Приползла обратно домой — как только сил хватило? — и свалилась замертво.

Бабушка лежала в онкобольнице в Балашихе на облучении, а дедушка увидел, в каком я состоянии, и очень испугался, что я вот-вот коньки отброшу. Пришлось ему под занавес развеселого праздничка Хэллоуина вызывать скорую помощь, которая меня в коматозном состоянии доставила в инфекционное отделение для ВИЧ-инфицированных, открытое в нашем городе недавно.

Как я осталась жива? Даже врачи охреневают.

Мне на всю жизнь запомнился тот поздний вечер, когда половина моего тела уже окоченела, как будто ее замуровали в холодный бетон. И эта бетонная масса с каждой секундой отвоевывала у еще живой плоти сантиметр за сантиметром. Я с ужасом ждала, что сейчас отойду в мир иной.

Дотянулась с превеликим трудом до сотового телефона и в истерике позвонила маме в Москву. Но она не могла приехать, потому что маленьких детей, на ночь глядя, было не с кем оставить. Тем более, что дорога в Подмосковье даже по пустынным ночным улицам заняла бы не менее часа, за который я многократно бы скопытилась.

Понимая, что помощи из Москвы не дождусь, а докричаться в полупустом отделении ни до кого не смогу — нет голоса, бросаюсь с кровати на пол и ползу в коридор при помощи одной руки и одной ноги, ведь половина тела уже не двигается…

Дежурная медсестра, которая устраивалась на ночлег около сестринского поста к счастью, заметила меня, теряющую последнюю способность двигаться. Она меня уложила обратно в постель, с кем-то созвонилась, чтобы посоветоваться, а потом уколола жесткой наркотой. Уж мне ли не отличить наркотики от действия других препаратов?! И мне вдруг стало тепло и спокойно…

Через неделю поставили диагноз — невропатия, которая была настолько сильной, что казалось: меня постоянно жгут на костре. Мне и снилась в эти дни исключительно Жанна д`Арк, которую сначала готовят к сожжению, а потом сжигают живьем на площади. Из каких глубин моей памяти выискалась хрестоматийно известная всему миру француженка?

А после алкогольно-медикаментозного коктейля на Хэллоуин противовирусные препараты, выписанные в московской клинике, я принимать не смогла. Они стали для меня настоящим ядом. «Но об этом я подумаю завтра», — сказала я заодно с американской героиней Скарлетт О`Хара. Почему бы и про нее не вспомнить после американского праздника?

Чем я занималась в больнице, пока лечилась? А ничем. Звонила всем подряд, без разбора, чтобы потрепаться. Позвонила и Пашке Лучанову. Ведь только он, сердобольный наш, со мной не отказался поговорить после той ночи в ментовке, когда я всех случайно подставила. Позвонила я ему, значит, а отреагировал он на мой звонок странно, неожиданно припечатав мне в лоб:

— А Карен твой женится!

Я не показала виду, что расстроилась, а сказала в ответ первое, что пришло в голову:

— Прекрасно! Я тоже выхожу замуж! — вот уж сказала, так сказала. Спасибо, Пашка-друг, за хорошую новость. Да еще так вовремя! Лучшего момента просто не нашлось!

Люди жестоки не потому, что сволочи, а потому что тупы.

И вдруг эта ситуация высветилась для меня с другой стороны. Временное просветление, что ли, нашло? Или перелитая чужая кровь прочистила давно отъехавшие собственные мозги?

Давай, давай, бесись, Пашка-придурок-дешевка! Да, я всегда была красоткой! А тебе не досталась, вот тебя и клинит сейчас. Поэтому ты, чтобы причинить мне, кроме физической, еще и душевную боль, сказал:

«Карен женится». Кто тебя, спрашивается, за язык тянул, когда я лежу в больнице и с трудом с того света выкарабкиваюсь?

После известия о свадьбе я резко возненавидела всех! И Карена — в первую очередь. Что, ублюдки, я вам в жены не гожусь? Только побаловаться? Я раньше то и дело с кем-то встречалась, постоянно кто-то из мужиков был рядом, но ни с кем у меня ничего серьезного не сложилось, потому что я их вижу насквозь. Они продажны, мелочны, бухают, курят, колются, ревнуют на пустом месте, воруют и бьют… А еще — им, видите ли, надо детей рожать! Ага! Щаз!

Когда Карен через пару дней позвонил, я не хотела сначала брать трубку, а потом взяла, ни словом не обмолвившись о разговоре с Пашкой. Карен приехал ко мне в больницу вроде как навестить, и битый час доказывал с пеной у рта, что вовсе не на ком жениться не собирается, а Пашка Лучанов насочинил невесть что… Даже если это святая ложь, то ложь во спасение. Только неизвестно: во спасение меня или его.

Но механизм ненависти ко всему живому во мне Пашкой был запущен! Я ничего с собой не могла поделать!

Это испытание оказалось похлеще, чем выйти из комы. Я как будто розовые очки сняла. Неожиданно пришло осознание, что все то время, пока мы куролесили и «колесили», в смысле — жрали «колеса», надо мной все Григовские уроды ржали. А когда они ржали, Карен тихо хихикал в тряпочку, потому что всерьез меня никогда не воспринимал, а любимая его армянская мамашка втихаря невесточку невинную присматривала.

Ну уж — нет! Не дождетесь, пока я сдохну! Смотрите, суки! Я ЖИВАЯ! А вы кто?! Вы кто такие, чтобы осуждать меня за прошлые поступки? Вы вообще в зеркало себя видели? Вы — уроды! Уроды!

Ненависть была такая, что я каждую минуту представляла, как я их мочу из автомата длинными очередями. Вспомнила, как стреляла, когда мы вместе с коммерсантами ездили в Астрахань. Вспомнила, какая дикая была отдача, что на ногах удерживалась с трудом. Зря вы меня стрелять научили. Теперь вам всем не поздоровится. Если я и сдохну, то всех утяну за собой!

И я их мысленно мочила. И их самих. И их баб. Всех! Мне привиделось наяву, как по стенам разлетаются брызги крови и остатки одурманенных наркотой мозгов… И они, все эти уродские твари, захлебываются в собственной крови… Так быстро, что не успевают сказать мне последнее «прости».

НЕ-НА-ВИ-ЖУ-У-У!

…Господи! Не приведи меня снова к этому состоянию. Но жуткая ненависть заставила меня жить «вопреки». Вопреки законам физики, медицины, и еще бог знает чего.

ЖИТЬ, ЧТОБЫ МСТИТЬ! Я ВПЕРВЫЕ ЗАДУМАЛАСЬ О ТОМ, ЧТО НУЖНО СДАТЬ ВСЕХ НАРИКОВ, БАРЫГ, ВСЕ АДРЕСА НАРКОПРИТОНОВ, КОТОРЫЕ МНЕ ИЗВЕСТНЫ. ТОЛЬКО НЕ НАШИМ МЕНТАМ, А МОСКОВСКИМ, ЧТОБЫ ВСЕМ ЭТИМ ПОВЯЗАННЫМ С МЕСТНЫМИ МЕНТАМИ ТВАРЯМ БЫЛО НЕПОВАДНО. ЭТО И СТАНЕТ МОЕЙ МЕСТЬЮ ТОМУ ОБЩЕСТВУ НЕГОДЯЕВ И УБЛЮДКОВ, В КОТОРОМ Я ОКАЗАЛАСЬ ПО НЕДОМЫСЛИЮ.

После выхода из комы и перенесенной нечеловеческой боли я могу смотреть на них свысока. Они просто дети по сравнению со мной теперешней — что можно еще сказать? — ничего не знающие, и не стремящиеся что-то узнать в жизни, а думающие только о сиюминутной выгоде и о кайфе. Дети, которые не знают ни любви, ни заботы, ни ласки. Дети, обозленные на свою судьбу, на горькую долю, которая тяжким бременем свалилась на неокрепшие умы.

Мы всегда ищем вокруг виноватых, чтобы отвести собственные грехи: «Не мы виноваты — жизнь виновата!» Я об этом уже писала, так еще раз повторюсь. Так проще. Никто не хочет ни за что отвечать, а хотят вечного праздника.

2006 год

(Из дневника Алисы)

Сначала мне позвонил расстроенный папа из Подмосковья, который остался с Алисой один на один, пока мама проходила курс облучения в Балашихе. Он сообщил, что Алиса загремела в больницу по «скорой». А поздно вечером позвонила сама Алиска, которая кричала и визжала в трубку, что умирает, и что уже не чувствует своего тела…

Это было страшно!

Но не ночью же пускаться в дорогу! Тем более, что меня в отделение к дочери ночью никто не пропустит. Если вообще можно пройти в инфекционную больницу посторонним людям, в чем я сомневалась. Нашла по интернету номера телефонов отделения, но никто на мои звонки не ответил. Скорее всего, это номера начальства, которое глубокой ночью отдыхает дома.

На следующий день я поехала на своей машине в эту больницу, куда сложно добраться на общественном транспорте, потому что она находилась в удаленном пригороде. Номера телефонов отделения так и не отвечали, хотя я их набирала снова и снова. Да, и что бы мне сообщили по телефону? Ровным счетом — ничего! Пришлось прорываться к заведующей отделением.

Я застала ее в дверях, и попросила поговорить со мной. До сих пор не понимаю, почему она вела себя так, будто я ей миллион задолжала. Алиска осталась жива после этой страшной ночи! И это — главная хорошая новость! А дальше докторша начала мне втюхивать, что дочь нужно срочно переводить в специализированную платную клинику для ВИЧ-инфицированных в Москве, на Соколе. Только там, якобы, можно получить квалифицированное лечение.

— А откуда у меня деньги на платное лечение? — я так и ответила ей, прервав монолог о переводе в Москву.

Или заведующую отделением больше интересует, чтобы не портилась отчетность, ведь Алиска, судя по ее жуткому ночному звонку, действительно находилась между жизнью и смертью? А если обследование только началось, зачем нужен перевод в платную клинику? Или она хотела, чтобы я ей налом сейчас отстегнула? Но если начать платить с первого дня пребывания в стационаре, то потом вообще ничего бесплатного не дождешься. Только и будут доить. Уже проверено!

А заведующая отделением сыпала на мои конкретные вопросы какими-то немыслимыми медицинскими терминами, которые я не понимала, естественно переспрашивала, чем раздражала ее все больше, ведь она поняла без обиняков, что я не собираюсь ни переводить дочь в Москву, ни платить ей. И вообще — она довела меня до слез! Почти до истерики! Гадина!

Если бы тебе, тетка, порассказать, чего вытворяла Алиска, измываясь над нами эти годы… Как мне хотелось этой холодной медичке высказать наболевшее, но я видела, что это бесполезно. Да, и что говорить? Ты, чужая тетка, для себя решила: виновата нерадивая мамаша, которая бросила ребенка, пусть и великовозрастного, на произвол судьбы, а сама с богатым мужем как сыр в масле катается.

Или ушлая Алиска ей напела с три короба, как и всегда, как и всем, чтобы себя, прохиндейку, выгородить? Такая мысль тоже мелькнула. Моя старшая дочь очень любит изобразить из себя невинную жертву обстоятельств, овечку на заклании, будто все, что она натворила, произошло по вине кого угодно, только не ее самой. И это якобы вовсе не от потребления наркотиков. Такой она была всегда! Наркотики лишь добавили жару в уже полыхающую ненависть ко мне.

Я долго после разговора с заведующей отделением не могла успокоиться. Меня трясло, как в лихорадке, но я не стала унижаться оправданиями, чтобы разжалобить ее. Поняв, что никуда я Алису переводить не собираюсь, заведующая сказала, что переливания крови они берут на себя, но нужно срочно достать гаммоглобулин для капельниц, иначе вытащить пациентку не удастся. На курс нужно потратить около двадцати тысяч рублей. Позже я узнала, что они должны были это делать бесплатно. Ну да, Бог с ними! Дальше я пошла взглянуть на дочь.

Отделение открылось недавно, после ремонта здания, и выглядело современно. Палаты представляли собой запирающиеся боксы на двоих пациентов со всеми удобствами и процедурной комнатой внутри. На дверях зияли окошки, через которые можно передавать еду, не входя в помещение.

Мне разрешили войти в бокс, поскольку ВИЧ и гепатит С в быту не заразны. Алиса пока обитала одна, без соседей, и крепко спала под действием лекарств. Тяжело ей далась прошедшая ночь. Будить дочь я не стала, только ужаснулась зеленому цвету лица и впалым щекам, обрисовавшим скулы.

«В кого у нее скулы-то? Ни у меня, ни у бывшего мужа нет… Боже, о чем я думаю?! — тут же пронеслось в голове. — У меня дочь умирает, а я о каких-то скулах».

Но, видимо, моим мозгом поставлен очередной барьер чувствительности, чтобы пережить все: Алиса, мама… Потом опять — Алиса, мама… Какой организм выдержит?

Прямо из отделения позвонила двоюродному брату и попросила помочь привезти вещи в больницу, а то мне не дотащить. Купила тапки, халат, ведь дочь забирали по скорой в невменяемом состоянии, продукты, кое-какие мелочи, чтобы обустроить скудный больничный быт. Неизвестно, сколько придется лежать здесь Алисе. У папы взяла старый телевизор, предназначенный для дачи…

Когда привезла вещи через два часа в больницу, то застала дочь уже проснувшейся. Мой брат приехал со мной к Алисе, поставил телевизор на холодильник в углу, настроил антенну, помог повесить шторы. Палата перестала быть пугающе отталкивающей.

Алиса, хотя находилась в сознании, но изъяснялась какими-то рублеными фразами, будто бы слабо понимая, что происходит вокруг. Пришлось мне остаться еще на час, чтобы ее умыть, причесать, переодеть и накормить. А потом заехала к папе и помогла ему навести относительный порядок в квартире перед маминым приездом домой, потому что в Алискиной комнате творился жутчайший кавардак. Я уже хотела в сердцах мысленно обругать Алису, но вовремя остановилась, вспомнив, какой она предстала передо мной в больнице. Может, у нее не было сил на уборку?

«А на гребаный Хэллоуин у нее силы были?! Черт бы ее побрал со своей наркотой!» — тут же остановила я себя от жалостливых ноток.

Алиса пробыла в больнице три недели, в течение которых я металась между Москвой и Подмосковьем, подвозя еду, придумывая какие-то занятия для Алиски — чтение, вязание, разгадывание кроссвордов, чтобы отключить ее от черных суицидальных мыслей, которые проскальзывали в ее речах. Подсунула ей и проверенный на практике вариант сбрасывания нежелательного негатива: общую тетрадь и пару шариковых ручек, чтобы Алиса вела дневник. Когда ни с кем не хочешь делиться сокровенным, записывание тяжелых мыслей помогает выбросить их из головы. Я сама изредка этим приемом пользовалась до встречи с Игорем, а теперь так не делаю, потому что могу обсуждать с мужем любые темы.

(Только сейчас до меня дошло, что дневник Алисы, который я сейчас читаю-изучаю, и есть та тетрадь. Да-да! Именно она! Видимо, моя дочь решила записать свою историю с самого начала.)

Но вернемся в палату, где Алиса постепенно оживала. Она стала болезненно-разговорчивой и неожиданно пожаловалась мне, как ее подкосило известие, что друг Карен решил жениться на молоденькой армянке, выкинув Алису из собственной жизни, как отработанный материал. Я ее для видимости успокаивала, а сама думала: «Хоть одним нариком в окружении дочери меньше».

В больнице Карен появился всего раз или два, зато его брат Артур, по рассказам Алисы, зачастил: иногда тайно от заведующей и охраны умыкал ее из отделения, сажал в машину и отвозил в магазины или в городской парк погулять.

В соседнем боксе умерла одна из ВИЧ-инфицированных девушек, которая вроде бы пошла недавно на поправку…

Я сначала не видела выхода из того положения, в котором оказалась на больничной койке после развеселого праздничка Хэллоуина. Как вам танец мертвецов? Я и передвигалась с трудом, пока мне не сделали несколько переливаний крови, чтобы повысить гемоглобин. А потом мама еще и гаммоглобулин привезла. После недели капельниц появились силы, но мучила постоянная сухость во рту. Казалось — могу выпить пять литров воды кряду, но сколько бы я ни пила — сухость не проходила.

Потом соседка по палате, которая лежала в инфекции уже второй раз за полгода, рассказала мне про один скромный магазинчик недалеко от Москвы, где продавались гомеопатические препараты и так называемое — здоровое питание. Точнее, она успела мне рассказать перед смертью, которая настигла ее во сне. Вот повезло! О такой легком уходе из жизни многие мечтают… А ведь она была моложе меня.

…Прошло полгода после выписки из больницы, когда я вспомнила про магазин. Сначала я сомневалась, ехать или нет, но нужно хоть что-то делать для собственного спасения, если медперсоналу глубоко наплевать, выживу я или нет, как напревать на сотни и тысячи других бедолаг, столкнувшихся с тяжелыми болезнями. Спасение утопающих дело рук самих утопающих! А когда-то я думала, что ВИЧ — это что-то ужасное, что может произойти с кем угодно, только не со мной.

Я чаще стала захаживать в церковь, молиться, пить святую воду, чувствуя, что это мне помогает, но лишь немного, чтобы оставаться на плаву — не больше. Можно сказать, что я уверовала в Бога, хотя раньше скептически относилась к вере, ведь воспитывалась в атеистическом обществе. Может, если бы меня водили в церковь с детских лет, это стало бы нормой жизни? А не кара ли небесная постигла наше государство, что мы отвернулись от Бога? Странно, что меня не посещали подобные мысли раньше. Но тогда и церквей-то не было рядом, чтобы зайти и помолиться, потому что здания были перестроены в советское время под склады, клубы и мелкие производства. А большинство действующих православных соборов осталось лишь по Золотому кольцу, куда я теперь и собиралась съездить на экскурсию.

Несмотря на плохое самочувствие и подцепленный некстати грипп, я решила ехать в Суздаль, чтобы путевка, приобретенная заранее, не пропала. Деньги пожалела. Туда я отправилась в полубреду, но когда приложилась к святым мощам — лихорадку как рукой сняло, и домой я ехала окрыленная выздоровлением.

Но я понимала, что кроме молитвы нужно еще что-то действенное предпринять для улучшения самочувствия. Тогда я и вспомнила про магазин здорового питания.

2007 год

(Из дневника Алисы)

После Нового года моей маме стало хуже. А чему удивляться при четвертой стадии рака? Ее довольно быстро перевели на обезболивающие препараты, хотя я до последнего не верила, что мамы не станет.

В апреле она умерла. А Алиса осталась жить у дедушки, который окунулся в такое горе потери самого близкого и любимого человека, что я постоянно опасались за его жизнь.

А вот про саму Алиску я на время забыла. Не то, чтобы забыла совсем, но не уделяла ей столько внимания, сколько она постоянно требовала. Именно требовала! И никаких гвоздей! Казалось, что и на смерть бабушки Оли ей глубоко наплевать, хотя я уверена, что Алиска ее любила. Но по меркам дочери — все должно крутиться только вокруг нее.

Иногда мне хотелось встряхнуть ее и высказать все, что накипело:

— Ты что, Алиса, в угольных шахтах пахала или на лесоповале? Или, может, в подворотне от безысходности жила без крыши над головой, без отца и матери? Или ты находилась с рождения в детском доме, где тебе не давали есть? Нет, дорогуша! Все свои несчастья и недолюбленности ты себе сама напридумывала, чтобы предстать в собственных бесстыжих глазах жертвой обстоятельств. Ты все имела или могла иметь, если бы сделала над собой малейшее усилие! Но тебе всегда всего недоставало…

Ты не хотела довольствоваться тем, что я тебе могла дать, и люто завидовала другим детям: у кого-то тряпка новая, у кого-то машина, кто-то за границу смотался, как к себе домой… Зависть, доводящая до криминала. А ты не пыталась заработать? Не в постели! Не воровством! А заработать другими частями тела? Руками или мозгами?.. Ненависть и зависть — плохие советчики, а ты выбрала их в подруги, отгородившись от всего света.

Но я ничего не сказала. Как впрочем, и всегда, помня, что молчанье — золото.

Мне пришлось в очередной раз оставить детей с няней в Москве, нанять помощницу и сделать генеральную уборку в папиной квартире. А Алиска нам еще истерику закатила, что мы прикасаемся к ее вещам. Или это — сдвиг по фазе от наркотиков и ВИЧа вкупе с гепатитом?

Мы с уборщицей выкинули на помойку гору мусора, отнесли на скамейку у подъезда мамины вещи, чтобы не мозолили глаза папе, оттерли копоть от газовой плиты на кухне, помыли окна, повесили чистые занавески…

«Все то время, пока моя мама болела, ты палец о палец не ударила, чтобы превратить этот гадюшник в жилое помещение. Зачем думать об умирающей бабушке? Вот смотаться в кабак… Это — да! Это — другое дело!» — продолжала я кипятиться, обращаясь мысленно к Алиске, пока убиралась.

…Так я продолжала думать и сейчас, читая дневниковые откровения, как вдруг, перелистнув страницу, увидела запись, в которой Алиса будто предвидела мои недобрые мысли, мое осуждение. Мороз пробрал до костей, когда я читала:

«Мама, раз ты читаешь мой дневник — значит, меня уже нет в живых. Иначе он бы к тебе в руки не попал. Ты, наверное, недоумеваешь, почему я так равнодушна к чужому горю. Не осуждай меня, мама, пожалуйста, что я будто бы, не обращала внимания на бабушку Олю — единственного близкого человека, который подал мне руку помощи в трудную минуту. Вместе с дедушкой, разумеется.

Когда я узнала о своем заболевании, то восприняла это известие как кару за все то, что творила последние годы. А как же бабушка Оля? Ей-то, кристально чистому человеку, за что дано испытание раком? Смотреть на то, как она мучается и угасает невозможно, и я решила самоустраниться, насколько это возможно, живя с ней под одной крышей, потому что на сочувствие и сопереживание не было сил.

Просто я не могла расстраиваться или соболезновать. Я себя-то в кучу не могла собрать, что уж говорить о сочувствии самым близким людям. Ты, возможно — к счастью, так тяжело не болела, поэтому тебе меня сложно понять, но я не давала себе возможность сочувствовать и сопереживать, иначе бы все мои попытки выжить развеялись в прах. Поэтому я уходила от действительности. Это был мой способ выживания в тот момент. Прости, мама, если можешь».

(Из дневника Алисы)

Запись сделана зеленой ручкой на полях дневника без указания даты. Алиса знала, что я непременно найду его и прочитаю. Видимо, она сама иногда перечитывала записи, внося какие-то коррективы: он весь исчеркан более поздними правками.

Кое-где пестрели рисунки на полях: профили неизвестных мне персонажей из ее тайной жизни. Ведь моя дочь хорошо рисовала, поэтому и училась в своем швейном колледже на «отлично», вполне профессионально создавая эскизы коллекционной одежды. Как будто готовила подиумный показ своих авторских работ, подбирая к ним подходящих манекенщиц. Так интересно было листать ее курсовые работы, выполненные в акварели, которые хранились в отдельной папке. Видимо, не все эскизы она сдавала преподавателям, а иногда творила исключительно для собственно удовольствия.

Почему я не вняла ее стремлению стать модельером раньше, сразу после окончания школы? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно еще раз вспомнить о том времени треклятой перестройки, когда потоки зарубежного низкопробного тряпья хлынули на территорию бывшего Советского Союза и погребли под собой все ателье по пошиву одежды. Никто ничего не заказывал, поэтому их пришлось закрыть. Но может быть, все бы обернулось по-другому, дай я Алисе возможность заниматься любимым делом? Что теперь гадать…

Скорее всего — ничего бы не изменилось, потому что в действие вступили форс-мажорные обстоятельства, от которых невозможно было уклониться.

Кто-то там наверху хотел уничтожить сильную Россию, во что бы то ни стало, развалить на части, сровнять с землей, чтобы не смогла больше окрепнуть, чтобы встала на колени перед сильными мира сего.

Только сейчас, спустя десятки лет после перестройки, выясняется, что существовали тайные планы, тайные заговоры: посадить молодежь на иглу, споить трудоспособных мужчин спиртом «Роял», вытянуть за пределы страны всех ученых, посулив им блага мира, которых они были лишены за железным занавесом; разворовать все, что плохо лежит, а что хорошо лежит — полезные ископаемые — разворовать тем более. Шансов остаться нормальными людьми у этого потерянного поколения просто не было.

…После смерти мамы я заметила в Алисе перемены в лучшую сторону. Она постепенно стала обретать человеческий облик. Как это ни невероятно звучит. Она даже в церковь стала ходить сама, что удивило меня несказанным образом. Что на нее повлияло? То, что Алиса перестала потреблять наркотики? Или заглянула за черту невозврата, когда ее в коме увезли в больницу, и половина тела уже не подчинялись ей? Или на нее так повлияла постоянная нечеловеческая боль, которой она будто наказана за прошлое прожигание жизни? А болезнь? Это ли не кара небесная и не подсказка Алисе идти другим путем?

У нее и взгляд стал осмысленным, а не блуждающим где-то впотьмах. Он будто повернулся наружу, а не внутрь себя, как раньше.

За те годы, что я боролась с ненавистью ко всем людям, я заметила, как сильно постарела и поседела. Седина проступила в двадцать семь лет! Вот к чему привело мое никчемное существование. С этим надо заканчивать. Мысли о мести, о неминуемой каре наркодилерам оставили меня на некоторое время. Честно сказать, было просто не до того. Хотелось зацепиться за жизнь, а этому могли способствовать только положительные эмоции, которые я спешила притянуть к себе, как спасательный круг.

Уйти из жизни сможет каждый и всегда, а вот побороться за нее сможет далеко не каждый.

Почему девушка, которая всегда страдала суицидными наклонностями, решила жить, решила побороться за жизнь? Не знаю. Я даже бросила курить. Ни о какой наркоте не было и речи. Ну, во-первых, могла вполне осуществиться моя заветная мечта — стать модельером. Я вспомнила навыки акварельной живописи, что освоила в школьной изостудии, и постоянно рисовала, создавая коллекции одежды, где фигуры манекенщиц не были статичными, а двигались по воображаемому подиуму, заставляя ткани длинных юбок струиться вокруг стройных ног. Без ложной скромности скажу: получалось очень красиво.

Как я могла забыть, какое вдохновение посещает, когда в руках держишь кисть?! Создавалось впечатление, что все эти долгие пустые годы на моих глазах были шоры, не дающие взглянуть в стороны. Я неслась, как кобылица на ипподроме, понукаемая жесткими шпорами неведомового озверевшего наездника: «Вперед! Вперед! Вперед!!! К финишу!» А на финише зияла пропасть.

Я так и вижу, как в замедленном кино: будто я — лошадь под седлом, и торможу всеми копытами, увидев пропасть, бесконечный провал, а наездник, не удержавшись у меня на спине, перелетает через мою гривастую голову, выпустив из рук повод и кнут, и падает в провал, наконец-то освободив меня от своих железных шпор, оставивших на крупе глубокие кровавые раны. И вот я одна, свободная и гордая, на краю пропасти…

Да, вы правы, воображение у меня богатое. Так это оттого, что я — творческий человек, несостоявшийся и нереализованный художник, но есть время наверстать упущенное. Надеюсь, что есть. Рисую постоянно: карандашом, ручкой, пастелью… На всем, что подвернется под руку. Не могу остановиться. Как же это здорово!

Классная руководительница Алла Юрьевна позвонила в больницу после моего выхода из комы и сказала, что за семестр все преподаватели поставили мне пятерки. А я-то думала, что придется брать академический отпуск, и начинать все с начала в следующем году. Подумалось, что только ради этого стоит жить, ведь я осталась в строю вопреки всем неутешительным прогнозам врачей. А близкие родные люди стали для меня чем-то более важным, ответственным.

Я сделала для себя удивительный вывод, что не могу просто так взять и уйти из жизни, потому что сейчас, как никогда, нужна моему дедушке, хотя вариантов безболезненного ухода можно найти массу.

У меня наконец-то нашлись силы, чтобы доехать до того магазина здоровой пищи, о котором я услышала в больнице от умершей соседки. Она будто бы передала мне переходящий вымпел жизни, переходящее знамя победы над обстоятельствами.

Или она передала мне остаток своих сил, не способный ее удержать на плаву, но вполне достаточный, чтобы добавиться к остатку моих сил, и даровать мне жизнь? Значит, я теперь живу и за нее тоже. За нас двоих.

Конечно, самой мне на общественном транспорте до магазина, а обратно — с покупками, было не добраться, но когда я рассказала о задумке Артуру, который последнее время, как верный паж, сопровождал меня повсюду, он согласился подвезти. К тому моменту я почти ничего не могла есть. Видимо, гепатит С, за лечение которого никто не брался, давал о себе знать…

Нужно было серьезно заниматься собой и поменять пищевые привычки. С дедом мы постоянно ругались на эту тему, потому что он готовил по старинке: с жареным луком, колбасой, говяжьими и свиными косточками, с жиром. Да, это было очень вкусно, но категорически не воспринималось моим организмом. А ему не нравилось пустое отварное мясо и тыква — единственное, что я могла есть. Поэтому мы стали готовить каждый — себе.

Когда Артур в первый раз меня отвез в магазин, мы с ним накупили каш из хлопьев с травяными добавками и специальной родниковой воды для питья. Честно сказать, не очень-то я верила в их чудодейственность, но прошла неделя, другая с новым рационом, и мне вдруг стало значительно лучше. Я теперь хотя бы могла есть — и то хорошо. Дед же отказался наотрез от моей еды, продолжая себя гробить вредной:

— Не буду я твою чепуху есть. Это невкусно.

Мы еще раз съездили с Артуром за кашами. Я разговорилась с владелицей магазина Анной Владимировной по душам, и она упомянула вскользь о враче Юнусове. Я бы, может, и не обратила внимания на ее слова, если бы она не сказала абсолютно невероятную вещь:

— Чингиз Юнусов может вылечить все, даже ВИЧ.

Так я услышала впервые об этом удивительном враче. Конечно, информацию о всеизлечении я восприняла на первых парах скептически: если бы кто-то умел лечить ВИЧ — человечество было бы спасено. Но, когда находишься между жизнью и смертью, то поверишь во что угодно.

Месяц назад мама меня возила к своему врачу-натуропату, который лечит организм в целом. Эта новая практика, зарекомендовавшая себя с лучшей стороны в Европе. Он выписал мне кучу дорогущих гомеопатических препаратов, от которых мне сразу лучше не стало, но с течением времени, да плюс моя здоровая еда — появились ощутимые результаты. Однако гепатит С не уходил, потому что требовал действенного лечения, а не каких-то там горошинок и капелек, и тогда я решила съездить к Юнусову.

А что? А вдруг?

2007 год

(Из дневника Алисы)