К тому времени домашняя обстановка становилась все напряженнее. Амплитуда непонимания между мной и матерью стремительно возрастала. Она была занята своей личной жизнью, я — своей. Она не знала обо мне ничего, а я НЕ ХОТЕЛА о ней ничего знать. Да и что ей рассказывать, если и так понятно, что она меня и слушать не станет, а возьмет и прибьет.1997 год
В итоге мы с Викой внаглую зависли в Москве у мужиков на три дня. Я-то не волновалась, потому что подготовилась основательно: в это время проходил театральный фестиваль в школе с выездом из города. Я же умнее всех! Я все просчитала! Но не учла самую малость: Вика ни на какие кружки не ходила, и у нее алиби, соответственно, не было. Поэтому ее мать подняла тревогу по всему городу, запугивая своими знакомыми друганами-бандитами. Если бы не Вика — все прошло бы гладко, как и всегда, и никто бы ни о чем не догадался.(Из дневника Алисы)
Но!.. Без Вики же никуда! Все-таки подруга… Когда я вернулась домой после трехдневного отсутствия, мать избила меня за то, что нашла у меня на столе визитку с номером сотового телефона Николая, и за то, что Викина мамаша угрожала бандитскими разборками не только моей матери — чего с нее взять-то! — но и ее любимому Саше-Греку. Самое интересное, что Викина мать после того, как узнала, с кем спит ее дочь, не только успокоилась, но стала даже ей гордиться. А вот у меня было все гораздо сложнее. Ее-то не били! В общем, как я чувствовала себя забитой овцой всю жизнь, так ей и осталась, несмотря на деньги, которыми могла теперь с легкостью распоряжаться.
То, что Алиса вернулась именно в этот день, было исключительно моей заслугой. Она, видимо, запамятовала. После звонка мне на квартиру Викиной матери с угрозами, а потом — ее триумфального прихода, когда она меня чуть за волосы не оттаскала — Грек спас! — я перерыла в Алискиной комнате каждую щель, каждый карман, перетряхнула каждую книгу… И я нашла то, что искала! Я нашла визитку этого урода, этого поганого мента, который совратил моего ребенка. Я позвонила по указанному телефону и — нет, я не кричала, потому что у меня уже не было голоса от рыданий — я прошипела:
— Николай Петрович?
— Да.
— Если ты, козел вонючий, не отпустишь мою дочь с подругой, я звоню в уголовный розыск и сдаю тебя с потрохами! Если ты думаешь, что сможешь отмазаться — даже не мечтай! Мой муж работает с фээсбэшниками, так что на тебя управа найдется! У тебя ровно два часа. Дальше я звоню, кому надо.
Я блефовала по-крупному, но мои угрозы возымели действие: упускать доходное место гребаный полковник МВД не хотел из-за каких-то сопливых малолеток. Ровно через два часа после звонка моя дочь и Вика были на пороге нашей квартиры. Это из центра Москвы! Не иначе, как на машине с мигалками привезли.
…Почему Алисины отлучки долго оставались мне неизвестны? Почему я не звонила во все колокола раньше ее глобального трехдневного загула с мужиками? Как вам это не покажется абсурдным: я верила дочери. ВЕРИЛА! Или изо всех сил ХОТЕЛА ВЕРИТЬ. Или это была своего рода терапия, чтобы не сойти с ума? Я заставляла себя верить, как только может верить дочери мать, считающая своего ребенка самым-самым. Самым лучшим, самым добрым, самым красивым. А моя дочь мне безжалостно врала, что они уезжают с театральным школьным кружком или с танцевальным ансамблем «Атлантида» на выступления в другие города, на двухдневные фестивали…
Ее вранье всплыло бы и раньше, но Алису прикрывали друзья-приятели. Особенно в этом преуспел некий Женя. Хороший мальчик, танцор из ансамбля «Атлантида»: забавный такой плотненький пацанчик с огненно-рыжими волосами и смешными детскими конопушками на носу. Внешне он совершенно не соответствовал утонченным танцорам, но Алиса уверяла, что он занят в ведущих партиях.
Я подумала, что с ним моя дочь будет, как за каменной стеной, настолько Женя показался с первой же встречи честным и открытым. Поэтому я и отпускала Алису с ним везде, даже на двух- и трехдневные выезды в другие города. А потом оказалось, что поездки с «Атлантидой» — сплошной обман. Паренек любил мою непутевую Алиску, а та, пользуясь его чувствами, прикрывала свои московские похождения.
Сначала он бывал у нас дома часто, но к концу Алискиного одиннадцатого класса стал появляться все реже и реже, а на выпускном вечере в школе к нам с дочерью не подошел, чем удивил меня чрезвычайно. Алиса сказала, что они с Женей недавно поссорились. «Еще помирятся», — подумала я, совершенно не представляя, во что может вылиться неразделенная подростковая любовь.
Выпускной вечер прошел скомкано. Накануне дочь в очередной раз загуляла, а потом, на бегу готовясь к вечеру, начала красить волосы, и они вдруг превратились из русых в смолянисто-черные. Как воронье крыло! И хотя за этот год ее волосы я видела-перевидела любых цветов и оттенков, но все же черный исключался, потому что Алиса сразу становилась похожа на армянку, как моя бывшая свекровь. Потом мне парикмахеры объяснили, что от частых окрашиваний продукцией различных, не всегда добросовестных, фирм произошел эффект наложения, непредвиденная химическая реакция. Почти как у Кисы Воробьянинова в «Двенадцати стульях». Короче, та девушка, которую я привела на получение аттестата, мало походила на Алису. На нас недоуменно поглядывали.
Впрочем, судя по дневнику, который я сейчас читаю, и ее внутренний мир мало походил на ту девочку, которую я считала своей дочерью. Вы сильно удивитесь, но такое пожирающее изнутри чудовище, как зависть, у меня отсутствует полностью. Я могу от души порадоваться за более удачливого человека, но не более того. А моя дочь, оказывается, завидовала черной завистью всем богатым сверстникам, что привело непутевую Алиску к воровству. К воровству! До чего же нужно докатиться, чтобы брать чужое? Это ведь неуважение к себе самой, прежде всего, но она этого не понимала, считая себя круче крутой.
Уговорить Алису поступить в институт после окончания школы не получилось. Да и аттестат был откровенно троечным. До учебы ли было моей дочери при постоянных гулянках! А я считаю, что высшее образование необходимо для общего повышения интеллекта. Просто — нужно окончить институт, и все. Кем ты будешь работать — второй вопрос. Но дочь уперлась рогом. Она буквально бредила пошивом модной одежды, и только на этом поприще видела свое дальнейшее существование.
Может, я и не противилась бы мечте дочери, ведь сама хорошо шью и Алису научила азам этого ремесла, так необходимого при тотальном советском дефиците… Но в перестройку все круто изменилось: ателье, с успехом просуществовавшие советский период, закрывались одно за другим из-за отсутствия работы. Балом ныне правили «челноки» — перевозчики тряпок из Европы, Китая и Индии. Зачем тратить время на пошив, если теперь на рынке можно приобрести все, что заблагорассудится? Можно съездить на Черкизон — Черкизовский рынок — и купить любую вещь от китайского пуховика и нижнего белья, до норковой шубы и цыганского золота. ВСЕ! Поэтому я не дала Алисе пойти в швейное училище, как она хотела.
Моя дочь будет пэтэушницей?! Такого позора для семьи я допустить не могла. Какие же глупые мысли меня тогда волновали! Позор… Разве может быть позорной любая учеба или работа? Гордыня! Вот что мной правило. И несусветная глупость. Теперь-то я понимаю. К сожалению, слишком поздно понимаю.
Оставался компромисс между институтом и ПТУ — техникум. После того, как вскрылись Алискины гулянки, разве я могла ее отправить учиться в Москву? Я затолкала дочь в противоположную от столицы сторону — в удаленное Подмосковье.
В этом году я оканчивала школу и «готовилась» к экзаменам. Почему в кавычках? А потому что мы с моим развеселым классом безжалостно прогуливали уроки. Перестроечное время было страшным для взрослых, а нам было пофиг!1997 год
Мне весь прошедший год нравилось общаться с ребятами из танцевального клуба «Атлантида». Туда ходили необыкновенные парни и девушки: прикольные, умные, добрые, интересные собеседники, веселые, сильные телом и духом, симпатичные… И еще кучу превосходных эпитетов. Они приглашали меня на свои концерты и праздники.(Из дневника Алисы)
Один из этих ребят — Женя (Ниндзя, как его называли друзья), даже влюбился в меня, но мне он внешне не нравился, поэтому его любовь я воспринимала как дружбу. Женя не был красавцем, но — добрейшей души человек. По первому зову он мчался ко мне, а я относилась к этому, как к должному. Вроде бы в некоторые моменты можно обойтись и без него, но жизнь при этом становилась не так интересна и весела.
Это был простой, добрый, веселый парень, который хотел, чтобы я стала его женой. Но я такой вариант и не рассматривала, поскольку мои увлечения были, мягко говоря, не детскими, а совращать хорошего парня не хотелось. Поэтому до постели не дошло, хотя у него в гостях я бывала частенько, познакомилась с родителями и с сестрой. Я воспринимала Женю за близкого друга, а как сексуальный партнер он меня не привлекал. И даже то, что он в меня влюблен — лишь забавляло.
Все шутки мигом закончились, когда я узнала, что мой безответный дружок внезапно умер. Он умер в том возрасте, когда о смерти не задумываешься вообще. Когда-то это будет? А в тот день трубку телефона взяла моя мать, и сказала:
— Звонят из «Атлантиды». Умер какой-то Женя.
Мне и в голову не могло прийти, что это — Женька-Ниндзя: добрый и светлый парень, которого все любили. Все, кроме меня. Он не был ни наркоманом, ни бандитом, ни инвалидом, и вдруг — смерть! Этого быть не может!
Женьку нашли в его комнате задушенным полотенцем родители, вернувшиеся с работы. Друзья говорили, что он не мог покончить с собой, настолько это был веселый и жизнерадостный человек, просто он хотел словить собачий кайф. А его сестра сказала мне на похоронах, что если бы я была в тот день с ним, то ничего бы не случилось, и очень удивилась, когда узнала, что у нас с Женей не было близких отношений. По ее словам получалось, что я во всем виновата!
Я проревелась на похоронах и больше никогда о нем не плакала. У меня даже не возникало никаких угрызений совести. А с какой это стати! И сразу нашла Жене замену. Не траур же носить по несостоявшемуся жениху!
…После выпускного вечера в школе я бездельничала в городе. Ни в какой институт я поступать не собиралась, как настаивала мать, а поступила в техникум по ее указке, только чтобы она от меня отвязалась. И, что естественно, продолжала дружить с Викой. У нее дома целыми днями напролет не было родителей, и мы зависали там с обычными парнями, потому что богатых мужиков нам хватило с лихвой. Особенно мне! Деньги-то теперь были!
Нашими с Викой временными дружками стали Мишка Иванов и его сосед Тимоха. Я была с Мишкой. Вичка — с Тимохой. Мы весело и прикольно проводили время то у Вики дома, то у Мишки. Казалось — так будет всегда: легко и хорошо. Но я неосторожно залетела. Предохраняться так и не научилась, или мы просто не задумывались, что от этого могут появиться дети?
На тот момент мать продолжала жить гражданским браком со своим другом детства или бывшим одноклассником — я сильно не вникала! — с Сашей-Греком. Когда она узнала о моей беременности, то с ужасом воскликнула:
— Если ты родишь, то Грек меня бросит!
Отличное предположение… Я-то была уверена, что мать обрадуется рождению внука или внучки, и меня поддержит в этом случае, а оказалось — ей это вовсе и не нужно. Я позвонила Мишке Иванову и сообщила:
— Я беременна!
На что он выпалил:
— Выходи за меня замуж! — как честный-пречестный мужчина.
Но что-то я себе совсем не так представляла предложение руки и сердца. Это было сказано как бы — между прочим. Я положила трубку и задумалась. По идее этот такой-растакой Миша должен был тут же примчаться ко мне с букетом роз и умолять меня не делать аборт. Или я мыльных опер по телеку насмотрелась? Но этого не произошло. Возможно, он подумал, что я и так рожу безо всяких уговоров.
А для кого рожать этого ребенка, если кроме меня он никому не нужен? В итоге мы оба умрем с голоду. И я решила, что пойти на аборт будет лучше.
А что другое я могла сказать? Сказать Алисе правду, что она шизофреничка, и дети ее будут тоже неполноценными? Откровенничать при ее неуравновешенной психике я не решилась. К тому же соседка-пенсионерка разрешила родить несовершеннолетней дочери, и теперь сама сидела без денег дома с этим ребеночком, а шалавистая дочь продолжала шляться по мужикам. Премило!
Мне и Алиски одной хватало без царя в голове, а тут еще психически больной младенец на голову свалится. Разве я достойна подобной участи? Только сейчас, когда рядом со мной Саша, я наконец-то почувствовала себя любимой и желанной женщиной. По-настоящему любимой! И что? В угоду моей гулящей дочурки без мозгов, я должна пустить свою жизнь под откос?
Никогда не думала, что придется говорить страшные слова об аборте своей дочери, потому что помню, какой шок был у меня, когда собственная мама сказала мне те же слова. Но Алиса нездорова, а у меня появился шанс родить самой полноценного малыша.
Чтобы не травмировать и без того ненормальную Алиску, я произнесла вслух нейтральную фразу, слегка переведя стрелки на Сашку, который по сути для Алиски — чужой человек. Мне же хотелось, чтобы дочь не возненавидела меня еще больше при слове «аборт». Хотя куда уж больше!
— Если ты родишь, — сказала я в ответ на ее признание в беременности, — то Грек меня бросит!
Только Алиса, как всегда передергивает, вырывая из контекста те фразы, которые перед ней самой оправдают ненависть ко мне. Потому что дальше я продолжила:
— Грек уйдет, и у нас не будет денег на существование. Папа Леша перестанет платить алименты, как только наступит твое совершеннолетие. Это произойдет ровно через полгода. Даже ребенок еще не родится. Я зарабатываю — впритык: еле-еле хватит на квартплату и еду. Если бы не Грек, то мы давно уже зубы сложили на полку. Ты не работаешь. И, судя по всему, не собираешься. На что мы будем растить ребенка? Ты можешь и не избавляться от беременности, если виновник залета возьмет ответственность за малыша на себя. И не только ответственность, но и материальное обеспечение. Звони ему!
В том, что она сразу позвонила Мише Иванову, и он позвал ее замуж, Алиса не призналась. Зачем? Она в очередной раз соврала, что отец ребенка не хочет знать ни ее саму, ни их пока еще нерожденного малыша. Так она решила переложить ответственность за принятие решения об аборте полностью на меня, чтобы пригвоздить чувством вины. За долгие годы нашего общения моя дочь научилась манипулировать материнским инстинктом. Скажу жестче — не манипулировать, а шантажировать!
Не скрою, долго меня это чувство за невинно убиенного младенца мучило: а вдруг, если бы Алиса родила, то она бы остепенилась, и ничего бы плохого не произошло… Рассуждала я обычно вслух при моем гражданском муже. На что Сашка-Грек, привыкший, как бизнесмен, рассуждать логически и решать вопросы по мере их поступления, не полагаясь на русское абы-да-кабы, здраво возражал:
— Не мучай себя, не изводи никакими черными мыслями. Ничего бы не изменилось!
Все прошло нормально. В смысле — аборт. Первый мой аборт. Первое мое убийство ни в чем не повинного дитя. Несмотря на смерти знакомых людей рядом со мной, сама я к этому руку не прикладывала, а тут…1997 год
Но четко помню, как мать со своим дружком Греком забирали меня из роддома на его черном слоноподобном джипе. Я юркнула на заднее сидение, пряча глаза от стыда. Почему-то было нестерпимо стыдно за мой малодушный поступок, за мой отказ от младенца, а мать всю дорогу шипела, как змея. По моим щекам текли горькие слезы от странного ощущения потери. Как будто часть тела или души оторвалась от меня и — самое ужасное! — это нечто не вернуть ни за какие деньги, ни за какие богатства.(Из дневника Алисы)
Меня настигло первое в моей жизни чувство утраты. Не в тот раз, когда умер друг Женя, а сейчас. Нужно было пересмотреть свое отношение к окружающему миру пока не поздно, но никто мне никогда не объяснял, сколько же на самом деле стоит человеческая жизнь. Со мной вообще никто по душам не разговаривал, кроме бабушки Оли, будто я какой-то подкидыш, на которого не стоит тратить время. Но ей же всего не расскажешь! Вот и аборт от нее скрыли по договоренности с мамой. До всего приходилось допирать самой.
Только после аборта стало доходить: потерять материальное легче, чем потерять часть себя и часть своей души. Но словами выразить свое состояние я не могла. К тому же мать продолжала сыпать на меня какие-то непонятные обвинения.
Я же, глядя на эту парочку, почему-то вдруг возненавидела из обоих. Мать за то, что она меня ругала и била за мои проступки. Но она — моя мать. Этим все сказано. А вот Грек всегда отстраненно молчал, когда мы с матерью ругались. Иногда мне казалось, что ОСУЖДАЮЩЕ молчал, и не вмешивался в наши выяснения отношений. Но именно поэтому он стал для меня врагом номер один. Он не считал меня человеком, и я отвечала ему тем же.
Но главное — он не считал меня привлекательной женщиной, что было гораздо обиднее и больнее. Он ни разу не посмотрел на меня, как на женщину, которая может ему понравиться. А в его мимолетном взгляде на меня часто сквозило пренебрежение и даже — брезгливость, хотя, я думаю — нет! Я абсолютно уверена! — он не раз имел отношения с проститутками. Этого пренебрежения я не могла ему простить НИКОГДА!
И еще бесило, что каждый раз мне говорилось, что в нашей квартире ничего моего нет. Что я сама должна обеспечивать себя, а значит — идти работать. Ага, сейчас. Только штаны подтяну. Да денег Грека хватит на все с лихвой! Нужно просто умеючи тянуть! Он и матери моей постоянно говорил, чтобы она уходила с работы…
Поэтому я начала свою маленькую черную месть, испытывая при этом ни с чем не сравнимое душевное удовлетворение. Я в их отсутствие перерывала нашу квартиру и находила отложенные на хозяйственные покупки деньги. Сначала я брала по чуть-чуть и, в случае обнаружения пропажи, переводила стрелки на кого-то другого: на моих знакомых, изредка посещавших меня, на слесаря, ремонтировавшего кухонный кран, на них самих, перепрятывающих свои сокровища и забывающих, где что лежит…
Но однажды я обнаглела и взяла сразу пятьсот баксов. У полковни-ка-то брала суммы и покрупнее. Тут мать и Грек догадались, что это я…
И тогда я решила уйти из дома…
Почему-то вспомнилось, когда прочитала строки про Алискин уход из дома, как она сбегала пару раз еще в шестилетнем возрасте. Протест ли это был или свой непростой характер она так показывала — неизвестно.
Впервые проявилась тяга к перемене мест у моей дочери в детсадовской подготовительной группе. Только в пятнадцать лет Алиса мне рассказала, как над ними издевалась воспитательница детского сада. Чем не домомучительница Фрекен Бок из мультфильма про Карлсона? Та самая воспитательница старшей группы, Марина Ивановна, которую я считала лучшей из всех, потому что она сразу же оказывалась рядом, как только я переступала порог детсада. Она подобострастно заглядывала мне в глаза и говорила, какая замечательная у меня дочь:
— Такая умница! Такая рукодельница! Так хорошо рисует! Я ее в пример всем детям ставлю!
А какой мамочке не понравится, что хвалят ее ребенка?! Естественно, я носила этой ушлой тетке-воспитательнице подарки ко всем праздникам, чтобы отблагодарить за заботу о моем чаде. Каково же было мне узнать спустя почти десять лет, насколько двуличной была эта очкастая тварь!
Она не била детей и не ругала. За это же можно и взыскание получить от родителей или от заведующей детсада. А то и быть уволенной с волчьим билетом. Нет! Она вместо положенных часов, отведенных детям для игр, рассаживала мальчиков и девочек на стулья, выставленные в ряд, и заставляла молча сидеть, дожидаясь прихода родителей, положив руки на колени. Не всегда отпуская даже в туалет! Фашистское отродье! А если вдруг кто из детей ослушается — ставила провинившегося лицом в угол. Мало того, она запугала малолетних подопечных так, что дети никому ничего не рассказывали. Напомню: об этом я узнала только через десять лет.
Протест моей шестилетней дочери Марине Ивановне выразился в том, что Алиса без спроса ушла вечером из детского сада, не дождавшись моего прихода. Правда, я действительно припозднилась на работе, но детсад работал до семи вечера, а было только пятнадцать минут седьмого.
Теплый летний вечер располагал к прогулкам на свежем воздухе, поэтому я не стала заходить в группу, а поспешила на участок с верандой, закрепленный за нашими детками. Четверо ребятишек сосредоточенно копались в песочнице, строя дорогу с тоннелями. Алисина кофточка лежала на скамейке, но ее самой нигде не было. Я обошла весь участок, засаженный деревьями и кустарником, а потом спросила у детей:
— А вы не видели Алису? Где она?
Одна из девочек нехотя оторвалась от своего важного занятия и сказала:
— А она домой пошла.
— Как домой? С кем? А где воспитательница?
— Не знаем. Марина Ивановна нас на старшую группу оставила и ушла. А тех детей уже всех забрали. Вот мы тут одни своих мам и дожидаемся.
Я знала, что никто кроме меня не мог забрать Алису из сада. Просто больше некому. Сотовых не существовало, да и городские телефоны раздавались по большому блату, так что поиск по звонкам не имел смысла. Ножками-ножками! Кроме того, я знала наверняка, что и в моей квартире, и в квартире моих родителей никого сейчас нет. Папа, мама и родная сестра неделю назад укатили отдыхать в Крым. Мой еще тогда существующий муж Алексей должен появиться с рыбалки только через два дня. А мой дедушка, который жил с родителями, лето обычно проводил на даче. Все! Вариантов не осталось. Куда могла пойти дочь? Или ее украли? Сердце сжималось от ужаса!
Может, у свекрови взыграло ретивое, и она вдруг решила заняться своими прямыми обязанностями бабушки, забрав внучку из сада? Но без предупреждения?! Такого раньше никогда не бывало.
Я нашла воспитательницу Марину Ивановну в соседней группе, мирно гоняющую чаи с такими же нерадивыми тетками, как она сама. Я с порога наорала на нее, что отдам под суд, если с моей Алисой что-то случится. Вот тут-то они все трое со стульев повскакивали, и приняли активное участие в поисках.
Мы с ними стали нарезать круги вокруг забора детсада, спрашивая по пути всех и каждого, не видели ли они шестилетнюю девочку в желтом ярком платьишке и белой панаме, расширяя постепенно поиски. На всякий случай я зашла к себе домой — вдруг муж вернулся? Потом забежала к свекрови — чем черт ни шутит? Никого не было!
«Только не реветь. Только не реветь! — билась в голове единственная мысль, потому что я знала: от моей выносливости зависит жизнь дочери. — Не раскисать!»
Когда поиски затянулись, и я подумывала уже о подключении милиции, меня что-то торкнуло в бок: нужно заглянуть в квартиру к моим родителям… На всякий случай. На звонок в дверь неожиданно повернулся ключ в замочной скважине по ту сторону, и навстречу вышел мой дедушка. Он приехал с дачи в город по делам на один лишь вечер. Кто же знал?
— Татьяна, — строго начал он, не поздоровавшись, — я буду с тобой ругаться! Как ты можешь пускать одного ребенка снизу подъезда по лестнице ко мне? Ты должна была мне передать Алису из рук в руки!
— Алиса… здесь?.. — голос мой задрожал, а нос предательски защипало.
— А где она, по-твоему, должна быть? — вопросом на вопрос ответил дедушка.
И тут я разрыдалась. Громко. Взахлеб. АЛИСКА НАШЛАСЬ! Я рыдала так, что мой дедушка — а Алисин прадедушка — испугался, и почти волоком втащил меня в квартиру. Алиса, как ни в чем не бывало, вышла мне навстречу из гостиной:
— Мамочка, а что ты плачешь?..
Потом выяснилось, что дедушка открыл ей на звонок в дверь два часа назад. Кнопка звонка в квартиру родителей располагалась так низко, что до нее дотянется даже детсадовский ребенок. Когда ее устанавливали, моя родная сестра была такого же возраста, как Алиса сейчас, а гулять во двор раньше выпускали детей одних, без сопровождения.
Замечательное было время! Ни тебе железных громоздких дверей в подъезд с домофонами, ни отвязных дяденек, гоняющих на джипах по придомовым территориям. Да и чужих людей, приезжих, было значительно меньше. Сидели местные старушки в советское время на скамеечках, судачили о том, о сем, а заодно и на детишек поглядывали…
Так вот, мой дедушка открыл дверь, услышав звонок, и увидел на пороге Алису. Он решил, что я отправила ее на третий этаж одну, а сама побежала по своим делам. То, что правнучка Алиса могла прийти одна, сбежав из детсада, мой дедушка даже помыслить не мог!
Отругать Алису за побег не было сил. Они все кончились…
Второй раз инцидент ухода без спроса моей дочери случился через пять месяцев, а значит, время года было другое. Алиса ушла лютой зимой, в двадцать градусов мороза. В советское время трудовые коллективы были дружными и сплоченными. Для разновозрастных детей отдел, в котором я работала, устроил встречу Нового года в лесу под настоящей елкой, украшенной принесенными из дома игрушками. Детей развлекали костюмированные Дед Мороз со Снегуркой, пока взрослые угощались водочкой и шашлычком.
Вполне уверенная, что моя шестилетняя дочь занята с другими детьми конкурсами, я примкнула к остальным. Вдруг ко мне подбегает старшая девочка и говорит:
— Тетя Таня, а ваша Алиса ушла от нас в лес, прямо по сугробам.
На поиски Алисы бросились все! Слава Богу, что по сугробам она уйти далеко не смогла. Когда уже дома я спросила дочь, почему она ушла, прозвучал странный ответ:
— А мне с ними скучно стало.
— Алиса, а почему же ты ко мне не подошла?
— Не захотела.
Вот так, «не захотела». И все! Или это было предвестием всего остального?
…По-видимому, Алисе так же стало скучно, когда она ушла из театра со спектакля «Вишневый сад» на поиски приключений в ночную Москву… И также скучно ездить на занятия после окончания школы, поэтому она часто пропадала в неизвестном направлении.
Все, что творила Алиса, поступив в техникум, хотелось навсегда забыть, как очередной страшный сон. Вычеркнуть из жизни. Если бы я только знала, сколько еще придется вычеркнуть…
Я обшаривала комнату Алисы вновь и вновь, когда она не появлялась ночевать, чтобы найти хоть малейшие зацепки ее пребывания и вернуть домой. Только умудренная опытом Алиса ничего не оставляла после опрометчиво брошенной визитки полковника Николая, по которой я ее вычислила в прошлый раз в Москве. А мне нужно было себя чем-то занять в ночных бдениях, чтобы не сойти с ума от беспокойства за ее жизнь, и я проявляла чудеса изобретательности, перечитывая каждое словечко на полях учебников и тетрадей.
Во время поисков в комнате дочери находились вещи, которых не должно быть у Алисы хотя бы потому, что я ей их не покупала. И если дорогое шмотье можно было спрятать, запихнув подальше в шкаф, то новенький видеоплейер и дорогой музыкальный центр с колонками стояли на виду. Но я и предположить не могла, что это куплено на ворованные деньги!
Когда я спрашивала дочь в лоб:
— Откуда это? — Алиса изворачивалась, говоря, что взяла у кого-то поносить, или, что ей подарила богатая московская тетка или отец, с которым я не общалась.
Иногда я находила какие-то обрывочные записи в виде дневников. Прочитывала, а потом делала вид, что ничегошеньки не знаю. Иногда продумывала наводящие вопросы, чтобы выудить из неожиданно появившейся Алисы как можно больше информации, номеров телефонов, и знать, в каком направлении искать, если что.
Именно тогда я сходила к некоторым ее бывшим одноклассницам и выяснила, что в былые времена черная BMW увозила Алису прямо со школьных занятий. Черт возьми! Куда смотрели учителя?! Те же подружки мне сказали, что денег у Алисы в одиннадцатом классе было столько, что она могла давать чуть ли не любые суммы в долг. Причем, легко прощая эти долги. Конечно, деньги-то не заработаны… Но откуда она их брала? Откуда? Или ей платили за… Ужас хватал за горло.
Даже всеядный афганец Сашка-Грек, который пока что нас терпел, но уже с трудом, по-моему, брезговал моей дочерью, что было тоже неприятно. Впрочем, разве было бы лучше, если бы он оказывал Алиске знаки внимания? Навряд ли. А может, я просто ревновала Грека к так резко повзрослевшей дочери?
Алиса по-прежнему вела себя отвратительно не только по отношению к моему гражданскому мужу. Казалось, именно во мне она видела источник собственных бед. В ее глазах я читала только неприкрытую ненависть. Она бросала упреки, что я ее плохо одеваю, что даю мало денег… Источник-то неконтролируемого дохода в виде московского мента, видимо, иссяк.
— У тебя нет, так у Грека своего возьми! — слышала я крики из-за двери в ее комнату, которую Алиса постоянно держала закрытой, подперев с обратной стороны журнальным столиком.
Иногда мне удавалось прорвать заграждение, иногда так и приходилось разговаривать через дверь. А за что, спрашивается, я буду ее баловать, покупать обновки, если она не прикладывает ни к чему хоть малейшее усилие: не ездит с техникум, не убирается у себя в комнате. Сидит у меня и у Саши на шее, свесив ноги, и еще чего-то требует. Требует, и не меньше!
Не говоря уже о том, чтобы сходить в магазин, приготовить ужин, помыть посуду, вынести мусор, в конце-то концов! Мне приходилось делать все самой после рабочего дня, а эта дряннушка могла проваляться на незаправленной кровати день-деньской напролет, изредка посматривая телевизор. Чтобы подстегнуть Алису хоть к какой-то работе или учебе, я начала говорить, что это только моя квартира, а ей свою надо заработать, чем вызвала еще большую ярость дочери.
Если я отправляла ее в магазин — а делала я это крайне редко, — Алиса могла с выданной на покупки суммой исчезнуть дня на два или на три с концами. Поэтому я старалась не давать ей деньги в руки. Из семейных заначек кое-что пропадало, как я не старалась их запрятать подальше. Вполне естественно, что я срывалась на дочь. А кто еще мог взять деньги? Она нагло врала и изворачивалась.
Иногда я делала вид, что верю, потому что сил на выяснение отношений не оставалось, хотя я знала наверняка, что она в очередной раз врет. Когда все аргументы исчерпывались, от отчаяния я кидалась на нее с кулаками, причем не испытывала чувства угрызения совести. Казалось, что я породила исчадье ада. За что? За что мне это?
Или это отголосок первой Алискиной попытки суицида, когда я твердила ей день и ночь, чтобы удержать от очередного суицидного витка, что люблю ее больше жизни, что готова для нее на все… А потом взяла, да и полюбила какого-то дядьку с улицы. И как я посмела полюбить кого-то, кроме нее?! Алиске было абсолютно наплевать, что я думаю, чувствую. Была только она. Пуп земли!
— Любите меня! Поите! Кормите! Одевайте! А я еще посмотрю, достойны ли вы моего присутствия! — это постоянно мне внушалось непутевой дочкой.
От своих родителей я продолжала тщательно скрывать Алискины загулы. Покрывала ее, как могла. Во время общих застолий в квартире родителей, где собирались все наши многочисленные родственники по праздникам, я делала вид, что у нас с дочерью все хорошо, чем способствовала тому, что Алиса совсем обнаглела.
А потом стали пропадать деньги не только у меня, но и у Грека. Если не дают этой неблагодарной свинюшке по-хорошему, надо воровать?! Да я сама себе лучше руку отрублю по локоть, но не возьму чужого! Так учили меня в моей семье.
Ну-ка, перечитаю, что она там в своем дневнике написала про воровство у нас денег?
Сначала я брала по чуть-чуть с полочки, где всегда лежали деньги на хозяйственные расходы, и удавалось перевести стрелки на кого-то другого. Потом я перерывала в отсутствие взрослых дом от угла до угла и находила заначки, из которых брала по одной-две купюры, а если до меня пытались докопаться, то говорила, что ни о каких деньгах не знаю. Дурочку включала. Но однажды я обнаглела и взяла сразу пятьсот баксов. Мать с Греком догадались, что это я и …1997 год
Я решила уйти из дома…(Из дневника Алисы)
Кроме того, материны постоянные упреки за то, что я их объедаю и за копеечные подачки на проезд до техникума меня совсем выбили из строя. Мы орали друг на друга, высказав все, что накопилось за последний год. Из дома я ушла с фингалом под глазом.
И все! С собой у меня ничего не было, кроме дамской сумочки. Я бросила техникум, потому что целыми днями искала, где переночевать. Я согласна была идти куда угодно, только не домой. Да и вряд ли меня там ждали.
Я болталась не в нашем занюханном городишке, где все меня знают и обязательно доложат матери, а зависала в Москве по разным кабакам, расплодившимся в перестройку, как грибы после дождя. Причем всегда была одна, без подружек. Изредка, правда, заскакивала к полков-
нику Николаю на огонек, но это уж когда совсем припрет, и деньжат перехватить нужно.
Обычно я просто узнавала, в каком клубе сегодня пускают девушек бесплатно, а такое случалось довольно часто. Если не удавалось познакомиться с каким-нибудь мужиком, чтобы хотя бы накормил и напоил, а может — и спать уложил, то просто заговаривала с барменом и официантами, которые по доброте душевной приносили мне остатки еды. Не объедки — нет! Ни в коем случае! Что я — шавка подзаборная? Официанты приносили мне еду, которая оставалась нетронутой в больших блюдах на столах, ведь часто богатые мужики заказывали жрачку сверх того, что могли употребить, чтобы пустить пыль в глаза партнерам по бизнесу или новой крале.
Имея теперь обширные знакомства в клубах и кабаках, мне удавалось просочиться и на закрытые вечеринки, где обычно накрывали шведский стол, а спиртное лилось рекой. Я и прикидом соответственным обзавелась, чтобы быть своей в любой клубешной тусовке. Юбка, безрукавка и сапожки — все из натуральной черной лайки. В общем, выглядела я классно!
Однажды попала на закрытую вечеринку в клуб «Титаник», что на стадионе «Динамо», и названный так после выхода на экраны нашумевшего одноименного кинофильма с Ди Каприо. Обстановка клуба покоряла с порога изяществом и дороговизной: черная кожа и металл, а окна — круглые, в виде корабельных иллюминаторов. В общем, если я сяду на такой кожаный диванчик, то сольюсь с ним по цветовой и структурной гамме. Помните мультфильм про Крокодила Гену? Когда ему Шапокляк говорит:
— Как хорошо, что вы такой зеленый. Вы ляжете на газон, и вас не будет видно…
Вот так теперь и я — сливалась с обстановкой. В «Титаник» ходили более чем обеспеченные люди, в основном мажорики, поэтому, если была возможность, то я зависала именно в нем. Там закрытые вечеринки были классные, как тогда говорили расхожую фразу: «Круче только яйца вкрутую». Однажды я столкнулась там с солистом рок-группы «Агата Кристи», от которой мы фанатели:
Давай вечером с тобой встретимся, Будем опиум курить-рить-рить…
Хотя я в то время не употребляла ничего серьезного. Солист показался таким мелким, что меня смех разобрал… Но менее любимой от этого группа «Агата Кристи» не стала.
Полгода я жила с разными мужиками, с которыми знакомилась прямо на улице или в кабаках. Рано или поздно мне приходилось от них уходить, потому что меня то избивали по-черному, то пытались продать в бордели, а то и вовсе попадался какой-нибудь извращенец.
Один пьяный бандюга, торговец оружием, с которым я встречалась какое-то время, надел на меня наручники и избивал в ванной. Не помню даже за что. Я испугалась, что он меня забьет до смерти. Утром мужик протрезвел и весь день стоял передо мной на коленях, прося прощения. Потом дал денег, чтобы я сняла себе квартиру, и отпустил в надежде на то, что я его прощу и вернусь.
Может быть, если бы он дал денег побольше и оплатил моральный ущерб, я бы его и простила, но оставался риск, что в следующий раз он довершит задуманное и меня пристрелит.
Предполагаю, что избивали Алису за то же воровство денег. Не может быть, что избиения происходили беспочвенно. Это ведь не полковник Николай, которому баксы сыпались с потолка. Тысячей больше — тысячей меньше, не все ли равно. Это у него можно было брать без счета. Но никто уже не мог выбить из этой дряннушки тягу к воровству. НИКТО!
Перечитайте последний абзац из ее дневника еще раз: «Если бы он дал денег побольше и оплатил моральный ущерб, я бы его простила…» Ужас!