Из-за наркозависимости Игната я познакомилась с теми, кто торговал героином по-крупному. В общем, занесло меня в сумасшедшем состоянии туда, куда мне соваться было НЕ НАДО. А Игнат постоянно обвинял меня в том, что я такая-сякая, изменяю ему, поэтому он и колется…

Все наркоманы оправдывают свои поступки и находят виноватых вокруг себя. Но при этом жизнь-то твоя, дебил, и подыхать придется тебе, а не им.

А вначале никаких измен с моей стороны не было, просто потом мне надоели беспочвенные обвинения и дикие сцены ревности. И я перестала себя контролировать. Тем более что под кайфом это невозможно. Игнат не задумывался, что все мои знакомства с барыгами, то есть челами, торгующими наркотой, произошли с его подачи.

Даже если близкий вам мужчина, парень или муж, плотно сидящий на игле, не дает вам колоться, это еще ничего не значит. Он все равно рано или поздно утянет вас на дно, откуда уже не выбраться. Бросайте его, если вы не сестра милосердия и не сумасшедшая, и бегите, сломя голову.

А получилось все очень просто. В поисках очередной дозы, Игнат однажды привел меня к одной парочке. Оба они — студенты. Он — будущий юрист, учился в академии милиции, а на тот момент — барыга, торгующий наркотой. Одно другому не мешало. Его подругу звали Стася. Откуда взялось это странное имя? Может, от Анастасии? Она была пока еще красивая, хоть и наркоманка: голубоглазая с белыми кудрями и славянскими чертами лица. В общем, мы с Игнатом с этой парочкой вроде как сдружились тем злосчастным летом. Я считала ее своей близкой подругой. Мы даже на шашлыки иногда ходили вместе, вчетвером.

Один раз Стася привела меня в гости к какому-то Гене. Я подумала, что это ее хороший знакомый, но у наркоманов не бывает хороших знакомых . Она зашла узнать, нет ли чего интересного. Интересного, в смысле — наркоты, потому что Стасин дружок ей колоться не давал, но она покупала в других местах. У Гены, например. Но я об этом не подозревала и не обратила внимания на их шушуканье за моей спиной. В это время я рассматривала мини-фотостудию в большой комнате с профессиональной аппаратурой для съемок и проявочной лабораторией в ванной.

Гена рассказал между делом, что он фотограф, и пригласил меня к себе в гости в следующий раз, чтобы я вроде как оценила его творчество, а то сейчас ему некогда и нужно убегать по делам. Мне стало действительно интересно, потому что мой отец когда-то тоже всерьез занимался фотографией. Кто же знал, что именно такие дуры, как я, приходят в эту ср…ю квартиренку второй раз. Знаем мы теперь, какие бывают фотографы!

При этом из разговора выяснилось, что Гена спит с отъявленной сплетницей и завистницей, и одновременно — моим врагом номер один, которая давно уже выложила ему про меня все самое «хорошее» и приплела, что я работала в Москве проституткой. Я же не буду рассказывать направо и налево, что деньги мне никто добровольно не давал, а я сама их изымала, можно сказать — экспроприировала, потому что богатеньким буратинкам нужно делиться наворованными бабками с бедными школьницами. У этой твари, Генкиной подруги, все были продажными, кто хорошо выглядел и одевался.

Когда я пришла одна в следующий раз — видали вы такую дебилку? — Гена запугал меня, что всем расскажет о моей продажности. И, надо сказать, профессионально так запугал, не вывернешься. Под этим предлогом он меня заставил фотографироваться в голом виде. Все было бы намного лучше, если бы я не испугалась. Но я слегка испугалась, потому что дорожила любовью к Игнату, а соответственно — и своей репутацией. Лучше бы уж я испугалась по-настоящему и не лезла дальше в это осиное гнездо.

Оказалось, что таких тупых овец, как я, немало в нашем городе. Сам фотограф и похвастал, выложив передо мной занимательный такой авторский альбомчик. Кого-то Гена запугивал, кого-то фотографировал за героин. Такие мрази, как он, в основном и рассчитывают, что молоденькие девушки не так опытны и умны, и боятся всего, особенно нелицеприятной огласки. Гена вроде даже в тюрьме сидел за изнасилование и тягу к этому, видимо, не потерял. Но мне-то, девочке из хорошей семьи, откуда было знать подноготную.

Гена выглядел более чем прилично. Я только потом узнала, что он — безработный наркоман, готовый за полграмма героина родную маму продать. Познакомившись с ним ближе некуда, мне пришлось познакомиться и с его одноклассником Шивой. С тем, который держал — или крышевал? — один из рынков в городе: несколько магазинов и торговых центров. Кроме того, Шива занимался поставками крупных партий героина и кокаина.

Если ты не родился в их среде, и не знаешь их законов, лучше с такими людьми не пересекаться — напугают до смерти. Или просто убьют. Это им, как в туалет сходить.

Выйдя на улицу и очнувшись от того страха, который на меня нагнал фотограф Гена, я решила его немного проучить и забрать как можно скорее свои фотки и негативы. К счастью — или к беде? — я могла, если хотела, понравиться каждому мужчине, попавшемуся на моем пути. Зацепив по дороге какого-то шаловливого мужичонку на «Ниве», я рассказала свою несчастную «жалистную» историю. Что я, мол, такая вся из себя белая и пушистая, а фотограф — сволочь и поддонок, напугал несчастную девочку… В общем — наплела с три короба.

В ответ на мои «откровения» тот, на «Ниве», рассказал мне про свою жизнь. Больно мне это нужно! А потом мужик оказался и вовсе редкостным придурком. Что делать, такой уж попался. Он начал из себя строить недоделанного Дон Жуана, и сказал, что Гену в бараний рог скрутит… В общем, разбив пару окон в его квартире, мужик из «Нивы» сказал, что фотограф точно теперь обделался, и я могу забрать свои фото.

Ну ладно я — полная дура без мозгов от наркоты, но ты-то — взрослый мужик! Вместо того, чтобы послать Дон Жуана местного разлива вместе с его дешевыми понтами, да и самого фотографа туда же, я позвонила Гене на следующий день и сказала, что приду к нему «за тем, что мне надо». Короче — за фотками. Игнат, которому я втюхала ту же жалистную историю про сволочного фотографа, увязался за мной то ли охранять, то ли рядом постоять.

Когда я позвонила в дверь, Гена долго не открывал, что сразу показалось подозрительным. Нам бы с Игнатом уматывать домой без оглядки, но тут в подъезд вбегает Шива, которого я видела в первый раз, только слышала о нем, и несется на меня, как самосвал. Не прошло и полсекунды, как его кулак скрестился с моим глазом. Я отлетела и ударилась об угол затылком с такой силой, что кровь из моей многострадальной головушки хлынула, как из ведра. Два других бугая, подручных Шивы, принялись избивать Игната. Потом его-то отпустили, а меня с разбитой головой затолкали в джип и заставили показывать адрес того мужика из «Нивы», который и заварил кашу.

Меня отправили ему звонить в дверь, а сами спрятались так, чтобы их не было видно в глазок. Тот мужичок не полным дураком оказался, а то бы я стала ко всему прочему и соучастницей убийства. Естественно, он не открыл: стоит вчерашняя чумовая девица у его двери вся в крови…

Короче, мы вчетвером: я, Шива, и двое его подручных, — вышли из подъезда. Шива с озабоченно-задумчивым видом сел на бордюр рядом со мной. Я-то опустилась на приступочку оттого, что у меня кружилась голова и подташнивало. Было ясно: он не знал, что со мною дальше делать. Потом он довез меня до дома, и даже номер своего телефона оставил. Зачем?

Но страх после «избиения младенца» поселился во мне навсегда. С тех пор, как только Шива звонил, что я ему нужна — я бросала все свои дела и спешила приехать.

Шива — Борис Шивакин — брутальный мужчина с черной щетиной (модная небритость или пофигизм?), с ясными голубыми глазами и лысый, как коленка. Он оказался старше меня лет на пятнадцать, а то и двадцать. Короче — ровесник моей матери. Шива пребывал в отличной физической форме и считал, что весь мир крутится вокруг него. Но это не главное. Он — единственный из всей стаи чертей, кто нравился женщинам с первого взгляда. У него была жена и трое малолетних детей. А еще — куча любовниц, готовых выполнить любое его желание за дорожку кокаина.

Но Шива — не просто брутал, он — уникальная тварь. Голливуд отдыхает! Поначалу я даже завидовала его жене. Мне нравилось то пренебрежение, с которым он относился к подчиненным, к тому же фотографу Гене, когда тот чуть ли не плясал перед ним. Кстати, у них оказались общие темные дела, точнее — делишки. Гена приводил к себе домой смазливых малолеток, сажал их на иглу, фотографировал топлесс, а потом шантажировал. Иногда и насиловал. Как пойдет. В этом для развлекухи участвовал и Шива. После герыча и фоток девицы не напишут заявление ментам, да и родителям откроются навряд ли.

Генин альбом, которым он гордился и который демонстрировал всем желающим, вмещал в себя не только обнаженку, но и крутое порно. В основном это были девушки из неблагополучных семей или наркоманки. Некоторые фотографии удавалось выкупить владелицам или забрать силой, но большинство оседало у Генки.

Короче, эти ублюдки из любой девушки, которую некому защитить, могли сделать такую шалаву, что за всю жизнь не отмоешься. Как ни странно, тогда меня мало волновало чужое мнение, и даже на собственные фотки было глубоко наплевать. И что меня в тот раз понесло за ними? Я ведь теперь могла попросить Шиву по дружбе изъять их у Гены, но как-то оказии не случилось. А зря! Ведь их потом забрала наша доблестная милиция, которая, как известно, нас бережет. Что тут сделаешь? Что случилось, то случилось.

Об их делах с Геной я узнала гораздо позже, а пока… Борис Иванович Шивакин был интересен собой, и сразу мне понравился. Такие люди обладают сильной энергетикой, притягивающей к себе, как магнитом. Я помню его каждую фразу, брошенную в мою сторону, каждое слово, сказанное им о себе. Шивой его называли братки, и я — за глаза, а он велел мне называть себя Борис.

Даже если Борис говорил что-то обидное, то это было правдой, и не казалось упреком. Он разговаривал всегда со мной со спокойной улыбкой, как учитель с ученицей, говоря часто фразы, впечатавшиеся в мой мозг до последнего словечка:

— Никогда никого не бойся!

— За все надо платить!

— Не верь никому!

По сути — неплохой человек, но его нервы были испорчены наркотой. Однажды Шива с «лепшими» друзьями, Гариком и Савелием, с которыми он и появился тогда в подъезде у Гены, чтобы расколоть мне башку, решили показать, как они отрываются: нюхают дорожку кокоса, а потом запивают водкой. И так раз десять подряд. А когда кокаин заканчивается — курят травку. Представляете, что у этих всемогущих людей творится с мозгами?! Ничем не подкрепленная мания величия сменяется неконтролируемой агрессией. И тогда убить человека для них — ничего не стоит.

Когда Шива мне звонил, обычно у него с собой был чистейший кокаин, и мы уезжали с ним в какое-нибудь красивое место, где непременно были остальные персонажи банды. Но они никогда меня не трогали, если я не хотела этого сама.

Это был мой кокаиновый период, пришедший на смену героиновому, и песни были соответственными. Одна из любимых композиций группы «Агата Кристи» звучала так:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Дело в том, что кокаин — это такое вещество, которое резко меняет твое отношение ко всему. Если с тобой рядом находится во время кайфа твой злейший враг, тебе будет казаться, что вы — братья по крови. Если ты — женщина, а рядом мужчина, пусть даже самый отвратный, то кажется, что между вами нереально сильная любовь друг к другу. Только боги могут любить так, как люди под кокаиновым кайфом. Мир — сказка! Красивая сказка с хэппиэндом!

А в реальности хэппиэнд, что означает по-английски счастливый конец, может оказаться просто «эндом», то есть — концом. Но от таких выводов я была слишком далека, потому что потерялась в пространстве.

Мысли о суициде посещали каждый день. Но и они тоже терялись… Ау, Алиса-а! Алисочка-а-а!!! Ты где? В зазеркалье?

И меня тянуло обратно к Борису Шивакину, чтобы нанюхаться и уйти от реальности… Примерно после третьей дорожки кокоса Шива становился сентиментальным и начинал рассказывать о своем сложном детстве. А как же без этого? У каждого зека или наркомана есть своя «жалистная» история.

Он просил не раз прощения за то, что ударил меня при первом знакомстве в подъезде у Гены. Видимо, недоверие Бориса ко всем людям и сделало его таким жестоким. Хотя он не был дураком, но часто мозг его не мог находиться в гармонии с телом, поэтому, если Шиве что-то не нравилось, его огромные кулаки, которые он переставал контролировать, сыпали удары направо и налево, придавая уверенность в себе.

Как-то раз я приехала к Борису в гости в уютный загородный дом с зимним садом, кинотеатром и небольшой гостиной. Мы мирно беседовали, и все бы ничего, пока его друг не привел с собой новенькую девчонку, с которой познакомился только что на остановке. Глупая девка стала орать на Бориса ни с того, ни с сего, что его заберет милиция, если она кому-то там сейчас же позвонит.

Причем тут милиция? Я так и не поняла, потому что все вели себя более или менее прилично, даже без матерщины. Видимо, телка решила показать, насколько крута, либо она совершенно не представляла, с кем разговаривает. Уже через пять минут она оказалась на полу вся в крови, а взбешенный Шива продолжал на ней отрабатывать боксерские удары. Я бегала вокруг и орала:

— Прекрати! Остановись! Ты с ума сошел!!!

Потом Шива приказал браткам отвезти труп в лес и закопать…

…С тех пор я знала: братку лучше не говорить, что его заберет милиция по звонку, особенно, если он под кайфом, а ты на его территории. Если скажешь что-то лишнее — подпишешь себе смертный приговор. После этой истории я вообще боялась прекословить Шиве.

Когда я стала чаще выступать сторонним наблюдателем — а мне очень понравилось с некоторых пор наблюдать жизнь как бы со стороны, — то заметила, что мужчины, которые избивают женщин, обладают массой комплексов неполноценности: у кого-то мужское достоинство подкачало размером, кто-то ростом не вышел, кто-то просто редкостный урод. Избиениями слабых они самоутверждаются за чужой счет. Не умственно ли они отсталые? Сложно сказать. В чем-то они преуспевают и могут быть успешными бизнесменами, миллионерами. Но любого из нас такие моральные уроды и за людей-то считать не будут, потому что делят всех на волков и овец.

2000 год

(Из дневника Алисы)

Это был еще один чудовищный год жизни, потому что Игнат кололся, а Алиса его спасала, погружаясь всю глубже в трясину. Или оправдывала себя передо мной и собой, что спасала? Или уже не спасала, а сама кололась?

Я видела, как гибнет единственный ребенок, и ничего с этим не могла поделать, потому что она не хотела спасаться, а бороться с ветряными мельницами бесполезно. Умирала моя дочь! Но это была уже и не моя дочь. Это было нечто, не поддающееся ни описанию, ни осознанию. Инопланетянка? Может быть.

«Спасать! Спасать! Спасать!» — пульсировала в моей голове мысль, но руки опускались оттого, что я каждой своей клеточкой ощущала Алискину ненависть. Ненависть ко мне, к собственной матери! Я с кулаками бросалась на дочь после ее возвращений домой в невменяемом состоянии, потому что не находила слов, чтобы вернуть ее к нормальной жизни. Это было скорее отчаяние, которому, конечно же, нет оправданий, но я не знала, что мне делать. Иногда от ужаса всего происходящего и душевной боли хотелось покончить с собой.

Просто выйти в окно.

Но я продолжала тщательно скрывать от своих родителей, что их внучка наркоманка. А сама я, постоянно волнуясь за дочь, превратилась в ходячую тень. Игорь, к счастью, этого не замечал, потому что был занят разводом. Но он оставался человеком, удерживающим меня от последнего шага в окно. Да еще родители. Ведь им будет тягостен мой уход. Осознание нужности хоть кому-то в этом мире придавало сил и удерживало на плаву.

А сколько раз я продолжала мысленно хоронить Алису? Только раньше я могла в глубине души надеяться на благополучный исход, а теперь надежды не было.

Понимала, что наступает точка невозврата, когда и собственная жизнь для меня обесценится окончательно. Не в силах бороться с бедой в одиночку, пришлось рассказать Игорю все. Все до последнего словечка. Точнее — он вынудил меня, буквально заставив выговориться. Я плакала и рассказывала, рассказывала и вновь плакала…

Исповедь происходила в Москве, в его новой квартире, куда Игорь перебрался после развода с женой, отбывшей тотчас с детьми во Францию, как и собиралась. Он не был ни кровным отцом этих детей, ни опекуном, ни усыновителем, поэтому не сопротивлялся изменению их постоянного места жительства и гражданского статуса. У Игоря вообще не было собственных детей. Пока не было. Огромные надежды он, как оказалось, возлагал на меня. А я… Я в Москву переезжать не спешила. В качестве кого? Домработницы? Приживалки?

Собственно, и это я Игорю высказала тоже, потому что между нами, со сказочной поездки в Италию, скопилось столько недосказанностей, что переварить в одночасье невозможно. Предложив мне руку и сердце в Римини, Игорь в Москве не делал никаких попыток к явному сближению. Казалось, что он наслаждался долгожданной свободой от супружеских пут, и его вполне устраивало наше раздельное проживание. Что это вовсе не так, выяснилось при разговоре: я ждала его шаг навстречу в то время, как он ждал от меня ответного.

Когда я выговорилась, повисла неловкая пауза.

Я сидела на диване, подогнув ноги под себя, и завернувшись в плед, потому что меня бил озноб. Не от холода, а от разыгравшихся нервов. У меня зуб на зуб попадал с большим трудом. Игорь же стоял, отвернувшись к окну. Не видя его глаз, мне действительно было легче исповедоваться. И еще — мне было стыдно. Стыдно за то, какая у меня дочь. И стыдно, что я не рассказала Игорю все раньше.

Пауза затянулась. А потом Игорь, молча, подошел к бару, налил мне и себе по глотку коньяку, отдал мне бокал, чокнулся и жестом показал: «Выпей!» Если бы не чокнулись, было бы вообще, как на поминках. Я вместе с ним опустошила бокал, как лекарство, а не элитный французский «Реми Мартин». Даже вкуса не почувствовала, но тепло начало разливаться по телу, озноб постепенно проходил. И тогда мой любимый человек заговорил:

— Почему ты мне раньше об этом не говорила? Почему скрывала? Не доверяла мне? Не доверяла своему будущему мужу?

Ах, вот оно что! Конечно, главное же не мои проблемы, главное — ущемленное самолюбие самца! Вот она, проверочка, и выявила моментально гнильцу! Как же я боялась этих проверок! Что ж, терять мне больше нечего. Хоть напоследок выскажусь перед разрывом отношений.

— А потому и не говорила, что боялась услышать этот холодный отстраненный голос, который может убить жестче, чем Алискины наркотики. Я думала, что справлюсь сама, но не смогла. Слышишь? Я не смогла справиться! Я ведь рассказала тебе все сейчас, не утаив ничего. Я ждала от тебя поддержки, а получила леденящий душу холод. Ну, что? Давай! Добей! Чтоб не мучилась! Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?

Игорь резко, со стуком, поставил бокал на стол. На его лице было написано удивление:

— Танюшка, ты о чем?

Он подошел, сел на диван, обнял за плечи, притянул к себе:

— Перестань. Слышишь? Перестань хорохориться. Мы теперь вместе, а значит твои проблемы теперь — мои. И станем мы их решать вместе. А холодность моя была скорее адресована не тебе, а твоей Алисе. Что ты собираешься с ней делать? Помещать в лечебницу? Скажу сразу — денег на европейскую клинику для наркоманов у меня нет. Это очень дорого, и как показывает практика — не эффективно. У мое го хорошего знакомого сын — наркоман. Что он с ним ни делал, но как только парень оказывался вне стен очередной дорогостоящей клиники — срывался на раз. В России практики излечения пока не существует, насколько мне известно. Каждый выживает, как может. Выход один: уехать в другой город, где нет никакой гарантии, что там все не возобновится, потому что в крупных городах хорошо налаженная сеть наркопритонов и сбыта наркотиков. Такова нынешняя действительность. Если уедем из Москвы, я потеряю с трудом налаженный бизнес, а раскрутиться с нуля на новом месте я не в состоянии. Ведь кроме начального капитала необходимы крепкие связи, как с чиновниками, так и с преступным миром, иначе — конкуренты схрумкают за милую душу!

Игорь помолчал, а потом продолжил:

— Дела на моей фирме сейчас идут не так хорошо, как ты думаешь, из-за развода и непременного дележа совместной фирмы, которую мне помогал раскрутить когда-то прежний тесть. Он потребовал возврата капитала. Это справедливо, поэтому я отдал ему все вложенное с процентами. Уверяю тебя — это временные финансовые трудности: большую часть активов мне удалось удержать, расставшись с недвижимостью. У меня другое предложение: давай сейчас спасать тебя! Да-да! Не сопротивляйся! Не говори: «Нет!» Я вижу, что нужно спасать в первую очередь тебя, родная, и никого больше. Иначе ты погибнешь. Танечка, девочка моя, ты на себя взвалила непосильную ношу. Я предлагаю сначала выдернуть из болота тебя, чтобы ты могла потом помочь кому бы то ни было. Своим родителям, например. Они-то в чем провинились? А потом уже будем думать об Алисе. Ты обратила внимание в самолете, когда мы летели в Италию, стюардесса проводила инструктаж по нештатным ситуациям? Она сказала: «Маску с кислородом надевать сначала маме, а потом — ребенку». В этом заложен глубокий смысл: если мама погибнет — ребенку не спастись. У тебя же одни глаза остались! Тебя и нужно подлечить в первую очередь. Предлагаю лечь в военный госпиталь, в который моя фирма недавно поставляла медицинское оборудование, чтобы тамошние эскулапы подняли тебя на ноги, а потом — мы поженимся. И завтра же ты переезжаешь ко мне в Москву! Это не обсуждается!

Слова не мальчика, но мужа! Неужели нашелся, наконец, мужчина, который возьмет ответственность на себя, а значит — я могу побыть слабой женщиной хотя бы изредка? Игорь прошел проверку на вшивость!

Он прав — я не могу оставаться больше под одной крышей с Алисой. Впервые себя поймала на том, что не хочу ее назвать дочерью. Наверное, в глазах других матерей это выглядит ужасно, недостойно, но я больше не могу так жить.

Я не могу жить в атмосфере ненависти моей дочери!

Или отдать себя на растерзание и поругание наркоманам, давно потерявшим человеческий облик, чтобы Алиса по-прежнему вытирала об меня ноги, чтобы не работала, не училась, воровала деньги? Об этом ли я мечтала, когда ее вынашивала и рожала? Или мне стоит поискать, с кем жить дальше, не видя, как себя губит дочь? К счастью — искать не нужно, потому что Игорь решил приютить меня.

Что же делал в это время Игнат, пока я не могла ступить и шагу без неусыпного контроля Шивы? «Откройте мои веки!» А он продолжал колоться. Из здорового молодого бычка Лео он превратился в зеленый скелет. Это выглядело жутко! Каждый день ему нужна новая доза, а денег взять неоткуда. Если дозы не было — у него начинались ломки. Смотреть было невозможно! И я малодушно сбежала.

Мы не виделись с ним всего-то две недели, и я нашла Игната у его бабушки. Ко мне вышел не прежний двойник Леонардо Ди Каприо, а скелет, обтянутый кожей с дорогами от инсулинок на руках по всем венам. Ужас! Игнат подсел на героиновую систему еще и потому, что лично знал всех барыг.  Если ты их не знаешь, то вряд ли подсядешь так плотно и так быстро.  Но если мамаша швыряется деньгами, только бы отстал, как у Игната, или если живешь с наркоманом, который тебя ежедневно угощает, как у меня, — дни сочтены!

Игнат последнее время стал как можно реже со мной общаться, но я не понимала, что это во благо мне… Я вообще слабо соображала…

…Приписка на полях дневника Алисы, сделанная значительно позже и другой ручкой: «Только спустя несколько лет я поняла, что к наркозависимости Игната добавился ВИЧ — и он об этом знал! — потому и падение было столь стремительным. В двадцать лет сложно понять такие вещи…»

…Чтобы иметь деньги на наркоту, Игнат уже сам торговал дозами. У него не было иного выбора.

В его дворе на Фабричке только за последний год умерло шесть парней возрастом от двадцати до двадцати пяти лет. Кто от передоза, кто на ломках. Чего им не хватало в жизни? Почти вся молодежь моего возраста пробовала героин, а половина сидела на игле плотня-ком. Позже я встретила тринадцатилетнего мальчика, который уже кололся! А дворик-то небольшой: две девяти- и две пятиэтажки.

Я не знала раньше, что такое ломка, но пара знакомых Игната от нее умерли, а вовсе не от передоза, как значилось в посмертном заключении. Говорят, что из ломки можно выйти только под присмотром врача. Я интересовалась данной информацией, собирая по крупинкам, чтобы помочь любимому человеку, стоящему одной ногой в могиле, но у меня не было средств на это. Ну, нет у меня денег! Не на панель же идти!

После того злополучного вечера, когда из-за меня Игната изметелили в подъезде люди Шивы, я все еще надеялась, что он когда-нибудь вернется в прежнее состояние, то есть станет тем Лео, которого я полюбила всем сердцем, но ситуация только усугубилась. Прошел слух, что на него завели уголовное дело за торговлю героином, в котором он фигурировал не один, а с каким-то барыгой.

В его дворе поговаривали, что Игната один раз забирали в отделение и пытали противогазом. Для непосвященных: закрытым противогазом! Чтобы синяков от ударов не оставалось. Он не выдержал пыток и всех сдал. Что же менты за уроды такие, которым в кайф пытки над людьми? Или для них нарики — не люди? Зачем пытать законченного наркомана, если можно просто дождаться ломки? Выложит все, как миленький!

Игната потом выпустили под подписку о невыезде, а он, скрываясь от ментов, а может, и от подельников, которых сдал, уехал жить в Мос кву к своей первой девушке, с которой встречался еще до тюрьмы. Об этом мне строго по секрету поведала его бабушка. Для меня отъезд Игната в Москву стал шоком! Я же не знала, что он скрывается. А в глубине души я смирилась, что его теряю.

Когда узнала о его отъезде, я сидела на кухне и ревела, а бывшая одноклассница Сашка Журавлева предлагала мне выпить, чтобы успокоиться. Но выпивка не брала. После частого употребления кокоса, какая уж тут водка подействует!

Спустя несколько дней Игнат позвонил и сказал, что хотел бы меня увидеть, что очень соскучился, но я отказалась встретиться, потому что мне надоел постоянный напряг.

— У меня нет сил больше с таким конченым наркоманом быть рядом, — сказала я в надежде, что мои слова на него повлияют, встряхнут, он сможет взять себя в руки и стать таким, как раньше.

Но!.. Но я не рассчитала, что у него уже не было сил.

Прошла неделя, другая… Мне без него было плохо. Очень плохо! Каждый раз, подходя к своему подъезду с замиранием сердца, я ждала, что он приедет. Вот сейчас выйду из лифта на своем этаже, а мой любимый Игнат, похожий на Ди Каприо, стоит у окна и ждет меня… Русые кудри треплет ветер, он стоит с розами в руках и улыбается мне, делая шаг навстречу… Грезы, грезы…

Но этого не происходило. В какой-то момент я решила его разыскать сама и пришла в гости к той бабуле, у которой он жил до отъезда в Москву. И я застала там его мать.

Она сказала, что ИГНАТ УМЕР.

Прямо вот так! В лоб! С этого момента я перестала вообще что-либо понимать. Почему? Да, потому что!!! Потому что я не хочу ничего понимать в этой гребаной жизни! Но я тогда не знала одного:

ЕСЛИ ТЫ ПОВОРАЧИВАЕШЬСЯ ЗАДОМ К МИРУ, РАНО ИЛИ ПОЗДНО МИР ПОВОРАЧИВАЕТСЯ ЗАДОМ К ТЕБЕ!

Через день я возвращалась с провожающим меня Шивой домой. Я уехала к нему сразу же, как только узнала о смерти Игната: хотелось наркотой перекрыть невыносимую боль. Боль, разрывающую сердце изнутри на миллион осколков! Хоть на часок унять безысходность и давящую мысль, что я во всем виновата, потому что оттолкнула любимого человека.

Поднявшись на нужный этаж, и выйдя из лифта, Шива обратил внимание, что на обивке двери моей квартиры написано синей шариковой ручкой: «ПРОЩАЙ». Ясно, что это написал Игнат.

ОН ПРИХОДИЛ КО МНЕ ПЕРЕД СМЕРТЬЮ! И НЕ ЗАСТАЛ ДОМА!

А может, он просто не стал звонить в мою дверь и попрощался втихую? Скорее всего, Игнат чувствовал, что я буду переживать его уход, и у меня останется огромное чувство вины перед ним на всю жизнь.

Ты хотел меня успокоить? А получилось наоборот. Поздравляю, Игнат! Тебе это удалось!

Даже в милиции, где на него заведено уголовное дело, не знали, что моего ненаглядного Лео похоронили. Когда менты пришли к нему домой, чтобы арестовать, на вопрос «где?» его мать сказала:

— На кладбище Игнат! Можете туда съездить, чтобы убедиться.

Несколько раз я приходила в гости к его матери после похорон, но поняла, что мне не становится легче. И я перестала к ней ходить. Проще накуриться и забыться. Трезво смотреть на весь этот ужас меня, к сожалению, никто не научил.

Я понимала, что потерю близкого человека никем и ничем не восполнить. Потерю человека, который знал тебя лучше твоих родителей. Игнат знал все о наших непростых взаимоотношениях с матерью, жалел, любил… Это нельзя купить ни за какие блага мира. Любовь… Не это ли настоящий дар богов? Когда двое просто есть друг у друга, когда им наплевать, что надеть, что есть, много ли у них денег…

Никто не поймет, какой трагедией для меня стала смерть Игната. После его ухода я потеряла смысл жизни. Все, что я видела вокруг, перекликалось только со смертью. Это длилось не месяц и ни год… Да, он не был идеалом, не был таким хорошим парнем, как надо, но это был единственный близкий человек, который хоть как-то согревал меня своим присутствием в этой никчемной жизни.

2000 год

(Из дневника Алисы)

Перед глобальным переселением к Игорю в Москву я пересмотрела огромное количество телепередач, перелопатила горы литературы о наркоманах. Вывод напрашивался один: вылечить сложно, но можно. Единственное непременное условие излечения: наркоман должен сказать себе сам, без нажима, что он болен и хочет лечиться. Алиса же не признавала себя наркоманкой, хотя представляла собой страшное зрелище: неестественная худоба, блуждающий взгляд, неспособный сфокусироваться на отдельном предмете, темный нездоровый цвет лица…

Когда я пыталась ее наставить на путь истинный, взывая к благоразумию, она смотрела на меня мутными глазами, НИЧЕГО НЕ СООБРАЖАЯ.

Можно ли назвать Алису дочерью? Или это — страшный зверек из сказки, который терзает, мучает, рвет меня куски острыми зубками, чтобы насытиться? Чтобы утолить свою неистребимую ненависть!

Перед переездом в Москву пришлось признаться во всем моим родителям. И хотя от признания они пребывали в тягостном настроении, мама с папой нашли в себе силы, понять и поддержать меня в трудную минуту: чтобы заставить Алису хотя бы задуматься о лечении, ее нужно лишить денег. Признаюсь, что одним из самых тяжелых испытаний для меня была огласка. Поэтому я и сбежала от позора в Москву к Игорю.

Стыдно, что у меня такая дочь! Кажется, что все люди на улице оборачиваются и тыкают в тебя пальцем, говоря:

— Смотрите! Смотрите! Вон! Вон она идет! У нее дочь — наркоманка!

Каково же досталось моим родителям? Они испили чашу людского презрения до дна, потому что пришлось оповестить ближайших родственников и знакомых: не пускать Алису на порог, дабы она не смогла своровать деньги или что-то для продажи.

Узнав, что я съехала в Москву, сразу же в Алискиной квартире нарисовался ее отец, мой бывший муж Алексей. Как он пафосно выразился перед моими родителями, которые были в курсе его переезда: «Спасать ребенка». Но, не выдержав и одной недели рядом с наркоманкой, слинял в неизвестном направлении. А я жила в этом аду несколько лет.

На некоторое время я решила забыть, что у меня есть дочь. Точнее, еще жестче — я решила, что у меня нет дочери. Что я ее похоронила еще тогда, когда она стала наркоманкой. Если бы я рвалась ее спасать, то не смогла бы родить здорового малыша, о котором мы так мечтали с Игорем. Напомню, что у него до сих пор не было собственных детей. А мы мечтали о ребенке, потому что по-настоящему любили друг друга. Для такой большой взаимной любви, как наша, обязательно нужно продолжение.

Мой будущий муж действительно уложил меня в клинику, где меня долго и тщательно обследовали, а потом лечили, лечили и лечили, в том числе и расшатавшиеся нервы. Игорь приезжал ежедневно после работы ко мне в одноместную палату, чтобы порадовать цветами, фруктами, просто своим присутствием. Мы заранее договорились не упоминать об Алисе ни словом, иначе лечение пойдет насмарку.

Иногда Игорь привозил что-нибудь вкусненькое из ресторана, и мы ужинали вдвоем, беседовали на нейтральные темы, смотрели развлекательные телепрограммы (никаких сводок новостей и политических теледебатов! — по рекомендациям лечащих врачей), слушали классическую музыку, действующую положительно на меня… Иногда он оставался на ночь, ведь я лежала в ВИП-палате, в которой позволительны все прихоти пациента: «Любой каприз за ваши деньги!»

Дата нашей свадьбы была назначена на конец декабря. Мы решили просто расписаться, как будто находились в трауре по умершему близкому человеку. Интересно, что мои родители, звонившие в клинику ежедневно, тоже не упоминали об Алисе. Позже выяснилось, что Игорь попросил их об этом.

Именно сейчас я осталась жить одна в квартире наедине со своей трагедией. Известие, что мать уезжает жить в Москву к своему Игорю, застала меня врасплох. И некоторым образом — подкосила. Если бы перед этим я не узнала о смерти Игната, возможно, мне было бы легче.

Прошла неделя, другая, третья… Я смирилась со своим нахождением в пропасти, и даже не пыталась оттуда выбраться. Суицид бывает быс трым, одномоментным, а бывает вялотекущим, как у меня.

Когда человек остается один на один со своим горем, а все близкие от него отворачиваются, то появляются веселые люди. Но это вовсе не люди, а твари, падальщики, которые пользуются чужой слабостью. Они якобы хотят помочь, пожалеть… Но жалости и пощады от них не жди!

Я привыкла, что это нормально, когда вокруг куча каких-то мужиков, баб, бывших одноклассников, новых знакомых, людей, называющих себя твоими друзьями… Это нормально! Толпа людей, а рядом — никого! Никого, кто мог бы поддержать в этой страшной ситуации хотя бы морально. Я уж не говорю о деньгах.

«Если ты нарик, то и будь им до конца дней, зачем нормальным людям жизнь ломать!» — впечаталось в меня, как клеймо. Одно время я так и вела себя. И всем говорила:

— Да! Я конченая!

Но находились те, кто мне противоречил:

— Дура ты! Ну, случилась беда, оступилась, но жизнь-то на этом не заканчивается! Главное — это жизнь! Жизнь человека бесценна, потому что ей нет цены. Да-да! На свете есть бесценные вещи, перед которыми меркнет все материальное.

Я видела дорого одетых знакомых девчонок где-то в клубах, в ресторанах, у которых были крутые сотовые телефоны, норковые шубы, машины. Некоторые из них собирались съездить на недельку в Лос-Анджелес… Это меня тоже когда-то волновало и напрягало… А я была сейчас одета, как бомж, что меня совсем не трогало. Мне ничего не хотелось. Я знала, к чему этот антураж прилагается, и не утруждала себя знаниями, что нынче модно. Я как будто устала от жизни, а ведь мне всего двадцать лет…

Так незаметно прошел почти год…

Некоторые считали, что я дура, некоторые — наоборот. Один знакомый бизнесмен сказал, когда мы ехали отдыхать в турбазу с веселой компанией:

— Ты совсем не дура, но зачем-то ей прикидываешься.

…Настала глубокая дождливая осень. Я входила во двор своего дома через арку и увидела маленького мальчика. Было совсем темно, как бывает в ту пору осени, когда еще не выпал снег, а ночи бесконечно длинные-предлинные. Худенький мальчик стоял совсем один.

— Тетя, я есть хочу. Дай покушать…

Я его привела к себе домой, и накормила тем, что было. Честно сказать, и самой есть нечего. Я разделила с мальчиком-найденышем свой скудный ужин и уложила спать. Когда он проснулся, то рассказал, что ему восемь лет, что его папу убили ножом, а мама неизвестно где. И он ушел из пустого дома, потому что там нечего есть, а других родственников у него в городе нет.

Восточная мудрость гласит: «Ты не можешь помочь другим, если ты не можешь помочь себе». А если ты НЕ ХОЧЕШЬ помочь себе?

2000 год

(Из дневника Алисы)

На что существовала моя дочь — было для меня загадкой, потому что она нигде не работала. Перебивалась подачками однодневных любовников? В таком случае Алиса мало отличалась от продажной женщины, как ни прискорбно это звучит. Как можно так себя не любить? Ведь я старалась, пока была рядом, донести до нее мысль, что свое тело, как впрочем, и мысли, нужно держать в чистоте. Я бы подъезды мыла, только бы не подкладываться ни под кого за новую тряпку или еду. Но может, мои доводы были озвучены слишком поздно? Может, для нее улечься в постель с любым ублюдком — не проблема?

Я всегда с презрением относилась к девицам легкого поведения. Даже не с презрением, а с вполне нормальной и здоровой брезгливостью. Смогу ли я когда-нибудь относиться к Алисе по-прежнему, как к дочери?

С ужасом подумала, что не знаю, как быть дальше. Мальчику я помочь не смогу — самой бы кто помог! — и отпустила его на все четыре стороны. Проще сказать — выгнала из квартиры. Я слышала, как он плакал у меня под дверью, жалобно поскуливая, как приблудный щенок. Конечно, нужно было хотя бы позвонить в органы опеки, чтобы его забрали, но я сама была как этот ребенок. Ребенок, брошенный всеми.

Я не открыла дверь на его плач, потому что не знала, что мне делать. Бывает, когда надо помочь какому-нибудь человеку, а ты не то, чтобы не хочешь помогать, ты не знаешь, КАК МОЖНО ПОМОЧЬ.

Чтобы знать — надо думать, а чтобы думать — надо иметь мозг! А мой мозг был полностью поглощен депрессией, которая никогда не закончится. Да, согласна, что это еще один большой грех, из череды греховных и безнравственных поступков, за которые я потом буду расплачиваться. Я сама загнала себя в угол, из которого не вижу смысла выбираться.

Чаще люди бывают злыми просто потому, что они загнаны в угол, и им не хватает ни сил, ни ума выбраться оттуда.

2000 год

(Из дневника Алисы)

Я обещала, что не буду плакать, читая эти откровения, эти Алискины дневниковые записи? А сейчас плачу. Пожалуй, прочитанное только что — страшнее всего остального. Выгнать беззащитного ребенка на улицу? Как можно до такого докатиться? Теперь мне стали понятны слова декана педагогического факультета, откуда с треском выгнали мою дочь взашей: «Я Алису Уварову отчислил не из-за оценок, а из-за профнепригодности».

Раньше я считала, что выперли ее под надуманным предлогом, чтобы освободить бесплатное бюджетное место для кого-то своего, да плюс наркотики, но сейчас я с ужасом понимаю, какого монстра взрастила.

А работать, Алиса Уварова, ты не пыталась? В двадцать-то лет не пора ли зарабатывать самой, чтобы не жить на унизительные подачки одноразовых ублюдков или на воровство? А самое страшное, что мальчику можно было помочь, сделав единственный звонок в милицию… Один-единственный звонок! Чтобы за дело взялись социальные службы. Даже детдом лучше подзаборного голодного существования, где ребенка могут продать на органы или оставить в рабстве, издеваясь ежедневно… Как можно быть такой черствой?! Такой безответственной!

Иногда, приезжая из Москвы и заходя в Алискину квартиру, я видела, как деградировала дочь за то время, пока жила одна. Но я не винила себя, потому что она — взрослый человек. Ей двадцать лет. И этот путь она выбрала себе САМА.

Я думала, что ничему не удивлюсь, читая дневник, но над этими страницами я плакала горше всего остального…