В предыдущих главах мы видели, что греков интересовало описание варварского населения в Северном Причерноморье, а жизнь соотечественников в колониях на скифской земле оставалась вне поля зрения поэтов, историков и драматургов. Совершенно иная картина раскрывается в речах ораторов. Они редко обращаются к мифам и легендам, не описывают дальние страны и народы, а говорят о различных аспектах жизни своего государства.

Главный интерес в Северном Причерноморье для афинских ораторов сосредоточивался на торговле хлебом. Ведь в V—IV вв. с северных берегов Понта в Афины поставлялась большая часть необходимого зерна, а половину потребностей афинян удовлетворял импорт хлеба из Боспорского царства, лежавшего по обеим сторонам Керченского пролива.

 

Боспорское царство в V—IV вв.

[338]

В VI в. на побережье Восточного Крыма и Таманского полуострова ионийские греки основали множество самостоятельных поселений. Наиболее значительные из них на азиатской стороне Боспора Киммерийского — Фанагория и Гермонасса, а на европейской стороне — Пантикапей, Нимфей и лежавшая южнее пролива Феодосия.

Самое удачное географическое положение занял основанный милетянами Пантикапей. К нему примыкала плодороднейшая часть равнины, дававшая возможность обеспечить колонистов необходимой сельскохозяйственной продукцией. Город стоял у великолепной бухты; здесь эллины построили хороший порт, куда приходили корабли со всех концов Греции. Благодаря подводной каменной гряде на дне пролива ни одно судно, следовавшее в Азовское море, не могло миновать пантикапейский порт, следовательно, платило городу портовый налог.

Мы уже упоминали, что скифы жили в крымских степях и постоянно переправлялись через Боспор Киммерийский на его азиатские берега. По мнению одних ученых, это были сезонные перекочевки в места с более теплой погодой зимой, по мнению других, скифы совершали военные набеги на Таманский полуостров. Во всяком случае, соседство греческих городов с воинственными кочевниками заставило греков объединиться в военный союз. Он был федерацией автономных полисов, охватившей все или почти все греческие поселения у Керченского пролива. Возможно, Феодосия не входила в этот союз, так как лежала в стороне от магистрального движения скифов и ее окружали с одной стороны горы, а с другой — бесплодная равнина, где кочевникам было нечего делать.

В 480 г. федерация превратилась в единую державу со столицей в Пантикапее. Государством стали править представители старинного милетского аристократического рода Археонактидов. Имена правителей этой династии не сохранились. Их политика была направлена на то, чтобы под эгидой твердой центральной власти объединить греческие города для отражения внешней опасности и защитить от возможного разорения или подчинения скифам. При Археонактидах был сооружен большой оборонительный вал и ров. Они пересекли весь Керченский полуостров от города Тиритаки до Меотиды и защитили от нападения города Пантикапей, Мирмекий, Тиритаку, Парфений, Порфмий и прилегающие к ним сельскохозяйственные угодья. Остатки этого оборонительного сооружения найдены археологами.

После сорокадвухлетнего господства Археонактидов в 438 г. их сменили другая династия — Спартокидов, названная по имени ее основателя. Его имя в написании Спарток встречается в боспорских надписях, а в литературных источниках его называют Спартаком. Судя по имени, он был фракийцем, так же, как и Спартак, знаменитый руководитель восстания рабов в Риме. Сохранившиеся краткие сведения античных авторов ничего не говорят об обстоятельствах смены династии, и ученые до сих пор не нашли убедительного объяснения, почему фракиец стал во главе Боспорского государства.

Сыновья, сменившие Спартока на посту правителей Боспора, носили греческие имена Селевк и Сатир. Однако у последнего в наемном двухтысячном войске одну половину составляли фракийцы, а другую — эллины. И в дальнейшем фракийские корни династии не забывались, ибо еще четыре правителя Боспора получили имя основателя династии, а еще пять имели фракийское имя Перисад.

Фракийцы на Боспоре были не единственной иноплеменной группой. По археологическим памятникам установлено, что в боспорские города уже в середине V в. вливалось негреческое население: скифы и тавры из Крыма, синды и меоты с азиатской стороны пролива. В IV в. сын Сатира Левкон, значительно расширивший пределы своего государства, называл себя царем синдов, меотов, торетов, дандариев, псессов, населявших Таманский полуостров и восточные берега Меотиды.

Под воздействием эллинской культуры не только на Боспоре, но и во многих других греческих государствах иноплеменное население быстро эллинизировалось. Недаром современник Сатира и Левкона оратор Исократ в одной из своих самых знаменитых речей «Панегирике» говорил: «Эллинами скорее называли тех, кто причастен к греческой образованности, нежели тех, кто общего с ними происхождения ».

Процесс эллинизации пришлого населения хорошо прослеживается на боспорских памятниках. Например, в некрополе Пантикапея найдено надгробие V в. с надписью, где сообщается, что здесь похоронен Тихон, «родом тавр». Видимо, Тихон принадлежал не к первому поколению семьи тавров, обосновавшихся в Пантикапее. Ведь он носил уже чисто греческое имя, а родственники поставили на его могиле стелу с двустрочной греческой надписью, составленной в стихотворном размере элегического дистиха.

Античные авторы называют правителей Боспора то тиранами, то царями, то династами, подчеркивая этим их единоличную верховную власть и право ее наследования. Так как в боспорских надписях они сами употребляли из этих трех терминов лишь один — царь, в дальнейшем мы будем называть их царями.

При Археонактидах некоторым членам бывшей военной федерации боспорских городов, например, Нимфею, удалось сохранить независимость. Однако боспорские цари желали собрать под своей властью всех греков Восточного Крыма и Таманского полуострова, и с этой задачей справились первые Спартокиды. Некоторые подробности неудачного сопротивления Нимфея и Феодосии мы узнаем из речей афинских ораторов и древних комментариев к ним. Но прежде чем перейти к анализу сведений ораторов о Северном Причерноморье, напомним вкратце, по каким поводам писались речи.

 

Виды красноречия

Ораторское искусство играло заметную роль в жизни греческих государств. Без владения им невозможно было сделать политическую карьеру. Подобно тому как всякий гражданин, посещая театр и участвуя в присуждении премий за драматические произведения, становился в той или иной мере знатоком драматургии, таким же образом полисная жизнь делала его ценителем красноречия. Ведь без специально подготовленных речей не мыслилось ни народное собрание, ни заседание суда, где приходилось бывать каждому греку. Торжественные, тщательно составленные речи на важные политические темы произносили во время празднеств. Например, Исократ приурочил к празднику в честь богини Афины свою «Панафинейскую речь», в которой прославлял Афины за их заслуги перед всеми эллинами и унижал их извечного врага Спарту. Изысканная форма выдающихся речей доставляла слушателям такое же удовольствие, как хорошие стихи.

Речи долго оставались достоянием исключительно устного творчества. Можно предполагать, что ораторы составляли для себя либо планы выступлений, либо даже записывали какие-то их части. Однако литературные записи речей и возможность знакомиться с ними не только в момент их произнесения появились позже, чем прозаические сочинения по философии, истории, географии.

Многие античные авторы пишут о выдающемся ораторском мастерстве Фемистокла и Перикла, лидеров афинской демократии. Однако они умерли, не оставив ни строчки, кроме проведенных ими законопроектов. Отдельные удачные выражения из речей Перикла передавались из уст в уста и вошли в сочинения некоторых древних авторов.

Современники Перикла Горгий и Антифонт первыми стали записывать свои речи. Их имена возглавили канон из десяти ораторов, признанных в древности лучшими представителями искусства красноречия. В их число входили Лисий (440—ок. 380 гг.), Исократ (436—338 гг.), Демосфен (384—322 гг.) и Эсхин (390— 314 гг.), творчество которых наиболее полно представлено в сохранившихся рукописях. У каждого из них есть упоминания о Северном Причерноморье.

Речи древнегреческих ораторов делились на три вида: политические, судебные и эпидейктические, т. е. торжественные, произносившиеся на крупных публичных собраниях. В последних Скифия упоминалась крайне редко. Неоднократно возникала лишь одна связанная с ней тема — воспоминание о победе афинян над амазонками, вместе со скифами напавшими на Аттику во время царствования Тесея. Речь шла о далеком мифическом прошлом, которое в древности воспринималось как начало истории и считалось необходимым компонентом эпидейктической речи.

Исократ считал обращение к славному прошлому одним из надежных способов завоевания благоволения слушателей. Его «Панегирик», признанный шедевром красноречия, посвящен идее объединения всех эллинов для похода против персов под руководством Афин. По мнению большинства исследователей, оратор написал эту речь для произнесения перед греками, собравшимися на Олимпийские игры со всех концов Эллады. Превознося Афины выше всех греческих государств, оратор припомнил неудачные попытки Других народов, в том числе и скифов, покорить Аттику:

«Наиболее властолюбивые из племен и самые могущественные — скифы, фракийцы и персы. Все они злоумышляли против нас, и наш город постоянно подвергался опасности в борьбе против всех них.

Самой знаменитой из войн была война с персами. Однако для тех, кто оспаривает права отцов, конечно, еще большее значение имеет свидетельство о древних подвигах! В то время, когда Эллада была еще слаба, пришли в нашу страну фракийцы с Евломпом, сыном Посейдона, и скифы с амазонками, дочерьми Арея; они явились не в одно и то же время, но когда каждый из них пытался распространить свою власть над Европой. И хотя они ненавидели весь род эллинов, но обратились с притязаниями именно против нас, полагая, что, одержав победу над одним городом, они овладеют сразу всеми.

Тем не менее они не достигли успеха: сразившись с одними только нашими предками, они потерпели поражение, как если бы они воевали с целым миром. Насколько велики были постигшие их беды, ясно из следующего: если бы эти события не были из ряда вон выходящими, предание не сохранило бы их в течение столь длительного времени».

Более краткие упоминания о победе афинян над скифами и амазонками или только над амазонками встречаются еще в двух речах Исократа, а также в «Надгробной речи по павшим при Херонее», которая сохранилась в рукописи речей Демосфена, но не принадлежит его перу.

В главе о мифологии мы упоминали, как после греко-персидских войн легенда о победе афинян над амазонками обрела новую жизнь в устных рассказах, литературе и искусстве. Таким образом, обращение ораторов к воспоминанию о победе афинян над амазонками и скифами является примером использования широко известного их аудитории сюжета, который наталкивал на определенную цепь исторических ассоциаций. Собственно для истории Северного Причерноморья эти упоминания ничего не дают, так как не имеют реальной опоры в его прошлом. Они освещают одну из граней отношения афинян к этому северному краю ойкумены и свидетельствуют о мироощущении жителей Аттики V—IV вв., мнивших себя победителями одного из самых крупных и воинственных среди известных им народов.

Судебные речи представляют богатейшее собрание бытовых картин из повседневной жизни Афин. Их тесные связи с греческими колониями на северных берегах Понта нашли отражение в делах, слушавшихся в афинском суде. Одни упоминания об этих колониях вызывались необходимостью осветить отдельные эпизоды биографии тех, кто принимал участие в судебном разбирательстве и так или иначе был связан с Понтом. Другие касались торговых отношений, сопровождавшихся сложными финансовыми операциями: они нередко приводили к спорам, требовавшим вмешательства суда.

У греков отсутствовал институт адвокатов, и подсудимые защищали себя сами. Обычно они прибегали к помощи логографа, профессионального составителя речей для тяжущихся в суде. Тот за определенную плату писал речь, а истец или ответчик выучивал ее и произносил от своего имени. Труд опытного логографа приносил хороший доход.

Лисий (440—380 гг.), старший из перечисленных ораторов, всю жизнь занимался ремеслом логографа, хотя иногда выступал и с эпидейктическими речами. Только в одной из его сохранившихся речей есть упоминание о Северном Причерноморье. Афинянин Мантифей в ходе судебного разбирательства доказывал, что он на определенный период уезжал из Афин. Поэтому он рассказал, что отец отправил его вместе с братом жить к Сатиру, правившему на Понте, и он возвратился в Афины в 403 г. после двухлетнего пребывания на Боспоре.

Эти несколько фраз в речи Лисия открывают цепь свидетельств греческих ораторов об оживленных связях Афин с Боспором, о большом объеме торговли между этими государствами, о боспорских правителях из рода Спартокидов, которых связывали с Афинами дружественные отношения, политические и торговые договоры.

В речи Лисия заключено древнейшее в античной литературе свидетельство о боспорском царе Сатире, правившем с 433/2 по 389/8 г. и о его дружественных отношениях с рядом афинских граждан. Контекст упоминания о Сатире без особых разъяснений кто он такой, показывает, сколь хорошо его знала афинская аудитория. Это неудивительно, так как во время произнесения речи (между 394 и 389 гг.) Сатир управлял государством, откуда в Афины доставлялась основная масса хлеба.

Вообще почти все сведения о Сатире сохранились в речах афинских ораторов. Ведь в уцелевших боспорских надписях Сатир упоминается только как отец царя Левкона. Из речи Эсхина мы узнаем, как при Сатире Нимфей потерял независимость и вошел в состав Боспорского царства. В схолиях к речи Демосфена «Против Лептина» сообщается, что Сатир умер при осаде Феодосии. Ее борьба за независимость окончилась поражением уже при Левконе. Важную роль играет Сатир в речи Исократа, называемой «Банкирской», или «Трапезитиком». Это единственная сейчас известная речь, написанная по заказу грека из Северного Причерноморья.

 

Исократ — защитник боспорянина

Исократ (436—338 гг.) родился в Афинах в семье состоятельного владельца мастерской, изготовлявшей флейты (рис. 11). Будущий оратор получил хорошее образование. Он учился у философа Продика, слушал беседы Сократа, специально ездил в Фессалию, чтобы познакомиться с мастерством выдающегося оратора Горгия. Когда отец Исократа разорился, молодой оратор стал добывать средства для жизни составлением по заказу защитительных речей. За двенадцать лет между 400 и 387 гг. он заработал репутацию прекрасного логографа и приобрел хорошее имущественное положение. Заказать речь у Исократа стремились не только афиняне, но и граждане из других полисов. Одна из его сохранившихся речей по делу о наследстве Фрасилоха была произнесена в суде на острове Эгине.

Рис. 11. Исократ. Римская копия с греческого оригинала. Национальный археологический музей. Неаполь

Несмотря на выдающиеся успехи, такое занятие не удовлетворяло Исократа. Ведь искусство логографа заключалось в том, чтобы автор речи скрылся за личностью клиента, наилучшим образом выражая его интересы. Оратору же хотелось излагать собственные мысли.

Идеалом Исократа было красноречие на политической трибуне, но он сознавал, что для этого ему не хватает природных данных: голос недостаточно звучен, а характер застенчив. Исократ понимал также, что не обладает качествами активного политического деятеля, поскольку он любил в политике думать преимущественно об общих идеях, а не заниматься деталями событий. Тщеславный и чрезмерно обидчивый, он постоянно стремился к самоусовершенствованию и оберегал свой покой. Все эти свойства заставили Исократа выбрать торжественное красноречие и преподавание риторики. Этим он занимался около полувека, вплоть до смерти в глубокой старости в 338 г.

Красноречие, по мнению Исократа, — один из важнейших компонентов воспитания, поэтому около 390 г. он открыл риторскую школу. Она стала первым учебным заведением в Элладе, где давалось систематическое высшее образование, а не просто обучение навыкам элоквенции, как было у предшественников Исократа. Цицерон неоднократно с восторгом отзывался о школе Исократа, откуда, по его словам, вышло столько мастеров слова, сколько героев из троянского коня.

Исократ мог гордиться такими учениками, как выдающиеся ораторы Исей, Ликург, Гиперид, известные историки Андротион, Эфор, Феопомп, крупные политические деятели Тимофей и Леодамант, правитель Гераклеи Клеарх и другие. В их число входил также боспорянин, для которого Исократ написал защитительную речь «Трапезитик». Имя заказчика неизвестно, ведь, произнося речь в суде, он, естественно, пользовался только личным местоимением. Так как он упоминает своего отца Сопея, его называют по отчеству Сопеидом.

До сих пор «Трапезитик» привлекал ученых в основном как источник по истории взаимоотношений Афин и Боспора на рубеже V—IV вв. Мы же постараемся извлечь из этой речи главным образом представление о быте и нравах того времени, охарактеризованных устами современника. История складывается из деятельности отдельных лиц, и как раз биографии конкретных людей, живших в городах Северного Причерноморья, сейчас почти неизвестны. То немногое, что сохранилось в сочинениях античных авторов, касается в первую очередь правителей и полководцев и мало затрагивает их частную жизнь.

Поэтому речь Исократа представляет исключительный интерес, хотя в ней обрисована достаточно заурядная картина деятельности боспорского купца, вступившего в конфликт с владельцем банка, где он держал свои деньги. Сведения Исократа уникальны, так как в античной литературе не сохранилось сходных известий ни о каком другом боспорянине или жителе иной колонии Северного Причерноморья.

Сопеид был сыном одного из приближенных Сатира. Его отец выделялся богатством и снискал доверие боспорского царя, который отдал ему в управление целую область своего царства. Как и Сатир, Сопей занимался не только политической деятельностью, но вел крупную хлеботорговлю. Спрос на боспорское зерно поступал от многих греческих городов, и не всегда имелась возможность удовлетворить всех. Исократ подчеркивает, что Сатир и Сопей отправляли хлеб в первую очередь в Афины, так что корабли постоянно курсировали между двумя государствами даже в годы неурожая. Многие афиняне лично знали боспорян и устанавливали с ними узы гостеприимства (проксению). Поэтому, приезжая на Боспор, они имели там друзей, которые брались помочь им во всех затруднениях, возникающих в чужом государстве, а те в свою очередь помогали им в Афинах. Из речи Исократа мы узнаем афинских проксенов Сопея и его сына.

Без «Трапезитика» Исократа только по аналогиям с другими городами Греции мы могли думать, что молодые люди из античных городов Северного Причерноморья стремились увидеть Грецию и в первую очередь Афины. Этот город с середины V в. признавали «школой Эллады» и «пританеем мудрости». В комедии Лисиппа утверждалось:

Коль не видал Афин, ты просто пень;

Коль не пленился, увидав, — осел;

А коль бежишь, довольный, ты — скотина.

Говоря о своем желании попасть в Элладу и в Афины, Сопеид подчеркнул, что его интерес подогревался рассказами тех, кто видел другие греческие города своими глазами. Такие люди обычно были связаны с торговлей, которую Боспор вел в очень крупных объемах. Имена некоторых мы узнаем из речи Исократа: Пирон с острова Феры, «обычно плавающий в Понт», афинский купец Стратокл, влиятельный афинский гражданин Ксенотим, сын Каркина, доставивший в Афины письма Сатира в защиту Сопеида. По-видимому, это тот Ксенотим, которого вместе с его отцом и двумя братьями высмеивал Аристофан в «Осах» и в «Мире».

Отправляя сына в Афины, Сопей желал, чтобы он не только «людей посмотрел», но и усовершенствовался в умении вести торговые сделки. Поэтому отец снабдил сына большой суммой денег и снарядил два корабля с хлебом для продажи в Афинах.

По «Трапезитику» можно представить жизнь купца из Северного Причерноморья в чужом богатом городе, торговля с которым приносила значительную выгоду. Недаром внешне Сопеид вел себя как человек, необыкновенно расположенный к Афинам. В своем выступлении в суде он подчеркнул, что когда на таких, как он, Афины наложили чрезвычайный налог, он внес денег больше остальных, и в дальнейшем сам облагал себя самым большим налогом. Он просил обратить внимание, что не только он, но и его родственники чрезвычайно благожелательны к афинянам. Однако все его дела показывают, что не абстрактная доброжелательность, не восхищение Афинами, а реальные экономические выгоды руководили поступками таких, как Сопеид. Он впервые приехал в Афины в первом десятилетии IV в. и затем бывал там не раз. Свою деятельность Сопеид начал, пользуясь поддержкой друзей и знакомых отца. Двое из них Филипп и Пифодор упоминаются в речи Исократа. Затем Сопеид приобрел собственных друзей — Филомела, Менексена и Гипполаида, которые в его отсутствие занимались его денежными делами в Афинах. Гипполаид, наверное, имел деловые контакты с Боспором, так как стал проксеном Сопеида.

Для помощи в совершении всевозможных денежных операций друг Сопея Пифодор представил молодого купца трапезиту Пасиону. С конца V в. деятельность трапезитов (их наименование происходит от слова τράπεζα — стол, где обменивают монеты) стала неотъемлемой частью деловой жизни каждого более или менее крупного греческого полиса. Трапезиты обменивали деньги разных государств на монеты своего полиса и проверяли их качество; они исполняли также роль заимодавцев, хранителей вкладов и посредников во время заключения сделок при различного рода платежах. В зарубежной научной литературе трапезитов обычно называют банкирами, а их предприятия банками. Соответственно «Трапезитик» Исократа переводится как «Банкирская речь». Большинство отечественных исследователей справедливо не признает таких модернизованных оценок и терминов, придерживаясь древнегреческих обозначений.

Пасион, самый богатый из известных нам 26 афинских трапезитов IV в., прошел путь от раба в трапезе Архистрата и Антисфена до владельца огромного состояния. Он, по свидетельству Демосфена, удостоился редчайшей для бывшего раба чести: за важные услуги Афинскому государству получил гражданство для себя и своих потомков. Отец Демосфена держал в трапезе Пасиона большой вклад, 2400 драхм. Все это показывает, что Сопеид производил крупные денежные операции, если ему понадобилось содействие столь богатого трапезита.

Первым шагом Сопеида стало, по-видимому, внесение в трапезу денег, привезенных с Боспора. Ведь приезжие жили у друзей или в наемном доме, так что большие деньги надежнее всего сохранялись в трапезе. Затем при содействии трапезита Сопеид стал совершать различные торговые операции. Сначала эти сделки складывались удачно для обеих сторон, полностью доверявших друг другу. Пасион выручил боспорянина в деле с грузовым кораблем; после того как Филипп отказался рисковать частью состояния ради сына проксена Сопея, Пасион убедил своего бывшего хозяина трапезита Архестрата поручиться за Сопеида крупной суммой в 7 талантов.

Кроме денежных операций с трапезой Пасиона, Сопеид упомянул еще об одной. Когда ему понадобилось получить деньги с родины, он прибег к частому в те времена способу: «Чтобы не подвергать опасности свои средства во время плавания» (а крушения кораблей происходили достаточно часто), он попросил отплывавшего на Боспор Стратокла оставить ему нужную сумму из собственных средств, а на Боспоре получить от отца одолженные деньги.

После первых успешных самостоятельных шагов Сопеида в Греции у него произошло несчастье. Сатир получил донос, в котором утверждалось, что Сопей покушается на его власть, а Сопеид поддерживает в Элладе дружеские связи с боспорскими изгнанниками. В результате Сопея заключили под стражу и конфисковали его имущество, а сыну Сатир велел возвратиться на Боспор, предварительно передав все имеющиеся у него средства доверенным лицам боспорского царя в Афинах. В случае неповиновения Сатир собирался требовать у афинян насильственной выдачи Сопеида.

Итак, перед Сопеидом стояла дилемма: остаться законопослушным боспорским гражданином и потерять свое состояние или спасти его, не повиновавшись приказу Сатира. Боспорянин выбрал последнее. Посоветовавшись с Пасионом, он решил отдать доверенным царя наличные деньги, а вложенные в трапезу Пасиона не только утаить, но для убедительности еще и объявить себя должником трапезита и других лиц.

Чтобы избегнуть насильственного возвращения из Афин на Боспор, Сопеид уехал в город Византий, который не имел договора с Боспором о взаимной выдаче граждан по требованию каждого государства. Когда Сопеид пожелал через друзей взять свои деньги у Пасиона, тот отказался их выдать, зная затруднительное положение клиента и невозможность с его стороны обратиться за защитой к властям.

Через некоторое время Сатир удостоверился в ложности доноса на Сопея. Царь освободил его из-под стражи, стал оказывать ему еще больше доверия, чем прежде, и даже женил своего сына на дочери Сопея. После этого Сопеид возвратился в Афины и пошел к Пасиону за своими деньгами. Но тот прибег к всевозможным уловкам, чтобы их не возвращать. Трапезиту удалось убедить Сопеида в своем бедственном финансовом положении, согласиться отправиться с ним на Боспор и там получить деньги, которые он выручит от местных должников. В случае нарушения уговора Пасион готов был предстать перед судом Сатира. Однако вместо самого Пасиона на Боспор прибыл его доверенный раб Китт. Он выдавал себя за свободного милетянина, которому Пасион велел дать разъяснение относительно требуемых с него денег. Сопеид и Китт предстали перед Сатиром; выслушав их обоих, царь заключил, что это дело должен решить афинский суд. Вопрос оказался, по-видимому, не столь ясным, как доказывал истец, да к тому же отсутствовал сам обвиняемый трапезит. Сатир попросил владельцев афинских кораблей, прибывших на Боспор, помочь Сопеиду, а также передал с афинянином Ксенотимом свое письмо для прочтения на суде.

Возбуждая дело против самого богатого и авторитетного во всей Элладе трапезита, Сопеид позаботился о том, чтобы его речь в суде составил наиболее опытный логограф. Поэтому он обратился к Исократу и, по-видимому, заплатил ему за речь немалую сумму. Судебный процесс состоялся между 394 и 391 г.

Неизвестно, в чью пользу окончилось дело. По «Трапезитику» нельзя сделать окончательного вывода о мере справедливости притязаний каждой стороны. Ведь тайно заключенная сделка с самого начала преследовала цель кого-то обмануть. Но даже если Пасиону пришлось выплатить Сопеиду крупную сумму, он не разорился, так как в других речах ораторы сообщают, что его трапеза в дальнейшем продолжала процветать.

Речь Исократа характеризует моральные устои греческого общества того времени. Тайные денежные сделки и сопутствующие им всевозможные распри происходили достаточно часто. Нередко подобные дела слушались в суде: например, в речи того же Исократа «Против Евтиноя» разбирался сходный инцидент. Евтиной отказывался вернуть Никию часть денег, данных ему без свидетелей на хранение во время опасной для Никия политической обстановки в Афинах.

«Трапезитик» Исократа написан в последние годы деятельности оратора в качестве логографа. Вскоре он открыл риторскую школу, куда Сопей решил поступить одним из первых его учеников. Это подтверждается дружбой Сопеида с Филомелом, которого он просил взять деньги у Пасиона. На склоне лет Исократ назвал Филомела среди своих старших учеников — афинян, награжденных государством за заслуги золотыми венками; в той же речи оратор обрисовал атмосферу дружбы между ним и учениками, стекавшимися к нему из разных мест, среди которых первыми он назвал Сицилию и Понт. Таким образом, вероятно, обучение Сопеида в школе Исократа было редким, но не единственным случаем образования юноши из Северного Причерноморья.

Полный курс обучения у Исократа составлял 3—4 года, и плата была высокой. Но для богатого боспорянина деньги не были препятствием. Он понимал, что получит в этой школе не только блестящее образование, но и возможность общения с самыми способными молодыми людьми всей Греции. Ведь Исократ считал возможным успешное обучение лишь при наличии «хорошей одаренности от природы». Недаром многие его ученики прославились на разных поприщах.

Итак, биография Сопеида представляет типичный пример начала деятельности юноши из состоятельной греческой семьи. Он стремится к политической карьере и для этого становится слушателем риторической школы. Будучи богатым человеком, он получает доступ к лучшему образованию. В то же время Сопеид в Афинах совершенствует свои знания и умение в коммерческих сделках. И на этом поприще он благодаря богатству входит в круг самых влиятельных и опытных купцов и банкиров. Достаточно напомнить о прочных финансовых связях Пасиона во всей Греции: его сын Аполлодор, пользуясь авторитетом отца, мог получить деньги в любой части Эллады.

Сочетание государственной и коммерческой деятельности было обычным для состоятельных греков. Например, такой выдающийся оратор и политический деятель, как Демосфен, совершал крупные торгово-ростовщические операции. Гиперид в речи «Против Демосфена» упомянул о том, что оратор давал ссуды под залог кораблей или грузов.

Таким образом, благодаря речи Исократа нам известно, что среди граждан Боспора были блестяще образованные люди, знакомые с элитой интеллектуального и коммерческого мира Эллады.

 

Связи Демосфена с Боспором

Имя Демосфена (384—322 гг.) известно каждому культурному человеку. Он превосходит всех прочих греческих ораторов своей политической и литературной одаренностью и по праву считается одним из величайших политических ораторов всех времен.

Рис. 12. Демосфен. Римская копия со статуи Полиэвкта. Ватиканский музей. Рим

Демосфен (рис. 12) родился в Афинах в семье состоятельного владельца оружейной мастерской. В семь лет он потерял отца, оставившего детям значительное наследство, но его расхитили бесчестные опекуны. Достигнув совершеннолетия, Демосфен решил добиться правосудия. Для этого он изучал красноречие и судебную практику у видного оратора Исея, но не смог пойти в школу Исократа из-за высокой платы за обучение.

Судебный процесс против опекунов Демосфен вел сам без помощи логографа и выиграл дело, но денег отца к тому времени почти не осталось. Победа в суде принесла Демосфену уверенность в возможности сделать карьеру оратора, для которой природа не одарила его достаточными качествами. Он не обладал хорошо поставленным голосом и ясной дикцией. С юности мечтая об ораторской трибуне, Демосфен решил во что бы то ни стало исправить эти недостатки и проявил незаурядную волю и трудолюбие. В старости он рассказывал, какими упражнениями он устранял свои природные изъяны. Плутарх включил рассказ об этом в жизнеописание оратора: «Неясный и шепелявый выговор он одолевал, вкладывая в рот камешки и так читая на память отрывки из поэтов, голос укреплял бегом, разговором на крутых подъемах и тем, что, не переводя дыхания, произносил несколько стихов или какие-нибудь длинные фразы. Дома у него было большое зеркало. И перед ним он выполнял задания, которые сам себе ставил».

Для успеха перед публикой греческий оратор должен был говорить нараспев, меняя тональность в соответствии с содержанием своих высказываний. Во всех античных руководствах по риторике указывается, что оратору следует сопровождать речь ритмическими телодвижениями. Кроме выразительности голоса и ритмического построения фраз, Демосфен славился также великолепной жестикуляцией. Подобно Лисию и Исократу, он говорил на чистом аттическом языке своего времени; оратор избегал архаизмов и поэтических выражений и оживлял свою речь смелыми метафорами и гиперболами.

В молодости для заработка Демосфен занимался ремеслом логографа, но вскоре стал также выступать на политической трибуне. Со временем он возглавил одну из двух противоборствующих афинских политических партий. Противники Демосфена видели выход из тяжелого положения Афин в начале IV в. в сплочении греческих полисов вокруг македонского царя Филиппа и в организации новой общегреческой войны с персами. Среди лидеров промакедонской группировки афинян выделялся оратор Эсхин (рис. 13).

Рис. 13. Эсхин. Римская копия с греческого оригинала. Британский музей. Лондон

Демосфен рано разгадал опасность, грозившую независимости греков со стороны Македонии. С 351 г. он начал борьбу против экспансии македонского царя Филиппа. Выступая сначала как политический оратор, а затем как видный государственный деятель, он призывал афинян создать коалицию греческих полисов против македонской опасности. Ораторский талант Демосфена прозвучал во всей своей мощи в знаменитых речах «Против Филиппа», произнесенных между 351 и 340 гг. Их название «филиппики» до сих пор остается нарицательным для страстной обвинительной речи.

Политике Демосфена не суждено было победить. После продолжительной борьбы с переменным успехом афинская армия, выступившая против Антипатра, одного из полководцев Александра Македонского, потерпела поражение в 322 г. Когда Антипатр распорядился казнить оратора, тот попытался скрыться на острове Калаврии, у берегов Арголиды, но и там его настигли македоняне. Окруженный ими в храме Посейдона, где оратор искал убежища, Демосфен принял яд.

Сохранились речи Эсхина и Демосфена, произнесенные в 330 г. на процессе, собравшем массу народа. Это было не только состязание двух партий, но и единоборство двух прославленных ораторов.

В речи «Против Ктесифонта» Эсхин оспаривал предложение Ктесифонта наградить Демосфена золотым венком за особые заслуги перед государством. В ответной речи «О венке» Демосфену удалось опровергнуть основные доводы своего оппонента. Эсхин не собрал среди судей и пятой части голосов. После этого ему пришлось уехать из Афин и окончить жизнь на чужбине.

Речь Эсхина интересна для темы нашей книги потому, что отрицая права Демосфена не только на награду, но даже на звание афинского гражданина, оратор обратился к родословной своего противника с целью доказать его не чисто греческое происхождение и порочность его деда афинянина Гилона:

«Гилон предал врагам Нимфей, город на Понте, который находился тогда во владении нашего государства, и после доноса бежал из города, будучи приговорен к смерти. Не подчинившись приговору, он прибыл на Боспор, получил там в дар от тиранов городок, именуемый Кепами, и женился на женщине, правда, богатой, клянусь Зевсом, и принесшей в приданое много золота, но родом скифянке. От нее у Гилона родились две дочери, которых он прислал сюда (в Афины) с большими деньгами. Одну он выдал за лицо, которое я не назову, чтобы не навлечь ненависть многих, а на другой женился, вопреки государственным законам, Демосфен Пеониец; от нее-то происходит проныра и клеветник Демосфен».

Деятельность Гилона относится к началу правления Сатира. Вероятно, первые годы он разделял власть с братом Селевком, и поэтому Эсхин сказал во множественном числе о «тиранах Боспора», предоставивших убежище Гилону. Эсхин стремился убедить афинскую аудиторию, что Демосфен со стороны деда «враг народа, так как вы присудили его к смертной казни, а со стороны матери — скиф, варвар, говорящий по-гречески». Показательно, что в ответной речи Демосфен никак не опроверг этот пункт обвинений своего противника; это подтверждает, с одной стороны, его родство с богатой негреческой семьей на Боспоре, а с другой — какие-то неблаговидные по отношению к Афинам поступки Гилона, о которых, конечно, с пристрастием, сгущая краски, рассказал Эсхин.

Наличие на Боспоре богатых и влиятельных представителей местного населения подтверждается явно негреческим именем Сопея, приближенного царя Сатира. Сейчас трудно сказать, была ли жена Гилона действительно скифянкой или принадлежала к синдомеотской знати, земли которой вошли в азиатскую часть Боспорского царства. Эти частности не имели значения для ораторов, так как рядовой афинянин считал скифами все негреческое население Северного Причерноморья.

По закону 451 г., вновь подтвержденному в 403 г., афинским гражданином мог стать лишь тот, у кого не только отец, но и мать были афинянами, так что сына иноземки, на чем настаивал Эсхин, нельзя включать в число граждан. И все же Демосфен, по всей вероятности, обладал правами законного гражданства, чему не мешало происхождение его матери. В городе, где практически все граждане знали друг друга, невозможно утаить, что мать Демосфена родилась и выросла не в Афинах. Значит, Эсхин намеренно опустил какую-то деталь, игравшую важную роль в правах Демосфена на афинское гражданство.

Возможно, ко времени приезда дочерей Гилона в Афины уже имелся договор с Боспором об эпигамии. Она обеспечивала женщине, выходившей замуж за гражданина другого государства, положение в последнем законной супруги, а детям предоставляло все гражданские и фамильные права. Можно предположить также, что отец жены Гилона получил афинское гражданство за поставки хлеба. Ведь он, по свидетельству Эсхина, дал дочери хорошее приданое, а торговля хлебом приносила один из основных источников богатства, как мы видели на примере Сопея. Дарование афинского гражданства за поставки на льготных условиях большого количества хлеба документально засвидетельствовано в отношении царя Левкона.

Итог состязания двух ораторов в пользу Демосфена доказывает, в частности, что он был законным афинским гражданином и в то же время имел близких родственников на Боспоре. Не располагая возможностью возразить против последнего факта, Демосфен отомстил Эсхину, утверждая в речи «О венке», что его нельзя считать достойным гражданином, так как в детстве он исполнял обязанности домашнего раба у своего отца — учителя, который некогда был рабом, носившим колодки и деревянный ошейник. Это тоже несправедливый навет, так как известно, что Эсхин происходил из свободной небогатой семьи. Правда, работа учителя начальной школы считалась у греков мало престижной профессией, и ею занимались бедняки, а иногда и образованные рабы.

В словах ораторов о незаконности гражданства того или иного лица отразилась распространенная в то время практика дискредитации противника. Например, тот же Эсхин несправедливо заявил, что Клеофонт тайно противозаконно включен в число афинских граждан.

Наряду с Эсхином другие современники Демосфена использовали как предлог для унижения наличие у него родственников на Боспоре. Оратор Динарх презрительно назвал его скифом, а хорошо знакомый с утраченными теперь источниками Плутарх в биографии Демосфена кратко упомянул и о каком-то проступке его деда и о бабке-скифянке. Таким образом противники оратора не только стремились опорочить его происхождение, но и рассчитывали на дополнительный эффект, так как в разговорном языке афинян V—IV вв. слово «скиф» в первую очередь ассоциировалось с государственным рабом-полицейским. При отсутствии иных письменных памятников злые выпады ораторов со всей присущей им пристрастностью волею судеб стали единственными свидетельствами о важнейших событиях в истории Боспора при первых Спартокидах. Поэтому интерпретации слов Эсхина о деятельности Гилона посвящено немало научных исследований.

Известные нам из речей ораторов дружественные отношения Афин и Боспора в IV в. носили иной характер в середине V в., когда еще независимый от Боспора полис Нимфей стал союзником Афин и их опорой на Крымском полуострове. Возможно, в Нимфее находился афинский военный гарнизон, защищавший этот небольшой полис от боспорских царей, в то время как они захватывали под свою власть одну за другой независимые колонии на Керченском проливе. Измена Гилона произошла в конце долгой Пелопоннесской войны (431—404 гг.), когда Афины шли к поражению. Объединение ряда государств во главе со Спартой победило Афинский морской союз. В него после греко-персидских войн вошли многие полисы и в том числе Нимфей. Об этом известно по афинскому декрету с перечислением взносов разных городов. Нимфею полагалось вносить ежегодно один талант.

В создавшихся условиях Гилон, вероятно, счел целесообразным передать без сопротивления Нимфей во власть боспорского государства, за что, по словам Эсхина, он получил «в подарок Кепы», то есть стал управлять небольшим городом на азиатской стороне Боспора.

Спустя несколько лет отношения Афин с Боспором наладились, и приближенный Сатира Гилон перестал считаться врагом своего отечества. Вероятно, афиняне использовали своего соотечественника для укрепления интересовавших их связей. Например, он мог сыграть положительную роль в развитии хлебной торговли между обоими государствами. Восстановленный в правах гражданства, Гилон отправил на родину своих дочерей и выдал замуж за афинских граждан. При регулярных рейсах кораблей из Афин на Боспор и обратно, надо полагать, дочери Гилона поддерживали постоянную связь с родственниками на Боспоре, и Демосфен знал о них с детских лет.

Как оратор Демосфен неоднократно выступал горячим поборником интересов боспорских царей: сына Сатира Левкона и его детей Спартока и Перисада. Возможно, это диктовалось в первую очередь политическими соображениями и финансовыми расчетами, но и родственные связи имели при этом какое-то значение. Какие бы причины ни лежали в основе поведения Демосфена, остается примечательным фактом то, что именно он внес предложение поставить статуи боспорского царя Перисада, его сына и тестя на афинской агоре. В 355 г. именно Демосфен выступил против предложения Лептина лишить свободы от пошлин (ателии) всех, кроме потомков Гармодия и Аристогитона, которых афиняне особо почитали за освобождение от тирании в конце VI в. Лептин не думал специально задевать интересы Боспора, но хотел с помощью отмены ателии помочь своему государству выйти из затруднительного финансового положения. В результате этой акции Боспору пришлось бы нести большие, чем прежде, расходы в торговых операциях с Афинами.

Демосфен считал меры, предложенные Лептином, недальновидными и призывал сограждан сохранить ателию в отношении боспорского царя Левкона и его детей. Текст речи показывает, сколь детально оратор был осведомлен о размерах и условиях хлебной торговли Боспора и его родины. Эти сведения — серьезный и надежный исторический источник, который ученые неизменно используют в работах по истории Боспора IV в.

Только из речи «Против Лептина» нам известно, что боспорское зерно поступало в Афины гораздо в большем количестве, чем в другие государства, и удовлетворяло половину потребностей Афин в хлебе. Ко времени Демосфена вся боспорская торговля хлебом велась под контролем Левкона. Поэтому оратор подчеркнул, что хлеб ввозится в Афины не только потому, что Боспор им очень богат, но и потому, что Левкон, являясь хозяином, так направляет торговлю.

При Сатире положение было иным. Тогда не один царь, но и некоторые богатые и влиятельные боспоряне, такие, как Сопей, поставляли хлеб и могли считаться благодетелями Афин. Это особенно выделяет Исократ, желая склонить судей решить дело в пользу Сопеида. Сын же Сатира Левкон стал единовластным «господином хлеба». Только благодаря ему, по утверждению Демосфена, Афины получили 400 000 медимнов (16 380 т) зерна, причем продажа велась на весьма льготных условиях. Весь хлеб, вывозимый с Боспора, облагался пошлиной, составлявшей одну тридцатую от объема груза; но зерно, направлявшееся в Афины, освобождалось от пошлины. Поэтому получалось, что Левкон дарил Афинам «10 000 медимнов с 300 000, а с 100 000 около 3000».

Кроме ателии, афинские корабли получили право первоочередной погрузки в боспорских портах. Наряду с Пантикапеем они загружались в Феодосии, вошедшей в состав Боспорского царства в начале правления Левкона. Демосфен упоминает, что там построили новый порт, и моряки считали его не уступающим столичному. Устройство нового порта свидетельствует о неуклонном росте боспорской торговли в IV в. Сообщение оратора подтверждает Страбон, опиравшийся на другой авторитетный источник, где говорилось, что Левкон послал из Феодосии в Афины 21 000 медимнов, т. е. 86 000 т хлеба.

Постоянная поставка хлеба в Афины были оформлена определенными соглашениями, о чем в общей форме упомянул Демосфен. Из его речи видно, что в договор входили пункты о взаимной ателии и о праве первоочередной погрузки кораблей. Боспорские цари неукоснительно соблюдали свои обязательства и даже в неурожайные годы обеспечивали афинян хлебом, отказывая другим торговым партнерам. Договоры, заключенные при Сатире, о чем говорилось в «Трапезитике» Исократа, продолжали действовать и при Левконе. Демосфен напомнил о положении, сложившемся в 357 г., когда в Элладе повсюду ощущался недостаток хлеба; тогда Левкон прислал его в Афины в таком количестве, что часть его была перепродана, и государство получило доход в 15 талантов.

Из речи Демосфена мы узнаем, каким образом осуществлялись денежные расчеты за столь крупные поставки: закупка боспорского хлеба производилась в кредит, а в афинском банке хранились в качестве депозита деньги, причитающиеся за проданный хлеб.

Цифры, приведенные Демосфеном и Страбоном, — уникальное сообщение о конкретном объеме хлебной торговли одного из государств Северного Причерноморья. К сожалению, об экспорте хлеба из таких крупных полисов, как Тира, Ольвия и Херсонес, не осталось никаких письменных свидетельств, хотя он безусловно существовал.

Из речи Демосфена становится известно, чем отплачивало афинское государство за дружественную политику боспорских царей: Левкон получил право афинского гражданства и возможность без пошлины вывозить товары из Аттики. Высеченный на камне афинский декрет о предоставлении ателии Боспору установили в трех местах: в афинской гавани Пирее, на Боспоре, а также в местечке Гиерон на Боспоре Фракийском. Там в самом узком месте пролива на его азиатской стороне у храма Зевса Урия приставали все суда, плывшие в Понт. Поэтому в Гиероне выставлялись копии декретов, которые важно было знать всем, направлявшимся к берегам Черного моря. На этом месте археологи находят остатки подобных надписей. Таков, например, относящийся тоже к IV в. декрет ольвиополитов о регулировании вывоза и ввоза денег в их государство.

Декрет, названный Демосфеном, не обнаружен, но сохранился сходный декрет 346 г. в честь сыновей Левкона. В этой надписи афинский народ восхваляет Спартока и Перисада за обещание «заботиться о высылке хлеба, как заботился их отец» и за решение давать афинянам «те же привилегии, какие давали Сатир и Левкон»; со своей стороны афиняне предоставляют Спартоку и Пери-саду такие же привилегии, которые «народ дал Сатиру и Левкону», и постановляют в Великие Панафинеи венчать боспорских правителей золотыми венками. Таким образом, этот важнейший эпиграфический памятник подтверждает достоверность фактов, изложенных в речи Демосфена «Против Лептина».

 

Тяжбы купцов, торговавших с Боспором

В древний рукописный корпус речей Демосфена включено несколько произведений неизвестных ораторов IV в. Среди них две речи «Против Лакрита» и «Против Формиона» посвящены делам купцов, торговавших с Боспором. Для нас они представляют весьма содержательный источник о том, как велась торговля, как она финансировалась и какие нравы царили в этой среде. Здесь также упоминаются отдельные важные моменты политической истории Боспора.

Лакрит, родом из малоазийского города Фаселиды, жил в Афинах в середине IV в.; подобно Сопеиду, он учился у Исократа и занимался коммерцией. Его брат Артемон вместе с другим своим соотечественником решил заработать деньги на торговле с городами Северного Причерноморья. При этом он нарушил условия договора со своим заимодавцем, и тот обратился в суд. Так как Артемон умер к моменту суда, происходившего между 351 и 340 г., а Лакрит стал наследником всего его имущества, истец возбудил дело против Лакрита, не желавшего платить долг брата.

Состоятельные эллины зачастую стремились приумножить свое состояние вложением денег в морскую торговлю, несмотря на значительный риск, так как корабли часто тонули и подвергались опасности пиратского нападения. Поэтому в случае кораблекрушения или захвата корабля пиратами заимодавец терял все вложенные деньги. Но зато при благоприятном исходе дела он получил от 20 до 30% от вложенной суммы. Купцы, взявшие деньги в долг, впадали в соблазн их не возвращать, подстраивали выгодные им кораблекрушения и шли на другие махинации, которые постоянно разбирались в суде.

Два купца из Фаселиды решили получить доход от продажи вина в Северном Причерноморье. Однако они не располагали необходимой суммой денег ни для найма корабля, ни для покупки товара. Через своих знакомых они нашли в Афинах двух заимодавцев и заключили следующий договор, впоследствии представленный истцом в суд. «Андрокл из Сфетта и Навсикрат из Кариста дали взаймы Артемону и Аполлодору из Фаселиды 3000 серебряных драхм для торговой поездки из Афин в Менду или Скиону, а оттуда на Боспор и — если пожелают — вдоль левого берега до Борисфена и обратно в Афины, из 22,5%; а если они отплывут из Понта в Гиерон после восхода Арктура, то из 30% — под залог 3000 амфор мендского вина, которое будет погружено в Менде или Скионе на двадцативесельном корабле, владелец которого Гиблесий. Они дают это обеспечение, не будучи под него должны никому никакой суммы, и не будут под него брать ссуду. А те товары, которые были погружены вместо вина, они целиком доставят из Понта обратно в Афины на том же корабле; когда товары будут благополучно доставлены в Афины, должники отдадут кредиторам причитающуюся по договору сумму в течение 20 дней со дня прибытия в Афины — все целиком, кроме того, что будет выброшено с общего согласия мореплавателей, и если что придется уплатить неприятелю, а все остальное целиком. Груз они предоставляют как неприкосновенный залог кредиторам впредь до уплаты суммы, причитающейся по договору... А если с кораблем, на котором перевозятся товары, произойдет авария, то обеспечение должно быть сохранено (за должником), а остальное имущество, которое удастся спасти, должно сообща принадлежать участникам займа».

Этот договор в присутствии свидетелей передали на хранение афинянину Архемониду. В присутствии пяти свидетелей Аполло-дор и Артемон получили названные в договоре 3000 драхм и на корабле Гиблесия отплыли в Менду.

Истец заявил, что договор стал нарушаться с самого начала. Ему стало известно, что в Менде вместо 3000 амфор вина погрузили всего 450, а затем в Понте взамен вина не закупили товаров. При встрече с кредиторами Артемон и Аполлодор заявили, что весь товар погиб при переходе из Пантикапея в Феодосию.

По показаниям свидетелей, в Пантикапее погрузили всего 80 кувшинов дешевого косского вина и соленую рыбу, но не для доставки в Афины. Это было продовольствие для сельских рабочих, которое некий боспорянин закупил в Пантикапее и договорился переправить на этом корабле в Феодосию. На пути туда судно действительно потерпело крушение, но, как уверял один из участников плавания, кроме груза местного землевладельца там находилось еще один-два тюка шерсти и две-три связки козьих шкур. Так что затонул вовсе не тот груз, который ожидали в Афинах. На вопрос, куда делись деньги, полученные за продажу вина из Менды, ответчик заявил, что они отданы на Боспоре в долг купцу, теперь находящемуся на Хиосе. Вероятно, Артемону и Аполлодору представился выгодный случай заработать, отдав имевшиеся у них средства под проценты и при этом не заниматься покупкой и продажей боспорских товаров. Так оказался нарушен еще один пункт договора, где не предусматривалось такое обращение с вырученными деньгами.

Ответы Лакрита нам неизвестны. Но независимо от того, насколько прав истец в данном конкретном случае, картина, нарисованная им, весьма типична для сделок в греческой торговле.

Речь «Против Лакрита» особенно ценна тем, что в ней говорится не только о Боспоре, как в речах прочих ораторов, но назван еще Борисфен, т. е. Ольвия; здесь рассказывается не о многократно упоминавшейся торговле хлебом, а о других товарах. Мы узнаем, какие купцы и на каких условиях ездили в Понт и как попутно их корабли использовались для внутренних нужд жителей Боспорского царства.

Вино и оливковое масло по объему занимало первое место среди товаров, вывозившихся из Греции в города Северного Причерноморья. Обломками амфор, в которых их доставляли, наполнены все слои античных городищ. Среди них выделяются и амфоры Менды с рюмкообразными ножками. 3000 таких амфор по договору следовало доставить на Боспор и, в случае если их там не удастся продать, — в Ольвию. Слова оратора о том, что в Понт наряду с вином из Менды ввозятся вина с островов Пепарета и Коса, дают возможность узнать, какие сорта импортных вин пользовались спросом у жителей Боспора и Ольвии в IV в.

Способ доставки вин, упомянутый в речи «Против Лакрита», показывает, как осторожно следует относиться к интерпретации археологических материалов. Не будь подобного письменного свидетельства, то по находкам амфор можно было бы предполагать, что Боспор и Ольвия непосредственно торговали с Мендой. На деле же торговля осуществлялась через посредничество разных купцов.

В рассматриваемой речи имеется редкое свидетельство о пути корабля на Боспор. Он шел по «правой стороне Понта» — вдоль южного и восточного берега. При переходе же к Борисфену, обогнув Таврический полуостров, корабль попадал в «левую часть» моря. В тексте речи сохранилось древнейшее письменное упоминание об этих античных географических терминах, хотя определение правой и левой частей Понта появилось еще в архаический период, когда греки осваивали берега и основывали свои колонии на Понте. Зарождение этого географического понятия связано с тем, что для корабля, плывшего из Греции в Понт через Боспор Фракийский, западные берега оказывались слева, а южные и восточные — справа. На протяжении всей античности Понт делили на правую и левую части. Однако, говоря о таком делении, античные авторы обычно писали лишь о западном и южном побережье. Такова, например, одна из самых обстоятельных характеристик правой и левой стороны Понта в «Географии» Страбона, таковы частые упоминания Овидия о месте его ссылки на «Левом Понте». Впервые из речи «Против Лакрита» становится ясно, что Ольвия и северное побережье относились в древности к «левой части» Понта. Такое представление продолжало существовать и в римское время, как можно заключить из «Героинь» Овидия и «Перипла Понта Евксинского» Арриана.

Сообщение о перевозке товаров для какого-то местного жителя рисует нам еще одну картину из повседневной жизни Боспора. Состоятельные земледельцы ездили в столицу закупать продовольствие и сырье для изготовления одежды и обуви. Чтобы доставить крупную партию груза, в пантикапейском порту договаривались с любым свободными кораблем, причем таковыми, как видно по данному случаю, оказывались не только местные суда, но и прибывшие в Понт из Греции. Они охотно брались за такие услуги, так как их обратный путь все равно лежал вдоль побережья Таврического полуострова.

В речи «Против Формиона», произнесенной в 327/6 г., также разбирается дело о деньгах, взятых в долг для торговых операций на Боспоре. Формион получил заемы у трех разных лиц: у афинянина Хрисиппа — 2000, у Феодора Финикийца — 4500, у судовладельца Лампида — 1000 драхм. Запись о займе у Хрисиппа была сделана и хранилась в трапезе Китта. В договоре указывалось, что Хрисипп дает в долг 2000 драхм, а по возвращении Формиона с Боспора получает 2600 драхм. Упомянутый трапезит Китт, вероятно, был потомком того доверенного раба Пасиона Китта, который вел дело Сопеида на Боспоре.

Известно, что иногда способные рабы, работавшие в трапезе, получали свободу и либо открывали собственное дело (так сложилась судьба Пасиона), либо вступали во владение трапезой бывшего хозяина: Пасион передал трапезу своему освобожденному рабу, а не сыну, оказавшемуся неспособным к занятиям трапезита.

По косвенным данным можно заключить, что Формион был боспорским гражданином. В речи говорится, что он взял деньги на Боспоре под земельные проценты; значит, он владел землей, а этим правом обладали только граждане.

Формион купил товары и нанял корабль Лампида, с которым сотрудничал и прежде. По-видимому, Формион вез на Боспор парфюмерию, так как в речи его товар называется «мелочью», а когда в Афинах потребовалось найти Формиона, то его разыскивали у парфюмерных лавок. Он не смог удачно продать свои товары из-за вспыхнувшей войны Боспора со скифами, о которой известно лишь по этому случайному упоминанию. С трудом расплатившись с теми кредиторами, которые сопровождали его на Боспор, Формион решил там остаться. Корабль Лампида отплыл в Афины, но так как владелец судна его сильно перегрузил, он затонул при выходе из гавани. Лампиду удалось спастись и возвратиться в Афины, но весь груз, корабль и 30 членов команды погибли.

Позже Формион также вернулся в Афины, но не собирался отдавать долг Хрисиппу, и тот обратился в суд. В свое оправдание Формион заявил, что для погашения долга Хрисиппу он передал с Лампидом 120 кизикских статеров, которые ходили там по 28 аттических драхм (рис. 53), но эти деньги погибли при кораблекрушении. Это сообщение оказалось очень важным для современных исследователей при выяснении стоимости монетных металлов на Боспоре IV в.

Обвиняя Формиона, а заодно и его пособника Лампида, истец привел любопытный факт злоупотребления правом беспошлинного вывоза хлеба с Боспора в Афины. Это право, которое давали цари Боспора, начиная с Сатира, как ясно из речи против Формиона, было подтверждено Перисадом в 20-е гг. IV в. Лампид, нагрузив беспошлинно большой корабль хлебом, продал его не в Афинах, а в Аканфе, получив таким образом незаконную прибыль. Надо полагать, что на такой обман шел не один Лампид, и боспорские власти принимали какие-то меры, чтобы пресечь подобные злоупотребления. Возможно, в каждом отдельном случае для беспошлинного вывоза хлеба с Боспора в Афины требовалось специальное письменное разрешение; и при этом афинские представители на Боспоре удостоверяли, что хлеб действительно закупается для Афин.

Речь «Против Формиона» — важнейший источник сведений об афинских торговых агентах на Боспоре. Кредитор Формиона Хрисипп упомянул о своей постоянной торговле с этим государством и о том, как он продал в Афинах боспорский хлеб по обычной цене в голодный год, когда цены резко подскочили. Для торговых операций Хрисипп круглый год, даже зимой, когда прекращалось судоходство, держал на Боспоре своего доверенного раба. Тот вел дела хозяина и, в частности, наблюдал за его должниками. Кроме этого раба, на Боспоре находился также компаньон Хрисиппа. К этим двум лицам Хрисипп адресовал письма, врученные Формиону, и просил их следить за продажей товаров, под которые он выдал заем.

Речь «Против Формиона» свидетельствует также о вывозе с Боспора и других товаров, кроме хлеба. Здесь рассказывается, как Лампид сверх прочих товаров, погрузил на свой корабль еще 1000 кож, и судно погибло от перегрузки. Этот эпизод характеризует еще одну черту нравов купечества того времени: стремление к наживе даже с риском потерять имущество.

В речи «Против Формиона», как и в упомянутой выше речи Эсхина «Против Ктесифонта», попутно затронута политическая история Боспора — война Перисада со скифами. К сожалению, подобно сообщению об измене Гилона, других свидетельств об этом не сохранилось, и по этому случайному упоминанию можно узнать лишь то, что такая война была в 20-х гг. IV в.

Масса аттической керамики, обнаруженной при раскопках, свидетельствует о торговле Афин не только с Боспором, но и с другими городами Северного Причерноморья. Об этом, к сожалению, ораторы ничего не говорят, кроме нескольких слов о возможности везти вино из Менды в Ольвию. Вероятно, это объясняется тем, что сохранились сочинения наиболее знаменитых ораторов, которым за составление речей немало платили. Ольвиополиты же и жители других северопричерноморских колоний, безусловно, уступая боспорянам в богатстве и авторитете среди афинян, обращались, по всей вероятности, в спорных делах к более скромным логографам, чьи речи впоследствии не публиковались.

Если о политической и экономической истории Боспора есть свидетельства также в других письменных, эпиграфических и археологических источниках, то картина нравов эпохи, механизм заключения торговых сделок и сопровождающие их злоупотребления освещены лишь у афинских ораторов. Их речи показывают также, что греки представляли Северное Причерноморье не только областью, населенной экзотическими племенами (например, «справедливейшими скифами», о которых писал ученик Исократа Эфор), не только ареной действия известных мифов (родиной амазонок или местом служения Ифигении Артемиде), но и достаточно хорошо известным побережьем с цепью греческих колоний, снабжавших Элладу хлебом и различным сырьем.