VIII
— Липст, ты не забудь, о чем мы с тобой договаривались!
— Не забуду.
— Ну-ка, повтори, что ты должен сделать?
— Я должен прийти к тебе в общежитие.
— Во сколько будешь?
— Трудно сказать. Сегодня вечером вряд ли удастся… Я зайду завтра. Завтра наверняка. Во сколько ты хочешь?
Угис бросил взгляд через плечо.
— Ах, так, — сказал он, — понимаю. Нет, нет. Тогда сегодня не надо. Давай завтра. Мне очень важно выслушать твое мнение, и я покажу тебе эскизы чертежей.
— Договорились, Уги. Приду обязательно.
Липст отработал шесть часов и стал собираться домой. У конвейера его место занял Саша Фрейборн, неприметного вида тихий человек, который первую половину дня занимался всякими вспомогательными работами: подметал помещения, навинчивал ниппели на спицы, подвозил детали на сборку. Шумным Саша Фрейнборн становился только в дни получки. Позднее он обо всем очень сожалел, вид у него бывал помятый, и обед ему заменял хлеб всухомятку.
Выйдя из ворот завода, Липст прежде всего направился к ближайшему телефону-автомату. Он находился неподалеку, в парадном большого дома. Номер Липст знал на память, три пятиалтынных были положены в карман еще с вечера.
С бьющимся от волнения сердцем он опустил в аппарат монету и снял трубку. Сигнала не было. Липст немного подождал и повесил трубку. Монета не выпала. Липст попробовал еще. Номер он набрал старательно и не торопясь. Результат тот же. Было слышно, как монета падает в копилку. Липст разозлился и задубасил кулаком по аппарату. Никакого толку! Автоматический воришка равнодушно поблескивал никелированными пластинками. Совесть ему на заводе не вставили.
За квартал отсюда была еще одна телефонная будка. Там пришлось долго ждать. Бойкая рыжеволосая девица, удобно прислонившись к стеклянной стенке, долго и подробно рассказывала кому-то о своих похождениях в сочинском доме отдыха. Потом она попросила к телефону тетю Соню и завела бесконечную одиссею с самого начала.
Перед Липстом в очереди стоял нервозный человечек в широких брюках и с пуговкой на кепке.
— Кончайте же! Сколько вы еще намерены разговаривать? — время от времени взывал он к совести рыжей девицы.
Поскольку рыжая никак на его замечания не реагировала, он решил поделиться своими соображениями с Липстом.
— Безобразие, — сказал он, — мне надо звонить в больницу, а она тут болтает. Я бы поставил телефонные будки отдельно для мужчин и для женщин.
Липст улыбнулся.
— Что вы смеетесь? — обиделся человек. — Это не мой проект — американский. Янки — народ практичный. Почему мужчины должны страдать, когда бабам взбредет в голову потрепаться?
Наконец рыжая повесила трубку. Мужчина рванул дверь и ринулся в будку. Они фыркнули друг на друга, как две разъяренные кошки. Мужчина не соврал. Он позвонил в больницу. Заведующему складом. И болтал еще дольше, чем та женщина.
Третий пятиалтынный оказался счастливым. Раздалось два долгих гудка и после них отчетливо и совсем близко прозвучало «слушаю» Юдите.
— Да, да… Добрый вечер. Это я, — громко и торопливо сыпал словами Липст.
Голос у него вибрировал, как у итальянского тенора, но Липст ничего не мог с этим поделать.
— Не слышу. Ни одного слова!
Липст закричал еще громче, но вспомнил, что не нажал на кнопку.
— Юдите, теперь слышишь меня?
— Теперь да.
— Я тебя слышу очень хорошо.
— У тебя опять шея голая? Голос какой-то. простуженный.
— Нет. Я дрожу от злости. Передо мной тут один тип целых полчаса болтал.
— И ты ждал… Бедный мальчик…
Юдите еще никогда не разговаривала с Липстом таким тоном — голос звучал нежно и заботливо.
— Повтори, пожалуйста. Я что-то не разобрал… Жуткий треск в трубке.
— Я сказала: противный мальчишка!
Тон Юдите придал Липсту храбрости.
— Я хотел бы встретиться с тобой! — крикнул он.
— Трещит и трещит. Что за телефон!
— Я хочу встретиться с тобой!
— Повтори еще раз.
— С удовольствием. Хоть десять раз: хочу с тобой встое-тить-ся! Встре-тить-ся!
— Сегодня?
Она обещала прийти «туда, где всегда». Через три часа. В семь.
Липст повесил трубку и лихим прыжком выскочил из будки. Снаружи никого не было. Сколько же времени он говорил?
Он решил разбивать в себе выдержку и с этой целью прийти на троллейбусную остановку точно в назначенное время. Ровно в семь. Ни секундой раньше!
В известной степени это ему удалось. Если не считать пятнадцати минут, которые он потратил на тщательное и всестороннее изучение витрины посудохозяйственного магазина.
На этот раз Липст заметил Юдите издалека. Она шла по противоположной стороне улицы. Юдите тоже увидала Липста. Между ними непрерывным потоком катились грузовые и легковые машины. Липст и Юдите стояли друг против друга будто на берегах реки. Потом оба, почти одновременно, пошли через улицу и встретились посередине.
— Здравствуй, — сказал Липст. — Сегодня вечер теплее, чем в прошлый раз, правда? И с неба ничего не падает.
Юдите выглядела немного утомленной.
— Погода препротивная, — сказала она, берясь руками за локоть Липста. — Я, наверное, опоздала?
Автомашины проносятся совсем рядом и обдают их едкими выхлопами бензина.
— Здесь не очень удобно стоять, — Юдите прижалась к Липсту. — Отойдем к тротуару.
Липст взял Юдите за руку и потащил за собой. У толстой афишной тумбы они остановились
— Сегодня мы могли бы куда-нибудь пойти.
Липст, не отрывая взгляда, смотрел на Юдите.
Она была, как всегда, красива. Только необычно задумчива. На какой-то миг тень сомнения легла на ее лицо. Лишь на миг, но Липст успел ее заметить.
— Я говорю, — повторил он, — мы могли бы пойти куда-нибудь.
Юдите смотрела на белую полосу посреди улицы, где они встретились, и небрежно играла перчатками.
— Да, хорошо бы, — отозвалась она. — Только я не могу. Сегодня у меня вечер занят. Скоро я должна буду уйти. Когда ты звонил, я еще не знала.
Липста охватило дурное предчувствие.
— Погода такая противная. Думала, ты ведь будешь ждать. Я пришла, чтобы предупредить тебя…
Сказано ясно. Даже очень ясно.
— Ты будешь занята весь вечер? — спокойно спросил Липст и удивился странному звучанию своего голоса.
— Да. Весь вечер, — из перчатки Юдите торчала нитка, и она безжалостно тянула ее, распуская шов. — Это связано с работой… Я должна обязательно пойти…
У Липста перед глазами, словно из синего тумана, вынырнула красная физиономия «Сыра голландского». Липст снова отчетливо увидел картину, которая уже забывалась: вот он хочет подбежать к Юдите, идущей по другой стороне улицы, но появляется «Сыр голландский», берет девушку под руку и уводит…
«Связано с работой…» Самая обычная отговорка. Хоть из уважения к нему могла бы соврать поскладнее.
Липст убит. С какой трепетной надеждой и радостью он ожидал этой встречи! В кармане тридцать рублей, и он, дурень, надеялся, что на эти деньги распахнет перед Юдите весь мир. Но главная беда заключалась в том, что он не мог скрыть свою досаду, и это было невыносимо.
— Что ж, ничего не попишешь, — сказал он. — Иди…
Юдите, смотрела куда-то в сторону. Правую перчатку она наполовину уже распорола.
— Мне еще рано, — она вдруг резко повернулась. — Я не знаю… Я думаю, минут десять мы могли бы погулять.
— Как хочешь.
Они могли ходить десять минут и даже десять часов — радости от такой прогулки уже не было.
Юдите оперлась на руку Липста. Они пошли. Липст шагал молча и понуро — как за гробом.
Юдите тоже молчала. Время от времени она украдкой взглядывала на Липста. Тот ничего не замечал.
У сверкающего окна витрины толпилась гурьба ребятишек. Монументальный Дед Мороз держал перед собой большущий мешок с подарками.
— Уже елочные игрушки продают, — сказала Юдите. — Как быстро летит время! Скоро Новый год…
Липст промолчал.
— Ты чувствуешь это, Липст?
— Нет, — в голосе слышался вызов. — Мне это совершенно безразлично. Я давно вышел из того возраста, когда радуются блестящим шарикам.
Вопиющая ложь! Но иначе Липст не мог. Он чувствовал себя оскорбленным, хотелось наговорить Юдите резкостей.
Юдите невольно улыбнулась. В ее глазах мелькнул веселый огонек.
— Тебе надо идти, — напомнил Липст. — Почему же ты не уходишь? Я не хочу, чтобы ты опаздывала из-за меня.
— Может, мы могли бы встретиться завтра? — спросила Юдите.
Липст замялся.
— Завтра на заводе важное собрание. Буду занят.
— Ну, тогда, может, послезавтра или в субботу? С завтрашнего дня у меня все вечера свободны.
— У меня нет. Как раз наоборот — все вечера заняты. Десять собраний подряд, одно важнее другого…
Юдите посмотрела Липсту в глаза. Она смотрела долго и со странной улыбкой. Выражение ее лица почти не изменилось, только все оно как-то посветлело.
Она взяла руку Липста в свою. Липст стоял, нахмурив лоб, и кусал губы. Машинально он тянул руку все ближе и ближе к себе, но Юдите не выпускала его ладони. Он чувствовал, как ее волосы, раздуваемые ветром, касаются его лица, ощущал их нежную ласку и тепло руки Юдите, передававшееся через порванную перчатку.
— Почему ты не идешь? — спросил Липст теперь совсем тихо и без раздражения.
— Я никуда не пойду, — сказала она. — Я передумала.
Слова Юдите дошли до сознания не сразу. Липст почувствовал, как его вдруг обдало жаром.
— Ты останешься? — недоверчиво переспросил он. — Со мной?
— Да, Липст, — ответила она. — С тобой. Чему ты удивляешься?
— Как же это?
— Вот так… Я передумала. Это не очень важно.
— Ты прости меня, — Липст отпрянул от Юдите и подошел к зеркалу рядом с витриной. — Дай-ка самому на себя поглядеть. Такого дурака увидишь не часто…
Недавно открывшийся широкоэкранный кинотеатр «Палладиум» сверкал огнями, и люди, бежавшие от осенней темноты, вились вокруг, словно ночные бабочки у яркой лампы. Показывали французскую комедию с Дани Робэн и Жаном Марэ. Перед дверьми кишела толпа.
Юдите прилипла к яркой витрине.
— Жан Марэ и Дани Робэн! — воскликнула она. — Посмотри, Липст, какие чудесные снимки!
— Да, Юдите, я вижу.
— И через пятнадцать минут начинается сеанс!
Восторженный шепот звучит в ушах Липста приказом. Наконец-то ему выпало счастье исполнить желание Юдите, доставить ей удовольствие. О чем тут раздумывать — действовать, и немедленно!
— Надо достать билеты, — решительно сказал он. — Пойдем в кассу.
В толкучке Липст не успел даже отыскать конца очереди. Над окошком появился плакатик: «Все билеты проданы». В мгновение ока очередь рассыпалась, народ спешно покидал кассу, словно она была тонущим пароходом. Оставалась единственная надежда — попытаться купить билеты у входа.
Юдите вела себя героически.
— Ничего, — успокаивала она Липста. — Не всю неделю будет такая очередь, посмотрим в другой раз.
Липст даже не стал ее слушать. Он проталкивался через толпу, поближе к широким стеклянным дверям.
— Ну, ребята, у кого есть лишний билетик? Не стесняйся, вытаскивай!
— У меня, дяденька, есть, — сомнительного вида шпингалет потянул Липста за рукав.
— Сколько?
— Пятнадцать рублей.
— Я спрашиваю, сколько у тебя билетов?
— Один.
Мне надо два.
Вокруг мальчишки сразу началась свалка.
— Мне дай… Мне… Ах ты, спекулянт… Маленький, а уже такой испорченный.
Прокладывая дорогу к Юдите, Липст устремился вперед.
— У кого лишние билеты?
Вдруг Липст сделал пугливый рывок в сторону. Поздно. Перед ним, словно из-под земли, выросла сутулая фигура в черном плаще. Физиономия преждевременно состарившегося младенца ухмылялась. Опять этот злой гений Липста — Сприцис. И надо же, чтобы сейчас, когда здесь Юдите…
«Да будь ты скользкий, как банановая кожура, — подумал Липст, — но на этот раз на тебе не поскользнусь».
— У меня есть билеты, — Сприцис скромно потупил глаза. — Юная пара нуждается?
Липст в смущении посмотрел на Юдите. Что делать? Знакомить их? Может, поздороваться только самому?
— Ты что, продаешь? — спросил Липст довольно вызывающе. Он просто растерялся.
— Что вы сказали? — переспросил Сприцис с поклоном.
Он изысканно вежлив, ни дать ни взять учитель танцев. Ни единым жестом не выдал, что знаком с Липстом.
— Продаю ли я? Совершенно случайно и неожиданно. Хотел пойти с бабусей, но у нее вдруг оказались неотложные дела.
Липст не в состоянии вымолвить ни слова.
— Нам нужны два, — сказала Юдите.
— Извольте! Отдам вам свой билет. Без бабушки я никуда, ни ногой.
— Да что вы́ говорите! — Липст сделал особое ударение на «вы». — Сколько же вам заплатить?
— Разумеется, сколько на билете написано.
Липст еще раз окинул Сприциса недоверчивым взглядом, затем вручил деньги и забрал билеты.
— Благодарю, — сказал он, — вы очень любезны.
— Свойство характера, — поклонился Сприцис. — Тут уж ничего не попишешь. Всего наилучшего!
Юдите в радостном возбуждении смотрела на часы.
— Пойдем, Липст, — торопила она. — Сейчас начнется.
Липста торопить излишне. Сквозь пальто он чувствует ухмылку Сприциса. Она жжет ему спину.
После кино Липст провожал Юдите домой. Крупными белыми хлопьями падал снег. Липст и Юдите шли, не выискивая дороги покороче, тихими, уже уснувшими переулками, время от времени перебрасываясь ничего не значащими фразами. Разговор постепенно затухал — ни один из них не испытывал особой потребности в словах. Было и без них хорошо. Липст ни о чем не думал, отдавшись равномерному ритму ходьбы: он был счастлив. Белые хлопья тихо, казалось, затая от счастья дыхание, спускались с неба. Липст слушал, как в тишине тротуар монотонно отвечал на шаги: клик-клак, клик-клак. Стук шагов его и Юдите сливался в единый неделимый звук.
Потом они стояли у дома Юдите.
— Когда я тебя увижу? — спросил Липст.
— Позвони. Номер ты знаешь.
— Хорошо, я буду звонить.
На свою распоротую перчатку Юдите надела неуклюжую варежку Липста — Липст хотел на прощанье пожать руку Юдите, но она не снимала варежку. Там тоже отыскалась торчащая нитка.
— Когда ты позвонишь, Липст?
— Завтра.
— Во сколько?
— Как обычно.
— Хорошо. До свидания.
Липст взял руку Юдите. Большая варежка шлепнулась на землю. Липст смотрит мимо Юдите. Он не уходит. Он не может уйти.
— Ну, мне пора.
Юдите вздыхает. Она подымает упавшую варежку и подает Липсту. И снова Липст чувствует — глаза Юдите медленно приближаются к нему.
— Ты не сердишься на меня, Липст?
— Нет, Юдите. За что?
Он дрожит, как дерево под напором ветра. Необоримая сила толкает вперед, но он словно врос в землю. И тогда налетает последний порыв, и уже ничто не держит его. Коротким движением Липст обнимает Юдите. Его стиснутые губы неловко ищут губы Юдите. Его уже ничто не держит.
— Эй, Липст! Липст! Оглох, что ли?
Чей-то голос нетерпеливо зовет его. Липст не может прийти в себя. Взгляд все еще никак не оторвется от двери, за которой только что исчезла Юдите. Кто-то зовет его?
Липст обернулся. Сприцис!
— Гордый стал? Не хочешь узнавать старых друзей? Легче встретить президента Турции, чем тебя.
Липст, пробормотав что-то невнятное, подал Сприцису руку.
«Чудно, — подумалось ему. — Сприцис разговаривает со мной обычным тоном и смотрит вполне обычно. Неужели он ничего не видит? Если бы у меня был выпачкан в масле нос, он наверняка заметил бы. А сейчас я больше уже не я — неужели это не бросается в глаза?»
— Ну, как твои дела?.. Что поделываешь? С того последнего кутежа мы сто лет не видались. Бр-р-р! Холод собачий… — Сприцис выразительно фыркнул.
Липст рассмеялся. Это отнюдь не искусственный смех, хоть он вроде бы и неуместен. Ему просто охота смеяться, оттого что он счастлив. Трудно скрыть это. Сейчас Липст с удовольствием запел бы или вытворял другие глупости, бегал наперегонки с трамваем, например.
— Знаешь что, Сприцис? Ты порядочная сволочь, и тебя надо сунуть в мешок и лупить о стенку. Но сегодня с билетами на «Жюльетту» ты меня здорово выручил.
Теперь, кажется, самый момент Сприцису поинтересоваться Юдите, однако он не обратил ни малейшего внимания на слова Липста.
— Я сейчас пошел в гору, — у Сприциса всегда свое на уме. — Бизнес налажен по всем линиям.
— Твоя игра в рублишки получила такой успех?
— Какие там, малыш, рублишки! Про игру я давно забыл. Я теперь орудую на ипподроме. Через месяц открытый счет в банке, и я, как Рокфеллер, буду расплачиваться только чеками.
Липста разбирает смех. Не будь он в таком настроении, он сказал бы сейчас Сприцису пару теплых слов.
— А ты все еще на заводе?
— Все там же.
— Ну-ка, выйди на свет, хочу рассмотреть тебя получше, — Сприцис взял Липста за локоть и принялся разглядывать со всех сторон. — Ну как, идет впрок трудовой энтузиазм? Толще ты вроде бы не стал. Что за книжка у тебя в кармане? Не Ремарк ли?
Липст присвистнул. Про книгу он совсем забыл. Он собирался еще утром отдать ее Угису.
— «Письма французских коммунистов, приговоренных к смерти».
— Ога!
— Да, — сказал Липст. — Всамделишные письма, написанные людьми в ожидании казни.
Сприцис поморщился.
— Чепуха все это, салатик. Не принимай близко к сердцу. Покажи мне хоть одного человека, который не был бы приговорен к смерти? Мы тут мыкаемся почем зря, но все это убиение скуки в ожидании свершения приговора.
— Высший класс философии похмелья!
— Конечно, в детских садах учат иному.
— По-твоему, мы все — это ничто?
— Нет, мы картошка. А у картошки, дорогой мой, не спрашивают, желает она вариться или не желает. И как вариться, с солью или без соли.
— Знаешь что, Сприцис? А ведь и правда у тебя в башке вареная картошка. Или, в лучшем случае, крахмал…
Сприцис прищурил один глаз.
— Тогда, может, поговорим о той даме…
Наконец! Щеки Липста обдало жаром, однако он прикинулся, будто не понимает, о ком речь.
— О какой даме?
— Да о той, с волосами коньячного цвета.
— Ах, вот оно что! А о чем тут, собственно, разговаривать?
Сприцис втянул щеки и причмокнул так, будто хотел высосать из десен редкие зубы.
— Ты, салатик, слушай меня, я старый спец по женской части. Берегись этих… жриц нейлона. Беги от них без оглядки!
— Почему?
— Не по твоему карману. И я ее немножко знаю.
Дальше Липст слушать не стал.
— Спасибо за совет. Ты можешь быть грубияном, но не хамом!
— Я облегчил душу и исполнил долг христианина. Дальше действуй по своему усмотрению. Сыворотка против любовного бешенства еще не придумана.
— Из тебя сегодня можно уксус выжимать.
— Ладно, не будем спорить. Замерз я, как черт. Пойдем-ка, отогреем чем-нибудь душу.
— Нет, Сприцис. Сегодня не пойдем.
— Ну, пошли, пошли!
— Нет, не пойдем.
— Один молочный коктейль в «Луне». Прошу! Один только…
Липст посмотрел на Сприциса — красноречивее любых просьб был его вид. Сприцис посинел, как тетрадная обложка.
— Ну, ладно уж. Один молочный коктейль. И больше ни капли!
Сприцис сплюнул.
— Подонок! — проговорил он. — Молокосос принципиальный!
На следующий вечер, как и было условлено, Липст пошел в общежитие к Угису.
В комнате друга, оказалось, произошли большие перемены. С помощью еще одного шкафа «половину» Робиса наглухо отгородили от «половины» Угиса. Для прохода оставили только узкую щель у стены, но и ту занавесили.
— Это еще что? Состояние войны? Разрыв дипломатических отношений? — удивился Липст.
Все это выглядело подозрительно. Тем более что Угис ни о чем не рассказывал.
— Все в порядке, — уклончиво пробормотал Угис из-под кровати, куда он залез в поисках упавшей книги. Наружу высовывались только ботинки.
— Брось заливать! — не отступался Липст. — Ты ведь не умеешь врать. Поссорились?
— Нет.
— Ну, не хочешь — не говори.
Книга найдена. Взлохмаченный Угис вылез из-под кровати и положил томик на стол.
— Правда, все в порядке. Теперь там живут Робис с Ией.
— Да ну? Ия здесь? — громко переспросил Липст, но спохватился и многозначительно посмотрел на занавеску.
— Можешь говорить спокойно. Все трое ушли в кино.
— Все трое? И Вия тоже здесь?
— Нет. Вия тут только по вечерам.
— Хм, — протянул Липст и почесал затылок. — Довольно сложная ситуация.
— Ничего сложного я не нахожу. Ия и Робис — семейные люди, они должны жить вместе. А как же иначе? У Ии нельзя, а здесь места достаточно.
— А комендант общежития в курсе дела?
— Нет, только Алма.
— И милиция прописала Ию?
— Смешной вопрос! Это ведь мужское общежитие.
— Да, верно.
— Пока что все тихо и спокойно.
— Когда появятся дети, тихо не будет. Ты, наверное, не слыхал, как орут дети? Жуть! И пеленки… Где в мужском общежитии сушить пеленки?
Угис не отвечал. Возможно, именно последние слова Липста заставили его призадуматься.
— Ну, хорошо, — сказал Липст. — Бог с ними, с детьми. Лучше давай выкладывай свою идею. Только не рассуждай, я ненадолго.
— Может, сегодня тебе неудобно?
— Давай говори. Полчаса у меня есть.
Угис разложил перед Липстом книги, из которых белыми дразнящими языками разной длины торчали закладки. Затем открыл шкаф и к вороху книг прибавил еще охапку чертежей, эскизов и фотографий.
— С Казисом я на этот раз советоваться не могу, — сказал Угис. — Секретарь комитета — в жюри конкурса.
— Ну, показывай, — Липст наугад выдернул из кучи какой-то рулон и раскатал его.
— У меня четырнадцать вариантов. И вот не знаю, на чем остановиться, — пояснял Угис и при этом смотрел на товарища таким жалобным взглядом, будто только от него зависела судьба всех этих чертежей.
Проект Угиса по сути дела был весьма прост и в общих чертах сводился вот к чему: сборочный от склада отделяли три этажа, подсобные рабочие таскали мешки с деталями на плечах, спины людей и мешки Угис хотел заменить лифтом.
Не это поражало Липста. Наибольшее впечатление на него производило всесилие Угиса, с которым тот в своем воображении переиначивал и перестраивал завод. В его рассказе все чаще слышались такие фразы:
«Через три этажа пробить шахту… В перекрытиях пробить отверстия… Машину перенести в другой конец цеха. Разобрать стену».
Казалось, там орудовал не Угис, а по меньшей мере Лачплесис. Все старое он безжалостно разрушал, разбирал, ломал. Вокруг него рушились стены и стояли клубы пыли. А когда Угис — пусть пока только на бумаге — завершил эти чудесные преобразования, завод стал неузнаваемым. Он превратился в мечту, в сказку.
— Ну, как? — спросил в заключение Угис. — Стоит произвести такую реконструкцию?
Липст попытался себе представить, как выглядел бы сборочный, если бы детали подавались на конвейер автоматически, но фантазии у него не хватило.
— Не плохо было бы.
— Где, по-твоему, должен разместиться лифт?
Липст пожал плечами.
— Слушай, Угис, а не слишком ли ты размахнулся? Эти вещи решают, по-моему, в другом месте — в совнархозе, а то и в Совете Министров.
— Решают, если поступает предложение. Каждый из нас, скажем, министр собственных зубов. А когда мы обычно идем к врачу? Когда зуб подает предложение: начинает ныть и болеть.
— Есть люди и поумнее нас с тобой.
— Безусловно! Только им не давят на плечи мешки с деталями. Они планируют новые цехи, новые корпуса. По сравнению с этим такой лифт — сущий пустяк. О больших делах забывают редко. А о мелочах — сколько угодно.
Согнувшись над столом и подперев подбородок руками, Угис смотрел прищуренными глазами словно сквозь Липста, вглядываясь в какую-то бескрайную даль.
— Я вижу, ты совсем не в восторге, — проговорил он задумчиво. — Лифт — это всего-навсего лифт. Душу на нем не поднимешь. Я тоже не в восторге. Хотелось открыть что-то такое… Понимаешь, совсем новое, что потребовало бы очень больших усилий. Легкой победе цена не велика. Легко поднять с земли блестящую копейку. Но ведь она только копейка. Ты знаешь, как открыли радий? Пять долгих лет Пьер и Мария Кюри работали в заброшенном, холодном бараке, пока получили из восьми тонн руды несколько граммов чистого радия. Но зато был добыт радий! Человеческий ум проник в микрокосмос, наступила новая эпоха в науке.
Угис произнес все это в своем обычном стиле — громко и нараспев, энергично потрясая маленьким костлявым кулачком.
Липсту вспомнился вчерашний разговор со Сприцисом. Что же подразумевается под понятием «человек», если это слово обозначает два столь различных существа, как Угис и Сприцис? Угиса, который хотел всего, неизменно горел надеждой, был готов взвалить на плечи тяжесть любого нерешенного вопроса. Или Сприциса, который, исключая деньги, не хотел ничего, Сприциса, для которого окружающий мир — лишь повод позубоскалить, поглумиться, убивая скуку. Трудно преодолеть пространство, разделявшее этих двух людей, оно обширней Сахары! И на одном краю стоял Угис, на другом — Сприцис.
«А кто же такой я? — неожиданно возник у Липста вопрос. — И где стою я сам?»
Он было попытался найти ответ, но оказалось, что это далеко не так просто. Выходило, что своего, определенного места у него еще вообще не было.
«Я и не Сприцис и не Угис. Я, наверно, что-то среднее между ними».
— А ты не собираешься участвовать в конкурсе? — спросил Угис.
— Что ты сказал? В конкурсе? Я? — встрепенувшись, переспросил Липст.
Откровенное «нет» уже готово было сорваться с языка Липста. С тем же успехом его могли спросить, не собирается ли он участвовать в автомобильных гонках в Монте-Карло. И все же в последний момент Липст удержался.
— Не знаю, — сказал он. — Время еще есть. Подумать надо.
— У тебя глаз свежий. Это большое преимущество. С недостатками свыкаешься и тогда не замечаешь их.
Стук в дверь прервал разговор.
— Войдите, — отозвался Угис.
Но никто не вошел. Угис распахнул дверь — коридор был пуст. Он поглядел по сторонам, повернулся и уже хотел закрыть дверь. Но в этот момент чьи-то ладони сзади предательски закрыли ему лицо.
Угис попытался вырваться.
— Вия… Пусти… Пусти же! Слышишь?..
Шутка удалась. Из-за двери выскочили Робис с Ией. Вия рассмеялась и провела рукой по всклокоченным волосам Угиса.
— Ну, что ты, Уги, так перепугался, — проговорила она сюсюкающим голосом, будто обращалась к малышу. — Я же не съем тебя. Не бойся.
Одним прыжком Угис вернулся к столу. На Вию он даже не взглянул.
Робис стряхивал с воротника Ии снег. Они стояли, держась за руки, и не сводили друг с друга влюбленных глаз. Липст уже засомневался, прилично ли смотреть на такое.
Надежда на продолжение разговора с Угисом была невелика.
— Ладно, — поднялся Липст. — Мне надо идти.
— Постой, постой, — засуетился Угис. — Пошли вместе.
— Ты уже в школу? У тебя еще много времени.
Угис посмотрел на часы.
— Сегодня мне надо быть пораньше.
Угис лгал, это было ясно, как день. Он просто хотел уйти из дому.
По пути им оказалось только до ворот общежития. Тут они распрощались. Угис медленным шагом двинулся по направлению к центру. А Липст помчался к ближайшему автомату.
В субботу в заводском клубе новогодний карнавал. В сборочном все разговоры вертелись вокруг масок и плащей, накладных бород и пластилиновых носов. Так продолжалось до тех пор, пока Угис не огласил решения комсомольского комитета, которое отвлекло от легкомысленных разговоров на карнавальные темы хотя бы мужскую часть молодежи.
Дело было серьезное. Потирая ладони, Угис сообщил о нем так:
— Попахивает риском. Могу поспорить, что стычки не миновать. Короче говоря, комсомольцы организуют поход: «Война хулиганам». От цеха выделяются три патруля. От всего завода — пятнадцать. Действовать будем в контакте с милицией.
— Когда будет эта акция? — спросил Липст.
Восторг, с которым Угис напружинивал мускулы и смаковал предполагаемую «стычку», был заразителен.
— В среду. Райком поначалу предложил было субботу, но Казис не согласился, — Угис лукаво ухмыльнулся. — Карнавал тоже общественное дело, не отрываться же от него комсомольцам? Да, Липст, теперь решено окончательно — костюм марсианина я не надену. Вия говорит, у меня в нем сюрреалистический вид. Лучше наряжусь луком: большая желтая луковица с зелеными перьями. Не плохо, а? Как-никак сельское хозяйство сейчас в центре внимания.
— Ты говоришь, три патруля от нашего цеха? А кто пойдет?
Угис близоруко сощурил глаза.
— Кто пойдет? Все! Нам надо бы пристроиться в патруль, которым будет командовать Робис.
— Нам? — переспросил Липст. — Я что, тоже смогу пойти?
— А почему бы нет? Разве что только побоишься, — подзадоривал Угис.
— Угис! Смотри, у меня живо заработаешь!..
— Ну, ладно, ладно. Пойдем вместе. И только к Робису. Договорились? Да, я тебе, кажется, не сказал: Ия с Вией тоже пойдут с нами.
— Брось!
— Конечно! Ты еще не знаешь, какая хватка у этих девчонок! Так ты придешь, да? Я поговорю насчет тебя с Робисом, — пообещал Угис и побежал агитировать других.
Он уже был в экстазе. Его глаза сияли от восторга. Да что глаза! Казалось, всего Угиса смазали восторгом. Впрочем, это неверно. Смазать можно только снаружи. У Сперлиня восторг струился в жилах, он подпирал его вместо костей.
Поначалу все шло гладко. На заводском дворе состоялся короткий инструктаж, представитель милиции еще раз пояснил обязанности патрульных, затем Казис роздал старшим групп свистки, и патрули двинулись в обход.
На улице пахло только что выпавшим свежим снегом. Становилось холоднее. На закате дотлевало огнистое зарево, жадно заглатываемое наползавшей чернотой ночи.
Робис, Липст и Угис шагали впереди. На небольшом расстоянии позади, как бы прогуливаясь, шли под руку Ия и Вия. Они весело щебетали и громко смеялись, будто и не подозревали, что патрулю достался один из наиболее трудных районов, ограниченный с одного конца парком, а с другого — рестораном. В придачу тут был клуб, прозванный «Банькой», где по средам устраивали танцы.
Пока что повсюду царил идеальный порядок, если не считать мелких нарушений правил уличного движения, которых Липст раньше даже не замечал, зато сегодня, к великому удивлению, видел очень ясно.
Улицы были полны спешащими людьми. Народ возвращался домой с заводов, мастерских и учреждений. Люди шли торопливо, не оглядываясь по сторонам. Это было время большого прилива, затопившего и тротуары, и трамваи, и троллейбусы. Быстро схлынув, он оставил после себя женщин с хозяйственными сумками и матерей, забегавших в детские сады за ребятишками. Наступило недолгое затишье, а затем движение снова оживилось. Принарядившиеся мужчины и женщины направлялись в театры и концертные залы. Появились мечтательные парочки. Вышли «подышать свежим воздухом» крикливо одетые юнцы.
Темнота сгущалась. Один за другим вспыхивали огни. Лампы фонарей напоминали Липсту стеклянные поплавки, к которым рыбаки подвязывают сети. Все, что не вылавливалось из ночной тьмы, тонуло и пропадало, как в пучине моря.
— Ни черта нет, — Угис с кислой миной подвел итог первому часу обхода. — Хоть бы какой захудалый пьяница подвернулся, а уж о порядочном хулигане и мечтать не приходится.
— Дело обычное, — ухмыльнувшись, согласился Робис, — того, что надо, никогда нет.
Здоровенный усач в кожаной тужурке и высоких с отворотами рыбацких сапогах пытался зигзагами переправиться через улицу. Такси, ехавшее навстречу, затормозило в последний момент. Усач прыгнул на тротуар, плюнул с досады и сызнова отправился в путь на другую сторону улицы, напоминая собой лавирующий парусник.
Робис свистнул.
— Гражданин, вы нарушаете правила уличного движения!
Усач нехотя оглянулся.
— Чего? Чего?
— Вы нарушаете правила уличного движения, — повторил Робис.
— А вам какое дело? Вы кто такие?
— Комсомольский патруль.
Липст отвел взгляд в сторону. Ему было немного неловко. Робис сказал: «Комсомольский патруль». Получилось, что вроде и Липст комсомолец. И вообще имел ли он право делать замечания другим? Не было ли простой случайностью, что Липст стоял сейчас вместе с патрулем? Вчера, например, вместо вон той парочки неправильно переходили улицу они с Юдите…
Усатый угрюмо поворчал, но все же вернулся на тротуар.
Обход продолжался. В каком-то парадном Ия услышала подозрительную возню.
— Вперед! — Угис, не теряя времени, распахнул дверь.
Крепкий паренек лет десяти молотил кулаками мальчугана поменьше. Малыш защищался вяло, но орал здорово.
— Ага! — Вия схватила агрессора за руку. — Ты почему бьешь мальчика? Разве тебя в школе учат драться?
Старший не выказывал никаких признаков раскаяния. Скорее он был удивлен.
— Так это же мой брат, — сказал он.
— А за что ты его лупишь?
— За то, что он ябеда!
Малыш, всхлипывая и сморкаясь, боязливо пятился к двери. Старший подобрал с пола шапку, обтер ее рукавом и нахлобучил брату на голову. Они убежали вдвоем.
— Ты слышал, что он сказал? — немного погодя заговорила Вия.
— Да, — заметил резонерским тоном Угис. — Я считаю, что в данном случае мы соприкоснулись не с хулиганством, а с одной из нерешенных проблем педагогики…
После одиннадцати стало беспокойнее. Подвыпивший мясник нарушил ночную тишь, выводя истошным голосом арию Каварадосси:
И вот я умираю,
хоть никогда я так не жаждал жизни,
не жаждал жизни…
Он умолк после первого замечания, долго извинялся и потом засеменил мелкими шажками прочь. Под мышкой освистанный «Карузо» держал разлезшийся сверток со свиными ножками.
Возле двери «Баньки» буйствовал выброшенный из танцзала нарушитель порядка. Не в меру ретивый танцор хотел вернуться в зал через окно второго этажа и довольно ловко карабкался по водосточной трубе.
— Слезай! — крикнул Робис.
Вместо ответа парень швырнул ему в лицо липкий комок обмусоленной жевательной резинки. Это уже явно выходило за пределы вежливости.
— Обезьяний вид еще не дает права вести себя, как обезьяна, — разозлившийся Робис схватил юного хама за штанину.
— Не так фамильярно! — тихонько шепнул Угис на ухо Робису. — Говори с ним поофициальнее. Мы же представители власти.
Этого парня они не отпустили с повинной, а доставили в штаб.
Около полуночи из ресторана вывалилась шумная компания. Распалившиеся драчуны вошли в азарт и подняли на тихой улице невообразимый переполох.
— Патруль, вперед! — крикнул Угис.
Тут предстояло дело серьезное — это было видно с первого взгляда. Робис нахмурился. Тех четверо, и, судя по виду, они готовы на все.
— Девочки, отойдите-ка пока в сторонку, — посоветовал Робис.
Ия только и ждала этого. Она переглянулась с Вией и тут же высказалась с типичной позиции жены:
— Пожалуйста, не командуй, муженек. Мы тоже считаемся патрулем.
«Правильно, — подумал Липст. — Только считаетесь. Здесь-то и зарыта собака».
Он зол и на Ию и на Вию. Больше всего на Ию. Нашли когда устраивать семейную сцену. «Они тоже патруль». И для чего ей надо лезть вперед?
Скандалисты уже не дрались. У одного оторван воротник пальто, у другого — разбита губа. Вроде бы достаточно. Теперь они смеются, целуются, удовлетворенно рычат и хлопают друг друга по плечам. Весьма противного вида тяжеловес в ватнике пинает ногой железную урну.
— Граждане, потише бы, — решила утихомирить их Ия. — Люди уже спят.
Тяжеловес на секунду повернулся к ней и продолжал забавляться.
— Ну и что, куколка? Иди и ты тоже бай-бай. Разве я держу тебя?
Робис встал между Ией и Вией. Липст занял позицию сбоку от Ии. Угис вытянул насколько мог шею и сделал несколько шагов вперед.
— Мы вам серьезно говорим, — отрубил Робис, как топором, и в его голосе послышалось странное напряжение. — Прекратите! Вы не в лесу!
«Их четверо, — подумал Липст. — Они могут нас стереть в порошок».
Толстая рожа тяжеловеса маячила перед самыми глазами Липста: наискось через щеку большой красный шрам от ножа или бритвы. Короткие, еще не отросшие волосы. Наверное, рецидивист. Такому убить человека все равно, что придушить цыпленка. Их четверо. В иных обстоятельствах Липст, не раздумывая, смазал бы пятки. Но сегодня дело другое. Он в патруле. На Липста смотрят Ия и Вия. И здесь Робис с Угисом.
«Стой! Стой! Стой!» — тихо твердит Липсту внутренний голос. Но это требование совершенно излишне, потому что Липст знает: пока тут стоят Робис и Угис, будет стоять и он.
— Ступайте по домам, уважаемые граждане, — с упрямой решимостью предложил Угис.
— И притом тихонько, на цыпочках, — добавила Вия. — Уже ночь.
Тяжеловес оскалил в ухмылке крупные, неровные зубы.
— Эй, ребята, слышите? Соловьем поет, а?
— Не говори! — заржал тип с оторванным воротником и провез лапой Вии по лицу.
В тот же миг тяжеловес размахнулся ногой, чтобы пнуть Робиса. Однако Робиса врасплох не застать. Он отпрыгнул в сторону, поймал ногу и рванул вверх. Тяжеловес хлопнулся на тротуар, точно мешок с арбузами. В это время парень с рассеченной губой напал на Липста. Тупой и тяжелый удар в лицо. Но и нападавший тут же получил ответную зуботычину. Только не от Липста — от Робиса.
— Ах, так! — крикнул Робис. — Теперь уже нельзя отпустить вас по домам. Теперь отведем вас куда следует. В штаб!
Он вынул свисток, и над улицей понеслась тревожная трель.
Ни одного милиционера поблизости не видно. Что такое свисток — пластмассовая ерундовина с горошинкой внутри! И все же знакомый заливистый свист на этот раз решает все. Нервы хулиганов не выдерживают. Четверка срывается и бежит прочь.
— Стой! — крикнул Робис.
— Патруль, вперед! — скомандовал Угис. — Мы должны взять их!
Тут же, за рестораном, старые, еще с царских времен, казармы — три больших здания с бесконечными галереями коридоров, тесными лестницами и темными подвалами. Все три двора проходные. Узкими, как щели, проходами они соединяются с улицами. Беглецы забежали в первый двор и скрылись в темноте.
— Не дадим удрать! — услышал Липст впереди голос Угиса.
Робис бежал, не переставая свистеть. Топот шагов среди каменных стен вдвое громче. Маленькая, тусклая лампочка, небольшой освещенный круг, и снова темнота. Густая, непроглядная темень и смутно белеющий снег. Липст вытянул руки и ощупью пробирался дальше. Поленница. Занесенная снегом извозчичья пролетка. Какие-то ящики. Снова желтоватый проблеск лампочки. Посреди кромешной тьмы плывет маленький островок света. Липст обежал вокруг дровяных сарайчиков. Ага, вон один стоит! Но это Робис. Он вытирает лоб и тяжело дышит. С противоположной стороны подходят Ия и Вия.
— Удрали, — буркнул Робис.
Липст пощупал бровь. Она стала толстой и неподвижной. Теперь это не бровь — бугор. И горит огнем.
— Ребята, а где же Угис? — вдруг спохватилась Вия.
Угиса и впрямь нигде не видать. Куда он запропастился?
На крыше младенческим голосом орет кот. Ветер погромыхивает оторванным листом кровли. И больше никаких звуков. Внезапно Робис схватил Липста за руку:
— Слышишь?
— Что?
— Ну, прислушайся!
Да, теперь Липст слышит. Теперь это слышат все:
— Патруль, сюда-а!
Впечатление такое, будто кричат, не разжимая зубов. Голос доносится с третьего двора.
Первым бросился вперед Робис. Подгоняемые тревожным предчувствием, они бегут во весь опор.
— Угис, где ты?!
— Патруль, сюда-а-а!
Теперь Угис должен быть где-то близко. Вия на бегу подхватила увесистое полено.
— Угис, мы здесь! Держись!
У ворот, прямо под фонарем, Угис борется с толстомордым рецидивистом. Борьба неравная. Маленький Угис не бьет в ответ. Он повержен на колени. Он терпеливо сносит удары и пинки ногами. Но разъяренный тяжеловес брыкается напрасно — Угис его не выпускает.
— Сволочь! — прошипел Робис. — А ну-ка «прямой правой»!
Тяжеловес зашатался и начал кланяться. Робис еще раз занес руку. Ему помешала Ия.
— Хватит, милый! — сказала она. — Уже в самый раз…
Угис медленно поднимается с четверенек. В тусклом свете его лицо выглядит черным.
— Липст, посмотри-ка, у меня зубы целы?
— Да, Угис. Целы и невредимы.
— Все-таки я его не выпустил…
— Ты герой, Уги! — Вия взяла Угиса за плечи. — Кровь! Это же кровь!
Угис попытался улыбнуться.
Липст тоже взял Угиса за плечи. И тотчас прижал его к себе, потому что почувствовал, как Угис снова валится на снег.
Штаб патрулей находился в отделении милиции. В том самом, что так знакомо Липсту. Вдоль стен деревянные скамьи. Отгороженный перегородкой из планок загончик. Ничего не изменилось. Точно в мемориальном музее все сохранено, как в ту кошмарную ночь десять лет назад. Нет, еще раньше. Сто лет назад… Вот только рядом с дежурным за столом сидят Казис и представитель райкома комсомола.
Просторное помещение дежурного заполнено самой разношерстной публикой. Патрульные в ожидании разбора дела ни на шаг не отходят от задержанных. Громкие разговоры. Шум. Виновные оправдываются, божатся, плачут, ругаются, обещают исправиться. Подвыпившая женщина хохочет и рвется в пляс.
Тяжеловес теперь совсем скис. Апатично вытянув ноги, он сидел на скамейке и пытался вернуть в нормальное состояние онемевшую челюсть. Липст не мог оторвать глаз от его ушей. Они раздвоены, как у рыси, покрыты шрамами и заросли густой черной шерстью.
«Вот сволочь! — честил про себя Липст тяжеловеса. — Выродок! Из-за тебя пришлось отвести Угиса в поликлинику. Ну, ничего! Отсидишь теперь две недели, как миленький!»
Из соседней комнаты в дежурную вошел лейтенант милиции. Липст вздрогнул и отвернулся. Лейтенант Шеридо! Хоть бы он не узнал! Хоть бы не вспомнил…
Лейтенант направился прямо к ним. Он заметил тяжеловеса. Еще бы, разве кто-нибудь сможет пройти мимо эдакой бандитской рожи?
— Эй, Курбук! — лейтенант остановился в одном шаге от Липста. — Тебя уже выпустили?
— Выпустили и уже впустили, — Курбук продолжал ощупывать массивную челюсть. — Как всегда. Дай закурить, Шеридо!
— Я больше не курю. Решил под старость бросить. Подумал, исправляться никогда не поздно.
— Я неисправимый.
— У тебя вроде зубы разболелись?
— Зубы… Посылают тут всяких с милицейскими полномочиями. Разве есть у них понятие, как надо обходиться с гражданами? Никакой гуманности!
Лейтенант увидел Липста.
— И ты тоже здесь! — скривил он губы. — Постой, как же тебя звать? Нет, нет, не говори! Сам вспомню. Доставь мне это удовольствие. Липст Тилцен! Правильно?
— Точно!
— Стало быть, не исправился. Опять нос расквасили?
— На этот раз бровь.
— Так ты хоть оботрись!
Липст прикоснулся пальцами к саднящей ранке. И правда, кровь! Наверно, кожа содрана.
— Значит, прошлый раз ты надул меня? — Лейтенант смотрел Липсту в глаза. — Хитер ты, парень… Нет, нет, оправдываться нечего! Я не обижаюсь. Откровенно говоря, ты еще тогда показался подозрительным. И все же я тебя всучил заводу…
— И спасибо, товарищ Шеридо…
— Мерпелис мне спасибо не скажет. Ошибся…
Лейтенант стоял напротив Липста, но смотрел куда-то вбок. Возможно, он над чем-то задумался.
За перегородкой поднялся Казис.
— Кто следующий?
Робис подтолкнул Липста в плечо.
— Пошли, Казис зовет.
Липст покраснел.
— Идем, — повторил Робис и дернул тяжеловеса за лацкан пальто. — Подымайся, ну! Подбери конечности и топай вперед. Насидишься еще!
Они провели тяжеловеса через толкучку. Лейтенант вытаращил глаза и провел рукой по коротко подстриженным волосам.
— Ну-ка, Тилцен, поди сюда…
Липст повернулся. Остановились и Робис с тяжеловесом.
— Так ты что, Тилцен? — спросил Шеридо. — В патруле, значит?
— Точно, товарищ лейтенант! В патруле. Извините, нам надо вести этого типа.
— Погоди-ка. Это ты привел Курбука?
— Наш патруль. Нас пятеро. Их было четверо. А у нас две девушки.
Лейтенант помрачнел.
— Действительно, ты надул меня, Липст. И в самом деле я ошибся. Что поделаешь! И милиция иногда ошибается. Прошу прощения…
Липст и Робис подтолкнули тяжеловеса к барьерчику.
— О чем вы говорили? — спросил Робис. — Я что-то ничего не понял.
Из милиции Липст с Робисом побежали в поликлинику. В приемной они застали Ию и Вию.
— С Угисом все еще возятся, — взволнованно сообщила Вия. — Ужасно долго. Наверно, бедняге натягивают новую кожу.
В противоположность шумной сутолоке отделения милиции погруженная в сон поликлиника казалась островком покоя и тишины. На стене мерно тикали часы. Сквозь матовые стекла из кабинета дежурного врача пробивался свет. Время от времени доносился старческий голос, иногда раздавалось чье-то юное сопрано. Звякали металлические инструменты.
В приемной царил приятный полумрак. Резко пахло какими-то лекарствами. Наконец белая застекленная дверь отворилась. Врач и сестра бережно вывели Угиса в коридор. Липст не ожидал ничего подобного. Угиса можно узнать только по пиджаку и большим ботинкам. Голова превратилась в круглый марлевый шар, из которого выглядывали наружу лишь глаза, курносый нос и рот. Обе руки тоже перевязаны.
— Вашему приятелю повезло, — сказал врач. — Двадцать семь ранений, но все легкие. Исключительный случай.
— Не забудьте завтра прийти на перевязку, — напомнила сестра.
— Уги, милый, тебе очень больно? — сочувственно спросила Вия. — Дай-ка помогу надеть пальто.
Угис энергично затряс марлевым шаром.
— Ерунда, — сказал он, — завтра выйду на работу.
— Не будем говорить об этом сегодня. — Робис счел за благо перевести разговор на другую тему.
Угис попробовал пошевелить забинтованными руками.
— Зеркальца ни у кого нет? — спросил он.
— Нету, — покачала головой Ия.
— У меня тоже нет, — у Вии всегда все как у Ии. — Осталось в сумочке. Ия сказала, в патруль сумку нельзя с собой брать. А ты выглядишь очень здорово!..
Зеркало оказалось в коридоре. Угис так близко наклонился к нему, что стекло запотело от дыхания. Он изучал свою внешность пристально и долго. В конце концов Угис испустил тихий вздох:
— Могло быть и хуже. Вот только ушей жаль — очки цеплять не за что.
И уже почти весело добавил:
— Зато не надо специально делать луковицу для карнавала. Присобачить только зеленые перья — и порядок. А может, лучше одеться под марсианина?
«Что ты скажешь! Он еще о карнавале толкует!» — восхищенно подумал Липст.
— Можно и под марсианина, — согласился Робис.
— До карнавала еще целых три дня, — добавил Липст.
Вия взяла было Угиса под руку, но тот вырвался.
— Пусти, Вия! Что ты делаешь! Я все же мужчина!
— Ты даже больше, чем мужчина, — сказала Вия, однако снова взяла Угиса под руку. — Ты — герой!
Липст вызвался проводить их до общежития.
— Не стоит. Мы поедем на такси, — сказал Робис. — «Победа» как раз возьмет четверых. Ну, пока.
Такси с зеленым глазком не заставило себя долго ждать. Липст помог усадить Угиса на заднее сиденье между Ией и Вией. Робис сел рядом с шофером, назвал адрес и захлопнул дверцу. «Победа» тут же на углу развернулась и умчалась. Липст еще успел заметить, как Угис и Вия помахали ему руками.
Липст постоял, пока машина не скрылась вдали, и посмотрел на часы. Половина второго! Идти на трамвайную остановку уже не имело смысла. Липст поднял воротник, сунул руки в карманы пальто и пошел домой.
Бровь болела, однако настроение Липста постепенно поднималось. «Ничего, выздоровеет Угис, — рассуждал он. — Главное — кости целы».
Перебирая в памяти события сегодняшнего вечера, Липст повеселел. Взять хотя бы встречу с лейтенантом. Чем плохой номер? Наивный старикан! Там, в милиции, Липста даже зло взяло на него, а теперь хотелось смеяться на всю улицу.
В случае с рецидивистами юмора было меньше, но и тут патрулю, надо сказать, повезло. Свистка испугались! Как там сказал Угис:
— Ступайте домой, уважаемые граждане.
И Вия, кажется, добавила:
— Тихонько, на цыпочках…
Липст представил, как четыре громилы пойдут домой на цыпочках, и окончательно развеселился. Потом пришла в голову вовсе нелепая мысль: а что, если бы с ними была еще и Юдите! А впрочем, почему бы и нет? Ведь пошли же Ия и Вия…
Эта идея оказалась счастливой находкой, и он тут же дал волю воображению: представил, как храбро бьется с хулиганами, чтобы защитить Юдите, слышал, как Юдите восхищается им, ощущал ее пальцы на расшибленном лбу.
Однако вскоре Липст одумался и стал себя ругать. Идея была идиотской до предела. Шутки шутками, дело-то все-таки опасное… Нельзя забывать про забинтованную голову Угиса. Как он посмел хотя бы в мыслях допустить, что Юдите могла подвергнуться опасности? И разве можно сравнивать Юдите с Ией и Вией, которые в замасленных комбинезонах вкалывали у конвейера наравне с мужчинами, а до этого работали на железной дороге — выгружали вагоны с песком и таскали рельсы… И вообще, кого можно было сравнить с ней?
Юдите… Юдите…
«Каким нищим я был еще вчера, — думал Липст, — и как богат сегодня!» Душу до краев переполняла нежность, и, кажется, даже дышать от нее стало трудно. Липст глубоко вздохнул. Он поглядел на небо. От этой красоты, от беспредельной радости захотелось кричать во все горло.
«Это тоже Юдите, — думал Липст. — Разве я когда-нибудь раньше смотрел на небо? Разве раньше я видел что-нибудь выше козырька кепки?»
Липст вслушался в ночную тишь. Она была холодной и прозрачной, ее можно было пить, как родниковую воду.
«Это Юдите, — думал Липст. — Разве когда-нибудь раньше я слышал тишину?»
Липст поглядел по сторонам. Куда его занесло? Ну и чудеса! Он шел вовсе не домой. Эта улица вела к дому Юдите. Бессознательно и незаметно он повернул и двинулся туда, куда его так неудержимо влекло.
Он в растерянности остановился. Надо было идти домой. Полседьмого он должен встать.
Липст стал смотреть в ночное небо. «Если упадет звезда, я сейчас же пойду домой», — решил он. Звезда упала, но Липст не двинулся с места.
До дома Юдите десять минут ходу. А если пойти? Только на одну минутку! Только взглянуть. Быть может, в окне Юдите горит свет. Возможно, она еще не спит, подойдет к окну и выглянет на улицу…
«Липст, ты совсем спятил! Ты же встретишься с ней в субботу».
«Но ведь только пойти и посмотреть, нет ли света в ее окне…»
«Липст, ты сумасшедший. Что это тебе даст?»
«Только на одну минутку…»
Идея эта захватила Липста с такой силой, что он больше не мог ей противиться. Она сверкнула молнией, что тушит своей яркостью все другие огни. Он больше не колебался. Больше не думал. Побежал.
Окно Юдите было темным. Лишь уличный фонарь, качаясь на ветру, отбрасывал зыбкую тень на белую занавеску.
«Ну, конечно, темно, — думал Липст, — как же иначе? Юдите спит. Ночь ведь. Я увижу ее в субботу. И мы пойдем на карнавал… Карнавал… Какое замечательное слово! Юдите, Юдите… Карнавал… Юдите…»
Осторожно, словно боясь потревожить сон Юдите, Липст подошел к парадному и положил ладонь на металлическую ручку. Она была теплая. Кто-то недавно согревал ее. Как хорошо знал он эту ручку! Он тоже грел ее теплом руки, когда они стояли тут с Юдите, оттягивая миг прощания.
Липст не испытывал разочарования. Ему было хорошо. Казалось, будто грудь ширится, наполняется и медленно распахивается настежь.
«Липст, — сказал он себе, — какой же ты счастливый! Ты хоть сам-то понимаешь это?..» Он еще раз посмотрел на окно Юдите и пошел.
Он шагал и улыбался. Было темно. Улыбку видели лишь месяц и звезды. Он принялся тихонько напевать.
В парадном сидел заспанный ночной сторож.
— И черт их знает, когда они только спят… — мрачно проворчал человек в тулупе.
Липст отпер дверь и осторожно переступил порог. Нога за что-то зацепилась и под аккомпанемент адского грохота он полетел на пол. Вместе с ним, казалось, рушились пять железных крыш и разгружались десять самосвалов с металлоломом.
В тот же миг в дальнем конце коридора открылась дверь, и в ослепительном луче света, точно из орудийного ствола, вылетела снарядоподобная фигура мадемуазель Элерт.
При виде Липста на ее отвислой нижней губе застыла приторно-сладкая улыбка.
— Ах, боже, это вы, Липст! — всплеснула она руками.
Липст оглянулся. Рядом с ним валялось опрокинутое корыто, специально поставленное поперек коридора напротив входной двери. Липст вскочил на ноги.
— Нет, — сказал он. — Я уголовник Зелтыни.
Лицо мадемуазель ангельски невинно. Липсту она напоминает кошку, которая только что съела птичку.
— Просто ума не приложу, как тут оказалось мое корыто!
— Святое чудо, правда? Но, говорят, чудес теперь не бывает.
Мадемуазель приблизилась к Липсту и, заглядывая в глаза, таинственно прошептала:
— Послушайте, но ведь Зелтыни до сих пор нету! Как я давеча сказала ей, что не потерплю свинства у себя в доме, она обругала меня и убежала. Если бы вы только слышали, как она меня обзывала! Я ей слово, она мне десять. И не возвращается. Что вы на это скажете? Темная личность!
Липст пожал плечами:
— Не могут же все быть ангелами. Что бы вы, два ангела, тут делали в таком маленьком раю?
Из комнаты выбежала мать в одной сорочке.
— Что за шум? Что тут опять случилось?
— Ничего, ничего, мама. Маленькое недоразумение.
— Да, да, — махнула рукой мадемуазель, поспешно ретируясь. — На Липста наскочило корыто.
Мать, бледная как полотно, налила в стакан воды из крана и выпила. Липст отодвинул корыто к стене.
— Иди спи, мама, — сказал он. — Не простудись. Огонь я погашу.
— Ай, ай, — вздохнула мать. — Нет покоя ни днем, ни ночью. Как в сумасшедшем доме. И где ты пропадаешь так поздно? Еда вся остыла.
— Дела были, мама. Хулиганов ловили.
— Доловитесь вы на свою голову.
Липст обнял мать за плечи. С распущенной косой она выглядела неожиданно молодо.
— Иди спать, мама, — сказал он. — Я сам все сделаю.
— Еда под подушками. В другой раз говори, когда придешь. Слышишь?
— Ладно, мама! В другой раз скажу…
Ужин еще теплый. Все заботливо укрыто. Липст сел к столу, наложил тарелку каши и начал было есть. Однако, как ни странно, есть не хотелось.
Липст смотрел на пестрый узор скатерти, нехотя ковырял ложкой кашу, а мысли его словно затянуло пестрой прозрачной пеленой. Яркий свет и черные тени. Равномерное тиканье часов… Усталость потихоньку опутывала Липста тонкими прочными нитями.
Липст выключил свет и стал раздеваться. В окно лилось голубоватое сияние луны. Дверь в комнату матери открыта. Сон у мамы чуткий. Она, наверно, еще не заснула. Он подошел к постели матери.
— Мам, ты спишь?
— Что, сынок?
Липст присел на краешек кровати.
— Там каши еще осталось немного. На утро.
— Надо было всю съесть.
— Мам, знаешь что…
— Ну, говори.
— Все же нет тебе от меня никакого толку.
Мать пошевелилась под одеялом.
— Детей не для толку растят, а для радости.
— Ну, большой радости ты от меня тоже не видала.
— Не говори так, Липст. Не надо так.
Молчание. Голубоватый блеск луны. У матери руки куда жестче, чем у Ии и Вии.
— Мам, знаешь что…
— Ну?
— Хулиганов мы ловили только до двенадцати. А потом…
— Ладно, Липст. Я и так знаю, куда ты опять ходил.
Липст подоткнул одеяло с боков, чтобы мать не зябла.
— Как ее звать-то?
— Ее зовут Юдите.
— Юдите, — повторила мать. — Ладно, сын. Не в имени дело.
Липст еще минуту посидел, потом поднялся.
— А кашу я всю не съел. На утро осталась. Ладно?
— Хорошо, хорошо.
Липст лег в постель и закрыл глаза. Мысли медленно уплывают за пестрый занавес. В ушах стихающим эхом звучат слова матери:
— Хорошо, хорошо, хорошо…
— Ты! — увидав Липста, воскликнул Угис. — Я падаю в обморок! До карнавала каких-то два часа, а он спокойно разгуливает!
— Не волнуйся, сейчас уйду. Забежал по дороге проведать. Ну, как твои дела?
— Дела хороши, — вместо Угиса поспешила ответить Вия. — У него только сердце ноет. Сегодня он сердечник.
В подтверждение Угис помахал белым шаром головы. Подпертый подушкой, он сидел в постели и походил на снежную бабу в белой рубашке. Вия пристроилась рядом на стуле и держала на коленях тарелку с горячим супом. Она зачерпывала суп чайной ложечкой и, прежде чем поднести к губам Угиса, старательно дула на ложку. Липст даже рот разинул от этакой идиллии.
— Да, — вздохнул Угис, — кажется, на этот раз я так и не попаду на карнавал. Наверно, не попаду… Видик у нас, ничего не скажешь, — аховый… Разве такое чучело может появиться в обществе?!
— Видик видиком, — сказала Вия, — но у тебя ж температура. Береженого бог бережет, смерим еще раз. Вот градусник, держи как следует!
— Не желаю я видеть этот градусник!
— Уги, детка, не спорь! Больным спорить строго воспрещается.
Вия расстегнула на Угисе рубашку. Он извивался, поджимал коленки к животу, краснел и бледнел. Это снова был старый Угис. Хотя бы потому, что он стеснялся показать Вии голую грудь. А может, и потому стеснялся, что при процедуре присутствовал Липст.
— Вия, ну, пожалуйста! Я не хочу! Слышишь?
— Не валяй дурака, — высунул голову Робис из-за занавески. — Не забывай, что Вия измеряет тебе температуру по комсомольской линии. Липст, поди-ка сюда! Иди посмотри, какая у меня будет маска.
— Нельзя, нельзя! — за спиной у Робиса испуганно закричала Ия. — Ты с ума сошел, Робис! Я же совсем голая!
— Ладно, — сказал Липст. — Я налюбуюсь твоей маской на вечере.
— Ты один придешь на карнавал?
— Нет, наверно, мы придем вдвоем, — ответил Липст со слабо скрытой гордостью.
— Ну, тогда на вечере ты наверняка ничего не увидишь. Лучше покажу тебе сейчас.
— Нет, лучше вечером. Я увижу, не сомневайся.
— С тобой будет Юдите? — растерянно заморгал глазами Угис. — И я не повидаю ее? Это катастрофа! Я сейчас же встаю и иду на карнавал! Честное слово, пойду!
Вия обхватила Угиса сильной рукой и усадила обратно в подушки.
— Лежи спокойно, малыш, — сказала она. — Не разбей термометр. Их сейчас нигде не достанешь.
— Видишь, Липст, моя песенка спета, — Угис еще раз попытался подняться. — Итак, я — жертва медицины.
— Лежи спокойно, жертва, — сказала Вия.
— Липст, я прошу тебя, — прижатый локтем Вии, Угис больше не артачился. — Прихвати с собой мою луковицу и походи в ней часок на карнавале. Маска небольшая, сложи и сунь в карман. Тогда у меня будет чувство, будто и я среди вас. Наденешь?
— Ладно, — сказал Липст. — Надену. А ты лежи спокойно и поправляйся. И не ссорься с Вией.
— Этого от меня не требуй. Этого я не обещаю.
— Ничего, ничего, все будет в порядке, — Вия поправила подушку под головой Угиса.
В тарелке еще оставался суп, и кормление Угиса продолжалось. Порядок тот же самый: Вия зачерпывала ложечку, старательно охлаждала и лишь тогда подносила к губам Угиса. Угис смирился. Забыв все печали, он послушно ел, не отрывая взгляда от румяного, здорового лица Вии. Он был счастлив. Широко раскрытые глаза сияли. Впервые в жизни Угиса кто-то о нем так нежно заботился, впервые к нему так ласково прикасались женские руки. Отблеск чудесного тепла любви, которым Угис не был согрет даже в детстве. От самого рождения он зяб. Теперь он блаженно грелся и льнул к этому теплу, — не замечая, что сам уже охвачен пламенем.
— Всем до свидания, — попрощался Липст.
Угис поднял голову.
— Не забудь, пожалуйста, мою луковицу.
— Не забуду, Угис. Я ее взял. Надеюсь, на мне она будет так же хороша, как на тебе.
Из-за занавески высунулись головы Ии и Робиса.
— Пока! — сказал Робис.
Ия не сказала ничего. В зубах она держала шпильки.
К семи часам Липст был в полной боевой готовности. Еще раз осмотрев себя в зеркале, он завернул в бумагу то, что надо было взять с собой, надел новое пальто и поехал к Юдите.
Дверь открыла ее мать.
— Добрый вечер! — Липст, краснея, снял кепку. — Простите, Юдите дома?
Если учесть, что Юдите уже кричала из кухни «пройди в комнату и подожди», вопрос Липста мог показаться глуповатым, однако ничего более умного ему не пришло в голову.
— Раздевайтесь, — предложила пожилая дама.
У нее всегда был недовольный вид, и она всегда курила, нервно стряхивая пепел с вымазанной губной помадой сигареты. Ни капли сходства с Юдите! В присутствии матери Липст всегда чувствовал себя как на вертеле. Больше всего выбивал из колеи взгляд этой женщины. Казалось, она никогда не замечала Липста. Даже когда смотрела в упор.
— Как тепло у вас, — помолчав, заметил Липст.
Ради приличия надо было что-то сказать. Он положил сверток на пол и не спеша расстегнул пальто.
Мать Юдите ничего не ответила, но Липст сразу почувствовал что-то неладное. Пожилая дама не сводила с него взгляда, в котором сквозил ужас.
Липст отвернулся и долго возился у вешалки, пока повесил пальто. Потом их взгляды опять встретились. Она по-прежнему смотрела так, будто хотела загипнотизировать Липста. Глубокие складки вспучили тщательно запудренный лоб, щеки постепенно приобрели зеленоватый оттенок.
Липст смущенно улыбнулся и, не зная, как быть дальше, посмотрел на себя в зеркало. О боже! Ведь он в карнавальном костюме! Короткие штанишки школьника и ярко-зеленая фланелевая блуза. Вязаные чулки обтягивали длинные мускулистые ноги, вместо галстука болталась похожая на огурец шелковая кисточка. В замешательстве он совсем забыл про это. Бедная женщина, все-таки у нее были стальные нервы!
— Извините! — пробормотал Липст. — Это костюм для карнавала. Я думал, Юдите вам…
Из ее уст вместе с серым клубом дыма вырвался звук, похожий на стон.
— Какая приятная неожиданность! Очевидно, Юдите забыла сказать, где она встречает Новый год, — женщина резко повернулась и исчезла.
— Почему ты стоишь в передней? — крикнула из кухни Юдите. — Пойди сядь на диван. Я сейчас!
Юдите влетела словно порыв ветра. Волосы заколоты на затылке, вся она благоухает свежестью, водой и мылом. На Юдите только черная кружевная комбинация.
Окинув Липста быстрым взглядом, она с веселым криком бросилась ему на шею.
— У тебя блестящий вид! — восторженно шептала она. — Ах ты мой школьник! Шалун мой маленький!
Тут же, за полуприкрытой дверью, шаркали шлепанцы матери. Не успев очухаться от предыдущего конфуза, Липст теперь окончательно смутился и вырывался из рук неодетой Юдите, но вышло почему-то так, что он прижался к ней еще сильнее. У него вдруг заложило уши, словно он вошел в цех, где клепали стальные корпуса кораблей. Этот грохот исходил из самого Липста, из его груди, которая прильнула к Юдите так крепко, что ощущала биение ее сердца. Липст теперь уже не прислушивался к шагам в соседней комнате. Он был глух ко всему. Юдите не отстранялась. Прижавшись подбородком к плечу Липста, она смотрела ему в глаза и молча улыбалась.
— Липст, — шепнула она, — уже много времени. Нам пора идти.
— Да, нам пора.
— Липст, ну, слышишь?
— Да. Я слышу.
Липст медленно разжал руки. Юдите, все еще улыбаясь, посмотрела на дверь и небрежно захлопнула ее.
— Липст, — сказала она, — ты озорник. А теперь не смотри. Мне надо надеть чулки.
— У тебя красивые ноги.
— Правда?
— У тебя красивые ноги. И руки красивые. И нос красивый.
— Ах ты! — Юдите взяла Липста за ухо. — А смотреть все равно не смей. Послушай, как у меня стучит сердце.
— Пусть стучит, — сказал Липст. — У тебя красивое сердце.
— Сердце не может быть красивым. Сердце может быть только хорошее или плохое.
— У тебя красивое сердце.
— Нет, Липст, ты не знаешь. У меня сердце не красивое. У меня плохое сердце. Совсем, совсем противное.
Они спорили, смеялись и дурачились, пока, наконец, их взгляд не упал на часы.
Липст подошел к окну. Отсюда поверх черных верхушек деревьев открывался вид на сверкающий огнями порт. Освещенные прожекторами вышки подъемных кранов торчали из темноты, как башни сказочного города.
Юдите спешно заканчивала туалет.
— Ну, теперь можешь смотреть, — сказала она, церемонно выходя на середину комнаты. — Тебе нравится?
— Даже чересчур! Когда ты так шикарна одета, я немного побаиваюсь тебя.
— Мужчина должен быть смелым.
— Я буду смелым. Сколько стоит это платье?
— Дорого. К сожалению, оно не мое. Ради тебя я одолжила его на сегодняшний вечер.
Липст прикоснулся к пышной, собранной в талии юбке.
— Это рококо? — спросил он. — Как называется такой костюм? А ля Мари Антуанетта?
— Липст! — Юдите схватилась за голову. — Ты абсолютно ничего не смыслишь в этих вещах. Это не костюм, а модное вечернее платье. В нем есть что-то от Кристиана Диора.
— От Кристиана Диора? Что? Я не хочу, чтобы у тебя было что-нибудь от Кристиана Диора.
— Так называется ателье мод в Париже. Сам Диор давным-давно умер.
— Его счастье.
— Если бы мы шли не на фабрику, а в хороший ресторан, я еще надела бы длинные перчатки. — Юдите осторожно достала из ящика тончайшие перчатки и прижала к щеке. — А сегодня не хочется. Какой-нибудь дурак еще станет смеяться.
— Мы идем не на фабрику, — сказал Липст. — Мы идем в заводской клуб. Ты можешь смело надевать эти перчатки.
— А ты хочешь?
— Я хочу всего, чего хочешь ты.
— Ладно, — сказала Юдите. — Тогда я надену.
И, присев в глубоком реверансе, добавила:
— А ля Мари Антуанетта идет в заводской клуб. Пошли, мой Людовик. Подай руку своей королеве!
Липст взял Юдите за руку.
— Пошли, — сказал он. Липст хотя и улыбался, но голос его звучал серьезно. Мысленно он уже знакомил Юдите с Казисом, Робисом, Ией и Вией. Он много раз думал об этой минуте. Теперь она приближалась.
Протолкавшись через толпу, они выбрались на середину пестро разукрашенного зала и закружились в вальсе. Заводские художники превратили потолок и стены в необозримые космические просторы. Каждая пара этой танцующей галактики вращалась словно планета — сама по себе и все вместе по круговой орбите. С балкона в зал летели зеленые, красные и желтые кометы серпантина, космическая пыль цветного конфетти.
Липст страшно волновался, хотя и старался изо всех сил остаться спокойным.
Началось с гардероба, где бородатая Розите многозначительно пропела:
— А-а-а…
— Добрый вечер, Розите! — небрежно бросил Липст, сделав вид, будто пропустил мимо ушей воркование престарелой сирены. И все же от смущения он выронил из рук кепку и забыл помочь Юдите снять пальто.
Танцуя, Липст проделывал каждое па с особой тщательностью. Он вел Юдите так бережно, словно малейший толчок мог стоить ей жизни. Липсту казалось, что все взоры устремлены только на них. Точнее — на Юдите. Это предположение наполняло Липста гордостью, но вместе с тем сковывало. Ему стало жарко, на лбу выступил пот. Они стукались коленями, и Липст наступил Юдите на ногу.
— Ничего, — сказала Юдите. — Знаешь, а мне здесь нравится.
Она с любопытством смотрела по сторонам. Юдите держалась смело и уверенно. И, конечно, была красивей всех. Во время пируэтов ее рыжеватые волосы окутывали горделиво откинутую голову золотистым облаком.
Большинство танцующих было в костюмах и масках, и потому даже знакомые в первый момент казались чужими. Плечистым Лачплесисом и одетой в белое его подругой Лаймдотой могли быть, конечно, только Крамкулан и Клара. Неподалеку танцевала белокурая «испанка». Ни дать ни взять Ия. По орбите вальса «испанку» энергично вращал «спутник» в станиолевом костюме. Судя по чехословацким туфлям, «спутником» был Робис. Он помахал Липсту рукой:
— Бип… бип… бип… бип.
— Мы сидим вон в том углу, — крикнула «испанка».
У Липста немного полегчало на душе. Если поразмыслить, он ведь был все равно что у себя дома.
Вальс кончился. Галактика поделилась на мелкие созвездия и в соответствии с утонченными за последнее время законами небесной механики воочию проявила тенденцию к рассеиванию. Липст повел Юдите в направлении, указанном «испанкой». Сквозь бурливую сутолоку они продвигались с большим трудом. В углу зала под висевшим на ниточке месяцем — он больше походил на кондитерский рожок — собралась почти вся компания из сборочного. Незнакомым выглядел только некий «пастор» в черном облачении, который всем на радость тонким, пискливым голоском читал проповедь о благотворном влиянии рок-н-ролла на очищение души. Заметив Липста с Юдите, «пастор» притих, а Клара протянула точь-в-точь как Розите в гардеробе:
— А-а-а-а…
— Бе-е-е! — в тон ей отозвался Липст. — Познакомьтесь, пожалуйста… Это — Юдите. А это — Вия.
— Ничего подобного.
— Извиняюсь, это не Вия. Это Ия. Вия вот. А это Робис.
Клара поспешила сама назвать свое имя и, сладко улыбаясь, долго трясла руку Юдите. После церемонии представления воцарилось молчание. «Проповедник» мрачно посмотрел сквозь черную маску на Липста.
— Ах ты, греховодник, — сказал он. — А нас ты знакомить не желаешь? Нет — не надо. Садитесь, Юдите. Съедим по кисленькой конфетке? Зовите меня Иоанном Крестителем.
— Тут что-то не так, — Юдите без колебаний запустила руку в кулек с конфетами. — Иоанн Креститель не ел леденцов. Он питался саранчой, высушенной на солнце.
— Потому что в те времена не делали леденцов, — Робис тоже поспешил забраться в кулек. — И вообще библии верить нельзя.
— А ты не хочешь? — обратился «священник» к Липсту. — Специально сделаны, чтобы зубы ломать. Правда, Юдите?
Липст в замешательстве поглядел на Робиса. Он не знал, что делать. Следовало ли сносить оскорбление, нанесенное в присутствии Юдите писклявым незнакомцем? И как смеет этот нахал, эта черная ночная рубаха фамильярничать с Юдите!
— Благодарю! — оттолкнул Липст протянутый незнакомцем пакет. — Зубами рисковать нельзя.
Оркестр заиграл фокстрот, и было объявлено, что желающие могут во время танца забирать чужих партнеров. Липст не успел опомниться, как «священник» уже пригласил Юдите.
— Я не знаю, — замялась Юдите, глядя на Липста.
Липст пожал плечами. Друзья не перестали смеяться и когда «священник» с Юдите ушли. Не смеялась одна лишь Вия.
— Что это за чучело гороховое? — спросил Липст у Робиса, пытаясь глазами отыскать Юдите среди танцующих.
— Какое чучело?
— Ну этот кретин с леденцами.
— А ты что, в самом деле не узнал его? Это же Казис!
Несколько мгновений лицо Липста отражало все нюансы настроения человека при переходе от пессимизма к оптимизму. Кончилось тем, что Липст и Робис расхохотались до слез.
Вия пристально вглядывалась в пеструю кутерьму танцующих, затем встала и быстро ушла. Немного погодя подошла Юдите.
— У меня отняли кавалера, — сказала она. И тихо, чтобы не слышали другие, спросила:
— Ты сердишься, Липст?
Липст рассмеялся.
— Нет, — ответил он. — Я ревную.
— К «Иоанну Крестителю»?
— Конечно.
— Успокойся. У него есть своя девушка. И влюблены друг в друга по уши.
— У Казиса — девушка? — недоверчиво переспросил Липст. — Не может быть! Ты ошибаешься!
Юдите покачала головой.
— Можешь мне верить. В таких вещах я никогда не ошибаюсь.
Она была права. Когда Казис и Вия вернулись после танца, Липст сам в этом убедился, ибо любовь невозможно утаить, если она есть, так же как невозможно сделать вид, будто она есть, если ее нет.
«Ах я, слепая курица, — честил себя Липст. — И как это я раньше не заметил. Бедняга Угис…»
Углубиться в детали Липст не успел. Робис пригласил всех в буфет и объявил, что платит за пирожные.
— Никуда не денешься — положение обязывает, — сказал он. — Пока что я самый негодный «спутник» на свете — совершенно пустой.
— Неправда, — возразил Казис. — В тебе сидит лев.
— Вы будете самый вкусный «спутник» — с начинкой из пирожных, — сказала Юдите.
Она прекрасно освоилась в новой компании и нашла общий язык даже с Кларой. А мужчины и вовсе были готовы на руках носить ее, хотя Юдите больше ни на шаг не отходила от Липста, не скрывая своей нежности к нему. Липст чуть не лопался от гордости. Он не сводил с Юдите глаз и, даже когда сидел рядом, не выпускал ее руки из своей.
Оркестр заиграл кубинскую румбу.
— Ну, дело пошло на высоких оборотах, — сказал Липст.
— Танцы — архаическое развлечение, — Робис, по-видимому, впервые в жизни решил пуститься в рассуждения.
— А философствование — развлечение еще более архаическое, — засмеялся Казис. — Сперва был Сократ и только много позднее — Иоганн Штраус.
— А вот я люблю танцевать, — сказала Юдите. Она не умничала. Она просто сказала, что думала.
— Правильно, Юдите, — тотчас поддержал Казис. — Человек, который не любит танцевать, наполовину уже труп.
— Ну, а если для разнообразия попробовать что-нибудь еще, — не сдавался Робис. — Если мы, скажем, пошли бы в комнату состязаний?
— Пошли состязаться! — одновременно раздалось несколько голосов. — Надо, надо и туда сходить!
С тех пор как в заводском клубе стали ежегодно устраивать карнавал, комната состязаний стала традиционной в программе этого вечера. Под нее обычно приспосабливали спортзал. Всякую мелочь в фонд премирования победителей припасали члены физкультурного коллектива.
Начали с эстафеты. На старте все присели на корточки и уперли руки в бока. Участникам соревнования вложили в рот по ложке. На ложке надо было пронести яйцо и не уронить его.
Липст, Ия и Робис смогли сделать всего по десяти шагов. Юдите, Казис, Вия и Клара продолжали борьбу. Под бурю оваций победу одержала Юдите. Призом была сверкающая кухонная терка.
— Браво! — громче всех кричал Липст. — Поздравляем!
— Вам, Юдите, надо в цирке выступать, — как сумел, польстил ей Крамкулан.
— Я просто не понимаю, как это у вас получилось? — удивлялся Казис.
— Как? — улыбаясь словно ни в чем не бывало, Юдите вертела в руках терку. — Очень просто, я приклеила яйцо к ложке ириской…
Казис поперхнулся от смеха, и пришлось колотить его по спине.
— Это было здорово! — восторженно прошептал на ухо Юдите Липст.
Она незаметно для остальных сжала ему руку.
— Пустяки! Я каждый день хожу с книжкой на голове, чтобы выработать грациозную походку.
— А вот сейчас будет номер так номер, — объявил Робис, — кто дальше всех пройдет на руках. Кто будет участвовать?
— Я! — первым вызвался Казис, мигом подоткнув полы своей рясы.
— Я тоже! Ия! — тотчас отозвались Липст с Крамкуланом.
По сигналу все стали на руки и «зашагали». Крамкулана дисквалифицировали еще на старте, потому что он не смог устоять на руках. Робис сдался, проковыляв с грехом пополам пять шагов. Лишь Казис с Липстом довольно резво топали вперед.
— Нажми еще! Нажми! — слышал Липст рев болельщиков.
Совсем рядом он видел налившееся кровью лицо и белую шевелюру Казиса. У Липста дрожали мускулы и раскачивались ноги. Он на секунду остановился, чтобы восстановить равновесие. Казис подмигнул и обошел. Липст уже хотел было опустить ноги, но услышал голос Юдите:
— Липст, не сдавайся!
Думая лишь о победе, он, стиснув зубы, двинулся вперед. Мускулы адски болели, в ушах стоял звон и стучало в висках, но Липст ступал все дальше и дальше. Это были автоматические движения. Казалось, в сложном механизме управления человеческой волей и поступками нажали какую-то кнопку, сработал контакт, и теперь Липст будет шагать на руках, даже если бы вокруг рушился весь мир.
Липст снова увидел рядом побагровевшее лицо Казиса и прямые белокурые волосы. Полы рясы выбились из-за пояса и свисали вдоль рук черными поникшими крыльями. Путаясь в тряпках, Казис сделал еще несколько шагов, потом потерял равновесие и плашмя растянулся на полу. Липст победил! Но и он тоже, тяжело отдуваясь, рухнул рядом.
Они помогли друг другу встать на ноги.
— Вот черт! — проговорил Казис, немного отдышавшись. — Не ожидал такого!
Подбежала Юдите, звонко чмокнула Липста в щеку, закричала «ура» и захлопала в ладоши. Робис и Крамкулан трижды подбросили Липста в воздух. В награду он получил глиняную уточку-свистульку.
— Пошли танцевать, — предложила Юдите.
Она сказала это одному Липсту, но слышали все.
— Танцевать, танцевать, — подхватили женщины.
Все вернулись в танцевальный зал, и вихрь вальса завертел их, словно бездонный омут. Юдите ласково улыбалась и, танцуя, смотрела Липсту в глаза.
— Ах ты мой малыш, герой мой маленький…
Липст крепче прижал к себе Юдите. В этот миг он чувствовал в себе силы взмыть в воздух.
— Без четверти двенадцать! — всплеснула руками Ия. — Быть не может! Послушайте, дорогие, уж не испортились ли у меня часы?
— Эх, чего там смотреть теперь на часы, — ответил Робис. — Погляди лучше на Вию с Казисом.
Вия и Казис в противоположном углу зала отплясывали липси. Увидав их вдвоем, Липст опять подумал об Угисе. И тут он, наконец, вспомнил про маску. «Ах, да — маска же! Эта несчастная луковица!..» Липст отвел Юдите в сторонку.
— Ты извини, — сказал он, — но я должен на минутку оставить тебя одну. Мне надо сбегать в гардероб переодеться…
Он рассказал Юдите об уговоре с Угисом. Юдите вынула из сумочки зеркальце.
— Сейчас настанет полночь, — она мечтательно прикрыла глаза. — Самый торжественный момент карнавала.
— Я сбегаю и сейчас же вернусь обратно.
— Что за глупости, Липст! Скажи Угису, что ты надевал маску, и все.
— Нет, Юдите. Я обещал…
— Он же не будет знать.
— Все равно. Обещания надо выполнять. Теперь он думает о нас.
Юдите убрала зеркальце, поправила перчатки и повисла на руке у Липста. Ее улыбающиеся глаза чуть косят, они темные-темные и бездонной глубины.
— Ты мой хороший, — проговорила она. — Самый лучший.
— Я сейчас вернусь.
— Ладно. Теперь ты уже не будешь школьником, ты будешь луком.
— Я буду Угисом Сперлинем.
— Ладно, — рассмеялась Юдите. — Ты будешь моим Угисом.
Она проводила Липста до дверей зала.
— Я буду ждать тебя здесь. В зале жарко, — сказала она. — Приходи поскорее. Сегодня самый чудесный карнавал на свете.
Липст помчался в гардероб. На середине лестницы он остановился, помахал Юдите рукой и одним прыжком перепрыгнул оставшиеся ступеньки. Переодевание заняло несколько минут, не более. На обратном пути Липст придумывал, как бы подкрасться к Юдите незаметно, что́ ей сказать и как вести себя в новом костюме. Начнет он, скажем, так:
Я не призрак, не злой дух,
Перед вами — репчатый лук…
К дверям зала Липст приближался, крадучись вдоль стены.
Но где же Юдите? Почему ее не видно? Липст пробился через толчею танцующих в дальний угол зала. Под висящим на ниточке месяцем Юдите тоже не было.
— Вы не видали Юдите? — спросил Липст.
— A-а! Это ты? — зашумела компания сборщиков. — У Липста новая шкура! А ну-ка повернись, покажись!
— Она не подходила сюда?
— Юдите? Не видели.
— Куда же она девалась?
— Ай, ай-ай, совсем как маленький, — потешался над ним Робис. — Куда девалась? Оставь на пять минут девушку в покое.
— Ну, где же она может быть?
Стоять и ждать — это свыше сил Липста, он побежал на поиски. Может, среди танцующих? Или в коридорах. А если снова спуститься в гардероб?
Юдите и след простыл. Липстом овладевал смутный страх. Он сновал в веселой сутолоке, как челнок на станке, пока, наконец, не сел по соседству с дверью. Он снял луковицу и вытер мокрый лоб. Оркестр заиграл туш. Ровно двенадцать. Липсту на это наплевать. Он беспокойно озирался по сторонам. Где Юдите? Где Юдите?
Он еще не был в комнате игр. Может, она пошла туда? Липст вскочил и снова нырнул в толпу. И вдруг сердце словно вырвали из тисков. В конце коридора стояла Юдите! Липст присвистнул и веселым жеребенком помчался к ней.
— Что ты делаешь здесь одна? Я уж думал, тебя заколдовал волшебник и упрятал в свою шапку. Ну, идем же!
Юдите стояла, прислонившись к стене. Она была чем-то расстроена. Нет, это совсем не та Юдите, что обещала ждать Липста у дверей зала, не та девушка, для которой нынешний карнавал показался самым чудесным на свете.
— Я хочу домой. Проводи меня.
— Что случилось, Юдите? Что еще за шутки?!
— Отведи меня сейчас же домой. Я прошу тебя!
Лоб Липста покрылся испариной. «Это оттого, что я бегал», — решил он.
— Тебе не нравится здесь?
— Липст, не мучь меня. Здесь один человек, которого я не хочу встретить. Когда-нибудь потом я тебе все расскажу.
Липст рассмеялся. Этот смех совсем не радостен. Он засмеялся оттого, что ему стало страшно. Рядом стояла Юдите, вокруг сновали люди, но Липст внезапно почувствовал себя страшно одиноким. Человек, заблудившийся ночью в лесу, иногда пытается петь. Липст пробовал смеяться. Невидимый поток уносил от него Юдите, она опять уплывала куда-то. Липсту хотелось закричать, крепко вцепиться в нее, удержать, а он почему-то смеялся.
— Хотел бы я встретить того человека, — сказал он.
Липст стоит под качающимся на ветру уличным фонарем. Он немного пришел в себя и снова может рассуждать. Он помнит, что минут десять назад подавал Юдите пальто, открывал перед ней дверь, но делал все это машинально, как заведенный. У входа стояло такси. Юдите назвала шоферу адрес. Липст смотрел на светящийся в темноте циферблат часов и всю дорогу молчал. Машина остановилась. Юдите выскочила на тротуар и обернулась. Она ждала Липста. Липст сидел и не двигался. Огромная тяжесть прижала его к сиденью. Он просто забыл, что надо выйти. Шофер спросил:
— Будете ждать или дальше поедем?
— Поедем дальше, — ответил Липст, но, услышав свои слова, вздрогнул и тут же отказался от них. — Нет, я вылезу!
Юдите уже не было. Она исчезла бесследно. Лишь дверь парадного распахнута настежь, и черное ущелье коридора таращится на Липста, как незасыпанная могила.
Уличный фонарь со скрипом раскачивается на ветру над Липстом и швыряет через улицу черную тень.
Липст стоит, потом проводит рукой по лицу, ежится и бежит прочь. «Что же произошло? — думает он. — Ведь только что я был самым счастливым человеком на свете…»
Перед мысленным взором Липста всплыла картинка из его детства: он пускает мыльные пузыри. На конце соломинки, переливаясь всеми цветами радуги, медленно вырастает мерцающее чудо, отрывается от соломинки и, слегка вздрагивая, летит. Но стоит даже тихонько тронуть шарик, как он лопается. И не остается ничего, только будто кто влажно дохнул тебе в лицо — и все.
«Так что же, любовь всего-навсего мыльный пузырик? — спрашивает себя Липст. — Блестящий призрак, мерцающая пустота? Нет, нет, этого не может быть. Истинная любовь должна быть крепкой… Любовь… А если это не любовь? Нет, нет, Липст, с чего ты взял? Это неверно! Что ты сам себе говорил вчера и позавчера? «Ради Юдите не пожалел бы и жизни…» И всего несколько минут назад ты готов был отдать за нее жизнь. Что же это было, если не любовь? Что? Может, твоя любовь, но не любовь Юдите?..»
Из ночной тьмы перед Липстом возникла глумливая усмешка Узтупа.
— Ты берегись ее! — предупреждает Сприцис. — Я ее немножко знаю…
Липст разрубил тьму кулаком. «Провались ты ко всем чертям. Знаток нашелся!..»
Не любовь? А глаза и губы Юдите, ее улыбка, яркие зимние звезды в пустынных улицах над ними двоими, встречи в дождь и снег, в туман и мороз; ресницы Юдите в сумраке Старой Риги; следы их шагов на занесенных снегом дорожках Исторического парка…
«И если она все-таки не любит тебя! Если тебя все-таки водили за нос?»
«Неправда, — Липст сдвинул кепку с потного лба на затылок. — Так не шутят. Так шутить нельзя. Вспомни, какой несчастный вид был у нее самой».
«Нет, нет, — думает Липст. — Причина не во мне и не в Юдите. Беда нагрянула откуда-то из-за угла, неожиданная и одинаково страшная для нас обоих. Юдите виновата в этом меньше всего. Я должен был оберегать ее…»
«Тебе видней, — глумится из темноты Сприцис. — Тебе видней. Но я‑то знаю…»
Липст остановился. Надо перевести дух.
На столбе качается лампочка. Но это не та, что горит у дома Юдите. В руке какой-то сверток. Ах, да, это же луковица Угиса, злосчастная маска. Надо ее отдать. Теперь он хоть знает, куда пойти. В общежитие, к Угису.
Длинная безлюдная улица. Громыхая, промчался трамвай. И опять тишина, нарушаемая лишь тихой капелью с крыш домов.
Угис мигом вскочил и сел в постели.
— Почему ты не на карнавале? — изумился он. — Не пошел? Случилось что-нибудь?
— Нет, — сказал Липст. — Я был. Все в порядке…
Настольная лампа с зеленым абажуром. Рядом с кроватью Угиса на табуретке стакан с оранжево-красным компотом. В стакане чайная ложка. Свет лампы падает на блестящий конец ложки и отбрасывается ярким бликом на затененный потолок.
— Ну, тогда рассказывай, как там было! Почему ты ничего не рассказываешь?
— Было весело.
— Что сказала Юдите?
— Она сказала: «Это самый чудесный карнавал на свете…»
Липст прикоснулся пальцем к ложке. Зайчик на потолке задрожал.
— Нет, лучше не рассказывай, — Угис притянул Липста и усадил на край кровати. — Лучше я сам тебе расскажу. Мне надо только сосредоточиться, и я все ясно увижу перед собой: вы входите в зал… У дверей давка… Оркестр играет вальс… Свет то красный, то синий, зеленый, желтый… Ты надевал мою луковицу?
— Надевал…
— Уррра! А… а Вия видела?
— Видела.
— Ей понравилось?
Липст поежился. Ложка в стакане с компотом звенит: «Динь, динь, динь». Зайчик скачет по потолку от стены к стене.
— Я пролил твой компот, — сказал Липст.
— Ничего. Понравилось ей?
Липст поднял голову.
— Кому?
— Вии.
— Вии? Наверно. Мы не говорили об этом. Как-то не получилось…
— Это понятно. Столько народищу! К тому же ты был с Юдите.
Липст промолчал. Немного погодя встал и протянул Угису руку.
— Спасибо, Липст. Хорошо, что зашел. Для меня это был счастливый вечер. Надеюсь, для тебя тоже.
Угис взял руку Липста и притянул его к себе.
— Ну, так что у вас? Поссорились?
— Нет, мы не ссорились. Она устала и захотела домой.
— Тогда все в порядке. Завтра вы опять встретитесь?
Липст посмотрел на зеленый абажур.
— Вот твоя маска, — сказал он.
— Спасибо. Я сохраню ее. Не знаешь, Робис с Ией скоро придут?
— Придут, не волнуйся. Ты их не жди, спи лучше.
— А ты как думаешь… она тоже придет?
— Вия?
Липст неуверенно посмотрел Угису в глаза.
— Не знаю… — проговорил он. — Может быть…
Липсту чудилось, будто он стоит на тонком льду. И надо бежать, бежать. Если он остановится, лед треснет, и тогда — конец.
Улица. Длинная безлюдная улица. Почему она так пустынна? Лишь холодные, неживые огни да мокрые бесчувственные камни. Освещенные витрины, но и они безжизненны. Неподвижные гипсовые куклы в пестрых платьях. Призраки в человечьей одежде. Пустота. Какая-то жуткая пустота.
Внезапно Липст ощутил такую безумную тоску по Юдите, что перехватило дыхание. Тоска течет, как горящая нефть, разливается по всему телу, проникает внутрь и жжет, жжет.
«Мы расстались, даже не попрощавшись, — думает Липст. — Почему? Юдите ждала меня, а я хоть бы хны — сидел как дурак в машине…»
Липст снова перебирал в памяти каждую мелочь: встревоженное лицо Юдите и умоляющий голос: «Проводи меня домой…», свой обидный смех и ехидные замечания.
«Она ждала меня, а я даже не посмотрел на нее. Виноват я, и только я. Никто другой!» Липст огляделся по сторонам. Неподалеку виднелась телефонная будка. В три прыжка Липст был возле нее. В следующий миг он уже набирал номер Юдите. Палец сорвался и не довел диск до упора. Надо набирать еще раз.
Гудок. Гудок. Гудок.
— Алло…
«Это ее голос. Это голос Юдите. Теперь надо говорить».
— Юдите, я чудовище…
В трубке послышался тихий смех.
— Ты уже спала, Юдите?
— Нет. Я ведь знала, что ты позвонишь.
— Знала?
— Да, я ждала.
— Юдите… Иногда у меня бывают заскоки. Тут я ничего не могу поделать… Я исправлюсь… Ты слышишь?
— Я уже все забыла. О чем ты говоришь?
Липст вздохнул.
— Хорошо, — сказал он. — Не будем вспоминать. Никогда. Что ты сейчас делаешь?
— Убираю платье. Немножко запачкалось, наверно, придется нести в чистку. Брр! Мне холодно в передней.
— Ты не сердишься?
Она засмеялась.
— Ну, скажи: «Я на тебя не сержусь».
— Я на тебя не сержусь.
— И в среду мы снова встретимся?
— Почему же нет?
— Там же, где всегда?
— Конечно.
— Спокойной ночи, Юдите!
Липст повесил трубку. Он еще постоял, прижавшись головой к холодному металлу аппарата, затем вышел из будки и глубоко-глубоко вздохнул.
Какая чудесная ночь! Улица сверкает тысячами радостных огней. Переливаются световые рекламы. Над крышами домов встает волшебная луна. В витрине магазина улыбается красивая девушка в модном платье.
