Июньское утро над Ригой еще отливало прохладной синевой, словно только что брошенный в огонь хрустальный кубок, однако белые сполохи солнца, взбиравшиеся все выше на небосклон, предсказывали, что уже скоро все вокруг засверкает и заискрится в палящем зное.

На вокзале воскресное столпотворение. Каждая электричка на взморье походила на последний поезд, вырывающийся из осажденного города. Липст втащил Юдите в вагон в последнюю секунду. Их зажали в тамбуре. Стиснули так, что не вздохнуть, но потом стало легче. В раскрытые двери врывалась приятная свежесть. Под колесами весело пели рельсы.

— Едем! — радостно воскликнул Липст. — Хорошо!

— Мы счастливцы, — Юдите попробовала повернуться. — Я не стою на твоей ноге?

Липст отрицательно мотнул головой.

— Здесь самое хорошее место, — сказала Юдите.

— Главное — самое надежное. Рукоятка тормоза прямо перед носом.

— А моя сумка у тебя?

— Ручку, во всяком случае, держу.

В Засулауксе оказалось, что вагон наполовину пуст, и в него ворвалось еще чуть не пятьдесят пассажиров. Мужчина в растерзанной ковбойке жонглировал над головой клеткой с канарейкой. До Ба́бите канарейка молчала, потом вдруг запела.

— Ей, видать, жарко, — словно оправдываясь, сказал мужчина.

— Нет, — возразил Липст, — просто она оптимистка.

— Может, платье не слишком помнется? — робко предположила Юдите.

— Ты тоже оптимистка.

Поезд подходил к Приедайне. Человек с канарейкой готовился к выходу.

— A-а, теперь мне понятно, почему она запела… У нее были основания, — сказала Юдите.

Липст тихонько свистнул.

— Юдите, а ты бывала в рыбачьем поселке Буллюциемс?

— Нет.

— Тогда для какого лешего нам ехать дальше? Тут самые красивые места. Две реки, море, лес. Извините, уважаемые граждане, мы выходим!

Растрепанные и помятые, они остались на тихом перроне вдвоем, словно крупицы огромной лавины, с грохотом умчавшейся дальше.

Держась за руки, они шагали по лесу. Сумку Юдите и темный выходной пиджак Липст повесил на палку и нес на плече. Тихо шумели кроны сосен. Ветер шелестел шелушившейся корой. По красноватым стволам и сучьям прыгали белки, бросая на тропинку вылущенные шишки. Поляны и вырубки звенели от душного зноя. Пахло смолой и багульником. Дорога временами приближалась к Лиелупе и шла над осыпающимся песчаным обрывом высокого берега.

— А что, если я брошусь вниз? — Юдите зажмурилась, стоя на самом краю Белой дюны.

Липст сжал ее руку крепче. Юдите открыла глаза.

— Шучу, шучу, не бойся, — сказала она.

— Гляди, вон море, — Липст показал вдаль.

Юдите улыбнулась:

— Словно расстеленная широкая голубая юбка с кружевными оборками.

В том месте, где спокойное течение Лиелупе сталкивалось с морскими волнами, белых кружев было особенно много. В просвеченной солнцем водной шири отчетливо виднелись мели.

— Пошли, — сказал Липст. — Нам еще далеко.

— Почему далеко?

— Я поведу тебя на край света.

— Хорошо, — без колебаний согласилась Юдите, — только я, кажется, уже проголодалась.

Старый рыбак перевез их на смоленой лодке через реку.

— Далеко еще до края света? — спросила Юдите Липста.

— Далеко, далеко. Это только Буллюциемс.

На кольях сушились сети, кукарекали петухи, лаяли собаки. Рыбачьи домики, прильнув к песчаным пригоркам, дремали на солнцепеке, как пестрые котята.

От поселка они свернули влево и снова брели вдоль Лиелупе, пока не дошли до устья.

— Так, — проговорил Липст. — Вот мы и на краю света.

— Чудесно! — воскликнула Юдите, сбросила туфли, взяла сумку и скрылась за ближайшим бугорком. Липст нашел для себя какую-то ямку. Спрыгнув в нее, он первым делом скинул рубаху. До чего, оказывается, он отвратительно белый!

— Липст, где ты? Ау-у!

Липст приподнялся на локтях. В нескольких шагах от него над поросшим травой бруствером опасливо высовывала голову Юдите. И вдруг, точно по сигналу, они выскочили и помчались к морю. Глухой топот голых пяток. Фонтаны брызг. Липст видел, как вокруг ног Юдите заискрилась маленькая радуга.

В залитом солнцем небе ни облачка. Сверкая белизной крыльев, носились чайки. Море и берег без устали играли друг с другом. Тихо улыбаясь и рокоча, море набегало и тут же виновато откатывалось назад, и тогда берег устремлялся за ним вдогонку. Это была извечная игра, старая как мир.

Волнение на море улеглось. На дюнах не шевелилась ни одна травинка. Юдите лежала, прижавшись головой к плечу Липста. Ее лицо, обращенное к солнцу, поблескивало светлым янтарем. С волос стекали сверкающие капли воды и медленно катились по шее и груди. Время от времени Юдите зачерпывала горсть песка и просеивала между пальцами. Липст старался поймать этот песок в свою горсть, и — когда удавалось, тоже цедил сквозь пальцы.

Прилетела голубая стрекоза и, шелестя крыльями, закружилась над ними. Бережно поддерживая Юдите за плечи, Липст приподнялся на колени.

— У тебя стрекоза на волосах, — сказал он.

Юдите поймала руку Липста.

— Не прогоняй. Может, это счастливая стрекоза.

— Мала́ больно.

— Она вырастет.

— Уже улетела.

Юдите приоткрыла ресницы, улыбаясь, поглядела на Липста, обняла его и прижала к себе.

— Она еще прилетит, Липст.

Губы у Юдите в песке, лицо пахнет морской солью.

— Юдите, скажи мне…

— Ну что?

Теперь они оба стоят на коленях. Друг против друга.

— Почему ты поцеловала меня тогда, в Парке культуры?

— Тогда? — засмеялась Юдите. — Теперь уже не помню. Наверно, ты показался мне забавным.

— Ты, правда, не помнишь?

— Нет. Тогда я еще не любила тебя. А когда не любишь, поцеловать очень просто. Тогда это ничего не стоит.

— Юдите, поцелуй меня! Теперь!

Она приподнялась и, вытянув губы, легко коснулась щеки Липста.

— А теперь — не просто?

— Теперь тоже просто. Но совсем по-другому.

— Я не хочу, чтобы это было просто. Слышишь?

— Да, слышу. А где стрекоза?

— Юдите… В тот раз, на карнавале, ты увидела Шумскиса?

Она отвернулась. Ее рука медленно сползла с плеча Липста.

— Юдите, я должен знать. Иначе я не могу. Мы больше никогда не будем говорить об этом. Я обещаю тебе.

— Шумскис или другой, — начала Юдите, — все они одинаково противны. Со своими деньгами и лысинами, со своими «Волгами» и дачами. У всех у них есть жены, но они им больше не годятся — устаревших моделей. Им хочется поразвлечься с более молодыми и красивыми. Они себе могут это позволить…

— Поразвлечься? — Липст вскочил на ноги. — К черту! Какое это имеет отношение к тебе?

— Не будь наивным. Каждый вечер в зале сидит по крайней мере десяток шумскисов, которые после показа с удовольствием стояли бы у выхода и дожидались меня.

— Ты это всерьез?

Юдите устремила на Липста прямой горящий взгляд. Таких глаз Липст еще никогда у нее не видел. Сейчас они не доставляли никакой радости. Скорее он испытывал смутный страх и желание защититься от этих глаз, выстоять. Устоять перед красотой глаз и перед словами, которые безжалостно произносит Юдите.

— Мне нравится быть красивой, — продолжала она. — Я люблю, когда на меня смотрят. Все девушки любят это, поверь мне. Но когда на тебя пялят глаза такие шумскисы, другой раз плеваться хочется.

Липст молчит, и Юдите немного погодя продолжает:

— Они терпеливы. Они пристают, подлизываются, льстят, соблазняют. Для них это спорт, вроде охоты. Ты понятия не имеешь, как трудно приходится красивой девушке!

— И тебе тоже? — спросил Липст. В его голосе почему-то звучит холодная ирония. Будто он не допускает мысли, что Юдите красива. «Со мной творится что-то непонятное, — думает Липст. — Не слушай меня, Юдите! Из всех красивых девушек тебе труднее всего, ведь ты самая красивая…»

Юдите пропустила иронию мимо ушей.

— Да. И мне тоже, — кивнула она.

— Интересно, почему так?

— Потому что красота, мой мальчик, стоит денег. На шестьсот-семьсот рублей далеко не уедешь.

— Шестьсот-семьсот — деньги немалые, — возразил Липст.

— Возможно. Но когда снимешь туфельки из парчи, уже не хочется влезать в дешевые, нескладные. И если несколько минут назад сотни людей с восторгом и завистью смотрели, как чудесно ты выглядишь в вечерних туалетах, сшитых лучшими портными, штапельное платьишко, купленное в магазине, кажется противнее мешка. Каждый вечер я показываю другим: в нынешнем сезоне модны такие-то ткани, линии, такой-то цвет. Другим. Себе нет. Я могу сшить себе не больше четырех-пяти платьев в год.

Липст крепко взял Юдите за сжатые в кулачки руки и резко поднял на ноги.

— Ты все это прекрасно знаешь и все-таки позволяешь ему приходить в гости. Как он смеет разваливаться на твоем диване, пить из твоих рюмок и оставлять в твоей комнате свой запах? Я хочу знать! Я этого не понимаю.

По лицу Юдите пробежала едва заметная тень.

— Ко мне он никогда не приходил. Если он ходит к матери…

«Сейчас она лжет, — у Липста в горле застрял горький комок. — Юдите, для чего ты врешь? Я ведь вижу…»

— Ах, к матери… — усмехнулся Липст: такой усмешкой можно испугать покойника. — Ах, он и под твою мамашу подбивает клинья! Прости тогда! Ее красоты я как-то не приметил…

Юдите смотрит вдаль. Душный гнетущий зной. Кажется, даже море дышит жаром, точно расплавленный свинец.

— Ты сваливаешь в одну кучу разные вещи — грязь и красоту. И пытаешься оправдаться.

Юдите нахмурилась:

— О чем ты говоришь?

— Быть может, я круглый идиот, но одно знаю точно — грязной кисточкой ничего красивого не нарисуешь. Выходит, ради красоты можно красть, взламывать, грабить? Конечно, есть и такие, кто идет на это. Только не ради красоты, а ради денег. Но если это почти одно и то же…

Липст!..

Он держит руки Юдите крепко, как в тисках. У него такое чувство, будто Юдите опять стоит над обрывом. Но это не солнечная Белая дюна, под которой спокойно течет Лиелупе. Это жуткое, маслянисто-скользкое ребро. Под ним в бездонной глубине клокочут холодные омуты. Она сейчас свалится туда и исчезнет. Для него и для самой себя. И с нею исчезнет все, все…

— Я тебе не позволю. Слышишь! Я не буду пускать тебя, и все. Ты скоро сама очнешься и увидишь, как мерзко…

Упрямая складка меж бровей Юдите расправилась. Юдите глядит на море. Полнеба уже затянулось синевато-алыми тучами.

— Я знаю, — говорит она. — Может, я тоже идиотка, но не такая уж большая. Смотри, Липст, гроза будет! Я боюсь грозы.

— Дай слово, что Шумскис никогда к тебе не придет. Дай слово, что ты больше никогда не будешь с ним разговаривать!

Юдите уже успела стряхнуть осадок от этого разговора, как стряхивают с рукава случайно приставшую соринку. Она опять беззаботно смеется.

— Липст! Ну что ты злишься? Даю тебе слово. Ты сам видел, как я сбежала от него на карнавале. Я буду делать все, как хочешь ты. Мне нравится, что ты такой смелый и сильный. Тебе бы надо отлупить меня.

Юдите, прижавшись головой к плечу Липста, так неимоверно серьезно смотрела ему в глаза, что тот не выдержал и улыбнулся.

— Ты мог бы побить меня?

— И еще как!

Юдите смеется.

— Как ты думаешь, гроза пройдет стороной?

Липст поглядел на тучи.

— Ничего страшного. Побрызгает дождик, и все.

Они молча идут вдоль самой воды. Рука Юдите в руке Липста. Солнце потускнело. В воздухе повисла горячая мгла. Тревожно кричат чайки. В их нервном кряканье замешательство и страх. Что-то надвигается, воровато подкрадывается. Все живое и неживое затаило дыхание, силится распознать шаги грозного пришельца. Напряженное безмолвие. И все же что-то близится, близится.

— Гроза идет прямо на нас, — Юдите беспокойно озирается. — Ветер, кажется, с той стороны.

— Гроза идет с собственным ветром.

— Что нам делать?

— Ты хочешь домой?

— Я сама не знаю, куда я хочу.

Тишина. Вдали слышны раскаты грома. Жалобно мычит забытая на лугу корова. Низкие синеватые тучи мчатся над вершинами деревьев, словно муть, подхваченная стремительным потоком, но черное ядро грозы кажется неподвижным. Высоко взметнувшееся в небо и сверху заостренное, оно напоминает голову огромной кобры, занесенную для удара.

Безмолвие. Свет быстро меркнет. Вдали мечутся молнии.

— Уж скорее бы началась, — Юдите обхватила руками плечи. — Мне что-то прохладно.

— Сейчас польет, — сказал Липст. — Давай соберем одежду.

Сперва налетел легкий шелест. Вскоре он перешел в мощный шум, словно зашептала в испуге тысячеголовая толпа. И вдруг точно прокатился гигантский каток. Деревья пригнулись и задрожали. Взметнулся песок и облетевшие листья. Большие и шумные, упали первые капли дождя.

Они бегут к поселку. Сверкает молния, разметывая длинные фиолетовые тени. Оглушительно грохочут раскаты грома. Юдите выбилась из сил, Липст тянет ее за руку. К счастью, неподалеку на песке перевернутая лодка. Забраться под нее можно только ползком. Липст хохочет. Потоки дождя и сумасшедший бег вырвали его из тягостного оцепенения. К нему снова вернулась бесшабашная удаль. Эта веселая радость взбурлила в самых глубоких родниках памяти: гроза и босые ноги, сверкающие лужи и теплые шумные реки возле уличных водостоков, бумажные кораблики и капли дождя на носу. Все это как встреча с чем-то близким, дорогим и издавна знакомым.

Гроза буйствует прямо над ними. Удары грома следуют один за другим. Под увесистыми каплями рассохшееся дно старой лодки гремит, как барабан. Перед «входом» встает текучий занавес водяной бахромы.

Липст ощущает на лице дыхание Юдите, чувствует, как частыми толчками вздымается ее грудь. Рука Юдите находит руку Липста и доверчиво ложится на нее. Он накрывает Юдите пиджаком и обнимает ее крепко, крепко.

— Не бойся, милая. Скоро пройдет!

— Я и не боюсь. Я только дрожу.

— С нами ничего не может случиться.

— Когда ты со мной, я ничуть не боюсь. Ты меня

любишь?

— Я из-за тебя как помешанный.

— А ты любил бы меня некрасивую? Совсем–совсем некрасивую?

— Да, Юдите! Да!

Она обнимает Липста. Его губы ищут губы Юдите.

— Липст, мне страшно! Если бы ты знал, какая я некрасивая!

— Ты самая красивая, самая лучшая!

В плоском сумеречном свете отчетливо видно лицо Юдите. Лоб обрамлен легкой тенью и кажется совсем темным, а глаза лучатся и искрятся удивительным сиянием. Прекрасна она или уродлива, Липсту сейчас безразлично. Он об этом не думает. Он знает лишь, что нет для него ничего дороже этого лица. Они друг подле друга. В белых вспышках молний, в громовом неистовстве грозы рушатся время и пространство. Глаза Юдите все ближе и ближе, в них молнии, море и берег. Вот они совсем близко, и теперь в них весь мир.

Липст приподнял голову и стал слушать. Гроза кончилась. Возможно, она длилась вечность, а может, всего несколько мгновений. Раскаты грома, глухие и утомленные, слышались где-то далеко, у самого горизонта. В небе горело золотое зарево заката. Море опять волновалось и рокотало. Воздух свеж и прохладен. С мокрых краев лодки шлепались редкие капли. Липст посмотрел на Юдите. Она лежала с закрытыми глазами и, казалось, была охвачена легкой дремотой. Липст коснулся руки Юдите, и она приоткрыла веки.

— Юдите! — проговорил он.

Ее неподвижный взгляд был устремлен на черное днище лодки.

— О чем ты сейчас думаешь?

Юдите, не отвечая, слегка приподнялась на локтях и положила голову на колени Липсту.

— Я слушаю, как капает вода. Я не хочу думать.

Немного погодя она добавила:

— Наверно, самое правильное всегда то, что человек делает не раздумывая. Так мне кажется с тех пор, как я познакомилась с тобой. Ты — мальчишка, а я хочу видеть тебя, сама не знаю почему. Я бегу к тебе и забываю обо всем на свете. Я делаю глупости, и мне хорошо.

— Юдите… Я никогда не забуду этот день.

— Ах, Липст!

— Не смейся, Юдите.

Липст наклонился и губами нежно коснулся ее лба.

— Юдите, — сказал он, — с сегодняшнего дня все пойдет по-другому. Слышишь? Я тебе обещаю. На конвейере я больше работать не стану. Перейду в инструментальный. Выучусь на токаря. Каждый месяц буду вносить по рационализаторскому предложению, вот увидишь…

Все сомнения бесследно улетучились. Он чувствовал, как растут и множатся в нем силы. Мысль обрела крылья, он строил планы на будущее один смелее другого. Ничто больше не казалось Липсту трудным или неосуществимым.

Он и сам не заметил, как мечты о Юдите и о будущем воплотились в сухие арифметические расчеты. Он зарабатывал слишком мало. Это ясно как день. Надо зарабатывать больше — получать самую высокую зарплату и самые большие премии. У него теперь есть Юдите! И нельзя, чтобы Юдите разочаровалась, в нем.

— Я буду заниматься и на будущий год поступлю в вечернюю школу. Потом в институт… Завод реконструируют, строят новые цехи, всюду нужны мастера, техники, инженеры…

Юдите слушала и молчала. От каждой капли, падавшей с края лодки, ее ресницы тихо вздрагивали.

Красный солнечный шар погрузился в яркую синь моря. Небосвод, некоторое время еще пылавший и плавившийся, гаснул и подергивался окалиной сумерек.

— Хорошо, что темнеет, — сказала Юдите. — Платье выглядит так, будто его из мешка вытащили. Тебе не стыдно ехать со мной в одном вагоне?

— Успокойся, — засмеялся Липст. — В вагон нам все равно не попасть. Хорошо, если достанется место на подножке.

— Плечи огнем горят! Как бы теперь кожа не сошла!

Юдите оживилась. Она долго расчесывала волосы, потом тщательно намазалась кремом, попудрилась, накрасила губы и ресницы. Все это напоминало религиозный ритуал. Без соблюдения его она даже ночью не могла отправиться в путь. В эти минуты проявилась некая иная сущность Юдите, жившая в ней сама по себе и для которой действительность не определялась ни местом, ни поздним часом, ни тем, что принес этот день. Сосредоточенно и самозабвенно она охорашивалась, приоткрыв перед Липстом еще на несколько сантиметров завесу над своим таинственным миром.

Липст стоял и смотрел. Как он любит Юдите! Как он любит ее!

Любовь эта была так ярка, что ослепляла, так сильна, что подчиняла все другие чувства, так драгоценна, что он не знал, как ее уберечь. Он стоял и смотрел.

— Вот я и в порядке, — сказала Юдите. — Можно идти.

На берегу Булльупе они долго ждали перевозчика. Месяц выткал золотом по речной глади причудливый восточный ковер. По нему на противоположный берег перебегал ленивый южный ветерок.

Ночь стояла душистая и светлая. Тихо шумел лес, кутаясь в призрачные тени. Юдите шла, крепко вцепившись в руку Липста, покорная и доверчивая. Над иззубренными верхушками деревьев чуть светилось небо с редкими июньскими звездами.

Потом лес стал гуще. Деревья вплотную подступили к тропинке, выстроившись по обе стороны как почетный караул, и поминутно трогали плечи путников колючими ладонями хвои. В чаще крикнула спросонок ночная птица. Юдите испуганно оглянулась.

— Что там так блестит на земле? — спросила она. — Вон там, как золото…

Липст обнял Юдите за плечи.

— Это гнилушки. Обыкновенные гнилушки.

— А до чего ярко блестят!

В ночной тишине ясно слышалось, как по железнодорожному мосту прогрохотала электричка. Дорога вынырнула из леса и пошла берегом реки. Над лугами слоился белый туман. Вдали тускло светились окна дач.

— Нам еще долго идти? — спросила Юдите.

— Ты устала?

Юдите покачала головой.

— Мне кажется, у сегодняшнего дня нет конца.

— А мне нет, — сказал Липст. — Мне он кажется слишком коротким…

Через четверть часа они сели в поезд. Электровоз рванул длинную вереницу вагонов и помчал в сверкающий огнями город.