Настало утро, хмурое и сырое. Моросил дождь. Как только Липст пришел в цех, его вызвали в отдел кадров.

— Хорошо, — равнодушно кивнул Липст, — сейчас приду.

Мерпелис сидел за письменным столом и пил минеральную воду.

— Присаживайтесь, товарищ Тилцен, — сказал он. — Вам известно, что такое «гепар»?

— Нет, не знаю.

— Печень, мой друг, печень. В вашем возрасте и я, славу богу, не знал этого.

Мерпелис вытер губы и вынул из ящика блокнот.

— Тут у меня записано: «Перевести Липста Тилцена в инструментальный учеником». Не передумали?

— Нет, — ответил Липст. — Почему же…

— Тогда сейчас самый подходящий момент. В сборочном реорганизуют процесс. На конвейере некоторые операции объединяют.

Мерпелис говорил негромко. Липст смотрел в окно, и казалось, голос начальника доносится откуда-то из-за стены.

— Не знаю, объединят ли. Возражают против второй смены.

— Это дело решенное, — Мерпелис захлопнул блокнот и положил в ящик. — Посменная работа не наш идеал, но в данном случае она даст экономический эффект.

«Значит, в конце концов наше предложение принято», — подумал Липст. Однако долгожданное известие не радовало.

— Как ученику, вам несколько месяцев будут платить пониженную зарплату. Надеюсь, вы знаете об этом? Откровенно говоря, я вас не пустил бы, но Крускоп написал такую хвалебную характеристику… — Мерпелис поднялся. — Вот и все, что я хотел вам сообщить.

— С какого числа я буду переведен? — спросил Липст.

— Я думаю, с пятнадцатого. Но вам еще скажут об этом.

— Благодарю вас, — сказал Липст, — до свидания!

Мерпелис как-то странно взглянул на него.

— Постойте, Тилцен. Еще один вопрос. Вы не хотели бы стать начальником отдела кадров?

— Нет. Почему вы спрашиваете?

— Да так. Я с удовольствием пошел бы учиться на токаря.

В коридоре Липст остановился. «Надо зайти в инструментальный, — пришла в голову мысль. — Разве не чудно, что я облазил весь завод вплоть до амбулатории и котельной и еще ни разу не был там, где мне предстоит работать? Все-таки надо поглядеть, что там такое». Липст посмотрел на часы — поздно, сейчас включат конвейер. «Ничего. Схожу в обеденный перерыв».

Из бухгалтерии выбежала девушка в ярко-красном платье. Девушка уже давно скрылась из виду, а Липст все стоял, как прикованный к полу.

«Платье точь-в-точь как у Юдите». И мысль, преследовавшая его со вчерашнего дня, мысль, которую он не мог из себя вырвать, снова зашевелилась в глубине и причинила такую боль, что хотелось биться головой о стену.

В столовой Липст невзначай натолкнулся на Ию. Суп из ее тарелки плеснулся Липсту на рукав.

— Тише, Липст, тише, — засмеялась Ия. — Пожалей мой суп.

— Приятного аппетита, — буркнул Липст в ответ.

— Садись, здесь место свободно.

Липст поставил свою тарелку рядом с тарелкой Ии.

— Как там Робису живется в Харькове?

— Лучше не спрашивай. Еще неизвестно, вернется ли к Октябрьским праздникам.

— И ты одна на взморье? — Липст покачал головой. — Полки, наверно, так и не сделаны?

— Нет. Почему же? — в голосе Ии послышалась чуть наигранная бодрость. — Полки я сделала сама. У Робиса получилось бы не лучше.

— А окошко?

— И окошко выпилила.

— Да, да, — вздохнул Липст. — Покажи-ка руки.

Ия повернула к нему ладони. Они были жесткие, натруженные. Липст вспомнил день свадьбы Ии и Робиса, вспомнил, как легли тогда эти руки на плечи Робиса. Теперь они выглядели еще жестче, были еще краснее.

— Ты могла мне сказать. Я помог бы… Ну, а письма-то он тебе пишет?

— Раз в неделю. Когда ему писать чаще!

— Да, да, — проговорил Липст. — Трудновато, значит, тебе?

Ия улыбнулась. Ее глаза заблестели, всю суровость сразу как рукой сняло.

— О чем тут говорить? Ты только подумай: что, если б Робис из-за меня никуда не поехал! Он же тогда извелся бы. Ты ведь знаешь Робиса. А теперь он счастлив. Видишь, я тоже не умерла…

Она достала из кармана голубой конверт.

— Вот последнее. Позавчера получила. Читать все равно не дам, — Ия покраснела и спрятала письмо обратно. — Ничего, скоро вернется.

Липст молча кивнул. Он смотрел на Ию и ничего не говорил.

— Да, я еще не сказала: в новом доме нам дают квартиру. На этот раз уж наверняка, я была у директора. Робис об этом даже не подозревает, для него будет сюрприз. Вот буду переезжать, тогда позову тебя на помощь.

Липст не ответил.

— Почему ты не ешь? — удивилась Ия. — Суп стынет.

— Ничего, — сказал Липст, — я ем. Пусть остынет немножко.

Он не отрывал взгляда от Ии, испытывая одновременно изумление, щемящую грусть и даже зависть. Но все это было второстепенным. Главным было чувство странного любопытства. Глядя на усеянное рыжими веснушками широкое лицо Ии, он неожиданно для себя открыл нечто такое, о существовании чего раньше не подозревал, и это «нечто» теперь заставляло Липста на многое посмотреть по-иному.

Ия поела и умчалась. Из столовой Липст направился в спортзал посмотреть, как играют Крамкулан с Сашей Фрейборном, потом вышел во двор и закурил сигарету. Моросил мелкий дождик, быстро бежали низкие серые тучи. Липст поежился и вернулся в корпус. Он вспомнил о своем намерении побывать в инструментальном.

На лестнице стоял сырой полумрак. Горели тусклые лампочки. Сквозь большие окна в корпус проникал бледный и немощный свет осеннего дня.

У инструментального Липст замедлил шаг, без особого интереса заглянул в открытые двери. И прошел мимо.

Последующие три дня не принесли ничего нового. В привычном заводском ритме, в шуме и суете дня время летело незаметно. Труднее было по вечерам, когда Липст оставался один. Сразу охватывало чувство, будто чего-то не хватает. Шагать становилось тяжелее, а тишина кричала все громче: «Нет ее!.. Нет ее!.. Нет ее!..»

По ночам его преследовали кошмары: то снилась встреча с Юдите, то он преграждал путь машине, у которой было лицо Шумскиса, то падал в темную бездну, снова и снова переживал муки оскорбленного самолюбия. Проснувшись, Липст подолгу ворочался с боку на бок, всматриваясь в непроглядную тьму. Он прекрасно сознавал, что топчется на месте, а жизнь — это не кинотеатр, где и в темноте всегда горит красная надпись: «Запасной выход». «Что делать? Что делать?» — спрашивал себя Липст. Ответ не приходил. Мысль о том, что Юдите могла для него исчезнуть, пугала, он не мог примириться с ней. И каждый раз все начиналось сызнова, с самого начала.

К утру его смаривала тупая дремота.

— Вставай! Вставай же, Липст! — вскоре трясла его за плечи мать.

Потягиваясь, он вылезал из постели и бежал умываться. Только по пути на работу, уже в трамвае, Липст из комка взбудораженных нервов постепенно превращался в человека.

В четверг, выходя из проходной, Липст увидел Юдите. Она стояла на противоположной стороне улицы и, привстав на цыпочки, пристально вглядывалась в густой поток людей. Липст сразу заметил ее ярко-желтое пальто, машинально помахал рукой и стал вырываться из человеческой лавины.

В первый момент Липст ощутил радостное облегчение. Опять все по-старому, опять как всегда. Юдите ждала его, и он спешил к ней. Их разделяла только улица. Но уже через несколько шагов он обрел чувство реального. Радость улетучилась, осталось тревожное волнение.

— Здравствуй, — виновато улыбаясь, поздоровалась Юдите. — Я хотела повидать тебя. Ты совсем перестал мне звонить.

Ветер слегка растрепал ей волосы, но, возможно, они просто не так тщательно причесаны, как обычно. В улыбке чувствуется неуверенность. Лицо слегка побледнело.

— Здравствуй, — Липст отвернулся. — О чем нам еще говорить? Вон трамвай идет…

«Не надо, — подумал Липст, — почему я так резок с ней? Она пришла первая, а я корчу из себя черт знает кого».

Юдите молчит. Черные изгибы бровей чуть выпрямились.

Трамвай быстро приближается. Остановился. Пассажиров много, посадка затягивается. Липст стоит и теребит пуговицу пальто. Кондуктор дал звонок. Трамвай уходит.

— Может, все-таки пройдемся? — спрашивает Юдите после короткой паузы.

Они идут к центру города. До перекрестка ни один из них не произносит ни слова, потом изредка роняет ничего не значащие фразы.

Улица. Мокрый асфальт. Низкие серые тучи — Липст видит их не в небе, а в лужах, зияющих черными омутами. Новый сквер с мелкими, начавшими желтеть деревцами. Пустынные мокрые скамьи. Нахохлившиеся голуби. Залитый водой ящик с песком.

— Юдите, — останавливается Липст, — скажи, что будет дальше?

Юдите проходит несколько шагов, медленно поворачивается к Липсту:

— Я выхожу замуж за Шумскиса.

Черные мокрые скамьи. Черные нахохлившиеся голуби. Рябь ветра на громадной луже. Над Липстом словно вырастает гудящий купол из волнистого бракованного стекла. Все, что он видит через него, представляется искаженным, перекошенным, уродливым. Юдите больше не в силах выдерживать его взгляд.

— Если бы ты знал, как я не хотела! Как я не хотела! Но что делать? Ты еще не знаешь мою мать, она ужасный человек. И в одном она, возможно, права, считая, что мы с тобой не пара. Жизнь, Липст, не летнее воскресенье на взморье, когда ни о чем не надо задумываться. Ты слишком молод. Тебе еще надо учиться, завоевать положение. Нам с тобой пришлось бы нуждаться, каждый божий день ссориться по пустякам. Ведь я, Липст, себя знаю. Когда женщина считает копейки, она старится прежде времени, теряет красоту. Ты ведь никогда не задумывался над такими вещами. А я… я старше тебя…

Липст грустно улыбается.

— Да, ты, как видно, ни о чем не забываешь подумать. Разве что о такой мелочи, как любовь.

— Ссоры быстро подточат любовь, — Юдите перебивает Липста. — Я избалована, у меня большие запросы, я не смогла бы ходить в бумажных платьях, мыть раковину в коммунальной кухне и постоянно цапаться с твоей мадемуазель Элерт. Очень скоро мы стали бы вымещать друг на друге обиды, и любовь сменилась бы ненавистью. Почитай объявления о разводах. Эти люди тоже когда-то любили друг друга.

— Или тоже женились по расчету, как собираешься ты.

— Липст!

— Что, Юдите?

— Не забывай, что я все-таки манекенщица. В известной мере идеал красоты для тысяч женщин. Сейчас я езжу в Таллин, Ленинград, Москву. А завтра мне, возможно, будут аплодировать в Праге, Будапеште, Париже или Риме. Это моя мечта, моя цель. А вечерние туалеты нельзя демонстрировать, когда у тебя руки оттянуты базарной сумкой и пальцы почернели от картошки. Такая манекенщица никому не нужна!

Липст слушает, широко раскрыв глаза. Слова Юдите ударяют в него, как ледяные волны. Он вспоминает жесткие руки Ии и ее счастливую улыбку.

— Юдите, опомнись! Человек не вешалка для одежды. У человека есть сердце. Ты хочешь обмануть и себя и других — светиться как гнилушка в темноте. Подумай, тебе ведь придется жить не только с деньгами Шумскиса. Ты должна будешь жить с ним самим, с мужчиной, которого ты не любишь и никогда не полюбишь. Да понимаешь ли ты, на что идешь?

— Ты говоришь про Шумскиса, а думаешь о себе. Конечно, у тебя есть все основания поступать так.

— Я думаю не о себе — теперь это уже не имеет значения. Я думаю о тебе.

— Альберт вовсе не так уж плох, как ты пытаешься его изобразить. И не так стар. Ему всего-навсего сорок. Возможно, я даже немножко люблю его.

— У него жена и двое детей.

— Он разведется.

— С детьми? Расскажи, как это делается?

— Дети останутся с матерью. У Альберта скоро будет готов дом.

— Юдите, тебя словно околдовали. Когда-нибудь ты очнешься, и тебе захочется повеситься.

— Вполне возможно.

— Знаешь, что делают солдаты на фронте во время артобстрела со своими товарищами, которые, обезумев от ужаса, хотят выскочить из окопа? Их связывают. Тебя тоже не мешало бы связать.

Губы Юдите презрительно искривляются. Она пинает острым носком туфли бетонный барьерчик.

— Может, я поступаю нехорошо, — тихо говорит она, — но, ради бога, не пытайся меня переубедить. Не стоит!

— Тогда я не понимаю, зачем ты пришла? Для чего рассказываешь мне все это? Хочешь, чтобы я благословил вас?

Липст отворачивается. «Неужели я разговариваю с Юдите? Чужое, незнакомое лицо! Разве эти губы я целовал? И чьи это глаза? Только черная родинка между бровями, одна она сохранилась от Юдите, которую я знал…»

— Послушай, Юдите. Делай как хочешь, я тебе больше не ни «да», ни «нет». Только не торопись! Не лети сломя голову. Повремени, подумай. Через три месяца я буду тебя ждать на этом самом месте. На Новый год. Ну, скажем, третьего января. Который сейчас час? Пять? Значит, третьего января в пять часов. Если хочешь — запомни.

Некоторое время они молча стоят друг против друга.

— Желаю тебе всех благ, — говорит Липст.

— Липст…

— Больше мне сказать тебе нечего.

Юдите поворачивается и уходит. Липст, не двигаясь с места, провожает ее взглядом.

Он словно окаменел. Неимоверная тяжесть заживо вгоняет его в землю.

Юдите уходит все дальше, с каждым шагом становясь все меньше, меньше… Липст стоит, сжав руки в кулаки, и слезы катятся из его открытых глаз.

В кармане пальто ключа не оказалось. Он обшарил по очереди все другие карманы. Там тоже не было. Пришлось постучать.

— Кто там?

— Я ключ забыл.

Дверь отворилась.

— Спасибо, — поблагодарил Липст.

Мадемуазель Элерт комкала в пальцах большой шелковый платок и тяжело вздыхала.

— Зелтыня ушла, — сказала она, печально покачивая головой. — Вы только представьте себе! В обед собралась и уехала. Со всеми вещами.

— Уехала? Куда?

— На другую квартиру. Поменялась. Получила совсем отдельную комнату с газом и ванной.

— Ну что ж, можете теперь радоваться. Празднуйте победу. Наконец-то для вас настанет покой.

— Ах, не говорите так! — мадемуазель высморкалась. — Мы так сжились за эти годы. А теперь грустно на душе. Сразу как-то все опустело…

Липст пошел к своей двери.

— Не беспокойтесь, комната пустовать не будет. Сможете начать все сначала.

— Да, но это будет уже не то, — вздохнула мадемуазель. — Совсем, совсем не то…