Вскоре после первой мировой войны некий делец из Мазсалацы — Янис Эренгельд, нажив хорошие деньги на спекуляциях зерном, открыл в Риге велосипедную мастерскую. Он поставил на счастливую карту, предприятие процветало, принося щедрые барыши. Медлительность выходила из моды, время навязывало новый темп жизни. В танцевальных залах публика отплясывала чарльстоны и кекуоки. Газеты сообщали об открытии воздушного сообщения. Богачи носились на гремящих «фордах», «фиатах» и «шевроле». Люди среднего достатка утоляли жажду скорости с помощью велосипедов. Это самобеглое чудо было предметом вожделения и рабочего человека в городе и подпаска в деревне.

Янис Эренгельд ходил в школу всего три зимы. За едой он громко чавкал, сморкался с помощью большого и указательного пальцев. Зато от корки до корки прочитал биографию Генри Форда.

Велосипедная мастерская постепенно разрасталась, но масштабы предприятия больше не удовлетворяли Эренгельда. Предприимчивый делец учредил акционерное общество, объединив виднейших в Латвии велопромышленников под вывеской новой фирмы «Эренгельд-Офега». Это мероприятие было выгодно по двум причинам: во-первых, крупное производство мигом поглотило мелких конкурентов; во-вторых, в руках Эренгельда оказались гораздо более значительные средства, что позволяло придать делу совсем иной размах. Скрывая от налоговой инспекции истинные доходы фирмы, акционерное общество значительную часть прибылей переводило на личные счета. Эренгельд выждал, пока в банке на его имя скопилась кругленькая сумма — сто тысяч латов, после чего приподнял шляпу и раскланялся:

— С приветом, господа компаньоны!

Так в результате довольно обычного для того времени мошенничества возникла велосипедная фабрика «Эренгельд-Оригинал», одно из крупнейших промышленных предприятий буржуазной Латвии.

Каждую субботу на граждан Латвии, открывавших газету «Яунакас Зиняс», смотрело громадное, во всю страницу, изображение улыбающегося велосипедиста. И улыбался он потому, что приобрел «неповторимый по качеству и умеренный по цене велосипед латвийского производства «Я. Эренгельд-Оригинал». Иногда вместо улыбающегося юноши бывал нарисован обливающийся потом обезьяноподобный выродок. Надпись над ним гласила: «За глупость приходится платить. Умный человек покупает велосипед только фирмы «Эренгельд-Оригинал» и ездит посвистывая!»

К газетным объявлениям присоединялся хор реклам и плакатов на столбах и стенах домов, транспарантов на трамвайных крышах, надписей-призывов на подставках для пивных кружек, на ежегодных каталогах и бесплатных календарях. Свой товар Эренгельд расхваливал с таким нахальным усердием, что даже самые упорные скептики в конце концов сдавались.

Получив крупный заграничный заказ, фирма Эренгельд в 1939 году перешла в решительное наступление на конкурентов и построила новый, огромный по тем временам заводской корпус. После реконструкции латвийский Форд выпускал за год двадцать пять тысяч велосипедов.

Во время фашистской оккупации производство заглохло, хотя Эренгельд лез из кожи, чтобы угодить гитлеровцам. При отступлении оккупантов ловкач из Мазсалацы удрал вместе с ними.

Завод остался в руках тех, кто сложил его стены.

Такова вкратце история завода, на котором начал работать Липст Тилцен.

Выйдя из отдела кадров, он увидел плакат:

«Дадим стране в этом году сто восемьдесят пять тысяч велосипедов!»

Сборочный цех тянется через весь верхний этаж главного корпуса. Большие окна льют обильный свет, придавая необозримо длинному помещению сходство с операционной в больнице или большой оранжереей. В воздухе пчелиное жужжание электромоторов. Пахнет ацетоном, нитролаком и еще не езженными шинами.

Войдя после полутемного коридора в сборочный, Липст в первый момент ничего не увидел, от яркого света пришлось зажмуриться. А потом, открыв глаза, он прямо-таки остолбенел — сколько тут велосипедов! Готовые, почти готовые, полуготовые. Приставленные к стенам, подвешенные к потолку, сложенные высокими штабелями. Повсюду велосипеды, велосипеды, велосипеды!

Липст стоял и глазел — нет, не таким представлял он себе завод. Смотри ты, на окнах занавески, на подоконниках цветы.

Кто-то подтолкнул Липста. A-а, да это тот самый старичок с козлиной бородкой, которого девушка из отдела кадров специально вызвала из цеха, чтобы проводить новичка. Он мастер или что-то вроде этого. И тоже ничем не похож на заводского человека — типичный аптекарь: на горбинке носа пенсне, макушка лысая.

Липст осторожно шагнул вперед, но уже в следующее мгновение ему пришлось отскочить.

— Берегись! — громыхнул чей-то бас, и мимо Липста проехала тележка, тяжело груженная велосипедными деталями.

Липст озирался по сторонам: нет ли новой угрозы его жизни? Он нагнал «аптекаря» с козлиной бородкой. «Аптекарь», как-то странно поджав губы, посмотрел на Липста (возможно, только на его тарзанью шевелюру), но ничего не сказал. Да и с чего бы ему говорить? Он же не экскурсовод и не лектор общества по распространению знаний.

Липст видел все, что происходило в цехе, и вместе с тем не видел ничего. Чтобы все толком осмотреть, нужны часы и дни. Ну, ничего, еще успеется. А теперь — выше голову, чтобы не выглядеть остолопом, зеленым мальчишкой, который таращится на каждый пустяк. Никто не должен знать, что он на заводе впервые.

Липсту кажется, будто его нарочно выставили напоказ под эти ощупывающие любопытные взгляды. Ну чего «аптекарь» идет так медленно, точно курортник по пляжу! Поскорее добраться бы до своего места, уйти прочь с этих глаз…

— Бриги-ись!

Липст хотел отскочить к стене, но споткнулся о какое-то железо и неловко плюхнулся между двумя девушками. Подняв глаза, он увидел, что они похожи друг на дружку, как две горошинки.

«Неужели у меня в глазах двоится? Наверно, это от вчерашней затрещины».

Девушки переглянулись, посмотрели на Липста и расхохотались. Значит, все-таки две. Слава богу!

— Извините… — буркнул себе под нос красный как помидор Липст.

— Постойте, молодой человек, — «аптекарь» тут же использовал это ерундовское происшествие, чтобы подтрунить над Липстом. — Куда вы так торопитесь? Это место занято. Вы будете работать вот здесь.

Липст отряхивал штаны и глупо улыбался.

— Здесь? — переспросил он.

Здесь! — кивнул «аптекарь». Сняв пенсне, подышал на стекла и принялся тщательно протирать их носовым платком.

Главный конвейер напоминал величаво текущую через весь сборочный реку. Каждые тридцать девять секунд она выплескивала новый велосипед. В начале конвейера здоровенный рыжий парень укреплял на специальном кронштейне велосипедную раму. Она медленно двигалась вперед. Следующий рабочий — одна из девушек-горошинок — устанавливала на раму переднюю вилку. Двойняшка привинчивала зубчатое колесо. В дальнейшем плавании по бесконечной ленте рождающийся велосипед обретал педали, седло, руль. Благополучно проследовав мимо семнадцати рабочих мест, он вполне готов — можно садиться и ехать. «Новорожденный» появляется на свет смазанным, припудренным и завернутым в чистые бумажные пеленки.

— Угис! — мастер остановился позади щуплого парнишки. — Покажи молодому человеку двенадцатую операцию.

Мастер положил руку на плечо Липсту и подтолкнул поближе к конвейеру, как это делают с упрямым ребенком, который не желает подойти поздороваться с незнакомой тетей.

— Ближе, ближе, молодой человек! Смотрите и учитесь. Очень простая операция: взять цепь, наложить на большую зубчатку, на звездочку и соединить замком концы.

То ли оттого, что за спиной Угиса стоял мастер, то ли потому, что ему доверили обучение новичка, но тщедушный паренек даже как-то раздулся изнутри, стал невероятно деятельным и важным. Он поморгал белобрысыми ресницами и несколько раз откашлялся, точно намеревался произнести длинную речь или спеть арию.

— Показать двенадцатую операцию? Слушаюсь! Будет сделано… Познакомимся: Угис Сперлинь.

— Липст Тилцен.

— Гляди, как это делается. Берешь цепь двумя пальцами и тянешь… тянешь… тянешь… Хоп! А теперь прижать… прижать… еще прижать — и… готово!

Угис смотрел только на Липста и на мастера, действуя с ловкостью шпагоглотателя. Наверно, он мог проделать все это с завязанными глазами.

— Чего тут долго толковать, — сказал мастер. — Номер не хитрый.

«Факт, ничего хитрого нет, — молчаливо согласился с «аптекарем» Липст. — В пределах программы политехнизации детских садов… Ну, на велосипедную цепочку его не поймают!..»

— Теперь сам попробуй, — подходил следующий велосипед, и Угис пустил на свое место Липста.

Никакого чуда не произошло. Липст цепь поставил. Однако он ковырялся слишком долго, это ясно. Пока он кончил, велосипед уже передвинулся к следующему рабочему месту. Чтобы проверить защелку замка, Липсту пришлось боком идти за велосипедом. Однако теперь он мешал соседке — вертлявой блондинке, которая привинчивала педали и за работой без умолку что-то тихонько напевала.

— Ты, Угис, помоги немножко молодому человеку, — сказал мастер. — Оставайтесь тут вдвоем до конца смены.

«До конца смены… О таких далеких вещах пусть думают астрономы. Вот уже подходит следующий велосипед. Как там было? Взять цепь двумя пальцами и сразу тянуть… тянуть… тянуть… Хоп! А теперь прижать… еще прижать — и… готово!»

На этот раз у Липста получилось удачнее.

Мастер Крускоп — старикан занозистый, еще из эренгельдовского инвентаря. С ним надо быть начеку! Самый верный признак надвигающейся грозы — подчеркнутая вежливость мастера. Если уж Крускоп к кому-то обращается на «вы», значит, в тучах собирается электричество, жди грома и молний. Рыжеволосый Робис, тот, что в конце конвейера, пользуется правом называть Крускопа по имени — Кришем. Робис освоил все операции по сборке и неофициально считается как бы заместителем мастера. Рыжий влюблен в одну из двойняшек — Ию, но когда они идут в кино или на танцы в заводской клуб, их неизменно сопровождает сестра Ии — Вия. Вертлявую блондинку, которая всегда распевает, молодежь цеха прозвала «ревущим буем». Настоящее имя блондинки — Клара Циекуринь. Прежде она носила фамилию Скрамсте, а еще раньше — Грубе…

Сведения струятся изо рта коротышки Угиса непрерывным булькающим ручейком. Когда Угис говорит, он время от времени облизывает губы, как бы пробуя произносимые слова на вкус. Судя по изменчивому выражению подвижного лица, вкус их бывает весьма различным.

Сам Угис на заводе уже второй год, живет в общежитии, учится в вечерней школе. И если бы ему удалось подрасти еще хоть на несколько сантиметров, он наверняка удивил бы мир великими свершениями. Нынешним летом он начал усердно заниматься учением йогов и спортом.

— Йогов? — удивился Липст. — Для чего?

— Чтобы закалить силу воли, подчинить плоть духу. И вообще… Где сказано, что человек в восемнадцать лет не может больше вытянуться? В особенности, если он занимается гимнастикой по древнеиндийской системе «Хатха-йога».

Сперлинь близорук. Всматриваясь в глубь цеха, он сильно щурится. При этом курносый нос задирается кверху и морщится. Зато когда Угис говорит с Липстом, глаза непомерно расширяются и блестят. Да и как быть этим глазам узкими, если в каждом из них по меньшей мере самосвал доброты и простодушия.

Вздох Угиса понуждает Липста к маленькой лжи:

— Рост не самое главное. Вон Григорий Новак едва выше метра, а был чемпионом мира по тяжелой атлетике… Наполеон тоже не был великаном. Твоего роста.

— Правда?

— Зачем мне врать? Длина ничего не решает.

— Конечно, не решает. А потом ведь я занимаюсь гимнастикой.

— Ну вот, видишь.

— Знаешь, ты только никому не трепись, весной я буду участвовать в велогонках. Потренируюсь и поеду. У Казиса есть гоночная машина на деревянных ободах. Он мне даст.

— С деревянными ободами?

— Ну да, ясеневые или дубовые… Постой, Липст, ты руку держи выше. Больше оттягивай влево!

Работа у Липста шла неплохо. Со стороны могло показаться, что он всю жизнь только и занимался сборкой велосипедов на конвейере. Угис больше не прикасался к цепям и зубчаткам. Он лишь поглядывал да изредка поправлял движения Липста.

— Вообще неудобно стоять так, без дела, — сказал Угис. — Я, пожалуй, пойду.

В обеденный перерыв конвейер остановился. В цех вошла тишина. Вошла громко, сразу же обратив на себя внимание. В первый момент у Липста возникло ощущение, словно что-то вдруг оборвалось. Оказывается, оборвалось пчелиное жужжание электромоторов, к которому он уже успел привыкнуть.

В руке Угиса появился огромный бутерброд.

— Есть две возможности, — сказал он, — пойти сейчас в столовую и питаться там рагу или остаться здесь и ждать, пока привезут чай. Лично я принадлежу к чаевникам.

Липсту, как рабочему человеку, мать тоже насовала в карманы немало бутербродов. Они всё и решили. Минут через пятнадцать Липст с Угисом уже вытерли рты, отдали чайные стаканы бородатой тетушке, которую Угис величал Розитой, и чувствовали себя великолепно.

— Сбегаем в клуб. Мне надо увидеть Казиса. Давай разомнем ноги, чтоб не заржавели! — Угис схватил Липста за рукав и потащил к двери.

В клубе на Липста с места в карьер насела Клара Циекуринь. В цехе у конвейера она продемонстрировала умение петь и дарить улыбки. Теперь она обнаружила незаурядные способности к устной агитации.

— Вас зовут Липст? Очень приятно. Уважаемый Липст, скажите, вы заняты вечером? Вы должны ходить в драмкружок. Не говорите «нет». Это общественная нагрузка.

Угис как бы невзначай наступил Липсту на ногу и скорчил страшную гримасу.

— Я не знаю, — пожал плечами Липст. — Подумаю. У меня нет никаких актерских данных.

— Данные и не требуются, — не отступала Клара. — Нам нужен мужчина! Понимаете, мужчина на роль Лачплесиса. Кокнесиса у нас играет женщина. И Кангар женщина. А Лачплесиса, согласитесь, женщине уж никак не сыграть. Если вы не придете к нам, посудите сами — кто же будет Лачплесисом?

— Может, стоит с Розитой переговорить? — ехидно предложил Угис.

Клара на этот писк даже не обернулась. Она продолжала наступать на Липста, точно тяжелый танк.

— Ну, придете, а? Липст, дорогой! Приходите!

— Честное слово, не знаю, — развел руками Липст. — Прежде всего мне надо посоветоваться с женой. У нас двое детей, сами понимаете, ведь они тоже требуют времени…

Клара отскочила так стремительно, что едва не опрокинула приготовленный для игры столик новуса. Угис облегченно вздохнул.

— Опасная женщина, — поежился он. — А главное, невероятно энергичная. Меньше чем за год ей удалось полностью развалить драмкружок. А что, у тебя, правда, двое детей?

Липст рассмеялся:

— Пока это только заявка.

— Двое — как раз в меру. Я решил твердо, у меня тоже будет двое детей. Мальчик и девочка.

Липст перестал смеяться и с сомнением поглядел на маленького Сперлиня, однако было похоже, что тот не шутил.

Они почти галопом промчались через несколько комнат. За большим концертным роялем сердитая женщина тренькала одним пальцем что-то несусветное. Казалось, старый рояль ржал, оскалив зубы из слоновой кости. У свежего номера стенгазеты столпилась такая орава читателей, что Угис с Липстом еле протиснулись. В двух углах стучали на новусе. Несколько юношей, скинув спецовки, прыгали вокруг зеленого фанерного поля настольного тенниса.

— Плохо дело, — сказал Угис, быстро окинув взглядом пеструю компанию. — Казис не пришел. Но тебе во что бы то ни стало надо с ним познакомиться. Он гений.

— Да ну?

— Точно! Мы с ним начали работать почти одновременно, а он уже токарь шестого разряда в экспериментальном цехе, секретарь комсомольской организации и чемпион завода по шоссейной гонке. В прошлом году экстерном сдал экзамены за десятилетку. Этой осенью поступил в институт… Просто уму непостижимо!

Из всего того, что Угис, захлебываясь от восторга, рассказывал о Казисе, Липст уразумел одно: Казис был божеством для Угиса. И уж если Сперлиню не сравниться в блеске с объектом поклонения, он, на худой конец, старался быть хотя бы его тенью. Вот откуда, видать, «йогизм» Угиса, его приверженность к спорту и все прочее. Отчасти Угису, пожалуй, можно было и позавидовать. Жизненный идеал во плоти и крови всегда находился перед ним. Он ежедневно мог стать рядом с этим идеалом, примериться, ощутить разницу и с непреклонным упорством продолжать переплавлять грубую руду сознания собственного ничтожества в искрящееся стремление достигнуть заветной вершины. Этот «гений» должен быть весьма занятной птицей. Жаль, что он не пришел.

— Постой! Есть еще одно местечко, где он может быть! — воскликнул Сперлинь и исчез.

Липст с интересом следил за игрой в настольный теннис. Только что закончилась ожесточенная партия. Проигравший демонстративно швырнул ракетку и выбежал из комнаты. Зато победитель, преисполненный гордости, небрежно кинул зрителям:

— Ну, кто следующий?

Никто не решался.

— Сдрейфили? Даю пять очков форы! Кто хочет?

У Липста зачесались руки. В конце концов он такой же рабочий, как и все. А что, если попробовать? Но чертовски страшно сделать первый шаг. Кругом столько незнакомых! Наверно, легче спрыгнуть с телевизионной мачты…

Липст поглядел по сторонам с тайной надеждой, что свободную ракетку возьмет кто-нибудь другой. Но она по-прежнему лежала на столе.

— Ну, так кто же будет играть? — повторил вызов победитель.

— я…

Отступать поздно. Джинн выпущен из бутылки. Теперь остается только бороться.

— Хватит пяти очков? — снисходительно спросил победитель.

— Спасибо! Попробую обойтись без форы.

— Да ты не стесняйся! Она тебе еще пригодится.

Первым подавал победитель. Он легок, как пробка, и подвижен, точно водяная блоха. Зато техника игры для него, видать, дело темное. Против левых «бекхэндов» Липста весь его великолепный балет — напрасное выкачивание пота. Липст разделывал его под орех.

«Вот тебе за нахальство! За чванство! За пять очков форы!» — приговаривал про себя Липст после каждого удачного удара.

Двух сетов для заносчивого малого оказалось вполне достаточно.

— Мне, приятель, теперь некогда — срочное дело! Сыграем в другой раз.

— Ладно, — согласился Липст. — Я понимаю. Всякое бывает.

Зрители довольно смеялись.

— Поделом этому Румпетернсу! Пусть не форсит!

Липст в центре внимания, все взоры устремлены на него.

«Очень хорошо. Пускай посмотрят, поговорят. Тут уж ничего не попишешь…»

С подчеркнутым равнодушием Липст поглядывал на окружающих. Сами себя мы ведь не видим. Липст тоже не замечал, что в этот момент он смахивал на хвастунишку Румпетериса.

— Кто будет играть? — спросил он.

К зеленому столу подошел долговязый бледный парень и, не говоря ни слова, взял ракетку. Маленький шарик с легким постукиванием снова заметался через сетку. Липст играл автоматически. Мысленно он продолжал разделывать Румпетериса и все еще наслаждался радостью победы. Когда он спохватился, было уже поздно. Он проигрывал.

Стиль игры долговязого совершенно непостижим. Он почти не двигался с места, зато его рука непрерывно описывала круги, словно крыло ветряной мельницы, и метала белые молнии.

Липст положил ракетку и поспешил юркнуть в гущу зрителей. Сейчас на него посыплется град насмешек, как перед этим на Румпетериса. «Так и надо этому хвастунишке Тилцену!»

Сквозь толкучку к нему пробивался Угис. «Черт бы его побрал! Совсем спятил, — злился Липст. — Зачем он тащит за собой эту хворостину!»

— Липст! — торжественно провозгласил Угис, и от избытка серьезности уши его вспыхнули. — Познакомься, мой лучший друг Казис!

Казис молча подал Липсту руку. Нет, он все-таки не хворостина. Такой рукой можно слона задушить.

Липст вытер лоб.

— Мы уже познакомились, — сказал он.

В порядке исключения мастер разрешил сегодня Липсту работать восемь часов — полную смену.

Завод остается заводом лишь до той минуты, пока не загудит сирена. После этого он превращается в стадион, где только что закончился футбольный матч. Сотни людей устремляются к выходу. Из душевой доносится плеск воды, скрипят и хлопают дверцы шкафчиков, но больше всего шума во дворе. Заводят машины, трещат мотоциклы, отмыкают цепи велосипедов. Многоголовая толпа людей широкой волной отливает к воротам и там ненадолго задерживается, пока ее не всосет узкая воронка проходной. На улице длинная шеренга, словно густое, темное масло медленно растекается во все стороны.

Еще светло. Погода разгулялась, но чувствуется поздняя осень: дню не хватает яркости. Тусклое небо голубовато-зеленого цвета. Повсюду лужи. Деревья, лишенные листвы, потряхивают ветвями, стыдясь своей наготы.

Поток рабочих подхватил и Липста. Тилцену кажется, будто он соскочил со стремительной карусели. Он чувствует себя малость обалдевшим. Мир перед глазами покачивается.

Свершилось! Мечта о некоей абстрактной работе на некоем призрачном заводе приказала долго жить. Вместо нее есть вполне реальный сборочный конвейер и операция номер двенадцать… Действительность чаще всего оказывается куда проще воображения.

«И это все? — спрашивает себя Липст. — Все на этом и кончается?» Он не верит. Должно быть еще что-то! Ну, а вдруг это «что-то» окажется слишком тяжелым и не хватит сил удержать его на плечах.

Липст вздыхает и поворачивает голову. A-а! Угис все еще идет рядом. В синем плаще вид у него нахохленный. Кажется, он стал еще меньше. А подрезанные при починке рукава плаща и ушастый шлем, который выглядит на нем как детская фланелевая шапочка, делают из Угиса совсем мальчугана.

— Угис, скажи, сколько ты зарабатываешь в месяц?

Угис вздрогнул. Он о чем-то задумался.

— Сколько? Ну, как когда. Семьсот выходит на круг.

— И в других цехах не платят больше?

— Сказанул! Токари заколачивают больше тысячи.

Угис помолчал, потом пристально посмотрел Липсту в глаза и добавил:

— На конвейере я так — до поры, до времени. У меня есть грандиозные планы!

И они снова углубились каждый в свои мысли.

— Липст! Ты не мог бы одолжить мне до завтра трешку? В «Риге» идут «Покорители космоса». Я забыл дома бумажник.

Липст сунул руку в карман пальто, но тут же осознал бессмысленность этого жеста. Мать утром дала на трамвай ровно шестьдесят копеек. А из старых трамвайных билетов и хлебных крошек деньги, к сожалению, не растут.

— Похоже, и я забыл… кошелек дома…

И вдруг Липста передернуло. Будто невзначай он прикоснулся к холодной жабе. В кармане лежали деньги! Двадцать пять рублей.

От неожиданности физиономия Липста вытянулась и приняла абсолютно идиотское выражение, однако он тут же опомнился. Все правильно! Эту двадцатипятирублевку вчера дал Сприцис Узтуп. Как он мог забыть об этом!

— Бери, — сказал Липст, — мельче у меня нет.

Угис вытаращил глаза, но к деньгам не прикоснулся. Уж не намерен ли Липст подшутить над ним?

— Бери, бери! — настаивал Липст. — Завтра отдашь.

Угис взял бумажку, заботливо вложил в блокнот и пожал Липсту руку.

— Этого я никогда не забуду, — взволнованно сказал он. — С этой минуты считаю тебя своим другом. Доверие — самое главное!

«Нет, это говорит не Угис. Это слова какого-то очень рассудительного человека. А может, из какой-нибудь мудреной книги? Поди знай…» Но ведь и Угиса он тоже еще не знает.