— Никакой свадьбы не будет, — сказал Робис.

Ия повторила то же самое.

— Мы оформим только официальную сторону дела, и все.

Все же для самых близких друзей решили устроить скромный ужин в общежитии. Пока невеста с женихом в сопровождении эскорта сочувствующих поехали в загс, Угису с Липстом поручили украсить комнату и раздобыть столы. Обязанности главнокомандующего над жаркой и варкой добровольно приняла на себя уборщица общежития Алма. Поначалу эту честь собирались предоставить Вие, но она отказалась наотрез. Вия тоже сшила белое свадебное платье и пожелала стоять на церемонии регистрации обязательно рядом с сестрой (кое-кто подшучивал: «Не с Ией, а с Робисом!»).

Наконец все как будто в порядке. Старая комната общежития изменилась до неузнаваемости; платяные шкафы отодвинули к стенам, под потолком подвесили ленты из цветной бумаги, стулья молодых убрали пышными венками мяты.

Угис в длинном хлорвиниловом переднике, бледный от переживаний, бегал вокруг стола и в который раз пересчитывал стулья.

— Ну что ты все считаешь? — пошутил Липст. — Боишься, украдут?

— Только не забыть бы чего! Только не забыть! — Угис стучал кулаком по голове, встряхивая свои мыслительные центры. — А радиолу проверил?

— Проверил. Успокойся. Даже иголку сменил.

— А пластинка? Пластинку подобрал?

— «Свадебный марш» Мендельсона.

— Как только они появятся в двери — запускай!

— Слушай, Угис, а где они теперь будут жить?

— Пока что там же, где до сих пор, — каждый у себя.

— А у Ии нельзя?

— Нельзя. Санитарная норма не позволяет.

В приоткрытую дверь просовывается голова Алмы. Роста она маленького и всегда ходит, браво размахивая руками, как сержант-гвардеец, привыкший шагать впереди колонны и время от времени считать под ногу: «Ать, два; ать, два!»

— Не идут и не идут! — сокрушалась Алма. — Ай-ай-ай! Гусыня пережарилась, картошка сохнет. И где они так застряли?

— Наверно, стоят в очереди, — предположил Липст.

— Это в загсе-то очередь?! — удивилась Алма.

— И какая еще! Там такие очередищи — глядеть страшно. Там, тетя Алма, и при коммунизме будут очереди.

Липст налил Алме рюмку вина, чтобы она сама не высохла, как картошка, хлопоча у раскаленной плиты.

— Ай-ай-ай! — отмахивалась Алма. — Разве что полрюмочки, не больше.

Угис по-прежнему носится по комнате. Еще раз пересчитал тарелки, попробовал, не шатается ли стол, затем ринулся к двери. И тут замер, вытаращил глаза и отчаянно простонал:

— Плакат с поздравлением!.. Где плакат с поздравлением? Я же знал — что-нибудь да забудем… Я ведь предчувствовал!

Затем Угису приходит в голову воздвигнуть на скорую руку триумфальную арку во дворе. Из-за отсутствия стройматериалов идею приходится отбросить. Остается только поздравительный плакат. Но тогда уж надо побольше — метра в полтора длиной.

— Идет! — согласился Липст и расстелил на полу полосу бумаги. — А текст?

Угис почесал за ухом и глубокомысленно уставился на потолок.

— Может, возьмем из народной поэзии? Ну, скажем, «Иди, счастье, ты вперед, я следочком за тобою»?

— Слащаво! — прыснул Липст. — Робис парень серьезный.

— Можно и посерьезнее, — согласился Угис. — Ну хотя бы так: «Прочная семья — краеугольный камень социалистического общества!»

— Нет, нет, — затряс головой Липст. — Это уж чересчур. Напишем коротко и ясно: «Поздравляем от всей души!»

Они вдвоем энергично взялись за дело, но успели написать только «Поздравляем», когда вбежала Алма:

— Идут! Уже у ворот!

— Ой, ой, ой! — Угис рвал на себе волосы.

— Ничего, — утешал Липст. — Ставь восклицательный знак и давай вешать. «Поздравляем!» — тоже поздравление.

Угис взобрался Липсту на плечи и прибил плакат над дверью.

Прокладывая путь, первым маршировал Казис.

— Приветствие на славу! — воскликнул он. — Самое короткое и прочувствованное из всех, что я видел.

Входят под руку молодые. Они нагружены цветами, взволнованы и улыбаются.

— Опускай! — заерзал Угис на плечах у Липста. — Марш! Марш включай!

Заиграла музыка. Некоторое время все стоят посреди комнаты, не зная, что делать дальше.

— Ну так… — первым преодолел замешательство Робис. — Ну, прошу…

Казис взялся откупоривать бутылки. Алма внесла жаркое. По щекам у нее сбегают крупные слезы.

— Молодость… — проговорила она. — Что поделаешь, коли молодость…

Веселье ненадолго расстраивается, как журавлиный клин, потерявший вожака, но потом снова шумно и жизнерадостно устремляется дальше. Аппетит у всех фантастический. Казис время от времени подливает в стаканы вино и провозглашает тосты. Но вот наступает момент, когда вино всем начинает казаться горьким. Казис берет бутылку.

— «Клубничное», — читает он вслух. — По идее должно быть сладким.

— Горькое! Горькое! — несется со всех сторон.

— Возвращать на завод раскупоренную бутылку бессмысленно, придется исправлять недостатки на месте…

Робис энергично жует как ни в чем не бывало.

— Может, так обойдется, — Угис беспокойно заерзал на стуле. — Я в одной книжке читал…

Но никто Угиса не слушает. Молодоженам не остается ничего другого, как «исправить брак» винного завода. Липст видит похожую на шкаф спину Робиса, которая медленно придвигается к Ие. Потом он видит руку Ии на плече Робиса. Да, эта рука — не рука Юдите. Пальцы короткие, грубые, натруженные. Но на плечо Робиса они ложатся так легко и нежно, что в груди Липста вздымается теплая волна. Липст поспешно отвернулся. В этот момент его взгляд встретился со взглядом Угиса. Угис тоже отворачивается.

Минутное молчание сменяется взрывом восторга.

— Ура! Ура! За счастье Ии и Робиса!

Казис подносит новобрачным большой эмалированный таз.

— От заводских комсомольцев, — говорит он. — Предназначен для купанья младенца. Пока что можете мыть свои физиономии.

— Ой, дорогие мои! — спохватывается Клара Циекуринь. — Я же должна вручить подарок от цеха!

Она выходит в коридор и уводит за собой Крамкулана. Через несколько минут оба возвращаются, и теперь у Крамкулана в руках большая картонная коробка.

— Мелочь, конечно, так — кофейный сервиз, — ломается Клара.

А Крамкулан тягуче прибавляет:

— Сгодится небось. Кружки бьются скоро, потому купили побольше.

Пока Ия и Робис обмениваются многозначительными взглядами, краснеют и бледнеют, Вия включает радиолу. Громкий шум и неразбериху покрывает плавная мелодия «Дунайских волн».

Молодые должны танцевать первой парой. Робис протестует, ссылаясь на то, что никогда в жизни «такими пустяками не занимался». Танцуя, он держится от Ии на внушительном расстоянии и с опаской поглядывает под ноги.

Казис приглашает Вию. Они танцуют прекрасно. Расходятся, снова сближаются и кружатся, кружатся большими, плавными кругами.

Угис, сложив руки на груди, стоит в углу и мечтательно смотрит на танцующих.

— Ты, приятель, не грусти, — Крамкулан добродушно тычет Угиса в бок. — Глядишь, и тебя оженим. Хоть на Вие. Девка на большой!

Угис забивается поглубже в угол.

— Нет, нет! — похоже, он испугался не на шутку. — Мне сперва надо закончить десять классов!

— Да брось ты, Угис!

— Честное слово, я серьезно говорю.

— Да ты погляди, что Вия за деваха! — не унимается Крамкулан. — И главное, свободна!

— А по мне хоть есть она, хоть нет. Даже глядеть не стану.

Угис демонстративно отворачивается и солидным шагом идет к столу. Походку он тоже позаимствовал у Казиса, шаг для него явно широковат.

Кларе наскучило смотреть, как другие танцуют, и она затягивает песню. Искра упала на сухую солому. Запев сразу подхватывает целый хор:

Мелодия льется неторопливо и плавно. Кое-кто из гостей стал вдруг задумчив, у других, напротив, заблестели глаза. Робис держит Ию за руку, ее голова доверчиво и покорно легла на плечо мужа. Угис застенчиво дирижирует. Песня захватывает, бередит душу.

Свадьба удалась на славу, настроение у всех прекрасное, но Липст испытывает странное беспокойство. Ему чего-то не хватает. И, наконец, он сознает вполне отчетливо — не хватает Юдите. «Где ты сейчас, Юдите? Что делаешь в эту минуту?»

Мелодия постепенно угасает. Несколько секунд тишины. В комнату неслышным крылом летучей мыши залетают сумерки ноябрьского вечера. Угис включает электричество.

— А теперь что-нибудь веселенькое! — восклицает Вия. — На свадьбе надо веселиться!

— Что верно, то верно, — соглашается Робис.

На ясном небосводе возникает неожиданное облако. Приходит Крускоп. Как видно, настроение у него хорошее, он шутит, просит гостей не смущаться его появлением, однако все как-то сникают, и нет уже той веселой непринужденности.

Мастер в каком-то невероятном парадном костюме, в накрахмаленной сорочке со стоячим воротничком. Не исключено, что этот костюм у него хранится со времен собственной свадьбы — покрой как из исторического фильма, и материя попахивает нафталином.

Он поставил на стол бутылку вина и преподнес Ие шесть серебряных ложек.

— Ну, Криш, и разорился же ты. Это ведь стоит кучу денег! Зачем? — тряся иссохшую руку Крускопа, приговаривает Робис и усаживает мастера рядом с Липстом.

— Я сам знаю, что делаю, ты меня не учи, — обрывает Крускоп.

Не много надо, чтобы вывести мастера из себя.

«И, как назло, рядом со мной! Ну, пропал, — думает Липст. — Что мне теперь делать? Как себя вести? Может, надо бы налить ему? А вдруг он опять начнет меня поддевать за пьянство и прочее?»

Липст съежился и смотрит в тарелку, украдкой косясь на «аптекаря». Угощать мастера у него не хватает духу.

Некурящий Крускоп ладонью отгоняет клубы дыма: это Крамкулан сосет папиросу. Подходит Робис.

— Ничего особенного у нас нет, — показывает он на стол, — но попробуй что-нибудь, Криш.

— Разумеется, попробую, — один глаз у Крускопа улыбается, во втором уже поблескивает огонек вечного недовольства. — Папиросный дым я уже пробую. Ты не гляди, что у меня тарелка пустая, зато горло полное.

— Питерис, ты, может, пересядешь на другой конец стола? — Робис пытается спасти положение.

— С превеликим удовольствием! — охотно соглашается Крамкулан.

— Еще чего недоставало! — Крускоп приходит в ярость. — Ты чего тут, Робис, шебаршишь! Чего ты раскомандовался тут всеми! Я никого не хочу беспокоить. И вообще считайте, что меня нет здесь. Неужто и вправду я вас так стесняю?

Радужного настроения Липста как не бывало. В душе ой клянет «аптекаря» на чем свет стоит, поворачивается боком к мастеру и делает вид, будто не замечает его.

— Робис, куда ты девался? Иди-ка сюда! — глава семьи не успел вернуться на почетное место, а Крускоп уже снова зовет его. — Я хочу знать, где вы рассчитываете жить после свадьбы?

— Мы еще сами не знаем, — пожимает плечами Робис.

В двух словах он рассказывает о неудаче с квартирой. Что поделаешь? Заранее никто не мог предвидеть. Придется немного помучиться. Не пропадут.

Крускоп смотрит в глаза Робису. Его узкие, свинцово-серые зрачки постепенно, как бы оплавляются и раздаются вширь. Порезанный при бритье кадык беспокойно движется, и костлявая рука ударяет по столу.

— Почему ты мне раньше не сказал об этом?

— О чем тут рассказывать?.. Все равно ты ничем не смог бы помочь.

— Помочь, наверно, и не сумел бы. Но я не позволил бы вам жениться. Вы с Ией просто спятили. Извиняюсь за выражение, но другого слова у меня нет! Большего легкомыслия я в своей жизни не видывал!

Подошедшая Ия слышала только последнюю фразу мастера. Она взяла Робиса за руку и расхохоталась. Это окончательно взбесило Крускопа. Мастер схватил пальто, нахлобучил шляпу и опрометью выбежал из комнаты.

Самого Крускопа больше нет, но отголосок его изречений, казалось, еще долго слышался из всех углов.

— Ну и характер, — задумчиво проворчал Липст. — Хоть вместо бороны за трактором прицепляй.

— Музыку, давайте музыку! — крикнула Вия. — Теперь в самый раз потанцевать!

— Какую тебе еще музыку? Только что прослушали соло на барабане, — сострила Клара…

Первой попрощалась Циекуринь. Вместе с ней к двери направился Крамкулан. Старания Клары найти подходящего Лачплесиса увенчались успехом.

Вскоре и Вия заговорила о том, что пора домой. В течение часа ее робкий призыв раздавался не менее пяти раз. Наконец Вия набралась решимости и встала.

— Ну, пока, — сказала она. — Ия, ты не придешь?

Ия обвела взглядом присутствующих, опустила голову и стала играть кофейной чашечкой. Капля, оставшаяся на дне, выплеснулась на скатерть и растеклась темным пятнышком.

— Нет, Виинька. Не знаю. Наверное, не приду…

На широко открытые глаза Вии вдруг навернулись слезы, она вытерла их кулаком, как обиженный мальчуган, и быстро вышла. Первый раз нет с нею рядом Ии… Липсту показалось, что ушла половина чего-то целого.

— Вия, постой! — крикнул Казис. — Куда ты пойдешь одна, я тебя провожу!

Так, один за другим, разошлись почти все. В комнате остались четверо, если не считать Алмы, убиравшей со стола, — Ия, Робис, Угис и Липст.

— Ну, я потопал, — сказал Липст.

— А тебе куда бежать? — попробовал возразить Робис. — Оставайся.

— Надо идти. А то еще свой адрес забуду. Спасибо за все, — Липст попрощался с Ией и Робисом. — И хозяйке спасибо! Прощай, Угис!

— Со мной не прощайся, — отдернул руку за спину Угис, — я пойду тоже.

— И ты? Куда ты собрался?

— Ну, как… — запнулся Угис. — Есть кое-какие дела… Когда человек долго просидел в накуренном помещении… И вообще… еще не так поздно.

— Да, — согласился Липст. — Какое там — поздно. Совсем еще рано. Только половина четвертого. Ну, пока, Ия! До свидания, Робис! Все было здорово. Устройте как-нибудь еще такую свадьбу!

— На серебряную приходи без особого приглашения.

— С женой и детьми, — добавила Ия.

Липст еще раз попрощался со старой Алмой. Он даже поцеловал ей руку.

— Что вы делаете! — стыдливо улыбнулась Алма. — Я незамужняя. Девушкам руку не целуют.

На дворе морозно и ветрено. В ночной темноте освещенными ущельями тянутся пустые улицы. На дне причудливых каньонов поблескивают трамвайные рельсы, точно последние струйки иссякших рек, которые с приходом утра снова разольются и затопят ущелья пятиэтажных берегов. А сейчас — тишина и покой. На рельсах стоит платформа с вышкой для ремонта электропроводов. По самой середине тротуара лениво прогуливается кот. В воздухе трепещут мелкие, похожие на нафталин снежинки.

Угис и Липст идут не спеша, подняв воротники и надвинув кепки на уши. Угис притих. Липст немного устал, спать неохота.

— Угис… Как тебе кажется — они будут счастливы?

— Ия с Робисом? Надеюсь. У меня в этой области нет никакого опыта. Я только… теоретически.

— Ну, а ты сам? Если бы ты мог быть вместе с девушкой, которую любишь, был бы ты счастлив?

Угис остановился, сдвинул кепку на затылок. Молчит.

— Я на это смотрю так, — заговорил он наконец. — По-настоящему счастливым человек бывает лишь в том случае, если у него есть какая-то большая цель впереди. Настолько большая, что ее хватит на всю жизнь. И тогда ты бьешься за нее, страдаешь, преодолеваешь трудности и видишь, что она все ближе и ближе. Это и есть счастье. Если цель мелкая, легко достижимая, значит, и счастье мелкое и короткое. Вот, — Угис вытащил из кармана руку и протянул ладонью кверху, — скажем, эти снежинки. Упали на руку, и нет их…

— Ты хочешь сказать, что любовь — мелкая цель?

— Когда как. Даже если любовь большая и красивая, два человека не могут быть всю жизнь счастливы от одного того, что они всегда вместе. Перед любовью надо поставить еще какую-то важную цель, далеко впереди. Вот тогда — да. Тогда дело надежное.

— По мне твоя теория слишком умна. Ты мыслишь каллиграфически, с разными там завитушками. А вот если взять просто — может человека сделать счастливым красивый цветок, ясный день или необычный пейзаж?

— Может. И как еще, — признал Угис. — Но это будет счастье на миг. Короткий, случайный миг радости. Ты читал «Письма французских коммунистов, приговоренных к смерти»?

— Не попадалось.

— А последнее письмо Иманта Судмалиса?

— Нет.

— Тогда послушай! — Угис прислонился спиной к стене. — Приговоренный к смерти человек ждет рассвета, когда приведут в исполнение приговор. Настала его последняя ночь. За дверью камеры ходят часовые. Черное небо за решеткой окна уже бледнеет. На полоске тонкой бумаги обломком графита Имант пишет прощальное письмо жене. Еще неизвестно, дойдет ли оно. «Умирать не хочется, но я ни о чем не сожалею. Я счастлив, что жизнь прожита не впустую. Если бы у меня была возможность начать ее сначала, я пошел бы тем же путем, каким шел до сих пор. Не оплакивайте меня и не скорбите. Овода тоже расстреляли весной на заре, когда пробивалась первая трава…»

Они стоят и смотрят друг на друга.

— Дальше не помню, — сказал Угис. — Я тоже был бы счастлив, если бы смог перед смертью написать такое письмо. В нем есть и любовь и все. Ах да, про любовь я, кажется, пропустил. Письмо длинное.

Тишина. В небе над городом полыхнуло алым. Может, то был сполох, может, отблеск от заводской котельной. Вдали проехал вагон с трамвайными служащими. Переговариваются ночные сторожа, их голоса слышно за квартал.

— Который час? Четыре? Тогда еще можно как следует вздремнуть.

Липст шагает, подставив грудь ветру. Угиса мучит насморк.

— Не пора ли тебе домой, Угис?

— Нет, нет! Мне торопиться некуда. Лучше потолкуем.

— Я на твоем месте пошел бы домой.

— Нет! У меня еще есть время! Редко удается так поговорить.

Вдруг откуда ни возьмись навстречу Казис. Он проводил Вию и возвращается домой.

— Вы что торчите на улице в такой час? Митингуете?

— Толкуем о жизни, о счастье и о прочих деликатных вещах, — ответил Липст. — Может, присоединишься?

Казис молчит. Он задумался. Но вид у него счастливый, и это сразу бросается в глаза.

— Пойдем-ка, Угис, домой, — предлагает он. — Пора бы и вздремнуть.

— Нет, нет! Домой не пойдем. Поговорим лучше.

— А я пойду, — Казис зевнул. — Спать охота.

Угис откашлялся, будто хотел что-то возразить, но с места не двинулся. Наконец он заговорил, обращаясь к Липсту:

— Я хотел попросить тебя… Я понимаю, что это очень неудобно. Но…

— Ну, давай выкладывай!

— Не мог бы я сегодня переночевать у тебя? Понимаешь… у Робиса осталась Ия. Одному надо было уйти — Ие или мне. У них свадьба… Потому я решил, что на этот раз надо уйти мне…

Угис смотрит на Липста, Казис на Угиса.

— Ты прав, — сказал Липст. — Пошли. Будешь спать по-царски. Как я сам не догадался!

— Погодите, ваше величество, — Казис схватил Угиса за пуговицу. — Пойдем в общежитие. У меня сегодня места хватит. Фрицис уехал в Москву, одна кровать свободна.

Разумеется, Угис тут же принимает приглашение Казиса. Со своим божеством он никогда не спорит.

Они уже попрощались и совсем было разошлись, когда Казис вдруг остановил Липста:

— Липст, я все собираюсь тебя спросить: а ты не собираешься устраивать свадьбу?

Липст принужденно усмехнулся.

— Об этом даже говорить излишне, — Угис ринулся на помощь другу. — Липст с Юдите — друзья, и только. Верно, Липст?

— Верно.

— Ну, ладно. До понедельника!

Дальше Липст идет один. Он снова думает о Юдите, как встретится с ней, что скажет. Сейчас Юдите спит. Этот самый месяц, что светит на уличный асфальт, сияет и в ее окне. А пестрый пластмассовый попугай на шелковом шнурке чуть покачивается от дыхания Юдите.

Словно брошенный озорным мальчишкой камешек, падающая звезда перечеркнула небо наискось.

«Надо бы что-то задумать», — подумал Липст. Но пока он размышлял, звездочка погасла.