Когда лежишь в больнице, когда свободного времени не счесть, можно хорошенько обмыслить и собственные поступки, и собственную деятельность, и собственные планы с рабочими «сюжетами».

Конечно же, разговор об отставке был начат не сейчас и не в кабинете Бордюжи — он, судя по всему, произошел на кремлевском холме еще в 1998 году, в декабре.

В декабре 1998-го у меня должна была состояться встреча с Ельциным, я к ней готовился, — и, вполне возможно, там бы зашел вопрос и о моей отставке, — но вскоре мне объявили, что встреча в декабре не состоится, президент срочно ложится в больницу.

Поскольку я уже физически ощущал, как сгущаются тучи над моей головой, это сообщение я воспринял с облегчением.

В январе ко мне пришел Хапсироков… Кто такой Хапсироков? Как я узнал позже, в Генпрокуратуре его все звали Хапсом и в этой кличке, похожей на хватательное движение, Хапсироков не видел ничего оскорбительного, наверное, потому, что она соответствовала его сути.

Про себя Хапсироков говорил: «Я, конечно, не первое лицо в Генпрокуратуре, но и не второе…» А был-то Хапсироков всего-навсего управделами на Большой Дмитровке. Но суть не в этом. Управделами во всякой крупной организации — это главный завхоз, и, как всякий завхоз, естественно, имеет доступ к первому лицу. Так и Хапсироков. Он пришел ко мне и сказал:

— Юрий Ильич, разговор наш — под секретом. У меня есть точная информация: на вас собран большой компромат, поэтому вам надо из Генпрокуратуры уходить.

Час от часу не легче. В этом предложении было что-то беспардонно кремлевское: вот ведь — завхоз предлагает руководителю организации добровольно распрощаться со своим креслом.

Я ответил Хапсирокову довольно спокойно:

— Ничего противоправного я не совершал, наоборот, всегда старался этого избегать, поэтому о толстой папке компромата и речи идти не может… И уходить я никуда не буду. И не собираюсь.

— Жаль, Юрий Ильич… — Хапсироков вздохнул. — Очень жаль.

— Кто вам сказал о компромате?

— Большие люди под большим секретом. Если я проболтаюсь, то мне… Хапсироков выразительно провел пальцем по горлу.

Мне сделалось противно. Понятно, что и Хапсироков принимает участие в этой большой и отвратительной игре.

Через некоторое время мне стало известно о разговоре Дубинина с одним человеком, телефон которого находился на прослушивании.

— Скуратов никуда не собирается уходить, — сказал он собеседнику. Откуда он это узнал? Откуда сведения? Разговор этот был зафиксирован буквально через день после моего разговора с Хапсироковым.

Может быть, поэтому, зная мое мнение, они не припугнули меня для начала (так эта команда действует обычно), а решили с ходу начать атаку, которую, собственно, и провел 1 февраля Бордюжа?

Тридцатого января ко мне пришел писатель Анатолий Алексеевич Безуглов. Была суббота. Я, как обычно, работал у себя в кабинете на Большой Дмитровке.

Безуглов совершенно неожиданно сказал:

— Юрий Ильич, вы подошли к такой черте, когда у вас есть два варианта поведения: либо вы становитесь национальным героем, продолжая то, что делаете сейчас, либо… А вы посягнули на святая святых тех, кто нами правит, — на их кошелек. В общем, либо вы прорываетесь, как в бою, вперед, либо вас освобождают от должности и смешивают с грязью. Вам ни в коем случае нельзя останавливаться. Сейчас вперед и только вперед!

Вещие слова!

Следующий день, воскресенье тридцать первого числа, у меня, по идее, должен был быть светлым днем — это день рождения моей тетки Ирины Георгиевны, она сейчас живет вместе с моей сестрой Ларисой, — но праздник был омрачен ощущением страшной черной тучи, нависшей надо мной.

И СМИ — наши родные средства массовой информации, они все время нагнетали обстановку. Все время, не останавливаясь ни на час, ни на минуту.

Можете представить себе, как оживилась их работа, когда прошел слух о моей отставке и я лег в больницу! Надо отдать должное: никто из них — ни одна газета, ни один телеканал, ни один журналист — не поверил, что причиной моего ухода стала болезнь.

И имели для этого все основания. Светлана Сорокина с НТВ, помню, говорила: Скуратов, мол, только что побывал на передаче «Герой дня», полон сил, ничто не предвещало о болезни — и вдруг! Нет, причина здесь в другом, не в болезни! Она была права.

Сразу же после моего отъезда в больницу прокуратура произвела несколько решительных акций. Совместно с «Альфой» мы произвели обыски в «Сибнефти», в скандально известном частном охранном предприятии «Атолл» родном детище Березовского, которое прослушивало семью президента, был арестован бывший министр юстиции Валентин Ковалев… В ряде организаций, сотрудничавших с Аэрофлотом, также были проведены обыски.

Некоторые газеты — в частности, «Сегодня» — высказали версию, что я устранился от решительных действий, свалив все на своего зама Катышева. Ложная версия, я ни на секунду не устранялся от работы, хотя и лежал в больнице. И действовали мы — что верно, то верно, — вдвоем с Михаилом Борисовичем Катышевым.

Важно было, чтобы машина эта ни в коем разе не останавливалась. Газета «Слово» не замедлила сделать вывод, что я «первым увяз в политическом болоте». «За сутки до обыска в «Сибнефти» Скуратов самоустранился от санкционирования этих обысков, за него эти санкции дал Михаил Катышев; скорее всего, Юрий Ильич не осмелился пойти против Березовского и открытому конфликту с ним предпочел уход с политической арены».

Опять все то же, опять в ту же дуду.

Впрочем, версия, что я бездействовал, а прокуратура начала активно работать вопреки мне, долго не продержалась. У нее просто не было реальной подпитки, она не получила ни одного факта, ни одного подтверждения и умерла.

Дальше газеты стали рождать одну версию за другой.

«Комсомольская правда» в номере от 5 февраля предположила, что Скуратова сняли из-за того, что он оказался плохим политиком. Это утверждал Чугаев, корреспондент «КП». Он подчеркнул, что есть две версии. Первая: Скуратов работал слабо, неэффективно, многие дела при нем застряли на мертвой точке, и вторая — от обратного: Скуратов стал копать слишком глубоко и залез в запретную зону, действия Генпрокурора стали представлять опасность для «семьи» и вообще ближайшего окружения президента.

Вторая версия, кстати, стала появляться все чаще и чаще, и шла вразрез с точкой зрения тех кремлевских сотрудников, которые пытались меня скомпрометировать в печати. Вообще, люди, которые работали над моей отставкой, прекрасно понимали, что такое СМИ в этой ситуации и что могут сделать вовремя опубликованные страницы или брошенный с экрана телевизора компромат, и делали колоссальные усилия, чтобы это произошло. В общем, говоря старым языком, занимались идеологическим обеспечением наступления на Генпрокурора, ставшего неугодным.

Когда же сделалось известно, что «уйти» меня спокойно не удастся и вообще я так просто не уйду, начали атаку. Первым сигналом стала статья в «Комсомолке» от 17 февраля 1999 года, где утверждается, что «Скуратова сняли из-за анонимки». И далее: «Прояснить ситуацию могла бы гуляющая по коридорам администрации докладная записка — без подписи и других опознавательных знаков». В статье утверждалось, что я защищаю своего любимчика Хапсирокова — управделами Генпрокуратуры, замешанного в ряде финансовых скандалов, что на деньги, добытые с помощью некого «авалирования векселей», оплачивались поездки руководителей КПРФ с семьями на юг Франции, в Англию, Швейцарию, Австралию и другие «лакомые» — для отдыха, естественно, — страны. Стоимость этих поездок якобы обошлась в 450 тысяч долларов США. Дело вообще дошло до грязи: в этой записке утверждалось, что мой сын работает в Моснацбанке и также замешан в афере с векселями.

Далее автор материала Юрий Юсупов пишет: «Верны ли эти факты или налицо очередная «деза», подброшенная в Кремль некими силами, заинтересованными в том, чтобы Скуратов был отстранен от должности? Вероятно, объективный ответ на этот вопрос могут дать лишь правоохранительные органы. Но само появление безымянной «записки» (по-старому — анонимки), ставшей катализатором решения президента по Скуратову, в очередной раз демонстрирует масштабы той грязи и нечистоплотности, которые сегодня царят в российских властных структурах».

Через три дня «Комсомолка» сообщила, что кремлевская записка — это еще цветочки по сравнению с теми ягодками, которые в массовом количестве начали забрасывать и в «Комсомольскую правду», и в ряд других газет. «Столько всевозможной мерзости не выдавалось на-гора, пожалуй, еще ни на одного госдеятеля».

В общем, и пошло, и поехало, и пошло… главное — хватило бы сил и здоровья выстоять в этой борьбе.

Появилась версия и о моих финансовых злоупотреблениях. Я знал, что был создан специальный штаб, который решал, как действовать дальше, прорабатывал ходы, варианты, формулы поведения… Противостоять этому штабу было непросто.

Были и другие версии. Одна из них была вброшена в Интернет в США 17 февраля 1999 года в 11 часов 38 минут и по электронной почте передана всем крупным российским газетам. Я эту бумагу цитирую полностью, без сокращений…

«Внезапная отставка Генпрокурора Скуратова продолжает порождать многочисленные версии, которые в основном связываются с интригами в высших эшелонах политической власти или финансовыми злоупотреблениями. Однако, как стало известно из конфиденциальных источников, близких к руководству Генпрокуратуры, причина отставки Генпрокурора на самом деле более прозаична и связана с очередным сексуально-«банным» скандалом.

По информации тех же источников, Юрий Ильич имеет одну личную слабость — любит позволить себе отдохнуть от напряженного труда в компании представительниц прекрасного пола. Установлено, что в свое время на Полянке в доме, где располагается ресторан и торговый дом «Эльдорадо», «Уникомбанком» была снята квартира, которая использовалась для эксклюзивного отдыха как банкиров, так и высокопоставленных госчиновников. Квартира была оборудована видеотехникой для скрытной видеосъемки. Как-то Скуратов провел там вечер с «девушками по вызову». Организатором вечеринки и негласным режиссером видеозаписи являлся родственник банкира Егиазаряна А. Г. (бывшего главы Московского национального банка, а затем «Уникомбанка», также имевшего удостоверение советника Генпрокуратуры).

Впоследствии об этом был проинформирован начальник управления делами Генпрокуратуры Хапсироков, с которым Егиазарян поддерживал тесные личные и деловые отношения. Также ему были переданы на хранения копии видеозаписей. Известно по информации СМИ, в частности «Новой газеты», что Хапсироков, являвшийся со времен Ильюшенко своего рода «серым кардиналом» Генпрокуратуры, находился в не лучших личных взаимоотношениях со Скуратовым, который явно тяготился тем, что управделами фактически негласно контролировал все основные направления деятельности Генпрокуратуры, неоднократно вмешивался в ведение конкретных дел, например по махинациям Федеральной продовольственной корпорации, возглавляемой Абдулбасировым (в настоящее время главный советник Строева, секретарь Межпарламентской ассамблеи СНГ). В последнее время отношения Скуратова и Хапсирокова явно обострились и Генпрокурор наконец-то решился на открытые действия. В этой связи управделами Генпрокуратуры передал видеопленки одному из возможных кандидатов на пост Генпрокурора Олегу Кутафину — ректору Московской юридической академии, председателю комиссии по гражданству при президенте (кстати, Кутафина уже однажды прочили на пост председателя Конституционного суда, но не сложилось. Кроме того, Кутафин входил в руководство скандально известного фонда «Россияне», в котором в 1996 году исчез 1 миллион долларов, предназначенный на помощь русским в ближнем зарубежье).

Кутафин, используя свои отношения с управделами президента Бородиным, проинформировал его о имеющихся пленках. К коммерческой деятельности Бородина и его ближайших родственников правоохранительные органы и Генпрокуратуры проявляли повышенный интерес, поэтому он воспользовался случаем и доложил о пленке президенту, который якобы лично ознакомился с ее содержанием. После этого участь Скуратова была решена.

Не исключается, что компрометирующие Скуратова видеозаписи могут быть реализованы через СМИ. Кстати, гостем в квартире на Полянке был не только Скуратов. Как утверждают информированные источники, там отметился в свое время и нынешний директор ФСБ Путин».

В чем особенность этой бумаги? Она была вброшена в игру, когда стало ясно, что вопрос о моей отставке в Совете Федерации не пройдет. Вот тогда-то и был запущен этот, извините за выражение, поклеп: а вдруг получится?

Бумага эта послужила основанием для возбуждения уголовного дела — тут были названы конкретные имена… Близкими к Кремлю людьми была вброшена еще одна версия отставки. Сделано это было в «Литературной газете». Там увидела свет большая статья, которая называлась «Тайна Скуратова». Автор — Павел Никитин.

Никитин брал у меня интервью, «Литературкой» в ту пору руководил уже Гущин — давний друг и сослуживец Юмашева, еще по «Огоньку», где они работали вместе. Поэтому, как говорится, почему б не порадеть родному человечку… Вот Гущин и порадел. Команда-то ведь одна.

Процитирую пассаж, приведенный в статье. «Скуратов арестовал Ильюшенко, а потом выпустил — и не потому, что хотел, а потому, что пришлось. И это не стало единственной прокурорской неудачей. На Кавказе ему не повезло с Басаевым, в Альпах — с Михасем, в Польше — со Станкевичем, в Париже — с Собчаком».

Ну, неудача с Ильюшенко — это неудача всей нашей уголовно-процессуальной системы, когда у обвиняемого есть возможность растянуть сроки ознакомления с уголовным делом до размеров резины, превратить их в виртуальные пространство… Ильюшенко вышел на свободу и теперь знакомится со своим уголовным делом. И будет знакомиться, видимо, столько, сколько его душе будет угодно — делать выписки из толстых томов, используя пробелы в уголовно-процессуальном законодательстве.

А расследование — то, чем занималась прокуратура, — закончено. Если бы Ильюшенко чувствовал свою невиновность, то ему совершенно незачем было бы затягивать процесс ознакомления с делом… Какие в данном случае могут быть претензии к прокуратуре?

Дальше. Мне не повезло с Басаевым. Что значит, не повезло с Басаевым? Идиотизм какой-то! Санкцию на арест Басаева прокуратура выдала незамедлительно, а вот сам арест — это уже дело спецслужб — Куликова, Барсукова, Степашина, Путина, Рушайло, Патрушева, бывших и настоящих руководителей МВД и ФСБ. Но прокуратура-то здесь при чем? Это им не повезло, спецслужбам нашим, а не мне. Не повезло, в конце концов, президенту, который, как неумелый руководитель, профукал чеченскую кампанию и унизил этим Россию.

Михась… При чем здесь Михась? Его к уголовной ответственности привлекала не российская прокуратура, а прокуратура Швейцарской Конфедерации, и промахи швейцарского правосудия — это не есть промахи правосудия российского. В огороде бузина, в Киеве дядька.

В Польше не повезло со Станкевичем… Дело по Станкевичу было возбуждено до меня и благополучно заглохло. Мы же посчитали необходимым вернуться к этому делу и потребовать от Польши выдачи Станкевича. Но со Станкевичем работали польские спецслужбы, и вопрос приобрел международный резонанс. Я думаю, что вопрос со Станкевичем не закрыт, об этом еще пойдет речь… Но при чем здесь прокуратура? Больше «при чем» — слабость нашего государства, а не слабость прокуратуры.

Дальше Никитин пишет: «…в Париже — с Собчаком». Тут тоже другая ситуация. Все дело в том, что усилия, которые приложили питерцы Степашин, Путин, приложил сам президент, оказались мощнее усилий прокуратуры. Собчак вернулся.

Дальше написано: «Каждое второе прокурорское обвинение разваливается в судах — такого еще не было». Ну, это опровергается легко, это — обычная ложь. Даже если взять суды присяжных, которые оказались очень уязвимыми в смысле подкупа и очень часто заворачивают нам дела, все равно получается, что в судах разваливается не более десяти процентов дел. Это нормальный показатель. Да потом ведь в суд направляются не только дела, которые вели мы — направляются и те, что вели милицейские следователи, прокуроры же только утверждали на них обвинительные заключения, как и положено, — так что цифра получается очень даже приемлемая.

Но откуда Никитин взял, что каждое второе прокурорское обвинение разваливается? Это же абсолютная ложь!

Дальше в статье красной линией проходит сюжет с Коржаковым и делом Петелина. В кремлевском кабинете Коржакова встретились трое: Валерий Андреевич Стрелецкий, которого Никитин почему-то упорно называет Виталием (хотя бы удосужился проверить, это ведь несложно), Александр Васильевич Коржаков и я. Мне действительно была передана папка с документами, свидетельствующими о неких неблаговидных деяниях начальника черномырдинского секретариата Петелина. Я бегло просмотрел документы и попросил написать на мое имя письмо.

Позже мы проверили эти документы, многие из фактов, что были изложены в бумагах, не подтвердились, и мы не нашли оснований для ареста Петелина. Но тем не менее это также ставилось мне в вину. Видно было невооруженным глазом, чьи уши торчат из статьи Никитина. Не исключаю, что ему за этот заказной материал очень неплохо заплатили.

В общем, началось тяжелое идеологическое наступление, чтобы обеспечить мою отставку, иначе это расценить нельзя.

Но самые серьезные, на мой взгляд, публикации были в «Новой газете». Вообще «Новая газета» тесно связана с Лебедевым, главою НРБ «Национального резервного банка», он проплачивал многие публикации газеты и вообще поддерживал ее. Тем не менее газета эта относилась ко мне довольно лояльно. Но как бы лояльно она ко мне ни относилась, на ее страницах в конце марта появилась статья «Как они подбирались к Генпрокурору». Здесь даны некоторые цифры и вообще нарисована некая картина, как меня подкупал Хапсироков, наш управляющий делами — «Бородин» Генпрокуратуры.

«Покупка квартиры генерального — 2 205 456 руб. (приблизительно 360 тысяч долларов). Отделка и мебель- 1 931 085 руб. (320 тыс. долл.). Коттедж на обнаглевшей Рублевке — 2 533 050 руб. (420 тыс. долл.). Еще маленькая квартира для родителей. Всего — 6 980 151 рубль. Или приблизительно один миллион сто шестьдесят тысяч долларов».

Это было опубликовано, повторяю, в марте, в ту пору я уже вышел из больницы, появился на работе и первым делом дал поручение Розанову провести проверку по этой публикации. Он написал письмо в редакцию «Новой газеты», попросил выслать документы, которые у них есть: ведь бездоказательно-то такие статьи публиковать нельзя.

Редакция выслала документы (к сожалению, позже они совершенно незаконно были изъяты у меня при обыске). Я посмотрел эти бумаги. В них действительно оказалась платежка на коттедж, построенный на «обнаглевшей Рублевке» — на два с половиной миллиарда рублей старыми деньгами по-нынешнему два с половиной миллиона, оплата мебели на сумму два миллиарда рублей (без малого), документы на оплату «разных штукенций» (иначе не назовешь) по обустройству квартиры на 320 тысяч долларов и так далее.

Вот так так!

Хотелось бы мне увидеть коттедж на Рублевском шоссе, который, как было сказано в тех бумагах, приобретен (или построен) лично для меня. Но у меня никогда никаких коттеджей не было! Ни-ко-гда! Ни-ка-ких! И тем более на престижном Рублевском шоссе. Дальше — мебель. Мебель я покупал за свои собственные деньги, помню даже магазины. Что же касается «разных штукенций», то я выезжал из благоустроенной, обжитой, прекрасной квартиры в четырехкомнатную. Но когда я посмотрел новую квартиру, мне едва плохо не стало — в ней нельзя было жить: ни дверей, ни сантехники, ни кранов, ни ручек на окнах, — ничего. Поэтому я сказал, что в голые стены въезжать не буду, я же отдаю не голые стены. Была сделана, скажем так, доводка до стандартного уровня, когда в квартире можно было жить.

Я посмотрел документы: сколько же там было истрачено? Не триста двадцать тысяч долларов, а всего восемьдесят тысяч. 80!

Я попросил адвоката Прошкина в рамках уголовного дела (а к той поре уже было открыто уголовное дело в связи с незаконным вмешательством в деятельность прокурора, расследующего уголовное дело, а также в связи с вмешательством в частную жизнь) проверить факты, опубликованные в газете… Это нужно было для того, чтобы потом, опираясь на материалы этого уголовного дела, предъявить иски к «Новой газете». К сожалению, до сих пор проверка этих фактов идет в рамках уголовного дела, возбужденного против меня. Это первое. Второе — я написал письмо Волошину, который возглавил комиссию по проверке моей нравственности, где попросил официально проверить эти материалы. Как и на каком основании они увидели свет в печати?

Волошин ответил, а точнее, прислал справку — в Совет Федерации, в Комиссию по борьбе с коррупцией, — где было написано, что нарушения в связи с изложенными в «Новой газете» фактами не обнаружены, единственное нарушение, которое я сделал, так это при обмене трехкомнатной квартиры на четырехкомнатную получил доход и с этого дохода не уплатил налоги. Факты проверялись Главным контрольным и правовым управлением администрации президента РФ.

Это была правда — не уплатил… Только Волошин, судя по всему, не знал, что я не единожды обращался в органы налоговой инспекции, где просил внести ясность: должен ли я при заполнении декларации платить налог с разницы в стоимости квартир или нет? Мне был дан официальный ответ, что действующим на тот момент законодательством такой налог не предусмотрен. Поэтому я никаких налогов и не платил. Обвинение, увы, необоснованное.

Что еще интересно. Следствие потом выяснило, что платежки были фальшивыми, — но никто не разобрался до сих пор, кем же были подделаны эти платежки (думаю, что это еще впереди), и вообще все эти липовые документы были разосланы в десять-двенадцать газет, не менее. Точное число их знает только тот, кто рассылал эти бумаги, но большинство газет отнеслось к ним, как к обычной грязи; одна лишь «Новая газета» объявила, что проводит собственное расследование, и опубликовала эту грязь.

Ангажированность, односторонность взглядов газеты была подтверждена и тем, что она опубликовала письмо прокурора швейцарского кантона Тичино Жака Дюкри от 16 марта 1999 года, который написал, что «не открывал никакого расследования относительно «Мабетекса» и в связи с этим не делал никаких официальных сообщений.

Я произвел выемку в офисе г-на Франко Фенини (один из руководителей «Мабетекса». — Ю. С.) — и ничего более».

Следом в том же материале было опубликовано короткое письмо помощника генпрокурора Швейцарии Дотта Хансйорга Штадлера, в котором тот сообщал, что со стороны швейцарской прокуратуры никакого уголовного дела в отношении «Мабетекса» не возбуждалось. Правильно. Оно возбуждалось не нашими швейцарскими коллегами, а нами, российской прокуратурой…

Раз это сделала российская прокуратура, раз это сделал сам Генеральный прокурор — значит, надо призвать его к порядку.

А к порядку в России призывают одним способом — убирают. Так решили убрать и меня. И прежде всего люди, имеющие прямое отношение к разным темным делам, в том числе и с фирмой «Мабетекс». Абсолютно убежден в том, что за рассылкой документов, якобы порочащих меня, в московские газеты стояли люди из управления делами президента.

С одной стороны, они открыли шлюз и пустили поток грязи на меня, а с другой — распространили документы, которые якобы подтверждали их невиновность. Видно было, очень хорошо видно, чьи лапки торчат в данном деле. Увы! Как в игре в «очко», получилось 22. Если уж решили смешать с грязью Скуратова, то не надо было так настойчиво обелять себя. Переиграли, господа картежники, перегнули лямку!

Понятно было одно: атака началась глубоко эшелонированная, как принято говорить у военных, — это была именно такая атака, раз в Интернет закидывали материалы даже из Америки, сделали рассылку по электронной почте, подготовили ряд фальшивых платежек, оформили все это соответствующей, в юмашевском духе, «публицистикой» — чтобы газетчикам было легче справиться с материалом, разжевали его.

Мое же ходатайство о проверке всех этих фактов в рамках возбужденного по моей просьбе уголовного дела удовлетворено не было. Но потом, когда дело возбудили против меня, квартирный вопрос незамедлительно был вытащен на поверхность.

Увы, что ни делали, как ни придирались — придраться было не к чему. Потом кремлевская команда стала доставать из своего арсенала кое-что еще. На поверхность всплывало все, вплоть до костюмов, которые я-де пошил бесплатно, но ничто не подтвердилось. Придраться, повторяю, было не к чему.

Было бы, конечно, несправедливо утверждать что вся печать, все газеты без исключения, заняли именно такую позицию. Были и другие публикации — в мою защиту, — и их было не меньше, чем публикаций, в которых меня старались опорочить. Это хоть как-то вселяло в душу надежду: не все было так плохо, как кажется с первого взгляда.

Вновь всплыл Собчак, со статьей из Парижа. Статья вроде бы новая, а идеи старые: Собчак пекся все о том же, о чем пекся раньше, — о немедленном реформировании прокуратуры по западному типу: ликвидации надзорных полномочий, функции расследования уголовных дел и др.

…В общем, жизнь продолжалась, а вместе с нею продолжалась и борьба.