Как-то мне позвонила Валентина Леонидовна Полякова из Управления кадров Генеральной прокуратуры:

— Юрий Ильич, не могли бы заглянуть к нам?

— Нет проблем!

Я появился у Поляковой и получил совершенно неожиданное предложение перейти работать в НИИ Генеральной прокуратуры. Это — отраслевой институт, не академический. Раньше он назывался длинно: Всесоюзный научно-исследовательский институт по изучению причин и разработке мер предупреждения преступности, потом — НИИ проблем укрепления законности и правопорядка Генеральной прокуратуры РФ. Институт очень сильный, с великолепными кадрами, раньше я с ним, как уже говорил, сталкивался, специалисты института всегда оставляли о себе самое доброе впечатление.

— Перейти в НИИ? Кем?

— Первым заместителем директора.

Руководил институтом в ту пору Игорь Иванович Карпец — специалист с мировым именем. Милицейский двухзвездный генерал, бывший начальник уголовного розыска страны, гроза бандитов и убийц; когда здоровье стало пошаливать, Игорь Иванович перешел на более спокойную работу и возглавил главный институт прокуратуры. Авторитет его был непререкаем.

Но и факты, которыми располагало Управление кадров, тоже были непререкаемыми: в последнее время Игорь Иванович много болел, в институте появлялся не так часто, как хотелось бы начальству, вот Генеральная прокуратура и начала подбирать человека, который бы сумел, что называется, подпереть Карпеца.

Наверное, потому Полякова очень аккуратно, очень деликатно намекнула мне, что назначение это будет иметь некую перспективу. Я все понял и также решил быть аккуратным, не торопить события. Сказал в ответ:

— Я подумаю.

Вернулся к себе на работу — пешочком пройтись это совсем недалеко — и решил посоветоваться с коллегами, прежде всего — с Александром Александровичем Розановым. Тот:

— Идти заместителем не советую.

— Почему?

— Карпец — профессионал высочайшего класса, интеллектуал, аппаратный силач, он живо поймет, что к чему, поймет, что тебя готовят на замену ему, и очень красиво и вкусно тебя съест. Если уж идти, то только директором. И никак не меньше.

Я понимал: в этом суждении есть доля истины — и изрядная доля истины, — и не пошел в замы к Карпецу. Все осталось на своих местах. Тем более я получил звание полковника, должность, на которой я находился, была генеральской, впереди намечались неплохие перспективы, поэтому и не следовало, как говорят нынешние молодые люди, особенно дергаться. Про себя, мысленно, пожелал Игорю Ивановичу доброго здоровья: все-таки специалистом он был редчайшим. И дай Бог, чтобы он подольше посидел на своем месте.

Жизнь продолжала течь дальше.

Через некоторое время пришла скорбная весть: Карпеца не стало. Все-таки добили его разные хвори и болячки.

После похорон кадровики прокуратуры вновь вернулись к моей кандидатуре.

Меня пригласил тогдашний Генеральный прокурор России Валентин Георгиевич Степанков и предложил принять институт. Обязанности директора НИИ в ту пору исполнял Александр Яковлевич Сухарев, бывший Генеральный прокурор СССР. Казалось бы — надо идти. Коллектив в институте сильный. Одних только докторов наук — тридцать человек. По должности директор института обязательно — член коллегии Генеральной прокуратуры. Но все равно червь сомнения глодал душу. Институт решал целый блок вопросов, связанных с правовым обеспечением деятельности прокуратуры, связанных с преступностью и причинами ее возникновения, еще ряд вспомогательных «сюжетов», направленных на борьбу с криминалитетом, а я по своей профессии — государствовед, то есть специалист по конституционному праву… Совместится ли одно с другим, смогу ли я адаптироваться?

В общем, сомнения были, но потом я решил: пойду на эту работу.

Поехали мы в НИИ втроем: Степанков, Полякова и я. В машине Генерального прокурора. Степанков собрал сотрудников в актовом зале, представил меня…

…В общем, взялся за гуж, не говори, что не дюж. И я впрягся в новую работу.

Сейчас, спустя некоторое время, могу сказать откровенно: это был, пожалуй, самый интересный период моей жизни. Было много трудностей, часто задерживали зарплату — кстати, много меньшую, чем в Генеральной прокуратуре, но никто никуда не уходил, не сбегал, не смотрел в сторону приветливо распахнутых дверей разных коммерческих структур, которым крайне нужны были опытные юристы. Да еще юристы «остепененные» — доктора и кандидаты наук. А структуры эти чего только, какие блага не предлагали! Молочные реки с кисельными берегами и золотыми горами на горизонте — это самое малое. Но люди держались за институт, за дело, которое делали, за науку.

Я очень благодарен коллективу, который принял меня, не отвергнул, как иногда отвергают чужака. И, если честно, до сих пор жалею, что ушел оттуда в Генеральные прокуроры. В этом нет ни доли лукавства, даже самой малой доли нет. В напряженную работу института я втянулся довольно легко: ведь борьба с преступностью в общем-то — одна из функций государства, значит, на этом правовом поле есть немалый простор и для работы государственника. Оказалось, при широком подходе к этой проблеме можно создать новое научное направление. Что и было сделано.

Работа шла увлеченно, с пылом, с жаром. Народ встрепенулся. Это было очень важно. Увеличилось число докторов наук и профессоров. Мы сумели доказать, что работники института должны быть приравнены по положению, по зарплате, по пенсионному обеспечению к сотрудникам центрального аппарата Генпрокуратуры, — к тому времени, когда было принято это решение, я был уже Генеральным прокурором, — и велико было мое огорчение, когда через некоторое время народ стал уходить из института.

Значит, что-то сломалось в его механизме, что-то полетело. Произошло это уже без меня.

Институт располагался недалеко от Белого дома, и все события осени 1993 года происходили у нас на глазах. Мы с Сухаревым даже заходили к защитникам Белого дома, и я видел: никакой повальной пьянки, никакой оголтелой митинговщины там не было. Напротив, было много интеллигентных лиц.

Через несколько дней с моста по Белому дому, в упор, ударили танки. Засвистели пули. Это был не фарс с ГКЧП. Ельцин по отношению к своим оппонентам вел себя гораздо «решительнее», чужих жизней не жалел. Шальные пули залетали даже к нам, на Вторую Звенигородскую улицу. Когда в воздухе засвистел свинец, я приказал сотрудникам разъехаться по домам: оставаться на работе было рискованно.

Горькие те были дни. Дни октября 1993 года…

Институту удалось много сделать. Мы создали концепцию реформирования прокуратуры в переходный период, доказали, что прокуратура не может быть служанкой исполнителей власти, не должна подвергаться резкой переделке особенно в стремительно короткие сроки, такие революционные опыты никогда ни к чему хорошему не приводили, государство могло очутиться в неправовом поле. Прокуратура в основе должна быть такой, какой ее создал Петр Первый независимым органом высшего надзора — с универсальными функциями. Мы сумели защитить прокуратуру в тот период, когда ее предлагали радикально реформировать, а по сути — уничтожить. Была подготовлена концепция защиты от натиска разных горе-ученых. Они собирались причесать прокуратуру по западному типу. Я имею в виду покойного, — хотя он в общем-то был толковый ученый и в конце жизни начал понимать, что в части своих взглядов на прокуратуру зашел в тупик, — Валерия Михайловича Савицкого, Игоря Леонидовича Петрухина, Бориса Алексеевича Золотухина, Анатолия Александровича Собчака. Они хотели сделать прокуратуру придатком либо судебной системы, либо исполнительной власти.

Не удалось — и слава Богу! Считаю, что в этом есть моя немалая личная заслуга.

Сумели мы подготовить и новый закон о прокуратуре. Прекрасные были те годы. Прошли в работе, в борьбе. Со Степанковым работалось легко, а вот с Ильюшенко трудно.

Когда Ильюшенко пришел в Генеральную прокуратуру, там даже воздух сделался иным. Он не сумел сработаться с коллективом. В Генпрокуратуре его не любили за грубость, он не считался с людьми, не учитывал чужого мнения, стиль его работы был силовым.

Что же касается меня, то я работал не на Ильюшенко, — работал на всю прокуратуру, и на Ильюшенко, на его выходки и грубость старался не обращать внимания.

Очень скоро стало понятно, что Ильюшенко находится не на своем месте. Недаром Совет Федерации несколько раз подряд прокатывал его: Ильюшенко был не тем человеком, который имел право занимать должность Генерального прокурора России…

Летом 1995 года я приехал в отпуск в Улан-Удэ. Забрался на Байкал. Погода была великолепная, отдых — тоже. Байкал вообще обладает способностью счищать с человека всякую грязь, удаляет накипь с души.

Неожиданно позвонил Геннадий Семенович Пономарев — бывший прокурор Москвы. Разговор, который он начал, был для меня совершенно неожиданным. Он сказал:

— Юрий Ильич, как вы посмотрите, если ваша кандидатура будет рассматриваться на пост Генерального прокурора России?

— Это серьезно?

— Серьезно.

Отношения с Пономаревым у меня были самые добрые, поэтому я понял предложение действительно серьезное, и вообще Пономарев не из тех людей, которые могут разыгрывать какие-то карты, блефовать и тем более — плести дворцовые интриги.

Я поблагодарил Геннадия Семеновича, сказал, что подумаю. Посоветуюсь с родными.

Посоветовался. С тестем Дмитрием Михайловичем, с тещей, с женой. Жена была категорически против.

— Начнут тебя полоскать, как сейчас полощут Ильюшенко, — сказала она. — Будто грязное белье в тазу.

Но я-то знал, что я — не Ильюшенко. И жена это знала. И тесть с тещей…

Тесть, тот высказался однозначно:

— Если чувствуешь в себе силы — берись! Работа для страны очень нужная. Главное, чтобы тебя окружали порядочные люди.

Когда Пономарев позвонил мне во второй раз, я сказал, что готов обсуждать этот вопрос и вообще категорически от этого предложения не отказываюсь.

Вскоре отпуск подошел к концу, я вернулся в Москву. Некоторое время было тихо, никто обо мне не вспоминал, а в конце августа мне вновь позвонил Пономарев:

— С вами хочет встретиться один человек.

Следом за ним позвонил начальник отдела Службы безопасности Президента РФ Валерий Андреевич Стрелецкий — известный многим по эпизоду с коробкой из-под ксерокса, в которой Лисовский и Евстафьев выносили из Белого дома огромную сумму денег — пятьсот с лишним тысяч долларов. Стрелецкий и задержал их. Позже он подробно описал эту историю в своей книге «Мракобесие». Звонок Стрелецкого был связан с необходимостью организовать ряд ознакомительных встреч с руководителями силовых ведомств, в том числе с Михаилом Ивановичем Барсуковым — тогдашним директором ФСБ, на старой моей службе, на Лубянке. Разговор был долгим, очень добрым, и после этой встречи Барсуков рассказал о ее результатах Александру Васильевичу Коржакову. Судя по всему, худых слов в мой адрес не произнес, раз последовало продолжение.

Вместе со Стрелецким мы поехали в Кремль. Поехали на его машине. В Кремле встретились с Коржаковым…

О Коржакове в ту пору много писали, он часто мелькал на экране TV — в общем, личность была известная. Держался он очень просто, в нем совершенно ничего не было от сановной заносчивости, которую приобретают люди, внезапно вознесшиеся на жизненный Олимп. Поговорили мы с ним достаточно откровенно причем при разговоре присутствовал помощник президента Михаила Александрович Краснов, которого я знал по Институту государства и права, и в конце беседы Коржаков сказал:

— Мы показывали вашу анкету президенту, тот выразил некое сомнение: научный, мол, сотрудник, в органах прокуратуры, мол, раньше никогда не работал…

— Александр Василевич, наш институт — не есть какое-то академическое заведение, занимающееся теоретическими выкладками, это отраслевой институт, тесно связанный с практикой. Мы постоянно ездим в командировки вместе с прокурорскими работниками, часто занимаемся тем, чем занимаются они. Это раз. Дальше, я член коллегии Генеральной прокуратуры и живу полноценной жизнью — той, что живет и ГП. Это два. Если дело только в этом, то не вижу повода для дискуссии…

При мне Коржаков и Краснов договорились, что направляют президенту совместную докладную записку.

Вскоре состоялась еще одна встреча — с Виктором Васильевичем Илюшиным, которого я знал по Свердловску. Он был когда-то первым секретарем обкома комсомола. Сейчас Илюшин находился на взлете и практически считался правой рукой президента, его первым помощником.

В наших взаимоотношениях имелся один интересный сюжет. Когда я осенью 1989 года пришел работать в ЦК КПСС, Илюшин уже работал там. И, естественно, находился в некой зоне забвения, потому что до ЦК он работал вместе с Ельциным в Московском горкоме партии, был первым помощником и там, и когда Ельцина убрали из горкома, то его помощника перевели в орготдел ЦК рядовым инструктором. И он сразу оказался среди чужих — из-за Ельцина, находящегося в опале, отношение к нему было самое прохладное.

Мне же все эти аппаратные игры были, честно говоря, непонятны, и я незамедлительно пришел к Илюшину как к своему земляку. Мне вообще было непонятно, как можно чураться человека. Мы начали общаться, часто обедали вместе, он кое-что подсказывал…

Встретившись на этот раз в Кремле с Илюшиным в его роскошном кабинете, мы вспомнили недавнее прошлое, объединяющее нас. Разговор получился хороший. Я понял, что одолел и этот барьер. В задачу Илюшина входила подготовка нашей встречи с президентом. Илюшин сказал мне:

— Имейте в виду, за последнее время через президента прошли тысячи людей. Готовьтесь отвечать очень четко, лаконично. Вам его не обмануть, даже если очень захотите, поэтому будьте искренним.

— А я всегда искренен, всегда открыт. Ни двойного дна, ни камня за пазухой у меня нет.

Илюшин дал несколько советов, как держаться на встрече, и мы расстались.

Наша встреча состоялась в начале октября 1995 года. Я тогда искренне верил в президента, верил в то, что все трудности — временные, ему удастся изменить нашу жизнь к лучшему. Я и в 1996 году голосовал за Ельцина, считал — против голосовать нельзя: все-таки мы находимся в одной команде. А закон команды — это закон команды: на чужаков не играть, в свои ворота мячей не забивать, удары чужаков не пропускать.

Принимал меня Борис Николаевич в Кремле, в своем рабочем кабинете. Что меня поразило? С Ельциным мне доводилось встречаться раньше, и не только в Москве, а в первую очередь — в Свердловске, — поэтому первое, что бросилось в глаза: это был очень нездоровый человек. Лицо расплывшееся, неживое. Было такое впечатление, что он в большом количестве употребляет медицинские препараты. Еще мне показалось, что он активно использует грим.

Беседа была непродолжительной. Один из вопросов, который он задал задал исподволь, не впрямую, — был связан с моей политической благонадежностью. Я сказал — и это было совершенно искренне, — что раньше мы о таком рынке, какой имеем сейчас, даже мечтать не могли, раньше мы вообще едва ли не большую часть жизни проводили в очередях. Поездка за границу раньше приравнивалась к Государственной премии, а сейчас пожалуйста, в любую страну…

Дальше Ельцин сделал словесный проброс в адрес Совета Федерации, который не захотел утвердить Ильюшенко, сказал, что на этот раз он надеется Совет Федерации уговорить.

— Но вы тоже готовьтесь, — предупредил он меня.

Встреча эта состоялась днем, а вечером о ней уже сообщили едва ли не все каналы телевидения и радио. Хотя прогнозы строили разные. Ведь после Ильюшенко обязанности Генпрокурора исполнял Олег Иванович Гайданов, которого в шутку называли «И.о. и.о.». Исполняющий обязанности исполняющего обязанности. Гайданов успел даже переехать в ильюшенковский кабинет и обосноваться там. Многие считали, что у Гайданова немало шансов получить кресло главного прокурора России — во всяком случае, не меньше, чем у меня. Ведь впереди еще было заседание Совета Федерации — органа, который Ельцин считал капризным. Но, как говорится, Бог не выдаст, свинья не съест.

На меня разом набросились журналисты — публика, которую еще вчера я не знал, телепередача «Герой дня» незамедлительно пригласила в прямой эфир.

Тут надо отдать должное Александру Григорьевичу Звягинцеву — он, несмотря на то что Гайданов продолжал сидеть в кресле Генерального прокурора и не одобрял общения своих подчиненных со мною, — пришел ко мне и сказал:

— Юрий Ильич, ходить на передачу «Герой дня» не советую.

— Почему?

— Когда вас утвердят в должности, тогда идите смело, а сейчас — нет.

Я прислушался к этому совету. Как потом показало время — совет был правильным.

Гайданов, к сожалению, начал интриговать против меня, — это я почувствовал очень скоро. Но я был не один, у меня были очень хорошие помощники и советчики — Александр Яковлевич Сухарев, Анатолий Иванович Алексеев — бывший начальник Академии МВД, перешедший работать в наш институт, другие сотрудники. Они во многом помогли мне.

Совет Федерации я прошел с первого раза. У многих это даже вызвало удивление: ведь Ильюшенко прокатывали столько раз… А тут с первого захода.

С другой стороны, российским губернаторам надоело в Генпрокурорах иметь вечного «и.о.».

Представлял меня Совету Федерации Виктор Степанович Черномырдин. У него есть одна отличная черта — доброжелательность. Речь моя была уже написана, апробирована, так что особо я не волновался. Готовился ко всякому, но чувствовал — пройду. Результаты голосования ошеломили всех, в том числе и меня. Ни одного голоса не было против, лишь один воздержавшийся.

На следующий день я получил в Совете Федерации выписку о назначении, Генпрокуратура располагалась от здания Совета лишь через дорогу — это каких-то двадцать метров, — и отправился в Генпрокуратуру.

…Зал в Генпрокуратуре был полон, люди стояли в проходах. Все ожидали от меня большой речи. Я помнил речь Ильюшенко, когда тот пришел в прокуратуру на смену Казаннику. Речь его была длинной и нудной. Мне не хотелось так говорить. Кроме того, Ильюшенко здорово опоздал на свое «коронование» — весь зал собрался тогда, вся прокуратура, а Ильюшенко все не было и не было…

Потом он приехал вместе с Филатовым. Речь Филатова была безликой, и, честно говоря, я плохо ее помню. Выступил Ильюшенко. Угрюмо насупившись, он заявил, что поздравлять его рано. Это вызвало некоторое оживление, ибо поздравлять его и так никто не собирался. Совсем даже наоборот большинство пребывало под впечатлением только что состоявшегося прощания с Казанником, которого зал проводил овацией. Сравнение было явно не в пользу Ильюшенко.

Повторения того, что было, не хотелось.

Я сказал, что в последнее время было произнесено немало слов — и во имя прокуратуры и во имя борьбы с преступностью, — я же не хочу говорить никаких слов. Я лишь обещаю, что мы займемся делом… Сказал это и сошел с трибуны. Раздались аплодисменты.

Так я стал Генеральным прокурором Российской Федерации.