Как я не стал президентом

Зачем я стал баллотироваться в президенты? Я не имел политических амбиций, когда работал Генеральным прокурором, но жизнь поставила меня в такие рамки, что я понял: без изменения существующей политической власти Россия дальше не может развиваться.

Я на собственной шкуре убедился, что у нас нет ни независимой уголовной юстиции, ни независимой прокуратуры, ни честной и принципиальной судебной системы. И все это из-за того, что у власти находятся люди, многие из которых имеют серьезные проблемы с законом. И чтобы выжить и сохранить власть, им нужно обязательно взять под контроль уголовную юстицию России.

Этот порочный круг невозможно разорвать без решения вопроса о политической власти, о президентской власти. А если мы не победим коррупцию, то будущего у России просто не будет.

Вступая в борьбу за высокий пост, я очень не хотел сводить свою роль в качестве кандидата в президенты лишь к функции разоблачителя. Поэтому у меня была программа, было свое видение развития ситуации: и в политико-правовой сфере, и в сфере борьбы с преступностью, и в сфере конституционной реформы. Я понимал, что если мы не сумеем очистить страну от коррупции, то разговор о каких-то экономических или социальных программах абсолютно бессмыслен. Деньги, выделяемые на эти цели, в том числе и выделяемые Западом, просто разворуют, и ни одна социальная программа так и не будет выполнена.

Конечно, в стране с развитым гражданским обществом, где ценятся идеи, а не жесты и лозунги, у меня было бы куда больше шансов оказаться понятым и услышанным. Но Россия — это моя страна, я знал тревоги и нужды её граждан, и я надеялся, нет, — был уверен, что найду среди своих соотечественников необходимую поддержку.

Мой сын как-то горько заметил: «Ты вроде не последним человеком был в стране, все понимал, что происходит… Почему же сейчас мы все, граждане бывшего Союза, оказались как бы в разных квартирах — ведь от этого пострадали все, за исключением разве националистов во власти? Бедствуют все, даже Украина, которая громче других кричала о том, что кормит Россию. Что же оказалось на самом деле? Сейчас эта некогда действительно богатая республика жива во многом тем, что, извините, ворует российские энергоносители…»

* * *

Говорят, процесс распада Союза был вызван объективными причинами. Но, увы, субъективных причин было значительно больше. Вспомните поведение Горбачева, его нерешительность, метания. Ему явно не хватило политической воли и честности. Когда начались события в Нагорном Карабахе, Прибалтике, Тбилиси, он должен был твердо сказать: да, это я направил туда военнослужащих, это моя конституционная обязанность — обеспечить единство государства, в том числе и силовым путем. А он начал изворачиваться, лгать.

То, что происходит сегодня в Чечне, — прямое следствие гигантского катаклизма, произошедшего почти 10 лет назад на одной шестой части планеты.

И вообще, не надо было затевать Горбачеву подписание какого-то нового союзного договора. Этим он сразу же подорвал легитимность договора 1922 года и Конституции 1924 года, которая была нормальной правовой базой для создания Союза. Ведь никто же сейчас не вспоминает, как строила федерализм Америка. Мало того, что была кровавая гражданская война между Севером и Югом; штат Луизиану просто купили у Франции, Флориду — у Испании… Государственность создавалось на крови и костях. А ведь ни один американец не выступал против единства своей страны, хотя и знает её не всегда демократическую историю.

Словом, объективных оснований для распада Союза не было, сработали чисто субъективные факторы, так называемая роль личности в истории, которая в России всегда была велика. Естественно, потом нужно было продумать новую основу объединения, интеграции… Как я понимаю, в основе интеграции теперь уже независимых государств должен лежать экономический интерес. Если его нет, то никакими политическими формами народы не сблизишь.

Как-то мне удалось встретиться с Президентом Азербайджана Гейдаром Алиевым, полтора часа один на один беседовали. Умнейший человек. Он говорит: понимаете, мне хочется сотрудничать с Россией. Мы открыли перспективные месторождения, но у нас нет новой техники, чтобы взять нефть. А у вас нет денег, чтобы проинвестировать эти проекты, вы не заплатите нам столько, сколько заплатят другие, а мне надо кормить мой народ. Пусть я настроен пророссийски, но что мне остается делать? А как только я иду к западникам, меня сразу начинают упрекать в предательстве интересов России. Надо учитывать экономические реалии. Без этого сближение невозможно.

К чему я это вспомнил? Да к тому, что сейчас все еще реальна угроза развала России. И не потому, что губернаторы, удельные князьки, как их называют, яро отстаивают свою самостийность, а потому, что у нас нет национально ориентированного на защиту интересов страны высшего государственного руководства. То есть, нет такого руководства, которое не продает высшие посты в стране, не продает государственные интересы.

Я решил для себя — если уж я не могу ничего ответить своему сыну, пусть хоть для будущих внуков у меня найдется достойный ответ. В конце концов, каждый нормальный человек должен осознавать свою личную ответственность за судьбу собственной страны. И если мы сейчас не объединим усилия, то даже такая для кого-то абстрактная вещь, как преступность, попросту раздавит Россию. Как я уже отмечал, только по официальной статистике за последний год совершено около 2,5 миллионов преступлений, реальная же цифра — около 12–14 миллионов. И мы все спокойно на это смотрим. При разложении высшего государственного руководства и тотальном оттоке средств за рубеж мы делаем вид, что нас это не касается.

Конечно, я не сумасшедший: я прекрасно понимал, что шансы на успех у меня практически нулевые, — что такое предвыборная кампания, я знал еще по 1996 году. По сути ведь выборы выиграл Зюганов, но наш уже тогда больной президент держался за власть руками и зубами. А подконтрольная ему система сделала все, чтобы победу Зюганова представить поражением.

В Татарстане 600 тысяч бюллетеней было приписано Ельцину, а бюллетени в пользу Зюганова нашли замерзшими в проруби. В Дагестане в первом туре проголосовало 65 % в поддержку Зюганова, а во втором, по официальным данным — 35 % за Зюганова, 65 % за Ельцина. За такое короткое время пристрастия избирателей не могли измениться столь кардинально — хотя бы в силу естественной инерции.

* * *

Кстати, когда я баллотировался в президенты, т. е. в 2000 году, ситуация была ничуть не лучше: на 19 часов явка избирателей на участки составляла 46 %, но уже через час вдруг проголосовало свыше 60 %… Понятно, что так не бывает. Ведь если верить этим цифрам, почти треть избирателей вдруг спохватились и срочно побежали исполнять свой гражданский долг. В Перми, например, на 16 часов явка составляла 26 %. Как можно было через три часа иметь 60 %-ную явку, знает только Центризбирком.

Я знал, что окажусь в самой тяжелой из всех кандидатов ситуации, поскольку расследование, затеянное против меня, будет использоваться как инструмент политического давления, создаст для ведения предвыборной кампании огромные трудности. Прежде всего это мера пресечения — подписка о невыезде. Она не исключала передвижения по стране, но каждый раз мне нужно было звонить следователю и фактически просить его дозволения даже на самую незначительную поездку.

А «кто в доме хозяин», власти дали мне понять сразу. Помните, я планировал поехать на 2–3 дня в США по приглашению американских конгрессменов на конференцию по коррупции. Едва ли не за день до моего отъезда, спохватившись, власть предержащие дали команду изъять у меня заграничный паспорт.

На этих выборах я ставил перед собой две задачи.

До начала 2000 года я как бы сидел в окопе, а газеты и телевидение с увлечением поливали меня грязью. Участие в выборах хоть отчасти позволило мне, используя те же средства массовой информации, выступить не то что в свое оправдание (оправдываться мне не в чем) — в защиту своих принципов.

Другая задача — возможность публично критиковать навязываемую стране «преемственность» власти, показать, что на самом деле представляет собой официальный «наследник» Ельцина. Собственно, я оказался единственным из кандидатов, кто не стеснялся называть вещи своими именами.

И вот тут вновь четко «сработали» журналисты: меня постоянно обвиняли в том, что я только обещаю разоблачений и ничего не говорю. На самом же деле мои выступления просто не передавали в эфир и не печатали.

Стоит вспомнить, к примеру, такой случай. Одна из моих предвыборных поездок была на Дальний Восток. Началась она с мелкой пакости, устроенной властями: вылет из Москвы задержали на час. У меня была намечена в тот день запись на ТВЦ, я отменил её — специально, чтобы вовремя успеть к самолету. Вместе со всеми сидел этот час в аэропорту, ждал. А когда, наконец, нас повели на посадку, объявили, что рейс задержан по вине Генерального прокурора Скуратова — дескать, опоздал большой начальник, а без него вылететь не можем…

Этот час был «выигран» властями, чтобы журналисты, собравшиеся в аэропорту Владивостока на пресс-конференцию, не дождались меня и ушли.

Но расчет не оправдался.

Начиная с той пресс-конференции, я в каждом выступлении рассказывал о деле «Мабетекс» и обо всех связанных с ним персонах. На моих встречах с избирателями и на пресс-конференциях в Иркутске, Новосибирске, Челябинске, во Владивостоке были не только местные журналисты, но и представители ОРТ, РТВ, НТВ. Были… Но ни один из каналов не включил эти материалы в трансляцию. Мало того, НТВ, казалось бы, находящееся в некоторой оппозиции к официальным властям, пару раз продемонстрировало своей аудитории якобы пустой зал в Краснодаре во время моих выступлений: вот, мол, какой из Скуратова кандидат в президенты — никому он не интересен, даже на встречи с ним никто не идет. А это были отнюдь не встречи с избирателями, а пресс-конференции для местных средств массовой информации. Разница огромная — согласитесь, если на пресс-конференцию пришли 20–30 журналистов, то это свидетельствует не об отсутствии интереса к моей деятельности, а, наоборот, о повышенном внимании. Двадцать журналистов — двадцать представителей разных газет и журналов, местного канала телевидения. А в редком регионе выходит больше двадцати изданий. Но в огромном зале они смотрятся, конечно, довольно жалко.

На самом же деле интерес к моей деятельности у людей был достаточно высок. В Челябинске, скажем, избиратели заполнили зал на полторы тысячи мест — люди даже в проходах стояли! Уральская юридическая академия — там вообще все желающие пробиться в зал не смогли. Впрочем, Уральская академия — некорректный пример: все-таки это моя alma mater… Хотя в Москве на встрече со студентами МГУ была та же картина.

Забавная история приключилась во время дебатов на телеканале РТР. Н. Петкова, может быть, для того чтобы выяснить, какой именно информацией я располагаю, а, может быть, желая просто спровоцировать, напомнила мне об обещании огласить список политиков-коррупционеров. Причем, сделала она это «под занавес» — до конца эфира оставалось 20 секунд.

Прошло пять дней. Я прихожу на запись следующей передачи — и Петкова начинает программу с вопроса о коррупционерах. Она была уверена (потом она сама мне призналась), что я забыл об этом. А я, как оказалось, не забыл — все необходимые документы на этот раз были у меня с собой.

Казалось бы, странно, но на РТР мне дали возможность «выложить» материалы, компрометирующие Кремль.

* * *

Откровенно говоря, я рассчитывал на большую поддержку, и полученные мною в итоге 0,43 % больно меня задели. Но если попытаться отбросить эмоции и поверить этим цифрам, предмет для анализа все же есть… Смотрите: Говорухин, всемирно известный режиссер, популярный политический деятель с отменной репутацией, — и я… В течение года на меня вылили столько грязи, что хватит утопить новый град-Китеж. Я говорю не только о «новостных» передачах ОРТ и РТР, но и о проплаченных Березовским пикетах проституток и руководителей массажных салонов, об иске ко мне Людмилы Нарусовой, вдовы Собчака, об обвинениях Чубайса… Все это — звенья одной «пиаровской» цепи. Кроме того, у меня отобрали заграничный паспорт, взяли подписку о невыезде. Во время всей предвыборной кампании устраивали мне мелкие пакости (вроде той, с задержкой рейса во Владивосток), задерживали моих людей — тех, кто расклеивал листовки и вел агитацию… Словом, власть выступила против меня максимально жестко.

Еще один повод для сравнения: Говорухин — человек со связями, один из лидеров «Отечества», он опирался на широкую партийную поддержку. У меня же за спиной не было и нет никакого политического объединения, нет серьезных финансовых ресурсов. Деньги на избирательную кампанию собирал в основном по друзьям — как раньше, в XIX веке, для открытия какого-нибудь дела пускали подписной лист.

И опыта предвыборной борьбы, в отличие от Говорухина, у меня, в сущности, не было никакого. Поэтому и мной, и моим штабом было допущено много ошибок и просчетов. Например, такой: мой электорат — протестный, как и у коммунистов. Последние сделали мудрый ход: выдвинули лозунг — «Зюганов — президент, Скуратов — Генеральный прокурор». И мои потенциальные избиратели отошли к Зюганову, поскольку понимали, что это позволит восстановить в прежнем качестве и Скуратова.

И времени о-ло мало — ведь меня привыкли воспринимать в качестве Генерального прокурора, а не публичного политика. Стереотипы ломать и без того очень сложно, а тут и Избирком сделал все, чтобы сократить сроки агитации. Формальные — даже не ошибки, а простые небрежности в заполнении листов с подписями в мою поддержку, могли привести к отказу в регистрации. Например, в начале листа стоит адрес: Челябинская область, город Магнитогорск. Сборщик, заполнив одну сторону, переворачивает лист и адрес следующего человека уже записывает: город Магнитогорск, улица такая-то… То есть, без «Челябинской области». Избирком цепким глазом выхватывает «неувязочку» и тут же предъявляет претензию: неполные данные о подписантах. А в каком-таком Магнитогорске тот гражданин проживает? Область не указана, может быть, и города такого нет?

Ну, не абсурд ли? Ведь задача Избиркома — проверить не чистописание, а достоверность подписей. Проверить, действительно ли живет гражданин Н., подписавший лист в пользу Скуратова, в Магнитогорске на такой-то улице в таком-то доме. Но таких недостоверных подписей из 500 тысяч нашли всего 28.

Итог голосования жестко регулировался, отношение власти ко мне известно, и тем не менее, я набрал столько же голосов, сколько Станислав Говорухин.

Честных выборов не было. Для И. О. Президента РФ беззастенчиво задействовался административный ресурс. На местах штабы в поддержку Путина возглавляли либо чиновники из Администрации Президента, либо главы местной администрации. Они сидели в служебных кабинетах, использовали подчиненный им аппарат, ведомственный транспорт для нужд избирательной кампании.

По сообщению газеты «The Moscow Times», Президент Путин не победил бы на мартовских выборах без методичной и хорошо организованной подтасовки результатов голосования, которой занимались его сторонники. По данным газеты, 2,2 миллиона голосов было украдено у других кандидатов и не менее 1,3 миллионов было добавлено путем включения в списки имен не существующих избирателей. В 12 регионах были установлены факты покупки голосов, фальсификации, подделки документов. В одном лишь Дагестане массовое исправление бюллетеней дало Путину дополнительно более полумиллиона голосов!

По некоторым оценкам, Путин реально набрал процентов 40 голосов, хотя, конечно, это немало. Люди считали, что он связан с бывшим президентом чисто символически, что он не будет продолжать ельцинский курс. С ним связывали надежды на будущее.

К сожалению, мне не удалось разубедить своих соотечественников. Я думал, что народ, настрадавшийся от произвола власти, — от хищений, поборов, неплатежей — прислушается к моим словам. Не поверили, не прислушались. Почему? Не знаю. Может быть, думали, что хуже, чем при Ельцине, не будет. Понадеялись на русский «авось»…

Я ни в коем случае не жалею о том, что принял участие в этой избирательной кампании. Я прошел хорошую школу политика — участие в теледебатах, выступления перед избирателями, обращения, реклама… Я поставил себя в обстоятельства, где должен был «играть» не только на своем профессиональном, правовом, поле, но и размышлять об экономике, о политической системе.

Вообще-то мне, человеку довольно закрытому, чуждому публичности, привыкшему к научной работе, выступать перед большой аудиторией, отвечать на трудные вопросы под прицелом тысяч не всегда доброжелательных глаз было поначалу достаточно тяжело.

Кроме того, нужно было научиться разговаривать с людьми и, так сказать, «в толпе». Ведь встречи с избирателями у меня случались не только организованные и запланированные: в Санкт-Петербурге я вышел на Невский — послушать, что люди скажут. В Краснодарском крае, в одном из сел Ленинградского района, прошелся по рынку — сколько же обиженных, обездоленных! И это на такой богатой, благодатной земле!

В эту избирательную кампанию я заявил о себе как о политической фигуре. Нужно было показать избирателям, что на политическом поле появился человек, умеющий оперировать правовыми категориями. Нужно было доказать, что я ни в чем не уступаю известным политикам, таким, как Зюганов и Явлинский, что я не сломлен, не раздавлен катком лжи, запущенным кремлевской администрацией и «семьей».

Эта кампания была для меня важна и в чисто человеческом плане: это был как бы переход в другое качество.

Конечно, досадно, что Путин не принял участия в дебатах. Говорят, не было времени, не хотел ставить себя, явного фаворита, на одну доску с другими кандидатами… А может быть чувствовал, что будет неубедительно смотреться на фоне своих соперников, даже тех, кто набрал совсем немного голосов, например на фоне Говорухина или даже Жириновского с его отрицательным обаянием?

В Америке такое явное нежелание лидера президентской гонки демонстрировать электорату себя, свои способности, свою программу даром не прошло бы; больше того, это просто было бы невозможно. Разве можно представить, чтобы Клинтон или Рейган, собираясь баллотироваться на второй срок, не приняли бы участие в дебатах? Да у них не осталось бы ни малейших шансов!

В борьбе с криминализацией общества мы будем терпеть поражение до тех пор, пока не избавимся от криминальных привычек в нашей обычной, повседневной жизни. Трудно требовать что-либо от рядового гражданина, если И. О. Президента РФ публично использует уголовное выражение «мочить в сортире», а воровское словечко «беспредел» так прижилось в «новом русском языке», что его активно задействуют в речи и теледикторы, и политики, и аналитики, и рядовые граждане.

Очень, очень высок уровень криминализации страны.

На своем опыте я убедился — главное для избирательной кампании — это деньги.

Основной мой денежный ресурс был — те 400 тысяч рублей, которые давал Избирком. А еще помогали друзья, бизнесмены средней руки. Я тоже внес, что мог.

Наверное, где-то я сам виноват в том, что средств для избирательной кампании мы собрали в общем-то недостаточно. Во-первых, поздно принял решение баллотироваться в президенты. Во-вторых, начинать надо было именно со сбора дене — искать, как сейчас говорят, спонсоров. Я решительно не хотел связываться с теми, кто легко мог «отстегнуть» на выборы сотни тысяч долларов, — значит, деньги надо было просить у многих, кто мог дать понемногу. А для прокурора просить деньги — невозможно! Собственно, я так и не смог через себя переступить. Хотя во всех рекомендациях написано: «Если ты стесняешься просить деньги, то лучше не участвуй в выборах».

Отсутствие денег очень чувствовалось — считали каждую копейку. Я убедился, что на одной идее далеко не уедешь. Кстати, для многих избирательная кампания — один из способов заработать. Я сейчас говорю не о пиарщиках, не о специалистах в области общественных отношений — есть множество людей, готовых расклеивать листовки, заниматься всякими организационными делами потому, что регулярно зарабатываемых денег на жизнь еле-еле хватает. В моем штабе были и безработные — толковые ребята, грамотные! Но как это страшно — ощущать себя безработным, знать, что твой труд, твои способности никому не нужны.

А с какими замечательными людьми мне довелось работать в эту избирательную кампанию! Степан Калмыков, ректор Бурятского университета, бросил все дела, примчался в Москву, месяц работал в штабе. Прекрасно работали ребята из МАИ: они организовывали встречи с избирателями. В Новосибирске, Туле, других городах к нам присоединились и те, кто раньше работал с Лебедем, а потом оказался ему не нужен. Правда, были и такие, кто приходил случайно, с целью просто подзаработать, и выяснив, что мы больших денег заплатить не можем, удалялся восвояси.

Чтобы правильно понять и оценить моих сторонников, нужно учесть, что работали они подчас под невыносимым психологическим давлением. Власти всячески ставили им палки в колеса, нервировали, даже на допросы в милицию вызывали, пугали отстранением от основной работы, снятием с должности. Кое-кто, конечно, испугался…

Из этой избирательной кампании 2000 года вынес я и еще одно печальное наблюдение. Общество за последние десять лет — время демократических перемен — сильно деградировало. Я сужу даже не по Москве — в столице это не так заметно — по провинции, по Бурятии, по тому городу, где я вырос. Я вижу, как народ опустился, как люди спиваются. Снижается интеллектуальный уровень. Причина этому чисто экономическая — если человек не работает, значит, у него нет никакой надежды на будущее.

Это меня очень сильно огорчает. Я в молодости верил, что мы построим пусть не коммунизм, но богатую страну. В стройотряды ездили с энтузиазмом, и не из-за денег — заработаешь, хорошо, нет — ну что ж, зато как весело было! И мне казалось, что вот-вот, скоро мы будем жить хорошо, а я еще молодой…

Сейчас с грустью понимаю, что в России я уже никогда не буду жить в нормальном обществе. А с учетом того, что экономика до сих пор нормально не работает, — и дети мои вряд ли будут. Вот внуки — очень надеюсь. Вся надежда на внуков. И так, к сожалению, думаю не только я один — большинство.

* * *

Я проиграл эти выборы.

Французская «Le Temps» писала тогда: «Поражение Скуратова свидетельствует о том, что борьба с коррупцией не является приоритетной задачей современного российского общества».

Так уж сложилось, что у нас в России большинство людей голосует за сильного. Им хочется ощущать себя причастным к победе. И все еще безотказно действут «административный ресурс». Что ж, видимо, время тех, кто идет поперек общественного мнения, отстаивает свое право думать и принимать решение самостоятельно, еще не настало.

 

Сенатор от Бурятии

В августе 2000 года мне предложили баллотироваться в Госдуму по одномандатному округу на своей «малой родине» — в Бурятии. Это было очень лестное предложение. Оно говорило о том, что люди не просто верили мне — они активно поддерживали меня, боролись вместе со мной. Если бы меня избрали депутатом Государственной Думы (а вероятность этого была очень велика — об этом мне говорили и друзья-политики, подтверждали это и сделанные в Бурятии социологические экспресс-опросы), то я сразу же получал бы иммунитет от судебного преследования, но что еще важнее — высокую думскую трибуну для борьбы с моими гонителями. Конечно, это были огромные плюсы. Но они не смогли перевесить в моем сознании одного очень важного условия: избрание в Госдуму означало, что я должен был сложить с себя полномочия Генпрокурора. А уход с должности в такой момент, когда в следствии еще не были расставлены все точки над «i», означал бы мою капитуляцию. Пойти на это я не мог и, поэтому, поблагодарив выдвигавших меня товарищей, отказался.

Прошел год, и летом 2001 года теперь уже группа депутатов Народного Хурала Бурятии обратилась ко мне с предложением стать представителем республики в верхней палате российского парламента — Совете Федерации.

К тому времени от поста Генерального прокурора меня официально освободили, и я был волен как птица.

Откровенно говоря, это лестное предложение, как, впрочем, и в прошлый раз, особенно меня не удивило. Я вырос в Бурятии — это моя родина, и связи мои с республикой, которые я никогда не терял, были не показушные, а самые что ни на есть реальные. В свое время я помог подготовить проект Конституции Бурятии, проект Договора о разграничении полномочий между Бурятией и федеральными органами власти, отрецензировал по просьбе республиканского руководства массу других законопроектов. Я был одним из тех, кто создал в местном Госуниверситете юридический факультет, чем очень гордился и горжусь; сегодня там у меня много учеников, аспирантов.

Без ложной скромности могу сказать, что в Бурятии я человек достаточно популярный, известный. Юристов такого уровня, как я, в этой небольшой республике — единицы. Я много занимался законодательной деятельностью, прекрасно был знаком с проблемами преступности и, что немаловажно для «проталкивания» различных проектов, неплохо ориентировался в столичных коридорах власти. Поэтому предложение депутатов поработать в Совете Федерации было вполне естественно и логично. Кроме того, мне, истосковавшемуся по «большим» делам, самому хотелось поработать в Совете Федерации — высшем законодательном органе страны. В то время там было не так уж и много квалифицированных, профессиональных юристов. Например, в Комитете по конституционному законодательству и Комитете по судебно-правовой реформе специалистов не хватало. Мне самому было интересно попробовать себя на этом новом поприще, тем более что внутренне я чувствовал, что не только способен справиться с этой работой, но и смогу принести оказавшей мне доверие Бурятии реальную пользу.

Поскольку все складывалось удачно и к месту, после короткого раздумья я ответил согласием.

Борьба за сенаторское кресло, как я понимал, предстояла трудная, причем подвоха я мог ожидать скорее не со стороны республики, а из центра, из Москвы. В одиночку с такой силой, как я уже знал по своему горькому опыту, справиться трудно. Поэтому первое, что я решил сделать, это заручиться поддержкой республиканского руководства. Я срочно полетел в Улан-Удэ.

Леонида Потапова, Президента Республики Бурятия, я знал давно, с ним меня связывали добрые дружеские отношения. Войдя в его просторный кабинет, я рассказал ему о предложении депутатов и о своем согласии баллотироваться в члены Совета Федерации от возглавляемой им республики.

Как я и полагал, против моего выдвижения Потапов не возражал, но не стал скрывать и свою осторожную позицию, заявив, что в силу разных причин поддержать меня он сможет лишь только косвенно:

— Вы уж простите, Юрий Ильич, но открыто выступить в Вашу поддержку я не смогу. Однако и в Кремле, и везде, где только надо, я буду говорить, что, дескать, это решение Народного Хурала, и изменить его я по закону никак не могу.

Следующий, с кем я считал необходимым обязательно переговорить, был Михаил Семенов, Председатель Народного Хурала — законодательного собрания Бурятии. Именно он в то время представлял республику в Совете Федерации и именно его я и должен был заменить на этом посту.

— Юрий Ильич, откровенно говоря, я не вижу кандидатуры на место сенатора от Бурятии лучше вашей, и буду вас всемерно поддерживать. Единственно, о чем бы я хотел вас попросить, произвести замену не сейчас, летом, а попозже — где-то в середине-конце осени.

Согласно закону, Семенов мог сохранять свое место в Совете Федерации вплоть до конца года, до декабря. Но выдвинувших мою кандидатуру депутатов такая отсрочка не устраивала, и на то имелись достаточно серьезные основания. Во-первых, в новом, уже «профессиональном» Совете Федерации как раз в это время шло интенсивное формирование рабочих органов, и у меня появлялась реальная возможность возглавить один из комитетов или одну из комиссий. Если бы это случилось (а шансы были достаточно высоки), помогать республике я смог бы намного эффективнее. В конце года такая возможность была бы уже упущена. Во-вторых, как говорили сами депутаты, за время пребывания в Совете Федерации Семенов практически ничем себя не проявил, был очень пассивным, за последние полгода выступил только один раз. Его стремление продержаться в столице «до победного конца», как предполагали депутаты, основывалось в основном на желании сохранить за собой присущие сенатору привилегии, иммунитет, приличную зарплату.

Поэтому, услышав о желании Семенова посидеть в сенаторском кресле еще насколько месяцев, депутаты возмутились: Семенова надо срочно менять и придавать присутствию Бурятии в верхней палате российского парламента новый импульс.

Пришлось мне разъяснить им кое-какие юридические тонкости: ситуация такова, что одного вашего желания еще недостаточно. Пока Семенов не освободит свое место, выдвигать кого-то официально вы не имеете права, значит, пока эта проблема не будет решена, двигаться дальше мы не сможем.

Начались тяжелые переговоры с Семеновым, вел их в основном ректор Бурятского Госуниверситета Калмыков. Семенов колебался. Он понимал преимущество своего положения, но в то же время опасался, что, разозлившись, депутаты просто поставят вопрос о доверии и со скандалом освободят от должности Председателя Народного Хурала, что автоматически приведет к отзыву его из Совета Федерации. Не дожидаясь окончательного ответа, уже в середине лета моя инициативная группа принялась параллельно собирать подписи поддерживающих меня депутатов. Это было необходимо для обсуждения моей кандидатуры в Народном Хурале.

Происходило это все в мое отсутствие. Из 65 подписей я получил 34 при необходимых 22. Не обманул и президент Потапов: в число дружно поддержавших меня депутатов вошли практически все его сторонники.

Депутаты торопились. Собрав нужное количество подписей, они решили проголосовать: будет ли Народный Хурал обсуждать этот вопрос сейчас или же отложит до осени. Голосование это мы проиграли: Семенову дали возможность доработать его сенаторский срок.

* * *

Прошло несколько месяцев, и Семенов наконец-то дал согласие освободить свое место в Совете Федерации новому представителю. Хурал наметил рассматривать этот вопрос на своём ноябрьском заседании. Но к тому времени ситуация в Бурятии стала резко меняться. Узнав о моем выдвижении, всполошилась Москва. Из Кремля, из федерального округа пришла команда — противодействовать всеми силами! Что это такое, я почувствовал сразу же, как только где-то дней за десять до голосования прилетел в Улан-Удэ.

Резко поменял свою позицию Потапов.

— Извините, Юрий Ильич, но я не могу поддерживать вас. Путин против, Волошин тоже против…

И начал уговаривать меня снять свою кандидатуру. Ответил я ему довольно резко:

— А какие есть для этого основания? Я не собираюсь заниматься борьбой с Кремлем, какой-то антипутинской деятельностью, я хочу конструктивно работать на благо республики, и у меня есть на это право.

Потапов мне ничего на это не ответил, но позиция его мне стала предельно понятной. На 180 градусов к моему выдвижению в Совет Федерации поменял свое отношение и Семенов:

— Я разговаривал с Потаповым, — сказал он, когда мы встретились, — и тот меня убедил не поддерживать Вас. Думаю, так будет лучше для республики. А то центр будет смотреть на нас косо, перестанет трансферты давать…

Тут уже я не выдержал:

— О каких трансфертах вы говорите? Это в прежние времена надо было ходить по министерствам, унижаться, выбивать всевозможные дотации. Сейчас же все трансферты включены в бюджет, принимаются Госдумой и регулярное их поступление в республику исполняется как закон. Вы же сами все это прекрасно знаете.

В общем, точка зрения Семенова мне тоже стала ясна. Честно сознаюсь: единодушная с Потаповым позиция Семенова мне тогда показалась довольно странной, поскольку я знал, что отношения между ними всегда были весьма прохладными. Уже позднее мне рассказали, что столь резко и быстро свою позицию Семенов поменял после того, как Потапов фактически заключил с ним сделку: Семенов поддерживает Президента Бурятии в вопросе со Скуратовым, а Потапов позднее поможет Семенову остаться на посту Председателя Народного Хурала еще на один срок.

Так что сиюминутные политические интересы для обоих руководителей Бурятии оказались сильнее и важнее нашей многолетней дружбы: и Потапов, и Семенов под окриком Кремля меня просто сдали, предали.

Тем не менее запас прочности у нас был. Это мы поняли после того, как, предостерегая себя от непредвиденных случайностей, провели еще один, повторный сбор подписей. На этот раз меня поддержали 25 депутатов.

Активизировала свою «работу» и администрация Потапова: из его сотрудников был создан штаб, целью которого было не пропустить меня в сенаторы. Как показали последующие события, Потапов был уверен, что ресурсов его аппарата и аппарата Народного Хурала для выполнения этой задачи будет достаточно.

Но и моя команда тоже была не лыком шита. Оглядевшись, мы сразу поняли, что без активных, нестандартных действий нам не выиграть. Первое, что мы постарались сделать — это подключить все наши личные контакты. Бурятия — маленькая республика, где все знают друг друга. Мы встречались и разговаривали по телефону с людьми, которые хорошо знали меня и одновременно кого-то из депутатов Народного Хурала, просили дать мне рекомендацию и поддержать во время голосования.

Кроме этого очень важный акцент я сделал на личные встречи. Думаю, одной из причин, почему мы не победили тогда, при первом, летнем, голосовании, было то, что меня в то время не было в Улан-Удэ и работы никакой с депутатами не проводилось. Теперь же за оставшиеся 7–8 дней до голосования я лично встретился и побеседовал с 45–46 депутатами. Я рассказывал им о своей позиции, о том, как собираюсь работать в Совете Федерации, чем конкретно собираюсь помочь Бурятии. Ни на кого из них я не давил, голосовать за себя не упрашивал, а лишь просил еще раз взвесить, кто из кандидатов будет в Совете Федерации полезнее, и голосовать объективно, честно, а не под давлением со стороны.

Моя тактика оказалась для Потапова и Семенова совершенно неожиданной.

Кроме того, я пошел на хитрость и постарался максимально усыпить бдительность моих противников. Едва ли не ежедневно Потапов «засылал» ко мне своих людей, и в разговорах с ними я оценивал свои шансы на победу очень низко. Как правило, я говорил, что, дескать, понимаю: победить мне будет сложно, скорее всего, невозможно, шанс небольшой, но использовать его я все же хочу, да и после того, как ввязался в борьбу, выходить из нее как-то неудобно.

Еще один момент, неожиданно сыгравший мне на пользу. Даже несмотря на видимую оппозицию Потапова, кое-кто из депутатов полагал, что все это — вроде политической игры, поскольку все знали о наших с Президентом Бурятии прежних дружеских отношениях.

Еще раз подчеркну, позиция Потапова явилась для меня особенно тяжелым ударом во всей сложившейся тогда ситуации. Долгое время я действительно считал его своим другом, помогал ему на выборах, в середине 1990-х выбивал в Москве столь необходимые Бурятии трансферты, постоянно консультировал. Все эти добрые и, как мне казалось, прочные отношения крест накрест перечеркнули властный окрик из Кремля, боязнь потерять высокую поддержку и страх оказаться не у дел после новых президентских выборов. Терять всегда неприятно… А ведь я считал его человеком четкой, независимой позиции. Как сильно я в нем ошибался!..

Тем не менее, некоторые депутаты были уверены, что Потапов мне сочувствует. Косвенно способствовал этому и сам бурятский президент: позволить себе пойти на меня с открытым забралом он не мог, поскольку сразу же был бы в народе освистан и опозорен — о нашей дружбе знали все, и столь явного предательства ему бы просто не простили.

* * *

19 ноября. Заседание Народного Хурала началось. Моим соперником в борьбе за пост сенатора оказался 41-летний Сергей Мезенин — Председатель комитета Народного Хурала по социальным вопросам, бывший учитель, относительно еще молодой человек. Объявили повестку дня и… сразу перерыв: депутаты разошлись по свои комитетам. Сделано это было для того, чтобы, согласно порядку обсуждения выдвинутых кандидатур, с нами могли познакомиться члены всех парламентских комитетов.

Мне пришлось выступить на каждом из 7 или 8 комитетов Народного Хурала, рассказать о том, как собираюсь работать в Совете Федерации, ответить на вопросы, поучаствовать в развернувшихся дискуссиях.

Семенов представил своего кандидата Мезенина, а представлявший группу выдвинувших меня депутатов Калмыков рассказал обо мне. Мы выступили, ответили на вопросы.

Обсуждение наших кандидатур на комиссиях и все последовавшие согласно регламенту процедуры заняли достаточно много времени, поэтому депутаты не стал возражать, когда депутат Коренев предложил: «Мы провели тщательное обсуждение обеих кандидатов на комиссиях, еще раз послушали их уже здесь. Все мы хорошо знаем и Скуратова, и Мезенина — что тут еще дальше обсуждать. Пусть лучше каждый определится в голосовании».

Против этого предложения выступили только три человека, и большинством голосов обсуждение кандидатур было закончено.

Да простит меня читатель, что я рассказываю все эти, наверно, скучные детали так подробно — для сюжета моего рассказа это очень важно.

Объявили новый перерыв, уже для проведения тайного голосования. Результаты превзошли все мои ожидания и сильно озадачили Потапова и Семенова: 39 голосами при необходимых 33 я был избран представителем Республики Бурятия в Совете Федерации; Мезенин набрал всего лишь 12 голосов. Как говорится, победа с подавляющим преимуществом!

Меня поздравили, Народный Хурал стоя аплодировал…

* * *

Но уже на следующий день, придя на заседание Хурала, я сразу же почувствовал, что за ночь что-то вновь произошло нехорошее: я шел по коридору и замечал, что еще вчера, казалось, искренне поздравлявшие меня люди избегали общения, а на вопрос, что произошло, смущенно отводили глаза. Все объяснилось, когда я наконец увидел одного из своих помощников. Он мне рассказал, уже с утра на Бурятию обрушилась лавина разгневанных телефонных звонков. Звонили из Кремля, из Белого дома. Звонили Касьянов, Волошин, Сурков, звонили из федерального округа, из различных министерств.

И все требовали одного — результаты голосования должны быть отменены.

Висевшее в воздухе напряжение ощущалось нами буквально физически. А вскоре наступила и разрядка: прервав ход заседания, вдруг встал Потапов. Его сумбурное выступление сводилось к тому, что решение по Скуратову депутатам необходимо срочно пересмотреть, поскольку из Москвы не прекращаются звонки, и если этому давлению не подчиниться, республика может оказаться в изоляции.

— Я всю ночь воевал с представителями Сибирского федерального округа, федерального центра, — сбивчиво говорил он, — все они спрашивали: «Вы что, решили сделать обструкцию президенту Путину? Вы против него? Хотите изолировать республику? Мы это сделаем. Для нас особого труда не составит!»

Тут же поддакнул Семенов, заявив, что Бурятия должна вести себя тихо и скромно, и ни в коем случае не идти наперекор Москве…

Было предложено рассмотреть этот вопрос прямо сейчас, пока сессия Народного Хурала еще не закончилась, причем открытым голосованием. Атмосфера накалилась до предела.

Тогда я попросил дать мне слово.

Честно говоря, внутренне я был готов к повороту ситуации в таком направлении, — я понимал, что Кремль просто так вернуться мне в большую политику не позволит. Но чтобы мои противники начали действовали столь быстро и нагло, я, положа руку на сердце, никак не ожидал.

— С политической точки зрения, — сказал я тогда, — решение о прекращении моих полномочий как члена Совета Федерации на следующий же день после избрания выглядит по меньшей мере странно и несерьезно. Задайте себе вопрос, насколько честным окажется для вас обоснование этого решения?.. Если же говорить о юридической стороне этого дела, то решить его можно только путем тайного голосования.

Напряжение было колоссальным. На фоне Потапова и Семенова исключительно порядочно повел себя мой бывший противник Сергей Мезенин. Когда ему предложили подписаться под бумагой за мой отзыв, Мезенин категорически отказался, отметив, что проиграл он мне в честной борьбе. Часть возмущенных депутатов голосовать просто отказалась. Голосование было тайное и электронное. Когда подсчитали голоса, выяснилось: до необходимых для принятия решения 33 голосов мои противники не добирают целых 11. Сторонники Кремля вновь потерпели сокрушительное и очень неприятное для себя поражение.

На этом сессия Народного Хурала свою работу закончила.

* * *

Я чувствовал, что так просто со своим поражением Кремль вряд ли смирится и что в самое ближайшее время следует ждать очередной атаки. Также я отчетливо понимал, что уезжать из Улан-Удэ мне сейчас ни в коем случае нельзя — можно упустить инициативу и потерять все набранные с таким трудом очки. Я знал, что именно сейчас начнется массированная обработка всех и вся… Но как раз в эти дни у моей дочери должна была состояться свадьба, и я, конечно же, должен был на ней присутствовать, я не мог не поехать.

Свадебные хлопоты затягивают. Приятно видеть дорогого тебе человека счастливым, радостным. Но мысли мои были совсем не веселыми. Уже буквально на следующий день после отъезда в Москву мои помощники, оставшиеся в Бурятии, стали докладывать, что в Улан-Удэ началась просто беспрецедентная обработка депутатов. В республику приехал заместитель руководителя Главного территориального управления Администрации Президента России Решетников, советник отдела того же управления Шемякин и другие. В гостиницу, где они остановились, срочно протянули спецсвязь, и они начали «работать». Работа их состояла в непрерывных беседах с членами Хурала. Что это были за «беседы», мне позднее рассказали сами депутаты.

В составе Народного Хурала Бурятии есть восемь депутатов — глав муниципальных образований, то есть районов. Каждому из них бурятские и московские начальники сказали примерно следующее: проголосуете за Скуратова — не видать вам из республиканского бюджета никаких трансфертов. А все районы — дотационные… Депутатам — директорам предприятий пригрозили отказом в кредитах и тем, что «замотают» всевозможными ревизиями и проверками.

Среди тех, кто поддержал меня, были ректоры трех бурятских университетов — Государственного, сельскохозяйственого и технологического. Каждому из них делал по телефону «внушение» первый заместитель Министра среднего и высшего образования России Киселев.

Голосовал за меня и начальник Улан-Удэнского отделения Восточно-Сибирской железной дороги. Представитель администрации Путина без обиняков сказал ему, что если тот не поменяет свою позицию, то может начать прощаться со своим местом…

Возражения не принимались никакие. Депутатам говорили, что если они хотят, чтобы их республика получала дотации (а Бурятия на 60 % дотируется из федерального центра), чтобы республиканское руководство и дальше встречало понимание в федеральных органах, а соответствующие федеральные программы охватывали и Бурятию, они должны проголосовать «правильно».

Я ходил среди веселящихся гостей моей дочери, улыбался, с кем-то о чем-то говорил, но постоянно ловил себя на мысли, что даже здесь, среди счастливых лиц и праздничного шума, безуспешно пытаюсь понять, чем же все-таки обусловлена столь жесткая, до неприличности грубая и агрессивная позиция Кремля? Неужели это страх? Боязнь, что, став сенатором, я обрету в Совете Федерации не только иммунитет, но и возможность открыто критиковать. Что, получив федеральную трибуну, я могу встать в жесткую оппозицию к действующему президенту?

Но это же абсурд. Да, убеждения я свои не менял, но «воевать» с нынешним президентом я совсем не собирался, хотя бы потому, что мне это было совершенно не нужно. Я ставил перед собой другие задачи, соглашаясь войти в Совет Федерации. Всему свое время. То время, когда я был Генеральным прокурором и борцом за свое честное имя, уже минуло. Ту жизнь я уже прожил и теперь хотел начать для себя совершенно новый этап — этап созидательной работы во благо моей «малой» родины — Республики Бурятии.

А может быть это была боязнь, как говорят восточные люди, потерять лицо: ведь открывая мне вновь путь в большую политику, Кремль косвенно признавался в том, о чем боялся даже думать — Скуратов невиновен. А это значит — правда все то, о чем он столько говорил, доказывал…

Не исключал я и личную месть, то неприятие, которое осталось по отношению ко мне у Путина и Волошина еще с тех, ельцинских времен.

Но можно ли решать государственные вопросы, исходя из личных симпатий и антипатий? Это уже психология уровня лавочника, но никак не политика и государственного деятеля.

Так я размышлял, но к какому-то одному выводу придти не смог.

Свадебная суматоха и торжества наконец-то прошли. Можно было лететь в Улан-Удэ.

События в Улан-Удэ к тому времени развивались стремительно. Я уже знал от моих помощников, что прокурор Бурятии Павел Макеевский написал по поводу моего избрания в Совет Федерации протест. Голосование по нему в Народном Хурале было намечено на 28 ноября. Поэтому я запланировал вылететь ночным рейсом 26 ноября с тем, чтобы 27-го утром, имея целые сутки в запасе, предпринять перед голосованием какие-то действия: переговорить с депутатами, возможно, с представителями центра…

Наскоро покидав в дорожную сумку необходимые вещи, я поехал в аэропорт. Путь до Улан-Удэ даже по воздуху не близкий, и чтобы как-то скрасить однообразие полета, я решил немного поработать. К тому времени копию прокурорского протеста мне уже успели переслать по факсу.

Пробежав взглядом текст, я вновь, уже в который раз задумался о хрупкости человеческих отношений. О дружбе. О том, что трусость и предательство, как правило, шагают рядом. О том, как часто ради шкурных интересов продают истину.

Подумал о Потапове и с грустью понял, что никогда уже не смогу относиться к нему так, как раньше. Подумал о Семенове… И вот теперь — Макеевский…

В свое время именно я назначил Павла Макеевского на должность прокурора Бурятии. Но пикантность ситуации состояла в том, что Народный Хурал категорически не хотел видеть его на этом месте. Конечно, я мог тогда его кандидатуру снять и предложить другую, но я настоял на своем и, несмотря на возражения Хурала, все же назначил Макеевского исполняющим обязанности прокурора республики. Настроил я тогда в Бурятии против себя многих. Но я знал, что делаю: ровно через год, увидев Макеевского в деле, депутаты Народного Хурала без проблем утвердили его в должности. Сколько же меня предавали за последние годы? И вот еще один… И все равно в плохое верить не хотелось.

Уже потом мне рассказали, что протест Макеевский написал далеко не по своей инициативе: на него сильно и долго давили.

В конце концов ему позвонил из Москвы его куратор — заместитель генерального прокурора по Сибирскому федеральному округу Симученков. Тому в свою очередь — Устинов. А Устинову — Волошин. Вновь, как и прежде, круг замкнулся на Кремле.

Буквы складывались в слова, слова — в фразы протеста. В этом документе были две позиции, с точки зрения прокурора Бурятии противоречащие закону. Во-первых, на взгляд Макеевского, Председатель Народного Хурала Семенов совершил ошибку, выдвинув для рассмотрения только одну кандидатуру, поскольку в законе написано: «Председатель выдвигает кандидатуры…» Во-вторых, якобы, Хурал не провел нужного обсуждения кандидатур.

Оба аргумента даже при ближайшем рассмотрении, не выдерживая критики, превращались в пыль. К тому времени у меня на руках уже было официальное заключение, выданное по моей просьбе Правовым управлением Государственной думы. В нем четко объяснялось, что формула «кандидатуры» совсем не означает обязанность председателя выдвинуть на рассмотрение депутатов сразу несколько кандидатур, а всего лишь его право сделать это. Во-вторых, множественное число этого слова указывало на «возможности председателя сточки зрения времени». Проще говоря, в случае, если первая кандидатура, выдвинутая тем же Семеновым, не получала одобрения, он имел право выдвинуть вместо нее вторую, третью и так далее, пока вопрос не будет наконец решен.

Странным этот аргумент выглядел и с точки зрения здравого смысла и логики. Ну скажите, если председатель убежден, что выдвигаемая им кандидатура — лучшая, зачем ему одновременно выдвигать еще одну, две, три? Зачем создавать дополнительную головную боль уже выдвинутому им самим Мезенину, если он считает его самым достойным? И со стороны если посмотреть, тоже не все ладно получается: выдвижение двух и более кандидатур одновременно мы, соперники Семенова, могли использовать в своих целях как демонстрацию его неуверенности в собственных кандидатах. В общем, какая-то несуразица получается… Да и смысл прокурорской претензии, как предполагалось, состоял именно в том, что на выборах, якобы, отсутствовала альтернатива. Но как раз она-то соблюдена была полностью — Мезенин и я.

Самое же главное, уже существовала вполне определенная практика. Ни в одном регионе России, ни в одной её республике — нигде! — председатель законодательного органа еще ни разу не выдвигал для рассмотрения в Совет Федерации более одной кандидатуры. В качестве альтернативы (как это было в нашем случае) своих кандидатов могли выставить (а могли и не выставить вообще) группы депутатов. Но чтобы председатель?! И заметьте, не было также ни одного случая, чтобы прокурор опротестовал это решение, а в дальнейшем ни одно из этих решений не было отклонено в Совете Федерации уже при последующем утверждении избранных кандидатур.

Иными словами, первый пункт протеста был полностью надуманным. Не случайно уже упоминавшийся мною Симученко, отписываясь позднее перед Председателем Комитета по законодательству Госдумы Крашениниковым, вообще убрал, как будто его и не было, этот аргумент из своего отчета, оставив только аргумент номер два — «кандидатуры при выдвижении не обсуждались».

Но даже при поверхностном рассмотрении и этот тезис сразу же захромал, как говорится, на обе ноги.

Начнем с того, что обсуждение кандидатур проводилось в комитетах Народного Хурала. Если читатель не забыл, комитетов этих было семь или восемь, и в каждом и я, и Мезенин не только рассказали о своем видении работы в Совете Федерации, но и ответили на массу вопросов. А работа комитетов по закону является частью сессионной деятельности Хурала. Формой обсуждения было представление наших кандидатур собравшимся: моей — депутатом Колмогоровым, Мезенина — председателем Семеновым. Еще одной формой обсуждения стало и наше с Мезениным выступление. Кроме того, обсуждением бесспорно являются наши ответы на те многочисленные вопросы, которые нам задавали тогда депутаты. И наконец, формой обсуждения являются те реплики депутатов, которые они произносили, поддерживая или отклоняя наши кандидатуры или выступления.

Еще один немаловажный штрих: депутаты сами решили прекратить прения, посчитав, что уже достаточно обсудили обе кандидатуры. Так имело все же место обсуждение Народным Хуралом Бурятии наших кандидатур или не имело? Любой здравомыслящий человек, как мне кажется, ответит на этот вопрос вполне однозначно.

Теперь обратимся уже непосредственно к самому прокурорскому протесту. Не все в порядке оказалось и с ним.

В законе о прокуратуре записано, что «прокурор осуществляет надзор за соблюдением государственными органами Конституции РФ, законов Российской Федерации и законов субъектов федерации». И ни в одном документе о прокурорском надзоре ему не предоставлено право осуществлять надзор за соблюдением так называемых внутриорганизационных актов, то есть регламента. Этим всегда и везде занимался не прокурор, а комиссия по регламенту. Ведь, согласитесь, Устинов не ходит по Госдуме и не выискивает, нарушается там регламент или нет — это не его компетенция.

То же самое и в нашем случае: даже если мы примем во внимание все те несуразности, которые составили непосредственную суть протеста Макеевского, все равно выходит, что прокурор Бурятии издал абсолютно незаконный протест. Протест, который, с какой стороны ни глянь, просто не входил в его компетенцию.

Грубое нарушение закона я нашел и в тексте самого протеста: прокурор Бурятии просил Семенова и Народный Хурал (уж не сам ли Семенов подсказал эту идею?) не направлять документы о моем избрании в Москву, в Совет Федерации, хотя на самом деле они обязаны были это сделать не позже, чем на пятый день после моего избрания.

* * *

…На передней панели салона самолета запульсировала надпись, призывающая пассажиров застегнуть ремни безопасности, — ожидалась посадка.

Вдруг прозвучало объявление, что из-за метеоусловий над аэропортом Улан-Удэ наш самолет должен будет совершить вынужденную посадку в Иркутске.

Приземлились мы с Сергеем Бабуриным (который специально полетел со мной, чтобы поддержать, за что я ему благодарен) в Иркутске. Срочно связываюсь по мобильному телефону с моими помощниками, которые должны были встречать меня в Улан-Удэ.

— Как погода?

— Все нормально, только что приземлился самолет, никакой пурги нет.

Прошу уточнить, что же все таки случилось? Официальная причина в отказе принять наш самолет, как объяснили моим помощникам, — снег на посадочной полосе аэродрома, а уборочная машина как-то некстати сломалась прямо перед посадкой. Ну, а то, что зимы в Бурятии в основном малоснежные, так, опять же, прямо перед вашей посадкой откуда-то снегу навалило…

Тем временем объявили, что вылет нашего самолета запланирован на вечер, где-то часов на 18–19. Это означало, что со всеми планами о столь необходимых переговорах с депутатским корпусом Народного Хурала придется распрощаться. Более того, кто мог дать гарантию, что те, кто был заинтересован, чтобы я не прилетел в Улан-Удэ вовремя, позволят нашему самолету подняться в воздух даже в это уже объявленное позднее время?

Я срочно позвонил своим иркутским знакомым. Те сразу же предложили мне воспользоваться их легковой машиной. Но это самолетом через Байкал напрямую всего полчаса лету. На машине же вокруг озера по скользкой и далеко не европейского качества дороге ехать пришлось, помнится, долгие семь или восемь часов. Приехал я в Улан-Удэ поздно вечером, работу с депутатами вести уже было поздно.

Как ни грустно было констатировать, но этот первый раунд мои противники грубо, бесцеремонно, по-хамски, но выиграли.

Настоящий же цирк (другого слова просто подобрать не могу) начался утром следующего дня, 28 ноября 2001 года.

Сначала Потапов, а затем Семенов, рассчитывая на понимание депутатов, упомянули про давление, оказываемое на них из центра. Мне только этого и надо было. Помимо разъяснения в своем выступлении полнейшей несостоятельности протеста прокурора Макеевского, я поинтересовался у депутатов: а на каком основании федеральный центр грубейшим образом нарушает Конституцию России и Конституцию Бурятии? Причем по многим позициям. Ведь выбор представителя в Совет Федерации — это исключительная прерогатива Народного Хурала — парламента Республики Бурятия. В принятии этого решения центр вообще не обладает никакими полномочиями. Звонки председателя правительства, других высокопоставленных московских чиновников — ничто иное как, по сути, грубейшее вторжение в прерогативу субъекта. А их завуалированные и не очень угрозы — банальный шантаж и разбой на самом высоком государственном уровне.

Не забыл я напомнить депутатом и о таком дорогом для них понятии, как принцип разделения властей. Здесь он также был грубо попран: в сферу полномочий законодательной власти — Народного Хурала бесцеремонно вмешался Президент Бурятии, олицетворяющий исполнительную власть. На каком основании он сделал это?

Стали выступать депутаты. Поставлены они, конечно, были в тяжелое положение. Да, говорили многие из них, мы уважаем Юрия Ильича, понимаем, что он мог бы стать достойным нашим представителем в Совете Федерации. Но на нас давят, нам угрожают, наша республика может оказаться без поддержки из центра. Мы не хотим конфронтации, поэтому, Юрий Ильич, снимите свою кандидатуру сами.

Были и смешные моменты, когда депутат от коммунистов стал вдруг выдавать свою трусость едва ли не за героизм.

— Зюганов наказал мне голосовать за Скуратова, но я решил, буду голосовать против.

В диссонанс ему выступил другой представитель КПРФ, депутат Госдумы Сергей Будажапов. Обратившись к Потапову, он спросил у него:

— Леонид Васильевич, вот вы говорите, что федеральный центр не хочет Скуратова, что его избрание нанесет ущерб республике. А вспомните, как в свое время точно так же команда Ельцина не хотела видеть вас на посту Президента Бурятии, боролась против вас. Почему тогда вы не думали, что ваше избрание не нанесет ущерб республике, что с вами никто не будет работать? И вы и мы тогда проявили независимость, справедливо решив, что никуда центр не денется! И поступили правильно: прошло время — и Москва начала работать с вами, привыкла к вам. По иному и быть не могло: смешно полагать, что из-за одного человека центр будет блокировать целую республику — так и на геополитический конфликт можно нарваться. Почему же тогда, когда это касалось вас, вы об этом мнимом патриотизме не думали, а сейчас его нам всем навязываете?

Среди достаточно корректных, в принципе, выступлений, мне запомнилось одно, резко выделявшееся какой-то оголтелостью, неприкрытой ненавистью по отношению ко мне, хамством и злобой. Это было как-то странно и удивительно: ведь с выступающим, то есть с директором Селенгинского целлюлозно-бумажного комбината Гейдебрехтом, я раньше практически не сталкивался. Объективного объяснения столь неадекватного ко мне отношение я найти так и не смог. Оставалось предполагать, что вызвано оно было боязнью того, что занимаясь в Совете Федерации делами Бурятии, я сумел бы раскопать, используя прокурорские навыки, криминальные делишки Гейдебрехта. А о них слухи по Бурятии ходили уже не первый год. На своем комбинате он стал платить зарплату вместо денег какими бумажками, которые можно было отоварить вещами и продуктами только через сеть внутренних магазинов. Завод постоянно нарушал экологические нормы, была информация, что его сын, будучи директором одной из коммерческих структур на Дальнем Востоке, за бесценок получал от отца высококачественный картон для упаковки рыбы…

* * *

Натиск Кремля (а то, что инициатива травли исходила именно оттуда, уже не вызывало никакого сомнения) был настолько сильным и бесцеремонным, что в какой-то момент даже я, умудренный немалым политическим опытом, хорошо знакомый с особенностями «дворцовых» интриг, стал опасаться: а все ли в порядке в сановных головах московских начальников? Только в бреду можно представить, что кто-то будет заставлять вас принять все эти дикие аргументы всерьез. А ведь это было! В конце концов, противостояние зашло настолько далеко, что уже действительно нельзя было исключить со стороны центра каких то реальных, направленных против республики шагов. И это было страшно!

* * *

Тем временем дело шло к голосованию. О том, что объективным оно будет вряд ли, стало ясно уже в самом начале сессии, когда было объявлено, что машина для электронного голосования сломалась. Все это напоминало пресловутый рояль в кустах, только наоборот: все помнили уроки предыдущего голосования, поэтому машину постарались сразу же отключить.

С предложением провести голосование тайным выступил депутат Андрей Бутюгов. Но Семенов это предложение пропустил мимо ушей и поставил на голосование предложение выступившего за ним Гейдебрехта — голосовать открыто, поименно.

Пусть простит меня читатель, но я хочу напомнить уже известную ему юридическую тонкость: отзывая меня из состава Совета Федерации (а это была, по сути, процедура отзыва), сделать это было возможно, согласно закону, только при помощи тайного голосования — такого же, каким меня и избирали на этот пост. Однако Семенов сумел обойти и эту сложность, назвав процедуру отзыва «процедурой отмены первоначального решения на основе прокурорского протеста».

Своеобразно проходило и голосование — такого я в своей жизни еще никогда не видел. В центре, возвышаясь над залом, сидел Потапов, чуть ниже его — Семенов. Те, кто голосовал за удовлетворение протеста, подходили к Потапову с правой стороны, кто воздержался — шли уже к Семенову, а те, кто выступал против прокурорского протеста — должны были идти к Потапову, но уже с левой стороны.

Рассказывают, приблизительно по такому же принципу проходило голосование по Конституции Ирана, с той разницей, что там за голосовавшими депутатами внимательно наблюдал вооруженный офицер госбезопасности.

49 депутатов из 56 проголосовали за мой отзыв… Тем не менее нашлись люди, которые пошли наперекор давлению Кремля и Президента Бурятии. Назову их поименно: С. Калмыков, А. Попов, А. Кардаш, В. Красников, Ц. Доржиев; один — В. Сактоев — воздержался, еще один — А. Бутюгов — в голосовании участвовать отказался.

Завершающая этот театр абсурда речь Потапова была его, этого театра, полностью достойна. Поблагодарив депутатов за «правильный» выбор, Президент Бурятии вдруг заявил, что, дескать, решение переголосовать — его собственное, продиктованное наплывшими на него вдруг внутренними чувствами, и что не было из центра ни звонков, ни давления…

С чувством внутренней опустошенности я вышел из здания Народного Хурала и сразу же поехал на частный телеканал «Аригус», еще за день до этого пригласивший меня выступить из его студии в прямом эфире. С этим каналом, популярным в бурятской столице, меня связывали старые и добрые отношения: я не раз выступал у них раньше, неизменно пользуясь большим успехом.

На телестудии меня сразу же повели к директору, который, смущаясь, сказал, что выступление мое он с большим сожалением, но вынужден отменить. «Только что, — сказал он, — мне позвонили оттуда, — он показал пальцем наверх, — и предупредили, что если я дам вам в эфире слово, мой канал лишат лицензии на вещание».

Такая вот свобода слова…

А ведь за те десять дней, что я был членом Совета Федерации, ничего не случилось. Вначале за меня проголосовали, хотя была альтернативная кандидатура, а теперь принимается диаметрально противоположное решение. Единственное объяснение всему этому — давление со стороны федерального центра.

Почему они это сделали, чего боятся? Почему на «переголосование» были брошены немалые людские силы и огромные финансовые ресурсы? Затраченная на все это энергия явно была достойна иного применения.

Боязнь, что я использую трибуну Совета Федерации для каких-то новых разоблачений? Или нежелание иметь в Совете Федерации грамотных людей, чтобы окончательно превратить его в послушный и бездумный орган? Не знаю. Во всяком случае понятно одно: отмашку на всю эту работу, судя по всему, дал лично президент Путин.

Оставить несправедливое решение без ответа было нельзя. Там же, в Бурятии, впервые в юридической практике России мы решили внести жалобу непосредственно на сам прокурорский протест.

Теперь нам предстояло увидеть, как держат круговую оборону отечественные суды. По прошествии времени могу вам честно сказать — это ощущение не для слабонервных.

Советский районный суд Улан-Удэ нам ответил, что протестом прокурора Бурятии мои права ущемлены не были. Позвольте, но разве мои права быть избранным в Совет Федерации не были ущемлены? Разве не благодаря протесту первоначальное решение Народного Хурала было отменено? И разве не протест Бурятского прокурора косвенно стал причиной прекращения моих сенаторских полномочий?

Короче, без разбирательства, по надуманным основаниям мне в обжаловании было отказано. Этим решением, как сказал в суде мой представитель, был «создан опасный прецедент: суд отказался рассматривать жалобу гражданина на прокуратуру, тогда как именно судебные органы должны были решить, нарушаются права гражданина или нет».

Отклонил нашу очень аргументированную жалобу и Верховный Суд Бурятии. Ни на один наш вопрос суд по существу не ответил — проштамповал отписку. Почему? Не потому ли, что сразу после подачи жалобы Председателя Верховного Суда Бурятии приглашал к себе «на беседу» представитель путинской администрации?

Поняв, что в Бурятии правду нам найти не удастся, мы решили обжаловать решение Народного Хурала в Москве, поскольку по закону я имел право сделать это как по месту нахождения ответчика, так и по месту своего жительства. Черемушкинский межрайонный муниципальный суд в рассмотрении нашей жалобы отказал практически сразу же. Я получил ответ, что, «поскольку обжалуется нормативный акт органа власти субъекта федерации, рассматривать его должен городской суд». Абсолютно незаконное решение. Ведь в данном случае речь шла не о нормативном акте, а об индивидуальном. Акт этот касается только меня, и решение о «процедуре отмены первоначального решения» также касалось только меня одного и распространялось только на меня.

Мы послушно подали заявление в московский городской суд. В городском суде нам отказали уже на полном основании, указав, что здесь рассматриваются только акты нормативные.

…Три китайские фигурки — бородатые старички, закрывающие руками глаза, уши и рот: ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу. Именно они, а не стройная дама с мечом в одной руке и аптекарскими весами в другой стали для меня символом нашего российского правосудия.

Теперь мы подали жалобу в Верховный Суд РФ. Подали для того, чтобы нам разъяснили, куда же нам подавать все-таки жалобу — в районный суд или городской, в Москве или Бурятии? Получили абсурдное решение, что можно обжаловать только в суд, находящийся в Бурятии. Хотя, согласно гражданско-процессуальному кодексу, заявитель имеет право выбрать судебную инстанцию либо по месту жительства истца, либо по месту нахождения ответчика.

Написали жалобу на имя Председателя Верховного Суда РФ Лебедева. Дождемся ли ответа?..

Мне не дали даже возможности реализовать свое право на судебную защиту. Кремль фактически лишил меня правосудия. Ведь суд (ни один из четырех, куда мы подавали свои жалобы!) даже не вникал в мои аргументы, не позволил довести дело до рассмотрения по существу. Скажу откровенно, я даже не представлял, насколько низко пала наша судебная система, насколько оказалось в ней все куплено — столь быстро и подобострастно выполняются там приказы сверху.

Человек я достаточно мирный, неконфликтный, воспитанный, как юрист — законопослушный. Всегда был человеком системы.

Но именно система, наверное, сама того не желая, сотворила из меня борца, закалила, научила держать удар.

* * *

Я не считаю, что проиграл этот раунд. Скорее, я его выиграл. Выиграл потому, что не пошел поперек своих принципов, потому, что показал своим землякам-бурятам, во что их ставит федеральная власть, как «видится» из-за шпилей Кремля их независимость и суверенитет. Наплевав на законы юридические и человеческие, чиновники из Москвы унизили депутатов, унизили республику… Народу Бурятии без церемонии указали «свое место»: дескать, выполняйте, что вам говорят, и будут вам трансферты. Получите подачку — и будьте счастливы и довольны.

* * *

На мое место в Совет Федерации Народный Хурал по-быстрому избрал Владимира Бавлова — приятного в общении человека, заместителя руководителя Комитета природных ресурсов российского Министерства природных ресурсов по Бурятии. Позднее он пришел ко мне и извинился за все то, что произошло помимо его воли и желания.

Избрание его обернулось постыдным фарсом. Загнав своим абсурдным решением по моему вопросу самого себя в капкан, Семенов был вынужден выдвинуть перед депутатами сразу две кандидатуры: Владимира Бавлова и председателя совета директоров ОАО «Гусиноозерская ГРЭС» Ю. Никитина. Не прошло и получаса, как Никитин подал самоотвод и снял свою кандидатуру. После формального обсуждения оставшейся кандидатуры прошло открытое поименное голосование, по итогом которого В. Бавлов был избран представителем Народного Хурала в Совете Федерации.

Казалось, после этого прокурор Макеевский должен был вмешаться, приостановить действия, которые он ранее сам же опротестовывал, внести новый протест, поскольку выборы прошли формально и практически были безальтернативными. Стоит ли говорить, что на этот раз ничего подобного он сделать даже и не подумал.

Сегодня наша законность — это прислужница Кремля. Вспомним, сколько времени затратила прокуратура на расследование деятельности Бислана Гантамирова на посту мэра Грозного. Мы доказали его вину, закончили дело, суд вынес приговор: семь лет тюрьмы. А спустя короткое время этот человек Указом Президента РФ был помилован и сразу же занял в Чечне высокую руководящую должность. Это противоречит и закону об основах государственной службы, и здравому смыслу.

С другой стороны, Кремль силовыми методами не допустил меня не Бог весть к какой должности в Совете Федерации…

* * *

И наконец, два штришка к истории.

Первый, официальный. Комиссия Государственной думы по изучению практики применения избирательного законодательства Российской Федерации при подготовке и проведении выборов и референдумов в России рассмотрела документы — стенограмму, видеозаписи, публикации в газетах, связанные с выборами представителя от Народного Хурала Бурятии в Совет Федерации, и пришла к следующему итогу: «Расцениваем вмешательство Администрации Президента РФ, Правительства РФ, руководителей Сибирского федерального округа в процессе избрания представителя Народного Хурала Республики Бурятия в Совет Федерации как политическую расправу над бывшим Генеральным прокурором РФ — Скуратовым (О. И.»

И второй, трагикомический. Как мне по секрету рассказали, сразу же после того, как прокурорский протест в Народном Хурале был рассмотрен, его автор господин Макеевский вернулся домой и, то ли от переживаний, то ли еще от чего, но… заболел диареей… Господь, наверное, все видит.

 

Псевдо-юридическая казуистика торжествует

Еще в декабре 2003 года я восстановился в партии — в КПРФ. Это было мое сознательное решение. Всей своей предыдущей жизнью я был связан с коммунистической партией. После развала СССР я приостановил в ней свое членство, поскольку работал в структурах — в ФСБ, Генпрокуратуре, которые исключали какую-либо партийность. После того как моя прокурорская карьера закончилась, я стал присматриваться к партиям, закрепившимся на политической арене России. Долго выбирать мне не пришлось. К тому времени я уже видел, что коммунисты сумели серьезно реформироваться: они отказались от многих одиозных вещей, а КПРФ превратилась в современную партию левого толка. У коммунистов была четкая политическая платформа, с которой я в основном был согласен. Кроме этого, КПРФ традиционно поддерживала мою борьбу с Кремлем. К слову, решение моё восстановиться в компартии трудно назвать конъюнктурным: сегодня в нашей стране это означает лишь то, что ты становишься объектом нападок и во многом необоснованной критики.

Подошло время выборов в Государственную Думу, и руководство КПРФ решило, что я должен баллотироваться по одномандатному округу в родной мне Бурятии; партия включила меня также в свой федеральный список.

Я задумался. У меня были серьезные сомнения, баллотироваться в Госдуму или нет.

С одной стороны, я еще помнил то сопротивление, которым встретил Кремль мое решение быть выдвинутым от Бурятии в Совет Федерации. Я чувствовал, что аналогичные трудности могут возникнуть и здесь. Но с другой стороны, я все же понимал, что сломать народ республики неизмеримо сложнее, чем надавить на 65 депутатов Народного Хурала, решавших мое избрание в Совет Федерации. Тем более, что мои позиции в Бурятии по-прежнему оставались очень прочными: все предварительные опросы населения показывали, что шансы быть избранным у меня достаточно велики.

Я чувствовал, что могу немало сделать для республики. Скажем, юристов моего уровня там нет до сих пор. За годы работы в прокуратуре я накопил огромный законотворческий опыт и полагал, что смогу еще принести пользу и республике, и стране в целом. Поэтому я согласился на мое включение в федеральный список от уральского отделения КПРФ. Но одновременно я честно сказал руководству партии, что баллотироваться по одномандатному округу мне нежелательно, поскольку это решение вызовет негативную реакцию как в Кремле, так и у местных властей.

Руководство партии, тем не менее, с моими доводами не согласилось.

Прошло время, и жизнь, к сожалению, доказала мою правоту…

* * *

Чтобы быть зарегистрированным по федеральному списку, я собрал необходимые документы и сдал их в Центризбирком. Их проверили, приняли, и я сразу же отправился в Бурятию.

Анализ предвыборной ситуации показал, что против меня будут предприниматься какие-то шаги, чтобы не допустить до выборов: скорее всего, меня постараются снять с дистанции еще в ходе избирательной компании, подловив на каких-то несущественных нарушениях. Поэтому, формируя свой предвыборный штаб, я включил в его состав большое количество опытных юристов.

* * *

Напомню: по тем документам, что я сдал в ЦИК, я был сразу же зарегистрирован и получил удостоверение кандидата в депутаты от КПРФ по федеральному списку. Аналогичные бумаги я сдал и в Бурятскую окружную избирательную комиссию. Поэтому огромной неожиданностью для меня стало известие, что комиссия мои документы (уже проверенные и принятые ЦИК) отклонила и в регистрации отказала.

Отказ мотивировался тремя пунктами.

1. В поданном заявлении я указал в качестве своей последней основной должности в Московском государственном социальном университете, где я работаю, должность и.о. заведующего кафедрой конституционного, административного и международного права. Окружная комиссия полагала, что назначение на должность и.о. завкафедры должно было сопровождаться одновременным освобождением меня от должности профессора той же кафедры. Иными словами, комиссия посчитала, что вместо одной основной должности я занимал в университете сразу две.

Указав свое членство в КПРФ, я, с точки зрения комиссии, не представил в окружную избирательную комиссию документ, подтверждающий мою принадлежность к КПРФ. Вместо бумаги, заверенной «постоянно действующим руководящим органом партии», мною была представлена копия сданной в ЦИК справки о моей принадлежности к компартии, заверенная уполномоченным представителем КПРФ.

Копия моего диплома о высшем образовании была заверена печатью некоммерческой организации — Фондом содействия развития правовых технологий XXI века.

* * *

Примерно в то же время, когда я приехал в Бурятию сдавать документы, в Улан-Удэ прибыла некая Мария Наумова, чиновник администрации Путина. Совершив блиц-визиты к Президенту Бурятии Потапову, председателю Великого Хурала Лубсанову и главному федеральному инспектору Данилову, она доложила им позицию своего руководства.

Одним из главных исполнителей воли Кремля стал Президент Бурятии Леонид Потапов.

Непорядочность его меня поразила. Задолго до всех этих событий мы с ним встретились в одном из московских ресторанов. Мы пожали друг другу руки, обнялись и решили впредь не вспоминать старые распри. До выборов тогда еще было далеко, и вопрос о моем кандидатстве мы даже не затрагивали.

Честно говоря, понять его я не могу даже сейчас. В те дни, когда меня выдвигали в Совет Федерации, решался вопрос о его очередном переизбрании, и в чисто политическом плане понять и простить его поведение было еще можно. Но теперь-то он уже больше гона был «во власти», впереди — четыре года президентства, — чего бояться? Никто сместить его уже не мог! Он мог спокойно сказать, дескать, понимаю вашу озабоченность, однако, простите, вмешиваться в избирательный процесс я не имею права.

Не сказал…Вместо этого Потапов вновь «взял под козырек» и, не задумываясь, предал нашу только-только восстановленную дружбу.

Чтобы не быть голословным, приведу выдержки из получившей огласку стенограммы встречи Леонида Потапова с Бато Семеновым. В свое время этот очень колоритный бурят был одним из претендентов на пост Президента Буратии. Победил Потапов, и они крепко рассорились. Еще недавно Потапов во всеуслышание говорил, что хуже Бато человека нет. Но когда стало очевидным, что ставленник «Единой России» на место в Госдуме, некий Василий Кузнецов, мне наверняка проиграет, Потапов о своем недруге мнение резко «поменял»…

Итак, 17 октября 2003 года, 15 часов 30 минут.

Город Улан-Удэ.

Потапов Л. В.: Бато Цырендондокович! Я хочу сказать прямо, что я не остановился бы на вашей кандидатуре, если бы не сложившаяся ситуация. Я всегда действую по принципу: из двух зол выбирают меньшее. Когда мне мои помощники говорят: как же так, в прошлом году мы были против него, а сейчас должны быть «за», я им отвечаю: «Что лучше — Скуратов — депутат Госдумы или Семенов — депутат Госдумы?» В этой ситуации я готов честно и откровенно поддержать Вас… Проблемы республики ты знаешь, в Москве тебя знают, а у Кузнецова ума всегда не хватало и сейчас не хватает…

Семенов Б. Ц.: …Что же касается Скуратова, то ситуация очень сложная. Его известность, его высказывания, строго выстроенные структуры КПРФ, которые подчиняются решению съезда партии, и, самое главное, репутация человека, гонимого властью, дают ему высокий рейтинг, который продолжает расти.

Потапов Л. В.: Я договорился так, что Москва нас поддержит финансово, а мы включим административный ресурс… Что потребуется от меня, прямо говори, я не хочу, чтобы потом ты считал, что я веду двойную игру.

Семенов Б. Ц.: В принципе нужна Ваша команда… главам администраций всех районов…Затем нужно, чтобы была очень эффективная работа со СМИ. И последнее, и самое на сегодняшний день актуальное — финансовая помощь.

Потапов Л. В.: …27 октября, после обеда будет совещание с главами администраций районов. Там я выступлю и прямо скажу, что надо поддержать Семенова…Что касается финансов, то надо решить этот вопрос буквально на следующей неделе. Сколько надо? Триста тысяч? Будет триста тысяч.

Семенов Б. Ц.: Спасибо, Леонид Васильевич, думаю, что все мы понимаем, что совместная, согласованная работа будет только на пользу Республике.

Диалог этот меня и возмутил, и потряс. Отброшу личные моменты, здесь, как говорится, Бог им судья. Но триста тысяч, направленные на борьбу со мной, когда экономика нищей республики трещит по швам — это ли не лицемерие? Ради сохранения холуйских отношений с Москвой открыто подключать ресурсы администрации, скатившись тем самым до уголовной статьи? Где он, предел человеческого падения?

Исполнителем же указаний Потапова стал председатель окружной избирательной комиссии, его бывший помощник Дмитрий Ивайловский. В свое время этот человек косвенно уже пострадал от меня. Он возглавлял штаб противодействия моему избранию в Совет Федерации, после моего избрания был уволен и только через продолжительное время вновь «трудоустроен». И вот судьба свела нас вновь…

Возмущенный, я написал жалобу в Центризбирком.

В ЦИКе для разбора конфликтов, подобных моему, существует специальная рабочая группа, куда входят как члены ЦИК, так и опытные юристы. Им я и изложил по пунктам свои аргументы.

1. Налицо неправильное противопоставление двух должностей. Невозможно занимать должность заведующего кафедрой и не быть профессором. Поэтому я был и завкафедрой, и профессором. В нашем университете произошло слияние нескольких кафедр. Поскольку должность эта выборная, а конкурса еще не было, меня назначили и.о. объединенной кафедры. Но нигде закон не говорит, что должность профессора — основная, а заведующего кафедрой — второстепенная. Речь идет о двух параллельных должностях, дополняющих одна другую. К слову, я вполне мог занимать еще и третью должность, к примеру, — проректора.

Закон о выборах четко требовал от меня указать в анкете занимаемую должность в единственном числе. Я это и сделал, указав самую последнюю, которая была записана в моей трудовой книжке.

2. По правилам я должен был представить справку, заверенную постоянно действующим руководящим органом партии. Мне же вменялось, что ее подписал уполномоченный представитель КПРФ. Но почему в Бурятской окружной комиссии не учли (а в ЦИКе во внимание приняли!), что эту справку, заверенную партийной печатью, одновременно с уполномоченным представителем КПРФ также подписал и сам Зюганов.

Но даже не это главное. Я мог вообще не указывать свою партийную принадлежность — это не являлось обязательным условием для регистрации кандидатом. Следовательно то, что окружная избирательная комиссия «прицепилась» к этому документу, являлось не более чем формальной придиркой.

3. Сдавая документы в Бурятский избирком, я привез копию своего диплома о высшем образовании, заверенную печатью возглавляемого мною фонда, а также сам подлинник. Служащая избиркома сверила копию с оригиналом и заверила документ своей печатью. Где здесь нарушение? Или качество полученного мною образования стало каким-то другим? В принципе, я вообще мог привезти в избирком только оригинал, а изготовление копии и заверение его печатью — это уже, согласно заведенному по рядку, задача служащих избиркома.

По закону документы не принимаются в том случае, если представленные в них кандидатом сведения недостоверны. Поэтому я задал членам рабочей группы вопрос: где же недостоверность представленных мною сведений? Я член КПРФ и доктор наук. Я работаю и.о. заведующего кафедрой Московского государственного социального университета, причем это зафиксировано последней записью в моей трудовой книжке. Вот если бы я работал дворником, но указал в анкете, что являюсь завкафедрой, тогда это точно были бы недостоверные сведения…

ЦИК согласился с моими аргументами.

Подавляющим большинством голосов решение Бурятской окружной комиссии было отменено, а её аргументация признана несостоятельной. В связи с этим окружной комиссии было указано незамедлительно рассмотреть мое заявление еще раз.

Окрыленный, я снова отправился в Улан-Удэ.

С Ивайловским мы летели на одном самолете. Прямо из аэропорта рано утром 6-го ноября я сразу же отправился в окружную комиссию и написал заявление с просьбой срочно рассмотреть вопрос о моей регистрации в качестве кандидата в депутаты еще раз. Но Ивайловского, который, как выяснилось, сразу же поехал докладывать о решении ЦИК Л. Потапову, все не было.

Пока я его ждал, мне рассказали, что информация о решении окружной комиссии не допустить меня до выборов была напечатана в местной газете. Это еще больше всколыхнуло население, поддержка моей кандидатуры в Бурятии резко усилилась, оставляя остальным кандидатам на место в Госдуме лишь призрачные шансы.

Наконец ближе к обеду появился Ивайловский и сказал, что раньше 11 ноября рассмотреть мое заявление у них возможности нет.

Уже тогда я понял, что, заручившись поддержкой Потапова, решение ЦИК в Бурятской окружной избирательной комиссии выполнять не собираются…

Заседание окружной комиссии в составе 14 человек началось рано утром. Вместо того, чтобы решать дело по существу, вновь последовали придирки к документам. Меня строго спросили, почему в декларацию о доходах я не включил свою прокурорскую пенсию. Пришлось объяснять, что эта пенсия налогом не облагается, по поводу чего в деле имеется специальная справка. Но даже если бы в моей декларации и имелись какие-то изъяны, это все равно не может, согласно закону, стать основанием для отказа принять мои документы. Тогда меня попытались «сразить» другим контрвопросом: почему вместо подлинника декларации о доходах мною предоставлена лишь копия? Пришлось объяснять прописную истину, что во всем мире нотариально заверенный документ приравнен к подлиннику и выполняет его функции…

Итоги голосования ничего неожиданного не принесли: из необходимых восьми голосов для регистрации я получил только шесть, остальные члены комиссии либо воздержались, либо проголосовали против.

По-настоящему удивиться мне пришлось на следующее утро, когда я увидел проект отказа в регистрации. Вновь двумя из трех пунктов, обосновывающих отказ, стояли уже рассмотренные ЦИК и получившие её отрицательную оценку пункты о моей должности и партийной принадлежности. Тем самым окружная комиссия не только пошла наперекор решению вышестоящей организации, которому обязана была беспрекословно подчиниться, но, словно издеваясь, вновь оперировала теми же аргументами, абсурдность которых уже получила компетентную оценку.

Был, правда, в отказе и новый аргумент, согласно которому 9 октября я, якобы, распространил агитационный материал, оплаченный не из избирательного фонда, что, по мнению комиссии, являлось «использованием преимущества служебно-должностного положения при проведении избирательного компании».

И вновь я разъяснял членам комиссии очевидное: что уже несколько лет как не состою на государственной службе, не занимаю никакого должностного положения и поэтому использовать его «преимущества» никак не могу. Что же касается агитационного материала, то это была листовка с моей биографией, тираж которой был полностью оплачен из избирательного фонда, о чем имеется соответствующая справка.

Но все было бесполезно. Спора, основанного на аргументах, не было. Была жесткая позиция не пускать меня в Госдуму любыми способами.

Возмущенный, я отправился в студию независимой телекомпании «Аригус». Там, в прямом эфире, я рассказал зрителям обо всем, что произошло со мной за последнее время. Когда я уже покинул Улан-Удэ, «Аригус» предоставил эфир и Ивайловскому. Не дождавшись вразумительных ответов от путавшегося в объяснениях Ивайловского, ведущий программы задал ему вопрос «в лоб»: «Почему вы лишаете народ республики права самим сказать свое слово на выборах? Не кажется ли вам, что мы сами сможем решить, за кого надо голосовать?»

И действительно, в избирательный закон заложена совершенно иная, чем руководствовалась Бурятская окружная избирательная комиссия, философия. Задача избирательной комиссии — охранять права кандидата, а не совать ему «палки в колеса», дать возможность населению избрать самого достойного, а не самого лояльного Кремлю…

Республика после этих двух выступлений забурлила, появились пикеты в мою поддержку. Всем стало ясно, что к чему. Местное отделение КПРФ пошло на беспрецедентное решение: за грубые нарушения избирательного законодательства действующий президент Потапов и председатель окружной избирательной комиссии Ивайловский были исключены из рядов партии. Так деятельность Потапова получила объективную оценку. В свое время он был первым секретарем обкома КПСС, стремительно шел по партийной карьерной лестнице. А когда дело дошло до конкретных дел, до фактов, характеризующих его совесть, оказалось, что король-то голый.

Фактически с этого момента я мог избирательную кампанию не проводить — симпатии большинства населения были явно на моей стороне. Теперь на меня работала уже сама ситуация.

* * *

Я вновь написал жалобу в ЦИК, теперь уже повторную. Вновь собралась рабочая группа, которой я доложил, что их предыдущее решение проигнорировано. Началось обсуждение, в результате которого моя жалоба была вновь полностью удовлетворена. В проекте решения рабочая группа рекомендовала ЦИК еще раз потребовать от Бурятской окружной избирательной комиссии немедленно меня зарегистрировать и выдать удостоверение кандидата в депутаты Госдумы от одномандатного округа.

Удивительное началось на следующий день. Тон на заседание ЦИК задала Елена Дубровина, заявившая, что, несмотря на решение рабочей группы, у нее сложилось по моему делу свое собственное мнение. Вновь она повторила всё те же несостоятельные аргументы окружной комиссии о «непонятности» моей партийной принадлежности и «неправильной» занимаемой должности, абсурдность которых уже дважды получила компетентную оценку юристов рабочей группы ЦИК.

«Нет такой инструкции, которую нельзя довести до абсурда, — попытался внести в обсуждение трезвые нотки член ЦИКа Вадим Соловьев, — Скоро мы будем избирать президента страны на общественных началах. И что же, Владимиру Путину может быть отказано в регистрации, если он не укажет все свои должности: президент, глава Совета безопасности, председатель Совета обороны и т. д.?» Но его не слушали. Очень агрессивно вели себя члены ЦИК В. Хрюков, Е. Дубровина и другие, ждавшие от Кремля решения своего квартирного вопроса.

Итоги голосования поразили не только меня, но даже председательствовавшего зампреда ЦИК Олега Вельяшева: восемью голосами против трех предложение рабочей группы было отвергнуто.

Примерно в это же время позвонил знакомый, связанный по работе с Центризбиркомом. Он сказал, что из Кремля поступила четкая установка: если я по-прежнему буду обжаловать отказ зарегистрировать меня по одномандатному округу, ЦИК уберет мою кандидатуру и из федерального списка. Я был поражен: как же это возможно, если все сроки для этого давно прошли?

— «Не сомневайся, — грустно отметил знакомый, — было бы желание, а способ тебя убрать они найдут быстро».

Я чувствовал, что угроза эта вполне реальная. И в то же самое время подумал: «сколько людей верят в меня, поддерживают. Они знают, что обвиняют меня напрасно, что прав я…»

И я решил бороться до конца.

Сразу же была подготовлена жалоба, которую мы направили, как этого требовал закон, в Верховный Суд Бурятии. Конечно, шансов у нас там не было никаких, я это прекрасно понимал. Так оно и оказалось. Верховный Суд Бурятии в нашей жалобе отказал. Получив отказ, мы тут же подготовили кассационную жалобу — теперь уже в Верховный Суд России — и стали ждать ответа.

Вдруг — звонок из Верховного Суда России: избирательный блок «Российская партия пенсионеров — Партия социальной справедливости» требует исключить меня из Федерального списка, поскольку я, дескать, нарушил их избирательные права.

Когда я прочитал заявление «пенсионеров», стало и смешно, и грустно.

Рассуждения их были примерно на таком уровне: закон устанавливает одни и те же требования для всех кандидатов, как от КПРФ, так и от этого избирательного блока. Закон надо строго соблюдать, а вот Скуратов предоставил документы не строго в соответствии с законом. Поэтому он наши права нарушил, нарушил принцип равноправия участий партий в выборах и т. д. и т. п.

Детский лепет какой-то…

Так чем же я мог нарушить их права?

Конечно, можно представить какие-то гипотетические случаи, когда я своими действиями мог бы ущемить права этого объединения. Например, если бы я, к примеру, был государственным чиновником, и, используя должностное положение, стал проводить против них прямую агитацию. Тогда — да, я ущемил бы их права. Но в данной ситуации я — не чиновник, об этом блоке я знал постольку-постольку и ни словом, ни делом его никак не затрагивал…

Хочу сказать больше: есть формальные аргументы, каждый из которых сводил к нулю все предъявленные мне претензии.

Объединение не может осуществлять контроль за соблюдением избирательного законодательства. Это абсолютно не его функции. Ну, скажите, с какой радости блок «Российская партия пенсионеров — Партия социальной справедливости» должен контролировать поступки и действия КПРФ.

Закон предусматривает, что по всем вопросам, связанным с судебными делами, интересы партии представляет не его руководство, а специальный уполномоченный представитель партии. Направленная же в Верховный Суд РФ жалоба партии пенсионеров заверена подписью их руководителя. Поскольку он вообще не имел право подписывать эту бумагу, она не имеет никакой юридической силы.

Закон предусматривает, что такого рода заявления в ЦИК подаются только в течение 10 дней после принятия решения о регистрации. В законе об основных гарантиях избирательных прав (а он считается главным) четко сказано, что этот срок восстановлению не подлежит. В моем же случае с момента регистрации прошло более полутора месяцев. Иными словами, имеете претензии — отслеживайте срок и подавайте жалобу вовремя. Теперь же — не обессудьте.

Суд говорит: это вновь открытое обстоятельство, мы о нем раньше не знали. А кого должна волновать такая «неосведомленность», кроме вас самих? Списки были опубликованы давно, имеете претензии — жалуйтесь. То, что вы не уложились в срок — вините в этом только себя.

И, наконец, самое главное, — не существует даже самой проблемы, поскольку нет недостоверности в поданной в документах информации. Уже в ходе процесса моих оппонентов спрашивали: «Вы что, сомневаетесь, что Скуратов завкафедрой? Вы не верите той записи, что есть в его трудовой книжке? — Нет, верим! — Тогда в чем же проблема?»

Вновь удивительное: отложив все свои срочные дела, Верховный Суд РФ решил рассмотреть эту жалобу уже утром следующего дня. Прочитав заявление «пенсионеров» и выслушав наши доводы, судья Верховного Суда РФ Романенко сразу же «завернул» жалобу, отметив, что все сроки для её приема уже вышли. Моментально из Кремля приехал г-н Сурков. После его беседы с Председателем Верховного Суда Лебедевым пошла команда: иск вернуть, принять к производству и назначить слушания. Одновременно «на ковер» был вызван Романенко. То есть сработало даже не «телефонное право», а «президентское право» на управление судами России, нигде в конституции не записанное, но реально существующее.

В свою защиту, поскольку обстоятельства дела нисколько не изменились, мы приложили документы ЦИКа по нашему первому протесту, а также справку из Генпрокуратуры, которая с юридической точки зрения просто стерла в пыль все аргументы «пенсионеров». Но «аргументы» Суркова оказались (кто бы сомневался!) весомее и убедительнее наших: несмотря на всю абсурдность предъявленных «фактов», Верховный Суд РФ удовлетворил жалобу блока «Российская партия пенсионеров — Партия социальной справедливости» и изъял мою фамилию из федерального списка КПРФ. Не сдержав возмущения, в сердцах я поинтересовался у судьи: «А как же насчет совести?» Ответа на этот простой вопрос у Романенко не нашлось…

К этому времени подошел срок кассационного процесса по одномандатному округу. На заседание я не пошел, поскольку уже знал, что Председатель Верховного Суда Бурятии уже доложил Потапову о своей договоренности в Верховном Суде России, что решение останется в силе. С такой «независимостью» результат судебного слушания был известен мне заранее.

* * *

Оставалась кассация по федеральному списку. Я к ней тщательно готовился. Начал я свое выступление словами, что «решение от 28 ноября, принятое судьей Романенко — неправосудный акт, незаконный и необоснованный», а также что «он рискует войти в историю отечественного правосудия как пример торжества псевдоюридической казуистики, не выдерживающей элементарной критики, над законом и правовым смыслом».

Парируя уже набившее оскомину утверждение судьи Романенко, что должность и.о. не предусмотрена законом, мне вновь пришлось провести небольшой ликбез. «Есть практика, — сказал я, — всей высшей школы России, где и.о. заведующего — обычная норма. Кроме этого, вузы — это саморегулируемые организации, которые имеют право самостоятельно решать вопросы должностей. Давайте смотреть шире: и.о. президента, которую некогда занимал Путин, и.о. Генпрокурора… Все эти должности никто и никогда не оспаривал. Даже в аппарате Верховного Суда РФ есть, кстати, судья, который сегодня занимает должность и.о. Куда подевалась здесь ваша бдительность, судья Романенко?»

И завершил свое выступление словами: «Судья Романенко из-за своей некомпетентности не смог разобраться в деле или не захотел этого сделать, Но, возможно, все сложнее: проблема Мосгорсуда, о которой сейчас пишет вся пресса, не обошла стороной и Верховный Суд России». (К слову, в те дни страницы газет пестрели статьями о давлении, которое оказывали на судей Мосгорсуда высокие инстанции, и как этот суд покорно следовал всем требованиям и указаниям свыше). В удовлетворении кассационной жалобы нам, естественно, отказали.

«Московская правда» опубликовала заметку, в которой «группа ветеранов» в письме к Зюганову спрашивает, на каком основании Скуратов, будучи аморальным человеком, включен в списки КПРФ? Он не имеет морального права быть в Госдуме! На базе этой заметки сразу же два центральных телеканала сделали репортажи, в которых меня также заклеймили позором.

Выясняя подоплеку этих акций, мы позвонили корреспонденту «Московской правды». Тот оказался человеком совестливым и рассказал, что никакого письма он и в глаза не видел, что его заметка — чистой воды заказ…

Итак, моя попытка стать депутатом Государственной Думы России завершилась довольно печально. Опять, как и в случае с моим выдвижением в Совет Федерации, кремлевский окрик поставил по стойке «смирно» всех тех, кто по закону обязан был оставаться независимым. «Прогнулась» Бурятская окружная избирательная комиссия, «продавили» ЦИК, «сломали» суды. Последнее особенно грустно. Напомню, мое дело было гражданским, но всё, что творилось вокруг него, показало, что с такой же легкостью российские суды способны вынести обвинительный приговор невиновному человеку и по уголовному делу. Лишь бы выполнить заказ Кремля.

Сейчас много говорят о судебной реформе, о том, что она близка к завершению. На самом же деле она не решила ни одного из двух ключевых вопросов — коррумпированности судов и телефонном праве. Печальной иллюстрацией этому стал Мосгорсуд. Не лучшая ситуация оказалась и в Верховном Суде России.

Отсюда вывод: недальновидная политика Кремля направлена на разрушение конституционных устоев российской государственности.

Дело в том, что цивилизация не выработала иных способов разрешения противоречий, чем выборы. Можно иметь разные точки зрения, отличную от других позицию, но необходимо подчиняться решению большинства — в этом смысл демократии. Однако выборы фальсифицируются, и за всем этим, как сейчас, стоит верховная власть. Отсюда — эта верховная власть и является главным экстремистом. Почему? Потому что она сама подталкивает народ к силовому решению противоречий.

Первые результаты этого экстремизма уже налицо: за всю историю парламентских выборов была самая низкая явка избирателей на участки (чуть больше 50 %) и самый высокий процент голосовавших «против всех» (в Бурятии он оказался в два раза выше, чем в среднем по всей стране). Следующий этап развития политической ситуации в таких условиях — это уже прямое насилие, когда народ отказывается соглашаться с итогами выборов, выходит на улицы и «берется за топоры».

Помнится, Руссо говорил, что народ имеет право на восстание, и это — его суверенное право. Восстание же, как правило, ведет к свержению породившей его власти…

Не прошла мимо всего этого беззакония и несправедливости и миссия наблюдателей ОБСЕ. В своем официальном отчете она написала: «Однако по крайней мере в одном случае имело место выборочное применение критериев регистрации — окружная избирательная комиссия Бурятии отказала бывшему Генеральному прокурору Юрию Скуратову, выдвинутому кандидатом от КПРФ, в регистрации по явно незначительной причине. На основании соответствующей жалобы ЦИК аннулировала решение данной комиссии и дала указание о повторном рассмотрении данной регистрации. Окружная избирательная комиссия повторно отказал Скуратову в регистрации, после чего была подана еще одна жалоба в ЦИК. Но на этот раз ЦИК поддержала решение нижестоящей комиссии, изменив на противоположное рекомендацию своей же собственной рабочей группы».

Несправедливое отношение ко мне со стороны ЦИК и окружной избирательной комиссии Бурятии не оставляло выбора: я решил обратиться за правдой в высшую судебную инстанцию — Европейский Суд по правам человека. Недавно, точнее 20 июля 2007 года суд Страсбурга удовлетворил мое заявление, впервые в новейшей истории России признав действия российских властей грубейшим нарушением демократических стандартов выборов, прав человека и гражданина. Жаль, что все эти хркжовы, дубровины, романенковы сами не ответили за вопиющее беззаконие. Позднее мне на глаза попала заметка, из которой следовало, что многие из задействованных на стороне Кремля членов ЦИКа награждены орденами Российской Федерации. Думаю, что кроме последних «подвигов», связанных с обеспечением нужного результата на выборах в Госудуму и выборах Президента России, были учтены и заслуги в борьбе со Скуратовым.

Ситуация крайне сложная. Я считаю справедливой оценку наблюдателей ОБСЕ, которая заявила о том, что выборы в России не соответствовали демократическим стандартам. Наконец после долгого замалчивания в Европе обратили внимание на эту проблему.

В советские времена, естественно, голосовали 99,9 %. В дни перестройки выборы стали по-настоящему демократичными. После того, как к власти пришел Ельцин, демократических выборов в России уже не было. Эта практика продолжилась и при Путине. Согласно пересчету голосов на избирательных участках, проведенному силами КПРФ, до 40 % протоколов окружных избирательных комиссий не соответствуют официальным данным, провозглашенных ЦИКом. По данным КПРФ, оставленное за бортом 5 %-го барьера «Яблоко» рубеж этот с легкостью прошло. По сути, выборы в Государственную Думу декабря 2003 года были нелегитимными.

Моя история на фоне этих выборов — это лишь капля воды, в которой отразились все недостатки и пороки нашей избирательной системы, лишь небольшой пример в череде большой лжи и тотальной фальсификации.

В 2003 годул по Бурятскому одномандатному округу № 9 победил уже знакомый нам ставленник прокремлевской «Единой России» Василий Кузнецов, считавшийся экспертами практически безнадежным. Что же касается Бато Семенова, то его предали так же, как и меня. Как только я был выведен из избирательной гонки, Потапов сразу же избавился и от «вынужденного друга» Бато…

* * *

Прошло несколько месяцев, и началась предвыборная гонка за пост Президента России. В начале февраля 2004 года Центризбирком собрался в торжественной обстановке регистрировать главного кандидата на этот пост действующего президента Владимира Путина. Все шло как по маслу: было сообщено, что претендент с большим перевесом (еще бы, все губернаторы старались!) собрал в свою поддержку необходимые два миллиона подписей, что практически все они действительные… Как вдруг со своего места поднялся представитель КПРФ Вадим Соловьев.

— На выборах в Думу Центризбиркомом был создан серьезный прецедент, — сказал он, — Юрию Скуратову было отказано в регистрации, потому что тот указал только одну из своих должностей. Но, аналогичное нарушение совершил при оформлении своих документов и Владимир Путин: отметив свою основную должность — Президент РФ — он забыл написать, что также является, секретарем Совета безопасности, Верховным главнокомандующим, председателем Госсовета и прочая и прочая. За подобную провинность Скуратову в регистрации было категорически отказано… Но, как хорошо уже усвоил читатель, «Юпитеру» позволительно все. Аргументы о многочисленных должностях президента ЦИК рассматривать не стал, и В. В. Путин был единогласно зарегистрирован кандидатом в президенты.

 

Дни современные

В одном из недавних интервью «Онлайн «Правда»» я откровенно признался: «Я хочу сделать политическую паузу. Хочу заняться преподаванием и написанием учебников, книг. Я вижу бесперспективность своих усилий. Я не отказываюсь от своих позиций, убеждений, взглядов. Но жизнь такова, что она имеет и другие грани. Я не хочу, чтобы во мне видели человека, испорченного властью, который хочет только возвращения к власти. Я видел для себя неплохую нишу в членстве в Совете Федерации, был уверен, что я пригожусь. Не получилось, буду заниматься другими делами».

Эти слова — искренние, именно так я и думаю сегодня.

* * *

В своих многочисленных интервью Ельцин и его семья жаловались, как им тяжело, как необъективно нападает пресса на Татьяну, на их семью, ту самую, с маленькой буквы. Но никогда и нигде я не помню с их стороны даже желания войти в положение Скуратова с точки зрения человека. Попытки со стороны посмотреть, что же они сотворили своими действиями в отношении моих детей, жены… Просто задуматься, чего стоило теперь уже моей семье пережить все эти несправедливые нападки… Уже по прошествии времени, совсем недавно, жена сказала мне: «Мне даже страшно вспоминать о том времени. Я его хочу просто вычеркнуть из своей жизни…»

К счастью, все это прекрасно понимали простые люди, рядовые граждане моей страны — с кем бы я в те дни ни общался. В отличие от кремлевских «небожителей», у которых политиканство и желание любыми средствами реализовать свою политическую цель затмило все человеческое, чужое горе им было близко и понятно. Еще и еще раз я убедился уже на «своей шкуре», насколько простые россияне душевны, восприимчивы к чужому горю, готовы разделить его, поддержать в общем-то чужих им людей…

Первое, чем я все это время занимался — это «держал удар». Это было очень непросто — вести борьбу с массированным кремлевским «прессом».

Я выстоял. Не скатился к алкоголизму, не деградировал, как ожидали мои недруги. Моя семья не разрушилась. Более того, скандал дал каждому из нас почувствовать, насколько хрупок этот мир и отношения внутри него. Меня поддержали дети. Я увидел, насколько сильна, как личность, моя жена. Как ни странно, бесчеловечный, унижающий наше достоинство «накат» Кремля только укрепил наши отношения: если раньше я мог себе позволить поворчать на жену, то на фоне происходящего мы поняли, что наша любовь не стоит всех этих мелочей. Меня поддержала теща, многие мои друзья — огромное им всем за это спасибо! И все равно было очень тяжело. Как-то в самый разгар травли, жена прогуливалась по дорожке около нашей дачи. Вдруг, ноги её подкосились, и она упала на землю: как потом выяснилось, резко подскочило давление. В панике я выбежал из дома, на руках донес её до стоящей неподалеку лавочки. На шум из соседней дачи появился кто-то из родственников Макарова, заместителя главы кремлевской администрации, одного из моих гонителей. Он помог довезти нас до ближайшего медпункта. Пока ехали, в голове шевельнулась горькая мысль: «Теперь и они пусть знают, до чего довели совершенно неповинных людей»…

Держал удар я, держала удар и моя семья. Но не только этим жила наша маленькая и дружная ячейка общества. Ведь жизнь, что бы ни случилось, продолжает идти своим чередом. Так и мы, несмотря на все трудности, старались жить своими заботами. 30 апреля 1999 года женился мой сын Дмитрий. Удивительно, но день его свадьбы совпал с днем свадьбы его родителей — моей и Лены. Вскоре у них родилась славная девочка, моя любимая внучка — Елена Дмитриевна Скуратова, полная тезка моей жены. Вышла замуж за хорошего парня дочь Александра. Сейчас у меня уже четверо внуков. В июне 2002 года я сам справил свой 50-летний юбилей. Дата серьезная, наводящая на раздумья, дающая повод подвести какие-то итоги жизни…

Поздравить меня пришло много людей — друзей, коллег по прокуратуре, политиков. Поздравления поступили со всей страны, из-за границы. Прислал поздравительную телеграмму и бывший тогда Генеральным прокурором России Устинов.

Вскоре подоспел и второй, 55-летний юбилей.

Что еще… За это время я написал книгу «Вариант Дракона», и она разошлась по стране достаточно большим тиражом — 50 тысяч экземпляров. Не меньший интерес вызвала и вторая моя книга «Кто убил Влада?» Я стал соавтором нескольких учебников по конституционному праву, опубликовал ряд больших научных статей, подготовил учебник по прокурорскому надзору, вышло уже 4-е издание Комментария к Уголовному кодексу. РФ, который издан в Китайской Народной Республике.

До моей окончательной отставки я не занимался вопросом своего трудоустройства, поскольку считал себя незаконно отстраненным Генеральным прокурором. В ту пору я давал по 3–4 интервью каждый день как российским, так и зарубежным журналистам. Мои интервью были практически во всех крупнейших агентствах, газетах и журналах мира.

Почему я это делал? В сложившейся ситуации я считал необходимым бороться с выступавшими против меня силами всеми доступными мне способами, открыто разъясняя свою принципиальную позицию. Думаю, я поступал правильно: в ельцинском окружении, говорят, скрежетали зубами, признавая, что и за рубежом, и среди простого российского народа отношение ко мне было совсем не таким, как хотели бы того за кремлевскими стенами.

После того, как на Совете Федерации я был официально уволен в отставку, мне предложили возглавить кафедру Конституционного права в Московском (сейчас Российском) государственном социальном университете. Истосковавшись по преподавательской работе, я с радостью окунулся в учебный процесс. Могу сказать, что отношения мои со студентами сразу заладились. Несмотря на всю раскованность современной молодежи, я чувствовал их уважение ко мне: многие студенты покупали мою книгу или учебник, просили подписать на память.

Не забывал я и про науку: более 20 аспирантов и соискателей ждали меня в Бурятском университете, где, будучи профессором, два года подряд я возглавлял Государственную аттестационную комиссию. Появились у меня аспиранты и в РГСУ.

* * *

Важные шаги я сделал и по направлению к политике. В дни предвыборной президентской компании мне помогали сотни людей. Меня окружали исключительно порядочные, стойкие люди.

Они работали со мной не из-за денег, поскольку их просто не было. Они не искали какой-либо конъюнктурной выгоды, поскольку её быть не могло. И тем не менее, они меня искренне поддерживали.

Это была особая категория моих сторонников, которые прекрасно знали, что я был гонимым, что власть оказывала на меня беспрецедентное давление, что я был в опале… Этот факт мгновенно отражался на всех тех, кто так или иначе был со мной связан. Ведь в те дни я занимал достаточно жесткую антипутинскую позицию. Я был единственным, кто открыто критиковал Путина, ставленника Ельцина, чем еще больше бесил Кремль.

И таких преданных моим идеям людей по всей стране было много: во всех крупных областях и районах у меня были свои представители, штабы. Несмотря на все подстерегавшие опасности, они верили в меня, шли за мной.

Президентские выборы закончились, все вроде бы, успокоилось. Но я не хотел потерять для себя этих людей, утратить по крупицам набранный драгоценный багаж. Так возникла задумка объединить всех их в одну организацию, направить их позитивную энергию на благо и пользу обществу. Мы создали Общероссийское общественно-политическое движение «За справедливость и закон». Летом 2000 года в гостиничном комплексе «Измайлово» провели учредительный съезд, на котором было представлено около 60 регионов России, делегировавших в столицу своих представителей.

На нашем съезде было много журналистов, видеокамер. Подготовив документы, мы направили их на утверждение.

Одной из задач нашего движения была защита прав и свобод граждан. Более того, в окончательном названии организации мы использовали слово «правозащитное» — общественно-политическое правозащитное движение. Подготовив учредительные документы, мы направили их на утверждение в Министерство юстиции РФ. Минюст очень долго тянул с регистрацией движения, под разными предлогами делал нам замечания, просил что-то изменить. Мы исправляли, делали изменения в Уставе, других документах. Продолжалась эта волокита около года. В конце концов она нам надоела, и мы направили в суд жалобу.

Разобравшись, суд справедливо принял нашу сторону и сделал замечание Минюсту, что тот незаконно затягивает рассмотрение нашего вопроса. Позднее я узнал, что Кремль дал указание Министру юстиции Чайке ни в коем случае не регистрировать наше движение. Вместо того, чтобы сказать Кремлю: «Извините, существует Закон об общественных объединениях, и если у движения Скуратова все правильно, мы их обязаны зарегистрировать», Чайка в очередной раз прогнулся.

* * *

Чайка выполнил команду Кремля. Но то, что он сделал, граничило с преступлением, поскольку стало «посягательством на конституционное право граждан на объединение». Что можно сказать по этому поводу? Только то, что давление на меня не прекратилось и после того, как Путин уже официально стал президентом России.

Боялся ли Кремль, что под мои знамена могут встать многие граждане России?.. Не знаю. Ведь после завершения выборов я четко разъяснил свои позиции. Да, в дни президентских выборов шла бескомпромиссная борьба, я резко критиковал Путина как кандидата. Эта критика отражала мою гражданскую и человеческую позицию.

После того, как выборы состоялись, ситуация поменялась. Конечно, выборы не были честными. Тем не менее, Путин был избран: он собрал много голосов. Значительная часть россиян высказалась в его пользу, предпочтение было отдано именно ему, а не мне или Зюганову. После инаугурации, хотел я того или нет, Путин стал президентом. Хороший он или плохой президент, но теперь все мы, его бывшие соперники, обязаны были смириться со своим поражением и всемерно помогать ему укреплять нашу общую Родину (хотя сам голосовал против него и стремился выйти победителем). Естественно, я оставлял за собой право высказывать свое мнение в случае явной неправоты президента, но резкую критику, естественную для предвыборной борьбы, я сразу же прекратил.

Однако в Кремле, видимо, все же боялись усиления моего влияния, и в регистрации нам было отказано под надуманным предлогом, что правозащитная деятельность исключает политические функции. Иными словами, если мы говорим о своей организации, как об общественно-политической, то она не может быть правозащитной.

Но это — глупость как с правовой точки зрения, так и с позиции здравого смысла.

Сейчас нет более важной политической цели в России, чем защита прав и свобод гражданина, поскольку мало существует на нашей планете государств, где права человека столь сильно ущемлялись бы и подавлялись, как в России. Я пытался объяснить в суде, что наше движение не собирается становиться на путь диссидентских организаций. Диссидентство в России уже себя исчерпало, сегодня его просто не существует. Моей целью было воссоздание правоохранительного движения на принципиально новых условиях, на принципиально новом подходе, когда и гражданские, и политические свободы, а также информация находятся на качественно более высоком уровне. Я хотел в своем движении все то новое, прогрессивное, чего мы добились за последние годы, объединить со всем тем лучшим, что было при социализме, когда акцент в нашей стране делался на социальные гарантии и права человека.

Эта моя задумка ни в коей мере не противоречила ни Закону об общественных объединениях, ни здравому смыслу. Но в России Закон до сих пор «что дышло — куда повернул, туда и вышло». Принятый едва ли не во всем мире уведомительный порядок регистрации (мы создали организацию — уведомляем вас, будьте любезны нас зарегистрировать и оформить документы), у нас превратился в разрешительный.

Выполняя волю Кремля, Минюст России фактически воспрепятствовал воле людей на объединение — зарегистрироваться нам так и не дали.

Когда Юшенков и Березовский утверждали, что их «Либеральной России» первой в стране отказали в регистрации по политическим мотивам, они ошибались. Первой политической жертвой стало наше объединение. Юшенков и Березовский выступали против власти — им отказали. Выступил против власти я — было отказано и мне. На фоне зарегистрированных едва ли не «автоматически» некоторых экстремистских организаций это выглядит просто кощунством. Как тут не вспомнить пропутинскую «Единую Россию» — она-то в течение двух дней была зарегистрирована. Стиль «чего изволите-с?», к сожалению, в нашей стране до сих пор определяет все.

* * *

Российские законы запрещают действовать объединениям «без организации юридического лица». Тогда мы пошли другим путем: в московском Управлении юстиции зарегистрировали межрегиональную организацию с таким же названием «За справедливость и закон». Таким образом, несмотря на все сложности, дело свое мы делаем. И хотя финансовые возможности у нашей организации весьма и весьма скромные, мы надеемся на лучшее будущее.

Кроме того, мною и моими единомышленниками было решено создать фонд. Идея эта у меня в голове крутилась уже достаточно давно. Ведь фонд — это та же самая правозащитная деятельность, но лишенная политической окраски. Правда, правовых фондов в нашей стране хватает с избытком. Но ориентированных же на перспективу, в первую очередь на новые информационные технологии XXI века, не было. Фонд мы так и назвали: «Правовые технологии XXI века».

Зарегистрировали нас 12 января 2000 года, что мы сочли весьма символичным: именно 12 января, но за 5 лет до этого, по моему обращению Ельцин учредил День прокурорского работника. В нашем фонде сейчас работают многие видные юристы, прокурорские работники, вытесненные ельцинско-путинской системой. При фонде организован экспертный консультативный совет, в который вошли выдающиеся российские юристы — академики, доктора наук, профессора, бывшие следователи по особо важным делам. Получился этакий «сплав науки и практики».

Мы проводим прием граждан, даем консультации через Интернет, поощряем студентов, работающих с программным обеспечением правовых технологий. Мы считаем, что у каждого судьи сегодня на столе должен стоять компьютер, содержащий всю необходимую информацию, рабочие материалы, а сам судья обязан уметь их использовать как в процессе подготовки судебного решения, так и во время судебного слушания или анализа законодательства. Участвуем в круглых столах по проблемам преступности. Имеем прекрасные связи с различными «родственными» зарубежными фондами. Помогаем спорту — опекали уральскую баскетбольную команду «Евраз», поддерживаем футбольную команду Бурятского университета.

Сегодня наш фонд — известная не только в Москве, но и в России организация. Мы оказываем юридическую помощь различным компаниям и учреждениям: консультируем, готовим различные документы, выступаем от их имени в судах. Многим приходящим к нам гражданам оказываем услуги бесплатно…

Сегодня я понимаю: воевать с чудовищным катком государства в принципе невозможно, и в этом в неравном противостоянии мой проигрыш, наверное, был делом предрешенным. Но проигрыш проигрышу рознь.

Да, я был отстранен с поста Генерального прокурора, а моя блестяще начатая карьера оказалась сломанной.

Но как человек я не проиграл.

Я никогда не считал себя героем — я обычный человек, подверженный, как и все, ошибкам, страхам и сомнениям. Наверное, под напором ситуации я мог сдаться, подчиниться сложившимся обстоятельствам. И тогда — хоть какое, но продолжение карьеры мне было гарантировано: в качестве посла Финляндии, как предлагал Путин, или представителем России в одной из престижных международных организаций, на что намекал мне Березовский.

Я сделал тот выбор, за который мне сегодня не стыдно.

Поэтому я могу со всей ответственностью сказать: как человек, как личность я не проиграл, а, может быть, и выиграл. Еще раз повторюсь, героического во мне немного. И, тем не менее, всеподминающая государственная машина, пройдясь по мне, не сумела меня сломать. Она не разрушила мою семью, не отвернула от меня друзей и коллег. Она не смогла подорвать моего авторитета за рубежом: до сих пор он там очень высок. Это все — главное!

История моя необычна, сложна и где-то, наверное, беспрецедентна. Но, несмотря ни на что, она вселяет оптимизм. Потому что показала: даже в самых сложных ситуациях нельзя опускать руки, даже в самые трудные моменты жизни простой человек, «не герой», может не предавать свои принципы, оставаясь честным перед своей совестью.

Будучи свободным от номенклатурных оков, в какой-то степени я получил больше времени, чем имел раньше. В первую очередь, я получил возможность общаться с людьми, с которыми, находясь на вершине правовой пирамиды, вряд ли когда повстречался бы. Сегодня я обладаю самой разносторонней информацией о состоянии отечественной правовой системы на всех её уровнях. Анализируя те жалобы и обращения, которые рассматривает наш фонд, я в деталях вижу, что творится в российской судебной системе, её органах и силовых структурах.

Я стал мудрее, на многие вещи я смотрю совсем по-иному, чем еще 5–10 лет тому назад. Именно сейчас, думаю, по-настоящему стали реальностью слова одного из моих коллег, отметившего как-то, что «прошедший через все испытания Скуратов теперь многого стоит»…

 

Прощание с Генпрокуратурой

Я долго думал, как закончить эту книгу. И решил: пусть это будет глава о моем последнем, уже окончательном прощании с Генпрокуратурой. Я понимал, что, хочу я этого или нет, рано или поздно, но этот горький день настанет.

И вот день прощания…

Когда Путин стал не и.о., а всенародно избранным Президентом России, Совет Федерации в очередной раз приступил к рассмотрению вопроса об отставке Генерального прокурора.

Иллюзий я никаких не питал: на этот раз отставка будет принята. Совет Федерации не захочет ссорится с новым Президентом. Мне предстояло произнести последнюю речь в качестве Генерального прокурора страны. Готовясь к этому, я написал два варианта своего выступления. Один — жесткий, который я специально готовил для своего последнего боя, но… буквально накануне выступления все-таки заменил другим, смягченным. Заменил по двум причинам.

Во-первых, не хотелось «подставлять» членов Верхней палаты, которые и так стойко держались почти год, несмотря на давление Ельцина и его соратников. И я благодарен сенаторам за поддержку.

Во-вторых, против «жесткого» варианта речи решительно восстала моя жена. Лена — мужественный и мудрый человек, она и так много вытерпела. В свое время она, словно предвидя будущее, просила меня не соглашаться на должность Генерального прокурора. Тогда я поступил так, как считал нужным, а теперь просто не мог к ней не прислушаться.

В этой книге я привожу оба варианта.

Вариант 1-й — непроизнесенный

Уважаемые члены Совета Федерации!

Приступая к обсуждению ситуации с Генеральным прокурором, вы вновь, как уже было трижды, должны решить основной вопрос: будет ли страна жить по закону или все же «по понятиям», которые исповедует кремлевская администрация. И хотя Совет Федерации все три раза давала на него ясный ответ, за Кремлевской стеной не оставляют попыток любой ценой добиться своего, раз за разом демонстрируя неуважительное отношение к вашему мнению. На этот раз поводом для очередного обсуждения вопроса стала смена власти, победа на президентских выборах Владимира Путина.

У некоторых членов Совета Федерации появилось мнение, что ситуация с Генпрокурором изменилась, что исчез конфликт Совета Федерации с президентом Ельциным и нужно удовлетворить обращение нового президента.

Так ли это? Давайте разберемся. На мой взгляд, Совет Федерации в вопросе о Генпрокуроре конфликтовал не с Президентом Ельциным. Занимая в течение более года твердую и принципиальную позицию, Совет Федерации выступал против тех циничных и противозаконных методов, которые использовала коррумпированная верхушка исполнительной власти для избавления от ставшего неугодным прокурора. Своей позицией Совет Федерации защищал не Скуратова, защищал закон, защищал независимость прокуратуры от какого-либо давления, наконец, защищал свое собственное право самостоятельно решать вопросы государственного строительства, а не формально одобрять замыслы президентской администрации.

Безусловно, было бы ошибкой уже сейчас отождествлять деятельность прежнего и нового Президентов. Нам всем предстоит еще сделать вывод на эту тему. Но уже сейчас не без сожаления можно отметить, что обновленная президентская власть не только без должного уважения отнеслась к позиции Совета Федерации, но и оказалась удивительно похожей на старую с точки зрения методов, которые использовались для давления на Генерального прокурора.

Именно тогда, когда эта новая власть еще только зарождалась, в оскорбительной для многих членов Совета Федерации форме вторично, правда, на этот раз по первому — «березовому» каналу была показала известная пленка. Так же, как и в прошлый раз со Швейцарией, была сорвана путем незаконного изъятия загранпаспорта моя поездка в США для встреч с американскими конгрессменами. Правда, новая власть в своем неуважении к закону пошла еще дальше: мне было предъявлено совершенно надуманное обвинение в злоупотреблении служебным положением. (Следователь уже три месяца так и не может внятно объяснить, какими конкретно полномочиями я злоупотреблял). Кроме того, была избрана мера пресечения в виде подписки о невыезде. Хотя всем понятно, что каждый мой шаг как охраняемого лица и так находится под контролем властей. Все это и есть реализация на практике известного уже всей стране тезиса о «диктатуре закона»?

В ситуации с Генеральным прокурором политический авторитет В. Путина, как нового Президента, не может быть аргументом еще и потому, что в свое время он сам, скажем так, создавал нужные обстоятельства для отстранения Скуратова от должности, непосредственно причастен к «ночному» возбуждению уголовного дела в Кремле. Детали этой противозаконной акции вам хорошо известны. Хотелось бы только надеяться, что избранный Президент никогда впредь не позволит себе использовать такого рода методы для управления страной.

Вместе с тем считаю делом принципа еще раз заявить, что уголовное дело в отношении меня было сфабриковано недобросовестными работниками МВД и ФСБ по заданию Березовского и Волошина. Вот уже больше года работает над этим бригада из 15 человек, но так и не могут собрать что-то пригодное для направления дела в суд. Я утверждал и утверждаю, что реальной причиной отстранения от должности стало мое расследование злоупотреблений в Управлении делами Президента России, в частности при заключении контрактов на реконструкцию Кремля. Вновь повторяю, что есть все основания для постановки вопроса о причастности к коррупции бывшего Президента и его ближайшего окружения. Причем речь идет не о каких-то мифических чемоданах компромата, а о реально возбужденных мною уголовных делах, которые хотя и со «скрипом», но продолжают расследоваться. Последние действия Генпрокуратуры Швейцарии, в том числе и выдача ордеров на арест некоторых российских чиновников, лишь подтверждают обоснованность и справедливость моих действий.

Говорю об этом, отнюдь, не для того, чтобы скомпрометировать бывшего и нынешнего Президентов. Просто я убежден, что Совет федерации, принимая решение по Генеральному прокурору, должен четко представлять реальные обстоятельства этого непростого дела, ибо слишком дорогой будет цена ошибки.

Говоря о том, что ситуация с Генпрокурором с момента октябрьского рассмотрения вами этого вопроса принципиально не изменилась, я конечно же, не могу не видеть тех объективных сложностей, которые добавились в этом деле. Вот уже больше года Генпрокуратура находится без легитимного руководителя. Новому президенту нужно дать возможность сформировать новую команду. Да и у вас накопилась определенная усталость от обсуждения этого вопроса, сказывается и мощное политическое давление. Я все это отлично понимаю и не могу высказывать какие-либо упреки в ваш адрес. Однако в ситуации, что сложилась с руководством Генпрокуратуры, виноваты не мы с вами, а президентская администрация, которая сначала пошла на поводу у преступной группы шантажистов, а затем, после отстранения Генерального прокурора, манипулировала кадрами без учета мнения Совета Федерации, игнорировала троекратное решение Совета Федерации по представлениям президента.

Удовлетворить четвертое обращение Президента — значит, продемонстрировать беспомощность Совета Федерации перед произволом исполнительной власти, которая, используя грязные и незаконные методы, не только добилась отстранения неугодного ей Генерального прокурора, но и демонстрировала вопиющее неуважение к Совету Федерации, а также оказывала массированное давление на Конституционный и Верховный суды России.

Согласиться с представлением Президента — значит, создать опасный прецедент, когда за возбуждение «ненужного» и опасного для власть предержащих дела можно отстранить, а затем и вообще освободить от должности прокурора, попутно оклеветав и облив его грязью. Кто же из прокурорских работников и работников правоохранительных органов может поверить в призыв власти бороться с коррупцией, не взирая на чины и звания, честно выполнять свой долг? Если так поступили с Генеральным прокурором, то что можно сделать с рядовыми следователями из глубинки?

Поддержать представление Президента — это значит, согласиться с вопиющими фактами ущемления конституционных прав и свобод не только гражданина, но и государственного служащего, значит, уступить всем этим швыдким, доренкам, шереметам, сванидзе, которые готовы по команде «фас» облить дерьмом любого неугодного им политика, в том числе, как это неоднократно бывало, и многих из присутствующих здесь в зале.

И наконец, самое главное — удовлетворить ходатайство Президента в данном случае — это значит, признать свою несостоятельность, свое поражение в той схватке с коррумпированнымчиновничеством, которую вели Совет Федерации и Генеральный прокурор. К сожалению, и полномочий Совета Федерации, и его авторитета, и политического влияния не хватило для того, чтобы отстоять свою позицию, а самое главное, добиться глубокого и объективного расследования уголовных дел о коррупции в высших эшелонах власти, включая Кремль. Ни один из высокопоставленных чиновников и олигархов, дела в отношении которых возбуждала прокуратура, так и не привлечен к уголовной ответственности. Вот наше главное с вами поражение, которое может дорого обойтись стране!

Уважаемые члены Совета Федерации!

Независимо от того, как вы сегодня проголосуете, я хотел бы всех вас без исключения сердечно поблагодарить за доверие и поддержку, которые вы мне оказывали и в период моей деятельности на посту Генерального прокурора, и в период нашей совместной борьбы за закон с преступниками, паразитировавшими на власти. Убежден, что твердая линия на соблюдение закона, которую проводила верхняя палата на протяжении более года, ваша борьба не была бесплодной. Уверен, что чиновники теперь еще десять раз подумают, прежде чем использовать сфабрикованные дела и компромат как средство устранения должностных лиц, назначаемых Советом Федерации.

Хочу еще раз подчеркнуть, что я боролся и борюсь не за себя. Моя основная боль — судьба Российской прокуратуры и тех особо значимых уголовных дел о коррупции, которые я возбуждал ценой своей карьеры. В этой связи я обращаюсь к членам Совета Федерации с просьбой сделать все, чтобы российская прокуратура вышла из того состояния, в котором она находится сейчас, когда ключевые посты в ней занимают люди, действующие по принципу «чего изволите», когда честные, принципиальные и грамотные работники либо изгоняются, либо остаются не у дел. И, конечно же, нужно сделать все, чтобы дать возможность прокуратуре завершить уголовные дела о коррупции в высших эшелонах власти.

Для этого необходимо не только активизировать работу антикоррупционной комиссии Совета Федерации, внести поправки в Конституцию и закон, дающие верхней палате реальные возможности влиять как на ситуацию с преступностью в целом, так и на ход следствия.

Главное, крайне важно назначить неангажированного, грамотного и порядочного Генерального прокурора России.

С этой высокой трибуны хотел бы также поблагодарить тысячи россиян, которые переживали за мою судьбу, поддерживали и верили в меня.

Благодарю за внимание.

Вариант 2-й — прочитанный

Уважаемые члены Совета Федерации! Уважаемый Егор Семенович!

На протяжении уже четырнадцати месяцев Совет Федерации трижды отклонял представления Президента России об освобождении от должности Генерального прокурора. Убежден, что твердая линия на соблюдение закона, которую проводила верхняя палата, не была бесплодной. Благодаря вашей поддержке было продолжено расследование ранее возбужденных мною уголовных дел о коррупции в управлении делами Президента России, дела «Андава — Аэрофлот», начато международное расследование прокуратурой Швейцарии дел об отмывании преступных доходов высокопоставленными российскими чиновниками, освобожден от должности ряд причастных к коррупции должностных лиц.

Думаю, что принципиальная позиция Совета Федерации сыграла не последнюю роль и в переносе президентских выборов на более ранний срок, т. е. ускорила процесс обновления власти в России.

Уверен, что, зная твердую позицию верхней палаты в отношении Генерального прокурора, чиновники исполнительной власти теперь еще десять раз подумают, прежде чем использовать сфабрикованные дела и компромат как средство устранения должностных лиц, назначаемых Советом Федерации.

Поэтому, уважаемые члены Совета Федерации, я хотел бы всех вас, без исключения, сердечно поблагодарить за доверие и поддержку, которые вы мне оказывали и в период моей деятельности на посту Генерального прокурора и во время нашей совместной борьбы за закон с коррумпированными чиновниками, шантажистами, паразитировавшими на государственной власти.

В настоящий момент ситуация как в стране, так и вокруг Генерального прокурора существенно изменилась. Прошли президентские выборы. К власти в стране пришел новый Президент, от которого наши соотечественники ждут перемен к лучшему.

Затянувшийся конфликт вокруг Генерального прокурора, отсутствие легитимного руководителя у этой важнейшей правоохранительной структуры крайне отрицательным образом сказывается на эффективности ее работы. Ослабляется надзорная деятельность прокуратуры, ее координирующая роль, падает международный авторитет этого старейшего правового института. Все это происходит на фоне угрожающего роста преступности и коррупции.

Все эти обстоятельства объективно подталкивают меня к уходу в отставку, но я не делаю этого, поскольку даже формально не хотел бы уступать тем лицам, по сути преступникам, которые добивались моего устранения, и, к сожалению, до настоящего времени находятся в президентском окружении (хочется надеяться, что все же временно). Тем не менее, я реально оцениваю новую политическую ситуацию и с уважением отнесусь к любому решению Совета Федераций.

При всех вариантах я не откажусь от дальнейшей борьбы с коррумпированным чиновничеством, вседозволенностью власти. У тех, кто наблюдал за более чем годичным противостоянием Генерального прокурора с гигантской бюрократической машиной власти нет оснований сомневаться в этом. И мое участие в президентской кампании стало первым шагом на пути использования публично-политических методов борьбы с беззаконием, как с наибольшим для России злом. Свою деятельность в этом направлении я планирую продолжать.

Меня постоянно упрекают в том, что я шантажировал власть каким-то компроматом, который так и не обнародовал. С удивлением узнал, что некоторые из ваших коллег даже связывают с этим свою позицию по вопросу о моей отставке. Хотелось бы надеяться, что подавляющее большинство членов Совета Федерации основывают свою позицию на гораздо более весомых аргументах и прежде всего — государственных интересах. Так называемое «дело Скуратова» обнажило целый комплекс стоящих перед обществом проблем: бесправие личности и вседозволенность власти, незащищенность органов прокуратуры и следствия от незаконного вмешательства в их деятельность и даже несовершенство конституционного законодательства. И удивительно, что эти проблемы остаются без надлежащего внимания, а интерес проявляется лишь к некоей политической «клубничке».

Неоднократно повторял и заявляю еще раз, что свою задачу как прокурора я видел не в сборе и распространении компромата, а в реагировании на любые факты нарушения закона, в том числе и со стороны высокопоставленных чиновников. Как мог, я пытался решить эту задачу, и лучшее тому свидетельство — не мифические чемоданы компромата, а реально возбужденные по моей инициативе уголовные дела, расследуемые в настоящее время Генеральной прокуратурой, несмотря на активное и откровенно циничное противодействие.

Хочу особо подчеркнуть, что, опираясь на вашу поддержку, я боролся не за себя. Никаких правонарушений, а тем более преступлений я не совершал. И поэтому моя совесть чиста. И сегодняшнее мое выступление лишь подчеркивает, что моя основная забота — судьба Российской прокуратуры и тех особо значимых уголовных дел, которые я возбудил ценой своей карьеры. В этой связи я обращаюсь к членам Совета Федерации с просьбой сделать все, чтобы Генеральная прокуратура вышла из того состояния, в котором она находится сейчас, когда ключевые посты в ней занимают люди, действующие по принципу «чего изволите», когда честные, принципиальные и грамотные работники либо изгоняются, либо остаются не у дел.

Принципиальная позиция Совета Федерации не позволила учинить расправу надо мной, как бы этого не добивались инициаторы моей травли. Бессмысленность попыток опорочить меня, обвинить в совершении преступления давно уже для всех очевидны. Надеюсь, что та поддержка, которую вы оказывали мне, требования неуклонного соблюдения закона, послужат надлежащей гарантией от возможных попыток преследования меня в будущем в какой бы то ни было форме.

Нужно сделать все, чтобы дать возможность прокуратуре завершить уголовные дела о коррупции в высших эшелонах власти. Для этого необходимо не только активизировать работу антикоррупционной комиссии Совета Федерации, внести поправки в Конституцию, а, возможно, и принять закон, определяющий специальный порядок расследования этих дел под парламентским контролем. И, безусловно, крайне важно назначить неангажированного, грамотного и порядочного Генерального прокурора России.

С этой высокой трибуны хотел бы также поблагодарить тысячи соотечественников, которые переживали за мою судьбу, поддерживали и верили в меня.

Благодарю за внимание.

* * *

После заседания Совета Федерации я связался с Устиновым и сказал ему, что хотел бы попрощаться со своими бывшими сослуживцами, с теми, с кем бок о бок работал эти три с половиной года жизни. Честно говоря, я особо не надеялся на его разрешение: в памяти еще стоял эпизод, как меня, после выигранных мною судебных дел, не пускали на работу. Но, к удивлению, Устинов возражать не стал:

— Хорошо, приходите завтра к десяти утра.

На следующий день я приехал в Генпрокуратуру пораньше, зашел сперва к Устинову, в свой бывший кабинет. За несколько минут до десяти попрощался с ним и направился в конференц-зал, в последний раз…

Я заходил в этот зал, может быть, тысячи раз. Отчетливо помню свое первое там выступление в качестве Генпрокурора. Это было сразу же после моего назначения в Совете Федерации. Был теплый солнечный день. Расстояние от Совета Федерации до Генпрокуратуры — каких-то 100–120 метров — я решил пройти тогда пешком. Я шел, а вокруг меня теснились многочисленные телеоператоры, с удивлением останавливались прохожие… Зал был забит битком, люди стояли в проходах… Да, ярким, запоминающимся было начало…

И вот — завершение. Каким оно будет?

Я вошел в зал. С высоты на меня торжественно и сурово глядели российские генерал-прокуроры, портретная галерея которых была восстановлена по моему распоряжению. Не без волнения я увидел, что зал практически полон: пустовали лишь несколько мест в первом ряду — там по традиции садились наиболее приближенные Генпрокурору чины. Как мне позднее рассказывали, объявления о прощаниии со мной по зданиям Генпрокуратуры заранее сделано не было, в основном сработало так называемое «сарафанное» радио. Люди боялись идти, переспрашивали: «А ты к Скуратову пойдешь?..»

Сам Устинов и некоторые его заместители на прощание не пришли, да я их особенно и не ждал. Пришли все те, кто как мог поддерживал меня в трудные дни — и это было для меня самое важное.

Я поднялся на трибуну. Несчетное количество раз выступал я и в гигантских, рассчитанных на тысячи человек помещениях, и в залах камерных, на пару десятков человек. И всегда чувствовал свою аудиторию. На этот раз в зале витало ощущение грусти. Смятенные чувства владели и мною: понимают ли сидящие в зале, почему я пошел на обострение с властями, почему я выбрал именно такой путь?…

Говорил я минут пять, вряд ли больше. Слова были простые, как мне показалось, искренние, и шли они от сердца. Я сказал, что мы неплохо поработали все вместе, немало что сумели сделать. Поблагодарил их за поддержку в трудные минуты, извинился за те случаи, когда был не прав…

Пожелав всем присутствующим удачи и успехов, я, чтобы не дать волю подкатившим к горлу чувствам, быстро вышел из-за трибуны и сошел со сцены. Все стали, зааплодировали. Не оборачиваясь, я покинул зал, а затем и здание Генпрокуратуры… Уже навсегда…

Совестью я не кривил, взяток не брал, закону служил честно. Несмотря на высокую должность, не превратился в чинушу, дверь моего кабинета была всегда открыта. Поэтому самое главное — уважение коллег — осталось за мной.

Я ушел победителем, стыдиться мне не за что…