Где-то во второй половине лета 1999 года мне позвонил один из моих знакомых и сказал, что со мной хотел бы встретиться человек из окружения Березовского, некий Фархад Тимурович Ахмедов.

Подумав, я согласился, и вскоре наша встреча состоялась. Честно говоря, я предполагал, что выступать он будет с проельцинских, «просемейных» позиций. Однако, к моему удивлению, я ошибался. В общении с Ахмедовым меня поразило, что, несмотря на близость к Березовскому, он искренне мне сочувствовал (может быть, только на словах, не знаю) и резко осуждал поднявшуюся вокруг меня шумиху. Что бы я ни думал и ни говорил о Березовском, но позиция по крайней мере одного из представителей его близкого окружения была далеко не однозначной и совсем не «просемейной». Это было интересно.

Самое же интересное ждало меня впереди: Фархад Тимурович не скрывал, что встречается со мной по просьбе Бориса Абрамовича и что было бы неплохо, если бы я сам увиделся с Березовским и обсудил с ним создавшуюся ситуацию.

– Борис Абрамович умный человек, – сказал Фархад. – Может быть, он вам что-нибудь подскажет.

Предложение было необычным. После некоторого раздумья я согласился.

Встречу в долгий ящик решили не откладывать.

– Приезжайте ко мне домой, я живу за городом. Там вы Бориса Абрамовича и увидите, – сказал мне посланник Березовского напоследок.

Дом Фархада Ахмедова оказался просторным и красивым особняком, спрятавшимся среди деревьев на огромном изумительном по красоте участке. Когда я приехал, Березовский меня уже ждал.

Отношения с российским олигархом № 1 у меня всегда были достаточно натянутыми: неприятностей я к тому времени ему доставил, наверное, больше всех остальных вместе взятых – возбудил дело по «Аэрофлоту», хотел арестовать, да и вообще никогда не скрывал к нему своей откровенной антипатии. Тем не менее встреча наша с ним, во всяком случае со стороны, выглядела вполне доброжелательной: мы обменялись рукопожатием, сели в уютные кресла, перебросились какими-то ничего не значащими любезностями.

Конечно, это была игра – и с его стороны, и с моей. Друзьями мы не могли быть априори, но какой-то элемент интереса, уважения явно присутствовал. Ведь противника тоже надо уважать. Я чувствовал в нем сильного противника, он – тоже. Поэтому разговор у нас состоялся весьма интересный.

Первая встреча (а всего их состоялось три) стала для нас обоих чем-то вроде разведки. В принципе мы оба понимали, какой колоссальный урон наносит противостояние «Скуратов – Кремль» и «семье», и Ельцину, и мне самому, не говоря уже про подорванный престиж государства и полупарализованную Генеральную прокуратуру. Березовский считал, что жесткие методы, предпринятые против меня Кремлем, – не лучший из вариантов. Он был уверен, что со мной необходимо договариваться. Это и была та конструктивная часть нашего диалога, которую он и собирался со мной обсуждать. Была у Бориса Абрамовича, конечно, мысль заработать на мне кое-какие дивиденды и для себя самого. Как человек умный и с точки зрения интеллекта в «семье» наиболее подготовленный, он хотел показать, что именно ему удалось «разрегулировать» проблему Скуратова. Тем самым он в очередной раз мог подчеркнуть и подтвердить свою значимость и незаменимость и еще больше укрепить свой авторитет как в «семье», так и в обществе в целом.Был особый интерес к этой встрече, конечно же, и у меня. Состоял он в том, что мне хотелось, во-первых, поглубже понять позицию «семьи», а во-вторых, завязав с ней новый контакт, дать возможность и ее членам получше узнать о моей позиции. Идя на встречу с Борисом Абрамовичем, я не отказывался от своих принципов, но понимал значимость «семьи», и мне было важно, чтобы и она поняла логику моих действий.Уже на той, первой нашей встрече Березовский достаточно четко дал мне понять, что о моем возвращении на пост Генерального прокурора и речи быть не может. Что ни при каком раскладе сил «семья» этого просто не допустит. Как я понял, слушая Березовского, в этом и состояла его главная задача: чтобы я публично отказался от своей борьбы и просил Совет Федерации снять меня с поста Генерального прокурора.Такая постановка вопроса меня нисколько не удивила и, честно говоря, особо не расстроила. Как это ни печально признавать, но и без Березовского к тому моменту было ясно, что так, судя по всему, оно и будет. Да и не это меня в тот момент волновало.Я отчетливо понимал, что чем больше времени проходит с момента моего отстранения, тем меньше у меня реальных шансов вернуть все на круги своя. Слишком уж многие интересы – олигархических и чиновничьих кругов, «семьи» – я затронул своими расследованиями.Меня теперь больше всего беспокоил не тот высокий пост, который я занимал три с лишним года, а моя репутация. В любом случае я от дальнейшей борьбы отказываться не собирался. Отступить, показать свою слабость, а в чьих-то глазах и трусость, для меня было совершенно неприемлемо. Но к определенному компромиссу я был готов, если бы противоположная сторона принесла мне публичные извинения.Поэтому я вполне откровенно сказал Борису Абрамовичу, что возвращение в кабинет Генпрокурора для меня актуальной задачей давно уже не является. Основное для меня сегодня – чтобы «семья» поняла, что так обходиться с людьми и со мною в частности нельзя. А самое главное – то, чтобы «семья» сказала правду: что весь этот кассетный скандал от начала и до конца был сфабрикован и преследовал одну цель – убрать меня с поста Генерального прокурора.– Я понимаю, что признаться в этом напрямую будет трудно, но существуют определенные формы, которые позволяют это сделать завуалированно, сохранив свое лицо, – сказал я в заключение нашей встречи.На этом, собственно, разговор с Березовским закончился. Мы договорились, что следующая наша встреча состоится там же, в доме Ахмедова, обусловили дату и время. Березовский вышел проводить меня к машине. Круглая, как блюдце, луна тускло освещала ухоженные дорожки, убегавшие к теряющемуся вдали перелеску. В лицо пахнул прохладный ветерок, принеся запах свежескошенной травы и полевых цветов. Мы еще раз пожали друг другу руки. Я разбудил прикорнувшего в машине шофера, ворота плавно открылись и мы уехали. Часы показывали далеко за полночь.

По поводу Березовского я особых иллюзий не имел. Но что бы ни говорили о нем, это был достойный противник, человек, преследующий определенные принципы и готовый многим жертвовать ради их осуществления. Если возможно такое сравнение, то Березовский – это кошка, которая гуляет сама по себе, личность очень независимая и трудно поддающаяся чьему бы то ни было воздействию. Еще раз я убедился в этом, когда в беседе мы вскользь затронули какие-то аспекты нашей политической жизни, в частности тех, кто эту политику проводит. Несмотря на то, что в «семье» Березовский занимал одно из самых «почетных» мест, отношение у него к некоторым ее представителям было более чем критическое. Во всяком случае, те гонения, которым Путин подверг сегодня своего, можно сказать, бывшего соратника, имеют под собой не только какую-то криминальную подоплеку, но, судя по всему, и личную. Еще даже не предполагая в Путине будущего президента, я почему-то подумал, что в будущем у Березовского с ним наверняка будут большие проблемы: уж больно невысокого мнения Борис Абрамович был тогда о Путине. Как, впрочем, и о Ельцине. Нестандартный ум Березовского подтвердила и внезапно произнесенная им фраза: – Юрий Ильич, благодаря этому скандалу вы имеете прекрасный шанс продолжить политическую карьеру. Я готов поддержать вашу кандидатуру, если вы примете решение участвовать в каких-нибудь региональных выборах.Как ни цинично на тот момент прозвучала в устах Березовского эта фраза, сказана она была так искренне, что я готов был поверить: согласись я начать свою политическую карьеру, одним из тех, кто станет меня поддерживать, будет Березовский.

Еще несколько интересных моментов нашего с Березовским общения. Зная Березовского как очень тонкого и хитрого политика, я предполагал, что из встреч со мной он попытается для себя получить и личную выгоду. Даже будучи отстраненным от работы, я тем не менее оставался в курсе всех событий и большинства дел, которые вела Генпрокуратура. В том числе это было дело «Андава – Аэрофлот», одним из главных фигурантов по которому проходил сам Березовский. К моему удивлению, ни разу мой собеседник эту наверняка волнующую его тему не затронул. Разговор шел только о политических аспектах той ситуации, которая сложилась вокруг меня. Сознаюсь, несмотря на всю неприязнь, это заставило меня уважать Бориса Абрамовича.Каюсь, в какой-то момент я не удержался и в лоб спросил моего визави, не знает ли он, кто автор пресловутой пленки. В свойственной ему манере – глотая слова и скороговоркой – Березовский категорически отмежевался от своей причастности к созданию видеокассеты и распространению ее в СМИ. Ушел он и от ответа, кто тогда, по его мнению, стоял у истоков этого скандала. Я оставил это на его совести, поскольку уже тогда у меня была совсем другая информация. Но спорить с ним я, естественно, не стал.

Беседовать с Березовским мне было интересно. Я чувствовал в нем очень опытного, ловкого и умелого «переговорщика». Конечно, ему и стоящей за его спиной «семье» было интересно узнать о тех шагах, которые я собираюсь в связи со скандалом предпринимать в дальнейшем. Какую-то школу политических переговоров имел и я. Поэтому одной из моих задач было сказать о своих планах собеседнику как можно меньше, но постараться узнать от него как можно больше интересующей меня информации – истина, известная всем, кто в такой ситуации находился. И я ее получил, причем достаточно неожиданную. Разговорившись с одним из гостей Фархада Тимуровича, входивших в окружение Березовского, я вдруг узнал, почему Генпрокуратура не сумела в первый раз возбудить дело по «Андаве» – «Аэрофлоту». Оказывается, здесь подсуетился все тот же Хапсироков.Встретил я в особняке Ахмедова и некоего Воронина. Он возглавлял какое-то правозащитное движение, члены которого регулярно в мою бытность Генпрокурором пикетировали здание на Большой Дмитровке. Причем после окончания каждого пикета всем участникам, как зарплату, выдавали деньги, и затем, свернув плакаты, демонстранты расходились. Увидев Воронина вместе с Березовским, я сразу понял, чьи деньги могли тогда пойти на оплату этих пикетов.

Еще несколько личных впечатлений. Несмотря на ум, эрудицию и необычайную информированность Березовского, в беседе с ним, как, впрочем, и с другим известным олигархом Гусинским, меня коробили то и дело проскальзывающие у них цинизм и прагматичность. Когда я говорил при них «жалко», «неприлично», они отбрасывали от себя эти понятия сразу же. Честно говоря, это было что-то новое. Все мы знаем еще из книг наших классиков, что российский человек во все века глубоко воспринимал доброе, светлое, всегда был готов к прощению и самокопанию, по делу и без мучился угрызениями совести. И вот пришла новая генерация политиков или полуполитиков, которая такие вещи просто игнорировала. Я рассматривал Березовского и Гусинского в свете этих перемен, как наше настоящее и будущее, и, честное слово, становилось как-то не по себе. Что станет с Россией, если ею станут управлять люди без морали, душевности и столь присущей нам сентиментальности? По моему мнению, люди такого склада, как Березовский – холодные, расчетливые политики, – не могут иметь друзей. Но вот парадокс. Тот же Фархад Тимурович явно был его другом, очень его уважающим и преданным. И судя по всему, Березовский отвечал ему тем же. Кстати, именно в поместье у этого Фархада Березовский и катался зимой 1999 года на снегоходе, упал и повредил позвоночник, после чего его срочно вывезли за границу для операции и лечения.