Утро началось для Хозяина с неприятностей. Еще спозаранку в дверь поскребся Феня, скребки его были осторожными, какими-то подозрительно-зверушечьими. Хозяин уже встал, привычка вставать рано сохранилась у него еще с таксистских времен. Он мог лечь в двенадцать часов ночи и подняться в четыре часа утра и чувствовать себя так, будто проспал не менее десяти часов, — Хозяин обладал завидным здоровьем.

На скребки Фени Хозяин не обратил внимания, тогда Феня аккуратно покашлял в кулак.

— Ну, чего? — не оборачиваясь, спросил Хозяин. — Зачем пришел? За очередным пирожком?

— Никак нет.

— Тогда чего?

Феня вновь аккуратно покашлял в кулак. Хозяин стоял, упершись костяшками пальцев в стену, и давил на них всем туловищем, словно хотел размять их, либо по некоему каратистскому рецепту превратить в металл.

— Говори! — потребовал Хозяин.

— Не могу.

— Боишься, что сниму голову?

— Боюсь!

— За то, что принес худые вести?

— Да.

— Не бойся. — Хозяин отклеился от стены, потер костяшки пальцев и с угрюмым любопытством глянул на Феню: — Ну, чего?

Феня выдернул из-за спины руку с газетой.

— Вот.

— Чего вот?

— Одна газета про вас пакость напечатала…

Лицо у Хозяина изменилось, он подошел к Фене, выдернул из руки газету.

— Иди отсюда, гонец, — сказал он Фене, — не мешай мне… Прочитаю это. — Он усмехнулся. — С чувством, с толком, с расстановкой.

Хозяин произнес эти слова спокойно, хотя внутри у него все стремительно напряглось, натянулось, будто перед дракой. В славном таксистском прошлом ему иногда приходилось драться с пассажирами, поэтому он хорошо знает, что это такое. И с той далекой поры не оставляет привычки тренировать свои кулаки, отбивать костяшки пальцев, превращая их в дубовые. Горло невольно сжало. Феня исчез, будто его не было вообще.

Остановившись перед столом, Хозяин тупо глянул на красочную шапку, вынесенную поверх газетного листа, поставленную над логотипом издания, что особо подчеркивало важность этого материала. Нахмурившись еще больше, подвигал из стороны в сторону нижней челюстью. Текст шапки был ему хорошо знаком, он его уже читал: «Кто убил Влада?»

Только в прошлый раз к тексту было присобачено фото длинноносого, длинноволосого Бейлиса, сейчас же газету украшал снимок самого Хозяина — крутоскулого, мордастого, с широкой нижней челюстью, украшенной глянцеватым рваным шрамом — следом от удара кастетом. Хозяин вновь подвигал из стороны в сторону нижней челюстью и, взяв ручку, отлитую из чистого золота — подарок банкира, находящегося под присмотром Хозяина, — углубился в чтение.

Через несколько минут голова у него дернулась, словно Хозяин попал под разряд электрического тока, потом дернулась снова. Полоса была не столь богата по содержанию, чем та, где рассказывалось о Бейлисе, о том, какой Бейлис кровавый — пробы ставить негде, и место Бейлису одно — там, где сейчас находится Влад. Было такое впечатление, что Хозяина пожалели. Хозяин не выдержал, замотал головой, будто конь, пытающийся сбросить с себя уздечку, и заскрипел зубами.

Если Бейлис, прочитав статью о себе, ощутил страх, то Хозяин ощутил бешенство — никто никогда не бил его так больно и откровенно по зубам. Только костяные осколки брызнули в разные стороны.

Он втянул в себя воздух, задержал его во рту и, застонав от далекой внутренней боли, сделал пометку на полях.

— Это какая же сука поставила материал щелкоперам, а? Как узнать? — пробормотал он зло, с шипением, словно обжегся кипятком. — А?

Хозяин только сейчас заметил, что он продолжает стоять перед столом. Золотой ручкой он проткнул газету насквозь уже в нескольких местах, бумажные лохмотья валялись на полу, под ногами. — Тьфу! — Хозяин выругался, потом помял пальцами шею, соображая, что же предпринять.

Хоть и говорят, что пресса сейчас ничего не значит, газетами народ подтирает себе задницу, после разгромных статей не только не следует наказание, как в прошлые годы, а скорее наоборот — на действующих лиц смотрят как на героев, а все равно противно, все внутри трясется мелкой дрожью, во рту собралось что-то вязкое, будто нажрался яблок-дичков.

В бизнесе, которым занят Хозяин, лучше всего сидеть тихо. Тихо, как мышь. Хозяин вскинулся в кресле, решительно рубанул рукою воздух, будто казак, разваливающий в турецком походе ворога пополам, от макушки до крестца, и прокричал что было силы:

— Феня!

На крик всунулся испуганный секретарь — тоже появился на работе спозаранку, словно бы специально, и это вызвало у Хозяина приступ бешенства, как вызвала бешенство и его всегдашняя наутюженность. Он ткнул в секретаря пальцем, будто хотел выстрелить, и вновь закричал горласто, изо всей силы:

— Феня-я!

Когда Феня, запыхавшись, появился на пороге кабинета — он, оказывается, был внизу, около машины, — Хозяин окинул его таким взглядом, что Феня почувствовал, как у него под коленями затряслись сухожилия и ноги вмиг стали ватными. Он виновато потупил голову:

— Звали, Хозяин?

— Чего ты делал на улице?

— Осматривал автомобили — не подложили ли под какой-нибудь из них гранату либо мину.

— Ага, домашнего чеченского производства.

— Не сердитесь, Хозяин, но чеченцы на коленках ладят довольно хитрые мины. Яйца при взрыве отлетают, как помидоры. Вместе с ногами.

— Неплохо бы подсунуть мину под стул нашему президенту.

— За что?

— Ах ты, демократ недоделанный! — Хозяин, крякнув, покачал головой. — Может, ты и на баррикады пойдешь защищать нынешнюю власть?

— Пойду!

— Дурак! Так вот, отныне все отлучки сотрудников из этого здания — только по моему личному разрешению. Пока я в Москве… — добавил Хозяин. — Уеду из Первопрестольной — разрешение будешь давать ты. Это раз. И два — узнай-ка все про этот численник. — Хозяин приподнял газету. — Кто, что, зачем, куда, к кому, откуда, как? Понял? Я думаю, ниточка выведет к какому-нибудь паразиту, кушающему из моих рук…

Феня вновь почувствовал, как под ногами у него противно затряслись какие-то мелкие жилки: все-таки проницательный человек — Хозяин.

— Это будет стоить больших денег, — покашляв в кулак, сказал он.

— Плевать!

— Можно действовать?

— Действуй! Для начала собери информацию — не навреди только, не засыпайся, не засветись — словом, чтобы ничего-ничего-ничего… Ты меня понял? — Уловив суматошный кивок Фени, Хозяин вновь по-казачьи развалил рукой воздух: — А когда будет собрана вся информация, тогда мы и врежем. Так врежем, что даже раки в новгородских болотах проснутся. Проснутся и свистнут.

Едва слышно вздохнув, Феня подумал о том, что не знает Хозяин всей правды, и хорошо, что не знает, и хорошо, что он бросил на это расследование его, а не кого-то другого…

Хоть и перестал Хозяин любить Кремль, а друзья в нем все-таки остались, поэтому, поразмышляв немного, он позвонил туда, на бугор, видимый со всех концов страны. Позвонил одному человеку — тот не отозвался, позвонил другому — также молчание, позвонил третьему — пусто. Словно бы все собрались на какое-то неведомое важное совещание. Позвонил Кржижановскому — этот старый аристократ хоть и невеликий пост занимает, по сравнению, скажем, с вице-премьером, но все знает и обрадовался, когда услышал знакомый голос. Завел разговор издали — спросил о завтрашней погоде, словно бы в Кремль поставляют сводки из метеоцентра, потом о семье и лишь потом произнес невыразительным серым тоном:

— Тут одна газета про меня бяку опубликовала…

— Читал, — без всякого выражения проговорил в ответ Кржижановский.

— Нельзя ли выяснить, откуда у этой статьи ноги растут? И вообще, откуда растут ноги у этой газеты?

— Пробовали, но ничего не получилось.

— Неужели это нельзя сделать даже на таком уровне, как Кремль? — удивился Хозяин.

— Нельзя. У нас — демократия.

— Тьфу! Что прикажете делать, извините за назойливость? А?

— Ничего. Пока никуда не выходить из дому.

— Это я-то… это мне-то? — Хозяин едва не задохнулся, услышав эти слова. — Я никогда не был трусом.

— Дело не в трусости. Просто вы просили дать совет. — Я этот совет дал. И все.

— Ну, спасибо, господин хороший, ну, спасибо… — не удержался от язвительного восклицания Хозяин. — Я теперь даже из-под одеяла вылезать не буду. Обложусь бабами, как брустверами и затихну. Спасибо большое. Никогда голову под подушку не прятал.

Хозяин неожиданно услышал совсем рядом затяжной вздох, оглянулся поспешно — показалось, что около стола кто-то стоит, но никто не стоял, и в кабинете вообще никого не было, стер проступивший на лбу пот, подивился: а ведь раньше он так не потел. Неужели душа чувствует что-то нехорошее? Когда раздался второй вздох, понял — это вздыхает в трубку молчавший Кржижановский. Ему сделалось жаль Кржижановского и одновременно жаль самого себя. Он скосил глаза на банку, в которой когда-то бились, безуспешно пытаясь взлететь, бабочки, но был не сезон и бабочек давно не было в банке. Хозяин поморщился и пробормотал глухо: — Прошу простить меня за беспокойство.

К горлу, словно в детстве, подступило что-то обидное, теплое, слезное, это была обида — ведь он же регулярно отправлял деньги туда, на бугор, в «общак», и только из-за одного этого мог рассчитывать на дружеское отношение. Но что-то не было слышно дружеских ноток в голосе Кржижановского, только дурацкий совет — засесть дома и никуда не высовывать носа.

Разжав челюсти, Хозяин подвигал ими в стороны, подошел к окну, глянул на улицу, запруженную автомобилями. Машины двигались медленно, иногда взревывали моторами, перестраивались, стараясь обогнать друг друга, но при давящей плотности движения это удавалось сделать лишь трем из десяти. На цветных крышах машин — красных, синих, жемчужных, охристых — широкими неряшливыми кошками расползались серые отсветы неба, добавляя в душу угрюмости, скорби, еще чего-то, Хозяину совершенно незнакомого.

Напротив окон какой-то уличный торговец расставил два стола с канцелярскими принадлежностями, но никто из прохожих около его столов не задерживался. Тверская улица перестала быть пешеходной, как раньше, она теперь сугубо автомобильная улица. Торговец скучал — застыл подле своих установленных канцелярской «складью» столов в позе вольного художника, со сложенными крест-накрест руками. Рядом с ним стоял невысокий человек, очень похожий на Сашу Македонского и смотрел на окна этажа, который занимал Хозяин. Хозяин встретился с ним взглядом, невольно вздрогнул — что-то пронзило его насквозь, будто он словил пулю, поспешно отступил в сторону и запоздало вспомнил, что окна-то у него — бронированные, их ни одна пуля не возьмет. Даже граната, пущенная из подствольника, и та не возьмет.

Человек этот явно изучал место, где живет Хозяин, нащупывал слабые точки.

— Ах ты, с-сука, — произнес Хозяин внезапно осипшим, чужим голосом, выдвинулся на полметра из-за портьеры, и его вновь пронзило электрическим током — этот парень обладал колдовским глазом. — Ах ты, сука, — вновь произнес Хозяин и задом попятился к письменному столу.

Нажал на кнопку, вызывая секретаря. Спиной почувствовал, что секретарь вошел в кабинет, замер в проеме двери в выжидательной позе, и проговорил, не оборачиваясь:

— Пошли-ка пару людишек из охраны на улицу, на противоположную сторону. — Хозяин любил словечки начала двадцатого века, которыми с одинаковым успехом пользовались и трактирщики, и городовые, потому и употребил уничижительное «людишки». — Там хмырь один боевой пост занял, засекает, гад, что у нас происходит… Пусть проверят, что за хмырь.

Хозяину даже в голову не пришло, что за «Сашей Македонским» этим, может быть, надо последить немного — куда он пойдет, к кому, что будет делать, — а уж потом спрашивать документы, но ему это даже в голову не пришло, он был уверен в себе, в своей правоте и силе.

— Ты слышишь, господин хороший? — Хозяин попытался повысить свой осипший, ставший незнакомым, голос, но это у него не получилось, и он недовольно дернул головой.

— Так точно, Хозяин!

— Тогда действуй, чего стоишь? — Хозяин даже не подумал, что секретарь боится покинуть кабинет без приказа.

— Слушаюсь, Хозяин! — Секретарь исчез, как и возник, стремительно, беззвучно.

Хозяин хотел вновь подойти к окну, но не стал этого делать: хоть с улицы через утолщенные бронированные стекла не разобрать, что делается внутри, а все-таки береженого Бог бережет. Сел за стол.

Через несколько минут в кабинете возник секретарь. Лицо его было обескураженным.

— Никого там нет, Хозяин. — В голосе секретаря прозвучали озадаченные и одновременно расстроенные нотки — он был расстроен тем, что не смог выполнить указание Хозяина.

— Как нет? Около стола с канцелярской тряхомудией никого нет?

— Никого нет. И стола там никакого нет. Хозяин с кряхтением вытащил свое тело из кресла.

— Вечно вас надо наставлять, пальцем тыкать… Тьфу! — Он подошел к окну и от неожиданности прислонился лбом к бронированному, тяжелому, как сталь, стеклу: на противоположной стороне улицы действительно никого не было. И ничего. Ни стола с канцелярской «снедью», ни человека с жестким магнетическим взглядом. Бежал только, смешно подпрыгивая, какой-то торопливый пешеход, и все. — Что за черт! — пробормотал Хозяин, ощутил, как к нему вернулся крепкий, уверенный, слегка сонный голос, актерский бас, он махнул рукой, выметая всю эту чепуху из головы: мало ли что может привидеться взрослому человеку. Проговорил равнодушно: — На нет и суда нет. — И вновь махнул рукой, отпуская секретаря: — Иди, господин хороший!