В работе теряется контроль над временем. И если бы только над временем текущим — часами и минутами: забыть, что надо пообедать или что наступила пора ужина, немудрено, такое бывает сплошь да рядом. Занятой человек перестает следить даже за временем года… Недаром говорят, что в России люди живут, чтобы работать, а за рубежом работают, чтобы жить. Времена года несутся быстро, одно время сменяет другое, но бывают и сбои. Самая неуютная, самая безрадостная пора в Москве — это два осенних месяца, вернее полтора — вторая половина октября и ноябрь. Земля влажная, стылая, поблескивает полузамерзшей жижей между пластами асфальта в московских дворах, на нее падает снег и на глазах становится черным, на душе от этого также делается черно; на дачу не сунешься — ветер свистит такой, что может свалить с ног…

Впрочем, самый опасный ветер — не тот, что может сбить с ног на дачном участке, другой. Тот, что завывает в душе. Сечет в кровь, сечет безжалостно, вместе со снегом, с ледяной крупой, с перемерзлым, твердым, как стальная стружка, песком. Хочется, чтобы наступила тишина, чтобы в окошко заглянуло солнышко, чтобы люди теплее начали относиться друг к другу.

И Вельский, и Трибой, и Бейлис, и Кржижановский, и Катышев — все они потеряли счет времени и ощущали себя виноватыми, правда, в неравной степени, поскольку и работа у них была разная, а главное, разными были цели. Вельский иногда, глянув в окно, удивлялся: «Ба-ба-ба! Да уже зима наступила!» В следующий раз, глянув в окно, с удивлением отмечал: «На улице весна! Надо же! Как быстро летит время! Месяцы пролетают со скоростью дней и часов!» То же самое было и с Бейлисом, и с Трибоем.

И все равно нам катастрофически не хватает времени. Говорят, Лев Толстой, умирая, что-то писал пальцем на одеяле, словно хотел сказать остающимся в этой жизни людям что-то очень сокровенное, святое, только ему одному известное. И никто не знает, что это были за слова. А может, он дописывал свою последнюю книгу? А может, просил прощения у Бога за все свои ошибки? Или давал наказ: люди, живите мирно, не ругайтесь, не унижайте, не убивайте друг друга, не ссорьтесь, лю-ю-ди! Очень хорошие заветы, только никто не слышит, никто не почитает их!

Вот время!

«Я твердо убежден в том, что время наше будет проклято, — записал Вельский в своем дневнике. — Того, что происходит сейчас, не было даже в Гражданскую войну, это я уже говорил и готов повторять много раз.

Настоящих людей, я имею в виду людей чести, осталось раз-два и обчелся. Люди не то чтобы ссорятся или бьются на кулаках в потешном бою — люди убивают друг друга. Ни за что. Ни за понюх табаку. И грабят, грабят, грабят — каждую минуту, каждую секунду запускают руки в чужой карман. Если же кто-то мешает им это делать — немедленно хватаются за оружие.

Происходит это в основном в Москве — тут каждый день вспыхивает стрельба. На периферии же обстановка много чище, честнее, проще, воздух там свежее.

Особенно лживой, продажной оказалась наша интеллигенция. В первую очередь интеллигенция творческая. Эти люди, не все, конечно, но большинство из них, готовы служить кому угодно, любому богу, хоть коммунистам, хоть демократам, хоть Ельцину, хоть Ампилову или Жириновскому — лишь бы кормили. Лишь бы была выпивка с закуской.

Есть писатели, которым, например, стыдно говорить, что они — писатели. Я знаю литераторов, которые, заполняя анкету, в графе «профессия» готовы написать «электрик», либо «учитель», либо «инженер», но никак не «писатель», — им неудобно за профессию, за собратьев по перу. Перед Россией, если судить по большому счету, неудобно.

Писатели разделись перед народом до исподнего, догола, показали свои немытые тела и провонявшую потом, вином и несвежей едой одежду. Многие из них никогда уже не подадут друг другу руки. И имущество свое они потеряли.

Ко мне приходил Сергей Владимирович Михалков, старший из клана Михалковых, жаловался, что писателей лишили последнего — поликлиники. А ведь среди литературной братии немало фронтовиков, да и сами лиходеи от пера в большинстве своем — пожилые люди, которым требуется постоянная врачебная помощь.

Теперь же поликлиника перешла к какому-то бандиту, израильскому подданному по прозвищу Валера-Доктор. Я дал задание Московской прокуратуре проверить, в чем дело.

Москвичи проверили. Ситуация оказалась печальной. Среди писателей имеются люди, которых можно назвать неделикатным словом «вор». Не буду объяснять, как это было сделано, но представители писателей в Литфонде — некоторые деятели руководящей верхушки вместе с главврачом просто-напросто продали поликлинику, современное здание, начиненное современной аппаратурой. А Валера-Доктор, уголовный авторитет, просто-напросто заплатил по счетам. Увы, заплатил честно.

Все финансовые проводки по этой сделке оказались честными. Поликлиника уплыла, а писатели остались с носом…

Можно было бы, конечно, вмешаться и возбудить уголовное дело, ухватить виновных за ушко да выволочь на солнышко, но пусть уж писатели разберутся в этом сами. То же самое — и с главным писательским издательством.

В общем, в какую сторону ни погляди, куда ни сунься — везде криминал.

Операция по развалу Советского Союза была хорошо продумана, спланирована и осуществлена… Можно только похлопать в ладони: браво! Чувствуется, за океаном довольны сделанным. Еще бы — на это угрохали столько десятков лет и столько денег!

Говорят, что Ленин, создавая «Союз социалистических…», изначально допустил ошибку и заложил формулу распада в самой идее Союза. Не в этом допустил просчет Владимир Ильич. Он просто не мог предположить — не то чтобы просчитать, а даже предположить, что среди его партийных потомков окажутся такие люди, как Горбачев и Ельцин, — люди, для которых окрики из-за океана окажутся важнее, чем голос собственного народа. Ну а уж сравнивать умы Ленина и того же Горбачева — занятие вовсе бесперспективное. Сколько томов написал Ленин? За пятьдесят? А Горбачев? Разве можно их сравнивать?

Операция по развалу Союза писателей, очень мощной организации, была также тщательно спланирована за рубежом. Те из писателей, кто принял в ней участие, естественно, на стороне Ельцина, получили должности, медальки на грудь, гранты, возможность издаваться сколько хочешь, профессорские места в зарубежных университетах, кое-кому даже выдали новые квартиры, лауреатские и нелауреатские звания, почетные… Ну, например, звание заслуженного мелиоратора. Но таких отмеченных — немного. Остальных же просто смели в мусорную корзину. Как обрывки бумаги либо ненужное, отслужившее свое тряпье.

Удивительная вещь! И это писатели — властители душ наших.

Время, конечно, спросит со всех — кто где был и чем занимался, а история все расставит по своим местам. Только, когда это произойдет, нас уже не будет в живых.

Увы!

Прокуратура, конечно, не писательская братия, тут продажных душ будет много меньше, но, как говорится, и у нас все это есть.

Накаты на прокуратуру случались такие, что никакая плотина не могла выдержать, все трещало по швам. Печать — хорошо подкормленная, сытая, наглая — добавляла треска. Того и гляди все посыплется.

И должно, по идее, было посыпаться: ведь за прошедшие пять — семь лет многие из тех, кто сидит ныне на вершине пирамиды, стали преступниками — нахапали, наворовали, кого-то сгноили, понастроили хоромов, таких же видных и роскошных, как кремлевские, хотя на зарплату их максимум что можно было построить — шалаш в Разливе. Но сумели нахапать господа… А теперь трясутся — вдруг придется отвечать?

А ведь обязательно придется. Не сегодня так завтра, не завтра так послезавтра.

Но пока они стараются низвести прокуратуру до уровня мелкой конторы, оказывающей юридические услуги жертвам политических репрессий.

Не дождетесь, господа! Прокуратуру вам не свернуть. И если убийцы Влада не будут отданы под суд сегодня — они будут отданы под суд завтра».