…Он хотел вдохнуть немного свежего воздуха, но свежего воздуха не было, ноздри мигом забило какой-то отработанной городской дрянью. Как отличается все-таки московская атмосфера от атмосферы остальных городов! Сколько здесь набито всего, что раньше подлежало порицанию, насмешке! В грязь втоптаны вместе с обертками от «сникерсов» и пустыми жестянками «кока-колы» и «фанты» такие понятия, как честь, совесть. А слово «патриотизм» вообще стало изгоем. Что в нем плохого? Неужели любовь к Родине — это плохо?

Вельский почувствовал, что на глаза наползает что-то теплое, стало плохо видно, пространство перед ним сделалось размытым, будто из низких темных облаков посыпался дождь. Но дождя не было, было что-то другое, только не дождь.

Может быть, слезы: то самое, что вызвано профессиональным оскорблением, которое он только что получил в высоком кабинете, или что-то другое? Думать о том, что произошло, не хотелось.

Надо было думать о жизни, о чем-нибудь светлом, о семье, о Байкале и простых мужиках, с которыми очень хочется снова сходить на рыбалку. Но только не о кремлевских покоях, набитых людьми, считающими, что им позволено все. Но это до поры до времени. История уже не раз перемолола в своих жерновах таких людей — только пыль да мокрые пятна остались. Перемелет еще.

Он несколько раз широко, в полную грудь, вздохнул, стараясь захватить хотя бы немного свежего воздуха, но в легких захлюпало что-то пусто, сыро, грудь пробила боль, и Вельский невольно закашлялся…

Быть Генеральным прокурором России ему оставалось совсем немного — меньше года. Впереди предстояла борьба…