Трибой нашел Кошака в Сибири. Он рассчитывал увидеть Кошака подавленным, таким же испуганным и зажатым, как Зюзбашев — тюрьма с ее толстыми решетками и духом беды, которым насквозь пропитаны и стены, и нары, и информация о причастности Кошака к гибели Влада — все это хорошего настроения не добавляет. Но Кошак не произвел на Трибоя впечатление раздавленного обстоятельствами человека.

Он встретил следователя с улыбкой, поклонился чуточку шутовски:

— Наше — вашим…

Трибой не выдержал, усмехнулся: веселый человек, оказывается, этот Кошак.

— Вы знаете, в одной популярной газете появилась распечатка с вашими данными…

— Я читал эту газету, — прервал следователя Кошак.

— И что вы скажете по этому поводу?

— Обычная подстава. Кому-то нужно свалить вину за убийство Влада на меня… Кто-то пытается увести следствие в сторону, спихнуть его на кривую дорожку.

— Кому это выгодно?

— Тем, кто заказал и убил Влада.

— А кто заказал и убил Влада?

Кошак улыбнулся весело, открыто, во весь рот, как-то по-ребячьи. — За школяра меня держите, гражданин следователь? Кто же задает такие вопросы?

Это верно. Но следователь на то и следователь, чтобы задавать всякие вопросы, в том числе и такие, — Трибой улыбнулся ответно. — Вы приходили в день убийства Влада во двор дома номер тридцать по Новокузнецкой улице?

— Нет.

— Вы помните свои слова, которые произнесли, когда вас арестовали?

— Помню.

В день ареста, когда на запястьях Игоря Кошкодерова защелкнулись наручники, он неожиданно заявил оперативникам, что знает, кто убил Влада, и раскрыть это дело — все равно что «два пальца об асфальт» (молодежное выражение) — словом, раз плюнуть.

«Кто?» — спросили у него оперативники.

«Это следователи знают и без меня. Лишь бы им не мешали».

— Это я ляпнул сгоряча. — Кошак сделал скорбное лицо, и Трибой понял: Кошкодеров все знает — и кто конкретно убил Влада, и кто заказал, но имен этих не выдаст, даже если ему будут топором отрубать пальцы. Пока он молчит — будет жить, как только проговориться, хотя бы в самом малом, — ему тут же снесут голову.

— Сгоряча. — Трибой хмыкнул.

— Поймите, кому-то очень выгодно подставить меня, — Кошак повысил голос, прижал руки к груди, желая выглядеть как можно искренне.

— Кому?

— Если бы я знал. — У Кошака оттого, что он переиграл, даже голос дрогнул.

«Он все знает, абсолютно все, — подумал Трибой, — только боится сказать…»

— Знаете, сколько следственных изоляторов я уже сменил, а?

— Ну-у… Примерно. И сколько же?

— Пять. Я не успеваю даже запоминать надзирателей. А это в наших условиях, гражданин следователь, штука недопустимая.

Трибой знал, что Кошак сидел в Лефортовской тюрьме, потом в «Матросской тишине», затем в Краснопресненской пересыльной, теперь вот тут…

— Ценный вы человек, потому вам и дают возможность так широко попутешествовать, — сказал Трибой.

Он разговаривал с Кошаком несколько часов, выдохся, а еще больше выдохся сам Кошак, но ничего добиться от него Трибой не сумел — Кошкодеров стойко держался на своем, зациклившись на двух десятках фраз, и за пределы круга, который очертил себе сам, не выходил.

То же самое произошло и на следующий день. И через день. Кошак продолжал топтаться в «авторском» круге, строго следил за собою, как бы не сказать чего-нибудь лишнее.

Трибой, раздосадованный, расстроенный, был вынужден прекратить допросы.

— В следующий раз встретимся в другом месте, меня, думаю, снова переведут. — Кошак неожиданно по-мальчишески улыбнулся.

Трибой вместо ответа лишь махнул рукой, хотел было сказать: «Да кому ты нужен, козел ты этакий!» — грубо, по-мужицки, как и положено в случаях, когда допрашиваемый виляет, будто балерина задницей в испанском танце, но смолчал. Подумал, что надо бы поискать, кто же бросил информацию о Кошаке в печать, кому выгодна эта утечка — вполне возможно, тому, кто ходит совсем рядом с Трибоем и так же, как и Трибой, носит прокурорскую или милицейскую форму.

Впрочем, секретов в деле об убийстве Влада уже нет, давно нет — добрая половина Следственного управления Генеральной прокуратуры во главе с самим Михаилом Борисовичем Катышевым знает, кто убил Влада. Но одно дело — знать, и совсем другое — иметь на руках доказательства, которые убедили бы суд…

Суд ныне часто ведет себя странно — не в угоду закону, как положено ему себя вести, а в угоду дяде с толстым кошельком. Кто больше судье даст, в ту сторону тот и разворачивается. В результате человек, укравший две буханки хлеба для голодных детей, получает срок, а махровый вор либо убийца с руками, испачканными в крови по самые плечи, ходят на свободе, пьют коньяк «Хенесси», отдыхать ездят на Канары, а зимний сезон проводят в швейцарских Альпах. Куда мы идем?

Доказательства — это одно, а разрешение сверху — другое. Никто никогда из нынешних «кремлевских горцев» не тронет ни Хозяина, ни Бейлиса, ни Лисовского… Все повязаны. Вкруговую, одной веревкой. И если где-то у веревки будет вырезан кусок — все с нее посыпятся, будто перегорелый шашлык с шампура. Вот и приходится все это учитывать, вот и приходится Трибою вертеться.

Немного успокоился он, лишь когда лежал на нижней жесткой полке купейного вагона, увозящего его назад в Москву-.

Бейлис тем временем тоже совершил поездку. Вместе с одним крупным чиновником с Кремлевского холма, знатоком Европы, любителем саксонского фарфора, итальянской обуви, которая никогда не жмет (не жмет потому, что эта баснословно дорогая обувь, перед тем как попасть к клиенту, специально разнашивается манекенщиками), копченых баварских сосисок с капустой и цветного богемского стекла. Оба они, Бейлис и чиновник, любили охоту и часто сетовали на занятость:.

— Работать приходится по сорок восемь часов в сутки! Времени не только на то, чтобы выпить шампанского, нет — нет даже на охоту.

И тому, и другому позвонил Хозяин, предложил добродушным тоном:

— Ребятки, а не съездить ли вам вдвоем на сафари? А? Я готов оплатить вам дорогу туда и обратно, а также всех зверей, которых вы настреляете.

Бейлис озадаченно поскреб пальцем в затылке — это был первый случай, когда Хозяин напрямую обратился к нему, раньше он предпочитал общаться только через Феню, — произнес первое, что пришло в голову:

— Да сезон сейчас вроде бы не охотничий.

— Там, куда вы поедете, сезонных ограничений нет.

— А куда мы поедем? — спросил заинтересованно Бейлис.

— Я же сказал — на сафари. В Африку.

Бейлис присвистнул:

— Для охоты в Африке надо знать английский язык, а я его знаю только на уровне мычания, жестов да фразы «твоя моя дай банка пива».

Хозяин в ответ также присвистнул:

— Познания богатые. Но я хочу тебя не одного отправить, а с культурным человеком, который хорошо знает язык.

— С кем?

Хозяин назвал фамилию. Бейлис не удержался, вновь присвистнул:

— Однако! — Этого человека он едва ли не каждый день видел по телевизору.

Хозяин, на удивление Бейлиса, крякнул удовлетворенно — он любил производить впечатление.

— Выбирайте страну, в которую вы хотите поехать: Танзания, Кения, ЮАР, Мали, Гана — и вперед! Если на самолет не будет билетов первого класса — я дам свой самолет. Проблем нет!

Погода в Москве была слякотная, недобрая, с неба валили то дождь, то снег, попеременно, люди шмыгали носами, было холодно. В такую погоду только сидеть дома, под крышей, в теплом углу, вытянув ноги к камину.

Африка встретила Бейлиса и его спутника — высокого, элегантного, с густой шапкой темных волос, стройного, похожего на актера, — жаром и ярким солнцем. Бейлис, едва выглянув из самолета, тут же качнулся, попятился назад — показалось, что горячий воздух, плотный, как металл, не выпускает его из лайнера, заталкивает обратно. Спутник, добродушно рассмеявшись (фамилия у него была звучная, известная России еще по ленинскому плану электрификации, — Кржижановский), подтолкнул Бейлиса под лопатки:

— Здесь жара переносится много легче, чем в Москве, не бойтесь. Это в Москве мы варимся в жарком воздухе, как в кастрюле, а тут воздух сухой, будто порох. Африканская жара переносится легко.

Бейлис поспешно вытянул из кармана замшевой, выделанной под бархат куртки платок, вытер им лоб и, набрав в рот воздуха, будто пловец перед прыжком в воду, шагнул на трап.

Внизу их встречали российский посол, загоревший до негритянской коричневы — с синим отливом, советник-посланник и еще несколько посольских чиновников, наутюженных, как на парад. Эти советники приезд двух высоких гостей из Москвы наверняка воспринимали, как парад; чиновников рангом ниже посол с собой на аэродром не взял — не положено по неписаному протоколу.

Переночевали в «Хилтоне» — самой крупной гостинице города, в номерах настолько просторных, что можно было раскатывать на велосипеде. Утром на новеньком «лендровере» выехали в саванну.

— А тут муха цеце не водится? — неожиданно обеспокоился Бейлис и завертел головой.

— Муха цеце в Африке водится везде, — произнес Кржижановский с коротким смешком. Вот, называется, успокоил… Ну и напарник! — Только не все мухи цеце ядовитые. Как и малярийные комары не все заражены малярией…

— А как выглядит муха цеце?

— Обычная такая, серенькая, невзрачная мушка. Пикирует без всякого звука, без писка и жужжания, маленьким камешком.

— Я-то думал, она блестящая, с бензиновыми разводами и красными глазами.

— С бензиновыми разводами и красными глазами бывают только сортирные мухи.

Бейлис пошевелил нижней челюстью и ушами. Вытер платком лицо.

— Может, нам слона завалить? — неожиданно предложил Кржижановский и сам себе возразил: — А зачем он нам? А?

Бейлис не ответил.

— Не надо нам слона, — вынес окончательное решение Кржижановский, — мяса много, толку мало. Попасть в слона легко, это все равно, что стрелять в воздух. А вот синего буйвола подстрелить было бы неплохо.

— Это как синего? — не понял Бейлис.

— Хемингуэй звал африканских буйволов синими, на самом же деле они черные. Обычные большие коровы с раздувающимися ноздрями.

— Это не опасно?

— В жизни все опасно, дорогой Сергей Иосифович. И прежде всего опасно жить.

Едва город остался позади, как исчезло ощущение, что в мире еще, кроме них, где-то есть люди: земля казалась безмолвной, странно-желтой, желтыми были даже зеленые зонтичные акации, украшенные круглыми, как орехи, гнездами ткачей и ремизов.

Воздух был похож на крутой кипяток, потрескивал жестко, хрустел, вышибал из глаз слезы. К самой дороге — пыльной, голой, плоско вьющейся среди баобабов и акаций — подступали рыжие, прочно сработанные термитники, напоминающие огрызки скал, с черными мышиными норками входов, источающие некую таинственную энергию…

— Вон смотрите, Сергей Иосифович, редкое дерево.

— Кржижановский тронул Бейлиса за плечо. — Эуфорбия. Еще его называют пьянящим деревом.

— Где? — шевельнулся Бейлис, машина подпрыгнула на ребре канавы, зубы у Бейлиса стукнулись друг о друга, звук получился звонким, как на кухне, где угощают вкусной едой.

— Да вон! Похоже на кактус.

Пьянящее дерево было невысоким, невзрачным, запыленным по самую макушку — пыль свисала с него сосульками. Под ним стояли сразу два термитника, будто солдаты на страже — в боевой стойке.

— И почему это дерево пьянящее? Из него что, выпаривают самогонку?

— Необязательно. Но стоит постоять под этим деревом минут десять, как человек делается пьяным: голова кружится и ноги заплетаются. Все, как после двух стаканов водки. Как в натуре…

— Как в натуре, — эхом повторил Бейлис. — А когда же мы будем охотиться? — Бейлис проводил взглядом стадо слонов, которым управляла слониха — огромная, с рваными ушами, она вела стадо на водопой к небольшому розовому озеру.

— Пока охотиться не на кого. Попадаются лишь одни бородавочники. Бить бородавочников — все равно что в котлету вилкой тыкать, это неинтересно.

Бородавочники смахивали на обычных деревенских свиней, которых Бейлис не раз видел в Подмосковье, когда скупал подмосковные земли. Одичавшие крестьяне только тем и жили, что разводили свиней да выращивали картошку. У бородавочников были такие же добродушные, как у хавроний, маленькие глазки, только щетина погуще, подлиннее да ноги попроворнее.

— Бородавочников много, мы их нащелкаем всегда, — сказал Бейлис. — Верно?

— Вот именно, нащелкаем. Сегодня на обед у нас будут шашлыки. Шашлык из бородавочника, шашлык из импалы. Импала — это очень нежная маленькая антилопа, с сочным, тающим во рту мясом. И еще шашлык… — Кржижановский увидел страуса, бегущего по жесткой, сухо гремящей траве параллельно с «лендровером». Страус легко обогнал машину, пробежал метров восемьсот и остановился резко, будто врезался в столб. И сам сделался столбом. — Можно шашлык из страуса. Как вы относитесь к шашлыку из страусов?

— Положительно.

— Значит, на том и порешили. Стрелять будем перед самым обедом, чтобы мясо было свежее. А пока поездим, посмотрим.

— Может, нам купить лицензию на носорога? — неожиданно спросил Бейлис.

— Можно. Хозяин обещал оплатить любую лицензию.

— Да я и сам могу оплатить любую лицензию, — пробурчал Бейлис, — нет вопросов. Можем хоть половину Африки отстрелять. Денег у нас хватит.

— Я знаю, — голос Кржижановского сделался мягким, каким-то убаюкивающим.

— Сколько раз видел слонов, но никогда не думал, что ходят они коленками назад, — проговорил Бейлис, глядя на очередное стадо.

Неожиданно подал голос молчаливый егерь — худой человек с седой бородой и выпуклыми, черными как вар глазами, заговорил оживленно.

— Чего это он? — спросил Бейлис.

— Предупреждает, что здешние слоны опасны.

— Как это?

— Приближаться к ним нельзя. В заповеднике Серенгети четверо немецких туристов остановились около мирного стада слонов и начали их фотографировать. Водитель в это время открыл капот — что-то закипело в моторе. А дальше произошло страшное. Один из слонов приблизился к машине, потянулся хоботом к мотору — его заинтересовала какая-то блестящая деталь, дотронулся до нее и ошпарился. В результате все люди в течение одной минуты были затоптаны слонами насмерть. Все пятеро. Первым слоны убили водителя. Африканские слоны, в отличие от индийских, очень опасны. Индийские слоны — те мирные. Африканские — нет. Их даже не пытаются приручить — бесполезно.

— Отобьемся, — подтвердил Кржижановский. — Штуцер — самая надежная винтовка против слона. Хотя рисковать не стоит.

Первого бородавочника — шустрого подсвинка с желтовато-серым жестким волосом — они подстрелили в полдень — приближалось время обеда, и пора было уже отведать шашлыка, обещанного Кржижановским, свежего, без всяких мочений, солений и обработок.

Егерь едва ли не на ходу выпрыгнул из машины и топнул ногой по круглой, до земли выжженной полянке.

— Здесь мы разобьем бивуак! Вы, господа, не против? — спросил он по-английски.

— Не против, — также по-английски ответил Кржижановский.

Вторым завалили страуса — Здоровенного голенастого дурака с огромными ногами.

— Ударом ноги этот обормот может запросто проломить череп, — на всякий случай предупредил Кржижановский.

В ответ Бейлис тряхнул длинными, рассыпавшимися по обе стороны головы волосами.

— Если, конечно, успеет, — сказал он и хлопнул ладонью по прикладу винтовки.

Страус этот вынырнул на них внезапно, вынесся из-за желтых с колючими иглистыми листьями кустов со скоростью гоночного автомобиля, сделал несколько длинных стремительных прыжков и привычно остановился — тяжелое тело его даже не колыхнулось, когда он затормозил.

— Пли! — скомандовал Кржижановский Бейлису, присел, опускаясь пониже на сиденье, чтобы Бейлису было удобно стрелять, и тот, поспешно вскинув винтовку, всадил пулю в неподвижно замершую птицу.

От сильного удара страуса даже приподняло над землей, он испуганно хлопнул ногами, вскинул к небу маленькую голову с раскрытым клювом и опрокинулся в траву.

— Хороший выстрел, — похвалил Кржижановский.

— В райкоме комсомола я входил в сборную команду по стрельбе из малокалиберной винтовки, — сказал Бейлис.

Кржижановский поморщился.

— Импалу будем стрелять? — спросил егерь, затаскивая страуса в задний отсек «лендровера».

Он был уверен, что белые гости скажут «нет» — мяса и так много, пропадет, но Кржижановский произнес решительно:

— Будем!

Егерь не сдержался, качнул неодобрительно курчавой, с плотно прижатыми к черепу ушами головой, отвернулся. Кржижановский заметил этот жест егеря, взгляд у него сделался жестким.

— Я сказал — будем есть мясо трех сортов…

Егерь поспешно кивнул: если клиенты напишут на него жалобу, он потеряет работу.

Через три минуты подстрелили импалу. Крохотное изящное существо, отбившись от стада, замерло в пугливой стойке среди железного африканского бурьяна. Тут его и сразила пуля, метко пущенная Кржижановским. Маленькая антилопа вскрикнула по-птичьи тонко, в воздух взметнулись брызги крови. «Совсем как в России, — отметил про себя Бейлис, — та же кровь и тоже красного цвета». Пуля разорвала импалу пополам. Кржижановский был недоволен собой:

— Эту зверушку надо не штуцером бить, а обычной духовкой. Крови… как на съемках фильма про прокурорского работника по фамилии Турецкий. В следующий раз надо взять с собой малокалиберные ружья.

— А если на машину нападет носорог?

— Это вовсе не означает, что мы откажемся от штуцеров. Малокалиберные ружья мы возьмем в довесок.

Мясо, которое они ели, мало чем отличалось от рядовой говядины или курятины, опаленной огнем, — обычное подгорелое мясо, пахнущее навозом. Вкус нежной импалы был как две капли воды похож на вкус бородавочника, а страус — он и в Африке, оказывается, страус, не только в Австралии. И Бейлис, и Кржижановский страусятину уже пробовали, и была та страусятина приготовлена более умело и вкусно, чем эта.

Запивали еду водкой из солдатских алюминиевых фляжек, Кржижановскому пить из фляжки, обтянутой шинельным сукном, нравилось особенно — у водки вкус появляется особый, «окопный».

— Жаль, только теплая, — произнес он с сожалением, встряхнул флягу, прислушался к заплескавшейся в ней жидкости. — А вообще в такую жару лучше пить виски. Англичане — опытные покорители Африки, старые колонисты, они пьют только виски. И не промахиваются.

— Что, от виски человек потеет меньше?

— И это тоже имеет место.

Бейлис помял пальцами горло, повел головой в сторону. Влажные тяжелые волосы соскользнули ему на глаза. Бейлис не сдержал тяжелого затяжного вздоха.

— Что? — спросил Кржижановский. — Беспокоит что-то?

— Беспокоит.

— Что именно.

— Да дела всякие… В Москве-то суп без нас варится.

— И пусть себе варится, — благодушно произнес Кржижановский. Засмеялся. — Приедем — поедим. Главное, чтоб теплый был…

— Меня с этим Владом уже во как достали! — Бейлис сдавил пальцами горло. — Тошно уже. Человек давно сгнил, в прах превратился, а меня все пытаются обвинить в том, что я угробил его.

— А что, разве не так? — поспешно и грубо, совершенно неожиданно спросил Кржижановский.

Бейлис стремительно отвел глаза в сторону, внутри у него что-то вздрогнуло, поднялось клубом, забило глотку Он вновь легонько сдавил пальцами горло. Пожаловался:

— Дышать даже нечем.

Кржижановский все понял, успокоил напарника:

— Не бойтесь, вас мы не сдадим. Никакая прокуратура не дотянется.

— А что будет, когда вы уйдете?

— А кто вам сказал, что мы уйдем? Или собираемся уйти? Вообще, давайте перейдем на «ты».

— Я с радостью, только для этого надо выпить на брудершафт. — Бейлис потянулся своей фляжкой к фляжке Кржижановского.

Тот обвил своей рукой руку Бейлиса, выпил и смачно поцеловался с напарником. Егерь испуганно глянул на своих клиентов и поспешно отполз от огромной клеенки, на которой была разложена еда.

— Не бойся, мы не голубые, — сказал ему Кржижановский. Что такое «голубые», егерь не знал, взгляд его сделался еще более испуганным.

Кржижановский властно хлопнул ладонью по краю коленки.

— К ноге!

Бейлис улыбнулся — слишком необычно, по-собачьи, прозвучала команда. Хотя егерь вряд ли что понял — команда была подана на русском языке. Кржижановский отвернулся от него.

Егерь вжал голову в плечи. Кржижановский не сдержал усмешки, покосился на егеря.

— Пуганые какие вы все! В Россию бы вас! — Он завернул пробку, отложил фляжку в сторону, проворно выхватил из груды мяса большой кусок страусятины.

— Птичье мясо усваивается лучше всего. — Впился крепкими зубами в кусок. — В общем, ты не бойся, родимый, мы никуда не уйдем. Даже если мы уйдем, то на наши места посадим своих людей, таких же, как мы. Они будут делать то, что мы им прикажем. Эту азбуку еще никто не отменял и никогда не отменит. Вот, дорогой Сергей Иосифович, такие пироги…

— Хорошие пироги! — Бейлис от этих слов повеселел, в уголках глаз его образовались добродушные морщинки-лучики. — И живем хорошо. Как в рекламной паузе.

— В России много бессмысленного. В том числе и реклама. Например, зачем рекламировать водку? А мы рекламируем. — Кржижановский вновь извлек из груды мяса свежий, сочный, с одного края обгорелый кусок, вонзил в него зубы, оторвал часть. — Все-таки шашлык, когда он замаринован по всем правилам, проперчен и напоен вином, много лучше, чем парное мясо, зажаренное на углях.

— С грузинской кухней вообще неспособно сравниться что-либо. Больше всего на свете люблю грузинскую кухню. Самое главное — вкусно, и нет в ней таких изысков, как, допустим, в казахской кухне, где из головы барана выковыривают глаз, затем это огромное студенистое яблоко на кончике ножа протягивают почетному гостю. Дескать, чтобы он всегда имел хорошее зрение… Тьфу!

— Ну, могут и не глаз подать на кончике ножа, а отрезать ноздрю, например. — Кржижановский швырнул недоеденный кусок мяса в затухающий костер. — Вместе с соплями.

— Тоже бывает.

— Теперь еще раз вернемся к нашим баранам, Сергей Иосифович… Чтобы никогда больше не возвращаться.

Живи спокойно. Тебя никто никогда никому не сдаст, никто никогда не тронет. Ты не по зубам ни генеральному прокурору, ни министру внутренних дел, ни директору ФСБ. Понятно?

Бейлис еще больше повеселел.

— Так точно, — сказал он. — Понял, что такое езда сто шестьдесят на шестьдесят и снова на сто шестьдесят.

— А что это, собственно?

— Езда мимо гаишника.

Кржижановский пошевелил губами, повторяя цифры — сто шестьдесят, шестьдесят, снова сто шестьдесят, — рассмеялся:

— А ведь точно! Лихо!

Из кустов неожиданно высунулась бородатая горбоносая морда с маленькими влажными глазками. Бейлис потянулся к штуцеру.

— Кто это?

Егерь произнес что-то по-английски.

— Кто это?

— Говорит, что антилопа-гну, но уж очень на гну зверь не похож. Рожа слишком страшная.

— У нас в плане есть охота на антилоп гну?

— Есть.

Бейлис подтянул к себе штуцер, с лязганьем передернул затвор, вскинул винтовку — антилопы гну не было.

— Вот козлиная морда! — выругался Бейлис.

В тот день они завалили одну антилопу гну — на ужин. Больше стрелять не стали, всякая стрельба в переполненной зверьми саванне была похожа на обычное, очень неинтересное убийство. Что Бейлис не замедлил отметить.

— Обычно и уже неинтересно это…

Кржижановский, стряхивая с охотничьей куртки пыль, добавил:

— Об этом говорят многие охотники, бывающие в Африке.

Воздух перед закатом загустел, сделался рябым, звонким от птичьих криков и треска цикад, в ряби прорезались яркие красные пятна, они сливались, смыкались друг с другом, занимали все больше и больше пространства и постепенно сомкнулись с землей: небо стало кровянисто-красным, холодным, чужим, и земля стала такой же кровянисто-красной…

— Не хотел бы я оказаться сейчас в саванне среди зверей, — задумчиво проговорил Кржижановский, потягивая из толстобокого квадратного стакана виски.

На ночлег они остановились в небольшой деревянной гостинице, расположенной посреди саванны. Гостиница напоминала дом помещика-колониста: одноэтажная, очень уютная, с большим камином в холле и дорогими леопардовыми шкурами, развешанными на стенах.

— Неплохо бы привезти такой сувенир в Москву, — сказал Бейлис, ткнув пальцем в одну из шкур.

— Нет ничего проще. Были бы деньги.

— Деньги есть.

— Значит, и шкура есть.

В Москву Бейлис вернулся с леопардовой шкурой — в память об африканской охоте. Кржижановскому он тоже купил леопардовую шкуру. В подарок.

— Чтобы дружба наша была крепче, — сказал он, — чтобы было что вспоминать. Например, африканские закаты.

— Закаты в Африке действительно прекрасны. Я объездил весь мир, но нигде не видел таких закатов. — Вид у Кржижановского сделался грустным, подтянутое жесткое лицо его неожиданно обвисло, ему не хотелось уезжать из прекрасного места, где они провели пять роскошных дней.