«Я понимаю одно, — написал он поздним вечером у себя в дневнике, собственно, уже была ночь, тяжелая, угрюмая, холодная и одновременно душная, через пятнадцать минут часы должны были отбить полночь, — если я сделаю сейчас одно неверное движение, дам согласие на арест кого-нибудь из виновных (я имею ввиду высоких виновных сановных людей, не «шестерок») в убийстве Влада, в тот же день президент подпишет «указивку» о моем отстранении от должности. Несмотря даже на то, что шаг этот будет очень непопулярным в связи с приближающимися выборами.

Произошло то, чего я боялся больше всего: над президентом поднялась Семья. Она выросла, будто ядовитый куст над самовлюбленным пнем. Пень есть пень, даже если на нем растут опята и его можно считать грибной плантацией. Все это формально. Люди эти считают, что дотянулись до неба, стали бессмертными — не знают они, что те, кто приговорен к бессмертию, живут недолго и в толпе лиц, их сопровождающих, есть люди, которые все понимают. А это означает: за все содеянное рано или поздно придется отвечать.

Говорят, что некоторые дела, заведенные в Генеральной прокуратуре на сановников, были затребованы в Кремль и оттуда не вернулись. И никогда не вернутся. В это я не верю. Да это ничего не значит — остались копии тех дел, и ответ все равно держать придется. Даже если президент прикажет не трогать какого-нибудь Пупкина, Клюшкина или Объедалова. За свои преступления им все равно придется держать ответ. Но позже».