Почему он вдруг вспомнился? Зачем? Уже и черт не различить – так хорошо потрудился ластик времени. А звали его Ивар. Ничего особенного, обычный подросток – худой, угловатый. Молчаливый голубоглазый мальчик, что жил по соседству, как раз в том доме, где не так давно поселились Бурцевы. До них там жила другая семья, а еще раньше – он, вернее, его бабушка с дедушкой. Ивар приезжал к ним на выходные. Как же Мила ждала этого момента, целую неделю, день за днем, час за часом.
Ивар очень любил возиться со всякой техникой, мог часами ремонтировать ее. Неизменные следы машинной смазки, что красовались у него то на щеках, то на лбу, делали его еще более привлекательным.
Мила увидела себя в розовом платье и белых туфельках, стоящей на лестнице. Между двумя пролетами на небольшой площадке было узкое окно. Именно туда она устремлялась всякий раз, как только оказывалась на лестнице. Ступенька, удар сердца, еще ступенька, еще удар и такое ощущение, будто съела кучу мятных таблеток. Они выстроились внутри столбиком и холодят, будоражат. Дыхание перехватывает и, кажется, умрешь или взлетишь в небеса. Не иначе как чудом удавалось выжить.
Ящик стола был забит портретами Ивара и его фотографиями. Но как бы Мила ни умирала от любви, она никогда не позволяла себе ее выказать. Лишь однажды написала записку, не словами – цифрами, элементарным кодом, и бросила ее за окно, смяв в комочек, пока на лужайке никого не было. В ту же секунду Мила пожалела об этом, хотела бежать вниз, порвать на клочки, сжечь. Но показался Ивар.
Паренек редко поднимал голову – небеса его не особенно интересовали и еще менее – девочка, живущая по соседству. Как досадно. Мила всякий раз, проходя мимо, задирала нос, и на большее, чем «привет», ее не хватало.
Она протолкнула в горло сухой комок и едва не расплакалась.
Как ужасно, теперь он будет смеяться над ней.
Скомканная бумажка лежала возле ящика с инструментами. Ивар поднял ее, развернул, нахмурив брови, посмотрел по сторонам, затем смял ее признание и точным броском отправил в мусорный бак.
Мила отпрянула от окна, прижалась спиной к прохладной стене. Она испытывала одновременно облегчение и отчаяние. Никогда в жизни ей не приходилось признаваться в любви, а вот смеяться в лицо несчастным воздыхателям довелось многократно.
Ей вспомнилось, как плакал маленький мальчик, что был на три года младше нее. Большие темные глаза, пшеничная челка, сбитые коленки. «Ты выйдешь за меня замуж, когда мы вырастем? – спросил он. – Отвечай, иначе я тебя домой не пущу!» Мила смотрела на него с высоты своего роста. Она сказала: «Я никогда за тебя не выйду». Мальчик расплакался. Он бежал и кричал: «Мама!.. Мила не хочет выходить за меня замуж!» А тот забавный карапуз, что не выговаривал многие буквы. «Миа, я тебя юбью». Таких мальчиков и юношей было великое множество. Ну, может быть, не такое уж великое, но они укрепили уверенность Милы в ее красоте и желанности.
Еще вспомнились игры на поцелуй. Особенно забавной была та, где мальчик вручал девочке веточку или цветок и должен был успеть запятнать избранницу до того, как она добежит до ручья и бросит в него подношение. Мила бегала быстрее всех.
Ивар никогда не играл с ними. Ради него она бы споткнулась и разбила коленку. Почему Милу угораздило влюбиться в того, кто на нее даже не смотрит? А самое ужасное, в его присутствии куда-то пропадало все кокетство. Рядом с Иваром она немела, деревенела и совершенно переставала что бы то ни было соображать. Какой позор. И это она – королева окрестностей! Жалкая трусиха!
Каждый вечер, крутясь на сбитой постели, Мила придумывала фантастические обстоятельства, в которых могла бы оказаться с Иваром наедине и хотя бы просто прикоснуться к нему. Она бы жизнь отдала ради этого.
И никаких слов, ни единого, потому что ими невозможно передать того, что творится внутри. Оно так огромно, что непонятно, каким образом умещается в теле.
Но у нее было только узкое окно на лестничной площадке и невообразимый океан счастья от возможности просто видеть Ивара. Все уходило в этот всплеск, ничто не могло быть больше него. Месяц за месяцем она жила только ради этих секунд, день за днем придумывая для себя Ивара. Ведь Мила не знала, какой он на самом деле, о чем он мечтает, чем еще, кроме техники, интересуется.
Один единственный раз она ему позвонила, отыскав номер в справочнике. Сердце у нее колотилось так, что, казалось, разворотит грудную клетку. «Алло, алло! Вас не слышно», – звучал голос Ивара. Она не могла говорить, и чем дольше молчала, тем страшнее было издать хоть один звук. Хватая ртом воздух, Мила сползла по стене и долго сидела на полу.
Все закончилось внезапно: Ивар перестал приезжать. Спустя какое-то время, выяснилось, что он с родителями переехал в третий регион, очень-очень далеко.
Мила проплакала всю ночь, наутро сказалась больной и не пошла в школу. Все было кончено раз и навсегда, кончено не начавшись. Ей не хватило смелости открыть свои чувства, она не дала Ивару ни малейшей возможности принять их или отвергнуть.
Существенно позже к ней пришло понимание, что жизнь дольше всякой любви. Теперь все чаще Мила тешила себя надеждой, что, как один знакомый старик, однажды она с таким же удовольствием произнесет: «Любовь очень важна, но пускай это лучше будет любовь к собаке».
Если оглянуться на прошлое, никогда она не была так счастлива, как в те юные годы. И так несчастна. Но это забылось, остался только свет, только память о парении в облаках в удивительные моменты всепоглощающего восторга. Никогда больше ее сердце не билось так сильно, вплоть до встречи с Рихардом.
Что за несправедливость – стоит бутону раскрыться навстречу солнцу, как набегают грозовые тучи и ветер обрывает лепестки.
Впору заводить собаку.
Она очнулась. Рассеянный свет наполнял узкое пространство камеры-гроба, в которую поместил ее Смит. Мила провела рукой по гладкой стенке, и ей стало неуютно. Она вновь закрыла глаза и прислушалась.
Смит то ходил по лаборатории, то останавливался возле устройств, что-то на них время от времени переключал и что-то бормотал себе под нос, напоминая в такие моменты безумца.
Когда он приказал ей лечь в эту камеру, на мониторе-стене была открыта инструкция. Судя по всему, Смит понимал то, что в ней написано. Он даже перестал задавать вопрос за вопросом Кибераполлону, как делал это вначале, словно что-то вдруг включилось в его собственном разуме, активизировалась внутренняя система познания. Может, информация по спутниковой связи, которую ему вложили, создавая Рихарда, была столь обширной, что позволяла легко ориентироваться. Может, образование, полученное на Земле, оказалось таким фундаментальным и универсальным, что Смит без труда мог осваивать совершенно новые технологии.
Лишь иногда он подходил к Астахову и коротко его о чем-то спрашивал, ускоряя ответы резкими пощечинами. Астахов вскрикивал, называл Смита господином и в самом деле начинал говорить быстрее. Иногда он спрашивал: «Что вы собираетесь делать, господин?», но не получал ответа.
Вдруг над Милой нависло лицо Смита: оно было серьезным, целеустремленным, каким, наверное, бывает лицо настоящего астронавта во время взлета.
– Первое, что мы попытаемся сделать – отключить сигналы, по которым нас находят. Если все получится, мы станем невидимками.
Внутри у нее все скрутило от ужаса. Власти, Система, полиция – все, что она начинала уже ненавидеть за необъяснимость поведения, разом отсекалось, оставляя ее наедине с этим кошмаром. Прежде, хоть и не было помощи, она чувствовала себя не так одиноко; она, хоть и не могла смириться со жребием участника эксперимента, но знала, где брать силы терпеть и ждать. Теперь, со словами «мы станем невидимками», Мила ощутила себя человеком, потерпевшим кораблекрушение в океане без надежды на спасение.
Она попыталась сесть, но Смит упер ей в грудь руку.
– Ты же не хочешь, чтобы я тебя связал?
Она дернулась еще раз, но сила, с которой давил Смит, была такой, что ей не удалось даже приподняться, Мила расслабилась и отвернулась.
– Не грусти, – шепотом сказал он. – Это будет первый этап. Вторым станет наш с тобой разрыв. Мы перестанем зависеть друг от друга, читать мысли, видеть одинаковые сны.
И перешел на телепатию:
«Веришь или нет, но я стал понимать принцип действия этого оборудования, – говорил он. – Не знаю, словно что-то мне подсказывает… Когда я натыкаюсь на трудность и хочу спросить у этой сво… этого не слишком сговорчивого, подозрительного типа, которому не могу доверять, то внутри сам собой вспыхивает ответ. Прозрение? Не знаю. Но пока все идет как надо. Так что потерпи, крошка. Скоро мы их сделаем. Только вот что. Есть одна загвоздка: процесс идет в два этапа. Сначала должен отключиться сигнал, по которому нас отслеживают, за этим может последовать немедленная реакция с их стороны. При таком раскладе нам придется бежать и оставаться в зависимости друг от друга. Но если я смогу разорвать проклятую связь, то ты мне больше не будешь нужна».
Он остановил поток мыслей, обращенных к ней. Мила чувствовала его взгляд. Но последние слова, подарившие ей внезапную надежду, она как бы отодвинула в сторону, чтобы обдумать их позже – когда Смит будет сильно занят, иначе чувства переполнят ее, а она не хотела (ох, как не хотела!), чтобы он с ухмылкой рассматривал ее радость под микроскопом.
– Я готова, – сказала она.
– Еще рано, – проговорил Смит вслух, но шепотом. – Требуется время, чтобы просканировать нас. Я займу точно такую же камеру. Нам придется лежать в этих гробах не меньше двух с половиной часов. Ты не должна вставать, потому что время дорого, нам нельзя его терять. Если захочешь в туалет, ходи под себя, но только не вставай. Закрывай глаза и ни о чем не думай. Даже о том, что рано или поздно уйдешь от меня живой.
* * *
– Все нормально, ребята, мы их уже слышим, – сказал Улыба, когда возле него откуда ни возьмись появилось шестеро громил из группы захвата районного отдела безопасности.
– Вы их уже слышите, – то ли переспросил, то ли со скрытой насмешкой повторил старший, в погонах капитана.
– Пьют чай, мирно беседуют о предстоящем празднике. – Улыба приложил руку к уху, прижимая наушник. – Вот сейчас очень хорошо слышно. Вроде как тот человек, хозяин дома… он сам, кстати, на Систему работает, спец… так вот, он смекнул, что перед ним ребята со сдвигом.
Улыба закрыл глаза, прислушиваясь.
– Хозяин взял все в свои руки, – негромко сообщил он. – Уговорил посидеть за столом, успокоил. Сейчас мирно беседуют.
Он обернулся к капитану, развел руками.
– Только что объект спросил: хорошо ли, что у нас теперь Новая Система? А тот говорит: да, хорошо, но бывают иногда еще недоразумения. Говорит, психика человека не вполне готова к таким серьезным делам. Но тому, похоже, удалось-таки парня успокоить. А то мы с Руди подумали уж, что все плохо кончится.
Уокер молчал и, нахмурив брови, смотрел в одну точку. Он тоже внимательно слушал.
– Я не требую, чтобы вы отчитываться передо мной о результатах вашего наблюдения, – сказал капитан. – Есть угроза чьей-нибудь жизни?
Уокер покачал головой. Улыба решительно произнес:
– Нет угрозы.
– Была?
Уокер набрал в легкие воздуха, готовясь выплюнуть ответ, но что-то внутри вдруг подвело, он растерялся, с тревогой посмотрел на напарника. Вид у того был оцепеневший.
Капитан некоторое время с подозрением рассматривал обоих наблюдателей.
– Ну что ж, ладно, – сказал он вдруг и, наклонив голову к воротнику, скомандовал: – Отбой, ребята. Отступаем к пункту один. – Взглянув безразлично на Улыбу, он бросил: – Свяжитесь с диспетчером, доложите руководству. В следующий раз проверяйте оборудование до того, как заступите на смену. Удачи.
Громилы рассредоточились. Через несколько секунд все они пропали из поля зрения. Наблюдатели остались одни между тремя елями, скрывавшими их от случайных прохожих. С этого места можно было видеть лишь часть крыши дома Астахова.
Наконец, Улыба пришел в себя, и, подождав некоторое время, сказал:
– Ты вернешься к камню, а я обойду здание, понаблюдаю за входом.
Руди еле заметно кивнул и двинулся с места. Несмотря на грузную фигуру, передвигался он легко и почти бесшумно. Улыба сразу потерял его из виду. Только легкие искажения пространства могли выдать перемещение человека в камуфляже марки «хамелеон», да и то лишь взгляду профессионала. Улыба, стараясь не выходить на открытые места, пошел в обход. За площадкой около дома, как он помнил, был парапет, а дальше, за дорогой, маленький сквер, в котором можно было занять позицию.
Если кто-нибудь его увидит, то вряд ли придаст этому значение: на нем обычный комбинезон полицейского; в последнее время на улицах можно встретить сотни наблюдателей, горожане к ним начинали привыкать.
Выйдя из зарослей, Улыба увидел переднюю стену дома, площадку, парапет, но тут вдруг почувствовал непреодолимое желание чем-нибудь похрустеть. Он вспомнил, что в авиетке, которую они посадили метрах в ста от дома, осталась еще одна пачка маленьких шоколадных безе, которые он обожал. Ноги сами изменили траекторию, и Улыба почти бегом устремился к цели.
«Я бы не против побывать в столице, – звучал в ушах женский голос. – Такое событие случается раз в жизни».
«Раз в десятилетие, дорогая, – поправил ее Сваровски. – При Новой Системе люди станут жить гораздо дольше, чем век. Я верю в это».
«И я верю», – подумал Улыба.
Через полминуты, подбежав к авиетке, он сунул руку в карман, чтоб достать электронный ключ, но наткнулся на странный, знакомый предмет. Вытащив его, Улыба понял, что это «ухо», минирадар – точно такой же, какой Руди недавно прикрепил к стене дома Астахова.
«Откуда?» – спросил он себя, и в этот миг что-то кольнуло его изнутри, всколыхнулось в памяти. Это касалось то ли работы, то ли Новой Системы. Улыба даже остановился. Он вертел в руках «ухо», не понимая, что с ним делать. Возможно, в комплекте было два «уха», а он каким-то образом это просмотрел. Боясь насмешек со стороны Руди (тот не преминул бы в не слишком тактичной форме указать Мальтону-Джеку на его некомпетентность), Улыба решил запихнуть «ухо» в коробку из-под полифункционала.
Он вытащил пачку пирожных и, закрыв колпак, побежал обратно, внимательно слушая беседу, которую вели объекты.
* * *
Мила потерялась во времени. Она лежала, закрыв глаза, но порой приоткрывала их и даже поднимала голову, пытаясь выглянуть наружу. Но из всей лаборатории ей был виден лишь край монитора, по которому ползли непонятные знаки.
Она улавливала какие-то обрывки мыслей Айвена. Иногда ей казалось, что он выбирается из своей камеры-гроба, подходит к оборудованию, вновь что-то там переключает, переговаривается с Астаховым. Дважды Мила даже отчетливо услышала звуки пощечин и сдавленный стон пленника.
Видимо, что-то не ладилось. Послышалось перешептывание. Почему Айвен и Астахов говорят шепотом, она не понимала. Есть что-то, чего ей нельзя знать? Но это даже смешно: Смит вступает в сговор с каким-то психом, которому только что надавал пощечин, – для того, чтобы действовать против нее. Нет, это звучит нелепо. Шепот прекратился, а потом вновь послышался, но уже словно бы из другого конца помещения.
Мила стала задремывать. Ей хотелось перевернуться на бок, согнуть ноги в коленях, подложить руку под голову, но узкое пространство камеры не позволяло.
Вдруг она увидела мальчика по имени Ивар. Он стоял под окном, держа в руках записку. Вид у него был ошеломленный, словно только что ему рассказали о смерти близкого человека.
– Ивар, что с тобой? – прошептала Мила одними губами.
И тут он ответил, да так громко, что слышно было сквозь стекло:
– Не препятствуй ему, пожалуйста. Пусть он сделает то, что должен.
– Кто? – спросила Мила, пытаясь понять, о чем говорит мальчик, но разум тут же связал его слова с последними событиями.
Ивар плавно, методично закивал и произнес.
– Ты знаешь… ты знаешь…
– Вылезай, – тут же раздался голос Айвена.
Она схватилась за края стенок камеры и села. Спина затекла, поясницу ломило.
– Нас… уже не видят? – спросила она, ощущая, как внутри все холодеет.
– Пока еще видят. Но это не надолго, скоро мы станем невидимками. Но прежде надо разобраться со вторым этапом и подготовить пути к отступлению. Сейчас я открою дверь. Сходи на кухню, приготовь что-нибудь. Я хочу есть.
Айвен помог ей выбраться и открыл дверь. В холле Мила сразу увидела другой, скрытый за ширмой, дверной проем, который вел в кухню – немного нелепую в сравнении с общим интерьером дома. Стены покрывала старая самосветящаяся пленка пунцового цвета. Под потолком на нитке висел недоделанный макет межзвездного корабля системы «Сонди». Модель была склеена из какого-то плотноволокнистого материала и выкрашена ярко-алой краской. Задняя часть корабля то ли отвалилась, то ли не была сделана вовсе и зияла черной дырой. Мила огляделась в поисках продуктов.
Кухонные шкафчики и тумбы были сильно обшарпаны. Термоплита покрыта многослойным бурым налетом. В углу стоял гигантский кухонный агрегат, на одном из отсеков которого была изображена снежинка. Мила подошла и открыла дверцу. Испытывая брезгливое содрогание, она вытащила из холодильника две пластиковые емкости. В одной были остатки прокисшего салата, в другой – испорченный паштет. Поставив их обратно, Мила нагнулась и нашла масленку со свежим – на удивление – маслом. Отыскав в одном из шкафчиков поднос, она вымыла его и протерла пористыми салфетками, потому что полотенце, висящее возле раковины, было заскорузлым от впитавшейся в него грязи. Похоже, хозяин никогда не слышал о домашних роботах. Как это странно, учитывая то, что в доме лаборатория со сверхсовременным оборудованием.
Где же кофе? Мила стала открывать шкафчики, из которых едва не вываливался всякий хлам, беспорядочно туда набросанный: рабочие рукавицы, моток проволоки, яркие порнографические журналы, пакет с чем-то неопределимым, покрытым плесенью, бутылка бренди, папка с какими-то документами, новая прозрачная упаковка с вилками и ножами. В одном из ящиков на блюдце лежала половина лимона; из потемневшего среза возносились вверх тонкие нити грибка. Наконец, в одном из подвесных шкафчиков Мила нашла упаковку с хлебом и начатую склянку искусственного джема, а за ними – баночку кофе и коробку сахара.
Простите, господин Кибераполлон.
Она набрала воды, засыпала кофе в кофейник, и, включив его, стала расставлять на подносе посуду. В эту минуту взгляд ее упал на фотографию, висевшую на стене. На Милу строго взирала седовласая женщина с морщинистым лицом. Ее серые глаза говорили: вы ведете себя аморально, детка! Не смейте шастать по чужой кухне, немедленно убирайтесь из дома, а не то вас ждут большие неприятности. Внизу было подписано: «Будь твердым, Вик». Мила сердито фыркнула, поставила закипевший кофейник между чашками, взяла поднос и вышла.
Когда она вернулась в лабораторию, Айвен стоял, широко расставив ноги перед пультом, которого она раньше не видела. В разных углах монитора были его и ее трехмерные изображения, а в середине, сменяя друг друга, чередой появлялись таблицы, диаграммы, текст и ряды цифр. Верхние части голов были полупрозрачны, сквозь череп просвечивал мозг; у каждого одно из полушарий (у Милы левое, у Айвена – правое) было увито золотистыми паутинками, исходящими из маленьких округлых телец-паучков. Биосиверы?! Мила попыталась что-то понять в бесконечном потоке данных, но не смогла. Поставив поднос на одну из тумб, на свободное от сенсоров и индикаторов место, она наполнила чашки кофе, взяла свою и прошлась по лаборатории.
«Не препятствуй ему, пожалуйста», – снова прозвучало в голове, но вслед за этим припомнились горькие слова Айвена: «Если я смогу разорвать проклятую связь, то ты мне больше не будешь нужна».
Мила отпила глоток и нашла, что вкус кофе вовсе не соответствует аромату. Обычный суррогат. Хозяин дома, увы, не ценитель удовольствий. Она украдкой взглянула на лежащего на кушетке Кибераполлона, но, увидев, что он тоже смотрит на нее, отвернулась.
– Айвен, я принесла еду.
Но он был слишком занят и не ответил.
– Могу я предложить еду господину, э-э… хозяину дома? Айвен!
– Нет.
Мила растерянно огляделась: где бы присесть? Она все еще чувствовала на себе взгляд Астахова. Кроме кушетки, на которой он лежал, в лаборатории сесть было некуда. Она подошла к Астахову и села возле его ног: не залезать же обратно в камеру.
Хозяин дома тяжело вздохнул. Чего он сейчас хочет, кроме скорейшего избавления от кошмарного общества, она не знала. Льда к разбитой брови? Может, воды? Или перевернуться набок? Или в туалет? Какое, впрочем, ей дело. Они почти в равном положении, оба жертвы обстоятельств, в которых виноваты не только Айвен и Дэн, своим ударом вызвавший его из небытия, но и Новая Система, бактерия Топоса, правительство, программа Киберлайф… Наверняка цепочку можно было продолжить.
Вероятно, то, что говорил Айвен о Кибераполлоне – правда. Фанатичный ученый, возможно, настоящий спец, однако нечистоплотный в соблюдении законов, готовый на что угодно ради достижения цели; судя по всему, одиночка, неудачник в отношениях, может, даже извращенец какой-нибудь. Будь твердым, Вик!
Астахов снова вздохнул, словно привлекая к себе внимание. Мила повернула голову и бросила на него быстрый взгляд. Она успела уловить, как похотливое выражение на лице Астахова сменилось жалобным.
В эту минуту Айвен оторвался от работы, чтобы взять кофе и хлеб. Он и сам выглядел сейчас как ученый, увлеченный работой. Ненависть и обида утихли, сменившись целеустремленным поиском. Поставив чашку, он вновь заскользил пальцами по сенсорам устройства. Изображения на мониторе оторвались от углов, поплыли навстречу друг другу, но не соприкоснулись, остановились на некотором расстоянии.
Сунув бутерброд в зубы, Айвен заработал обеими руками, и между изображениями стали возникать один за другим несколько белых квадратов, которые быстро заполнялись знаками, несущими неясную для Милы информацию, но чутье подсказывало – ему удалось нащупать пути к спасению.
«Откуда он так много знает?» – подумала она с чувством, которое было сродни восхищению, но замешанное на горечи, страхе, воспоминаниях о страшной гибели Рэйни, это чувство несло в себе отторжение достоинств убийцы и мучителя. Мила тяжело вздохнула, покосилась на Астахова и снова уловила похотливый взгляд.
«Лучше я встану», – подумала она, но осталась сидеть, сообразив, что рано или поздно все равно придется вернуться и сесть на эту дурацкую кушетку.
Через полчаса Айвен оставил пульт и подошел к Астахову.
– Программа называется «Серое вещество», не так ли? С ее помощью можно программировать людей, подключать их к портативному варианту искусственного интеллекта, создавать сценарии поведения, настраивать друг на друга и так далее. Это же гениально, приятель! Не думал, что такое возможно. Оборудование полностью совместимо с программой Киберлайф. Оно позволяет увидеть биосивер в мозге клиента и отключить его от системы слежения, от главного канала Энтеророна и от другого клиента.
Астахов был огорошен тем, что сказал Смит.
– Но как вы узнали? – вырвалось у него. – Это невероятно! Такого не бывает! Она не может работать без меня… Я сказал вам только пароль к первому уровню. Программа сканирования очень сложная. Я знал, что смогу вам объяснить, как с ней работать. Но то, что дальше… оно не могло быть взломано никем. Программа моя, только моя! – Он стал биться на кушетке. – Развяжите меня! Развяжите немедленно! Вы не имеете права!
Его глаза наполнились гневом и слезами.
– Зачем ты ее создал, Астахов? Хочешь властвовать над людьми? – Голос Айвена Смита звучал насмешливо.
– Не ваше дело!.. Это научный эксперимент!
– На проведение любых научных экспериментов требуются разрешения. У тебя есть разрешение? Впрочем, пускай с этим разбираются специалисты.
– Прошу вас, господин… – взмолился Астахов. – Я дам вам денег. Столько, сколько скажете. Я буду сотрудничать. Что вы собираетесь со мной сделать?
– Не дрейфь, приятель. Мы воспользуемся твоей программой, чтобы отключить сигнал, – сказал Айвен. – Потом разорвем связь, которую между нами установили в Киберлайф. За это хорошее дело, которое невозможно было бы без твоего участия, я не причиню тебе вреда, просто оставлю связанным до прихода полиции. Я не знаю, что тебя ждет. Возможно, в твой череп запихнут биосивер и станут тобой дистанционно управлять.
– Воспользуйтесь оборудованием, я не возражаю, – затараторил Астахов – Только не вызывайте полицию. Мы можем сотрудничать. Я рад помочь… Если хотите, могу все сделать сам на профессиональном уровне! Обещаю, вас потом не найдет ни один спутник. – Он говорил так торопливо, что окончание одного слова сливалось с началом другого. – И еще, господин… Из дома есть другой выход, все предусмотрено. Но вам даже не придется им воспользоваться. Если за вами приставлены наблюдатели, я могу вас подготовить в лаборатории, а все остальное сделать после того, как вы уйдете…
– Складно говоришь, – заметил Айвен.
– У меня установлена защита, если за вами шли наблюдатели, они не слышали ни единого слова из наших разговоров. Хотите, я дам вам денег, господин? Хотите, помогу с фальшивыми документами? – Он говорил все быстрее и быстрее. – Пожалуйста, развяжите меня, господин. Если вы меня…
Короткая пощечина заставила его умолкнуть. Теперь Мила увидела, что левая щека Астахова уже слегка припухла от побоев.
– Я тебя задал вопрос: зачем ты придумал эту программу, сукин сын?! – рявкнул Смит. – Хочешь захватить верх в своем гребаном Киберлайф, да? Влезть в мозги человечества с новым Энтерроном? А дальше что? Собираешься построить собственное общество на этой проклятой планете? – Смит схватил Астахова за ворот и одним резким движением усадил его. – И что это будет за общество, приятель? Твой карманный народ? Ты переделаешь людей по своему образу и подобию? Целое государство, да? Заставишь всех сидеть перед экранами и смотреть на себя! И как же ты все это назовешь? Империя кретинов! Союз недоделанных регионов! Республика сраных онанистов! Что ты сделаешь? Повесишь на Башне Правительства собственный портрет и заставишь человечество дрочить на него? Ты знаешь, Астахов, я ведь нашел тебя случайно. Но что, если по всему миру сотни таких продвинутых психопатов? Скоро война, парень! Завтра в этом тихом, гниющем болоте разразится буря! Ты чувствуешь это? – И он с размаху влепил Астахову очередную пощечину, от чего припухшая щека имплантолога стала малиновой.
«Остановись! – мысленно вскрикнула Мила. – Не могу больше на это смотреть!»
Смит резко обернулся, словно только и ждал, когда она к нему обратится.
– Жалеешь? – ухмыльнулся он. – Этого сукина сына? Хочешь жить среди таких вот, да? Чего стоит ваша сраная идеология? У руля теперь может стоять самый последний человек, вроде этого недоноска. Кто такой ваш президент, который сидит в Башне Правительства?
– Его выбрал народ, – сказала Мила. – Успокойся, Айвен. Ты сказал, что, если бы не этот человек, нельзя было бы сделать то, чего ты хочешь. Возьми себя в руки и доведи до конца то, что начал.
Смит с отвращением оттолкнул от себя Астахова и тот, откинувшись назад, громко стукнулся затылком о стену.
Мила покачала головой и отвернулась.
Глянув на монитор, Смит сказал:
– Пятнадцать минут третьего. В девять часов вечера мы уйдем отсюда, но перед этим тебе придется еще раз лечь в камеру.
До семи часов Миле пришлось слоняться по дому, а потом забраться в «гроб». К концу дня настроение Айвена стало приподнятым, он перестал нападать на Астахова, даже разрешил ему сходить в туалет и позволил съесть бутерброд. После этого опять связал его, не хотел непредвиденных ситуаций.
Оказавшись в камере, Мила обняла себя за локти, сознавая, что ей придется пролежать тут как минимум час. Что произойдет потом? Исчезнут эти вечные обрывки чужих мыслей и непрерывный фон противоречивых чувств, успокоится прошлое, уйдут страхи? Она вернется к прежней жизни, к той, что была до Рихарда? Но почему ей так плохо и тоскливо? Мила представила – когда все закончится, Айвен скажет: «Наконец-то я свободен!» и, открыв дверь, не прощаясь, исчезнет. Для нее он по-прежнему наполовину был Рихардом, тем самым человеком, который помог ей создать новый мир – мир, ради которого стоило жить. И еще она отчетливо осознала, что Айвен погибнет, умрет без медицинской помощи, но еще раньше окончательно свихнется.
Мила лежала на гладкой панели «гроба», чувствуя, как текут слезы – из уголков глаз по скулам и вискам прямо в уши. Когда Айвен вернулся той страшной ночью и назвал ее «тварью», когда он признался в ненависти, это еще не было концом их мира. В ту ночь воцарился хаос, но еще не было все кончено. Мила испытала ужас, потрясение, обиду, но все части ее с Рихардом мира, перевернувшись в ее душе, выстроились заново. По-другому. Все последующие дни шла война с прошлым, с Айвеном Смитом и с самой собой, но любовь по-прежнему существовала. Теперь близилась развязка. Цепь единичек и нулей в программе рано или поздно оборвется. Когда последний знак прекратит движение, любовь исчезнет. Мила уподобится Каю, в глаз которого попал осколок зеркала троллей. Будет ли ей тогда безразлична смерть Айвена?
Слезы потекли сильнее, она стала вытирать их и вдруг зарыдала, едва успев закрыть рот ладонью. Рихард… Айвен… Рихард… Айвен… Когда он уйдет, от прошлого не останется и следа. Одна за другой перед ней стали проноситься моменты жизни – счастливые и горькие. Столкновение на ступеньках, большие взволнованные, черные, как тьма, глаза Рихарда, арабское кафе «Земзем», ночь страсти с Айвеном в домике ее бывшего мужа, кошмар в квартире негра из Нана, рассказ Айвена о детстве, его жестокая фраза «я сделаю тебе больно, очень больно». Она судорожно вдохнула, еще раз беззвучно всхлипнула, вытянула руки вдоль туловища и повернула голову набок.
Снова перед ней замаячил Ивар. «Отпусти его… отпусти его», – говорил он. «Тебе-то какое дело? Ты остался в детстве и никакого отношения к этому не имеешь! Ты ушел давным-давно, зачем же вернулся теперь? Исчезни сейчас же!» Но Ивар не исчезал. Напротив, он становился все явственней. Мила поразилась, насколько четко ее память смогла восстановить давно забытое лицо. «Отпусти его, – говорил мальчик, – ты ведь знаешь, он должен уйти. Ты поверила ему еще во время последнего завтрака в твоем доме, и потом еще раз, вечером, и на следующий день, на площади в городе Нане… Ты веришь ему, Камилла, ты знаешь – он прав. Он должен сделать то, зачем пришел».
Внезапно Миле стало страшно. То, что говорил Ивар, не было ее мыслями, и не было мыслями Айвена. Это был чей-то посторонний голос! «Не бойся меня, – снова заговорил Ивар, и Мила рассмотрела конопушки на его носу (да-да! у него были веснушки, но она много лет назад об этом забыла!). – Я твой друг, и я знаю, Камилла, что ты поступишь правильно. Дай ему уйти, ничто не должно помешать…»
«Мой друг?! – возмутилась Мила. – Разве друг посоветует позволить кому-то умереть?! Разве может быть желание смерти порождением здорового ума? Я готова уважать стремления другого человека, но Айвен болен».
Она села, встряхнула головой, потерла лицо руками, а когда отвела их, поймала взгляд Астахова. Он что-то выговорил одними губами. Мила отвернулась от него, – Айвена не было видно. Закрыв глаза, она прислушалась к его мыслям. Видимо, он лежал в другой камере, такой же, как эта, и, похоже, Айвен спал. Во сне мысли его обычно изменялись: они либо двигались непрерывным красочным потоком, который нельзя было просто так на ходу увидеть (для этого требовалось лечь и расслабиться), либо замирали, превращаясь в медленно кружащийся в невесомости абстрактный символ. Так и есть, Айвен Смит задремал. Он утомился за день. Сколько же будет длиться сканирование? Не должна ли она разбудить Айвена? Но сейчас, когда он спит, ее ум обрел ясность и независимость. «Я смогу принять трезвое решение, когда избавлюсь от связи, которая меня подавляет», – подумала Мила.
Но прежде чем снова улечься, она взглянула на Астахова. С умоляющим видом тот отчаянно задвигал губами, и ей удалось разобрать: «Развяжите меня». Она отрицательно покачала головой и приставила палец к губам, на что Астахов зашевелил губами еще активнее, но теперь ничего нельзя было понять. Махнув на него рукой, Мила легла обратно в «гроб». Но теперь ей чудилось, что Астахов по-прежнему что-то пытается сказать. Мила вытерла остатки слез и сосредоточилась. Сколько сейчас времени? Должен ли кто-то остановить программу, когда сканирование закончится? Она опять прислушалась к Айвену и ничего не услышала. Но такое бывало и раньше, когда он крепко засыпал. Мила еще раз прислушалась. Так и есть, абсолютная тишина. Но мог ли он так крепко уснуть в то время, когда происходит такое важное событие – освобождение?
– Это опасно… – донесся еле уловимый шепот Астахова.
Она хотела подняться, но в этот миг перед глазами возник Ивар – еще ближе, еще отчетливее!
«Тебе не надо слушать этого человека, Мила!»
Ивар смотрел ей прямо в глаза. Она хорошо видела его радужки – серебристо-голубые с темно-серыми ободками. Такие реальные!
«Ты не будешь управлять мной! – чуть не вскрикнула Мила и, схватившись за край стенки, резко села, пройдя сквозь фантом. – Никто не будет мной управлять! Осточертело!»
– Это опасно… – еле слышно повторил Астахов. – Надо следить за оборудованием…
Мила некоторое время смотрела на него, а затем так же, как он, одними губами спросила:
– Почему я должна вам верить?
Астахов понял вопрос и прошептал:
– Потому что я не хочу умереть от обезвоживания, когда вас не станет. Развяжите… Я все остальное сам… Только не будите…
Аргумент показался веским. Мила несколько мгновений раздумывала, а потом, упершись в края «гроба» обеими руками, перебросила ноги и мягко приземлилась на пол. Она замерла, прислушиваясь, но Айвен спал. Теперь она слышала его ровное безмятежное дыхание.
– Я пришлю помощь, – пообещала Мила и вдруг, решившись, направилась к выходу. Пусть у нее не получится далеко уйти, но далеко и не надо, ведь они больше не в лесу. Она не позволит Айвену погибнуть ни сейчас, ни потом, потому что… потому что любит его даже таким.
Спустя несколько минут Мила вернулась. Подойдя к Астахову на цыпочках, она присела на кушетку и, наклонившись к самому его уху, спросила:
– Какой код у замка?
– Скажу, если развяжете.
– Что вы сделаете, если я вас развяжу?
Она повернула голову, подставив ему свое ухо, и он прошептал:
– Я помогу вам. Уже почти все завершено. Если не перевести регуляторы, в мозгу могут произойти необратимые изменения. Ваш приятель об этом не знает… Я боюсь ему говорить, он мне не поверит… Если вовремя не переключить, он сойдет с ума и точно убьет нас обоих либо превратится в овощ, и вы за компанию с ним, если ляжете в камеру. Прошу вас…Я помогу. Сделаю, как скажете. Захотите завершить процедуру – завершите, захотите уйти – я вас выпущу.
Мила почувствовала, как часто забилось сердце. Можно ли доверять этому типу, но что если он говорит правду? Она взглянула на монитор и только тут увидела вертикальную полосу загрузки, которая грозила вот-вот заполниться: красный индикатор неуклонно двигался вверх, оставалась минута, может меньше…
– Сядьте… – шепнула она, и сама с силой усадила Астахова. Наклонив его, она стала развязывать руки. Шнур так сильно сдавливал запястья, что пальцы у него посинели. Ломая ногти, Мила принялась развязывать узел, но он был слишком тугим. Мила еще сильней наклонила Астахова и, перегнувшись через него, впилась в узел зубами. Мало-помалу он стал ослабевать, но ей пришлось повозиться еще с полминуты. Астахов откинул витки шнура. Прежде, чем начать развязывать ноги, Мила взглянула на монитор. Времени почти не оставалось. Она склонилась к ногам Астахова, чтобы отыскать узел, но тут перед глазами что-то мелькнуло, и шею обожгла боль.
«Айвен!» – попыталась простонать Мила, но не вышло: выдох застрял в легких. Она схватила Астахова за ноги, но руки враз утратили силу, стали как тряпки.
В следующую секунду ее швырнуло в сторону. Астахов куда-то поволок ее. Мила попыталась вытянуть руку, чтобы ударить по стенке камеры, в которой лежал Айвен, но не дотянулась. Ее снова отбросило. Астахов двигался прыжками. Перед глазами мелькнул потолок, затем взгляд поймал монитор, полосу загрузки… Та была неподвижна.
Мила вдруг почувствовала, что до того, как Астахов ее задушит, у нее будет еще время, чтобы пожалеть о содеянном и, может, испугаться, только сейчас она не испытывала ни страха, ни сожаления – лишь боль и удушье. Мила услышала, как Астахов ударил рукой по панели, вероятно, задел сразу несколько сенсоров, но среди прочих попал по тому, что нужно, и с ужасным звуком захлопнулась крышка камеры, в которой лежал Айвен. В тот же момент шнур на шее Милы ослабел, из ее груди вырвался слабый крик. Она рухнула на пол. Первый же вдох дал понять – что-то там не так, и боль в шее осталась, даже усилилась. Мила зашлась кашлем. Теперь все, что она могла видеть, это пол, забрызганный ее слюной. С каждым толчком кашля лоб наливался тяжестью, в глазах темнело, а где-то недалеко, в камере-гробу изо всех сил бился Айвен.
«Эй, Ивар! – в отчаянии воззвала она. – Почему же ты его не разбудил?!»
На миг она увидела глаза мальчика. Они изучали ее, и в них светилась недетская и даже какая-то нечеловеческая мудрость.
Наконец, кашель стал утихать, но в горле першило так, словно кто-то елозил внутри терновой веткой. Мила поднялась на четвереньки и, оглянувшись, поискала взглядом Астахова. Тот не спешил выключать программу, быть может, он соврал про овощ, а может, просто ждал, когда мозги Милы и Айвена расплавятся. Астахов, согнувшись, развязывал узел. Мила хотела вскочить, но оказалось, что у нее нет сил. Она лишь упала на локти и снова зашлась в приступе кашля, да к тому же больно ткнулась скулой в пол.
– Лежи и не рыпайся, – сказал Астахов. – Станешь меня злить, тебе же будет хуже. Я не твой дружок, не стану церемониться.
Астахов отбросил в сторону шнур и выпрямился. Его взгляд в эту минуту не выражал ничего кроме детской радости.
– Какая удача, – сказал он. – Теперь никто не станет нам мешать. – Он шагнул к Миле, на лице его появилась гадкая ухмылка. – Так ты говоришь, раньше я тебя не сильно замечал? Ай-яй-яй… Как можно было на такую красотку не обращать внимания? Теперь я вижу, насколько был глуп. Прости меня, дорогуша.
Его массивное тело нависло над Милой, закрыло собой монитор. Толстая рука потянулась к ее подбородку. Мила хотела ударить по этой руке, но только слабо оттолкнула ее.
– Э нет… – Астахов покачал головой. – Так не пойдет, детка. Ты же сама говорила, что любишь меня. Что же случилось потом? Когда ты была за дверью, клялась в любви, а оказалась внутри, и тебя как подменили… А ну-ка поднимись, хочу тебя как следует рассмотреть.
Мила слышала тяжелые удары Айвена о стенки контейнера. Тот, от кого она пыталась сбежать прошлой ночью, был в ловушке, и теперь ей больше всего на свете хотелось, чтобы ему удалось освободиться.
– Отпустите меня, я же вам помогла…
– Сейчас ты мне еще кое в чем поможешь… За этим ведь и пришла, дорогуша. – Он схватил себя за ширинку и хихикнул, довольный своей шуткой. – А теперь живо вставай!
Он снова потянулся к ней руками, но она отпрянула назад. Астахов двинулся следом, на ходу подбирая шнур. Резко нагнувшись, накинул его на шею Миле, но на этот раз она успела вцепиться в петлю руками.
Неужели ей суждено умереть здесь, в Никте, где на каждом углу полицейские, от рук работника Киберлайф? Где же эти чертовы полицейские? Ну почему они медлят? Неужели им нужна ее смерть?
– Ублюдок!.. – раздалось из контейнера, и тут же снова послышались удары.
Ухмыляясь, Астахов стал накручивать на руки концы шнура. Петля начала затягиваться.
– За домом следят полицейские… – задыхаясь, прохрипела Мила. Голос ее был чужим от страха. – Если вы что-нибудь со мной сделаете… вас покарают…
– Неужели? – Астахов опять противно захихикал. – За что? Я ведь тебя с твоим дружком не приглашал к себе, вы сами ворвались, и вот за это вам уж точно не отвертеться от наказания. Но то, что я сейчас сделаю с тобой, останется только в моей памяти, потому что твою я сотру, начиная с этого момента и до утра. Сотру, как пыль с журнального столика. Понимаешь? А теперь… – Он повернулся и посмотрел на часы на мониторе. – У нас в запасе часов семь-восемь, детка. Это будет веселенькая ночь. Как жаль, что ты ее забудешь…
Он дернул ее так резко, что в шее что-то хрустнуло, а в глазах стало темно. Мила почувствовала, что колени ее выпрямляются, и через секунду она уже стояла на слабых подкашивающихся ногах. Перед глазами плыли круги. Мила по-прежнему пыталась расширить петлю, но пальцы были плотно прижаты к шее.
– Отпустите… – хрипло взмолилась она. – Вы задушите…
Астахов толкнул ее, и она бы упала, не будь шнура, который маньяк крепко держал в руке. Миле показалось, что от удушья у нее разбухла голова. Резкий толчок в грудь, и она полетела в пустоту, а потом спиной ударилась о кушетку. Астахов тут же навалился сверху, Мила почувствовала его вонючее дыхание, но не могла отвернуться. Шнура больше не было на шее, но теперь Астахов сжимал ее голову обеими руками. Он рассматривал ее лицо, и во взгляде было что-то такое, что заставило душу Милы уйти в пятки.
– Я знал, что этим закончится, – прошептал Астахов. Его лицо потемнело от прилившей крови, губы разбухли, глаза осоловели от возбуждения. – Знал это с самого утра… Валялся, связанный, и представлял, как трахну тебя, детка… дорогуша… – И он лизнул ее губы, которые Мила успела плотно сжать. Она не могла ни отвернуться, ни крикнуть, только застонала. Астахов весил килограммов сто десять, не меньше. Он давил как могильная плита. Мила даже не обратила внимания на тягучую слюну маньяка, что осталась у нее на губах. От неподвижности и страшного давления сверху у нее началась паника, из глаз брызнули слезы, а стон перешел в тонкий пронзительный вой.
– Открой, сволочь!.. – донеслось из контейнера. Но Астахова не впечатлили ни исступленные вопли Айвена, ни жалкий скулеж Милы. Он лизнул еще раз, а затем еще и еще. Мила до боли сжала губы и зажмурилась, чтобы не видеть этого жуткого, странно размякшего лица. Скоро ее губы и подбородок стали скользкими от слюны, тогда Астахов приложился к ним щекой и стал тереться. Мила уже не могла выть, она только хрипела, затем и хрип исчез, а дыхание стало походить на судороги. Астахов продолжал тереться о ее губы, это длилось целую вечность. Слюна стала высыхать, оставляя отвратительный запах, кожа липла к коже, жесткая щетина царапала, тяжелое дыхание Астахова накладывалось на отчаянные удары, доносящиеся из контейнера.
Наконец, Кибераполлону надоела эта игра. Он уперся обеими руками в грудь жертвы и приподнялся. Мила с ужасом почувствовала, как расплющивается ее грудная клетка. Вдруг руки освободились. Она вцепилась в локти Астахова и с силой вогнала в них в них сломанные ногти. Кибераполлон дико взвыл и на секунду отпрянул назад. Мила успела глубоко вдохнуть. Тут же удар в плечо заставил ее вскрикнуть, затем последовал новый удар, в то же самое место, – так бьют мальчишки, когда повздорят. Но нет, Кибераполлон не был мальчишкой. Он был психом. Его рука вновь схватила Милу за горло.
– Говори, что любишь меня, или сдохнешь!..
Мила попыталась убрать его руку, но у нее почти не оставалось сил. Она просто держала его за запястье и смотрела широко открытыми глазами на вздрагивающие пухлые губы Кибераполлона.
– Говори, что любишь, или я…
В какой-то миг она сдалась, поняла, что согласна на все, лишь бы эта толстая отвратительная рука перестала ее душить. Мила попыталась выдавить из себя жуткую противоестественную фразу, но внезапно мир перед глазами сузился, и ее окутала тьма…