Стивен Кинг

Откровения Беки Полсон

Случившееся было в общем-то просто — во всяком случае в начале. А случилось то, что Ребекка Полсон прострелила себе лоб из пистолета 22-го калибра, принадлежавшего Джо, ее мужу. Произошло это во время ее ежегодной весенней генеральной уборки, которая в этом году (как и почти в каждом году) пришлась на середину июня. В таких делах Бека обычно мешкала.

Она стояла на невысокой стремянке и рылась в хламе на верхней полке стенного шкафа в нижнем коридоре, а полсоновский кот, массивный полосатый Оззи Нельсон, сидел в дверях гостиной и наблюдал за ней. Из-за спины Оззи доносились встревоженные голоса полсоновского большого старого «Зенита», который позже стал чем-то далеко превосходящим обычный телевизор.

Бека стаскивала с полки то одно, то другое — не обнаружится ли что-нибудь, еще годное к употреблению, хотя, правду сказать, не надеялась на это. Четыре-пять вязаных зимних шапочек, все побитые молью и частично распустившиеся. Она бросила их через плечо на пол коридора. Затем том «Ридерс дайджест» от лета 1954 года, предлагающий выжимки из «Безмолвно струись, струись глубоко» и «А вот и Джоггл». От сырости он разбух до размеров манхэттенской телефонной книги. Его тоже — через плечо. А! Зонтик вроде бы исправный… и картонная коробка с чем-то.

Коробка из-под туфель. То, что внутри, оказалось тяжелым. Когда она наклонила коробку, оно сдвинулось. Она сняла крышку и бросила ее через плечо (чуть было не угодив в Оззи, решившего подойти поближе). Внутри коробки лежал пистолет с длинным стволом и рукояткой под дерево.

— Ой! — сказала она. — Эта пакость!

Она вынула пистолет из коробки, не заметив, что курок взведен, и повернула его, чтобы заглянуть в маленький змеиный глаз дула, полагая, что увидит пулю, если она там.

Она помнила этот пистолет. До последних пяти лет Джо был членом дерриковского «Ордена Лосей». Лет десять назад (а может быть, пятнадцать) Джо под винными парами купил пятнадцать лотерейных билетов Ордена. Бека так разъярилась, что две недели не разрешала ему совать в себя его мужской причиндал. Этот пистолет 22-го калибра для учебной стрельбы был третьим призом лотереи.

Джо некоторое время из него постреливал, вспомнила Бека. Пулял по бутылкам и консервным банкам на заднем дворе, пока она не пожаловалась на грохот. Тогда он начал уходить с пистолетом в песчаный карьер, в который упиралась их дорога. Она чувствовала, что он уже тогда утратил интерес к этому занятию — но еще некоторое время продолжал стрелять, чтобы она не воображала, будто взяла над ним верх. А потом пистолет исчез. Она думала, Джо его променял на что-нибудь — на зимние покрышки или аккумулятор, — а он тут.

Бека поднесла дуло к самому глазу, заглядывая внутрь, стараясь углядеть пулю. Но видела только темноту. Ну, значит, не заряжен.

«Все равно заставлю его от него избавиться, — думала она, спускаясь со стремянки спиной вперед. — Сегодня вечером; Когда он вернется с почты. „Джо, — скажу я, — пистолет в доме ни к чему, даже если поблизости нет детей и он не заряжен. Ты же из него даже по бутылкам не стреляешь“, — вот что я скажу».

Думать так было очень приятно, но подсознание знало, что она, конечно, ничего подобного не скажет. В доме Полсонов дороги выбирал и лошадьми правил почти всегда Джо. Наверное, лучше всего было бы самой от него избавиться — закинуть в пластиковый мешок под остальной хлам с этой полки. И пистолет вместе со всем остальным отправится на свалку, когда Винни Марголис в следующий раз остановится забрать их мусор. Джон не хватится того, о чем давно забыл — крышку коробки покрывал ровный густой слой пыли. То есть не хватится, если у нее достанет ума не напоминать ему о нем.

Бека спустилась с последней ступеньки стремянки. И тут левой ногой наступила на «Ридерс дайджест». Верхняя крышка поехала назад, потому что сгнивший переплет тут же лопнул. Бека зашаталась, сжимая пистолет в одной руке, а другой отчаянно размахивая, чтобы сохранить равновесие. Ее правая ступня опустилась на кучку вязаных шапочек, которые тоже поехали под ней. Падая, Бека поняла, что выглядит как женщина, которая затеяла самоубийство, а не уборку.

«Ну, он не заряжен», — успела подумать она, но пистолет-то был заряжен, а курок взведен. Взведен на протяжении многих лет, будто поджидал ее. Она тяжело плюхнулась на пол, и боек пистолета ударил по пистону. Раздался глухой невпечатляющий хлопок, не громче, чем детская шутиха в жестяной банке, и пуля «винчестер» двадцать второго калибра вошла в мозг Беки Полсон чуть выше левого глаза. Она просверлила черную дырочку, чуть голубоватую по краям, цвета едва распустившихся касатиков.

Ее затылок стукнулся о стену, и в левую бровь из дырочки сползла струйка крови. Пистолет, из дула которого курился светлый дымок, упал к ней на колени. Ее руки секунд пять легонько барабанили по полу, левая нога согнулась, потом рывком распрямилась. Кожаная тапочка слетела со ступни и ударилась о противоположную стену. Глаза Беки оставались открытыми еще полчаса, их зрачки то расширялись, то сужались.

Оззи Нельсон подошел к двери гостиной, мяукнул по адресу Беки и начал умываться.

Джо заметил пластырь над ее глазом, когда она вечером накрывала ужин. Он пришел домой полтора часа назад, но последнее время словно бы ничего в доме не замечал, поглощенный чем-то своим, бесконечно от нее далеким. Это не тревожило ее так, как когда-то — во всяком случае, он не допекал ее требованиями допустить его мужской причиндал в ее дамскость.

— Что это у тебя с головой? — спросил он, когда она поставила на стол миску фасоли и блюдо с багровыми сосисками.

Она рассеянно потрогала пластырь. Да, действительно, что у нее с головой? Она толком не помнила. В середине дня был какой-то черный провал, будто чернильное пятно. Она помнила, как кормила Джо завтраком и стояла на крыльце, когда он уехал на почту на своем «пикапе» — все это было кристально ясным. Она помнила, как загрузила новую стиральную машину бельем, пока по телевизору гремело «Колесо Фортуны». Это тоже было ясным. Затем начиналось чернильное пятно. Она помнила, как положила цветную стирку и включила холодный цикл. У нее сохранились очень смутные, очень сбивчивые воспоминания, как она поставила в духовку два замороженных обеда «Голодный муж» (Бека Полсон любила поесть), но после — ничего. До той минуты, когда она очнулась на кушетке в гостиной. Оказалось, что она сменила брюки и цветастую блузу на платье и надела туфли на высоких каблуках. И заплела волосы в косы. Что-то давило ее колени и плечи, а лбу было щекотно. Оззи Нельсон! Оззи задними ногами стоял у нее на коленях, а передние лапы положил ей на плечи. Он деловито вылизывал кровь с ее лба и из брови. Она сбросила Оззи на пол и посмотрела на часы. Джо вернется домой через час, а она даже еще не занялась ужином. Она потрогала голову, которая вроде бы побаливала.

— Бека?

— Что? — Она села на свое место и принялась накладывать себе фасоль.

— Я спросил, что у тебя с головой?

— Посадила шишку, — сказала она… хотя, когда она спустилась в ванную и погляделась в зеркало, выглядело это не шишкой, выглядело это дыркой. — Просто шишку посадила.

— А! — сказал он, утрачивая интерес, развернул свежий номер «Спорте иллюстрейтид», который пришел утром, и тут же погрузился в сон наяву. В этом сне он медленно скользил ладонями по телу Нэнси Фосс. Этому занятию, как и тем, что вытекали из него, он усердно предавался последние полтора месяца или около того. Бог да благословит почтовые власти Соединенных Штатов за то, что Нэнси Фосс перевели из Фолмута в Хейвен — вот и все, что он мог бы сказать. Потеря для Фолмута — удача для Джо Полсона. Выпадали целые дни, когда он почти не сомневался, что умер и попал на Небеса, а таким резвым причиндал в последний раз был в дни, когда он в девятнадцать лет путешествовал по Западной Германии с армией США. Потребовалось бы куда больше, чем пластырь на лбу жены, чтобы по-настоящему привлечь его внимание.

Бека положила себе три сосиски, поразмыслила и добавила четвертую. Облила сосиски и фасоль кетчупом, а потом все хорошенько перемешала. Результат несколько напоминал последствия столкновения двух мотоциклов на большой скорости. Она налила себе виноградного сока «Кул-Эйд» из кувшина на столе (Джо пил пиво) и тогда кончиками пальцев потрогала пластырь — она то и дело к нему прикасалась, едва его наклеила. Всего лишь прохладная лента. Это-то нормально… но под ней ощущалась круглая впадина. Дырка. Вот это нормальным не было.

— Просто шишку набила, — пробормотала она опять, будто заклинание. Джо не поднял головы, и Бека принялась за еду.

«Ну, аппетита это мне не испортило, что бы там ни было, — думала она. — Да и что его портит? Еще не было такого случая. Когда по радио объявят, что все эти ракеты запущены и близок конец света, я, наверное, буду есть и есть, пока одна не вдарит по Хейвену».

Она отрезала себе ломоть от каравая домашней выпечки и начала подбирать фасолевую жижицу.

При виде этой… этой метки у себя на лбу она тогда испугалась, очень испугалась. Нечего себя обманывать, будто это просто метка, вроде синяка. А если кому-то хочется узнать, подумала Бека, так она им объяснит, что увидеть лишнюю дырку у себя в голове — не самое бодрящее зрелище. Как-никак в голове помещается мозг. Ну а что она сделала тогда…

Она попыталась отогнать эту мысль, но было слишком поздно. «Слишком поздно, Бека», — бубнил голос у нее в голове — совсем такой, какой был у ее покойного отца.

Она тогда уставилась на дырку и смотрела на нее, а потом открыла ящик слева от раковины, порылась в своей убогой косметике руками, которые словно были не ее. Вытащила карандашик для бровей и снова посмотрела в зеркало.

Она подняла руку с карандашиком, повернув его тупым концом к себе, и начала медленно засовывать в дырку на лбу. «Нет! — стонала она про себя. — Прекрати, Бека, ты же не хочешь…»

Но, видимо, что-то в ней хотело, потому что она продолжала. Никакой боли она не чувствовала, а карандашик идеально подходил по ширине. Она протолкнула его на дюйм, затем на два, затем на три. Она смотрела на себя в зеркале, на женщину в цветастом платье, у которой изо лба торчал карандаш. Она протолкнула его на четвертый дюйм.

«Карандаша почти не осталось, Бека, будь осторожна, ты же не хочешь, чтобы он провалился туда и стучал, когда ты будешь ворочаться ночью. Будил Джо…»

Она истерически захихикала.

Пять дюймов — и тупой кончик карандаша наконец наткнулся на что-то. Оно было твердое, но легонький нажим создал ощущение губчатости. В тот же миг весь мир обрел пронзительную яркость, позеленел, и кружева воспоминаний заплясали в ее сознании — в четыре года она катается на санках в комбинезончике старшего брата, моет классную доску после уроков, «импала» пятьдесят девятого года ее дяди Бена, запах свежескошенного сена…

Она выдернула карандашик из головы, судорожно опоминаясь, в ужасе ожидая, что из дырки хлынет кровь. Но крови не было, и не было следов крови на блестящей поверхности карандашика для бровей. Ни крови, ни… ни…

Об этом она думать не будет! Она бросила карандашик назад в ящик и одним толчком задвинула ящик. Ее первое желание заклеить дырку вернулось с утроенной силой.

Она открыла зеркальную дверцу аптечки и ухватила жестяную коробочку с пластырями. Коробочка выскользнула из ее дрожащих пальцев и со стуком скатилась в раковину. Бека вскрикнула и тут же приказала себе заткнуть дырку, заткнуть, и все. Заклеить, заставить исчезнуть. Вот что надо было сделать, вот что требовалось. Карандашик для бровей? Ну и что? Забыть — и конец. У нее нет никаких симптомов повреждения мозга, таких, какие она наблюдала в дневных программах и в «Докторе Маркусе Уэбли» — вот что главное. Она совершенно здорова. Ну а карандашик… забыть, и все тут!

И она забыла — во всяком случае, до этой минуты. Она посмотрела на недоеденный обед и с каким-то оглушенным юмором поняла, что ошиблась относительно своего аппетита — кусок в горло не лез.

Она отнесла свою тарелку к мешку для мусора и соскребла в него объедки, а Оззи беспокойно кружил у ее ног. Джо не оторвался от журнала. В его воображении Нэнси Фосс снова спрашивала его, действительно ли язык у него такой длинный, как кажется.

Она пробудилась глубокой ночью от какого-то спутанного сна, в котором все часы в доме разговаривали голосом ее отца. Джо рядом с ней распростерся на спине в своих боксерских трусах и храпел.

Ее рука потянулась к пластырю. Дырка не болела, не ныла, но чесалась. Она потерла пластырь, но осторожно, опасаясь новой зеленой вспышки. Однако все обошлось.

Перекатившись на бок, она подумала: «Ты должна сходить к доктору, Бека. Надо, чтобы ею занялись. Не знаю, что ты сделала, но…»

«Нет, — ответила она себе. — Никаких докторов». Она перекатилась на другой бок, думая, что будет часами лежать без сна, задавая себе пугающие вопросы. А вместо того уснула через минуту-другую.

Утром дырка под пластырем почти не чесалась, и было очень просто не думать о ней. Она приготовила Джо завтрак и проводила его на работу. Кончила мыть посуду и вынесла мусор. Они держали его возле дома в сараюшке, который построил Джо — строеньице немногим больше собачьей конуры. Дверцу приходилось надежно запирать, не то из леса являлись еноты и устраивали кавардак.

Она вошла внутрь, морща нос от вони, и поставила зеленый мешок рядом с остальными. В пятницу или субботу заедет Винни, а тогда она хорошенько проветрит сараюшку. Пятясь из дверцы, она увидела мешок, завязанный не так, как остальные. Из него торчала загнутая ручка, вроде ручки зонтика.

Из любопытства она потянула за нее и действительно вытащила зонтик. Вместе с зонтиком на свет появилось несколько зацепившихся за него побитых молью распускающихся шапочек.

Смутное предупреждение застучало у нее в голове. На мгновение она словно посмотрела сквозь чернильное пятно на то, что скрывалось за ним, на то, что произошло с ней

(дно это на дне что-то тяжелое что-то в коробке что-то чего Джо не помнит не)

вчера. Но разве она не хочет узнать?

Нет.

Не хочет.

Она хочет забыть.

Она попятилась вон из сараюшки и задвинула засовы руками, которые тряслись только чуть-чуть.

Неделю спустя (она все еще меняла пластырь каждое утро, но ранка затягивалась — она видела заполняющую ее новую розоватую ткань перед зеркалом в ванной, когда светила в дырку фонариком Джо) Бека узнала то, что половина Хейвена либо знала, либо вычислила — что Джо ее обманывает. Ей сказал Иисус. В последние три дня или около того. Иисус рассказывал ей самые поразительные, ужасные, сокрушающие вещи. Ей от них становилось нехорошо, они лишали ее сна, они лишали ее рассудка… но разве не были они удивительными? Разве не были правосудными? И разве она перестанет слушать, просто перевернет Иисуса на Его лик, может быть, завизжит на Него, чтобы Он заткнулся? Нет и нет. Во-первых. Он же Спаситель. Во-вторых, вещи, которые ей рассказывал Иисус, вызывали в ней жуткую насильственную потребность узнавать о них.

Бека никак не связывала начало этих божественных откровений с дыркой у нее во лбу. Иисус стоял на полсоновском телевизоре «Зенит», и стоял Он там лет двадцать. А до того, как упокоиться на «Зените», он венчал поочередно два радиоприемника «Ар-си-эй» (Джо Полсон всегда покупал все исключительно американское). Это была чудесная картинка, создававшая трехмерное изображение Иисуса, которую сестра Ребекки прислала ей из Портсмута, где жила. Иисус был облачен в простое белое одеяние, а в руке Он держал пастушеский посох. Поскольку картинка была сотворена (Бека считала «изготовлена» слишком низменным словом для подобия, которое казалось настолько реальным, что в него почти можно было засунуть руку) до появления Битлов и тех перемен, которые они обрушили на мужские прически, Его волосы были не очень длинными и безупречно аккуратными. Христос на телевизоре Беки Полсон зачесывал свои волосы слегка на манер Элвиса Пресли, после того как Пресли расстался с армией. Глаза у него были карие, кроткие и добрые. Позади него в безупречной перспективе уходили вдаль овечки, белоснежные, как белье в телевизионной рекламе мыла. Бека и ее сестра Коринна и ее брат Роланд выросли на овечьей ферме под Глостером, и Бека по личному опыту знала, что овцы ни-ког-да не бывают такими белыми и пушисто-кудрявыми, будто облачка хорошей погоды, опустившиеся на землю. Но, рассуждала она, если Иисус мог претворять воду в вино и воскрешать мертвых, так и подавно был способен, пожелай он того, удалить дерьмо, налипшее на задницы агнцев.

Пару раз Джо пытался убрать изображение с телевизора, и вот теперь ей стало ясно почему. Да уж, будьте уверочки. У Джо, конечно, имелись высосанные из пальца оправдания. «Как-то неловко держать Иисуса на телевизоре, когда мы смотрим „Втроем веселее“ или „Ангелы Чарли“, — говорил он. — Почему бы тебе не поставить его на комод в спальне, Бека? Или… знаешь что? Почему бы не убрать его на комод до воскресенья, а тогда можешь принести его вниз и поставить на телик, пока будешь смотреть Джимми Суоггарта, и Рекса Хамбарда, и Джерри Фолуэлла? Голову прозакладываю, Иисусу Джерри Фолуэлл нравится куда больше, чем „Ангелы Чарли“.

Она отказалась.

— Когда приходит мой черед на четверговый покер, ребятам это не по вкусу, — сказал он в другой раз. — Никому не хочется, чтобы Иисус Христос смотрел на него, когда он надеется прикупить карту к флэшу или пополнить стрейт.

— Может, им не по себе, потому что они знают, что азартные игры — дело рук Дьявола, — отрезала Бека.

Джо, хорошо игравший в покер, оскорбился.

— Значит, фен для сушки волос — это тоже дело рук Дьявола, как и кольцо с гранатом, которое тебе так нравится, — сказал он. — На какие шиши они куплены? Может, вернешь их, а деньги пожертвуешь Армии Спасения? Погоди, по-моему, чеки у меня в ящике.

После этого она согласилась, чтобы Джо поворачивал Иисуса лицом к стене на вечер одного четверга в месяц, когда его грязные на язык, дующие пиво дружки приходили к ним играть в покер… но и только.

И вот теперь ей стала ясна истинная причина, почему он хотел избавиться от этого изображения. Конечно, он с самого начала понимал, что изображение это магическое. Ну… пожалуй, более подходящее слово — „священное“, а магия — это для язычников: охотников за головами и католиков и всех вроде них. Ну, да ведь в конечном счете между ними никакой разницы нет, верно? Все это время Джо наверняка чувствовал, что изображение это особое, что через него будет изобличен его грех.

Ну конечно, она должна была догадываться, что кроется за этой его озабоченностью в последнее время, должна была понимать, что есть причина, почему он по ночам больше к ней не лезет. Но, правду сказать, это было облегчением — секс ведь оказался именно таким, как ее предупреждала мать — омерзительным и грубым, иногда болезненным и всегда унизительным. И еще: она ведь иногда ощущала запах духов на его воротничке? Если так, то и этого она не желала замечать, и не замечала бы и дальше, если бы седьмого июля изображение Иисуса на „Зените“ не заговорило. Теперь она поняла, что, кроме того, не замечала третьего обстоятельства: примерно тогда же, когда прекратилось лапанье и воротнички запахли духами, старик Чарли Истбрук ушел на пенсию, и на его место с фолмутской почты перевели женщину по имени Нэнси Фосс. Она догадывалась, что эта Фосс (кого Бека теперь мысленно называла просто „Эта Шлюха“) была лет на пять старше ее и Джо, то есть было ей под пятьдесят, но в свои пятьдесят она была худощава, ухоженна и привлекательна. Сама Бека за время брака немного прибавила в весе — со ста двадцати шести фунтов до ста девяноста трех, в основном после того, как Байрон, их единственный птенчик и сын, улетел из гнезда.

Продолжать и дальше не замечать она не могла. Если Эта Шлюха на самом деле получает удовольствие от животного сексуального соития с его хрюканьем, дерганьем и заключительным выбросом липкой дряни, которая слегка попахивала рыбьим жиром, а с виду походила на дешевое средство для мытья посуды, значит, Эта Шлюха сама мало чем отличается от животного, и это, бесспорно, освобождало Беку от неприятной обязанности, пусть исполнять ее приходилось все реже. Но когда изображение Иисуса заговорило и совершенно точно сообщило ей, что происходит, не замечать она уже больше не могла. Она понимала, что надо будет что-то сделать.

Изображение в первый раз заговорило сразу после трех часов в четверг. Через восемь дней после того, как она выстрелила себе в голову, и примерно через четыре дня после того, как ее решимость забыть, что это дырка, а не просто метка, наконец начала оказывать действие. Бека шла в гостиную из кухни с небольшим угощением для себя (половина кофейного рулета и пивная кружка с „Кул-Эйд“), чтобы смотреть „Клинику“. Она уже больше не верила, что Люку удастся найти Лору, но у нее не хватало духу полностью отказаться от надежды.

Она нагнулась, чтобы включить „Зенит“, и тут Иисус сказал: „Бека, Джо ложится на Эту Шлюху во время каждого обеденного перерыва на почте, а иногда вечером после закрытия. Однажды он до того взъярился, что вставил ей, когда якобы помогал сортировать почту. И знаешь что? Она даже не сказала: „Подожди хотя бы, пока я не разложу срочные отправления“.

Бека взвизгнула и пролила „Кул-Эйд“ на телик. Просто чудо, подумала она, когда обрела способность думать, что кинескоп не взорвался. Кофейный рулет полетел на ковер.

— И это не все, — сказал ей Иисус. Он прошел через половину картинки — Его одеяние колыхалось у Его лодыжек — и сел на камень, торчавший из земли. Он зажал свой посох между коленями и мрачно посмотрел на нее. — В Хейвене творится много чего. Ты и половине не поверишь!

Бека снова взвизгнула и упала на колени. Одно колено точно впечаталось в рулет, и малиновая начинка брызнула в морду Оззи Нельсона, который пробрался в гостиную посмотреть, что там творится.

— Господь мой! Господь мой! — вопияла Бека. Оззи с шипением удрал на кухню, где забрался под плиту, а с его усов медленно капало липкое варенье. Он оставался там до конца дня.

— Ну, все Полсоны никуда не годились, — сказал Иисус. К Нему приблизилась овечка, и он хлопнул ее Своим посохом с рассеянным раздражением, которое даже в этом ее ошеломленном состоянии напомнило Беке давно покойного отца. Овечка отбежала, чуть-чуть колыхаясь из-за эффекта трехмерности. Она исчезла из картинки — словно бы изогнувшись, когда скрывалась за краем… ну, да это просто обман зрения, твердо решила Бека. — Ну совсем никуда не годились, — продолжал Иисус. — Дед Джо был блудником чистейшей воды, как ты прекрасно знаешь, Бека. Всю жизнь им его довесок заправлял. А когда он заявился сюда, знаешь, что мы сказали? „Мест нет“, — вот, что мы сказали. Иисус наклонился вперед, все еще сжимая Свой посох. „Оправляйся к мистеру Раздвоенное Копыто там внизу, — сказали мы. — Квартиру себе ты найдешь, не сомневайся. Вот только твой новый домохозяин, наверное, сильно тебя поприжмет“, — сказали мы.

Тут, против всякого вероятия, Иисус подмигнул ей… и вот тогда Бека с воплем вылетела из дома.

Задыхаясь, она остановилась на заднем дворе. Волосы, такого светло-мышиного цвета, который и заметить-то трудно, упали ей на лицо. Сердце у нее в груди колотилось с такой силой, что она перепугалась. Слава Богу, что хоть никто не слышал, как она кричала, и не видел ее. Они с Джо жили в дальнем конце Нистароуд, и близкими их соседями были Бродски, полячишки в замызганном трейлере. И до них — добрых полмили. Услышь ее кто-нибудь, так подумал бы, что в доме Джо и Беки Полсонов появилась какая-то свихнутая.

„Так ведь у Полсонов в доме завелась свихнутая. Верно? — подумала она. — Если ты и вправду веришь, что Иисус на картинке начал с тобой разговаривать, значит, ты свихнулась. Папочка избил бы тебя до третьего посинения, чтобы думать такого не смела: до первого посинения за вранье, до второго посинения — за то, что поверила своему же вранью, а до третьего — чтоб не орала. Бека, ты таки свихнулась. Изображения не разговаривают“.

— Да… и это тоже ничего не говорило, — внезапно раздался другой голос. — Этот голос исходил из твоей собственной головы. Не знаю, как это может быть… откуда ты могла узнать такое… Но было именно так. Может, дело тут в том, что случилось с тобой на прошлой неделе, а может, и нет, но ты сама говорила за Иисуса на картинке. А картинка на самом деле ничего не говорила — ну, как резиновая мышка Топо Джиджо в шоу Эда Салливана.

Но почему-то мысль, что причиной может быть

(дырка)

то, другое, оказалась страшнее мысли, будто говорило изображение, потому что такое иногда показывали в „Маркусе Уэбли“, вроде истории про того типа, у которого в мозгу была опухоль, а он из-за нее надевал нейлоновые чулки своей жены и ее туфли. Нет, ничего подобного она в свои мысли не допустит.

Это же могло быть чудо. Как-никак, а чудеса происходят что ни день. Взять хотя бы Туринскую Плащаницу и исцеления в Лурде. И того мексиканского парня, который нашел Лик Девы Марии, запечатленный на поверхности горячей кукурузной лепешки, или на блинчике с мясом, или на чем-то там еще. А те дети, про которых прокричала одна желтая газетка? Дети, которые плакали каменными слезами. Это все bona fide чудеса (детей, плачущих каменными слезами, бесспорно, проглотить было трудновато), возвышающие душу не хуже проповедей Джимми Суогарта. А вот голоса слышат только свихнутые.

„Но случилось-то как раз это. И ты уже давно слышишь голоса, верно? Ты слышала ЕГО голос. Голос Джо. Вот откуда он берется — не от Иисуса, а от Джо, из головы Джо“.

— Нет, — всхлипнула Бека, — нет. Никаких голосов у себя в голове я не слышу.

Она стояла у бельевой веревки на жарком заднем дворе и тупо смотрела на лесок по ту сторону Нистароуд, голубовато-серый в солнечном мареве. Она заломила руки перед собой и расплакалась.

— Никаких голосов я у себя в голове не слышу!

„Свихнутая, — ответил неумолимый голос ее отца. — Свихнулась от жары. Иди-ка, иди-ка сюда, Бека Бушард, я изобью тебя до третьего посинения за такую свихнутую чушь“.

— Никаких голосов у себя в голове я не слышу, — простонала Бека. — Изображение, правда, говорило, хоть под присягой покажу. Я же не чревовещатель.

Бека верила в изображение. Дырка означала опухоль в мозгу. Картинка означала чудо. А чудеса — от Бога. Чудеса происходят не внутри, а снаружи. От чуда можно свихнуться — и Господь свидетель, она чувствует, что вот-вот свихнется, — но это же не значит, что ты уже свихнулась или что у тебя мозга за мозгу зашла. А вот верить, будто ты слышишь чужие мысли… этому только свихнутые верят!

Бека посмотрела себе на ноги и увидела, что из ее левого колена течет густая кровь. Она снова завопила, кинулась назад в дом вызвать врача, неотложку, ну хоть кого-то. В гостиной она кое-как набирала номер, прижимая трубку к уху, и тут Иисус сказал:

— Это малиновая начинка из твоего кекса, Бека. Почему бы тебе не расслабиться, прежде чем ты доведешь себя до сердечного приступа?

Она посмотрела на телевизор, телефонная трубка со стуком упала на стол. Иисус все еще сидел на камне. Но вроде бы скрестил Свои ноги. Нет, Он на удивление похож на ее отца… только Он не выглядит угрожающе, будто готов в любую минуту ударить побольнее. Он глядел на нее с каким-то раздраженным терпением.

— Сама проверь, — сказал Иисус.

Она осторожно прикоснулась к колену, готовая сморщиться от боли. И никакой боли не почувствовала. Затем заметила зернышки в красном мазке и немного успокоилась. Она слизнула с пальцев малиновую начинку.

— Кроме того, — сказал Иисус, — выброси из головы, будто слышишь голоса и свихиваешься. Слышишь ты только Меня, и Я могу говорить, с кем хочу и как хочу.

— Потому что ты — Спаситель, — прошептала Бека.

— Верно, — сказал Иисус и посмотрел вниз, ниже него пара салатниц лихо отплясывала в предвкушении, как в них положат приправу „Ранчо Укромной Долины“. — И будь добра, выключи это дерьмо, если ничего против не имеешь. Нам не требуется, чтобы эта штука работала. И к тому же от нее у Меня чешутся подошвы.

Бека подошла к телевизору и выключила его.

— Господь мой! — прошептала она.

Теперь было воскресенье, 10 июля. Джо крепко спал в гамаке на заднем дворе, а Оззи развалился поперек его внушительного живота, будто черно-белый меховой коврик. Спит в гамаке. И, конечно, видит во сне Шлюху, видит, как бросает ее на кучу торговых каталогов и невостребованных почтовых отправлений, а потом — как бы выразились Джо и эти свиньи, его карточные партнеры? — „хорошенько ее обувает“.

Занавеску она придерживала левой рукой, потому что в правой сжимала горсть квадратных девятивольтовых батареек. Она купила их накануне в городском скобяном магазине. Тут она отпустила занавесу и отнесла их на кухню, где на холодильнике мастерила кое-что. Иисус объяснил ей, как это собрать. Она сказала Иисусу, что не умеет ничего собирать. Иисус сказал ей, чтобы она не валяла чертову дурочку. Если она может готовить по кулинарным рецептам, то без малейших затруднений соберет это маленькое приспособленьице. Она с восторгом убедилась, что Иисус был совершенно прав. И это оказалось не только легко, но и очень интересно. Во всяком случае, куда интереснее, чем стряпать, что ей не очень-то удавалось. Ее пироги почти всегда оседали, а ее хлеб почти никогда не поднимался. Она начала собирать это приспособление накануне, используя тостер, моторчик от старого миксера и смешную стенку со всякой электроникой, которую отвинтила от старого радиоприемника в сараюшке. Она подумала, что успеет все закончить задолго до того, как Джо проснется и войдет в гостиную в два часа посмотреть бейсбольный матч по телику.

Даже странно, сколько разных идей у нее появилось в последние дни. Некоторые подсказал ей Иисус, а другие вдруг сами ее осеняли.

Швейная машинка, например. Ей всегда хотелось иметь приспособление, позволяющее шить зигзагом. Но Джо сказал, что ей придется подождать, пока он не сможет купить ей новую машинку (то есть, если она знала Джо, то, конечно, купит, двенадцатого числа никакого месяца). И вот ровно четыре дня назад она поняла, что нужно просто снять лапку для пришивания пуговиц и вставить на ее место вторую иглу под углом сорок пять градусов к первой, и она сможет шить зигзагом, сколько ей захочется. Требовалась только отвертка, а даже такая неумеха, как она, с отверткой сладит — и все получилось на славу. Она увидела, что игловодитель довольно скоро покривится из-за добавочного веса, но ведь, когда это случится, она найдет способ все поправить.

И еще „Электролюкс“. Это ей подсказал Иисус. Может быть подготавливал ее для Джо. И Иисус же объяснил ей, как использовать сварочный бутановый аппаратик Джо, что значительно облегчило дело. Она побывала в Дерри и купила в магазине игрушек три электронных игры. Едва вернувшись домой, она их вскрыла и извлекла блоки памяти. Следуя указаниям Иисуса, она подсоединила блоки друг к другу и подключила к ним сухие элементы „Эвереди“. Иисус подсказал ей, как запрограммировать „Электролюкс“ и подключить его к источнику энергии (собственно говоря, она сама уже это сообразила, но из вежливости не стала Его перебивать). Теперь „Электролюкс“ самостоятельно пылесосил кухню, гостиную и нижнюю ванную. У него была тенденция застревать под табуретом или в ванной (где он тыкался и тыкался, дурак эдакий, в унитаз, пока она не прибегала повернуть его), и он жутко пугал Оззи, но все равно это было куда лучше, чем таскать тридцатифунтовый пылесос взад и вперед, будто дохлую собаку. У нее появилось куда больше времени для правдивых историй днем по телику, а теперь к ним добавились и правдивые рассказы Иисуса. Однако ее новый, улучшенный „Электролюкс“ жрал электроэнергию с огромной быстротой, а иногда запутывался в собственном шнуре. Она подумывала о том, чтобы выбросить сухие элементы и заменить их аккумулятором от мотоцикла. Времени будет достаточно — после того, как будет разрешена проблема Джо и Шлюхи.

Или… не далее, как вчера ночью. Она лежала в постели без сна еще долго после того, как Джо захрапел рядом с ней, и размышляла о цифрах. Беке (которая в школе не пошла дальше прикладной математики) пришло в голову, что, придав цифрам буквенное значение, можно их разморозить, превратить, так сказать, в сухое желе. Когда они — цифры — становятся буквами, их можно налить в любую формочку. А затем буквы можно опять превратить в цифры — точно так же, как заливаешь растворенное желе в формочки и ставишь в холодильник, чтобы оно застыло и сохранило очертания формочки, когда потом выложишь его на блюдо.

„Таким способом можно вычислить, что угодно, — подумала Бека с восторгом. Она не осознавала, что ее пальцы прижались ко лбу над левым глазом и терли, терли, терли. — Например, вот посмотрите! Можно разом все упорядочить, сказав: ax+bx+c=0. Это каждый раз срабатывает. Ну, как капитан Марвел командует: "Сезам!" Ну, есть, правда, фактор нуля; нельзя позволить, чтобы "а" означало ноль, или все развалится. Но в остальном…"

Она еще полежала без сна, размышляя над этим, а потом заснула, не подозревая, что заново изобрела квадратное уравнение и многочлены. И понятие фактора.

Идеи. Порядочное их число в последнее время.

Бека достала сварочный аппаратик Джо и ловко зажгла его простой спичкой. Еще месяц назад она бы рассмеялась, скажи вы ей, что она когда-нибудь будет работать с чем-нибудь таким. Но это оказалось легко. Иисус точно объяснил ей, как приварить проволочки к электронной панели от старого радиоприемника. Совсем как настраивать пылесос, только идея тут была еще лучше.

В течение последних трех дней Иисус сообщил ей еще много всякой всячины, которая зарезала ей сон (а когда она ненадолго засыпала, ей снились кошмары), и она теперь боялась показаться в деревне ("Я всегда знаю, когда ты что-нибудь натворишь, Бека, — говорил ей отец, — потому что твое лицо ничего в тайне сохранить не может") и лишилась аппетита. Джо, полностью поглощенный работой, бейсболом и Шлюхой, ничего не замечал… хотя накануне вечером, когда они вместе смотрели телевизор, он было заметил, что Бека грызет ногти, чего она никогда прежде не делала. Собственно говоря, это был один из многочисленных поводов, из-за которых она его поедом ела. А вот теперь грызла — до самого мяса. Джо Полсон задумался над этим на добрые двенадцать секунд, прежде чем снова обратить взгляд на телевизор "Сони" и погрузиться в мечты о пышных белых грудях Нэнси Фосс.

Вот только некоторые истории из тех, которые нарассказывал ей днем Иисус, которые лишили ее сна и заставили грызть ногти в зрелом возрасте сорока пяти лет.

В 1973 году Мосс Харлинген, один из карточных приятелей Джо, убил своего отца. Они охотились на оленей в холмах Гринвилла, и все сочли это трагической случайностью. Да только пуля попала в Абеля Харлингена не случайно. Мосс просто залег с ружьем позади упавшего дерева и подождал, пока его отец не перешел вброд ручей примерно ярдах в пятидесяти ниже по склону от того места, где он лежал. И Мосс, спокойно и тщательно прицелившись, прострелил отцу голову. Мосс-то полагал, что убил отца ради его денег. Его (Мосса) фирма "Биг дитч констракшн" должна была уплатить по векселям двум банкам, и оба банка отказали в отсрочке платежа — первый из-за второго, а второй из-за первого. Мосс пошел к Абелю, но Абель отказался ему помочь, хотя вполне мог бы. А потому Мосс застрелил отца и унаследовал много денег, едва следственный судья вынес свой вердикт: смерть в результате несчастного случая. По векселям было уплачено, и Мосс Харлинген искренне верил (если не считать его снов), что совершил убийство из корысти. На самом же деле мотив его был совсем другим. В далеком прошлом, когда Моссу было десять лет, а его младшему брату Эмери — семь, жена Абеля на всю зиму уехала в Род-Айленд. Дядя Мосса скоропостижно скончался, и необходимо было помочь его жене справиться с горем. Пока их мать была в отъезде, в доме Харлингенов в Трое имели место несколько случаев содомии. Содомия прекратилась, когда вернулась мать мальчиков, и ничего подобного больше не происходило. Мосс полностью забыл о происшедшем. Он не помнил, как лежал без сна в темноте, охваченный смертельным ужасом, и не спускал глаз с двери, не появится ли силуэт отца. У него не сохранилось никаких воспоминаний о том, как он лежал, прижимая рот к запястью, а жгучие соленые слезы стыда и ярости выползали из его глаз и скатывались по щекам, пока Абель Харлинген намазывал лярдом свой член, а затем с кряканьем и вздохом вгонял его в заднюю дверь своего сына. Все это произвело на Мосса столь малое впечатление, что он не помнил, как кусал руку, чтобы не закричать, и уж конечно, у него из памяти изгладились судорожные рыдания Эмери в соседней кроватке… "Пожалуйста, не надо, папочка, пожалуйста, не надо меня сегодня, пожалуйста, папочка, не надо". Разумеется, дети забывают очень легко. Однако в подсознании, видимо, что-то затаилось, потому что Мосс Харлинген на самом деле спускал курок, как ему снилось, каждую ночь на протяжении последних тридцати двух лет его жизни, а когда эхо выстрела покатилось по холмам, вернулось и наконец растворилось в величавой тишине лесов штата Мэн, Мосс прошептал: "Не тебя, Эм, не сегодня". А о том, что Иисус рассказал ей это, менее чем через два часа после того, как Мосс заглянул вернуть Джо удочку, Бека даже не подумала.

Элис Кимболл, учительница младших классов хейвенской школы, была лесбиянкой. Иисус сообщил это Беке в пятницу вскоре после того, как эта дама, выглядевшая в зеленом брючном костюме очень импозантно и респектабельно, заехала к ней, собирая деньги на Американское общество по борьбе с раком.

Дарла Гейнс, хорошенькая семнадцатилетняя девушка, которая поставляла воскресную газету, прятала полунции травки под матрасом своей кровати. И, как Иисус сообщил Беке, что меньше чем через пятнадцать минут после того, как Дарла заехала в субботу получить деньги за последние пять недель (три доллара плюс пятьдесят центов чаевых — теперь Бека жалела об этих пятидесяти центах), она и ее мальчик курили травку в постели Дарлы, проделав то, что они называли "горизонтальным трах-трахом". Они проделывали горизонтальный трах-трах и курили травку почти каждый будний день между двумя и тремя часами. Родители Дарлы работали в Дерри в "Изумительной обуви" и домой возвращались много позже четырех.

Хэнк Бак, еще один карточный приятель Джо, работал в бангорском большом супермаркете и до того ненавидел своего босса, что год назад всыпал полкоробки слабительного в его шоколадный коктейль, когда он, босс, послал Хэнка принести ему завтрак из "Макдональдса". Ровно в четверть четвертого босс наложил в штаны, когда нарезал колбасный фарш в кулинарии при супермаркете. Хэнк еле-еле сдерживался до конца рабочего дня, а когда наконец сел в свою машину, то так смеялся, что чуть сам в штаны не наложил. "Он смеялся, — сказал Иисус Беке. — Он смеялся! Ты можешь вообразить подобное?"

И все это было лишь верхушкой айсберга, фигурально выражаясь. Выходило, что Иисус знает что-то неприятное или пугающее про каждого — во всяком случае, про каждого из тех, с кем соприкасалась Бека.

Она не могла жить с такими ужасными изобличениями.

Но не знала, сможет ли теперь жить без них.

Одно было ясно: она должна СДЕЛАТЬ ЧТО-ТО.

— Ты что-то и делаешь, — сказал Иисус. Он сказал это у нее за спиной с картинки на телевизоре — конечно же, конечно, Он говорил оттуда, а мысль, будто голос исходит изнутри ее головы, что это холодное преображение ее собственных мыслей… это всего лишь устрашающая иллюзия. — Собственно говоря, Бека, ты уже почти завершила эту часть дела. Только привари вон ту красную проволочку к клемме рядом с длинной штучкой… нет, не этой, а справа… вот так. Не так много припоя! Это же как "Брилкрем". Только чуточку — и в самый раз.

Как-то странно слышать, что Иисус Христос говорит про "Брилкрем".

Джо проснулся в четверть третьего, сбросил Оззи с живота, прошел через газон, вольготно оросил куст сумаха и неторопливо отправился в дом смотреть бейсбольный матч. Открыл холодильник на кухне, скользнул взглядом по обрезкам проволоки на нем и удивился — что еще такое затеяла его жена? — выбросил эту мысль из головы и ухватил бутылку пива. Потом протопал в гостиную.

Бека сидела в качалке и делала вид, будто читает книгу. Ровно за десять минут до того, как вошел Джо, она кончила подсоединять свое приспособленьице к консольному телевизору "Зенит", с точностью выполнив все указания Иисуса.

"Будь очень осторожна, снимая заднюю стенку телевизора, Бека, — сказал ей Иисус. — Там тока побольше, чем на складе замороженных продуктов".

— Я думал, ты его уже включила для меня, — сказал Джо.

— А сам ты включить не можешь? — сказала Бека.

— Да могу, конечно, — сказал Джо, завершая самый последний разговор между ними.

Он нажал кнопку включения, и в него ударил ток с напряжением более двух тысяч вольт. Его глаза выпучились. От шока его рука сжалась так, что бутылка между пальцев лопнула, и коричневатые осколки вонзились в них и в ладонь. Пиво, пенясь, хлынуло на пол.

— ИИИИИИООООООООААРРРРРРУММММММММ! — кричал Джо.

Его лицо начало чернеть. Из волос повалил голубой дым. Его палец был словно прибит к кнопке включения "Зенита". На экране возникло изображение — Джо и Нэнси Фосс трахаются на полу почты среди торговых каталогов, бюллетеней Конгресса и объявлений о книжных лотереях.

— Нет, — завопила Бека, и изображение изменилось. Теперь она увидела, как Мосс Харлинген за поваленной сосной целится из охотничьего ружья. Изображение сменилось, и она увидела, как Дарла Гейне и ее мальчик в спальне Дарлы на втором этаже проделывают горизонтальный трах-трах, а со стены на них пялится Рик Спрингфилд.

Одежда Джо Полсона запылала.

Гостиную заполнил запах кипящего пивного супа.

Мгновение спустя взорвалась картинка с трехмерным изображением Иисуса.

— НЕТ!!! — взвизгнула Бека, внезапно осознав, что с самого начала и до конца это была она, она, она — только она все обдумала, она читала их мысли — непонятно как, но читала. В голове у нее была дырка и что-то сотворила с ее рассудком, каким-то образом помутила его. Изображение на экране снова изменилось, и она увидела, как она сама спускается со стремянки спиной вперед, держа в руке пистолет 22-го калибра, нацеленный на ее лоб. Выглядела она как женщина, затеявшая самоубийство, а не уборку.

Ее муж чернел прямо у нее на глазах.

Она кинулась к нему, ухватила изрезанную мокрую руку… и сама получила удар тока. И не могла отлепить свою руку — точно так же, как Братец Кролик, когда дал оплеуху Смоляному Чучелку за нахальство.

Иисусе, о, Иисусе, думала она, пока ток бил в нее, приподнимал на носки.

И у нее в мозгу зазвучал сумасшедший хихикающий голос — голос ее отца: Надул тебя, Бека! Надул, а? Еще как надул!

Задняя стенка телевизора, которую, завершив свою работу, она привинтила на место (на маловероятный случай, что Джо туда заглянет), отлетела назад в ослепительной голубой вспышке. Джо и Бека Полсоны упали на ковер. Джо был уже мертв. А к тому времени, когда тлеющие позади телевизора обои подожгли занавеску, была мертва и Бека.

 

Кэролин Бэнкс

Салон Сатэны

— Господи Боже! — Либби так резко вдарила по тормозам своего "БМВ", что обе женщины дернулись на сиденьях, и если бы не ремни безопасности, точно бы врезались лбами в лобовое стекло. Либби сконфуженно рассмеялась. Прости, пожалуйста, я не хотела. Но ты только глянь. — Она указала пальцем куда-то вбок и даже подъехала к тротуару, чтобы Джойс было удобнее рассмотреть.

— Что? — прищурилась Джойс. — Не вижу я ничего.

— Ну вон там, — с нажимом проговорила Либби. — Видишь, у двери.

— А-а, — протянула Джойс с лукавым видом. — У этой двери.

Имелась в виду дверь в салон Сатэны. Салон красоты, знаменитый на весь Вестлейк-Хиллз. О нем писали во всех газетах. И говорили по телевизору. Салон Сатэны, о котором большинство женщин города отзывались с оттенком презрительного отвращения: якобы это был самый претенциозный, самый безвкусный и самый что ни на есть непристойный салон из всех, которые им довелось посещать.

И, наверное, не зря отзывались именно так.

Взять хотя бы эмблему салона Сатэны. Семь разноцветных готических окон, поставленных в ряд. Причем сочетание цветов было просто немыслимым. Хуже и не придумаешь: синий, малиновый, зеленый, оранжевый, белый, лиловый и красный. "Это кошмар" — так большинство женщин города определяли свое отношение к салону Сатэны. И были просто не в состоянии сказать что-то еще.

И уж конечно, никто из них не собирался обращаться в салон Сатэны, какие бы он ни сулил соблазнительные результаты.

— Ага, я ее вижу. — Теперь до Джойс наконец дошло, почему вдруг так разволновалась Либби. — Я ее вижу!

Это действительно была Шелли, их старинная подруга. Самая "объемная", если так можно сказать, из их дружной троицы. Во всяком случае, раньше она была самой объемной. А теперь…

— Как она похудела, — растерянно прошептала Либ.

— Может быть, это не Шелли, а кто-то другой, — с надеждой проговорила Джойс.

Но это определенно была Шелли. И, увидев подруг, она с радостным воплем бросилась к их машине:

— Вы тоже хотите попробовать? В салоне Сатэны?

Либби и Джойс озадаченно переглянулись, но Шелли не заметила их замешательства. Она восторженно зачастила, так что подругам волей-неволей пришлось ее выслушать. Она сбросила двадцать фунтов. Двадцать фунтов! Причем за какие-то пару недель. Ведь они ее видели в прошлом месяце и могут сами сравнить.

— А зачем мне в салон Сатэны? Мне туда незачем, — с презрительной категоричностью проговорила Либ. Впрочем, с ее-то шестым размером она вполне могла себе это позволить. Но вот Джойс — которая недавно с ужасом обнаружила, что уже не влезает в старые джинсы — тут же насторожилась и призадумалась. А почему бы и нет? Чего она только не пробовала: иглоукалывание, гипноз, тысячу самых разных диет. И все без толку. В конце концов, можно на время забыть о своих эстетических вкусах и обратиться в салон Сатэны. И кто знает? Может быть, что-то получится. И Эммет, ее импотент-муженек, все же "воспрянет".

— Вообще-то, — заметила Либби уже по пути домой, — вид у нее отвратный. Словно девка какая-то, правда.

— Может быть, — согласилась Джойс вслух, но про себя подумала: да, но зато девка изящная. Худенькая. Шелли не так давно овдовела. И Джойс поймала себя на мысли, что, может быть, в этом-то все и дело.

Салон Сатэны смотрелся внутри еще хуже, чем Джойс себе представляла. У них с Эмметом дома все было выдержано в строгих серых тонах с добавлением мягких приглушенных цветов — может быть, даже излишне изящно и стильно, но опять же… Обстановка салона Сатэны повергла бы в тихий ужас любого нормального человека с более-менее приемлемым вкусом. Хотя бы эта дизайнерская "находка", когда отдельные комнаты как бы переливаются одна в другую — синяя в малиновую, малиновая в зеленую и так далее, — в сочетании с цветными окнами-витражами в тон стенам. А в некоторых комнатах — в синей, зеленой, белой и лиловой — стояли подносы с конфетами точно таких же цветов.

Джойс действительно пришла в ужас.

Что, однако же, не мешало ей улыбаться девушке-администратору, которая водила ее по салону.

Ей показали все, кроме одной комнаты. Дверь, затянутая черным шелком, была заперта. Девушка-администратор лишь извинилась и повела Джойс обратно в приемную — в синюю комнату.

— Почему вы решили к нам обратиться? — Девушка открыла блокнот, и только теперь Джойс заметила, что ее ногти накрашены синим лаком.

— Хочу похудеть.

— На сколько фунтов?

Первое — безотчетное — побуждение было солгать. Но тут Джойс увидела свое отражение в громадном зеркале в синей раме. Свой выпирающий живот. Свою грузную… м-да. С тех пор как Эммет в последний раз домогался ее в постели, прошло без малого два года.

— На тридцать, — вздохнула она.

— Это займет три сеанса, — улыбнулась девушка-администратор. — Сегодня вы проведете сеанс в оранжевой комнате. В следующий раз — в зеленой. И если все пойдет так, как нужно, и будут какие-то результаты… — Она замолчала, выжидающе глядя на Джойс. Джойс тоже молчала, не задавая никаких вопросов. Девушка-администратор захлопнула свой блокнот и позвонила. В приемную вышла еще одна девушка, одетая во все оранжевое. Мы обязаны предупредить… — голос девицы с синими ногтями угрожающе зазвенел, — …что не все наши клиентки худеют ровно на столько, на сколько поставили себе целью.

— Но у кого-то ведь получается? — спросила Джойс.

— Ну… — Девушка-администратор обвела взглядом комнату. — Очень редко. Почти никогда.

Джойс лежала на оранжевом шелковом покрывале и смотрела в потолок. Там, наверху, сидела ящерица — наверное, хамелеон. Потому что она тоже была под цвет комнаты. Оранжевая ящерица с глазами, как будто сделанными из цветного стекла, — твердыми, напряженными, жесткими.

Джойс повернула голову вбок и стала смотреть на детей. Их было трое: двое мальчиков и одна девочка. Все — одетые в оранжевые костюмы арлекинов. Они жонглировали апельсинами, перекидывая их друг другу не по-детски непринужденно.

Джойс рассмеялась. Раздался тихий и странный звук. То ли свист, то ли шелест. Как будто кто-то раздвинул полог над постелью. Детишки разом закончили представление — апельсины попадали на пол — и почтительно вышли из комнаты. Джойс повернулась туда, куда были направлены взгляды детей, и увидела мужчину — высокого, стройного и чернокожего. В нем было что-то змеиное, вкрадчивое. И при этом в нем не было ничего отталкивающего. Наоборот. При одном только взгляде на этого человека все существо Джойс всколыхнулось, затрепетало и истекло сладкой истомой.

Он подошел ближе. Их взгляды сцепились. И Джойс поняла, что не в силах отвести взгляд. Как будто пока он смотрел на нее, она была полностью в его власти.

Наконец он моргнул, и Джойс все-таки отвела глаза. И только тогда до нее дошло, что все это время она не дышала. Она сделала вдох и закрыла глаза — из страха, что он снова вонзит в нее взгляд и уже не отпустит. Она почувствовала, как он наклонился над ней. Почувствовала его пальцы буквально в нескольких дюймах от ее груди. Она распахнула глаза — они распахнулись сами. Но его не было рядом. Он был здесь, в комнате. Да. Но не рядом. Не близко. Он тихонечко рассмеялся — как будто он знал, о чем она сейчас думает.

Вечером, перед ужином, Джойс отказалась от виски с содовой. За ужином, передавая хлеб, она не взяла себе ни кусочка. Муж ничего не заметил, но Либби — которая в тот вечер ужинала вместе с ними — заметила.

— Салон Сатэны? — шепнула она.

И Джойс сказала, что да.

Джойс — теперь уже полностью обнаженная — сидела в какой-то тесной коробке, затянутой зеленым шелком. Сидеть можно было только по-турецки, раздвинув ноги. Поэтому все, что обычно сокрыто от посторонних глаз, было выставлено на всеобщее обозрение. Но никто на нее не смотрел. Потому что она сама была зрителем. В центре комнаты четыре изящные балерины во всем зеленом исполняли прелестный и чувственный танец под тихую нежную музыку. Что-то зеленое было и в музыке тоже.

Когда представление закончилось, он пришел снова. Чернокожий мужчина. Он тоже был обнажен. Джойс вдруг поймала себя на том, что не в силах отвести взгляд от его чресел. Даже невозбужденный, его пенис был длинным и крепким. Джойс хотелось прикоснуться к нему рукой.

Он наклонился над ней — как будто склонился в поклоне, — протянул руку и помог ей подняться на ноги. Она встала перед ним без стыда и стеснения. Запрокинула голову, так чтобы смотреть ему прямо в глаза. И ее взгляд говорил ему: "Да. Я твоя. Я готова". И не было ни робости, ни жеманного притворства…

Он опять рассмеялся — все тем же знающим, искушенным смехом. Он взял ее за подбородок. Его белые зубы поблескивали в зеленоватом струящемся свете.

— Не сейчас, — сказал он. — Потом. Позже. Может быть, через неделю, когда ты… — Он уронил руку, и его голос стал тусклым и слабым. Теперь он звучал словно издалека. — Когда ты станешь стройнее.

Джойс опустила глаза. У нее по ногам прошуршала змея. Беззвучно огладила и уползла прочь — под зеленую дверь, обитую шелком. Джойс, не отпрянула, не испугалась. Змея была очень красивая. Словно лента нежного зеленого шелка, которую тянет по полу невидимая рука.

В тот же вечер — и еще в следующий вечер — Джойс и Эммету пришлось развлекать Эмметовых клиентов и ужинать с ними по ресторанам. Раньше Джойс обожала подобные "вылазки" и заранее предвкушала, как замечательно проведет время. Как будто сладости на десерт и все эти жирные соусы, съеденные в компании клиентов мужа, не содержали в себе ни единой калории. Однако и в тот, и в следующий вечер Джойс совершенно спокойно смотрела на роскошные пирожные из воздушного теста и взбитых сливок. Она оценила все их великолепие. Но не более того.

— Спасибо, но я воздержусь, — вот что она говорила. И в тот вечер, и в следующий.

Она похудела. Сбросила четырнадцать фунтов. Потом — уже ночью, в постели — она повернулась к мужу и игриво провела рукой по его волосам.

— Я устал, Джойс. Спать хочу, — пробурчал Эммет. — Мы же не дети, в конце концов.

— Мне надо сбросить еще шестнадцать фунтов, — сказала Джойс девушке с синими ногтями. — Ради этого я готова на все.

— На все?

— На все.

Девушка позвонила. В комнату вышли шестеро молодых людей, одетых в элегантные смокинги. Джойс почему-то подумала, что они похожи на сотрудников бюро ритуальных услуг, которые обычно носят гробы на похоронах. Один из них сделал знак Джойс: мол, пойдем с нами.

Джойс вопросительно обернулась к девушке с синими ногтями, но та даже и не взглянула в ее сторону.

Джойс понимала, что надо идти.

Но ей что-то мешало.

Откуда-то сзади раздалось неодобрительное прищелкивание языком. Джойс обернулась. Это был все тот же чернокожий мужчина.

— Ты сказала, что готова на все, — напомнил он.

Джойс улыбнулась, кивнула и — теперь уже безо всяких сомнений и колебаний — пошла следом за молодыми людьми по подсвеченным коридорам, цвета которых перетекали один в другой: синий в малиновый, малиновый в зеленый, зеленый в оранжевый, оранжевый в белый. В белой комнате шестеро молодых людей начали раздеваться, прислоняясь друг к другу, чтобы было удобнее снимать туфли, носки, а потом и брюки. Они громко переговаривались друг с другом, но белый шелк на стенах и на полу как будто впитывал в себя звуки.

Юноши занялись любовью. Они любили друг друга, сплетаясь телами и впиваясь друг в друга ртами. Джойс стояла, прислонившись спиной к стене занятые друг другом, юноши не обращали на нее внимания, — и наблюдала за ними, пока они не насытились друг другом сполна. Наконец кто-то из них обернулся к ней. Он встал, поднял с пола брюки, достал из кармана ключ и провел Джойс через лиловую комнату к двери, затянутой черным шелком.

— Ты сказала, что готова на все, — напомнил он.

— Да, — подтвердила Джойс.

Он повернул ключ в замке и толкнул дверь.

Дверь открывалась внутрь. Она провернулась на петлях и осталась стоять распахнутой. Джойс смело шагнула через порог и прошла в глубь комнаты. Дверь тихо закрылась у нее за спиной. Раздался тихий щелчок — это ключ провернулся в замке.

Джойс задышала чаще. Она вдруг покрылась испариной, хотя в комнате было прохладно. Она провела рукой по лбу, и пальцы остались влажными.

В комнате было темно и почти ничего не видно. Где-то в сумраке раздался одинокий пронзительный звон, будто ударили в гонг. А потом — шипение, и сразу за ним — вспышка алого пламени. И он возник перед ней. Он: чернокожий мужчина.

— Разденься, — велел он.

— Мне холодно, — прошептала Джойс.

Однако ее рука сама потянулась к пуговицам на блузке. И она принялась их расстегивать.

Он что-то бросил в жаровню — какой-то золотой порошок, — и пламя сразу же стало жарким. Он наблюдал, как Джойс снимает с себя одежду.

Она улыбнулась:

— Видишь, я стала стройнее. Как ты мне велел.

Он обошел вокруг нее. Он осматривал ее так, как обычно осматривают статую в музее.

— Да, — согласился он, взял ее руку и положил себе на пенис.

Она ощутила, как он напрягается — ее рука приподнялась на фут. Или больше.

Она радостно рассмеялась. Ее большой палец лег на нежную плоть в самом верху.

— Расскажи мне про своего мужа, — попросил он настойчиво.

— А что про него рассказывать?

Похоже, это его позабавило.

— Я так и думал, — помолчав, сказал он и опустился перед ней на колени. Жар дыхания у нее на бедрах… Прикосновение его губ к животу. Такого с Джойс не было никогда. Эммет ни разу такого не делал с ней. Ни разу.

Он отпрянул:

— Ты еще недостаточно стройная.

Он резко встал и огляделся в поисках сброшенной одежды.

— Нет, пожалуйста, — выдохнула Джойс. — Пожалуйста.

— Мне очень жаль. — Он уже надевал брюки. — Но таково правило салона Сатэны. Впрочем, есть один способ… — Он выразительно замолчал и как будто задумался.

— Я говорила уже. — Джойс очень старалась, чтобы ее голос не сорвался на истерический визг. — Я готова…

— Да. — Его белые зубы сверкнули в пляшущем свете алого пламени. — Ты готова на все.

Он отправил ее домой. Она прошла по крытому переходу с оружием, которое дал ей он. Она не помнила, как это было. Оно как будто материализовалось у нее в руке.

И да. Все было так, как он ей говорил. Вот они: Эммет и Либби корчатся в жарких объятиях. Их тела поблескивают от пота. Они даже ее не заметили. Вот о чем Джойс действительно пожалела: что они ее не заметили, занятые друг другом. Но она сделала так, как ей было сказано. Она стреляла в них до тех пор, пока они оба не замерли навсегда.

Она прошла прямо к двери, обтянутой черным шелком. Никто не преградил ей дорогу. Он ждал ее там, за дверью. Он взял у нее пистолет. Задрал ее юбку, провел рукой по ягодицам.

— Тебя никто не видел? — спросил он.

— Никто.

— Хорошо. Но прежде чем мы приступим… ты знаешь, кто я?

— Ты Сатэна. — Джойс указала на слова "Салон Сатэны", выведенные позолотой на затянутой черным шелком стене.

— Хорошо, — сказал он. Белые зубы сверкали в пляшущем сумраке. Черное тело выгнулось и напряглось. Мускулы стали как камень. — А ты знаешь…

— Да, да, — оборвала его Джойс. Потом взяла его руку и провела под резинку своих новых черных шелковых трусиков.

— Ты стала стройнее, — сбивчиво прошептал он, возбудившись мгновенно.

— На тридцать фунтов, как и хотела.

Тогда, когда все закончилось, она прошла через спальню, где остались тела Либби и Эммета. Прошла по разлившейся крови — в ванную, где стояли весы.

— Значит, ты знаешь?

В первый раз в жизни в Джойс пробудилась такая игривая жажда. Она взяла его член в ладони. Она вся извивалась. Ласкалась к нему.

— Про то… что там перепутана одна буква? — Теперь она встала перед ним на колени и приблизила губы к его напряженному естеству. — Да, Сатэна. Я знаю.

— Мммммм, — отозвался он.

 

Майкл Бламлейн

Домашние хлопоты

Я одна. Кертис ушел на прошлой неделе, вернее, ему пришлось уйти. Сожаления я не испытываю, может, только о том, что ждала слишком долго. Если я хочу сохранить то, что у нас есть, мне нужно побыть одной, ничто не должно меня отвлекать. Именно теперь я должна собрать волю в кулак.

Когда я задумываюсь о том, как все это начиналось, мне хочется смеяться над нашей наивностью. Мы хотели купить дом, и наш агент привез нас в квартал, где продавались два соседних дома. Построили их одновременно, на рубеже веков, и они практически не отличались друг от друга. Два этажа, кровельная дранка, большие окна, выходящие на восток. Северный дом выглядел похуже своего южного собрата, и, опрашивая соседей, я узнала, что так было всегда. Краску на нем смывало быстрее, дранка трескалась чаще, трещин на дорожке, ведущей к парадному крыльцу, появлялось больше, и в них быстрее росли сорняки. Кертис указал, что северный дом стоил гораздо дешевле южного, а разница в цене с лихвой покрывала затраты на ремонт фасада и крыши. Но я напомнила ему, что моя должность ассистента профессора классики в университете обеспечивала мне высокое жалованье, а потому нет никакого смысла ждать окончания ремонта, если в соседний дом, недавно покрашенный, чистенький, можно въезжать хоть завтра. Кроме того, северный дом уже тогда вызывал у меня антипатию. Кертис указал, что я принимаю решения, основываясь на суевериях, но я не сочла нужным даже ответить на его выпад. И вскоре мы купили дом, которому я сразу отдала предпочтение.

Теперь-то я знаю, что мы оба были не правы и нам не следовало переезжать в этот район. Соседний с нами дом оказывал влияние на все окрестные дома, но больше всего на наш. Их стены соприкасались, и избежать контакта не представлялось возможным. Сиамские близнецы имеют общие органы и сосуды, наши же дома соединяли мышиные норы и муравьиные тропы. А между стен находили убежище тараканы и термиты. Я ничего этого не выдумываю, ибо я видела отрубленные лапки и предсмертные гримасы мышей, пойманных в наши ловушки. В иные дни я часами сидела за столом, ожидая вторжения неизвестно кого или чего. В другие дни я точно знала, что капли, падающие из прохудившихся труб, есть предвестники потока сточных вод, который выплеснется на нас из соседнего дома. В прошлом году после дождей я начала замечать тонкие, поблескивающие полоски на ковре в комнате нашей дочери. Как-то ночью я проснулась от ее крика и, входя в ее комнату, наступила голой ногой на что-то мясистое и холодное. У меня перехватило дыхание, в тот самый момент я увидела, как из-за стоек ее кроватки на меня смотрят два глаза-бусинки. Чудовищные видения возникли перед моим мысленным взором, я лихорадочно водила рукой по стене в поисках выключателя. Нашла, прогнала темноту и сразу поняла, что мое воображение слишком уж разыгралось. Дочка уже успела заснуть. Рядом с ней лежал плюшевый медвежонок со сверкающими под лампой стеклянными глазками. На полу я заметила две темные полоски. Прикоснулась к ним, тут же отдернула руку. Слизняки. К подошве зеленой жижей приклеились остатки третьего. Я сумела добраться до ванной, так что вывернуло меня в унитаз. А потом разделась и долго стояла под струей горячей воды, вновь и вновь намыливая ногу.

Несколько следующих недель мне снилось, что я веду борьбу с этими мерзкими созданиями, наполненными зеленой жижей. Они не брали надо мной верх, но и мне не удавалось добиться окончательной победы. И кошмар этот продолжался и продолжался.

Кертис предложил мне воздействовать на причину кошмара, то есть избавиться от слизняков, наводнивших комнату нашей дочери. Я последовала совету и заткнула большую трещину, которую нашла в том месте, где стена смыкалась с полом. Между прочим, северная стена. Но, еще заделывая трещину, я чувствовала, что она откроется вновь: стену и пол растащит силой, исходящей от соседнего дома. Уже тогда мне пришла в голову мысль о том, что трещина не случайно появилась именно в комнате Тани, слабейшего члена нашей семьи, но тогда я отмахнулась от нее. Естественно, кошмары расстраивали меня, но я попыталась взглянуть на проблему с той же позиции, что и Кертис: он полагал, что от кошмаров можно избавиться, заделав дыру в стене. Мой муж человек прагматичный, с сильной волей. Такому человеку может довериться женщина, если себе она больше не доверяет.

Где-то в марте мы посадили огород, а через несколько недель, когда проклюнулся салат, начали еженочную охоту на улиток и слизняков. Вооружившись ручным фонариком и лопаткой, Кертис и я выхватывали из темноты и убивали этих склизких тварей. Работа эта не доставляла удовольствия, ко, когда счет пошел на сотни, тошнота больше не подкатывала к горлу. А вскоре пропали и кошмары.

В середине мая Тане пошел третий годик. Жизнелюбивая и энергичная, умная и радостная, она с восторгом раздвигала границы привычного ей мира. Наши посадки шли в рост, несмотря на сорняки и побеги ежевики, проникающие с соседнего участка. Я согласилась поработать летом, поскольку по условиям договора университет платил за детский садик для Тани, и у меня появлялась возможность уезжать из дому. И, должна признать, к июню меня все устраивало. Свое время я делила между обязанностями, которые налагала на меня новая работа, дочерью, которая со смехом носилась по коридорам детства, и мужем, который наконец-то начал получать удовольствие от своей работы. На душе у меня все пело. Я поверила в себя и свое умение сокрушать препятствия и первым делом решила помериться силами с соседним домом.

Поначалу я позволила ему остаться на прежнем месте, используя силу воли лишь для того, чтобы трансформировать его в нечто менее значимое. По утрам, проходя мимо дома, я туманила взгляд, представляя себе, что сделан дом не из камня, а из некоей воздушной субстанции, что он не реальнее сна. Я превращала крышу в спинку птички, дранку — в перышки. Когда налетал ветерок, мне не составляло труда вообразить, что дом срывается с места и улетает.

А потом я придумала более действенный прием. Нашла возможность мысленно соединить одну стену с другой, исключив одно измерение. Объемные элементы я разбивала на отдельные части, сложные очертания приобретали более простые формы. Мало-помалу дом стал плоским, его образовывали две пересекающиеся линии. А уж потом я слила две линии в одну, а ее превратила в точку. С точкой я боролась добрую неделю, но потом, сверхчеловеческим усилием, заставила ее исчезнуть.

От дома не осталось и следа. Я уничтожила главного врага. И, проходя мимо, не видела ничего, даже его отсутствия. Наконец-то я могла не опасаться тех волн, что внезапно накатывали на меня, повергая в панику, заставляя сомневаться в сохранности собственной психики. Со вздохом облегчения я обратила взор к моей семье.

Несмотря на счастье, переполнявшее меня в то лето, я чувствовала, что должна больше отдавать моим близким. Освободившись от озабоченности, которая грызла меня изнутри, я дала зарок показать Кертису, на какую я способна любовь.

Я начала уделять больше внимания нашему дому, убиралась после работы, старалась поддерживать в нем идеальную чистоту. Каждый день я делала влажную уборку на кухне и в ванных, раз в два или три дня пылесосила ковры в остальных комнатах. Грязные тарелки и стаканы, которые всегда раздражали меня, теперь стали постоянным укором, напоминанием о том, что мне не удается добиться желаемого. Работа, ребенок, супружеские обязанности, уборка дома, которую я возложила на себя, привели к тому, что я постоянно что-то не успевала. Требовались решительные меры, и после нескольких недель, прожитых в страшной спешке, я приняла решение: взяла деньги, отложенные на отпуск, и купила посудомоечную машину. Разумеется, я сожалела о том, что пришлось отказаться от поездки на море, но чувство удовлетворенности, испытанное мною, с лихвой перекрыло разочарование. Стаканы наконец-то заблистали чистотой, на столах не оставалось ни пятнышка, я вновь контролировала ситуацию.

Блаженство продолжалось несколько недель, а потом я начала замечать то, чего не видела раньше. К примеру, хотя северная и южная стены у нас были глухими, выходящими на соседние дома, а окна смотрели на восток и запад, во всех комнатах у южной стены света всегда было чуть больше, чем у северной. И я говорю не о солнечном свете, ибо поздней осенью и зимой солнце действительно лучше освещает южные стены. Нет, я веду речь об отблеске, каком-то свечении воздуха, которое проявлялось именно у южных стен, тогда как штукатуркой или цветом краски стены каждой из комнат ничем не отличались. И, соответственно, северные стены вроде бы находились в постоянной полутени, словно субстанция, концентрирующаяся там, захватывала свет, связывала его, прятала. Феномен этот проявлялся как утром, так и днем. И даже, пусть и в меньшей степени, вечером, когда комнаты освещались лампами.

Я убрала картины и постеры с затемненных стен, передвинула все, что могла, в южную часть комнат. Несколько дней я мысленно двигала мебель, стараясь расставить ее так, чтобы она оказалась вне северной зоны тени. Наконец, решила расположить часть мебели в нескольких футах от северной стены, тем самым добившись равномерной освещенности и сохранив симметрию комнаты. Кертис выразил сомнения в целесообразности затеянной мною перестановки, но согласился реализовать предложенный мною вариант, укрепив тем самым мою уверенность в себе и подтвердив прочность наших отношений. Я помню, как меня охватило чувство безмерной благодарности, и я решила обязательно отблагодарить его.

На следующий день я завезла Таню в садик и пошла в магазин. Мне хотелось купить брючки, которые недавно очень понравились Кертису, когда он увидел в них одну нашу приятельницу. Я нашла их в витрине одного из центральных магазинов и после того, как продавщица заверила меня, что никто их не надевал, зашла в примерочную и не без труда втиснулась в них. Нежно-розовые, они обтягивали меня, как вторая кожа, и мне пришлось сильно втянуть живот, чтобы застегнуть пуговицу на поясе. Взглянув в зеркало, я удивилась тому, как они меня изменили. У меня сложилось ощущение, что материя жила собственной жизнью. Продавщица из вежливости ничего не сказала, но я уверена, что она это тоже поняла. В автобусе, по дороге домой, я со всевозрастающим возбуждением поглаживала пакет с брюками.

Вечером я уложила Таню пораньше и быстренько прибралась по дому. Несколько картин чуть скособочились, и, поправляя их, я обратила внимание, что надо помыть окна. Решила заняться этим завтра, прошла в ванную, пустила воду. Пока набиралась ванна, надела халат и подмела спальню: с утра пол успел запылиться.

Обычно я не принимаю ванну, но перед половым актом ванна — самое милое дело. Почему-то прикосновения воды, жидкой, прозрачной, подготавливает меня к тому, что потом совершается в постели. На этот раз мне, однако, показалось, что вода недостаточно чистая. Я заметила масляные пятна и волосы, плавающие на поверхности, а на дне какую-то муть. Почувствовала, что покрываюсь слоем грязи, быстро встала, вылезла из ванны, вытащила затычку, дождалась, пока уйдет вся вода. Только после этого вновь ступила в ванну и включила душ. Намылилась и терла кожу мочалкой, пока она не покраснела. Лишь после этого вновь почувствовала себя чистой.

Вытеревшись насухо, я вернулась в спальню, чтобы одеться. Брючки лежали на кровати, я несколько раз посмотрела на них, чувствуя, как нарастает желание. Надела, осторожно застегнула молнию, чтобы не зацепить кожу, чувствуя бедрами мягкую ткань. Достала из стенного шкафа большое зеркало, прислонила к стене, отошла на пару шагов.

Что-то промелькнуло у меня за спиной, я резко повернулась, но все равно опоздала. И вновь уставилась на свое отражение, не в силах оторвать взгляда от брюк. Их цвет изменился, из розовых они превратились в алые, и если раньше они казались сексуально возбуждающим, то теперь указывали лишь на похоть их обладательницы. Вновь что-то мелькнуло позади, и на этот раз, обернувшись, я успела заметить что-то змееподобное. Но видение исчезло, прежде чем я успела понять, а что же это было. В спальне сгустилась темнота, и я включила лампу. Свет добавил брючкам красноты, и мне показалось, что я различила на поверхности крохотные волоски. Мгновение позже волоски заколыхались в такт ударам моего сердца.

Я задалась вопросом, а не игра ли это света, который, несмотря на лампу, все более тускнел под напором тьмы. И воздух в спальне стал спертым, даже глубокие вдохи не могли насытить легкие кислородом. В зеркале отражение моего лица все более размывалось, знакомые черты стирались, вычеркивались из жизни темнотой, о происхождении которой я еще не догадывалась. Темнота эта сгущалась и сгущалась, пока не поглотила всю комнату. Я оторвалась от зеркала, попыталась вырваться из мрака спальни, ее давящих на меня стен. Но мрак этот облепил меня со всех сторон, и внезапно я поняла, откуда он исходит. Я же приставила зеркало к северной стене, тем самым открыв дверь угрозе, затаившейся в соседнем доме. Слишком занятая мыслями о брючках, я напрочь забыла о северном доме и подставилась под удар.

Я выдавила из себя смешок, но он отозвался от стен паническим вскриком. Ночные чудища затаились в углах спальни, я почувствовала, как тянутся ко мне их щупальца. Ткань на моей коже ожила, волоски засветились в темноте, в ужасе я прыгнула к зеркалу, вратам зла, ударила по нему каблуком туфли, которую сорвала с ноги. Раздалось шипение, яростно-ненавистное, а потом стекло разлетелось сотнями осколков. Они, словно сверкающие глаза, рассекали воздух, падали на пол, образуя зловещие узоры. Спальня на мгновение осветилась, а потом погрузилась в кромешную тьму, и я рухнула на ковер.

Я забыла многое из того, что произошло потом. Помню лишь, что до приезда Кертиса я выкинула и осколки, и рамку зеркала. На мне были уже другие брючки, и даже теперь я не могла точно сказать, что случилось с розовыми. Я пыталась объяснить, что произошло, но связанной цепочки событий не получалось: целые временные куски второй половины того дня словно вырвало из памяти. Кертис приехал в плохом настроении: день на работе сложился неудачно, и я решила, что самое простое — забыть обо всем. Мы быстро пообедали и улеглись в постель. В ту ночь вернулись кошмары.

Следующие несколько недель ситуация в доме менялась только к худшему. Работа отнимала у Кертиса все больше времени и сил, и зачастую мне приходилось обедать в одиночестве. Таня все больше тянулась ко мне, уж не знаю, что служило тому причиной — отсутствие Кертиса или нечто другое. Не могу сказать. Тем не менее ее страхи перед окружающим миром возникли в тот самый момент, когда я мало чем могла ей помочь. Потому что львиную долю моих сил отнимала внутренняя борьба. После того эпизода с зеркалом я оставила работу в университете. Мне становилось все труднее сконцентрироваться даже на простейших вопросах. Естественно, на карте стояла безопасность моего дома и семьи. Я решила сделать все необходимое для того, чтобы покончить с нависшей над нами угрозой.

Начав проводить в доме все больше и больше времени, я поняла, сколь своевременно принятое мною решение. Соседний дом предпринимал ежедневные атаки, и на их отражение уходили все мои силы. Убрав зеркала, я протерла стены чистящим средством. Но разница в цвете северных и южных стен все равно сохранилась, и стали появляться все новые и новые трещины, сквозь которые тянуло холодом даже в безветренные дни. На полу я обнаружила несколько участков ковра, где ворсинки вдруг начали сыпаться, ослабла и натяжка ковров. Пыль скапливалась все сильнее, и вскоре мне приходилось пылесосить комнаты уже дважды в день. Думаю, где-то в октябре. А две недели спустя появился запах.

Конечно же, в подвале, но через день-другой он наполнил весь дом. Я подумала, что причина — в засоре канализационных труб, но ни унитазы, ни ванны, ни раковины как раз и не воняли. Потом решила, что вдруг начал пахнуть порошок, которым травили грызунов. Нелепая, конечно, идея, но в тот момент я с радостью хваталась за любую соломинку, лишь бы обмануть себя. Потому что и тогда в глубине души знала, откуда что идет.

Запах был везде, но его интенсивность менялась в зависимости от места. В нашей спальне он висел удушающим облаком, мерзкий, отвратительный, от него к горлу непроизвольно подкатывала тошнота. В гостиной концентрировался в углах, ожидая, пока я подойду поближе, чтобы отравить. На первом этаже воздух стал влажным, с привкусом сероводорода, благодатной средой для развития плесени и грибков.

Ночью и днем запах наводнял дом, атакуя меня, отравляя воздух. Насчет его источника у меня пропали последние сомнения, а решительность атаки я восприняла как проверку моей стойкости. С удвоенной, утроенной энергией я принималась за уборку. Мыла не только полы, но и стены, потолки, чуланы, окна. Купила освежители воздуха и каждый день распыляла в комнатах ароматические аэрозоли. Начала чаще менять одежду, чтобы запах не прилипал к ткани, сама вставала под душ утром, днем и вечером. Мое упорное сопротивление дало результат. От вони удалось избавиться, хотя я понимала, что борьбу с ней нельзя прекращать ни на секунду. Эта маленькая победа добавила мне сил и энергии. Наконец-то я начала приходить в себя, поняла, что скоро смогу вновь взять ситуацию под контроль.

Улучшилось и настроение, несколько дней я даже верила, что все трудности остались позади. Теперь-то, конечно, я вижу, как надежда подменяет собой реальность, но едва ли меня можно винить за то, что я хотела оставить в прошлом отчаянную борьбу тех дней. Я не только сражалась за наш дом, у меня постоянно возникали конфликты с Таней и Кертисом. Ни один из них не разделял моей заботы о нашей безопасности. Наоборот, они все более отходили от меня, оставляя в изоляции, именно когда я очень нуждалась в их поддержке. Поначалу я пыталась их понять. Говорила себе, что у Кертиса очень много работы и ему не до домашних хлопот. А Таня всего лишь ребенок. Разве она могла нести ответственность за то, что творилось в доме.

Тем не менее моя подозрительность росла, и в состоянии, близком к отчаянию, я решила вывести их на чистую воду. Разбираться начала с дочерью.

На следующий день не повела ее в садик, а заставила встать у северной стены ее спальни. Освежителем воздуха пользоваться не стала, дождалась, пока вонь станет невыносимой. Потом спросила ее, не чувствует ли она плохого запаха.

Она покачала головой, с выражением лживой наивности на лице.

— Не лги мне. — Я схватила ее, ткнула носом в стену. — Принюхайся.

Таня заплакала, и я ее ударила. Она разрыдалась, и я, не в силах этого выносить, выбежала из комнаты. В тот вечер Кертис сказал мне, что я больна.

Наверное, мне следовало этого ожидать, поскольку стена недоверия между нами становилась все выше и прочнее, но его бессердечие больно задело меня. Если бы он хоть ударил пальцем о палец, чтобы помочь мне поддерживать в доме хотя бы видимость порядка, я бы подумала, что суждение это слишком поспешное и нет нужды принимать его во внимание. Но нет, он сознательно хотел спровоцировать меня и тем самым изолировать еще больше от себя и от дочери. И он своего добился, словесная перепалка перешла в драку, удары становились все сильнее. Внезапно мне открылось истинное лицо врага. Крича, царапаясь, я изгнала его из дому.

Прошло время. Теперь я одна. Иногда мне кажется, что Таня со мной, иногда — нет. Что-то вдруг начинает двигаться в ее кроватке. Пытается заговорить. По ночам чуть светится… Впрочем, тени часто чуть светятся. Я приношу ей еду, то, что не съедаю сама. Она стала хорошей девочкой, никогда не плачет. Похоже, другие слизняки научили ее молчать.

Соседний дом вернулся, и теперь я осознаю, что ничего не понимала. Дерево и штукатурка, гвозди, стекло, они мне ничем не угрожали. Как и сам дом. Он — лишь передаточное звено. Носитель иного мира, который противостоит мне, мира, в котором он рожден, мира, которому принадлежат его прошлое, будущее, настоящее. Мира, среда обитания которого — земля, мира, который властвует над семенами растений и сорняков, мира, который высылает против меня их корни, злобные щупальца, пытающиеся сквозь почву проникнуть в мой дом и замарать его.

Я закрыла окна линолеумом. Я пытаюсь сохранить дом в чистоте.

Вчера я нашла способ победить запах. Спичками с длинным черенком, которые Кертис держал у камина, я заткнула ноздри. Мгновенная боль стоит того, запах напрочь исчез. Моя воля становится все крепче. День за днем я набираюсь сил.

Этим утром я нашла красные брючки. Они лежали в чулане, под грязным бельем. Немного выцвели, на штанинах появились какие-то блестящие полоски. Швы в некоторых местах покрыла плесень.

Я натянула их, не отдавая себе отчета, что делаю, застегнула молнию, пуговицу. Погасила все лампы. Ткань, как паутина, прилипла к коже, когда я собралась лечь в стенном шкафу. В темноте, такой же плотной, как и моя воля, я сдернула с вешалок оставшуюся одежду Кертиса, без малейших признаков страха устроилась среди нее. И замерла, маяк в ночи, приманка, предлагая себя в жертву.

 

Элизабет Джейн Говард

Мистер Вред

Все знакомые — а в Лондоне их у Мег было всего ничего: двое-трое, не больше — в один голос твердили, что Мег повезло несказанно. Еще бы. Найти машину, которой нет еще и трех лет, в таком замечательном состоянии и по такой смехотворной цене. Мег не спорила. Наоборот. Она была рада, что все одобряют ее новое приобретение. Тем более что на покупку автомобиля было потрачено столько сил и нервов. Ее, конечно же, предупреждали (отец, например, предупреждал, и не раз), что все продавцы подержанных автомобилей — жулики и лгуны без стыда и совести. Послушать старого доктора Кросби, так получается, что покупать подержанный автомобиль — да и новый автомобиль, уж если на то пошло — это великая глупость, потому что как только ты выедешь из гаража, у тебя обязательно откажут тормоза или заклинит руль. Впрочем, характер у папы всегда был нервозный и боязливый. Он и раньше питал откровенную неприязнь ко всему, что мешало размеренному течению жизни, в частности — к дальним поездкам и вообще к этой непостижимой для него "охоте к перемене мест". Сейчас отец был уже в том возрасте, когда люди только и делают, что бурчат по любому поводу и всячески выражают свое неодобрение — по любому, опять же, поводу. Мег давно уже поняла, что лучше не обращать на него внимания. Пусть себе говорит, что хочет… Ей было двадцать семь лет, и пятнадцать из них она терпеливо сносила папины поучения, что "в целом мире не сыщешь другого такого места, как дом". Но потом, исчерпав все возможности родного провинциального городка, она решительно заявила отцу:

— Да, папа. Все правильно. Вот поэтому я и хочу посмотреть на другие места — не такие, как дом.

Ее мама — женщина очень практичная и приземленная — представляла собой совершенный образчик заботливой матери, желающей счастья единственной дочери. В мамином понимании счастье дочери заключалось в том, чтобы последняя встретила "доброго, славного и заботливого молодого человека, за которым она будет жить, как за каменной стеной". Классическая мечта заботливых любящих матерей, тем более если их дочки, мягко сказать, не отличаются ослепительной красотой. Так вот… ее мама лишь ободряюще улыбнулась и изрекла:

— Но, Хамфри, она будет к нам приезжать. Часто-часто. Она знает, что здесь ее дом, но молодой девушке иногда нужно сменить обстановку.

(В последние несколько лет мама особенно упирала на молодость Мег. Началось это, когда стало ясно, что хотя дочке уже далеко за двадцать, "славного, доброго и т. д. молодого человека" у нее нет и, похоже, в ближайшее время никак не предвидится.)

Вот так и получилось, что Мег приехала в Лондон. Она устроилась на работу в антикварном магазинчике на Нью-Кингз-роуд и поселилась в двухкомнатной квартирке в Фулеме, которую делила еще с двумя девушками. Одна работала секретаршей, вторая — манекенщицей. Обе были значительно младше Мег, зато уверенности в себе у них было в десять раз больше. К Мег они относились неплохо. Держались слегка грубовато, но по-приятельски и вполне дружелюбно. Но ей так и не удалось подружиться с ними по-настоящему, Они были просто знакомые. Как и мистер Уайтхорн, владелец антикварного магазина, где работала Мег. Кстати, именно мама дала Мег триста фунтов на покупку собственного автомобиля. Билеты на поезд стоили слишком дорого. Не говоря уже о разъездах на такси, к которым вообще было не подступиться. В Лондоне Мег тратила деньги только на еду. Она, правда, купила одно роскошное платье от Лоры Эшли. Но надеть его было некуда. На вечеринки Мег не ходила. А надевать его на работу стеснялась — уж слишком оно было шикарным. Питалась она почти исключительно яйцами — в виде яичницы или просто вареными — и растворимым кофе. Плата за квартиру была вполне скромной, во всяком случае, по современным ценам. На работу и с работы Мег ходила пешком, курила очень умеренно — чтобы не тратиться на сигареты — и сама делала себе прическу. Когда Мег исполнилось двадцать один, отец подарил ей на день рождения сто фунтов. Она положила их в банк, и за шесть лет "набежали" кое-какие проценты. Зарплата у Мег была небольшая, но ей все-таки удавалось кое-что откладывать. В общем, с маминой помощью — триста фунтов, это уже существенно — Мег удалось собрать себе на подержанный автомобиль. Она долго решалась, но в конце концов все же ответила на объявление о продаже старенького MG и в ближайший же выходной собралась и поехала в один из северных пригородов Лондона смотреть машину.

Продавец в гараже — Мег представляла его себе этаким кровожадным тигром в кричащем клетчатом пиджаке, от которого должно обязательно разить виски, — оказался скорее волком в овечьей шкуре. Причем овечья шкура имелась в наличии безо всяких преувеличений: в виде короткой дубленой куртки. Лицо у него было действительно волчье. И особенно — когда он улыбался, обнажая длинные острые зубы, которым, казалось, было тесно во рту. Улыбался он часто, и в эти мгновения Мег старалась на него не смотреть. Он предложил для начала прокатиться на автомобиле: проверить машину, как говорится, "в деле". Сначала он сам сел за руль и поехал, рассказывая по пути о всех неоспоримых достоинствах этого замечательного автомобиля. Потом за руль села Мег. Водила она ужасно. Слепо тыкала передачи, перегазовывала в самых неподходящих местах. Двигатель то и дело глох.

— Я смотрю, вы неуверенно водите, — заметил мистер Тантон, продавец. Но ничего. По себе знаю: трудно сразу привыкнуть к новой машине. Надо просто привыкнуть. Зато потом вы убедитесь, что это очень надежный автомобиль. Заводится при любой погоде. Обслуживания требует минимального. И расход топлива очень экономичный.

Потом Мег спросила, не попадала ли машина в аварию. Продавец улыбнулся своей волчьей улыбкой, и поэтому Мег не видела его лица, когда он пробурчал, что в аварию не попадала, поскольку легкое столкновение аварией не считается.

— Как вы, наверное, заметили, решетка у радиатора новая. И пришлось еще выправить вмятинку. Но это не страшно. Кузовные работы, внешняя отделка. Тем более что мы заодно ее и перекрасили, чтобы цвет был повеселее. Я всегда говорил, что небесно-голубой цвет очень подходит для дамской машины. А это именно дамская машина.

Мег спросила, сколько владельцев сменилось у этой машины. Поскольку она не смотрела на продавца, она не видела выражения его лица. Но она все равно почувствовала, что его улыбка стерлась. Он ответил, что раньше машина принадлежала одной небольшой фирме. Но фирма быстро разорилась и закрылась. А на этой машине ездили только один из директоров и его секретарша.

Мег решила, что это вполне приемлемо. Тем более что денег у нее было немного, и вряд ли ей повезет найти что-то лучше за такую смешную цену. Она уже знала, что купит этот автомобиль. И почему-то была уверена, что продавец тоже знает, что она его купит. На прощание он пожелал ей счастливого пути и добавил:

— Долгих вам миль за рулем, мадам.

Он опять улыбнулся своей волчьей улыбкой, и поскольку Мег видела эту улыбку в последний раз, она не стала отводить глаза. Она даже попробовала улыбнуться в ответ, несмотря на то что при одном только взгляде на его острые длинные зубы ей стало не по себе. Только теперь она заметила, что его бледно-серые глаза расположены так близко друг к Другу, что если бы не нос — острый и длинный, как будто заточенный, — они бы, наверное, слились в один. Неприятный вообще человек… И эта его улыбка, состоящая из одних зубов… Впрочем, она его видит в первый и последний раз в жизни. Она покупает машину, он продает. И больше их в этом мире ничто не связывает.

Проводив Мег, продавец вернулся в офис, уселся в кресло и небрежно бросил секретарше:

— Сделай мне кофе, птичка. Я его заслужил.

Секретарша — круглолицая блондинка с длинными, но уж слишком тяжеловесными ногами и крутыми бедрами, которые с трудом помещались в узенькую мини-юбку, — понимающе улыбнулась и пошла делать кофе.

Всю дорогу до Лондона Мег пребывала в приподнятом настроении. В последний раз она переживала подобный душевный подъем еще в школе, когда заняла первое место в соревнованиях по спортивной гимнастике. Теперь у нее есть машина! Своя машина! Вот у Саманты машины нет. И у Вэл тоже нет. На самом деле Мег водила машину довольно неплохо. Одно время она даже работала шофером у одного знакомого врача, у которого на два года отобрали права. Просто когда рядом был мистер Тантон (Клайв Тантон, повторял он опять и опять, но Мег так и не нашла в себе сил обратиться к нему по имени) с этой его волчьей улыбкой, она почему-то стеснялась и чувствовала себя неуверенно. Но теперь у нее все получалось. Машина действительно была чуткой, послушной и на редкость легкой в управлении. Как, впрочем, и все MG. Мег нравилось ездить самой за рулем. Ей нравилась скорость.

Когда Мег вернулась домой, она первым делом похвасталась новым приобретением перед Самантой и Вэл. Покупка произвела на них впечатление. Они сказали, что это надо отметить, и пригласили Мег поужинать в китайском ресторанчике, куда они собирались сегодня вечером со своими бойфрендами. Мег с радостью согласилась. Тем более что это был повод надеть роскошное платье от Лоры Эшли. Вечер прошел замечательно. Ухажеры Саманты и Вэл неустанно говорили Мег комплименты, и от этих приятных слов она вся расцвела и даже заметно похорошела. И еще она слегка опьянела от рисового вина и легкого светлого пива. А когда на следующее утро она поехала на работу на своей машине, она себя чувствовала… именно так, как, по ее представлениям, и должен чувствовать себя человек, который вырвался в Лондон из маленького провинциального городка. Голова немного побаливала, но Мег совсем не жалела о вчерашних "возлияниях". Вечер действительно удался. Тем более что один из парней проявил к ней повышенный интерес: заговаривал с ней несколько раз, спрашивал, где она живет, где работает и вообще…

В следующую же пятницу, сразу после работы, Мег поехала к родителям. Она выехала уже затемно, хотя и очень старалась закончить работу в магазине пораньше, пока еще было светло. Январский вечер выдался на удивление противным: было холодно и сыро. Похоже, что собирался дождь. И собрался. Когда Мег выбралась наконец из Лондона на скоростное шоссе, зарядил настоящий ливень. Она без труда нашла съезд на дорогу M1. Всего три часа езды до родного города, и минут двадцать — до дома. На самом деле пустяк. Просто в самом начале пути всегда кажется, что дорога будет долгой. Перед выездом Мег выпила целую кружку крепкого растворимого кофе. Мистер Уайтхорн составил ей компанию. (Кстати, мистер Уайтхорн по достоинству оценил ее новый автомобиль и показал ей удобное место у магазина, где можно было парковаться.) Ужинать перед дорогой она не стала. Тем более что мама обязательно ее накормит чем-нибудь вкусненьким и домашним. Мама всегда угощала ее горячим, в какое бы время Мег ни приезжала к родителям — пусть даже поздно вечером. (Отец никогда ничего не ел после восьми вечера. Боялся заработать себе несварение желудка. Причем от несварения желудка отец не страдал никогда. Ни разу в жизни. И ставил это себе в заслугу, поскольку всегда неукоснительно соблюдал меры предосторожности.)

Движение на шоссе было достаточно напряженным. Но в основном это были грузовики, поэтому Мег перестроилась в левый ряд и спокойно поехала безо всяких задержек. Очень скоро она обнаружила — подобное открытие всегда бывает в новинку для начинающих водителей, мало знакомых с дорогой, — что ночное шоссе действует на нее усыпляюще. Яркие фары машин, пролетающие по встречной полосе, мокрый асфальт, искрящийся под дождем… Мег казалось, что ее куда-то уносит. Как будто она превратилась в крошечную точку на змеящейся пестрой ленте шоссе, которое тянулось вперед бесконечно. Я не должна засыпать, сказала она себе. Нельзя засыпать за рулем. Надо как-то взбодриться. Но бороться с сонливостью было трудно. Эта борьба отнимала все силы, а ведь еще надо было следить за дорогой. Мег не проехала еще и половину пути, как вдруг на нее навалилась такая усталость… Она решила, что надо остановиться на ближайшей стоянке, открыть окно и выкурить сигарету. Выходить из машины под дождь ей совсем не хотелось. Да она и не собиралась выходить. Но посидеть десять минут, покурить, выключить "дворники", монотонно скребущие по лобовому стеклу, — уже какое-то разнообразие. Мег заглушила мотор, опустила стекло и… заснула, не успев даже достать из сумочки сигареты.

Она проснулась вдруг — словно что-то выдернуло ее из сна. Проснулась с чувством предельного страха. Она не знала, откуда он взялся, страх. Кошмары ей вроде не снились. Мег сидела у себя в машине. Тело слегка затекло — так всегда бывает, когда засыпаешь в неудобной позе. Окно было открыто, и дождь заливал в салон. Но что-то было не так. Звук… Непонятный зловещий шум, сам по себе порождающий смятение и тревогу. И страх. Панический страх. Мег прикрыла окно, оставив лишь узкую щелочку наверху. Но это не помогло. Наоборот. Стало гораздо хуже. Этот шум теперь Мег поняла, что он похож на тяжелое, хриплое и болезненное дыхание, — доносился с заднего сиденья ее машины. Она включила верхний свет и обернулась. В ту же секунду звук оборвался — резко, словно дыхание замерло на середине вдоха. В машине не было никого. Но кнопка замка на задней дверце была поднята вверх, а дорожная сумка, которую Мег ставила на сиденье, теперь лежала на полу. Мег перегнулась назад, заперла дверцу и выключила верхний свет. Снова раздался звук хриплого, сбивчивого дыхания. Он возобновился именно с той точки во времени, на которой до этого оборвался, — с середины вдоха. Мег включила фары и верхний свет и опять обернулась назад. Тишина. И на заднем сиденье — никого. Мег даже подумала, а не выглянуть ли из машины. Вдруг кто-то припарковался сзади. Но ей почему-то очень не хотелось открывать дверцу. Она судорожно повернула ключ в замке зажигания. Ей хотелось как можно скорее уехать отсюда и добраться до дома родителей. Мег упорно пыталась придумать какое-то разумное объяснение этим странным пугающим звукам. Но ничего путного в голову не приходило. Вроде бы все закончилось. Но Мег никак не могла успокоиться. Она так хорошо помнила этот звук, что он и сейчас звучал у нее в сознании: хриплое, сбивчивое дыхание человека, который либо смертельно болен, либо испытывает нестерпимую боль. И ведь она явственно слышала, что он доносился не с улицы, а с заднего сиденья ее собственного автомобиля.

Мег гнала как сумасшедшая. По дороге она считала минуты и мили, чтобы хоть как-то отвлечься от мрачных, пугающих мыслей.

Она подъехала к дому родителей — каменному коттеджу с черепичной крышей — в четверть десятого. И первое, что сказала ей мама, это что Мег выглядит очень усталой. Ужасно усталой. Мег сразу же стало легче. Мама всегда так говорила, когда Мег занималась своими делами и долго не приезжала домой. Отец уже лег. Поэтому ужинали на кухне. Мег с жадностью набросилась на домашние вкусности. За едой она рассказала маме все свои новости за прошедшую неделю: про работу, про Саманту и Вэл и про праздничный ужин в китайском ресторанчике.

— А машина-то хорошая? — спросила мама.

Мег собралась было ответить, как есть, но потом передумала и сказала только:

— Очень хорошая. Спасибо тебе большое. Твои деньги очень мне помогли.

Выходные прошли монотонно и скучно, но Мег это даже понравилось. Было в этой невыносимой скуке что-то приятное и успокаивающее. Мег и думать забыла о своих страхах, связанных с машиной, и ей даже в голову не приходило, что ведь еще предстоит возвращаться — одной, в той же самой машине… В воскресенье, после обеда, она заикнулась было о том, что ей пора собираться. Но мама сказала, что перед дорогой обязательно нужно попить чайку, тем более что она собиралась печь плюшки. А папа сказал, что, по его личному мнению, в темноте ездить не стоит. А когда Мег с мамой попробовали возразить, что сейчас, в январе, темнеет уже в четыре часа дня, он только фыркнул и заявил, что на машинах не стоит ездить вообще. Мег решила поспать пару часиков после обеда, а потом выпить чаю и ехать.

— Но только чаю, без ничего. Если я съем хоть одну мамину плюшку, я засну прямо в машине.

И как только Мег произнесла слово "засну", ей стало страшно.

Не то чтобы очень страшно, но все-таки…

Спала она хорошо и замечательно выспалась. Мама разбудила ее в четыре и подала чашку крепкого индийского чая с двумя маленькими печеньицами.

— Я сама уложу твои вещи, — твердо заявила она. Кстати, в пятницу вечером, пока Мег доедала ужин, именно мама распаковала ее дорожные сумки и разложила вещи. — Ты, по-моему, физически не способна нормально все уложить. Я тебе поражаюсь. Вся одежда помялась, как будто по ней специально ногами ходили. И вообще это же ужас: мягкие сумки, — беззлобно ворчала мама. Поворчать она любила. — Вот что. Я дам тебе чемодан, который мне оставила тетя Фил. Он очень маленький и удобный.

Мег лежала в своей старой кровати. В своей старой детской. Под уютным и теплым пуховым одеялом. Ей не хотелось вставать. Не хотелось даже шевелиться.

— Ты пей чай, пока не остыл. — Маме было все равно, по какому поводу ворчать. Когда она исчерпала тему укладки вещей в дорогу, она тут же переключилась на тему, как надо пить чай. — Да, твой папа всегда пьет чай еле теплым. Но ты, слава Богу, совсем на него не похожа. При всем моем к нему уважении, — примирительно заключила мама. Но Мег поняла, что мама ужасно без нее скучает и что ей уже надоело вечное нытье отца, которое с годами становилось все более нудным.

— А давай я приеду на следующие выходные? — спросила Мег.

Мама бросилась к ней через всю комнату и крепко обняла.

— Я бы ужасно расстроилась, если бы ты не приехала. — Она очень старалась, чтобы это прозвучало как шутка.

Когда Мег отъехала уже достаточно далеко от дома, она снова — с тревогой и беспокойством — задумалась о том, что же все-таки произошло по пути сюда. Может быть, это был ветер. Ведь окно было открыто… Мег слегка приободрилась. Не то чтобы ее успокоила мысль о ветре. Ее успокоило то, что после всего, что случилось, она вообще способна хоть как-то мыслить. Зарядил дождь, но быстро прошел. Потом полил снова и снова прошел. На обратном пути никаких приключений не было. Мег спокойно доехала до дому, поставила машину у подъезда и поднялась к себе в квартиру. Она уже начала думать, что вообще ничего не было. Что этот ужасный звук померещился ей со сна. Дома никого не было — Саманта и Вэл куда-то ушли. Мег сварила себе яйцо, потом посмотрела по телевизору короткий документальный фильм про остров Мартинику и легла спать.

На следующие выходные опять зарядил дождь. Только на этот раз был еще и туман. В пятницу у Мег на работе выдался напряженный день (она вообще заметила, что в магазине нормальных дней не бывает: либо ты целыми днями сидишь и скучаешь, не зная, чем бы заняться, либо у тебя полный "завал", которому нет конца и края — особенно если приходится упаковывать фарфор и стекло для пересылки крупного заказа). Она даже подумала, что к родителям можно съездить и на следующие выходные. Надо только их предупредить. Она позвонила, но к телефону никто не подошел. Конечно, можно отбить телеграмму… Но Мег подумала, что будет с папой, и решила этого не делать. Потому что он будет еще полгода напоминать ей про эту злосчастную телеграмму. Упирать на то, что сие есть яркий пример сумасбродства, свойственного глупой юности. Снова и снова твердить, что его едва не хватил удар. Что подобные выходки плохо сказываются на его старых измотанных нервах. И что все это — лишнее подтверждение тому, что ей вообще не стоило переезжать в Лондон. Нет. Телеграмма полностью исключалась. Только в случае крайней необходимости. Так что придется ехать. Несмотря на непогоду и на все остальное.

За эту пятницу Мег умоталась ужасно. Больше — от скуки. Ей надо было упаковать два огромных старинных канделябра, разобранных на части. Каждый фрагмент требовалось завернуть в газету и уложить в ящик. При этом еще надо было записывать все, что она упаковывает, на отдельном листе. Иногда, когда Мег становилось совсем уже невмоготу, она начинала читать обрывки статей из старых пожелтевших газет. В какой-то газете обнаружилась фотография с конкурса красоты Мисс мира. Все девушки были в пикантных купальниках и в туфлях на шпильках. Все ослепительно и торжествующе улыбались. Мег подумала, что эти красотки, наверное, только и делают, что отбрыкиваются от толп восторженных поклонников. Трудное дело, должно быть… Интересно, насколько трудное. Впрочем, умение приходит с практикой.

Мистер Уайтхорн — который относился к тому типу людей, которых иногда "пробивает" совершить какой-нибудь человеколюбивый поступок, но не по доброте душевной, а скорее по рассеянности, — отпустил Мег пораньше. В половине пятого. Он сказал, что раз она собирается ехать за город, то ей лучше выехать пораньше. Мег ушла почти сразу, только выпила на дорожку еще одну чашку растворимого кофе.

В городе были ужасные пробки. Да и на шоссе приходилось подолгу стоять перед каждым светофором. По обочине тянулась целая очередь из заиндевевших отчаявшихся автостопщиков. Мег невозмутимо ехала мимо. То есть внешне невозмутимо. На самом деле ее переполняли самые разные чувства — настолько сложные и противоречивые, что они превращались в какую-то непонятную мешанину, где одно чувство сразу же отменяло другое, и как-то само собой получалось, что конкретных чувств не было никаких. Мег никогда никого не подвозила. Она была человеком добрым и очень отзывчивым. Поэтому ей было жалко всех этих людей — промокших, замерзших и, наверное, ужасно усталых. Кому-то из них, может быть, повезет. Но кто-то будет вечно стоять у дороги, дожидаясь сердобольного водителя, который согласится подвезти беднягу до нужного места. Конечно, ей было их жалко… Но папа всегда говорил, чтобы она ни в коем случае никого не подвозила. Потому что любой, кто сажает к себе в машину незнакомых людей, подвергается страшной опасности — чуть ли не жизнью рискует, не говоря уже о кошельке и здоровье. Мег не то чтобы соглашалась с отцом сознательно… Просто, наверное, за столько лет непрерывного общения с отцом какая-то часть его боязливой мнительности и навязчивого беспокойства по всякому — даже пустячному — поводу передалась и ей тоже. Мег была робкой и нерешительной девушкой. Уверенности в себе у нее не было никакой. Прежде чем совершить хоть какой-то поступок или принять решение, она долго и мучительно размышляла, правильно она поступает или нет. Она понимала, что так нельзя. И ей было за себя стыдно. Но она ничего не могла с собой поделать. В общем, Мег давно уже для себя решила, что она никогда никого не посадит к себе в машину. От греха подальше.

Она ехала сквозь пелену дождя со снегом, делая вид, что у нее на заднем сиденье уложены бесценные антикварные канделябры и там нету места даже для одного пассажира. Так она успокаивала свою совесть — и надо сказать, очень даже успешно. Но потом, у самого съезда на скоростной автобан, она опять угодила в пробку. И вот тут начались необъяснимые странности.

Проехав очередной отрезок в несколько ярдов между двумя соседними светофорами, Мег поняла, что ей опять не удастся съехать на стоянку — она только что пропустила съезд. Пришлось подъехать к обочине. И вот тут Мег увидела девушку, которая стояла под проливным дождем в круге желтого света от фонаря. На первый взгляд в девушке не было ничего примечательного: невысокая, пухленькая, в тонком плащике и легких туфельках совершенно не по погоде. Вид у нее был жалкий — усталый, замерзший. Похоже, бедняжка промокла до нитки. Но Мег зацепило другое. Девушка казалась такой одинокой… совершенно потерянной, опустошенной и всеми покинутой. Мег и сама не поняла, как так вышло, но уже в следующую секунду она открыла окно и сделала девушке знак подойти. Та не заставила просить себя дважды. И когда она подошла ближе, Мег заметила еще две вещи. Во-первых, девушка была очень бледной — и это при том, что у нее были темные волосы с явно выраженной рыжинкой. Странно. На таком-то морозе хотя бы щеки должны были покраснеть. Но лицо у нее было абсолютно белым с каким-то даже сероватым отливом. А когда девушка протянула руку — это был робкий и неуверенный жест: то ли она собиралась просить о помощи, то ли ждала, что Мег откроет ей дверцу и разрешит сесть в машину, — высокий воротник ее пальто сдвинулся чуть в сторону, и Мег заметила у нее на шее уродливое родимое пятно почти лилового цвета.

— Садитесь, пожалуйста. — Мег потянулась, чтобы открыть дверцу у переднего пассажирского сиденья. Она отвлеклась лишь на миг. И тут кое-что произошло. На самом деле произошло сразу два события. Одновременно. Девушка села на заднее сиденье. Мег слышала, как она открыла дверцу и тихонько захлопнула ее за собой. А на переднее сиденье сел мужчина. В огромном клетчатом пальто, черной фетровой шляпе, надвинутой низко на лоб, и в темных очках.

— Как это любезно с вашей стороны, — проговорил он пронзительным тонким голосом. Такой голос бывает у занудных учителей. (Мег отметила про себя, что он звучал как-то уж слишком ненатурально. Как будто этот мужчина пытался выдать себя за кого-то другого. Выбрал для себя роль и теперь упорно ее репетирует.) — Мы уже было отчаялись и решили, что нас никто не возьмет. Вы нас просто спасли. Что доказывает лишний раз, что у очаровательных молодых женщин и душа тоже прекрасная. Щедрая. Да, в наши дни добрых самаритян уже не осталось. Остались лишь добрые самаритянки.

Мег промолчала. Этот мужчина сразу же ей не понравился. С первого взгляда. Но потом ей стало неудобно и стыдно за свое неприязненное молчание. Хотя бы из-за молчаливой девушки на заднем сиденье.

— А вам далеко ехать? — спросила она.

— Да нет, совсем недалеко. Видите ли, мы с моей секретаршей ехали на очень важную встречу в городе. И у нас, как назло, сломалась машина. Еще по дороге туда. Или обратно. — Он почему-то хихикнул. — А нам обязательно надо присутствовать на той встрече. Обязательно. Сейчас нам надо забрать машину. Она, я думаю, уже готова. — У него изо рта пахло прокисшим табаком и мятой.

— Из мастерской забрать? А где мастерская? — нахмурилась Мег. Она в жизни не слышала такой нелепой истории.

— Между Нортхэмптоном и Лестером. Я покажу вам поворот.

Мег опять промолчала, очень надеясь, что он тоже умолкнет и ей не придется и дальше слушать этот пронзительный голос, который ужасно ее раздражал. "Какая тоска, — размышляла она про себя. — Вот ведь нашла приключение на свою голову". Теперь она начала понимать, чем рискует водитель, подсадивший в машину случайных попутчиков. А рискует он умереть от скуки или от раздражения. Потому что попутчики либо угрюмо молчат — как девушка на заднем сиденье, — либо без умолку разговаривают. И как только она об этом подумала, мужчина снова заговорил:

— То, что вы остановились… это весьма смелый поступок. Сейчас столько всякого хулиганья развелось. Молодежь в основном. И из-за этих уродов страдают взрослые и солидные люди. Однако и вправду. Одна моя давняя приятельница как-то раз посадила к себе в машину приятного молодого человека, который просил его подвезти. Очнулась бедняжка в кювете. Машина тю-тю. Голова раскалывается. И без понятия, где она вообще оказалась. Иной раз люди такое творят с людьми… это же просто кошмар. Вы не находите? Впрочем, вы еще слишком молоды. Вам, наверное, хочется приключений — романтики — или как там это называется. Я не прав?

Мег стиснула зубы. Она уже и не знала, что может быть хуже этой непрестанной, навязчивой болтовни. Чтобы хоть как-то отвлечься, она обратилась к своей пассажирке на заднем сиденье, которая все это время упорно отмалчивалась. Бросила через плечо:

— Вам не холодно?

Но прежде чем девушка сзади успела ответить, этот ужасный мужчина быстро проговорил:

— Нет, спасибо. Мне очень даже нормально. Честно сказать, я вообще очень спокойно переношу и жару, и холод.

Тут он опять повернулся к Мег. Была у него такая раздражающая привычка всякий раз оборачиваться к собеседнику в конце каждой особо удачной с его точки зрения реплики. Мег невольно поморщилась. Противный запах его дыхания, казалось, заполнил собой весь салон. И дело было не только в запахе табака и ядреной мяты. За этими запахами был еще один… непонятный… похожий на "аромат" гниющих грибов. "Она, наверное, заснула", — подумала Мег почему-то с обидой и возмущением. Впрочем, понятно — почему. Для нее-то спасения не было. Она не могла заснуть. Ей надо было вести машину и слушать бесконечную болтовню этого отвратительного мужика.

— Да, пластиковая пленка, — задумчиво изрек он как бы в продолжение разговора. Как будто Мег что-то такое упомянула о пластиковой пленке, а он просто поддержал беседу. — Вся от нее польза обществу заключается в том, что когда полиция обнаружила тело… кстати, вполне поддающееся идентификации, не то что в случае с той бедной девушкой… в общем, когда полиция обнаружила тело миссис Дюран в цистерне с кислотой, оно как раз было завернуто в пленку. Добротную пленку "Дикон". Такую, знаете, красную. Бедняга Хейг. Он, наверное, думал, что скрыл все следы, утопив труп в кислоте. Но он не учел, что "Дикон" выпускает действительно очень хорошую пленку. На этом он и прокололся. И все. Его взяли. Нашумевшее было дело. Вы, наверное, что-то слышали.

— Прошу прощения, но меня мало интересуют убийства.

— Ага… но ведь страх и убийство идут рука об руку, — отозвался он, и Мег почему-то не сомневалась, что он специально сделал вид, будто не понял, что она имеет в виду. Она уже пожалела о том, что сказала "прошу прощения". Впечатление было такое, как будто она перед ним оправдывается…

— …я больше скажу. Без страха не было бы убийств, Страх притягателен. Даже маленький страх притягивает убийц.

Его лицо было покрыто испариной. Вообще Мег отметила про себя, что цвет лица у ее пассажира явно был нездоровым. Хотя… может, ей это просто казалось в отсветах фар встречных машин. Но как бы там ни было, его лицо лоснилось от пота. И это был именно пот, а не капли дождя. Печка в машине была включена на полную мощность, и капли давно уже высохли.

Они уже давно съехали на шоссе M1. И все это время Мег стоически выносила его болтовню. Мало того, что у него была дурная привычка повторять все по сто раз, так еще и темы для разговоров он выбирал… просто мерзкие. Страх и убийство. Похоже, он очень интересовался этим вопросом. И надо сказать, проявлял очень глубокие и обширные познания особенно когда говорил о жутких, кровавых убийствах. В конце концов он прервал свой монолог буквально на полуслове и неожиданно попросил Мег остановиться где-нибудь у обочины, потому что ему надо выйти "по зову природы". Мег тут же перестроилась в правый ряд, потому что как раз впереди была стоянка. И на стоянке стоял грузовик. Пассажир начал было возражать в том смысле, что надо бы проехать чуть дальше. Потому что он человек стеснительный и не может… ну, в общем, не может делать свои дела, если поблизости есть посторонние. Мег угрюмо поджала губы и запарковалась рядом с грузовиком.

— Ничего, — решительно заявила она. — Обойдетесь и так.

То есть ей очень хотелось, чтобы ее слова прозвучали решительно. Но ее голос дрожал от напряжения.

Мужчина выскользнул из машины с той же бесшумной змеиной грацией, которую Мег заметила раньше — когда он садился. Он вышел молча. Без единого слова. Как только дверца за ним захлопнулась, Мег обратилась к девушке на заднем сиденье:

— Послушайте, если вы едете вместе, то вы хотя бы поддерживайте разговор.

Ответа не было. Мег обернулась:

— Мне все равно, спите вы там или нет… — начала было она раздраженно, но тут же умолкла. Как будто невидимая рука сдавила ей горло, не давая выдохнуть ни слова.

На заднем сиденье никого не было.

Мег перегнулась через спинку своего сиденья. Ей пришла в голову бредовая мысль, что девушка во сне сползла с сиденья на пол. Но на полу ее не было. Мег включила верхний свет. Посмотрела еще раз. Девушки не было. Вообще. Мег даже перепугалась, не сошла ли она с ума. Но нет. Ведь она точно помнит, что видела эту девушку. Такую жалкую, промокшую… под фонарем на съезде на шоссе. Ее бледное лицо. Светлый плащ. Ощущение неизбывного одиночества, которое от нее исходило. Настолько сильное ощущение, что Мег просто не могла не остановиться и не взять ее в машину, И ведь она села в машину. Конечно же, села. Значит, она тоже вышла. Вместе со своим спутником. Но ведь он не хлопал дверцей, и Мег должна была услышать хотя бы какой-то шум на заднем сиденье. Мег взглянула на кнопки замков на задних дверцах. Они были подняты. Она протянула руку и потрогала сиденье. Сиденье было абсолютно сухим. А ведь когда девушка садилась в машину, с нее буквально лило ручьями… а Мег была точно — на сто процентов — уверена, что девушка садилась в машину… и если она только что вышла, то сиденье должно быть хотя бы влажным. В голове что-то шумело. Мег даже не сразу сообразила, что это кровь стучит у нее в висках. И она даже порадовалась, что она не одна. Что у нее есть попутчик — этот странный говорливый мужик. Какая-никакая, а все же компания… Будь Мег одна, она бы точно сошла с ума. Впрочем, радость иссякла, как только мужик вернулся.

Казалось бы, чего проще — сесть в машину. Но, похоже, мужчина решил превратить это элементарное действие в настоящий спектакль. Вот как это смотрелось со стороны: он возник из темноты и направился к машине, но потом вроде бы заколебался. Исчез из виду. И только потом, через пару секунд, Мег увидела, что он неспешно обходит машину вокруг. Этаким прогулочным шагом. Как будто это его машина, а Мег — его личный шофер! Она приоткрыла окно и сказала ему, чтобы он побыстрее садился в машину. И как только он открыл дверцу, она тут же спросила:

— А где же ваша секретарша?

После секундной заминки мужчина переспросил:

— Моя секретарша?

Он повернулся к Мег. Причем с таким невозмутимым видом, что это было даже оскорбительно. Однако от Мег не укрылось, что его лицо снова блестит от пота.

— Ну да, — раздраженно проговорила Мег. Она завела мотор и выехала на дорогу. — Та девушка, которая ехала с вами в Лондон. У вас еще машина сломалась.

— Ах да. Бедняжка Мэриэл. Я про нее и забыл совсем. Наверняка сидит дома, пьет чай со своими родителями и бойфрендом… каким-нибудь парикмахером из провинции, который выглядит как поп-звезда. Или, может быть, футболистом, который выглядит как парикмахер.

— Вы о чем говорите?

Он хохотнул:

— Я не надсмотрщик над своими подругами, с которыми иногда развлекаюсь. Каждый имеет право на личную жизнь. А я вообще не люблю длительные отношения. Я люблю, чтобы все было внезапно… недолго… и сладостно. Честно признаться, я…

— Нет, послушайте! Я задала вам вопрос. И вы его поняли, но уходите от ответа.

Он весь подобрался — застыл в напряженной настороженности. А потом неожиданно спросил совершенно не в тему:

— А давно у вас эта машина?

— Ну… неделю, наверное. Может быть, больше. Но вы снова уходите от ответа. Я спросила про вашу секретаршу. Я ведь только из-за нее и остановилась. Вас я вообще не видела.

В машине пахло ужасно. Должно быть, из-за того, что мужчина активно потел.

— Ну да, все правильно. Я сразу заметил, что это MG.

— Девушка на заднем сиденье. — Мег уже отчаялась получить вразумительный ответ. Этот мужик раздражал ее донельзя. Отвратительный, нудный и к тому же тупой. Вернее, прикидывается тупым. Что еще хуже. — Она стояла у обочины, под фонарем. У нее был прорезиненный плащ, но она все равно вся промокла. Я остановилась, махнула ей. Она подошла и без слов забралась на заднее сиденье. А вы сели в машину одновременно с ней. Так что не надо морочить мне голову и притворяться, что вы не видели, как она садилась в машину. Скорее всего она была у вас как приманка… чтобы хоть кто-нибудь остановился и вас подвез.

Мужчина молчал. И было в его молчании что-то зловещее. Мег вдруг стало не по себе. Не то чтобы страшно, но все же… И тут он наконец заговорил:

— А как она выглядела, эта ваша подруга?

Мег обреченно вздохнула. Все равно бесполезно ему говорить, что это вовсе не ее подруга.

— Я же вам говорила… — Мег оборвала себя на полуслове. Потому что только теперь до нее дошло, что она и вправду не говорила, как выглядела та девушка. Может, это действительно не его секретарша…

— Вы не говорили. Вы только сказали, что вместе со мной к вам в машину села какая-то девушка. И вы почему-то утверждаете, что это была моя секретарша.

— Ну ладно. Она была небольшого роста. В светлом плаще. Я уже говорила про плащ… Она в очках была. Волосы у нее темные, с рыжеватым отливом. Может, на самом деле они светлее, но они были мокрыми и смотрелись темными. Туфли легкие, не по погоде. И вид у нее был болезненный. И лицо бледное, почти серое. А когда она…

— Не знаю такую. Первый раз слышу.

— Но ведь вы ее видели, правда? Я сначала подумала, что это была ваша секретарша. Так что прошу прощения. Но дело не в этом. Главное, вы ее видели? Видели?

Мужчина запустил руку в карман пальто и достал помятый пакетик с конфетами-карамельками — из тех пакетиков, где каждая конфета завернута в отдельный фантик. Сначала он долго рылся в пакетике, выбирая конфету. Потом долго и обстоятельно ее разворачивал. Все — в гробовой тишине. Но Мег не могла ждать. Ей нужно было добиться ответа. Немедленно.

— Да, и еще одна вещь. Когда она протянула руку, чтобы открыть дверцу, я увидела у нее на шее…

Он прекратил возиться с липким фантиком. Мег невольно покосилась на его руки. У него были плохие руки: громадные, некрасивые. Яркая маленькая конфетка смотрелась в этих ужасных руках совершенно не к месту…

— Так вот. У нее на шее, внизу, было большое родимое пятно.

Он уронил конфету. Нагнулся, поднял ее с пола и отправил прямо в рот, даже не потрудившись отодрать прилипший обрывок фантика. В салоне разлился ядреный запах мяты, который на пару секунд перебил все остальные — не столь приятные — ароматы.

— Конечно, — сказала Мег, — вы его вряд ли видели, это пятно.

— Понятия не имею, о ком вы говорите. — Он все-таки соизволил заговорить. — Никакой девушки я не видел. Я вообще никого не видел на заднем сиденье вашей машины…

— Но ведь я видела, как она садилась в машину!

Мег не покидало неприятное ощущение, что этот мужчина ведет себя как-то не так. И дело даже не в том, что он был ей неприятен. Что-то в нем было неправильно. Мег чувствовала, что он знает про девушку, но почему-то не признается… может быть, хочет ее напугать. Но зачем?

— Можно, я закурю?

У него тряслись руки. Прикурить он сумел только от третьей спички. Первые две он сломал.

Мег уже не знала, что и думать. Была девушка, не было девушки… Ей было страшно и неуютно. Она решила, что надо все-таки расспросить своего попутчика поподробнее. Но при этом следует действовать благоразумно.

— Когда вы сели в машину, — начала она, тщательно подбирая слова, — вы все время говорили "мы" и упоминали свою секретаршу. Вот почему я подумала, что это она и есть.

— Кто она?

Мег обреченно вздохнула. То ли он придуряется. То ли время тянет…

— Простите великодушно, но я действительно не понимаю, о чем вы говорите.

— А мне кажется, что понимаете. И прежде чем вы меня спросите: "Что понимаю?", я сразу скажу: понимаете, о чем я говорю.

Она не смотрела в его сторону. Но все равно почувствовала на себе его быстрый пронзительный взгляд. Но она к нему не повернулась — она продолжала сосредоточенно смотреть на дорогу.

Похоже, он что-то такое удумал.

— Знаете что, у меня к вам предложение. Давайте мы остановимся на следующей стоянке, и вы мне все расскажете — очень подробно и обстоятельно. Похоже, вас что-то гнетет. И насколько я вижу, налицо явные признаки навязчивого беспокойства. Может быть, если мы с вами…

— Нет уж, спасибо.

Мег с трудом представляла себе этого человека в роли задушевного собеседника, с которым можно поделиться своими тревогами и неприятностями. Сама мысль об этом казалась абсурдной и даже противной. Она услышала какое-то тихое шипение. Это мужчина втянул в себя воздух сквозь сжатые зубы. Он опять напомнил ей змею. А Мег ненавидела змей.

Мужчина опять завозился. Полез в карман, достал фонарик. Спросил, нет ли у Мег карты дорог. Потом начались мысли вслух по поводу того, где они сейчас едут и где находится его гараж. Наконец он предложил остановиться на пару минут, чтобы его — дословно — "усталые глаза обрели шанс обнаружить гараж".

У Мег внутри что-то дрогнуло. То ли предостережение, то ли предчувствие нехорошее, что сейчас у нее начнутся действительно крупные неприятности. На ее карте не было обозначено никаких гаражей. Она перестроилась в левый ряд и гнала как сумасшедшая, пока впереди — в залитой дождем темноте — не показались огни автозаправочной станции. Мег знала, что станция будет. Она видела ее на карте. Она подъехала на освещенную площадку рядом с колонками и решительно заглушила двигатель.

— Знаете что, вы мне очень не нравитесь. Я, пожалуй, вас высажу прямо здесь.

Он опять втянул в себя воздух сквозь сжатые зубы. Служитель стоянки увидел машину Мег, подхватил свою теплую куртку и неторопливо вышел на улицу, одеваясь на ходу.

— Как это жестоко. — В голосе мужчины явственно слышались нотки бессильной ярости. — И очень жалко. Упустить такой шанс!

— Пожалуйста, выходите. Немедленно. Или я попрошу вон того человека, чтобы он вам помог.

Мужчина тут же открыл дверцу и выскользнул из машины.

— Извините меня, — слабым голосом проговорила Мег. — Я уверена, вы ничего не знали про ту девушку. Просто я вам не доверяю.

Он заглянул в салон, просунув голову в открытое окно.

— Вообще-то я тоже вам не доверяю. — В уголках его рта пузырилась слюна. — И мне кажется, вам не стоит садиться за руль одной, раз у вас бывают подобные галлюцинации.

В его голосе явственно слышалась злоба. Однако Мег все равно собралась было еще раз спросить его насчет девушки. В последний раз. Может, он все же признается, что он ее видел… Но тут к машине наконец подошел служитель стоянки и принялся отвинчивать крышку на топливном баке. Мужчина ушел. Просто шагнул назад и растворился во тьме.

— Сколько вам?

— Два галлона, пожалуйста.

Служитель залил бензин, взял у Мег деньги и неторопливо пошел к себе в будочку, чтобы принести сдачу. Мег хотелось расплакаться. Она закрыла все дверцы и подняла вверх стекло на дверце у пассажирского сиденья. Она понимала, что это глупо… но она все равно боялась, что этот ужасный мужчина вернется и служитель стоянки не подойдет и не поможет его прогнать. Она даже забыла, что служитель еще должен отдать ей сдачу. Мег закрыла окно и со своей стороны. Чтобы никто — никто — не смог сесть к ней в машину. Когда служитель вернулся, ему пришлось постучать в окно. Мег даже подпрыгнула от испуга. Она действительно испугалась. Так испугалась, что ее просто трясло.

— А вы не видели, куда пошел человек, который сидел у меня в машине? Он только что вышел.

— Я никого не видел. Вообще никого.

— Ага, спасибо.

— Да не за что. Счастливо вам доехать.

Служитель ушел к себе в будочку, где было светло и тепло.

Прежде чем ехать, Мег еще раз оглянулась на заднее сиденье. Там никого не было. Вся эта история… было в ней что-то жуткое. Но было не только страшно, но еще и непонятно. Мег не знала уже, что и думать. Сейчас ей больше всего хотелось как можно скорее приехать домой, сесть и спокойно обдумать случившееся. Этот мужчина знал, что девушка была в машине. Но ему просто нравилось пугать Мег. Ее страх был для него в удовольствие. Иначе зачем он вначале столько раз сказал "мы"? От этих сумбурных мыслей Мег стало еще страшнее. А потом ей вдруг пришло в голову, что все могло быть и по-другому.

Девушка не смогла бы выйти из машины совершенно бесшумно. Она должна была хлопнуть дверцей — пусть даже и очень тихо. Но никакого хлопка Мег не слышала. Она вообще ничего не слышала. А ведь точно… когда девушка села в машину, она не издала вообще ни звука. А может, она и не садилась в машину? Может быть, этот кошмарный мужик напугал и ее тоже? Может, она просто сделала вид, что садится в машину, а в последний момент потихонечку смылась?

Мег открыла окно пошире, чтобы избавиться от запахов, пропитавших салон. И тут до нее вдруг дошел смысл того, что сказал служитель на бензоколонке. Он сказал, что никого не видел. Причем подчеркнул, что вообще никого. Вот только что он имел в виду? Что он не смотрел? Или смотрел, но никого не видел? Призраки не разговаривают, напомнила себе Мег. И ее мысли снова вернулись к молчаливой девушке на заднем сиденье.

И, разумеется, ей тут же вспомнилась ее первая поездка к родителям и ужасные звуки хриплого, сдавленного дыхания, доносившиеся с заднего сиденья. Тогда она постаралась об этом не думать… но теперь она уже не могла так вот просто отмахнуться от того, что было. Две поездки тогдашняя и сегодняшняя — слились у нее в сознании в вихрь каких-то отрывочных образов, совершенно не связанных между собой. Картинки сменяли друг друга так быстро, что она никак не могла ухватить их суть. Они повторялись. Все быстрей и быстрей. И каждый раз — в новой последовательности. Они как будто пытались заставить ее понять… Наконец Мег в отчаянии выкрикнула:

— Ну хорошо! Хорошо! Я уже поняла. В этой машине водятся привидения!

Как только Мег произнесла это вслух, она неожиданно успокоилась. Сумбурный вихрь образов разом иссяк. Словно его отрубило. Желая продлить это блаженное состояние мысленной тишины, Мег добавила:

— Я подумаю об этом дома.

Оставшуюся часть пути она проехала, стараясь не думать вообще ни о чем. И если в ее "отключенном" сознании и всплывала предательская мысль о загадочном и пугающем происшествии на дороге, Мег тут же сосредоточивалась на чем-нибудь приземленном — представляла себе, как мама встретит ее на крыльце, как замечательно пахнет едой на кухне, как папа крикнет из комнаты: "Кто там?"

— …думает, что подхватил простуду, и поэтому лег пораньше. Выпил свою настойку из маранты, добавив капельку виски для вкуса. И очень просил, чтобы мы не шумели. На тот случай, если он вдруг заснет.

Мег обняла маму и ничего не сказала в ответ. Она все понимала. И знала, что маме трудно с отцом. Мама всю жизнь с ним "носилась" и всю жизнь за него переживала. И только с годами она научилась принимать его вечное нытье, его воображаемые страхи и хвори, которые он себе напридумывал, с добродушным и снисходительным равнодушием. Вернее, даже не с равнодушием мама никогда не была равнодушной, — а с бесстрастным спокойствием.

— Есть у нас что-нибудь выпить? — спросила Мег.

— Конечно, есть, дорогая. Просто я знаю, что ты не пьешь, и поэтому не поставила ничего на стол. Посмотри в баре в гостиной. В буфете в углу.

Мег знала, где стоит выпивка. И даже знала какая: несколько непочатых бутылок джина и сухого хереса. Это был "гостевой" запас. На тот случай, если вдруг кто-то "заглянет на огонек". Но те немногие, кто мог заглянуть в гости к родителям, пили исключительно чай или кофе. Сами родители почти не пили спиртного. Только отец позволял себе капельку виски в лечебных целях.

Мег принесла бутылки на кухню.

— Только ты тоже выпей со мной. А то пить в одиночестве — это разврат.

— Хорошо, дорогая. Будем развратничать вместе. Мне только капельку шерри. И папе мы ничего говорить не будем, ладно? А то он начнет беспокоиться о твоей жизни в Лондоне. Кстати, как у тебя дела? Познакомилась с кем-нибудь интересным, достойным?

Мег предложила маме сигарету. Под шерри. Мама пришла в полный восторг и, прикуривая от спички, едва не спалила свою пышную челку. Она даже зажмурилась от удовольствия, попыхивая сигаретой и выпуская дым через нос, чтобы он не дошел до легких. Мама иногда позволяла себе выкурить сигаретку-другую. С кем-нибудь за компанию. (Но не затягиваясь: когда не затягиваешься, вреда никакого нет. Да и рюмочка хорошего шерри — изредка, в приятной компании — еще никому не повредила.)

— Замечательно, — мечтательно протянула мама и тут же добавила: — Так ты познакомилась с кем-нибудь, дорогая?

Мег вдруг поняла, что она никогда — никогда — не сможет поделиться с мамой всеми своими страхами и тревогами. Мама просто ее не поймет.

— Нет пока, — сказала она.

Мама обреченно вздохнула. Мег сделала вид, что не слышит. И прежде чем мама успела хоть что-то на это сказать, Мег поспешно добавила, что Лондон — город большой и там не так просто с кем-нибудь познакомиться. На это, наверное, нужно время.

Мег налила себе еще джина, причем неразбавленного. Сказала, что очень устала и ей хочется выпить. Пообещала в следующий раз привезти точно такую бутылку, чтобы "восполнить ущерб". До ужина она выкурила четыре сигареты, и это маленькое излишество окончательно вернуло ее к жизни. У нее даже аппетит разыгрался, тем более что на ужин мама приготовила мясной пирог с почками и печеные яблоки с изюмом. Мама сказала, что у нее есть для Мег небольшой подарок. Она начала шить ей теплую полушерстяную ночную рубашку с белыми кружевными манжетами и воротником, и ей не терпелось показать ее дочке. Мама даже не поленилась сходить за ней и принести на кухню. Зимой почти вся жизнь в доме родителей проходила на кухне — чтобы сэкономить топливо и не обогревать весь дом.

— Правда, красивые кружева? Мне они сразу понравились, — сказала мама, с гордостью демонстрируя Мег ночную рубашку. — Тут еще надо кое-что доделать, но ты же знаешь, я люблю шить вещи своими руками.

Мама с большим интересом выслушала рассказ Мег про мистера Уайтхорна и про его магазин. Ей хотелось знать все — вплоть до того, какие именно вещи там продаются. Мама была благодарным слушателем. Она искренне смеялась, когда Мег старалась сделать свой рассказ хотя бы чуть-чуть забавным. А когда Мег рассказывала про хрупкие и ценные канделябры, мама слушала очень серьезно, с искренним беспокойством в глазах. Потом пришло время ложиться спать. Мама наполнила две грелки горячей водой и пошла проводить Мег до спальни. Они поцеловались, пожелали друг другу спокойной ночи, и мама сказала:

— Благослови тебя Бог, дорогая. Даже не знаю, что бы я без тебя делала. Ты — моя славная девочка. Хотя, конечно, настанет такое время, когда у тебя будет свой дом. Когда ты встретишь того самого человека.

Мег усмехнулась. Всякий раз, когда мама заводила разговор про того самого человека — который должен составить счастье всей ее жизни, — Мег почему-то представляла себе такого бледного мужичка с усиками и в старомодном котелке, который косит лужайку.

В ванной было так холодно, что у Мег даже зубы стучали, пока она умывалась. Впрочем, в спальне было ненамного теплее. Две грелки с горячей водой казались действительно Божьим благословением. Жалко только, что мама не успела дошить теплую ночную рубашку. Она бы сейчас точно не помешала. Мег быстро переоделась в пижаму. Причем переодевалась она так, чтобы ни на секунду не оставаться обнаженной. Она была совершенно одна, но все равно… Она не то чтобы стеснялась, просто она так привыкла. Она прочитала молитву на ночь, встав на колени перед своей высокой и, надо сказать, неудобной кроватью, и быстренько забралась в постель. Да, грелки действительно были как благословение.

Посреди ночи она проснулась. От страха.

— Я продам эту машину и куплю другую, — произнесла она вслух и сразу же успокоилось. Страх прошел, отодвинулся куда-то в самый дальний уголок сознания, и Мег снова заснула.

Это решение — вкупе с тихими и скучноватыми выходными, составленными из мелких домашних событий, когда все идет по давно заведенному порядку, помогло Мег взять себя в руки и не думать о тех странных и жутких вещах, которые произошли с ней по дороге сюда. Она даже начала сомневаться: а было ли все это на самом деле? Утром в воскресенье мама принялась собирать Мег в дорогу. Она сама уложила в машину дочери какие-то морозостойкие цветы — "украсишь квартиру, чтобы веселее", — старый клетчатый коврик для машины, больше похожий на плотный плед — "будешь укрываться, когда холодно", — и глиняный горшочек с мармеладом домашнего приготовления "угостишь своих подружек за завтраком".

— У тебя столько места в машине. А ты такая миниатюрная… я смотрю, даже переднее сиденье вперед пододвинула.

Мег попрощалась с родителями и поехала в Лондон. Она очень надеялась, что по дороге ничего неприятного не случится. И так и было.

Неприятности начались в Лондоне. В свободное от работы время Мег только и делала, что занималась продажей машины. Но оказалось, что это очень непросто. Она начала с того, что поехала в тот гараж, где покупала машину, и обратилась за помощью к тому же самому продавцу. Но он сказал, что ему очень жаль — при этом он даже и не пытался изобразить на лице хоть какое-то подобие сожаления, — но сейчас не самый лучший сезон для продажи подержанных автомобилей, и единственное, что он может сделать для Мег, это забрать машину обратно, но за цену на сто фунтов меньше той, которую Мег платила. Мег, не раздумывая, отказалась. Ей это решительно не подходило. Потому что тогда у нее не осталось бы денег на другую машину. Разве что на какую-нибудь битую "миньку", которую замучаешься таскать по ремонтным мастерским. А Мег вовсе не улыбалось работать исключительно на оплату счетов автосервиса. (Как и большинство автовладельцев, она совершенно не разбиралась в устройстве автомобилей.)

Она повесила объявление на доске объявлений в магазинчике периодической печати рядом с домом. Это было удобно. Во-первых, дешево. Во-вторых, люди, которые заинтересовались бы объявлением, имели возможность подойти и посмотреть на машину практически в любое время. Но на объявление ответила только одна пожилая дама, которая как-то вечером пришла к Мег в компании пожилого же пуделя. Поначалу все было просто замечательно, и у Мег появилась надежда. Женщине очень понравился цвет машины. И она сказала, что автомобиль, похоже, вполне в неплохом состоянии. Но когда она села за руль (Мег устроилась рядом на пассажирском сиденье), чтобы объехать квартал, ее пудель вдруг заартачился. Он категорически не хотел забираться в машину на заднее сиденье. А когда хозяйка все-таки затащила его в салон, он заскулил и выбрался наружу. Тогда женщина строго прикрикнула на него:

— Шерри! Немедленно заходи в машину!

Пудель уже не скулил, а просто жалобно хныкал.

— Не понимаю, что с ним случилось. Он обожает автомобили.

В общем, поездка не состоялась. Мало того. Когда Мег вышла из машины, пудель вдруг зарычал на нее и даже предпринял попытку укусить ее за ногу.

— Простите, милая, — сказала женщина. — Но я не могу купить вашу машину. Шерри в нее не зайдет, это ясно. А кроме Шерри, у меня больше никого нет. Какой ты противный, Шерри. Вообще-то он очень милый и добрый. И как тебе только не стыдно — кусать мамочкиных друзей!

Вот так все и закончилось. Мег спрашивала у мистера Уайтхорна, у Саманты и Вэл и даже у их друзей, но никто из них не захотел купить у нее машину. И никто из них не проявил желания хотя бы помочь ей избавиться от автомобиля. Ближе к пятнице Мег впала в панику. При одной только мысли о том, что ей снова придется ехать так далеко на этой машине, ей становилось плохо. Она твердо пообещала себе, что за эту неделю избавится от машины, и пока оставалась надежда — а поначалу Мег не сомневалась, что ей удастся найти человека, который купит ее машину, — она старалась не думать о том, что будет, если машина все-таки не продастся. Но в пятницу утром Мег охватил такой страх, что она и в самом деле отправила маме телеграмму: написала, что у нее жуткий грипп и что она просто не может ехать в таком состоянии.

Отослав телеграмму, Мег почувствовала себя виноватой. Но ей стало гораздо легче. Причем она даже не знала, чего было больше: облегчения или вины. Но она нашла себе оправдание: раз уж она обманула родителей, нужно что-то такое придумать, чтобы за выходные обязательно продать машину. Саманта посоветовала дать объявление в "Стандарт". Если Мег успеет дать объявление до обеда, то его напечатают в завтрашнем выпуске. "Попробуй. Хуже не будет", — сказала она. Мег позвонила в газету сразу же после завтрака. Напрягалась и мялась, наверное, с полчаса и наконец худо-бедно составила текст объявления. Бледно голубой MG… и так далее.

Потом Мег отправилась на работу. Мистер Уайтхорн уже был на месте. Причем он был взвинчен донельзя. Только что пар из ушей не шел. И это без всякого издевательства. Он частенько впадал в подобное состояние: всякий раз, когда начинался завал с работой. А в ту пятницу в магазин как раз поступил заказ на целую партию антикварных вещей, которые надо было упаковать и переслать в Нью-Йорк. Мистер Уайтхорн был, конечно, доволен. Но его повергала в ужас сама мысль о том, что одна упаковка займет в лучшем случае все выходные. Тем более что заказчик настаивал, чтобы товар был упакован "по высшему классу". Весь подвал магазина был забит старыми газетами и соломой. И мистер Уайтхорн с ходу "обрадовал" Мег, что весь этот день она проведет именно там, в подвале.

В подвале еще хранилась всякая ерунда — так называемый неликвидный товар, который не продавался годами, — и вполне приличные вещи, но нуждающиеся в ремонте. Если Мег упаковывала товары в подвале, мистер Уайтхорн разрешал ей включать масляную батарею. Только просил не оставлять ее без присмотра от греха подальше. Сначала Мег предстояло упаковать громадный столовый, чайный и кофейный сервиз, который мистер Уайтхорн очень удачно купил на одной летней распродаже в Саффольке. Каждый из двухсот тридцати шести предметов надо было завернуть отдельно, отметить в списке и разложить по коробкам. Сервиз был расставлен на старом бильярдном столе с порванным сукном. Но Мег решила, что ей будет удобнее упаковывать его на мягком шезлонге. Конечно, придется побегать, перетаскивая сервиз со стола на шезлонг и обратно. Но зато можно будет упаковывать сидя. И сразу же распределять упакованные предметы по разным "разделам": столовый, чайный, кофейный. Мег взяла стопку старых газет и положила их на пол рядом с шезлонгом. Вообще надо сказать, что, несмотря на перспективу "завальной упаковки", Мег себя чувствовала гораздо лучше, чем утром. Во-первых, сегодня ей не придется никуда ехать. Во-вторых, она дала объявление в солидную газету, что само по себе было почти равносильно тому, что она уже продала машину. В-третьих, за завтраком Вэл сказала, что если ее приятель не объявится днем в воскресенье — а он скорее всего не объявится, — то они с Мег сходят после обеда в кино. И в-четвертых, процесс упаковки фарфорового сервиза на самом деле не настолько и страшен, если подходить к нему философски и не тешить себя надеждой, что все это когда-нибудь благополучно закончится.

Ближе к обеду мистер Уайтхорн поехал на склад за упаковочными ящиками. Сказал, что вернется где-нибудь через час. Мег пришлось подняться к нему в магазин — снизу ей не было слышно ни слова. Заодно она сделала себе кофе. Большую чашку. И вернулась обратно в подвал. Над дверью висел колокольчик. Так что если в отсутствие мистера Уайтхорна кто-то зайдет в магазин, Мег услышит.

Газета попалась Мег, когда она уже заканчивала упаковывать чайные чашки и собиралась сделать небольшой перерыв на кофе. По краям бумага пожелтела, но в середине — где были статьи и фотографии — осталась почти как новая. Поначалу Мег даже не поняла, что это такое. Минут, наверное, пять она тупо смотрела на большой фотоснимок, над которым шел заголовок большими буквами жирным шрифтом: ТАЙНА ШОССЕ M1.

На снимке была та самая девушка, которую Мег подсадила в машину на прошлой неделе. Да нет, сказала она себе. Наверное, просто похожая. Но почему-то она сразу решила, что это та самая девушка. Это была даже не уверенность, а какое-то внутреннее знание. Очки, прическа, высокий лоб… только на снимке девушка улыбалась…

Стряхнув с себя оцепенение, Мег схватила газету и принялась читать:

"…миниатюрная рыжеволосая Мэри Кармайкл. Ее тело нашли в кювете, примерно в ста ярдах от шоссе M1 к северу от Тоучестера. Неизвестный преступник изнасиловал девушку, а потом задушил зеленым шелковым шарфом, который она надевала в тот день на работу… Тело мистера Тернера обнаружили в багажнике автомобиля… в черном MG, который полиция обнаружила брошенным на стоянке. Автомобиль принадлежал мистеру Тернеру, который скончался от многочисленных ножевых ранений. Предположительно его смерть наступила чуть раньше, чем смерть мисс Кармайкл…"

Мег поняла, что читает продолжение статьи, начатой на первой странице. Первой страницы не было. Поэтому она никогда не узнает, как выглядел мистер Тернер. Мег еще раз присмотрелась к фотографии девушки. "Снимок сделан год назад, на летнем отдыхе". И хотя на фотографии Мэри Кармайкл улыбалась — или пыталась улыбаться, — она все равно выглядела очень ранимой и робкой.

"…полиция предполагает, что мистер Тернер, по профессии коммивояжер, подсадил по пути двух пассажиров: Мэри Кармайкл и еще одного человека скорее всего мужчину, личность которого пока что не установлена. Сейчас полиция опрашивает людей, которые могли что-то видеть, на всем протяжении маршрута, которым обычно ездил мистер Тернер. Мистер Тернер был женат, у него было трое детей. Родители мисс Кармайкл проживают в Манчестере. Мистер и миссис Гералд Кармайкл говорят, что их дочь была очень тихой и застенчивой девушкой и что у нее не было ни жениха, ни бойфренда".

Мег взглянула на дату в газете. Март прошлого года.

Она вдруг поняла, что у нее в глазах стоят слезы. Бедная Мэри. Еще в прошлом году она была живой. Такая обычная, робкая девушка, не особенно привлекательная — что называется, "серая мышка". Ей надо было куда-то доехать, и она села в машину к незнакомому человеку. И умерла страшной смертью. Сколько же страху она натерпелась… когда какой-то подонок ее насиловал, а потом душил. И вот теперь она превратилась в одинокий, потерянный призрак. И должна бесконечно стоять у шоссе и останавливать проезжающие машины. Чтобы ее все-таки довезли до места, куда она не доехала при жизни. Или чтобы кто-нибудь ей помог — спас от этого страшного запредельного существования. Или, быть может, она пытается предупредить живых о том, что смерть поджидает их на дороге… "Я буду за тебя молиться", — прошептала Мег, глядя на фотографию. Сейчас, когда ее глаза застилали слезы, улыбка девушки — или попытка улыбки — на смазанном газетном снимке как будто стерлась.

Мег так искренне огорчилась за Мэри, что до нее даже не сразу дошел зловещий смысл прочитанного. Это произошло как-то подспудно, почти безотчетно. Но когда Мег наконец осознала, что это может значить, ее пробил озноб. Ей действительно стало холодно, хотя в подвале было натоплено и тепло.

Ее всю трясло.

Загадочные убийства. Неизвестный преступник. Кто убил Мэри? Точно не мистер Тернер. А это значит… Мег почему-то не сомневалась, что это был тот ужасный человек, который ехал с ней в прошлую пятницу. О чем он с ней говорил? Почти исключительно о кошмарных убийствах… Надо срочно звонить в полицию. Ведь он сидел совсем рядом, и Мег может очень подробно его описать: его одежду, голос, темные очки, противный запах изо рта… А как он разозлился, когда она его высадила на заправочной станции… А еще раньше, когда она остановилась на придорожной стоянке рядом с грузовиком… ведь он не сразу сел обратно в машину. Сначала обошел ее кругом, как будто присматриваясь. И когда Мег спросила про девушку и описала, как она выглядела, он почему-то вспотел. И на все вопросы отвечал долгим молчанием. Он, должно быть, узнал машину! Мег окончательно растерялась. Ей нужно было о многом подумать, но мысли путались и мешали друг другу.

Она попыталась успокоиться и привести свои мысли в порядок. Но у нее ничего не вышло. В сознании мелькали только обрывки фраз — "страх и убийство идут рука об руку… страх притягателен" — и единичные образы типа бледного лица девушки, стоящей на островке света под фонарем у дороги. Мег еще раз вгляделась в фотографию в газете. Да. Это точно та самая девушка. В голове начало потихонечку проясняться. Если это та самая девушка, значит, Мег видела не ее, а ее призрак. Выходит, в машине действительно водятся привидения. И тот мужчина об этом знал. А если не знал, то догадывался. На прощание он ей сказал: "Вообще-то я тоже вам не доверяю". Потому что она сказала, что не доверяет ему. Может быть, он подумал, что она знает о том, что он сделал с Мэри. Может быть, он подумал, что она хочет его изобличить… Но если он действительно так подумал и если он действительно виновен в смерти Мэри Кармайкл, тогда бы он просто так не ушел, правильно? Он бы побоялся, что Мег сообщит о нем в полицию. (Что, кстати, она и собиралась сделать.) Ведь он же не знал, что тогда Мег еще ничего не знала про Мэри Кармайкл. Газета с фотографией Мэри попалась ей только сегодня…

Зазвенел колокольчик на двери. Мег даже вздрогнула от неожиданности. Она резко вскочила и принялась лихорадочно озираться. Она понимала, что это глупо… но она испугалась. Испугалась, что тот человек все же ее нашел. Но тут в подвал заглянул мистер Уайтхорн:

— Душенька, я вернулся. Пока меня не было, кто-нибудь заходил?

— Нет, — Мег с облегчением вздохнула. — Хотите кофе?

— С большим удовольствием.

Мег поднялась в магазин. Мистер Уайтхорн уже снял свое мохнатое пальто, похожее на шкуру нечесаного плюшевого медведя, и стоял теперь у батареи, грея озябшие руки.

Мег сделала им обоим по большой чашке горячего кофе.

— Мистер Уайтхорн, — спросила она, когда они сели за столик в дальнем углу магазина, — вы что-нибудь знаете про загадочное убийство, которое произошло прошлой весной на шоссе M1? О нем писали в газетах. Это было двойное убийство. Тело мужчины нашли в багажнике его автомобиля, а девушки…

— Где-то в кювете? Да, я читал. Все газеты об этом писали. Знаете, душенька, я обожаю читать детективы… то есть хорошие детективы, где все, как в жизни… Но мне неприятно читать об убийствах, которые происходят на самом деле. Как-то все это мрачно.

— Да, вы правы.

— Они ведь поймали того негодяя, насколько я помню… Должно быть, сидит сейчас в тюрьме. Но я вовсе не удивлюсь, если его через пару лет выпустят. По моему скромному мнению, законы у нас извращенные. Преступления против собственности у нас считаются более тяжкими, чем преступления против людей.

— Кого поймали?

— Убийцу, душенька, убийцу. Не помню, как его звали. Что-то вроде Эркрайт… или Джеймс. Как-то так. Но его точно поймали. Все газеты об этом писали. А как у вас продвигается ваш упаковочный марафон?

Мег поняла, что краснеет. Она смущенно призналась, что в последние полчаса просто тупо сидела и почти ничего не делала, и пообещала, что задержится на работе подольше и все упакует. Нет, нет, возразил мистер Уайтхорн. Такая честность требует вознаграждения. Но прежде чем Мег успела сказать спасибо, он добавил еще, что будет очень ей благодарен, если завтра — в субботу — она найдет лишний часик и зайдет в магазин, чтобы помочь ему с упаковкой. Мег вообще-то хотела заняться другими делами, но ей пришлось пообещать мистеру Уайтхорну, что завтра она придет. Она только договорилась, что зайдет рано утром и уйдет еще до обеда.

После разговора с мистером Уайтхорном Мег слегка успокоилась. Но, с другой стороны, она окончательно растерялась. Если убийцу поймали, то ей уже незачем обращаться в полицию. Как она им докажет, что когда тот ужасный мужчина сел к ней в машину, она еще не видела фотографию Мэри Кармайкл?! Тем более что она и сама начала сомневаться. Может, она и видела фотографию раньше. И просто забыла об этом, потому что она никогда не читает сообщения об убийствах. Если она придет в полицию и скажет, что видела призрак убитой девушки, что она остановилась, чтобы подвезти привидение, и только потом увидела фотографию в газете, ее в лучшем случае сочтут истеричкой с богатым воображением, а в худшем — сдадут в дурдом. Да и какой смысл вообще обращаться в полицию, если тот человек не был убийцей?! Главное, что теперь ей больше не надо тревожиться по поводу этого человека. Да. Поначалу он действительно показался ей очень странным. И даже зловещим. Но так Мег казалось еще до того, как мистер Уайтхорн сказал, что убийцу поймали. А если убийцу поймали, то и незачем забивать себе голову всякими ужасами. Надо просто забыть обо всем, что было. Вот только сначала продать машину…

Мег вернулась домой, поужинала неизменной яичницей и батончиком "Марса", приняла душ, вымыла голову и легла спать пораньше. Когда она уже засыпала, ей в голову пришла одна интересная мысль. Ее мама всегда говорила, что люди — все люди — на самом деле гораздо лучше, чем кажутся. А папа всегда говорил, что люди, наоборот, хуже, чем хотят показаться другим. Но может быть, люди именно такие, какими кажутся — не хуже и не лучше. А просто такие, какие есть.

Утром от мамы пришло письмо, полное беспокойства и полезных советов. После многочисленных пожеланий скорее выздоравливать и поберечь себя, мама писала: "Нам, конечно, очень хотелось тебя увидеть. Но ты никуда не срывайся и даже не думай о том, чтобы ехать самой на машине в такую даль, пока ты окончательно не выздоровеешь. Я бы сама приехала к тебе, чтобы тебя полечить, но папа считает, что подхватил этот жуткий грипп. Он на днях прочитал в газете, что у нас в графстве начинается эпидемия гриппа. А ты же знаешь, какой он мнительный. Если что начинается, так он всегда первым "заболевает". Я тебя очень люблю, моя девочка. И береги себя".

Мег совсем не хотелось идти на работу. Тем более что ей было неудобно перед мамой. А что, если она позвонит и не застанет дочь дома?! Но вчера она пообещала мистеру Уайтхорну, что придет. И если она не придет, тогда ей будет неудобно уже перед ним. Тем более что Саманта ждала звонка и в ближайшие пару часов не собиралась уходить из дома. Если мама Мег позвонит, Саманта ей скажет, что Мег спит. А если кто-нибудь позвонит по объявлению, она им скажет, чтобы перезвонили попозже.

Когда Мег вернулась домой, Саманта висела на телефоне, а Вэл, похоже, бесилась по этому поводу:

— Она уже час треплется со своим разлюбезным Брюсом. И это при том, что сегодня они встречаются. Я в магазин собираюсь. Говорю: "Тебе что-нибудь нужно купить?" Но она меня даже не слышит. Совсем ошалела девка.

— Подожди минуточку, — сказала Саманта в трубку и, прикрыв трубку рукой, повернулась к Вэл. — Шесть грейпфрутов и две отбивные. — Потом она снова приставила трубку к уху и продолжила разговор со "своим разлюбезным Брюсом". Мег одарила ее разъяренным взглядом. Ей должны были звонить. Наверняка кто-то заинтересовался ее объявлением и хочет посмотреть машину. Но как, интересно, он ей дозвонится, если телефон все время занят? Но просить Саманту освободить телефон было просто бесполезно. Как и все очень красивые девушки, Саманта привыкла, что с ней все носятся. А о других она просто не думала.

Вэл обратилась к Мег, но так, чтобы Саманта тоже ее услышала:

— А ведь тебе должны звонить по объявлению? Саманта… может, хватит уже трепаться? Кстати, Мег, тебе ничего в магазине не нужно?

Мег подумала, что Вэл проявила просто невиданную доброту. Вэл тоже была настоящей красавицей, но не в таком романтическом стиле, как Саманта. Ни та, ни другая никогда раньше не спрашивали у нее, надо ли ей что-нибудь купить. Может быть, Вэл все-таки станет ее подругой… Мег перечислила все, что ей нужно: сыр, яблоки, молоко, яйца, банку "Нескафе".

— Слушай, — сказала Вэл, — может быть, купим курицу пополам? Даже не пополам. Давай я заплачу, а ты приготовишь. И завтра устроим воскресный обед.

Она улыбнулась, и у Мег сразу возникло чувство, что Вэл уже стала ее подругой.

Вэл ушла. Саманта сказала в трубку:

— Ну ладно, встречаемся через полчаса. Пока.

Она грациозно поднялась с диванчика и провела рукой по своим роскошным черным волосам:

— Господи, мне же нечего надеть!

— Мне никто не звонил?

— Что? А-а, да… Звонили. Один раз. Или нет: дна раза. Я им сказала, что ты будешь дома к обеду.

— А они не спрашивали про машину?

— Один спрашивал. Задавал какие-то вопросы про технику, я вообще ничего не поняла. А второй просто спросил, можно ли подъехать по указанному в объявлении адресу и посмотреть машину. — Саманта принялась сосредоточенно изучать свое лицо в маленьком зеркальце с увеличением, с которым она не расставалась ни на минуту. — Ну вот, еще одна… Похоже, пора менять крем.

Время тянулось, как будто резиновое. Прошел час. Никто не звонил по поводу машины. Саманта надолго засела в душе, и Мег подумала, что она там утонет. Наконец Саманта вышла в гостиную, одетая во что-то роскошное и судя по виду — безумно дорогое. Она стрельнула у Мег пятьдесят центов на такси и упорхнула. Но в квартире еще долго витал запах ее духов с ароматом каштана.

Выходные закончились жутким разочарованием. В субботу по объявлению позвонили три человека — но не те, которые звонили утром. Один из них заявил, что ему нужен кабриолет, и он думал, что это кабриолет, и едва ли не обиделся на Мег за то, что она его якобы обманула — хотя в объявлении она указала, что продает автомобиль с закрытым кузовом. Двое сказали, что приедут взглянуть на машину. И один из этих двоих действительно приехал. Но он предложил цену на сто фунтов меньше той, которую Мег хотела бы получить. Поэтому сделка не состоялась. Все воскресное утро Мег провела у плиты: готовила курицу и все, что к ней полагается, — хлебный соус, гарнир и подливу. А в половине первого Вэл позвонил один из ее многочисленных приятелей. После чего Вэл сказала Мег, что ей очень жаль, но она все же пойдет на обед со своим другом. А в кино они сходят в следующий раз.

— Ой как жалко, — расстроилась Мег. — Ладно, на вечер тогда оставим. Курица, конечно, остынет, но ведь можно и подогреть…

Вэл почему-то смутилась и сказала, что она не вернется и к ужину.

— Так что ты ешь сама, — добавила она виновато.

Когда Вэл ушла, в квартире стало как-то уж очень пусто и неуютно. Мег утешала себя мыслью, что она все равно не смогла бы пойти с Вэл в кино ей надо было сидеть на телефоне и ждать. Ведь ей в любую минуту могли позвонить по объявлению. Но вот пообедать с Вэл ей бы очень хотелось. Очень. Совместный обед — это замечательная возможность получше узнать человека. Выходные в Лондоне проходили на удивление тихо. Наверное, по контрасту с беготней и суетой рабочей недели. Мег отрезала себе ножку курицы, положила подливки и картошки, приготовленной по маминому рецепту. Она давно уже привыкла обедать и ужинать в одиночестве, но сегодня ей было как-то особенно одиноко. В голову лезли самые мрачные мысли. Вплоть до того, что ей, может быть, вообще не стоило приезжать сюда, в Лондон. Здесь все не так, как она себе представляла. Никаких продвижений вперед тоже не намечается. Почему-то именно сегодня Мег ужасно скучала по дому. Она твердо решила для себя: что бы ни случилось, на следующие выходные она поедет к родителям и обязательно поговорит с мамой. Обо всем. Только не о машине, конечно. А так, о жизни, о перспективах в карьере…

Днем в воскресенье было еще два звонка. Сначала какой-то парень спрашивал Саманту, а потом позвонили по объявлению. Спросили, не сможет ли Мег подъехать в Ричмонд, чтобы они посмотрели машину. Но когда Мег сказала, что нет, не может, и принялась объяснять почему, они сразу же потеряли всяческий интерес. Она убеждала себя, что не может рисковать и ехать в такую даль — ведь в это время могли позвонить другие потенциальные покупатели. Но день близился к вечеру. Больше никто не звонил, и Мег уже начала сомневаться в том, что она поступила правильно. Может быть, все-таки стоило съездить?

Она написала маме длинное письмо. Описала сногсшибательный костюм Саманты. Упомянула о том, что они, кажется, подружились с Вэл. Написала, что чувствует себя лучше (еще одна ложь, но как без нее обойтись?). Потом Мег устроилась на диване и стала читать журнал "Вог" за прошлый месяц. А вот интересно, подумалось ей где-то на середине журнала, что сейчас делают все эти роскошные женщины с фотографий в журнале. Дамы в умопомрачительных платьях и дорогих шубах, которые появляются в обществе каждый раз с новой прической и в новом наряде. Мег почему-то казалось, что они целыми днями лежат на диване — обязательно кожаном или бархатном, — а рядом тихонько сидит и читает милый нарядный ребенок. Вокруг дивана расставлены стильные вазы с азалиями и цикламенами. На толстом мохнатом ковре дремлет пушистый пес белого или медового цвета. На стене выделяется семейный портрет в стильной же раме. Вот такая картина из жизни роскошных женщин. Мег прочитала свой гороскоп: в этом месяце вы познакомитесь с интересными людьми, но не форсируйте события и не торопитесь превратить простое знакомство во что-то большее, будьте осторожны с деньгами, возможны финансовые потери… Полный бред. Все равно это был гороскоп за прошлый месяц. Так что уже не считается, правильный он или нет. Взглянув на часы, Мег подумала, что уже вряд ли кто-то будет звонить так поздно. Она приняла ванну и попробовала уложить волосы как-нибудь по-другому. Но у нее была слишком короткая стрижка для подобных экспериментов. Тем более что волосы у нее были хотя и мягкими, но непослушными. И как бы Мег ни зачесывала их на разные стороны, они все равно падали так, как привыкли. Мег уныло смотрела на себя в зеркало. Даже цвет волос у нее был совершенно неинтересный — из тех, которые никогда не встречаются в книжках при описании внешнего вида героев. Мег зевнула, смахнула слезу, скопившуюся в уголке глаза, и решила, что, вместо того чтобы маяться дурью, лучше заняться чем-нибудь полезным "для умственного развития". Вэл как раз принесла одну книгу про Марокко. Сказала, что книга написана интересно и что все про нее говорят и хвалят. В общем, Мег взяла книгу и засела читать…

Всю неделю Мег занималась исключительно упаковкой: фарфор, хрусталь, серебро, отдельные детали гигантских старинных люстр и канделябров. В среду кто-то звонил ей в магазин, но Мег как раз выходила, чтобы купить пирожков и яблок им с мистером Уайтхорном на обед. Мистер Уайтхорн так и не понял, кто звонил и зачем. Про машину звонивший вроде бы не спрашивал. А, кажется, интересовался планами Мег на выходные. Кажется, повторил мистер Уйатхорн, и Мег поняла, что пока мистер Уайтхорн говорил по телефону, его мысли витали где-то далеко. Она понятия не имела, кто это мог звонить. Разве что тот застенчивый молодой человек с ярко-рыжими волосами, который однажды зашел в магазин и купил небольшую картину на стекле. "Смерть Нельсона". Молодой человек слегка заикался. А вообще он был очень милый. Купив картину, он еще задержался минут на пятнадцать, чтобы поболтать с Мег. Он ей рассказал про свою коллекцию, которую называл Нельсонианой. Кроме этого милого юноши, вряд ли бы кто-то стал звонить Мег на работу. Она очень надеялась, что он еще перезвонит. Но он так и не перезвонил.

К среде Мег уже окончательно распрощалась с надеждой на то, что кто-то купит машину по объявлению. Вэл и Саманта сказали ей, что их друзья — и Брюс, и Алан — в один голос твердят, что сейчас не самое подходящее время для того, чтобы продавать подержанную машину. И тем более — в Лондоне. Мег решила, что попробует продать машину на севере, поближе к дому.

В среду вечером Мег охватил страх. Это было похоже на приступ внезапный и необъяснимый. И как бы она ни старалась себя успокоить и убедить в том, что это уже полный бред, ей просто не хотелось ехать одной по шоссе M1 в машине, где — теперь она была в этом уверена — жили призраки умерших. Ей была невыносима сама мысль о том, что она снова может услышать те жуткие звуки, похожие на сдавленный хрип, или снова увидеть девушку… призрак девушки… на том же самом месте, на обочине под фонарем. (А почему нет? Ведь известно, что призраки часто "привязаны" к определенному месту.) В тот вечер Саманта и Вэл неожиданно вернулись домой пораньше. И пришли вместе. И у Мег вдруг родилась одна идея — вероятно, не совсем безнадежная. А что, если ей пригласить Саманту и Вэл к себе в гости? Тогда ей не придется ехать одной…

Но когда она предложила им съездить к ней на выходные, девушки только молча переглянулись. И не надо было быть особенно проницательным человеком, чтобы понять, что они отнюдь не горят желанием куда-то тащиться. Но прежде чем они успели сказать, что никуда не поедут, Мег поспешила добавить:

— Там очень красивые места. И моя мама очень вкусно готовит. Мы могли бы покататься на машине…

Впрочем, она поняла, что это ничего не даст. Они никак не могут поехать, едва ли не в один голос отозвались Саманта и Вэл, у них свои планы. Свидания. Большое спасибо. Идея была замечательная, и вот летом… да, точно летом… они с удовольствием съездят к Мег в гости, если у них вдруг будут свободные выходные…

Когда Мег легла спать в своей маленькой комнатке — Саманта и Вэл спали вдвоем в большой комнате, а у Мег было отдельное "помещение", — она еще долго лежала без сна и плакала в подушку. Ей так нужна была дружеская поддержка. Но она не могла попросить Вэл с Самантой о помощи. На самом деле они не были друзьями. И если она им расскажет о своих страхах, они ее не поймут. Они решат, что у нее не все в порядке с головой.

На следующее утро Мег пришла на работу в совершенно подавленном настроении. На всякий случай она спросила у мистера Уайтхорна, бывал ли он в северных графствах на аукционах и распродажах антиквариата.

Мистер Уайтхорн сказал, что бывал, но нечасто.

— А вы не собираетесь съездить на север в ближайшие выходные? Я бы могла подвезти вас, куда вам нужно. А вы бы у нас переночевали.

Мистер Уйатхорн посмотрел на нее со своим обычным выражением неизбывной усталости, однако сейчас на его лице было и удивление тоже.

— Дитя мое, — проговорил он после непродолжительных раздумий. — Я не могу делать такие спонтанные вещи. У меня уже есть свои планы на выходные. Я всегда все планирую заранее. Вы, наверное, не догадались, — продолжал он, — но я, видите ли, гомосексуалист. Хотя я думал, вы все понимаете, ведь мы с вами целыми днями вместе. Но как бы там ни было, я всегда планирую свой досуг. В субботу я буду обедать с одним близким другом из Аскота. И иногда… не всегда, но иногда… я остаюсь там на ночь. Мистер Уайтхорн слегка покраснел. Видимо, это признание далось ему не без труда. — Понимаете, девочка, я не хочу вводить вас в заблуждение.

Мег сказала, что все понимает. Потом они оба извинились друг перед другом и решили, что все это, по большому счету, ничего не значит и каждый живет, как хочет.

В четверг вечером Мег хотела сходить в кино, на "Человека на все времена" — фильм, который она не видела, но всегда очень хотела посмотреть. Но Саманта и Вэл что-то задерживались, и в конце концов Мег решила, что слишком устала, чтобы идти в кино в гордом одиночестве. На ужин она съела вареное яйцо и половинку грейпфрута, подаренную ей Самантой, которая вдруг решила ужесточить свою диету. Весь вечер Мег думала, что же ей делать с машиной и с предстоящей поездкой к родителям, и тут на нее снизошло озарение. Что ее больше всего пугало? Что она снова увидит ту девушку под фонарем на развязке у съезда на M1. Значит, нужно проехать чуть дальше и съехать на шоссе не у Хендона, как всегда, а на следующей развязке. Таким образом, она избежит вероятной встречи, которой она так боится. Конечно, никто не дает гарантии, что Мег опять не услышит те страшные звуки, похожие на сдавленное дыхание, которые она слышала в первый раз… но если что-то такое возникнет, тогда ей придется просто стиснуть зубы и ехать вперед, по возможности не дергаясь. А когда она приедет домой, она расскажет маме обо всем. Обо всем. Теперь, когда Мег приняла решение, ей стало гораздо легче. Даже усталость как будто прошла. Мег не поленилась сходить к машине, чтобы взять карту дорог. И тут она вспомнила про коврик для машины, который подарила ей мама в прошлый приезд. Она еще пошутила, что если вдруг будет холодно, им можно укрыться вместо пледа. В прошлый раз, когда Мег выгружала вещи, она совершенно забыла про коврик. Может быть, потому, что мама сама разложила его на полу перед задним сиденьем. Так он там и лежал до сих пор. Мег решила забрать коврик домой. В машине он ей не нужен. Тем более что он был больше похож на плед. И папа всегда укрывал им ноги, когда сидел на веранде — чтобы его не просквозило.

Мег внимательно рассмотрела карту и нашла очень удобный маршрут в объезд съезда у Хендона. Надо было проехать по А1000 через Барнет, а потом повернуть налево по дороге Сент-Альбанс. Несколько миль в направлении Уатфорда, и там будет съезд на шоссе M1. Хороший путь. Легкий. На этот раз Мег решила взять с собой вечернее платье, чтобы показать его маме. Вещи она всегда укладывала заранее — с вечера, — чтобы в пятницу утром собраться без спешки и успеть вовремя на работу. Приезжая в магазин, она всегда ставила машину в одном и том же месте — в тупичке за углом. Мистер Уайтхорн "застолбил" это место еще в самом начале. Просто написал мелом на кирпичной стене: "Парковка запрещена". Прием в общем-то нехитрый. Однако место всегда было свободно.

В пятницу мистер Уайтхорн встретил Мег как-то особенно радушно, но в этом радушии была какая-то напряженная настороженность. Он как будто боялся, что его вчерашние признания отпугнут Мег или смутят. Да и сам он, наверное, смущался. Первые полчаса они только и делали, что справлялись о здоровье друг друга и оказывали друг другу нарочитые знаки внимания. Даже вполне нейтральные разговоры — например, о погоде — они умудрялись превращать в предельные проявления дружеского расположения. Мистер Уайтхорн сказал, что он слышал по радио, что вечером будет туман. Поэтому Мег следует ехать очень осторожно. А Мег, которая тоже слышала сообщение о тумане, сделала вид, что она ничего не знала, и сердечно поблагодарила мистера Уайтхорна за заботу. Но потом напряжение постепенно сошло на нет. И мистер Уайтхорн спросил, нашла ли Мег покупателя на машину. Он сказал, что в такую погоду гораздо приятнее и безопаснее ездить на поезде. Мег и сама это понимала. Но не станет же она жаловаться мистеру Уайтхорну, что дом родителей находится в семнадцати милях от станции, и что у родителей нет машины, и что последний автобус отходит где-то за полчаса до прибытия поезда, а разъезжать на такси у нее нет возможности, потому что не позволяет зарплата… Если она это скажет, то получится так, будто она намекает на то, что она недовольна своей зарплатой и ей хотелось бы получать больше… Получилось бы так, что она что-то выпрашивает… А Мег была не из тех людей, которые станут жаловаться и просить.

Хотя мысль о том, чтобы поехать на поезде, была очень даже соблазнительной. Тем более что день действительно выдался морозным, а после обеда все затянуло туманом. Но в конце концов Мег все-таки отказалась от этой идеи. Она сильно потратилась на объявление, и у нее просто не было денег на билет. Так что поезд отпадал сам собой.

Все утро Мег надписывала адреса на наклейках, которые надо было лепить на коробки с упакованным товаром. Мистер Уайтхорн печатал на пишущей машинке списки товаров и цен. (Печатал он тремя пальцами. Причем так: сначала тупо смотрел на клавиши, потом выдавал порцию бодрого дребезжащего стука, потом снова думал минуты три. Раздражало это ужасно.) Потом он объявил, что пойдет в кафе и принесет им обоим обед. Обычно за обедами ходила Мег, но сегодня мистеру Уайтхорну захотелось размяться после долгого сидения за машинкой.

Когда он ушел, Мег спустилась в подвал и принесла наверх еще один обогреватель. Почему-то ей было ужасно холодно. Конечно, можно было бы сходить за теплой кофтой, которая осталась в машине. Но машина стояла хотя и близко, но все-таки за углом, а Мег знала, что мистеру Уайтхорну очень не нравится, если магазин остается совсем без присмотра хотя бы на пару минут. Как только Мег вспомнила про машину, ей в голову сразу полезли идиотские мысли. Она вдруг испугалась, что не закрыла машину. Наверное, подобные мысли иной раз возникают у каждого: выключил ли ты утюг, выходя из дому… опустил ты письмо в почтовый ящик или уронил мимо… Конечно, все выключают утюг, выходя из дому. И все опускают письма именно в ящик. Но если тебе стукнет в голову, что ты сделал что-то не так, то уже очень трудно избавиться от этой навязчивой мысли. Она будет тебя донимать, пока ты не проверишь, действительно это так или у тебя все-таки заскок. Вот почему, когда мистер Уайтхорн вернулся с горячими колбасками и хрустящей картошкой, Мег тут же побежала к машине. И оказалось, что ее опасения были не напрасны. Одна задняя дверца была открыта. Хотя Мег могла бы поклясться, что она закрывала все двери. Но дверца была открыта. Странно… Впрочем, ладно. Бывает. Мег достала из чемодана теплую кофту и поспешила обратно в магазин. На улице было мрачно. Темно. Почти как ночью. Хотя был еще день. Наверное, так просто казалось из-за густого тумана. К тому же воздух был едкий и ядовитый, как будто пропитанный кислотой. Мег вообще не любила туман. И особенно — в большом городе. Дома туманы совсем не такие. Там они белые, как пушистые облака… ну, конечно, не чисто белые. Но они хотя бы не пахнут так неприятно, как пахнет туман в большом городе. Здесь впечатление такое, что туман тебя отравляет. Зато в магазине было тепло и уютно. Пока Мег с мистером Уайтхорном обедали, в магазин заглянули два посетителя. Просто "посмотреть, чего есть". Но ничего особенно интересного сейчас не было. Так, приятная мелочевка, которую мистер Уайтхорн продавал по 50 центов или по одному фунту. Все более-менее дорогие и ценные вещи либо сразу уходили за границу, либо пересылались другим торговцам антиквариатом. Сам мистер Уайтхорн добродушно подшучивал над своими покупателями — собирателями бесполезного мусора, как он их называл, — которые покупали альбомы со старыми фотографиями, литые стеклянное вазочки, черепаховые гребни и побитую керамику.

Когда Мег делала кофе, она вдруг подумала, что ей, может быть, стоит поговорить с мистером Уайтхорном о машине с привидениями. Она уже поняла, что приглашать его в гости к родителям было ужасно, глупо. Но, может быть, он не станет над ней смеяться и поймет, что ее тревожит. Может быть, он ей поверит. И ей будет с кем поговорить о своих страхах. Да, ей нужно именно это — с кем-нибудь поговорить. Все равно с кем. Лишь бы поговорить. Чтобы не держать в себе этот страх. Быть может, придуманный страх. Но все равно настоящий.

Но сразу после обеда мистер Уайтхорн снова засел за свою пишущую машинку. С каждой минутой он раздражался все больше и больше. Комкал испорченные листы. Швырял их мимо мусорной корзины. Едва ли не рвал на себе волосы… Мег хотела отпроситься немного пораньше. Но она просто боялась подступиться к мистеру Уайтхорну, когда он был в таком состоянии.

Но в пять часов она все же спросила, можно ли ей уйти.

И мистер Уайтхорн сказал, что можно.

Знал бы он, как трудно ей было заставить себя уйти! Ее передергивало при одной только мысли о том, что сейчас ей придется ехать одной, в темноте и тумане… в этой ужасной машине… Мег два раза сказала мистеру Уайтхорну "до свидания". Второй раз — потому что не помнила, прощалась она уже или нет. Потом она начала надевать пальто, но решила, что добежит до машины и так. Потом она долго — минут, наверное, пять — пристраивала на голове берет. Тянула время. А под конец едва не забыла сумочку. Ключи от машины Мег достала еще в магазине, где было светло. На пороге она оглянулась. Но мистер Уайтхорн даже и не взглянул в ее сторону — он сверлил разъяренным взглядом свою пишущую машинку. Мег вздохнула и вышла на улицу.

Но когда она села в машину, она неожиданно успокоилась. Откуда-то вдруг появились и уверенность, и здравомыслие. В конце концов, ехать ей предстояло не так уж и долго. Максимум — четыре с половиной часа. А потом она приедет домой, и все будет хорошо. Мег забросила пальто на заднее сиденье — на потолке был специальный крючок, но Мег раздражало, когда что-то болталась над рычагом переключения передач, — еще раз сверилась с картой дорог и завела мотор.

Это было даже интересно — ехать по новой дороге. Хотя по расстоянию получалось немного дольше. Или Мег это только казалось, ведь она ехала очень медленно. На трассе было полно машин. Туман мешал и раздражал. И к тому же Мег постоянно дергалась из-за того, что не знает дороги. Но это было даже хорошо… Ей приходилось постоянно следить за дорогой, и у нее просто не оставалось времени на какие-то посторонние мысли. Впрочем, Мег без труда нашла съезд на шоссе M1: указатели начали попадаться задолго до развязки — громадные щиты с большими буквами. Не проедешь при всем желании.

Мег ехала уже больше часа. И ничего не происходило. Никаких странных звуков в машине. Никаких сдавленных хрипов. Ничего. В салоне было не просто тепло, а жарко. Но стоило выключить печку, как лобовое стекло тут же запотевало. Поэтому Мег приходилось париться. Зато ехать стало немного полегче. Туман потихонечку прояснялся: висел уже не сплошной пеленой, а отдельными мутными клочьями. Теперь стало хоть что-то видно. Например, что на улице накрапывает мелкий дождь. Мег ехала по крайней левой — ближайшей к обочине — полосе . Так она себя чувствовала безопасней. Конечно, мало приятного в том, что тебя то и дело обгоняют громадные грузовики. Но ехать в таком тумане в среднем ряду Мег не решалась — боялась не уследить за дорогой. Она слегка приоткрыла окно со своей стороны. В машине было уже невыносимо жарко. Да и хотелось вдохнуть хоть немного свежего воздуха. Еще два часа, и я дома, подбодряла себя Мег. Она решила остановиться на ближайшей стоянке. Снять теплую кофту и посидеть просто так минут пять. Ей подумалось, что она слишком себя издергала, готовясь к этому путешествию. Нельзя так себя изводить, нельзя… Впереди показалась стоянка — просто площадка у обочины, освещенная мутным фонарем. "Но я все-таки не сдалась. Я поехала. Не испугалась", — подумала Мег. А если бы испугалась и не поехала? Наверное, ей было бы очень стыдно за себя. Очень стыдно.

Мег заехала на стоянку и заглушила двигатель. Она как раз собиралась снять кофту, как вдруг откуда-то сзади протянулась громадная рука и развернула зеркало заднего вида так, чтобы Мег увидела в зеркале… Она едва не закричала от страха. Это был он. И он улыбался. Его глаза горели торжествующей злобой. Он дышал прямо ей в плечо. Она чувствовала кислый запах его дыхания.

— Нет, тебя нет. — Мег сама не узнала свой голос, таким он был слабым и жалким. — Тебя нет. Ты призрак. Иначе просто не может быть.

— Подумаешь, большое дело — открыть машину. Правда, пришлось поднапрячься два раза. Тебе не стоило закрывать ее снова. Тогда, днем.

Мег понимала, что нужно немедленно заводить двигатель и выезжать на дорогу. Но сейчас, когда он развернул зеркало, она не рискнула бы выехать задним ходом. Не могла же она выезжать на шоссе вслепую. Тем более что сзади ей в шею ткнулось что-то острое и твердое. Мег как будто парализовало от ужаса.

— Мистера Вреда поймали, да. Но это был не тот мистер Вред. Но ты, похоже, слишком много знаешь. И ты ездишь на той же машине. Так что я просто не мог отпустить тебя просто так. Тем более такая возможность вдруг подвернулась — убить одним выстрелом сразу двух зайцев…

Мег резко дернулась, чтобы выскочить из машины. Но он грубо схватил ее за руку и сжал с такой силой, что она закричала от боли.

— После того как ты меня выкинула на заправке, я пытался тебя разыскать. Я бы тебя все равно нашел. Рано или поздно. Но твое объявление очень мне помогло.

В зеркале заднего вида Мег видела, как он на нее смотрит. Смотрит не отрываясь. Смотрит, слизывая с губ слюну.

— Я и сейчас тебя выкину, — проговорила она в отчаянии.

Он с шумом втянул в себя воздух.

Он продолжал улыбаться.

— Нет. Ничего у тебя не выйдет. На этот раз будет по-моему.

Кажется, она закричала. Всего один раз — в ослепительный миг неприятия и неверия, когда острие ножа мягко вошло ей в шею. А потом ее страх. Безголосый страх, который не выразишь ни словами, ни криком. В мире не осталось уже ничего, кроме страха. Разве что стук ее сердца, которое, казалось, сейчас выпрыгнет из груди. Мег безотчетно прижала руку к ране на шее. Но не почувствовала ножа. Только кровь. Ее кровь.

И тогда он сказал:

— Не волнуйся так. Просто отдайся страху. Потому что потом будет что-то, что хуже, чем смерть. Мне они нравятся теплыми. И всегда нравились теплыми.

 

Т. Л. Паркинсон

Тигр на горе

Двадцать второго октября Человек-Тигр бежал из тюрьмы. С неделю эта новость не сходила с первых полос газет. Он похитил невесту, которая справляла малую нужду за деревом после церемонии бракосочетания. Молли полагала, что невеста была пьяна, пьяна от любви. Молли бросила сломанную лампу в коробку, от воспоминаний дернулся рот. Прошло полчаса, прежде чем невесты хватились; жених все это время разговаривал со своими родителями. Репортеры не преминули отметить, что родители с неохотой согласились с решением сына жениться на этой блондинке… так что какое-то время жених о невесте не думал.

Достаточно продолжительное время.

Через две недели после побега Человека-Тигра Молли готовилась к переезду из своего дома на Аутрич-роуд. Стоял дом в тени горы, кутающей его мраком, едва ли не в самом конце дороге, проложенной к тюрьме, которую построили у самой вершины. Из окна Молли видела тюрьму. С высаженными вокруг деревьями-спичками она напоминала свалившуюся корону.

Страх наполнял воздух, сальный на вкус, словно смог. День переезда приближался, так что Молли, пытаясь успеть запаковать вещи, вполуха слушала радио, не читала газет, лишь изредка включала телевизор. И сенсационная волна, которую гнали журналисты, задела ее разве что краем. Да, она слышала о побеге, понимала, чем это может ей грозить, но, занятая своими делами, игнорировала опасность.

Не до Тигра мне сейчас, думала Молли, увязывая коробку со сломанными вещами, и без него забот полон рот. Но теперь вроде бы уложено все. Ни убавить, ни прибавить. Наконец-то поставлена точка.

День переезда наступил. На календаре Молли обвела его красным кружком. Календарь украшали рисунки, выполненные по мотивам скандинавских сказаний. В этом месяце на листе красовался молот Тора, подсвеченный красными лучами заходящего солнца и зависший на фоне неестественно синего неба. Переезд это кошмар, тот же взрыв. Когда вещи приземлятся, кто знает, куда попадет она. Если я все делаю правильно, думала Молли, где мое хорошее настроение? Дело в том, что, заглядывая в себя, словно в коробку с безделушками, она не находила никаких чувств, только пустоту.

Дочь Молли, Сара, надувшись, сидела в углу гостиной просторного, построенного на склоне горы дома (купленного на деньги, которые Карл заработал, продавая наркотики), и таращилась на мать. Глаза напоминали маленькие угольки. Когда грузчики начали ронять вещи, Молли предложила дочери пойти к подруге.

— А если меня схватит Человек-Тигр? — спросила Сара, не отрывая взгляда от лица матери. Но Молли предпочитала не замечать недовольства дочери.

— Если кто тебя и схватит, так это я. Кыш отсюда.

Уходя, Сара смотрела на свои ноги, словно хотела, чтобы они исчезли.

— Она злится, — заметил один из грузчиков.

Молли промолчала.

— Детям трудно срываться с места, — подал голос второй, словно отвечая на реплику первого.

Молли предположила, что Сара пойдет к почтовому отделению. Почта завораживала девочку. Сара говорила, что это их единственная связь с большим миром. Что уж она там имела в виду, Молли сказать не могла. Не спрашивала. Утром Молли побывала на почте и достала набивную игрушку из абонентного ящика, который Карл арендовал на много лет вперед. Карла давно не было, его поставщики с Юга никак не могли понять, что этот канал поставки наркотиков накрылся.

Молли гадала, а что будет, если они потребуют заплатить за товар. Она бы написала им, что вести дела больше не с кем, но не знала адреса.

Вещи вынесли, ушли и грузчики, покачивая натруженными руками. В сгустившихся сумерках Молли уселась на пол в пустой гостиной и заплакала: чего радоваться, если тебя ждет совсем другой, маленький городской домик.

Карл был ужасно красивым. Блестящая, как отполированное дерево, кожа, большие сине-серые глаза. Пахло от него исключительно "Меннен скин брейсер", а на теле, когда он зарабатывал деньги или занимался любовью, выступали капельки сладковато-горького пота.

Брови у него ломались под углом. Женщины иногда выщипывают брови, чтобы придать им именно такой вид, но у Карла они были такие от природы, и он поднимал левую, когда что-нибудь ставило его в тупик или у него возникали сексуальные желания.

Он познакомился с ней на презентации фильма "Укрощение сварливой". Мягко овеял ее, словно летний ветерок, укутал тенью, как облако — маковое поле.

Они встретились четыре раза, прежде чем добрались до главного. Молли хотела отдаться на их третьем свидании, под платаном, когда дул сильный ветер и автомобиль засыпало листьями, но Карл не воспользовался этой возможностью.

Карл сказал, что он плотник, работает главным образом в Кресент-Сити, но вскорости собирается открыть собственное дело, чтобы тяжелую работу делали другие люди, а он занимался организационными вопросами. В этом, говорил Карл, он мастер.

Молли удивлялась, что у плотника Карла такие гладкие, мягкие ладони, но решила, что он или очень осторожен в обращении с инструментом, или работает и перчатках. Так или иначе, несмотря на некоторые несущественные сомнения, Молли все более проникалась доверием к Карлу. Полностью она никому не доверяла, даже родителям, так что чувство это было для нее внове. Она хотела свыкнуться с ним, хотела, чтобы оно стало для нее привычным.

Поначалу Молли не знала о кокаиновом бизнесе Карла. Иногда, перед тем как куда-нибудь поехать, они выкуривали косячок, но этим все и ограничивалось. Как-то раз, после пары бутылок дешевого красного вина, в череде взаимных признаний, Карл сказал, что в прошлом нюхал кокаин. Как давно это было, Молли узнать не удалось.

Однажды вечером, много месяцев спустя, в разгаре сухого и жаркого лета, Молли поцеловала Карла, и у нее застыло лицо.

После рождения Сары они переехали на склон горы, в дом, расположенный под тюрьмой, которую выстроили несколькими годами раньше.

Молли не придавала значения символам, но иногда тюрьма виделась ей, как воспоминание о будущем. Если уж им суждено жить в тени тюрьмы, то лишь для того, чтобы последняя напоминала им: во всех есть что-то плохое, только держать его надо в себе.

Карл часто уезжал. Молли по нему скучала. Вот это чувство точно стало привычным. Карл уехал в Кокендерс. Наркотиками он больше не занимался. Теперь от что-то строил у реки.

Молли заботилась о Саре, гуляла в лесу, ждала.

Молли поднялась с пола. Уже совсем стемнело. Зима в этом году не спешила вступить в свои права. Сезоны смешались в какую-то тяжелую вязкую массу. И Молли чувствовала, как масса эта лежит на плечах, сжимает горло, давит на голову, словно большая мягкая рука.

Она прошла к автомобилю по извилистой, выложенной булыжником дорожке. Молли гордилась своей дорожкой: булыжники из Бельгии, хоть и шагать по ним — удовольствие небольшое. Села в автомобиль, включила радио, посмотрела на темный дом.

Выглядел он совершенно пустым, будто в нем и не жили. Труп, из которого улетела душа. Карл уже с год сидел в тюрьме: ничего он у реки не строил. Летал в Мексику за товаром. Ему принадлежали два легких самолета.

На заседаниях суда она много чего о нем узнала. Исправительная школа для малолетних, два срока в тюрьме, обвинения в изнасиловании школьницы средней школы (изнасиловании на свидании), от них, правда, потом отказались родители девушки. Его арестовывали за то, что он избил гомосексуалиста трубой, после того как парень отсосал ему в проулке за баром, в который он иногда приводил Молли. Дали год условно. Два раза его арестовывали за торговлю наркотиками, но ему удавалось избежать суда благодаря ошибкам следствия, которые умело использовали адвокаты. За свою жизнь он не забил ни одного гвоздя, зато какое-то время ездил на пурпурном "мерседесе", который, правда, после неудачной сделки пришлось отдать за долги.

Когда его освободили в последний раз как примерного заключенного, Молли попыталась направить его на путь истинный, ради Сары. Шесть месяцев он вроде бы был паинькой, но потом Молли поняла, что он взялся за старое. Мотылек, как известно, всегда летит на пламя свечи. Она нашла в его бумажнике три тысячи долларов, сотенными.

Однажды — любовь ее умирала медленно, сначала превращаясь в воспоминания, потом окончательно растворяясь в прошлом, — Молли подошла к его стенному шкафу и распахнула дверцы. Ни одежды, ни чемодана из кожи аллигатора. Только грязные кеды, в которых он иногда работал по саду, лежали на полу. Левый — с дырой над большим пальцем.

Никакой записки, ничего. Молли почувствовала, как из шара, находящегося внутри, размером с сердце, выпустили воздух: на этот раз Карл ушел навсегда.

Новый дом стоял в тупике. Алюминиевые рамы окон, тонкие стены, вибрирующие при самом слабом ветерке. Молли сразу его возненавидела.

Для всей мебели места не хватило, и в первое же воскресенье она устроила во дворе распродажу лишнего. День выдался солнечным, но холодным, и она познакомилась с некоторыми соседями, молодым японцем, ирландским джентльменом, который долго говорил о том, что не любит выходные, особенно Рождество, пожилой женщиной, которая сообщила Молли, что ее собачку изнасиловали. У Молли сложилось впечатление, что при этом в некотором смысле изнасиловали и эту женщину. Ходила она так, будто невидимая рука постоянно шлепала ее то по одной, то по другой ягодице. Молли подумала, что нельзя отождествлять себя с животными.

Сара училась в третьем классе. Школу ей менять не пришлось, так что к новому дому она привыкла на удивление быстро. Четыре дня с такой злобой смотрела на стены, что Молли опасалась, а не рухнут ли они, а потом вдруг занялась своими делами, словно ничего и не произошло. На этом фоне депрессия Молли стала особенно заметной.

Как-то Сара вернулась из школы с новостями о Человеке-Тигре.

— Мамик, у нас в школе организуют клуб. — Она говорила и жевала бабл-гам. — Клуб фэнов Человека-Тигра. Входят в него в основном мальчики.

Школа состояла из двух зданий, соединенных стеклянной галереей, чем-то напоминающей теплицу. Одно занимала начальная школа, второе — средняя.

— Неужели? — Она приветствовала самостоятельность в детях, но сообщение дочери вызвало у нее легкий шок.

— Да, мальчики постарше, седьмой класс и выше. В газетах сегодня ничего нет?

Молли покачала головой, и Сара прошествовала в свою комнату вместе с учебниками, перевязанными ремнем.

В следующие две недели суета вокруг Человека-Тигра сошла на нет. Общество пришло к выводу, что он или умер, забившись в какую-то нору, или перебрался в другой район, но еще не показал клыки. За все это время его видели лишь однажды. Подросток (он входил в один из этих фэн-клубов, которые множились как грибы после дождя, так что показания особого доверия не внушали) сказал, что видел, как Человек-Тигр голым бегал по лесу. Он даже оглянулся через плечо, вот почему подросток точно знал, что видел именно Человека-Тигра, а не какого-то психа, которому нравилось скакать по лесу голышом.

Как-то в воскресенье, во второй половине дня, когда Сара ушла к Патрисии, ее слабоумной подружке, которая училась с ней в одном классе, хотя и была на два года старше, Молли начала разбирать коробки со старыми вещами, которые не выставила на продажу, и наткнулась на письма Карла, некоторые из которых так и остались нечитаными.

Пока он сидел в тюрьме, ее отношение к нему постоянно менялось: то она его ненавидела, то с нетерпением ждала возвращения. Перепады настроения сказывались и на письмах. Некоторые она читала, другие просто складывала, не вскрывая конверта. Писем набралось предостаточно.

Молли вскрыла непрочитанные письма, сложила их аккуратной стопкой. Писал Карл на лучшей бумаге, шелковистой на ощупь, с волокнами, которые проступали на ней, словно вены на здоровой коже. Молли подобрала письма в хронологическом порядке и начала читать.

В этот день у нее будто что-то отняли. Она сидела в темноте, письма чуть поблескивали, словно дышащие на ладан флюоресцентные лампы. Она не могла в это поверить. Ущипнула себя. Все тело отозвалось болью.

Карл сидел в тюрьме с Человеком-Тигром, какое-то время даже в одной камере, пока его (Человека-Тигра) не перевели в одиночку: своими вполне человеческими, но очень острыми ногтями он разукрасил физиономию одного из надзирателей.

Карл писал, что, возможно, лицо Человека-Тигра стало таким в результате несчастного случая, хотя это не объясняло шерсти или формы и цвета глаз. Карл был большим выдумщиком. В его голове рождались самые невероятные версии. "Стоит привыкнуть к его внешности, — писал Карл, — и все становится на свои места. Здесь множество куда более жутких зверей". Карл написал, что собирается спросить Человека-Тигра, почему у него такое лицо, но удобного случая так и не подвернулось.

Молли вспомнила человека, которого как-то видела во время дождя. Он внезапно возник под ее зонтом и тут же исчез: мужчина без лица, со смазанными, стертыми чертами.

Удивило Молли другое: вернувшись из тюрьмы, Карл ни разу не упомянул про Человека-Тигра. Впрочем, подумала Молли, удивлялась она, должно быть, напрасно. Для Карла это обычная история: мелочам он не придавал особого значения. А мелочью для него считалось практически все.

Если письма Карла соответствовали действительности, он выбрал Человека-Тигра в свои исповедники. Рассказывал ему о своих сексуальных похождениях, наркотической зависимости, женщинах прошлого и будущего, любви. Признался, что испытывает чувство вины перед Молли за то, что обманул ее. Говорил о наивности, которой не могли лишить Молли никакие его деяния. "Ему нравится думать о тебе. Он же философ и пытается понять, что есть доверие, слепа ли любовь, такие вот его занимают проблемы".

Он писал мне, как божеству, думала Молли. Собрала письма, бросила их в ведерко для мусора. Мне следовало читать их сразу, как только они приходили, и тут же выбрасывать. Молли достала письма из ведерка, сунула в зеленый пластиковый контейнер для мусора, который стоял в переулке, плотно закрыла крышку. Через неделю они сгорят на свалке синим пламенем. "Он не верит, что есть такие, как ты, — писал Карл. — Он хочет познакомиться с тобой, когда выйдет из тюрьмы. Он получил пожизненный срок, точнее, три пожизненных срока, но кто знает, как все обернется. Он грустнеет, знаешь ли, когда говорит о тебе, поэтому я держу рот на замке". Что бы там ни говорилось о Карле, он никогда не лишал человека последней надежды.

Молли включила свет, ощущая себя слабеньким олененком, которым решил отобедать хищник.

Села, глядя на пустой стол, представила себе Карла, склонившегося в камере над письмом, его зеленые, затуманенные эмоциями глаза. В тусклом свете едва ли не вся комната пряталась в тени. Молли задвинула пустой ящик, прищемила большой палец.

Кляня все и вся, слизывая кровь, чувствуя ее металлический привкус, сказала себе: сохраняй благоразумие, Молли. Здесь его нет. Он давно уже в другом округе, а то и штате. Нет никаких оснований думать, что он действительно появлялся. И однако она чувствовала эти желтые глаза, которые затаились в глубинах ее души и смотрели, смотрели, смотрели на нее, выжидая своего часа.

Она как раз поворачивалась, когда распахнулась входная дверь. Что-то ворвалось в дом, окутанное плащом тьмы.

Молли сжала кулаки, подалась назад, у нее перехватило дыхание.

Свет лампы снял с пришельца темный плащ.

— Привет, мамик. — Сара бросила на кресло-качалку свой новый ранец. — Я вернулась раньше, чем обещала.

Вечерами Молли сидела на холодной, чуть отсыревшей простыне, натянув покрывало поверх колен, и думала о том, что бы она сказала. Постучит ли он в дверь? Заговорит ли вкрадчиво, как большой нехороший волк? А может, он будет в человеческой маске, которую сбросит перед тем, как вонзить в нее свои зубы? Ветерок гулял по комнате, хотя Молли закрыла все окна. Она встала, проверила оконные запоры, но ветерок по-прежнему леденил воздух. Молли забралась под одеяла в ожидании.

Она просыпалась глубокой ночью, ощущая на шее его дыхание, обволакивающее, как горячий туман.

В пятницу, во второй половине дня, звякнул дверной звонок. В это время Сара обычно возвращалась из школы. Должно быть, забыла ключ. Молли, дожевывая сандвич с курятиной, открыла тонкую дверь, даже не посмотрев в глазок.

— Сара, — недовольно начала она, стоя за дверью и вытирая испачканную жиром ручку передником, — ты же знаешь, как я ненавижу этот звонок. Как только у нас появятся деньги, обязательно заменю его на другой.

Человек-Тигр ворвался, как ветер из жаркой пустыни.

Заполнил собой холодную комнату. Оттолкнул Молли потными ладонями. Она почувствовала пульсирующую в них кровь. Потрясенная, прижалась спиной к двери.

Одним движением он захлопнул дверь и пригвоздил к ней Молли.

Молли открыла рот, но ни единого звука не сорвалось с губ. Смотрела она на середину гостиной; если б взглянула на него, он стал бы явью. Она не хотела смотреть. Пусть бы им обоим оставаться фантомами. Но ничего не смогла с собой поделать. Его глаза притягивали ее, гипнотизировали.

Не глаза — золотистое зеркало, в котором Молли увидела отражение своего испуганного лица. И себя, маленькой и черной на огромном золотом поле. Молли поразила бездонная глубина этих глаз, за ее дрожащим ликом таинственные дороги тянулись неведомо куда.

И никаких угрожающих телодвижений с его стороны. Он просто стоял, закаменев, словно памятник. Она наблюдала за ним, солдат, застывший навытяжку, двигались только ее глаза, она боялась, что ее страх проявится, как только она шевельнет чем-то еще, и тогда он ударит ее.

Лицо у него было в два раза больше человеческого, большое, как тарелка. Его полностью покрывала шерсть, густая шерсть, поблескивающая, как у многих животных, даже в полутемной прихожей. Несчастный случай не мог до такой степени изменить человеческое лицо. Карл в этом ошибся. Густотой шерсть напоминала траву в прериях после сезона дождей. Черные полосы, как у индейца в боевой раскраске, между белым и солнечно-желтым. Резкая смена цветов, никаких переходов, полутонов. Лицо-морда, красивое и ужасное. Молли вспомнились ломающиеся углом брови Карла.

С минуту, пока у нее плыло перед глазами и она пыталась не потерять сознание, Молли думала, что это Карл, надевший маску и решивший разыграть ее, таким странным способом вернуться в ее жизнь.

— На колени, — прошептал Человек-Тигр. Снаружи донесся шум. Может, почтальон, который всегда приходил по пятницам. Молли послушно опустилась на колени. На ставший липким пол. Нет, не Карл, кто-то еще, раньше она его не встречала, но чувствовалось в нем что-то знакомое: звериное дыхание, жаркое, зловонное. Слова доносились откуда-то из глубины, Человек-Тигр не говорил — рычал. Кто-то еще, уставший бежать, бежать к ней, не от нее. Такой вот прибыл к ней гость. А может, она все это придумала.

Ее начала бить дрожь, изнутри, от желудка, который всегда сдавался первым. Он словно задергался по собственной воле.

На плече у Человека-Тигра висел черный рюкзак. Он достал из него что-то белое. Взял за руки, связал.

Молли начала всхлипывать — страх вырвался из желудка, вместе с желчью, потом замолчала, вспомнив судьбу олененка.

Хватка его становилась все крепче, пока ей не удалось полностью подавить страх. В передачах ПБС о дикой природе не раз рассказывалось о том, как надо вести себя с хищниками.

Ей хотелось заговорить, сказать что-то вроде: "Что вы хотите сделать? Денег у меня нет; драгоценности наверху, — потому что она хотела, чтобы это было обычный грабеж, а не воплощение ее безумных фантазий. Может, он всего лишь грабитель, который возьмет ее драгоценности и уйдет? Или мозг обладает возможностью трансформировать реальность? Но прежде чем она успела произнести хоть слово, он залепил ей рот клейкой лентой.

Наклонился, подсунул под нее большие, как стволы деревьев, руки, и понес наверх, будто пушинку.

В холодную, темную комнату, окно которой выходило на восток. Бросил ее на кровать.

Он собрался изнасиловать ее? Конечно же, желания у него самые низменные. Она попыталась уйти, уйти из своей спальни, уйти от него. И уже начала терять сознание, превращаться в овощ, но усилием воли заставила себя вернуться. Там, где нет ничего, будет еще хуже, там она ничего не могла изменить, здесь же у нее оставался шанс.

Секунды текли. Он не ложился рядом. Молли открыла глаза, повернула голову. Они по-прежнему вдвоем. Он стоял и смотрел на нее, смотрел с восторгом, как смотрят на женщину итальянцы, подумала она, видя в тебе лучшую женщину всех времен и народов. Его взгляд задержался на ее босых ступнях, жаркий, как солнце. Туфли она носила очень маленького размера. "Ножки у тебя, как у принцессы", — не раз говорил ей Карл.

— Доверься мне, — проурчал он. — Не шуми, не сопротивляйся, ты можешь мне доверять.

Внизу открылась дверь. Молли вновь захлестнула паника.

— Мамик, я пришла, — крикнула с лестницы Сара. Тоненьким голоском, испуганно.

Человек-Тигр метнулся в темный коридор, бесшумно, словно кот, хотя на нем были заляпанные грязью армейские ботинки.

До Молли донесся шум короткой борьбы, словно воздух выпустили из надувного шарика, и он вернулся с добычей.

Молли видела, что глаза Сары горят злостью и страхом. Человек-Тигр взглянул на связанную девочку, которую держал в руках, и с величайшей осторожностью опустил ее на кресло, стоявшее у кровати, скинув нижнее белье Молли на пол.

Каждые полчаса или около того он проверял веревки; Молли отслеживала время по своему пульсу.

Он спустился вниз, чтобы позвонить. Она все слышала. Все чувства обострились. Моему ребенку грозит опасность, думала она. Я бы сорвала дом с фундамента, не будь у меня связаны руки.

Молли отчаянно искала выход.

— Мамик, что происходит? — прошептала Сара.

Но Молли смогла ответить лишь стоном, липкая лента сжимала ей губы. Стоном раненого животного, который она тут же заглушила.

И взглядом дала понять Саре, что той надо молчать.

Молли перевернулась на живот, пытаясь развязать руки, а когда собралась вновь перекатиться на спину, вспомнила письма. Может, То, что она узнала из писем, и стало причиной беды. Может, и нет. Но кое-что из написанного Карлом запало в память. Человека-Тигра завораживала идея наивности, да только Молли уже и не помнила, когда рассталась с последними ее остатками.

Молли улеглась на спину. Жалобно заскрипели пружины старой кровати. Сможет она изобразить наивность, дабы убедить Человека-Тигра в своей искренности?

Она услышала, как он поднимается по лестнице, и решила, что это ей по силам. Вспомнила, как это делается. Ничего же не исчезает бесследно. Наконец-то ей представилась возможность обратить собственную наивность себе же на пользу.

Он открыл дверь, постоял в дверном проеме, массивный, как гора. Она смотрела на него снизу вверх, глаза переполняли, как она надеялась, потерянность, доверчивость и слепая надежда на спасение. Он же застыл памятник, монумент. Как по мановению волшебной палочки нужное чувство вернулось, наполнило ее до краев. И он таки клюнул, принял стекляшку за бриллиант, потому что подошел и начал развязывать веревку. Поверх его вполне человеческого, с литыми мускулами плеча Молли видела, как Сара тихонько распутывает веревку, которая стягивала ей руки.

Он лежал рядом с ней, глубоко дыша. Расстегнув воротник синей рубашки.

— Я не причиню тебе зла, — говорил он. — Просто мне нужно место, чтобы отлежаться, обдумать, что делать дальше. Я знал твоего мужа. Он рассказывал мне о тебе. — Последнюю фразу он произнес мечтательно, полузакрыв глаза.

— Да, я знаю. Он писал мне о тебе. У меня такое ощущение… будто мы давно знакомы. — Ее голос дрогнул.

Он шумно выдохнул. Ел ли он лесных зверей, задалась она вопросом. А потом ужаснулась от другой мысли: вдруг он поедал и свои человеческие жертвы.

Но она — не жертва, она — сообщник его преступлений. И она должна все время помнить об этом, всем своим видом это подтверждать.

Она подкатилась к нему, удивленно ахнула, откатилась вновь, словно коснулась чего-то раскаленного. Неспешно прошлась взглядом по его телу. Он это заметил, и тело закаменело, словно он превратился в огромный член.

Если б не лицо, думала она, мне бы такое тело очень даже понравилось, когда я была моложе и ничего не знала. Он очень похож на Карла, такой же мускулистый… Тут она вспомнила, где она, с кем лежит в кровати, и по телу пробежала дрожь.

Мозолистой рукой он начал гладить ей шею. Зеленоватые пальцы, набухшие вены, ногти круглые, аккуратно подстриженные. Зубы квадратные, желтоватые, резцы крупные.

Она застонала тем самым стоном, который всегда возбуждал Карла. Карл пытался понять, отчего это происходит, но так и не смог. Чем больше пытался, тем сильнее возбуждал его стон Молли.

Человек-Тигр начал неторопливо раздевать ее. Она попыталась помочь, но он оттолкнул руки Молли. Она с трудом поборола отвращение. У меня нет рук, думала Молли, он — мои руки. Я должна через это пройти, чтобы дать Саре время освободиться от пут и позвонить в полицию.

Сара свернулась на кресле калачиком. Солнце уходило, опускалось все ниже, и девочку уже скрыла тень. Она ослабляла стягивающие руки веревки, совсем как высвобождается из них фокусник, которого запирают в сундук.

Молли ненавидела даже мысль о том, что Сара увидит, как мамик отдается Человеку-Тигру, но подумала, что девочка, может, не будет смотреть на кровать. Она и в фильмах не любила подобных эпизодов.

Человек-Тигр тем временем раздел ее, положил в удобное для себя положение. Молли не сопротивлялась, превратившись в тряпичную куклу. Холодный ветерок прошелся по ее телу, превратив пот в лед. Она взглянула на свое тело, посиневшее, нереальное. Человек-Тигр поднялся перед ней, стоя на коленях, расстегнул рубашку, обнажив могучие мышцы груди. Кожа блестела металлом, Молли не увидела ни единого волоска, ни даже поры. Желтые глаза округлились, расширились.

У Молли возникло ощущение, что она проснулась на мокрой простыне после кошмарного сна. Коснувшись живота, она поняла, что он напускал на нее слюней.

Он улыбнулся, наклонился вперед, накрыл ее сначала тенью, потом телом.

— Медленно, — прошептала она ему на ухо, когда он овладел ею. — Я хочу, чтобы это длилось вечность.

Распластавшись под его тяжелым телом, она наконец услышала, как Сара соскользнула с кресла и на цыпочках пошла к двери.

Вечность она и получила. Член у него был огромный, так что внутри все разрывалось. Она сказала себе: тут две субстанции, как масло и вода. Одна из них — я, вторая — он. Они не смешиваются. Они даже пребывают в разных мирах.

Она хотела выиграть время и прилагала для этот с немало усилий.

— Медленнее, дружок, медленнее, — произнесла она, должно быть, миллион раз с разными интонациями.

И когда Человек-Тигр кончил, Молли почувствовала, как свело судорогой громаду детородного органа, она знала, что отвлекла его, что он давно уже не может думать ни о чем другом.

Он скатился с нее, и дышать стало чуть легче. Но тут же страх и отвращение подкатили к горлу, во рту появился горький привкус.

Она сглотнула слюну, смешанную с желчью, прислушалась. Ни звука. Сара решила дожидаться полицию на улице?

Рука Человека-Тигра, с медной кожей, зелеными прожилками вен, легла ей грудь, прижимая к кровати. Она решила, что жест этот выражает признательность. Сама же она уставилась в потолок, искала подходящие слова. Не нашла ни одного.

Она смотрела куда угодно, только не на него. В угол, в окно, за которым исчезали последние лучи солнца.

Что случилось с Сарой? Почему внизу так тихо? Она бросила короткий взгляд на дверь, которую Сара, уходя, оставила чуть приоткрытой.

Глаза Человека-Тигра проследили за ее взглядом, обнаружили тоненькую полоску света, вернулись к пустому креслу.

Он вскочил с кровати, одним прыжком добрался до двери, распахнул ее. Пружины облегченно заскрипели, освободившись от его веса. Молли скатилась с кровати следом за ним, выбежала в коридор. Ее обдало холодным воздухом. Снизу донесся шум борьбы, что-то упало, разорвалось.

— Сара, ты в порядке? — крикнула Молли. — Не смей обижать ее. — Она стояла на первой ступеньке, готовая прыгнуть вниз.

— Полиция мне не поверила, — простонала Сара. Человек-Тигр уже поднял ее с пола и нес к лестнице. — Они решили, что я все выдумываю, потому что я — ребенок. С богатым воображением. Не верь тому, что читаешь в газетах, сказали мне. И он положил трубку.

Трубку она держала в руке. Оборванный шнур тянулся следом, как хвост.

— Иди в спальню, — приказал Человек-Тигр. — Я ее не обижу, если ты будешь меня слушаться.

Молли с неохотой вернулась в спальню. Человек-Тигр положил Сару в кресло, посмотрел на веревки, которые ей удалось развязать, улыбнулся:

— Неплохо, детка. Ты у нас молодец.

Молли медленно двинулась к самому темному углу. Комната освещалось лишь уличным фонарем, свет которого проникал сквозь единственное большое окно.

Человек-Тигр стоял к ней спиной. Переводил взгляд с веревок на Сару. Молли села в другое кресло, сжала пальцами подлокотники, прикинула расстояние до Человека-Тигра, силу своих ног.

Он отступил от Сары на шаг, чуть повернулся.

Вот он, ее шанс. Молли подняла ноги, согнула, прижав к груди, потом распрямила, ударив его в поясницу. Он удивленно вскрикнул, от удара его подняло в воздух, он инстинктивно выставил руки перед собой, вышиб ими закрытое окно. Зазвенели осколки, на секунду он завис за окном, Молли видела, как разбитое стекло зубьями вгрызается в его тело, потом исчез.

Молли поднялась, пытаясь заглушить чувство вины.

— Сара, вставай, — бросила она дочери. — Пошли отсюда, — и поспешила к двери, опрокинув по пути вазу с увядшими цветами. Вонючая вода темным пятном разлилась по ковру. Переступив через пятно, Молли взяла с кровати одежду. Она не стала подходить к окну, чтобы посмотреть, мертв ли Человек-Тигр. Не хотелось ей этого знать.

Молли схватила дочь за руку, и они выскочили из спальни.

Солнце давно зашло. Луна еще не поднялась. Облака скрыли звезды. Темноту разгоняли только уличные фонари.

— Мы должны пойти в полицейский участок, сказала Молли. — Может, он еще не умер. Вдруг он бегает быстрее нас.

Когда они прошли полквартала, Молли оглянулась на свой дом. Вроде бы никакого движения, никто их не преследовал, но как знать?

— Бежим. — Молли посмотрела на дочь. — Бежим так, будто он наступает нам на пятки.

Они обогнули угол. Фонарь над их головами ярко вспыхнул, погас, вспыхнул вновь. Невесть откуда перед ними вынырнул автомобиль, кирпично-красный "фольксваген". Молли замахала руками. Автомобиль затормозил.

Из окна высунулся молодой человек, рыжеволосый, с квадратной челюстью, зелеными глазами.

— У вас что-то случилось?

— Слава Богу, что вы остановились, — воскликнула Сара. — Пожалуйста, отвезите нас в полицейский участок. К нам в дом кто-то вломился.

— Конечно, садитесь.

Сара забралась на заднее сиденье, Молли на переднее. От порванной обивки шел какой-то странный запах. Должно быть, хозяин автомобиля держал собаку.

Водитель не стал требовать от Молли немедленных разъяснении. После забега она тяжело дышала. Несколько раз пыталась что-то сказать, но останавливалась, не произнеся ни слова. Происшедшее касалось только ее. И рассказывать об этом совершеннейшему незнакомцу — нонсенс.

Потная ладошка Сары легла ей на плечо. Молли повернула голову, посмотрела на заднее сиденье. Ее плечо пахло Человеком-Тигром, как клетка зоопарка, нуждающаяся в уборке.

— Пожалуйста, остановите здесь, — попросила Молли после того, как они проехали несколько кварталов. "Фольксваген" замер перед домом Мэри, близкой подруги Молли. В доме горел свет, она видела, как по комнатам ходят люди. — Сара, иди в дом и скажи Мэри, что я отзвонюсь из полицейского участка. — Дверца открылась, Сара с неохотой вылезла из кабины. — Быстро в дом!

Молодой человек перегнулся через Молли, чтобы закрыть дверцу. Ручка отвалилась.

— Надо починить. — Он небрежно бросил ручку на заднее сиденье. Потом тронул машину с места, более не произнеся ни слова, только улыбался правой половиной рта.

— Нам близко, — наконец разлепил он губы. Если б она только слышала голос, то решила бы, что он старше. Костяшки пальцев, сжимающих руль, побелели.

Они ехали и ехали, и Молли таки поняла: что-то не так. Поняла не сразу, потому что еще не отошла от случившегося в ее доме. Она огляделась. Все окна закрыты, но дребезжали так, словно вот-вот вывалятся. Кислый запах определенно ей не нравился, в голову полезли нехорошие мысли.

— У вас есть собака? — резко спросила она.

— Нет, собаки нет.

— Не могли бы вы открыть окно? У меня аллергия.

— Окна тоже сломаны.

Тут она заметила, что они уже на окраине города, едут по долине, упирающейся в гору и тюрьму. Под растущими вдоль дороги деревьями царила тьма.

— Мы едем не в ту сторону! — крикнула Молли. В кровь выплеснулась очередная порция адреналина. — Разворачивайтесь.

Она попыталась открыть дверь, а он вдавил в пол педаль газа.

— Я бы вам не советовал.

Они пронеслись мимо церкви, около которой Человек-Тигр похитил невесту. Окна блеснули в свете фар, шпиль темнел на фоне неба. Молли узнала церковь: видела ее фотоснимки в газетах.

— Я хочу показать вам одно место.

"Фольксваген" мчался все быстрее, опавшие листья летели из-под колес, словно перепуганные птицы.

Молли прижалась к дверце, ее пальцы нащупали дыру из-под ручки. Может, впереди появится другая машина, ему придется тормознуть и она как-нибудь сможет открыть дверцу. Она ждала. Открыв дверцу, она убежит в лес, и он ее уже не найдет. Искоса посмотрела на водителя. Широкие плечи, мощная грудь.

Одной рукой он начал ощупывать заднее сиденье, не отрывая глаз от дороги. У Молли учащенно забилось сердце. Неужели он собрался ее убить. Она попыталась сдержать дрожь, упершись правой ногой в пол, словно педаль тормоза находилась на ее стороне.

Но он достал с заднего сиденья не нож, не пистолет. Маску, обычную пластмассовую маску тигра, какие продаются в "Вулворте" на День всех святых.

Нацепил ее на лицо.

— Я — Человек-Тигр. Вы читали обо мне в газетах.

Он переигрывает, помимо своей воли подумала Молли. Звучит очень уж жалко.

С шоссе он свернул на проселочную дорогу. Головой Молли то и дело ударялась о низкую крышу машины. Сверху на нее сыпалась пыль.

— Придется снизить скорость. Не хочу разбить машину в какой-нибудь яме. Сидите тихо. Мы почти приехали.

Через пару минут он повернул под густые деревья, и вскоре они выехали на небольшую полянку. Молли огляделась. Увидела перевернутый контейнер с мусором. В свете фар разноцветные обертки напоминали диковинные лесные цветы. Водитель грубо схватил Молли за плечо.

— Смотри сюда, — повернул ей голову, и она увидела то, что он хотел ей показать. — Видишь прогалину между деревьями, похожую на туннель? Туда я уволок свою первую жертву, невесту, о которой ты, должно быть, читала.

И посмотрел на нее, желая видеть ее реакцию. Лицо Молли осталось бесстрастным. Внутри она вся кипела, а когда она кипела внутри, лицо превращалось в каменную маску.

Молли уже поняла, что без ручки открыть дверцу не удастся. Правой рукой пошарила под сиденьем, хотя понимала, что едва ли найдет там ручку. Водитель небрежно закинул ее за спину, так лежала она или на заднем сиденье, или на полу с его стороны. И добраться до ручки она могла, лишь перегнувшись через спинку сиденья.

Она смотрела, куда он указывал, чтобы выиграть время, обдумать свои дальнейшие действия, чтобы не встречаться взглядом с его остекленевшими глазами, которые отвлекали ее. Черная дыра в лесу убеждала ее, что в этой части слова молодого человека соответствуют действительности: свою первую жертву Человек-Тигр утащил именно туда. На ветках висело что-то фосфоресцирующее, возможно, клочки фаты.

Оставалось только гадать, как молодой человек нашел это место. Она посмотрела на него. Он улыбнулся ей во, весь рот. Зубы белые, как луна, отнюдь не желтые, квадратные, страшные.

Но он ее пугал, как пугает незнакомое насекомое. Она почувствовала, как его сухая кожа коснулась ее руки, и по телу пробежала дрожь.

Использовать против него все ту же наивность или попытаться очаровать? Если он поверит в искренность ее чувств, то, пожалуй, обезумеет и убьет ее. А сама мысль о том, чтобы соблазнить его, вызывала отвращение. Об этом не хотелось даже думать.

Кроме того, она чувствовала, что он уготовил ей что-то ужасное.

— Скажи мне правду. — Молли не говорила — рубила. — Ты — его фэн? Ты начитался о нем в газетах?

Ее прозорливость удивила его, на что Молли, собственно, и рассчитывала.

— Мой муж, он приторговывал крэком, сидел с Человеком-Тигром в одной камере. Они были близки, как братья. И сейчас Человек-Тигр в моем доме. Она выдержала паузу, чтобы до него дошел смысл ее слов. Действительно, такая история могла шокировать кого угодно, даже ее. — Я с ним спала.

Молодой человек как-то сразу сник, в глазах мелькнуло недоверие.

— Ты чокнутая… — Голос дрожал, как пичужка на тонкой ветке. — Ты не могла… я…

Его лицо закаменело, потом сильно дернулось, словно он терял контроль над собой. На мгновение она подумала, что какие-то ее слова взбесили его и сейчас он на нее набросится. Иногда человек начинает махать кулаками, если видит, что у него нащупали слабое место. Но нет. Он лишь пытался пролепетать, что Человек-Тигр — он…

— Нет, — отрезала Молли. — Не ты. Я с ним спала и знаю. — Ее рука, которая по-прежнему шарила под сиденьем, нащупала что-то грязное, холодное, твердое. Пальцы сжались на железяке, она кашлянула, чтобы он посмотрел на нее, и выхватила из-под сиденья монтировку.

Молодой человек увидел ее, но деваться-то было некуда. Молли накачала мышцы рук, пакуя и передвигая коробки с вещами. Она ударила его в висок, изо всей силы, череп треснул, как яйцо. Она ничего не чувствовала, ничего. Человек ли это или один из призраков, рожденных ее воображением. Маска свалилась с его лица. Черная полоса появилась на голове, извилистая, как горная дорога. Кровь полилась не сразу.

Молли не без труда перебралась через него и вылезла из машины. Вытолкнуть его не удалось.

Мертвецы становятся очень уж тяжелыми.

Молли растерла ноги, сведенные судорогой, огляделась. Пахло пивом, ржавым металлом, сырой землей. Листья, кружась, падали на землю, замирали. Где-то высоко, за темной стеной деревьев, находилась тюрьма, залитая ярким светом, оплетенная колючей проволокой.

Почему Человек-Тигр притащил свою первую жертву именно сюда, к самой тюрьме? Неужели он никак не мог освободиться?

Наверное, да, наверное, он так и не осознал, что есть свобода.

Она подошла к зеву черного туннеля сняла с колючек куста клок свадебной фаты. Положила в карман. Полиция поблагодарит ее за эту улику.

Вернулась к "фольксвагену". Молодой человек усох, сжался, превратился в кучу грязной одежды. Молли коснулась его головы, черной от крови. Пролом стал шире, в нем виднелась кость. Губы посерели.

Молли выпрямилась, вытянула руки перед собой. Они словно принадлежали кому-то еще. С пальцев капала кровь, медленными, большими каплями. Муха уселась ей на нос, и она механически смахнула ее. Руки упали, как плети.

Она наклонилась, всмотрелась в свое отражение в пыльном стекле автомобиля. Лицо в кровавых полосах. Словно в боевой раскраске.

Неужели логово Человека-Тигра здесь, в лесу, у каменных стен тюрьмы? Если она войдет в этот черный туннель, проложенный через лес к тюрьме, что она найдет по пути? Груду костей, зеркало, стопку газетных вырезок? Надо бы поспешить.

Она уже направилась к черной дыре, но остановилась. Может, сначала обратиться в полицию? Но до участка далеко, и она могла заблудиться, сбиться с пути. А тюрьма близко, Молли знала, где она находится, даже сейчас видела за деревьями лучи прожекторов, обшаривающие небо. Она могла идти на свет по тропе, проложенной Человеком-Тигром.

Тропа уходила в нужном ей направлении. Она еще раз огляделась и шагнула в лесную тьму.

— Привет, — поздоровался он.

 

Стивен Дональдсон

Червь-победитель

Не успев осознать, что он делает, он взмахнул ножом.

(Дом Крила и Ви Сампов. Гостиная.

(Ее полное имя Вайолет, но все называют ее Ви. Они состоят в браке уже два года, и она не цветет.

(Их дом скромен, но удобен — Крил занимает в своей фирме хорошее место, хотя повышений не получает. В гостиной многие вещи лучше пространства, которое занимают. Хорошее стерео контрастирует с состоянием обоев. Расстановка мебели указывает на определенную степень горького бессилия: нет никакой возможности расположить диван и кресла так, чтобы сидящие в них не видели пятен сырости на потолке. Цветы в вазе на угловом столике настоящие — но кажутся пластиковыми. Вечером лампы отбрасывают тени в самые неожиданные места.)

Они поздно возвратились с большой вечеринки, где знакомые, сослуживцы и незнакомые люди выпили довольно много. Когда Крил отпер входную дверь и направился впереди Ви в гостиную, он больше обыкновенного походил на растрепанного медведя. Виски зажгло злобность в его обычно тусклых глазах. Ви позади него смахивала на цветок в процессе превращения в осу.

— Мне все равно, — сказал он, сразу устремляясь к серванту, чтобы налить себе еще виски. — Но я бы хотел, чтобы ты этого не делала.

Она села на диван и сбросила туфли.

— Черт, ну и устала же я!

— Если тебя ничто другое не интересует, — сказал он, — так подумай обо мне. С большинством из них мне приходится работать. Половина из них может меня уволить, если им вздумается. Ты портишь мое служебное положение.

— Мы уже вели этот разговор, — сказала она. — Восемь раз на протяжении этого месяца. — Какое-то неясное движение в дальнем затененном углу заставило ее повернуть голову в ту сторону. — Что это?

— Что — это?

— Что-то двигалось. Вон в том углу. Не говори, что у нас здесь завелись мыши!

— Я ничего не видел. Мыши у нас не завелись. И мне все равно, сколько бы раз мы ни вели этот разговор. Я хочу, чтобы ты прекратила.

Несколько секунд она смотрела в угол. Потом откинулась на спинку дивана.

— Как я могу прекратить, если я ничего не делаю!

— Как бы не так, черт подери! — Он выпил виски и опять наполнил стопку. — Если бы ты насела на него чуть сильнее, тебе пришлось бы засунуть руку ему в брюки.

— Неправда.

— Ты думаешь, никто не видит, что ты делаешь? Ведешь себя так, будто в комнате больше никого нет. А в ней полно людей. Все на этой чертовой вечеринке следили за тобой. Твоя манера флиртовать…

— Я не флиртовала. Я просто с ним разговаривала.

— С твоей манерой ФЛИРТОВАТЬ у тебя должно было бы хватить порядочности хотя бы смутиться.

— А! Иди ложись спать. Я для этого слишком устала.

— Потому что он вице-президент? Ты думаешь, что поэтому он хорош в постели? Или тебе просто нравится заигрывать с вице-президентом, чтобы придать себе статус?

— Да не флиртовала я с ним! Богом клянусь, с тобой что-то не то! Мы просто разговаривали. Ну, понимаешь, шевелили губами и языком, чтобы получались слова. В колледже мы изучали литературу. У нас есть общие интересы. Мы читали одни и те же книги. Помнишь, что такое книги? Ну, штучки с напечатанными в них мыслями и историями? Сам ты говоришь только о футболе и о том, что кто-то в фирме сводит с тобой счеты, и что новая секретарша не носит бюстгальтера. Порой у меня такое ощущение, что в мире только я еще умею читать.

Она подняла голову, посмотрела на него и вздохнула:

— И для чего я пытаюсь что-то сказать? Ты ведь не слушаешь.

— Ты права, — сказал он. — В углу что-то есть. Я видел, как оно двигалось.

Они оба уставились туда. Секунду спустя на свет выползла сколопендра. Какая-то осклизлая, злобная. Она голодно шевелила усиками, а в длину была почти десять дюймов. Ее толстые ножки, казалось, переливались волнами, когда она стремительно перебежала ковер. Потом остановилась, осматриваясь. Крил и Ви видели, как предвкушающе двигаются ее жвалы, как она расправляет ядовитые коготки. Она забралась в дом, спасаясь от холодной сухой ночи снаружи — и чтобы поохотиться.

Ви была не из тех женщин, которые визжат при малейшем предлоге, но она вскочила на диван, убран с пола свои босые ноги.

— Господи, — прошептала она. — Крил, ты только посмотри! Не подпускай ее ближе.

Он прыгнул к сколопендре и попытался прихлопнуть ее тяжелым ботинком. Но она двигалась так стремительно, что он даже не приблизился к ней. И они не разглядели, куда она скрылась.

— Залезла под диван, — сказал он. — Слезь-ка с него.

Она подчинилась без возражений. Поежилась и прыгнула на середину ковра.

Он тут же опрокинул диван на спинку.

Сколопендры под ним не оказалось.

— Ее яд не смертелен, — сказала Ви. — На прошлой неделе одна укусила мальчика по соседству. Мне рассказывала его мать. Немногим хуже пчелиного укуса.

Крил ее не слушал. Он поднял диван, чтобы без помех осмотреть эту часть пола. Но сколопендра исчезла.

Он почти швырнул диван на место и опрокинул угловой столик. Цветы высыпались из вазы. Но сколопендры не было.

— Куда подевалась эта стерва?

Несколько минут они обыскивали комнату, но держались под защитой света. Потом он отошел к серванту и налил себе еще виски. Руки у него тряслись.

— Я не флиртовала, — сказала она.

Он посмотрел на нее.

— Значит, хуже того. Ты уже спишь с ним. И наверняка вы договаривались, где и когда встретитесь.

— Я ложусь спать, — сказала она. — Я не обязана терпеть это. Ты омерзителен.

Он допил виски и наполнил стопку из ближайшей бутылки.

(Бильярдная Сампов.

(Эта комната — истинная причина, почему Крил купил именно этот дом, вопреки возражениям Ви. Деньги, которые могли бы пойти на переклейку обоев и ремонт потолка в гостиной, ушли на нее. В комнате стоит настоящий бильярдный стол, со всем, что к нему полагается. У одной стены длинная кожаная кушетка и бар. Но свет тут не лучше, чем в гостиной, потому что все лампы наведены на стол. Даже бар освещен так плохо, что пользоваться им можно только наугад.

(Когда он не работает, и не ездит по делам фирмы, и не смотрит футбол с приятелями, Крил проводит тут много времени.)

Ви легла, а Крил ушел в бильярдную. Для начала он подошел к бару и покончил с пустотой в своей стопке. Потом составил пирамидку и разбил ее с таким исступлением, что шар вылетел за борт и с глухим стуком запрыгал по линолеуму.

— Чтоб тебя! — сказал Крил, неуклюже нагибаясь над шаром. Выпитое виски сказывалось на его движениях, но не на речи. Говорил он, будто трезвый.

Опираясь на кий, сделанный по заказу, он нагнулся, чтобы поднять шар. И еще не успел положить его на сукно, как в комнату вошла Ви. Она не переоделась ко сну, зато надела туфли. Прежде чем поглядеть на Крила, она всмотрелась в тени на полу и под столом.

— Я думал, ты хотела лечь, — сказал он.

— Я не могу оставить все так, — ответила она. — Слишком больно.

— А чего ты хочешь от меня? — сказал он. — Одобрения?

Она яростно сверкнула на него глазами. Но он не замолчал.

— Как было бы для тебя замечательно! Если бы я одобрял, тебе не о чем было бы беспокоиться. Одна беда: почти все подонки, с кем я тебя знакомлю, уже женаты. Их жены могут оказаться чуть более нормальными. И устроят тебе хорошую жизнь.

Она закусила губу и продолжала яростно смотреть на него.

— Но не вижу, почему это должно тебя тревожить. Если эти бабы не так терпимы, как я, им же хуже. Лишь бы я одобрял, так? И трахайся, с кем захочешь.

— Ты кончил?

— Черт! Почему бы тебе не перетрахаться с ними со всеми? То есть если я одобряю? Уж если воспользоваться, так сполна.

— Черт дери, ты кончил?

— Я только одного не понимаю. Если тебя так тянет на секс, почему это ты не хочешь трахать меня?

— Это неправда.

Он заморгал на нее сквозь алкогольный туман.

— Что неправда? Тебя не тянет на секс? Или ты хочешь трахнуть меня? Смешно!

— Крил, да что с тобой? Я не понимаю. Прежде ты таким не был… Ты не был таким, когда мы встречались. Ты не был таким, когда мы поженились. Что с тобой произошло?

Некоторое время он молчал. Вернулся к бильярдному столу, на котором оставил свою стопку. Но в одной руке у него был шар, а в другой — кий. Он очень бережно положил кий поперек стола.

Допив стопку, он сказал:

— Ты изменилась.

— Я? Я изменилась? Это ты ведешь себя, как сумасшедший. Я же всего-навсего поговорила с вице-президентом какой-то компании о КНИГАХ!

— Ничего подобного! — Пальцы, сжимавшие шар, побелели. — Ты считаешь меня дураком. Потому что в колледже я литературой не занимался. Может, вот что изменилось. Когда мы поженились, ты меня дураком не считала. А теперь считаешь. Думаешь, я так глуп, что не замечу изменений?

— Каких изменений?

— Ты больше не хочешь спать со мной.

— О, Бога ради! — сказала она. — У нас все было позавчера.

Он посмотрел ей в глаза.

— Но ты не хотела. Я сразу заметил. Ты никогда не хочешь!

— Что ты заметил?

— Ты все время на что-то ссылаешься.

— Вовсе нет!

— Да, и тогда ты никакого внимания на меня не обращаешь. Ты все время где-то еще. Ты всегда думаешь о ком-то другом.

— Но это же нормально, — сказала она. — Так у всех в такие минуты. Все фантазируют. Ты и сам. В этом-то и наслаждение от секса.

Сначала она не заметила, что из-под бильярдного стола появилась сколопендра, нащупывая усиками ее ноги. Но тут она случайно взглянула вниз.

— Крил!

Сколопендра двинулась к ней. Она стремительно отскочила.

Крил со всей мочи метнул шар. Шар оставил вмятину в линолеуме рядом со сколопендрой и с грохотом ударился о стенку бара.

Сколопендра гналась за Ви. Увертываться от нее было трудно. Когда она попадала в пятно света, ее сегменты ядовито отсвечивали.

Крил схватил со стола кий и ударил по сколопендре. Он снова промахнулся. Однако летящие щепки заставили сколопендру повернуть и метнуться в другом направлении. Она исчезла под кушеткой.

— Доберись до нее, — еле выговорила Ви.

Он взмахнул обломками кия.

— Я тебе скажу, о чем я фантазирую. Я фантазирую, будто тебе нравится секс со мной. Ты фантазируешь, будто я кто-то другой. — И он резко отодвинул кушетку от стены, размахивая своим оружием.

— Ты бы и сам тоже, — отпарировала она, — если бы тебе приходилось спать с чутким, внимательным, фантазирующим скотом вроде тебя!

Она вышла и с треском захлопнула за собой дверь.

Он, сдвигая мебель то туда, то сюда, продолжал охотиться за сколопендрой.

(Спальня.

(Эта комната служит выражением Ви, насколько позволяет теснота дома.

Кровать великовата для имеющейся площади, зато у нее красивая бронзовая рамка на изголовье и изножье. Простыни и наволочки гармонируют с одеялом, щеголяющим узором из белых цветов на голубом фоне. К сожалению, под весом Крила кровать провисает. Дверцы стенного шкафа покоробились и не закрываются.

(Имеется плафон, но Ви никогда его не зажигает. Она полагается на две изящно изогнутые лампы для чтения. В результате кровать словно со всех сторон окружена непроницаемой тьмой.)

Крил сидел на кровати и смотрел на дверь ванной комнаты. Он горбился. Его правый кулак сжимал горлышко бутылки с текилой, но он не пил.

Дверь ванной была закрыта. Казалось, он глядится в привинченное к ней трюмо. Однако из-под двери пробивалась полоска флюоресцентного света. И он видел тень Ви, когда она двигалась по ванной.

Он смотрел на дверь уже несколько минут, но Ви не торопилась. Наконец он переложил бутылку в левую руку.

— Никогда не мог понять, чем ты там занимаешься!

Она ответила сквозь дверь:

— Жду, чтобы ты вырубился и я могла бы спать спокойно.

Он обиделся.

— Ну, вырубаться я не собираюсь. Я никогда не вырубаюсь. Так что можешь не тянуть время.

Дверь резко отворилась. Ви выключила свет в ванной и остановилась в темном проеме двери, глядя на него. Она надела ночную рубашку, в которой выглядела бы соблазнительной, если бы хотела.

— Что тебе нужно теперь? — спросила она. — Ты уже кончил громить бильярдную?

— Я пытался убить сколопендру. Ту, которая тебя так напугала.

— Я не испугалась, просто растерялась от неожиданности. Это же всего-навсего сколопендра. Ты ее прихлопнул?

— Нет.

— Ты слишком медлителен. Тебе придется вызвать специалиста.

— К черту специалиста, — сказал он медленно. — На… специалиста. На… сколопендру. Мне хватает собственных проблем. Почему ты меня так обозвала?

— Как?

Он не глядел на нее.

— Скотом. — Тут он посмотрел на нее. — Я тебя пальцем ни разу не тронул.

Она прошла мимо него к кровати и прислонила подушку к бронзовому изголовью, села на кровать, поджала ноги и откинулась на подушки.

— Знаю, — сказала она. — Я имела в виду совсем не то, что тебе могло показаться. Просто я взбесилась.

Он нахмурился.

— Ты имела в виду совсем не то, что мне могло показаться. До чего же мило! Мне сразу стало куда легче. Так какого черта ты имела в виду?

— Надеюсь, ты понимаешь, что только все затрудняешь.

— А мне трудно! По-твоему, мне нравится сидеть здесь и упрашивать мою жену, чтобы она мне объяснила, почему я недостаточно хорош для нее.

— По правде говоря, — сказала она, — мне кажется, тебе именно это как раз и нравится. Позволяет тебе чувствовать себя жертвой.

Он поднял бутылку, чтобы текила оказалась на свету, и секунду-другую всматривался в золотистую жидкость, потом переложил бутылку назад в правую руку. Но так ничего и не сказал.

— Ну хорошо, — сказала она через некоторое время. — Ты обращаешься со мной так, словно тебе безразлично, что я думаю и чувствую.

— Я стараюсь, как могу лучше, — возразил он. — Если мне хорошо, считается, что и тебе должно быть хорошо.

— Я говорю не только о сексе. Я говорю о том, как ты обращаешься со мной. О том, как ты со мной разговариваешь. О твоем убеждении, будто я должна любить все, что любишь ты, и не могу любить того, чего ты не любишь. То, как ты считаешь, что вся моя жизнь обязана вращаться вокруг тебя.

— Тогда почему ты вышла за меня? Тебе понадобилось два года, чтобы открыть, что ты не хочешь быть моей женой?

Она вытянула ноги перед собой. Ночная рубашка закрывала их до колен.

— Я вышла за тебя, потому что любила тебя. А не потому что хотела, чтобы со мной до конца моих дней обращались, как с вещью. Мне нужны друзья. Люди, с которыми я могу разделять что-то. Люди, которым не безразлично, что я думаю. Я чуть было не поступила в аспирантуру, потому что хотела изучать Бодлера. Мы женаты два года, а ты все еще не знаешь, кто такой Бодлер. Единственные люди, с которыми я встречаюсь, это твои приятели-выпивохи. Или сотрудники твоей фирмы.

Он хотел что-то сказать, но она продолжала:

— И мне нужна свобода. Мне нужно принимать собственные решения, делать собственный выбор. Мне нужна моя собственная жизнь.

Опять он попытался сказать что-то.

— И мне нужно, чтобы меня ценили. А для тебя я значу меньше твоего обожаемого кия.

— Он сломался, — резко сказал Крил.

— Знаю, что сломался, — сказала она. — Мне все равно. Вот это важнее. Я — важнее.

Тем же тоном он сказал:

— Ты сказала, что любила меня. Ты меня больше не любишь.

— Господи, до чего ты туп! Ну, подумай сам! Ты-то делаешь хоть что-то, чтобы я почувствовала, что ты меня любишь?

Он опять переложил бутылку в левую руку.

— Ты спишь направо и налево. Наверняка трахаешь каждого сукина сына, которого сумеешь заманить в постель. Вот почему ты меня больше не любишь. Наверняка они проделывают с тобой все пакости, которых я не допускаю. И ты пристрастилась к такому. Тебе скучно со мной, потому что я недостаточно тебя возбуждаю.

Она уронила руки на подушки.

— Крил, это бред. Ты болен.

Встревоженная ее движением, сколопендра выползла из подушек на ее левую руку. Она помахивала ядовитыми коготками, а усиками изучала ее кожу, выискивая самое удобное место, чтобы укусить.

На этот раз она взвизгнула. Отчаянно взмахнула рукой. Сколопендра взлетела в воздух.

Ударилась о потолок и свалилась на ее голую ногу.

Теперь сколопендра разъярилась. Ее толстые ножки бешено заработали, чтобы вцепиться и атаковать.

Резким взмахом свободной руки от себя он сбросил сколопендру с ее ноги. А когда она ударилась об стену, швырнул в нее бутылкой. Но она уже скрылась во тьме под кроватью. На одеяло обрушился дождь осколков и текилы.

Ви слетела с кровати и спряталась позади него.

— Я больше не могу. Я ухожу.

— Это же всего только сколопендра, — пропыхтел он, стаскивая бронзовую завитушку с изножья. Зажав ее в одной руке, точно дубинку, другую руку он подсунул под кровать и приподнял ее. Он выглядел достаточно сильным, чтобы раздавить одну сколопендру. — Чего ты боишься?

— Я боюсь тебя. Боюсь того, как работает твой рассудок.

Переворачивая кровать, он смахнул одну из ламп для чтения. В спальне стало еще темнее. Когда он зажег плафон, сколопендры нигде не было.

Комната разила текилой.

(Гостиная.

(Диван в том же положении, в каком его оставил Крил. Угловой столик лежит на боку, окруженный вянущими цветами. Вода из вазы оставила мокрое пятно на ковре, похожее на еще одну тень. Но в остальном комната не изменилась. Горят все лампы. Их яркость подчеркивает те места, куда их свет не достигает.

(Крил и Ви там. Он сидит в кресле и следит, как она роется в большом стенном шкафу, дверцы которого открываются в гостиную. Она ищет вещи, какие хочет взять с собой, и чемодан, в который уложить их. На ней платье-балахон без пояса. Почему-то в нем она выглядит совсем юной. Без обычной стопки или бутылки в руках он кажется неуклюжее обычного.)

— У меня такое впечатление, что тебе это доставляет огромное удовольствие, — сказал он.

— Ну, конечно! — сказала она. — Ты же всегда во всем прав. Почему бы и не теперь? Я никогда еще так не веселилась с тех самых пор, как вывихнула коленку в выпускном классе.

— А как насчет брачной ночи? Она же была одним из замечательнейших событий в твоей жизни.

Она выпрямилась, чтобы бросить на него испепеляющий взгляд.

— Если будешь продолжать, меня сейчас вывернет у тебя на глазах.

— Из-за тебя я себя чувствую абсолютным дерьмом.

— Опять в точку. Сегодня ты просто блистаешь.

— Ну, у тебя такой вид, будто ты получаешь огромное удовольствие. Уж не помню, когда я видел тебя такой возбужденной. Наверняка ты выжидала подобного шанса с тех самых пор, как начала спать с кем попало.

Она швырнула косметичку через комнату и опять начала рыться в шкафу.

— Меня интересует самый первый случай, — сказал Крил. — Он тебя соблазнил? Спорю, его соблазнила ты. Спорю, ты заманила его в постель, чтобы он обучил тебя всем пакостям, какие знал.

— Заткнись, — пробурчала она из шкафа. — Заткнись. Я ведь не слушаю.

— Тут ты обнаружила, что он для тебя чересчур нормален. Ему требовалось просто перепихнуться. Ну, и ты отшила беднягу и продолжала искать чего-нибудь посмачнее. Теперь ты, конечно, уже набила руку, как затаскивать мужчин к себе в трусы.

Она выбралась из шкафа с его старой бейсбольной битой в руке.

— Черт тебя дери, Крил! Если не прекратишь, клянусь Богом, я вышибу твои смердящие мозги.

Он невесело усмехнулся:

— Не получится. За супружескую неверность к ответственности не привлекают. За убийство мужа тебя в тюрьму засадят.

Швырнув биту назад в шкаф, она снова начала перебирать вещи.

Он не мог оторвать от нее глаз. Всякий раз, когда она выныривала из шкафа, он замечал малейшее ее движение. Немного погодя он сказал:

— Не стоит так переживать из-за сколопендры.

Она промолчала.

— Я с ней разделаюсь, — продолжал он. — Я ведь не допущу, чтобы что-нибудь причинило тебе вред. Я знаю, что промахиваюсь по ней. Я тебя подвел. Но я с ней разделаюсь. Утром вызову специалиста. Черт! Десять специалистов вызову. Тебе не надо никуда уезжать.

Она продолжала не замечать его.

На минуту он зажал лицо в ладонях. Потом опустил руки на колени. Выражение его лица изменилось.

— А не то мы можем оставить ее себе вместо собачки. Научим будить нас по утрам. Приносить в спальню газету. Варить кофе. Мы больше не будем нуждаться в будильнике.

Она вытащила из шкафа большой чемодан. Вскинула на диван, открыла и начала укладывать в него вещи.

Он сказал:

— Мы могли бы назвать ее Бодлером. Она же наверняка мальчик.

Ви брезгливо поморщилась.

— Бодлер дворецкий! Пусть открывает за нас дверь. Отвечает на телефонные звонки. Стелит постели. И пока мы будем удерживать его в рамках, так, вероятно, он сможет подсказывать тебе, что надеть… Да нет! У меня есть мысль получше. Ты можешь надевать его! Накрутить на шею вроде рюша. Он станет последним криком сексуальной одежды. И уж тогда трахать тебя будут столько, сколько ты пожелаешь.

Закусив губу, чтобы не заплакать, Ви залезла в шкаф за свитером с верхней полки. Когда она его сдернула, ей на голову упала сколопендра.

Инстинктивно отпрянув, она оказалась в комнате, и Крилу было видно все, что происходило, когда сколопендра упала ей на плечо и заползла за воротник платья.

Ви окаменела. Ее лицо побелело. Глаза стали безумными.

— Крил! — прошептала она. — О Господи! Помоги мне!

Под материей платья вырисовалось туловище сколопендры, ползущее по ее грудям.

— КРИЛ!

Увидев, он вскочил с кресла и бросился к ней. Потом резко остановился.

— Я не могу ее ударить, — сказал он, — тебе будет плохо. Она тебя укусит. Если я задеру платье, чтобы добраться до нее, она может укусить тебя.

Ви была не в состоянии выговорить хоть слово. Сколопендра ползла по ее коже. Это ощущение ее парализовало.

Мгновение он беспомощно смотрел на нее.

— Я не знаю, что делать.

Его руки были пусты.

Внезапно его лицо озарилось.

Сбегаю за ножом!

Повернувшись, он выскочил из комнаты в кухню.

Ви крепко зажмурилась и стиснула кулаки. У нее вырвались тихие всхлипывания, но она не шевелилась.

Медленно-медленно сколопендра ползла по ее животу. Усики начали исследовать пупок. По ее телу пробежала дрожь, но ей удалось удержать мышцы живота в полной неподвижности.

Затем сколопендра обнаружила теплое место между ее ногами.

Почему-то она не задержалась там, а перебралась на левое бедро и продолжала спускаться.

Ви открыла глаза и увидела, как голова сколопендры появилась под краем платья.

Исследуя ее кожу на каждом дюйме своего пути, сколопендра сползла по лодыжке до щиколотки. Там она остановилась, и Ви почувствовала, что вот-вот не сумеет удержаться и закричит. Тут сколопендра снова поползла.

Как только она достигла пола, Ви отпрыгнула. Разрешила себе закричать, но не допустила, чтобы это заставило ее замешкаться. Со всей быстротой, на какую была способна, Ви бросилась к входной двери, распахнула ее и выбежала из дома.

Сколопендра не торопилась. Когда толстые ножки понесли ее под диван, вид у нее был уверенный и полный готовности.

Через секунду из кухни вернулся Крил, держа в руке нож для разрезания жаркого с длинным зловещим лезвием.

— Ви? — закричал он. — Ви?

И увидел распахнутую дверь.

Его лицо мгновенно исказилось от ярости.

— Сукин ты сын, — прошептал он. — Сукин ты сын. Добился своего!

Он присел на корточки и оглядел ковер, держа нож перед собой, чтобы сразу же нанести удар.

— Я с тобой за это поквитаюсь. Я тебя отыщу. И не сомневайся, я тебя отыщу. А тогда разрежу тебя на куски. Разрежу на маленькие такие, крохотные кусочки, Отрежу все твои ноги. По очереди. Одну за другой. А потом спущу тебя в унитаз.

Он обошел диван и добрался до углового столика, валяющегося на полу в окружении увядших цветов.

— Распросукин ты сын! Она же была моей женой.

Но он не увидел сколопендры. Она пряталась в темном мокром пятне рядом с вазой. Он чуть было не наступил на нее.

В мгновение ока она взлетела на его ботинок и исчезла внутри брючины.

Он заметил, что попался в ловушку сколопендры, только когда почувствовал, как она переползает через коленную чашечку.

Опустив взгляд, он обнаружил на брюках длинную выпуклость, которая двигалась к его паху.

Не успев осознать, что делает, он…