Как-то утром Петр Петрович встретил наших друзей загадочными словами:

— Ну, мои помощнички, что вам снилось сегодня?

Ребята, набегавшиеся за день с рейками, обычно спали крепко и никаких снов не видели. В этом они признались Петру Петровичу. Он улыбнулся и, приподняв очки на лоб, близорукими глазами оглядел мальчиков.

Геша сразу понял, что у Голощапова есть новость, и большая. Гешка вытянулся, худощавое лицо его с широким упрямым подбородком молило: «Ну не томите, Петр Петрович, рассказывайте!»

Посадив ребят на колодину, помешивая веткой в груде золотистых углей, которые то там, то здесь с легким треском разваливались, выкидывая вверх синеватые флажки пламени, Петр Петрович неторопливо сказал:

— А когда мне предстоит дорога, я во сне мануфактуру вижу… Ну, это из области предрассудков. А дело, ребята, вот в чем. Нашей поисковой группе очень понадобился инструмент для измерения углов — эккер… так он называется. Да еще нужно купить акварельные краски, цветные карандаши, тушь черную и цветную. Здесь, в Уньче, этого товара не оказалось. Так вот нужно съездить в город Осинники. Нам, взрослым, некогда, и я, посоветовавшись с вашими родными, решил послать вас. Поездка будет для вас интересной: знаю, не видели вы еще этого нового города. Мы выдадим вам командировочные удостоверения, оплатим проезд, суточные и квартирные. Положено так по закону. Остановитесь у моего отца. Ну, что вы на это скажете?

Если бы Петр Петрович рассказал ребятам, что на улицах Уньчи появились носороги и мамонты, ребята удивились бы меньше. Гешка неожиданно для самого себя присвистнул, а Юлька вскочил с колодины, затем с размаху сел, да промахнулся и угодил мимо бревна. В воздухе мелькнули его ноги, обутые в сандалии, и Петр Петрович от души рассмеялся:

— Вижу, мои известия вас с ног валят… Ну, согласны?

— Конечно! — крикнул Юлька, сразу смекнув, что это путешествие избавит его на время от работы.

— Безусловно! — степенно ответил Гешка.

Командировочное удостоверение Юлий прочел пять раз сверху донизу, где мелкими буквами было напечатано название типографии и тираж. Гешка с очень серьезным видом сложил его вдвое и спрятал в нагрудный карман своей красивой рубашки.

Простились с ребятами все: дядя Ваня, девушка-геолог Зоя, рабочие, а Петр Петрович проводил их до лодки и, придерживая долбленку за цепь, в который уже раз инструктировал:

— Надеюсь на вас, ребята. Будьте осторожны в городе, особенно при переходе улиц. Юлий, к тебе больше всего относится — ротозейства у тебя много…

Видно было, что и сам Петр Петрович волнуется. С явной неохотой он отпустил цепь, и долбленка, подхваченная течением, поплыла вниз. Потом, вспомнив еще что-то, Петр Петрович побежал по берегу вслед за лодкой и, поравнявшись с ней, сбавив шаг, закричал:

— Эй, хлопцы! В армии, когда посылают на дело двух солдат, то один из них назначается старшим. Его приказам подчиняется второй. У вас — слышите меня? — у вас старшим будет Геннадий… Ясно?

— Ясно! Ясно! — ответили ребята.

«Асно… асно…» — повторили горы.

В летописи поселка Уньча, если таковая будет написана, поездка двух его юных жителей в Осинники с заданием привезти инструмент, краски, карандаши и тушь займет подобающее место.

Весь последний перед отъездом вечер был посвящен сборам. Ребятам стирали рубашки, штопали носки, пекли пироги с рыбой, вкусные уральские шанежки, отваривали мясо.

Гешка неотлучно был с матерью, помогал ей, а ленивый Юлька отвел последний вечер визитам к своим родственникам, которых было полпоселка. Вместе с Васькой он начал свой обход с тетки, дом которой был по соседству. И повсюду Юлькин визит выглядел примерно так.

Юлька важно входил в дом и, не спрашивая разрешения, садился куда-нибудь на видное место. Васька становился рядом, вытянув вдоль тела поцарапанные, в цыпках руки. Темные, отрастающие после стрижки наголо волосы его торчали ежиком во все стороны, а в маленьких ярко-голубых глазках светился непередаваемый восторг. Юлька доставал из кармана командировочное удостоверение и потрясал им в воздухе:

— Слыхали? Я уезжаю со спецзаданием!

Он произносил это таким зловещим и торжественным тоном, словно сообщал по крайней мере о высадке марсиан в районе поселка Уньча.

— Слыхали? — эхом повторял вслед за ним Васька.

Затем Юлька вслух читал свой мандат от названия «командировочное удостоверение» до «подпись руководителя».

После этого он показывал удостоверение всем присутствующим и сбивчиво, захлебываясь, рассказывал о предстоящей поездке. По его словам выходило, что более ответственного путешествия, чем у него и Гешки, не было со времен Колумба. Все взрослые удивлялись, желали Юльке счастливого пути, и это льстило ему.

А в это время Гешка, сосредоточившись, засунув руки в карманы штанов, неторопливо, с глубокомысленным видом прохаживался по дому, из кухни в столовую. С первого взгляда все кажется простым: сел в поезд, приехал в Осинники, получил на базе инструмент, купил краски и тушь, возвратился. А на самом деле сколько может быть на пути неожиданных препятствий: вдруг закрыта база или туши не окажется в магазине, или нерасторопный Юлька что-нибудь натворит… Мало ли что может быть, и за все он, Гешка, в ответе. Поневоле задумаешься.

— Геша, не заболел ли ты? — спросила сестра.

— Ну да, заболел! Скажешь… — обиделся Гешка. — Не знаешь разве, куда мы едем?

— Ну и что! Подумаешь, Осинники! Ты же на Марс собирался и не трусил.

— Я и сейчас не трушу! — возмутился Гешка. — Мама, чего она пристает!

Лена, напевая, вышла из комнаты, а Гешка сел к окну и, насупясь, смотрел на вечернюю улицу. И впрямь, пожалуй, Марс для него ближе Осинников.

Так как наши путешественники отправлялись в путь очень рано, провожающих было немного — одни матери. Они проводили ребят до поселкового Совета, в течение пяти минут повторяли все свои наставления, расцеловали сыновей и долго смотрели им вслед.

Расставание взволновало мальчиков, и легкая грусть заставила приумолкнуть. Очень родной показалась им вдруг Уньча: ее аккуратные домики, серые, исхлестанные дождями столбы, идущие вдоль улиц, поросших травой, и горы, невысокие, лесистые…

Скрылась за поворотом Уньча, потянулись перелески, а потом вплотную подступила тайга. Могучие ели с желтыми затесинами — для обозначения зимнего пути — простирали хвойные лапы над самой тропинкой, и ребятам приходилось нагибаться. Вскоре спустились в лог, началось болото, и пришлось идти по стлани — бревнам, уложенным в зыбких местах. За болотом дорога опять пошла в гору и запетляла. Она, как говорится, не походила на штопор, но радуга была прямее ее.

На одном из поворотов Юлька заметил позади черный, с каждой минутой растущий комок. Вот уже стал виден хвост, короткие лапы и даже розовый язык, вываленный влево.

— Гешка, Гром!

Если бы вдруг неожиданно грянул настоящий гром, Гешка удивился бы меньше, чем появлению этого живого, косматого лиходея. Пес юлил, визжал, ползал на брюхе, умильно глядел в глаза, и весь вид его говорил: «Как же вы, братцы, забыли меня?»

— Ты зачем? Пошел сейчас же домой! — закричал Гешка.

Но Гешкин вопль не произвел на пса никакого впечатления. Он только завизжал еще громче и быстрее стал заметать хвостом дорожную пыль.

— Придется возвращаться в Уньчу, — сказал Юлька, который вообще-то был совсем не против отложить поездку до следующего дня. Его дядя сегодня на пасеке производил медосбор. В подобных случаях сладкоежка Юлька всегда находился поблизости.

— Ты скажешь! — проворчал Гешка. — Три километра отмахали, до станции рукой подать, а ты — домой! Скоро поезд придет!

И, словно подтверждая Гешкины слова, послышался далекий, еле слышный паровозный гудок. Ребята набрали еловых шишек и с криками: «Пошел домой!» погнали собаку к поселку. Поняв, что хозяин не на шутку рассердился, Гром, беспрестанно оглядываясь, скуля, скрылся за кустами. Обождав минут пять, ребята, возбужденные происшествием, галдя на весь лес, продолжали путь.

Станция была маленькой, тупиковой. На рельсах стоял единственный состав из трех вагонов и паровоза. Вагоны пригородного поезда старинные: с узкими окнами и лесом вытяжных труб на крыше. Паровоз стоял тендером вперед и был выкрашен в зеленую краску. Он жарко сиял на солнце медным свистком, стальными, политыми маслом дышлами, шатунами.

Гешка остался на платформе, а Юлька побежал за билетами.

Здание вокзала, маленькое, деревянное, обшитое узкой доской-вагонкой, покрашенное в желтый цвет, казалось игрушечным под могучими серебристыми березами. Перед входом взамен колокола на костыле подвешен обрубок рельса.

В пассажирском зале было пусто, не прибрано и стоял сильный запах керосина. В открытое окошечко билетной кассы виднелись полочки со стопками рыжих картонных билетов и компостер, похожий на заглавную букву «Д».

— Будьте добры, продайте два билета до станции Осинники. Нам, командированным! — важно сказал Юлий, протягивая кассиру удостоверения.

Кассир, пожилой худощавый человек в белом кителе с металлическими пуговицами, молча, не глядя, сунул картонный билет в компостер и толкнул его вертикальную стойку. Отбив билеты, он небрежно бросил их на прилавок окошечка.

— Двадцать рублей сорок копеек! — сказал он равнодушно.

Юлька заплатил деньги, а потом, развернув удостоверение, ткнул в него пальцем:

— Вот смотрите, товарищ кассир: Юлий Владимирович Малямзин — это я… и еду в Осинники по важному делу.

Кассир, оглядев Юльку сонными глазами, ответил:

— Следующий!

Обиженный таким невниманием, Юлька побежал к поезду.

Ребята залезли в последний вагон и заняли место у самого окна. Жаль, что возле вагона не стоял проводник и некому было проверить билеты, спросить их, куда же это они едут. Да и в вагоне людей было негусто. Двое пассажиров читали; старичок в синей сатиновой рубашке, поджав ноги, лежал на скамейке. Четверо пассажиров, положив на колени чемодан, стучали костями домино. И поэтому никто не обратил внимания на такой торжественный момент, как отход поезда, исключая, конечно, наших командированных.

На узкий перрон, покрытый сверху слоем паровозного шлака-жужелицы, вышел дежурный по станции в фуражке с алым верхом. Он окинул взглядом, казалось, дремавший состав, вытащил засунутый в щель обшивки здания станции железный болт и два раза ударил им по рельсу. Затем торжественно, как свечу, поднял свернутый желтый флажок.

Паровоз стал отдуваться паром чаще, громче и дал гудок. О, какой это был гудок: мощный, раскатистый! От него, наверное, в горах посыпались хвойные иглы с елей.

Никто из пассажиров не обратил на гудок внимания, кроме старичка, который приподнялся и, поковыряв пальцем в ушах, сказал:

— Ну, кажись, поехали?

Здание станции, дежурный с флажком, старые березы в саду тронулись влево, и пол под ногами ребят задрожал. Мелькнули пакгауз, сложенная из камня водокачка, маленькая будка стрелочника, семафор. Зашагали серые столбы, а белые изоляторы на кронштейнах были похожи на отдыхающих голубей. Рядом с насыпью завиляла речушка и неожиданно исчезла под полотном дороги. На обочинах листва кустов от ветра, идущего от поезда, поворачивалась белой подкладкой, и казалось, по кустам прыгали серебряные искорки. Суровый еловый лес то подходил вплотную, то расступался, давая место вырубке, которую уже заняла молодая поросль берез. Мелькнули кусты шиповника, желтовато-зеленый осиновый борок, одинокий куст плотного вереска.

Ребята не отходили от окна. «Какие равнодушные люди едут в вагоне, — думал Гешка. — Кругом так много интересного, а им хоть бы что!»

Хорошо мечтать, глядя в окно вагона. Теплый ветер обдувает лицо, залезает под рубашку, пузырит ее. Поезд мчится по высокой насыпи, а вершины столетних пихт и елей остались где-то внизу, и кажется, что ты взлетел и паришь в свободном полете над горной тайгой. Но вот поезд влетает в глубокую выемку, сразу охватывает холодком. Перед глазами стена из красноватого песчаника, и возникает чувство, что поезд врезается в глубь земли.

Мысли легкие, радостные, и Геша, облокотясь на спущенную вниз раму окна, мечтает…

Кто-то ударил Гешку по ноге, чуть повыше щиколотки.

— Не балуй! — крикнул он Юльке, но тот с недоумением посмотрел на Гешку и ничего не ответил.

Спустя минуту удар повторился, и Гешка, оторвавшись от окна, посмотрел вниз. Мечтательное настроение его вмиг улетучилось: возле ног, свесив набок голову, сидел не кто иной, как сам Гром. Он, по-видимому, залез в вагон перед отходом, спрятался под лавку, а сейчас, освоившись, вылез.

Гешка присел на корточки и, подергивая непослушного пса за уши, зло стал допрашивать:

— Как ты смел? Паршивец ты этакий! Выброшу вот…

Юлька тоже набросился на Грома с бранью. А пес, вывалив набок язык, умильно смотрел на них: «Никуда вы, братцы, меня не выкинете! Любите вы меня, знаю!»

Излив гнев, ребята загнали Грома под лавку и опять пристроились у окна, но, увы, настроение их было уже испорчено.

Проезжали станцию за станцией. Поезд вырвался из окружения гор и шел по густонаселенной холмистой равнине. Вагон постепенно заполнили пассажиры.

Гешка обратил внимание на подозрительную тишину под лавкой. Гром всю дорогу то чесался, то щелкал зубами, выискивая блох, а тут приумолк, словно его и не было.

Гешка заглянул вниз. Под лавкой было пусто.

Встревоженные ребята бросились искать собаку по всему вагону и нашли ее в другом конце, рядом с тамбуром. Там возле стенки лежали три неполных мешка с молодым картофелем, а за мешками виднелась плетенная из щепы корзина с двумя бутылями-четвертями молока и горшком сметаны. Гром прорвал ветхую тряпку, которой был завязан горшок, и с аппетитом лакал сметану. Хозяйка сидела спиной к корзине и, увлеченная разговором с соседками, не замечала шкоды…

Гешка тихонько свистнул, подзывая собаку, и Гром, уничтоживший уже половину горшка, сытый, поднял голову. Глядя на Гешку своими невинными глазами, он торопливо облизал морду. Но все же сметана, свидетель его преступления, белыми сосульками свисала вниз. Гром понял, что напроказил, опустил голову, стараясь не глядеть на ребят, и усиленно колотил хвостом по полу. Весь вид его говорил: «Ай-ай-ай, какую я совершил подлость! Простите, это в последний раз…»

Чтобы выманить собаку, ребята вошли в тамбур. Гром, перескочив через корзину, ринулся за ними. Там они его и сцапали.

Суд был скорый, правый и далеко не милостивый. Гешка снял ремень и отстегал забившуюся в угол собаку. Постукивание колес, дребезжание вагонов заглушили собачий визг.

Возвращаться назад было нельзя, и ребята, привязав на ремень Грома, перебрались в соседний вагон. Юлька сбегал за портфелями. Проходя мимо пострадавшей женщины, он увидел, что она все еще не знает о постигшем ее несчастье.

Вагон, в который перебрались ребята, был полон пассажиров. Свободным оказалось одно место, да и то не у окна. Поэтому друзья решили так: по очереди один будет сидеть, охранять портфели и следить за собакой, а другой стоять в тамбуре у открытого окна.

Юлий первым пошел на лучшее место — в тамбур. Гешка сидел на скамейке, сутулый, настороженный. Сейчас, когда все успокоилось и утряслось, беспокойный червь, называемый совестью, зашевелился в его душе. Ну скажите, где тут справедливость? Женщина ехала на базар, чтобы продать сметану, а чья-то безбилетная, едущая «зайцем» собака слопала полгоршка. А они, пионеры, тоже хороши: вместо того чтобы расплатиться с женщиной, взяли да и сбежали.

Гешка, как человек справедливый и совестливый, не мог оставить это дело так. А поэтому, попросив соседа присмотреть за собакой, прошел в вагон, из которого они сбежали.

Гешка сел на край скамьи и учтиво поздоровался с женщиной.

— Здравствуйте, молодой человек! — ласково ответила женщина и обратилась к соседке: — Есть же хорошие, воспитанные дети. Вот пришел, поздоровался! Скромный, приличный паренек.

Гешка замялся и долго сидел молча. Поборов робость, он начал издалека:

— На базар едете? В Осинники?

— Конечно, на базар, куда еще! Вот думаю молочка продать, сметанку… да куплю что-нибудь. У меня такой же сын, как и ты. В котором классе учишься?

— В седьмой перешел… — буркнул Гешка, усиленно думая, как сообщить женщине о сметане, а потом решился: — Не придется вам продать сметану.

— Почему же это? Что, на базар много привезли ее?

— Да нет, тетенька! Видите ли, извините, пожалуйста… Наша собака… Гром, значит… попользовалась вашей сметаной.

Женщина бросилась к корзине и выволокла ее в проход между скамьями.

— Смотрите, люди добрые! — завопила она, поднимая на ладони горшок сметаны. — Смотрите! Ограбили, съели полгоршка такой сметаны!.. Да что же это такое, господи! Не дети теперь пошли, а бандиты какие-то…

— Собака же это…

— Ничего не знаю! Где, жулик, моя сметана? Чтоб у вашей дохлятины болячка вскочила!..

Гешка уже был не рад, что признался торговке. Подождав, когда женщина умолкнет, он спросил:

— А сколько стоит этот горшок со сметаной?

— Да тебе все равно его не купить! Два кило по двенадцать рублей, да сам горшок. О господи, наказали меня!

Гешка проворно вытащил из кармана штанов старый отцовский бумажник, в котором он хранил документы и деньги.

— Тридцать рублей хватит? — спросил он, вынимая три новенькие, хрустящие десятирублевки. Лицо женщины в одно мгновение преобразилось: из вытянутого стало круглым, глаза замаслились, полные губы расплылись.

— Голубчик ты мой, — запела она, — дитятко ненаглядное!.. Конечно, хватит. Бери, бери горшочек. Пусть ваша милая собачка докушает сметанку. Может, и молочко у меня купите?

Гешка устремился в свой вагон. Гром спал, вытянув кривые лапы. Гешка поставил горшок на скамейку возле портфелей и сел. Тут он почувствовал, что голоден, раскрыл свой портфель и съел булку с холодной котлетой и два яйца.

В вагоне, несмотря на раскрытые окна, было душно, клонило ко сну, и Гешка, повалившись на спинку сиденья, задремал.

Его разбудил Юлий:

— Иди, твоя очередь стоять у окна, а я посижу.

Растерев ладонью лицо, Гешка поднялся и, уходя, посоветовал:

— Ты ешь, я уже поел. У меня в портфеле курятина, котлеты. И свежих огурцов мама положила.

Гешка ушел и когда через полчаса возвратился, то застал картину, которая заставила его расхохотаться. Юлька, зажав коленями злосчастный горшок, хлебной корочкой зачищал на дне горшка остатки сметаны. Посмотрев с недоумением на Гешку, Юлька сказал:

— Ты чего это заливаешься? Не лопни! Думаешь, много сметаны оставил? А вообще ты хорошо сделал, что сметану на завтрак купил…

— Я ее и не думал покупать! Ха-ха! Эту… эту сметану Гром лакал!.. Ох, обидится он теперь на тебя…