Ярость, огромная, затмевающая все ярость владеющего огромной силой рвалась из меня на волю. Рвалась из каждой клеточки, из каждой частицы моего тела. Это было что-то запредельное. Во мне клокотали моря лавы, мегатонные склады подожженных боеприпасов, целые эскадрильи ядерных бомбардировщиков, представляете?! Это то, для чего я рождена и предназначена, моя основная роль и главная функция – уничтожать, стирать с лица Земли, разделять грешных и праведных одним росчерком пера в прямом и переносном смысле. Но впервые в своей жизни эти чувства, мои привычки и навыки обратились против меня, вышли из-под контроля, грозили тем, кому не предназначены.

Я… ревную?! Я… РЕВНУЮ?!!

Прикусив губу и отчаянно сражаясь с заливающим глаза кровавым туманом, я металась в поисках разумного решения. Я же не какой-нибудь вам недоучка с трудовым стажем в пару веков, я – профессионал!

А значит, не имею права завалить финальную стадию ответственного задания по причине своей позорной личной слабости. Но и подавить яростный выброс чистой силы не получится. Процесс пошел.

И я нашла с моей точки зрения вполне подходящую альтернативу уничтоженному острову. Всего лишь огненное шоу. Фаер-шоу с использованием пои.

Та-ак, берем себя в руки, забегаем за ближайший столб и сотворяем необходимую иллюзию пока еще не горящих парных «метеоров».

Вышла из укрытия, у всех на виду прошлась в центр шатра, привлекая всеобщее внимание. Начала речь:

– Дорогие гости! Мой жени… муж порадовал всех нас незабываемым танцем. Я решила сделать ответный жест и показать вам незабываемое шоу. А теперь: ФАЕР!!!

Огненные круги, восьмерки и овалы, обручи, во множестве обнимающие мою хрупкую фигуру… Телохранители-мужчины так за меня испугались, что сгоняли за огнетушителями и теперь маячили по диаметру малого круга, готовые при малейшем моем жесте, вскрике, слабом намеке на неудачу бежать заливать пеной свадебное платье вместе с хозяйкой.

Я только весело подхихикивала. Злость почти ушла, меня рвала ввысь огненная мощь, принося чистейшую радость и освобождение.

В один прекрасный миг я создала вокруг себя ореол, яйцо огня, чтобы тут же рассыпать его брызгами сложных эллипсоидных конструкций. Вокруг меня поочередно кружили светлячки, факелы и крупные огненные шары.

Любимая стихия ластилась к моим плечам, играла с волосами, прыгала резвым щенком по верху платья. Тело, способное выполнять акробатические кульбиты любой сложности, дарило чисто физическое удовольствие.

Зрители повскакали и следили за снарядами огня стоя, на грани ужаса и бешеного восторга, глаза их постепенно зажигались диким, безумным обожанием, что, как вы понимаете, меня не особо вдохновляло.

Не хватало мне еще разборок с соседним департаментом за нецелевое использование технических средств!

Хотя, думаю, освещенный изнутри пламенем шатер в сумерках действительно должен впечатлять… во всяком случае, я заметила сбежавшуюся к нам в нарушение всех норм этикета и рабочего распорядка Никову обслугу. Я обнаружила трех поваров, пять горничных, дворника и садовника, прячущихся за кустами у входа. Тоже мне партизаны!

Про официантов и охранников, на «законных» основаниях застрявших между столами и пялящихся на мое выступление, я вообще не упоминаю. Само собой.

И вот, когда я уже почти закончила, выписывая последний, самый головокружительный и технически сложный вензель, причем вовсю наслаждаясь эстетикой процесса, в шатер ворвался Никос. Мой не то жених, не то муж не раздумывая рванул ко мне, чтобы спасти горящую жену, срывая на бегу свой белый пиджак. Он брал на ходу головокружительные барьеры, летел как снаряд, чтобы обернуть меня тканью пиджака, чтобы спасти. Не думая про собственные руки, ни на секунду не останавливаясь, с глазами, полными невыразимого ужаса и боли. И я поняла – ревность ушла, а вместе с ней схлынул поражающий плоть гнев.

В жарких лучах силы остались я и Ник. Глядя на его шары навыкате, невольно рассмеялась, и пламя ярости… окончательно погасло.

Гости взорвались аплодисментами.

– Ты сумасшедшая! – заявил мне муж, ощупывая с ног до головы. В прямом смысле. Было щекотно и приятно.

Гости завороженно взирали на коленопреклоненного мужчину у моих ног. Смотрела в его глубокие темные глаза и отчетливо понимала: все, я приплыла! И никуда мне уже не деться, и я не хочу, не собираюсь я никуда от него уходить…

Пиджак тем временем вернулся на плечи владельца, а к нам опять ломилась толпа поздравляющих.

Видимо, мое душевное состояние каким-то чудом выплеснулось, промелькнуло во взгляде…

– Пойдем. – Никос легко вскочил на ноги и подал мне руку.

В кои-то веки я молча согласилась, и мы пошли.

Против ожидания, Никос привел меня не в душную спальню, синтетическое подобие каменных пещер нынешней цивилизации, которые я ненавижу всеми фибрами своей души, а в легкую беседку, построенную на берегу моря. Большую часть украшенного цветами и лентами помещения занимала кровать, усыпанная лепестками роз. Горели свечи. Дул легкий бриз…

– Любимая… – Никос ткнулся носом мне за ухо, щекоча нежную кожу своим дыханием. Шепнул: – Я хочу раздеть тебя.

Паника коснулась моего живота, переползая вверх и пытаясь ужом угнездиться на сердце.

– А вдруг кто-то сюда придет? – испуганно предположила я. – Там гуляют пьяные толпы.

Казидис обошел меня, встал спереди и ободряюще улыбнулся:

– Никто не побеспокоит нас. Я предупредил охрану, сюда никто не сунется. Их не пустят. – Седая лунная дорожка пролегла через морскую гладь и обозначила его склоненный профиль, гордый и красивый. – Ты как? Не побоишься? Не передумаешь?

Я захотела ему возразить, что не понимаю странной мужской логики: зачем дважды воровать девушку, шантажировать, затем пройти с ней полный обряд венчания в православной церкви, чтобы задавать такие вопросы. А раньше с этим было нельзя?..

Ну да, ну да… идти коротким путем мужчинам обычно неинтересно. Как же охотничий инстинкт, сопротивление жертвы?

И только я расправила плечи и задрала голову, чтобы разразиться гневной филиппикой в чей-то адрес, как змей Никос, хитроумный и предусмотрительный, ловкий и коварный, сделал по-своему. Прозвучало приглушенное ругательство, и опять он взялся за старое – я имею в виду крышесносительные поцелуи.

Мой разум завопил в безмолвном протесте, и я с радостью ему последовала бы… может быть… Но губам и сердцу было так хорошо, так тепло… Впервые мне дарили столько человеческого сердечного тепла, согревающего и дарящего умиротворение и покой. Оно было таким непривычным, таким нежным… таким светлым… Впервые за долгие годы я перестала быть объектом чужого страха или снисходительной жалости близких.

Тепло, что шло из груди Ника, могло обогреть на всю жизнь. За него я была готова драться и страдать. Да, это болезнь, наваждение. «Грехопадение»… тяжелое, опасное слово помигало красными бликующими фонарями предупреждающих стоп-сигналов и… бесследно растаяло в ореоле негасимого сердечного тепла.

И не говорите мне, что в сиянии романтического ослепления внезапно позабыла, с кем имею дело. Я о том твердо помнила, увы.

Ранее Никос заработал среди женщин определенную (не знаю, как сказать – высокую или низкую?) репутацию. Все бывшие пассии признавали, что у него есть достоинства: он умел нашептывать сладкие, подходящие случаю комплименты, не скупился на щедрые подарки и считался тонким знатоком женской психологии среди светских дур, мозги которых сопоставимы с куриными. То есть помнил, что для женщин главное – внимание, умело этим пользовался и еще более умело эксплуатировал это качество.

Второе преимущество – опять-таки по признанию все тех же куриноголовых дур – умение брать нахрапом, буйным натиском и жаркой страстью. Стиль безбашенного ковбоя, горячего мачо. При таком атакующем стиле поведения в конце военной кампании дамы падали к его ногам, как переспелые груши. Буквально укладывались штабелями.

А кто к этому не стремился (в силу лени, девической наивности или максимализма), но привлек жгучий интерес – те бывали похищены и отпущены на свободу не ранее нежели сумеют «договориться» с похитителем. Вы понимаете, каким образом. То есть наш красавец – подлец и манипулятор тот еще. Впитал, можно сказать, с молоком матери.

В итоге: каждая, можно сказать – каждая из его бывших! – почему-то считала, что богач Казидис пал исключительно к ее ногам. Первый и последний раз. И дамы очень удивлялись, когда выяснялось, что это не так. Особенно когда Никос Казидис их не менее быстро вышвыривал из своей жизни, из культа Прекрасной Дамы на лютый мороз. Проделывал он это часто и весьма жестоко.

И я никогда бы не подумала и никогда бы не поверила, что Никос – расчетливо жестокий потребитель женщин Никос Казидис – способен так полюбить. Я ведь, что бы там ни говорили, – ангел. Ангелы как никто умеют чувствовать суть.

Так вот, Никос ради меня пылал, и я твердо знала: сколько бы я ни жила до него и сколько ни проживу после – никто, никто, кроме него, для меня так пылать не будет. Это как морской маяк в ночи для тонущих кораблей, как жаркий костер среди снегов для замерзающего в ледяной пустыне. От него невозможно оторваться и нельзя отказаться по своей воле. Без него невозможно жить. А если и можно – то грустно, тускло и бессмысленно. Холодно. Безнадежно.

А мой «муж» все же исполнил обещанное и начал меня раздевать. О-о-о, эти тягуче-медленные движения ласкающих уст и нежных рук, когда невозможно понять, где заканчиваются ласки и начинается нарочито ленивое раздевание, и наоборот. Когда рука невесомо скользит по гладкой коже, вызывая слабость в коленках.

Я не маленькая девочка, понимаю, на что иду, нарушая запреты и забывая обязанности. Но если решительно откажусь, встану и уйду – предам себя. Что страшнее? То-то.

И я прислонилась к мужу, испытывая огромное счастье, непреодолимое желание прижаться к надежному плечу, почувствовать животворящее тепло тела. Купаясь в волнах его нежности, я осмелилась отвечать его ласкам. И было это не животной страстью, дикой и мимолетной, – на самом деле мы, дети Света, ей почти не подвержены. В нашу первую ночь было нечто другое.

Никос улыбнулся и встал на колено, усаживая меня на краешек кровати и снимая туфли. Боже, какое счастье, что раньше он ТАК светло мне еще не улыбался. От этой улыбки можно схлопотать сердечный приступ. Или удар ножом в спину от завистливой соперницы.

– Храбрая, храбрая девочка… милая, нежная, ранимая… – шептал он всяческие глупости, горячими, слегка дрожащими руками стягивая белые кружевные чулки. И я чувствовала себя хрупкой, нежной и ранимой – и плевать, что сильнее двадцати мужчин и могущественнее власть имущего любой страны!

Корсет его… озадачил. Если бы Ник только знал, что каждая стальная, остро отточенная спица в моем корсете смертоносна и предназначена именно для его трепещущего сердца, – он был бы озадачен вдвойне!

Но теперь опасности больше нет. Ник сам себя только что выкупил. Одно дело пронзить похитителя, растлителя и убийцу с мешком камней и шерсти в груди вместо органа, качающего кровь, – мне это вполне позволительно, мало того – моя святая цель и обязанность. И совсем другое – бить в средоточие любви, сердце, открытое до конца, насквозь. Отданное на протянутых руках.

Я не смогу. Не сумею. Не смогла бы, даже если бы Никос полюбил истинной любовью не меня, а другую… Я не демон, я – ангел.

Никос поднялся. Сильные руки опустились на мои плечи. Большие пальцы кругообразными движениями медленно погладили основание шеи и начали массировать надплечья. С легким всхлипом я втянула воздух. Не то чтобы Никос делал что-то особенное. Дело в другом – с каким настроением он это делал!

Меня сквозь его руки пронизывало такое напряжение, словно я попала под высоковольтные электрические провода, но не погибла, не сгорела от сотен и тысяч ампер, а стала единственно годным проводником. Я крепко стиснула зубы, чтобы не растечься ртутной лужицей и не начать мурлыкать, как бездомная кошка. Хотя очень хотелось.

И, заметьте, это он еще ничего особого не делал!

Слегка размяв мои уставшие плечи, Никос Казидис красиво, будто в кино, с грацией опытного танцора распустил галстук, скинул с себя пиджак и начал медленно расстегивать пуговки рубашки и запонки.

Я заинтересованно и благосклонно созерцала процесс его разоблачения.

Но он затормозился. Когда на муже остались одни штаны и что под ними, он привел в действие план Б, после которого я сама не заметила, как потеряла корсет и остатки воли, если они еще были. Мало того, уже моя рука настойчиво потянулась к ремню его брюк. Так что мужу ничего другого не оставалось, как исполнить желание дамы.

Последний бастион моей мнимой чести пал, когда Ник снял штаны и начал со вкусом и громадным удовольствием готовить меня к последующим событиям.

И вот что удивительно! Я ведь не пила! Абсолютно! Но была пьяна как не знаю кто. Голова шла кругом, в глазах туманилось.

Дальнейшее запомнилось какими-то отрывочными фрагментами.

…Вот, пьяная от ласк, я бесстыдно раскинулась перед невесомостью его пальцев на моей груди… Вот Ник с тихим стоном прокладывает дорожку из поцелуев от виска до кончиков пальцев…

…Вот я в нетерпении сдираю его плавки и начинаю бесстыдно приставать к собственному мужу, ощущая под руками вздрагивающий атлас его кожи и сухие сильные мышцы…

…Вот, плавясь от взаимных прикосновений, дурея от непереносимого желания, он все же сдерживается, упоенно лаская меня там, куда я в жизни даже карандаша не запускала. Потом распаляет меня до такого состояния, когда я готова уже изнасиловать эту бесчувственную скотину, которая отказывается понимать, чего женщине от мужчины надо…

Желание ало-золотым туманом окутывало наши тела, густело, текло, обволакивая сознание. Плавило мысли. Делало ненасытными. Оно светящимся шатром вздымалось выше беседки, где мы находились, выше самой высокой горы.

…Вот он вошел в меня, а я, того не замечая, сама насаживаюсь на пылающего мужчину. Мы готовы слиться прямо здесь и сейчас, мы ищем этого слияния. Вместо мужчины и женщины выходит двухголовый зверь, безумный, радостный, счастливый, неистовый…

Стремительной змеей убегала предательница-ночь. Приближался день, властный и неодолимый, умиротворяюще-обнадеженный. На горизонте чернильное полотно с крошками звездной пыли исказилось посветлевшей полосой позолоты. Мягко и незаметно заступили на вахту сумерки. Над горизонтом проявились первые розово-алые искры солнечной короны.

– Джи… – вытащил меня из сладкой дремы зов. – Джи…

В ошеломлении я приподнялась на локте и взглянула на спящего рядом мужа. Темные волосы, длинные изогнутые ресницы, расслабленное выражение лица.

– Джи… Надо спешить.

Я отвела черную прядь со лба и легонько тронула губами мужские губы. Никос светло улыбнулся во сне.

Прости меня!

– Джи…

Легко соскочила с кровати, накинула тонкую рубашку и крадучись вышла на берег моря. Подставила лицо ласкающему бризу…

Занимался рассвет. Горячий шар солнца уже показывал свои лучи миру и заливал все вокруг алой дымкой, блестел на лазурных волнах. Шур-шур – набегали на босые ступни белые барашки…

– Джи…

– Я здесь, Саш! – печально отозвалась я.

– Пойдем, Джи, – дунул мне в спину свежим ветром невидимый посланец. – Тебе пора…

Ссутулившись, я оглянулась на беседку. Как вышло, как могло случиться, что мы сроднились, став одним целым? КАК? Почему наше расставание режет по живому? Что-то, чему нет названия, зашевелилось в душе, пробежало по венам, сжало сердце…

– Я не хочу, Саш, – прошептала я. – Дай мне еще время! Совсем немножко.

– Пора, Джи. – Ветер стал жестче, напористей. – Не вынуждай меня…

– Н-но…

– ДЖУЛ!!!

– Пожалуйста, прошу тебя! – Я почти кричала. Шепотом. – Дай мне поговорить с Никосом! Я не могу так…

– С ума сошла! – Ветер поймал меня в ловушку, насильно спеленал и потащил в сторону. – Исключено! – Зло и немного испуганно: – Ни за что не позволю тебе так рисковать собой из-за смертного грешника…

Воздух уплотнился, становясь невидимой клеткой. Я со стоном билась об ее прутья раненой птицей. Если бы я успела все ему рассказать! Если б я могла…

Выхода не было.

– Очень хорошо, – покорно склонила я голову. – Я готова.

Последний взгляд назад. Поднятые вверх руки. Ослепительная вспышка. И тонкая девичья фигурка, растаявшая в сиянии.

На каменистом берегу сиротливо белела кружевная рубашка, краешек которой полоскали игривые пенистые волны…

Прости меня, Ник!