“Виллемстад” 26 — опрятный трехэтажный дом на небольшой уютной площади, за которой начинается парк. Его внешний вид сообщает мне многое. В таких домах живут солидные люди, завоевавшие прочное положение в обществе. Строгие линии, дорогая облицовка, запирающаяся дверь в подъезде с переговорным устройством, связанным с каждой квартирой.

Пока я изучаю имена жильцов на табличках, прикрепленных под кнопками звонков, мне на помощь приходит счастливый случай. Дверь открывается, и из дома выходит пожилая женщина с собачкой на поводке. Я придерживаю дверь, любезно раскланиваюсь, и, как человек, не раз бывавший здесь, совершенно непринужденно прохожу внутрь.

Мраморная лестница с широкими пролетами покрыта мягкой ковровой дорожкой. Наружные строгие линии дома полностью отвечают солидной роскоши внутри. Доктор Ленарт знал, где выбирать себе квартиру. Очевидно, он не испытывает недостатка в средствах.

Нужная мне квартира оказалась на третьем этаже. На ее двери кроме таблички с именем Ленарта прикреплена еще одна, потемневшая от времени. На мой звонок, как и можно было ожидать, никто не отзывается.

Вокруг тихо. Через окно на лестничной площадке врываются красноватые лучи осеннего солнца. Я стою спиной к окну, освещенный его косыми лучами, и вряд ли мои действия могли бы вызвать у кого-нибудь подозрение. Но, на всякий случай, подождав немного, я звоню еще раз и принимаю небрежную позу, оперевшись рукой на ручку двери.

Это движение обдумано мною заранее и позволяет наблюдать за показаниями маленького прибора, покоящегося у меня на ладони. Он вовремя подскажет, если на расстоянии нескольких метров от меня в этом направлении находится живое существо. Затем я повертываю ладонь в другом направлении.

Стоп! Как мне показалось, стрелка чуть дрогнула. Почти неуловимое отклонение, значение которого пока не совсем ясно. Оно может означать и не то, что в данном случае меня интересует. К примеру, присутствие кошки, собаки, даже канарейки. Высокая чувствительность прибора — одновременно и его главный недостаток.

Да и косые лучи солнца мне мешают. Поэтому, подождав немного, я звоню третий раз. Разыгрывая роль нетерпеливого и нервного посетителя, я провожу рукой по двери.

Стрелка смещается. Немного, но и этого достаточно. Почти на границе возможностей моего прибора.

В квартире Ленарта находится человек. Не рядом с дверью, но и не так далеко от нее.

Ленарт? Или кто-то другой, интересующийся им?

Это тоже меня не удивило бы. Раз следили за Маноловым, то могли следить и за людьми, связанными с ним по работе. В том числе за Ленартом.

Я отхожу от двери и звоню в квартиру напротив. Проходит полминуты, минута и наконец я слышу где-то в глубине квартиры тихие шаркающие шаги. Шторка глазка на двери приоткрывается и я изображаю на лице приветливую улыбку, что после сделанного только что открытия дается мне не легко.

Мои старания, видимо, не произвели должного впечатления на человека за дверью, потому что шторка глазка падает и шаги начинают удаляться. Я вновь торопливо нажимаю на кнопку звонка. Это приносит свои результаты — старческий голос вопрошает, кто я такой и чего мне надобно.

Затем между нами завязывается мучительный разговор. Старик туговат на ухо, но двери не открывает, и кроме того — не владеет ни одним из языков, на которых я пытаюсь с ним объясниться. Я буквально кричу в дверь, что мне нужен доктор Ленарт и я не знаю, как его разыскать. Старик тоже не знает. Господин доктор, наверное, уехал, он часто бывает в отъезде. Да, живет один, владелец квартиры уже много лет находится за границей.

Это единственное сведение которое мне удалось заполучить от собеседника за дверью. Еще одно мне сообщает его почтовый ящик внизу, наполненный почти до отказа газетами и письмами. Доктор Ленарт действительно отсутствует.

Однако так просто от меня не отделаться. Я достаю блокнот и быстро набрасываю несколько строчек. Потом отрываю листок и опускаю его в почтовый ящик.

Вот так. Если кто-то скрывается наверху, он не устоит и заберет почту. Или хотя бы просмотрит ее. И мое краткое послание, намекающее на некие исчезнувшие материалы, заставит его призадуматься.

Мой визит подошел к концу. Пора отправляться восвояси.

Маленькая площадь погружена в тишину. Повсюду лежат опавшие желтые листья. Солнце уже клонится к закату; его лучи отражаются на оголенных влажных ветках кленов. Все как у нас в каком-нибудь старом софийском квартале, только осень здесь строже и в воздухе растворен непривычно густой запах смолы.

Нужно придумать, где бы перекусить посолиднее. На кофе и сандвичах долго не протянуть.

Обхожу площадь и решаю заглянуть в первое попавшееся на глаза бистро.

Пять—шесть столиков, буфет, стойки с холодными закусками и напитками. Чисто, как повсюду в этой стране. Заведение работает на самообслуживании. Посетителей почти нет, время ужина еще не подошло.

Я останавливаю свой выбор на сосисках с кисло-сладким — на северный вкус — салатом и сажусь за один из столиков. Собираюсь приняться за еду, но замечаю, что привлек чье-то внимание. За стойкой стоит седоволосый мужчина лет сорока — сорока пяти в белом халате и расставляет чистые стаканы. Он разглядывает меня с нескрываемым любопытством. Потом подзывает девушку, сидящую за кассой, и что-то ей говорит. В ответ та кивает и принимается за начатую им работу, а мужчина направляется прямо ко мне.

В его поведении нет и намека на нахальство. Мне любопытно, что же будет дальше…

— Извините, — говорит мужчина, — вы случайно… не болгарин? Если позволите…

Все ясно, эмигрант. Только этого мне не доставало сейчас. Однако его вежливое обращение обезоруживает меня.

— Прошу! — указываю я на стул рядом.

— Костов. Милен Костов, родом из-под Видина.

— Дебрский. Доктор Дебрский.

— Может быть, желаете баночку пива? — оживляется он с неподражаемой непосредственностью.

— С удовольствием, — соглашаюсь я, — но только если платить буду я.

Костов заторопился к буфету, вернулся с двумя банками охлажденного пива. Открыл и поставил на стол.

— Здесь редко встретить болгар, поэтому я и решился, — говорит он извиняющимся тоном. — Но если вам неприятно…

— Вы давно покинули родину?

Костов печально кивает.

— Давно. В пятьдесят четвертом. Но здесь я с шестьдесят первого. А вы?

— Два дня назад приехал сюда в командировку.

— С шестьдесят первого, — повторяет Костов. — Женился, две дочери. — Он обводит бистро взглядом. — Все здесь принадлежит жене. А вон там — моя младшая.

При встречах с эмигрантами я всегда чувствую себя не в своей тарелке. Прежде всего из-за остающихся незаданными вопросов, на что никто не осмеливается. И еще из-за какой-то особой атмосферы. Обычно часть их ведет себя взвинчено, обрушивает на собеседника потоки дешевого хвастовства и громогласно выражает радужные надежды на будущее, другие в основном понуро молчат, всем своим видом демонстрируя печальную истину о собственном положении. Но Костов, сидящий рядом, не кажется мне взвинченным, ни потерянным. Просто духовно опустошенным, погрузившимся в апатию.

Разговор принимает обычное в таких случаях направление. Он объясняет причину бегства. Родился в деревне под Видином, после коллективизации — нужда, неразбериха.

Бежали втроем, двое постарше и он — восемнадцатилетний парень. Прошел через лагеря в Австрии, его пытались вербовать, но он нашел в себе силы отказаться.

Голос у него ровный, но какой-то безличный. Все — в прошлом, все давно перегорело, остались одни смутные воспоминания.

— Сколько всего пришлось испытать и пережить… Отправили меня на рудники в Кируну. Знаете, где находится эта Кируна?

Я молчу, да и он не ждет ответа. В руке — забытая банка с пивом.

— Разболелся… Но тут повезло. Повезло единственный раз в жизни. Встретил стоящую женщину, поженились…. Потом переехали сюда. Из нее вышла хорошая жена. Вот только сам я… старею и уже не тот, что был прежде.

Он как будто очнулся от сна. Оглядывается, делает глоток пива.

Несмотря на внутреннее сопротивление, я верю ему. Такие как он нередко придумывают разные душещипательные истории и постепенно сами начинают в них верить. Рассказывают их сотни раз каждому встречному, и они приобретают в их собственных глазах правдивость, а все другое как бы стирается из памяти.

— А как там у нас, дома? — спрашивает он.

— Как?.. — в ответ я вдруг сам осторожно задаю вопрос. — А вы в посольство не обращались?

— Как же, обращался. Возвращайтесь, говорят. С женой и детьми. Что было — то быльем поросло, родина все простит, да и работа для всех найдется. Будете честно трудиться — все наладится.

— Правильный вам дали совет.

— Да только куда же мне ехать? Все станут коситься на меня. Вот, мол, всю молодость провел за границей, а теперь приполз… Дай что я знаю, что умею? Ничего. Жена, дочери — и они там будут всем чужие, останется у них только горечь… Такие вот дела. Извините меня, ради бога! Вам хотелось спокойно поесть, да я ненароком…

Он ставит на стол пустую банку из-под пива и поднимается.

— А газеты вы не получаете? — спрашиваю я. — Выписывать-то их нетрудно.

Костов в ответ вздыхает.

— Получаю. Но это не то! Ну да ладно, заходите еще, всегда буду рад.

Я кладу на поднос монету. Он замечает это, ему становится неловко, но он не протестует.

Выхожу на улицу, достаю из кармана план города и пытаюсь сообразить, как быстрее всего добраться до комиссариата. Расстояние вроде бы небольшое, нужно только пересечь площадь в обратном направлении.

Я шагаю вдоль парка и мысли мои заняты Костовым, незнакомой видинской деревней далеких лет, тоской, которая измучила его и от которой ему некуда деться. Плохо я вел себя с ним, впору вернуться и продолжить беседу. Если уж помочь нечем, нужно было бы сказать просто пару теплых слов.

Но я не возвращаюсь. Постепенно успокаиваюсь, заставляю себя не вспоминать о том бистро. Мысли мои сосредотачиваются на неизвестном человеке, находящемся в квартире Ленарта: факт, как говорится, неприятный, но бесспорный.

…………………………………

На лестнице комиссариата я сталкиваюсь с Ханке. Судя по всему, он куда-то спешит. Мы здороваемся, и он сообщает, что намеревается присутствовать при аутопсии Пера Матуссона.

— А что у вас новенького? — с любопытством спрашивает он и стреляет в меня своими серыми глазами.

— Шофер грузовика, залечивающий свои раны после несчастного случая, знаком с Матуссоном, то есть, конечно, был знаком.

Ханке поджимает губы.

— Ничего удивительного. В городе многие знали Матуссона. В том числе и ваш покорный слуга.

— Возможно. Но с какой стати Йенсену отпираться и отрицать это знакомство?

— Вот как? Мда-а-а… — цедит Ханке. Потом опускает на колено портфель и начинает в нем рыться. — Вот, возьмите копию! У помощника Матуссона понемногу развязался язык. Это список людей, которым по тайным каналам время от времени доставлялся товар. Я имею в виду героин. Может быть, он вам пригодится. Густав у себя в кабинете.

Мы прощаемся, и Ханке уходит.

Я пробегаю взглядом список, оставленный мне комиссаром, и на мгновение забываю, что собирался подняться к Кольмару. Мне вдруг захотелось догнать Ханке и спросить, нет ли здесь какой ошибки. Потому что в списке значится и имя Хельги Линдгрен.

Хельги Линдгрен из Юргордена.

Прячу список и поднимаюсь к Кольмару.

Густав Кольмар занят просмотром служебной почты. Сак только я вхожу, он вскакивает со стула и вытягивается.

— Прошу вас, господин инспектор!

Мне не по нутру подобная официальность, но не знаю, как бороться с Кольмаром. Поэтому молча усаживаюсь на стул.

— Рассказывайте, коллега, — обращаюсь я к нему.

— В соответствии с указаниями, — начинает Кольмар, — я подобрал подходящий склад. Не знаю, понравится ли он вам, но, как мне кажется, он удобен…

Под удобством он подразумевает возможность незаметно вести наблюдение. Все уже организовано, об этом позаботился Ханке. А Кольмар нанял трайлер и перевез автомобиль Манолова из гаража комиссариата на склад, и, оставив его под одним из навесов, уехал. На месте остался для наблюдения оперативный работник, с которым поддерживается прямая связь по радиотелефону. Эта операция не вызвала ни у кого из посторонних никаких подозрений.

Задача выполнена четко, не нравится мне только эта связь по радиотелефону, потому что тот, кому мы готовим ловушку, тоже не лыком шит. Эфир прослушивается легко и любой разговор, тем более шифрованный, проведенный с территории склада, может насторожить его.

Я делюсь своими опасениями с Кольмаром, но менять что-либо теперь уже поздно. Придется оставить все как есть. Кольмар продолжает:

— Что же касается второй задачи, то мне только что удалось установить, что автомобиль доктора Эрвина Ленарта был погружен на паром и покинул пределы страны.

Так. Автомобиль уплыл. А сам Ленарт?

На этот вопрос Кольмару ответить нелегко. Между соседними странами установлен безвизовый режим. Поэтому Ленарт мог уехать на поезде, самолете, частном гидроплане, катере, яхте. К примеру, на такой же яхте, какой владел Пер Матуссон…

Может, стоит разыскать владельца квартиры, которую снимает Ленарт, и тот сообщит что-нибудь интересное? У меня мелькает даже мысль потребовать ордер на обыск квартиры, но я сразу же отгоняю ее. Это означало бы полностью раскрыть себя перед противником, после чего мне уж не удастся выманить его из засады.

Кольмар получает новые задачи. Я тоже не сижу сложа руки. Надо разыскать Анну Виттинг.

Беру со стола Кольмара городской телефонный справочник и раскрываю его. Стоименов вспоминал улицу Хельмерсгатан. Да, так и есть. Анна Виттинг, Хельмерсгатан, 15, телефон 554–218.

Набираю номер ее телефона и жду. Вслушиваясь в ровные гудки, повторяющиеся с равным интервалом, я нервно покашливаю и обдумываю, как лучше начать разговор. Он должен показаться ей чисто служебным… А может, начать с извинений? Но чего ради мне извиняться?

Все решается само собой. В трубке раздается голос Анны Виттинг:

— Алле?.. Я слушаю…

Я неожиданно начинаю разговор тем тоном, каким говорят с интересной женщиной. Извиняющиеся нотки приобретают оттенок нескрываемого восхищения. То, что я говорю, это полная чушь — якобы у меня есть новости от доктора Ленарта, которые, вероятно, ее заинтересуют. Одновременно сам удивляюсь тому, какую чушь иной раз приходится нести.

Нет на свете женщины, которая была бы безразлична к комплиментам. И Анна Виттинг не исключение. Впрочем, она настолько привыкла и к деланному, и к подлинному восхищению своей особой, к самым разным формам ухаживания, что мои слова воспринимаются ею как нечто само собой разумеющееся.

Конечно, она немного удивлена. Затем пытается увильнуть от встречи. Я настаиваю и чувствую, как она постепенно начинает уступать.

Хорошо. Раз дело касается доктора Ленарта, она примет меня. До половины восьмого она свободна и сможет уделить мне немного времени.

Кладу трубку и встречаю полуизумленный-полузаговорнический взгляд ухмыляющегося в бороду Кольмара. Сиюминутное перевоплощение было замечено и оценено по достоинству. Но мне, сам не знаю почему, делается как-то неловко. Будто я в действительности старался понравиться Анне Виттинг. Хотя, честно говоря, она отнюдь не вызывает во мне неприязни. К чему философствовать! Нет мужчины, который не стремился бы побыть в компании с красивой женщиной…

Ленарт, мысль об исчезнувшем Ленарте не дает мне покоя. Теперь я понимаю, какую ошибку допустил вчера, скорее даже позавчера, не отправившись на его поиски. Нужно было это сделать сразу же, после того как Велчева сообщила о его отъезде, а я, как последний растяпа, гонялся за призраками. Теперь и Эрвин Ленарт превратился в призрака!

Подавляю в себе искреннюю досаду и встаю. Хватит самобичеваний, все же я веду расследование убийства по всем правилам. Хотя мне и не хватило предусмотрительности в первый момент.

Итак, Хельмерсгатан, 15.

…………………………………

Улица находится в старой части города. Она начинается внизу, у порта и, петляя, поднимается по холму. Ее мощеная булыжником мостовая сжата с обеих сторон старыми фасадами домов, вид которых оживляют свежевыкрашенные деревянные рамы окон. На самом верху улица кончается и переходит в лестницу, освещенную мутным желтоватым светом фонарей. За средневековой толщины стенами домов и сегодня живут люди. В окнах горит свет, доносятся голоса. Пахнет свежими опилками.

Я шагаю по вытертому тысячами ног булыжнику мостовой и разглядываю номера домов.

На двери дома под номером 15 нет таблички с именем хозяев. На ней укреплено лишь кольцо, на котором висит позеленевший от старости медный молоточек. Я осторожно стучу им в дверь, но из-за нее до меня вдруг доносится мелодичный звон электрического звонка. Понятно, модернизованное средневековье.

Послышались шаги, над дверью зажглась электрическая лампочка. Проходит секунд десять, но фру Виттинг этого достаточно, чтобы разглядеть посетителя, и дверь открывается. Я невольно отмечаю про себя, как хорошо умеют женщины подчеркнуть свою красоту. Темно-вишневое платье очень идет к ее русой головке. Никакого грима. При вечернем освещении русалочьи глаза будто изменили свой цвет и приобрели еще более глубокий изумрудный оттенок.

— Прошу вас, господин инспектор! — она делает шаг в сторону и пропускает меня.

Она словно дает мне понять, что считает мой визит служебным и устанавливает дистанцию. Это мне не особенно нравится, но что поделаешь? Как-никак мой приход иначе как деловым и не назовешь.

Снаружи каменный фасад дома создает мрачное и холодное впечатление, но интерьер — неожиданно теплый и уютный — рассеивает его. На первом этаже — широкая, просторная гостиная с деревянными колонами, с потолка свешивается керосиновая лампа в старинном абажуре. Стулья из темного дерева — грубые, обтянутые кожей — в северном стиле. Огромных размеров резной комод и камин с кованой, решеткой дополняют обстановку. Горящие в камине поленья отбрасывают мягкий свет и создают еще больший уют.

— Присаживайтесь! — плавным движением руки она указывает на один из стульев. — Виски? Коньяк? Или у вас это не принято?

— Не хотел бы обременять вас, — отвечаю я. Мне сейчас действительно не до виски и коньяка.

— Значит, грог, — делает неожиданный вывод хозяйка. — Одну минутку!

Она исчезает за дверью в глубине гостиной, а я по профессиональной привычке осматриваюсь, пытаясь определить куда я попал.

Гостиная, где я нахожусь, служила своим хозяевам много лет. Разные поколения переделывали ее, расширяли, от старого помещения остались деревянные колонны. На второй этаж ведет лестница из красного кирпича с деревянными ступенями. Прежний холодный каменный пол ныне покрыт толстыми половицами. Старинную обивку мебели сохранили просто для стиля.

Наверху слышны шаги. Тихие, осторожные шаги. Потом их звук затихает и воцаряется полная тишина.

Анна Виттинг возвращается, ставит передо мной на стол высокую фарфоровую чашку с крышечкой и садится напротив. Набрасывает на плечи меховую накидку, висевшую на спинке стула, потом говорит:

— Пейте, пока горячий, а я буду вас слушать!

Я снимаю с чашки крышечку и раздумываю, с чего начать. Наверное, лучше всего прямо приступить к делу.

— Госпожа Виттинг, у меня к вам всего один вопрос. Вы мне поможете найти доктора Ленарта?

Она смотрит на меня в упор.

— Найти? А что случилось?

— Будем надеяться — ничего плохого. Если позволите, постараюсь объяснить в двух словах.

Мое объяснение — глупое, но тем не менее оно правдоподобно, если иметь в виду, что она уже знает обо мне. Короче, я завожу песню о том, что необходимо повторить часть опытов доктора Манолова, а важные сведения, которые мог дать только Ленарт, отсутствуют, хотя сам он, похоже, никуда не уезжал.

— А вы уверены в этом?

— Я разговаривал с его соседями.

(С натяжкой это можно принять за истину, если считать разговором диалог с полуглухим стариком, ведущийся через дверь.)

Анна Виттинг задумывается.

— Если он не уехал, на то должна быть причина.

— Именно причина меня и беспокоит.

— Вот как? — улыбается она и кутается в накидку. — У мужчин всегда найдутся причины, чтобы на время исчезнуть!

Это — намек на то, что в этом деле может быть замешана женщина. Впрочем, это довольно-таки сомнительно.

Наверху опять кто-то начинает расхаживать. Я не поднимаю головы, но невольно прислушиваюсь к шагам. Они мне кажутся странными. Два-три шага — и тишина. Потом все сначала. Кто мог бы так расхаживать? И вообще, кто еще живет в этом доме?

Анна Виттинг будто читает мои мысли.

— Наверху моя мать, господин инспектор. Она очень любопытна… в особенности, когда у меня бывают гости.

— О, вы живете с мамой? Вы не окажете мне честь представить меня ей? — заявляю я довольно нахально. У меня нет причины не верить ее словам, тем более, что шаги действительно напоминают шаги пожилого человека, смущенного и расстроенного. Кроме того, мне просто интересно было бы взглянуть на ее мать.

— Представить вас… — странно улыбается фрау Виттинг. — А как вы относитесь к духам?

— Как вы сказали?

— Или к привидениям. И вообще — к черной магии, если вам это что-то говорит.

— Конечно, говорит. Но, как вы знаете, профессия у меня довольно земная.

— Тогда у вас нет шансов на успех у моей матери. Кроме того, ей ничего не известно о докторе Ленарте.

Зеленые глаза впиваются в меня, их взгляд неподвижно застывает на мне.

— Госпожа Виттинг, — говорю я примирительно, — вы позволите, пока я допью грог, задать вам еще один вопрос?

— Ну что ж… попробуйте.

— Когда в последний раз вы видели доктора Ленарта?

Она смеется, но выражение глаз у нее злое.

— Ого! Допрос ведется по всем правилам! Я видела его в день отъезда.

— Следовательно, в тот же день, когда случилось несчастье с доктором Маноловым?

— Да. В институте. Оставалось несколько сеансов облучения, и мы завершили их вместе.

— Он сам говорил вам, что уезжает?

Здесь придется отвечать или “да” или “нет”. Но Анна Виттинг не отвечает. Она внимательно смотрит на меня, по ее лицу пробегают отсветы пламени в зажженном камине.

— Если вы хотите спросить, были ли мы с ним близки, я готова ответить. Нет. Никогда не были.

Разговор грозит принять неприятный оборот. Их отношения, разумеется, не могут меня не интересовать, но сейчас для меня важнее другое.

— Вам не показалось это странным? Целый день вы проработали вместе, а на другой он неожиданно исчез?

— Ничего странного в этом нет. Доктор Ленарт уже давно говорил об этой поездке, даже вспоминал, что получил письмо от родителей. Они у него люди пожилые, часто болеют.

Выходит, заранее подготовил свое исчезновение. Что же касается формальностей, связанных с получением отпуска в институте, они решаются просто и никому до этого нет дела…

— Он не раз уезжал внезапно, — добавляет Анна Виттинг. — Не понимаю, почему вас что-то смущает.

Верно, уезжал. Но не тогда же, когда готовилось убийство Манолова!

— Госпожа Виттинг, доктор Ленарт не оставил у вас каких-нибудь материалов? На то время, пока его не будет в институте.

— Ему незачем оставлять у меня чего бы то ни было! Для этого у него есть лаборатория, его лаборантки в конце концов. Впрочем, там вы уже, наверное, побывали! У вас есть другие вопросы?

Достаточно ясный намек на то, что я переусердствовал. Кроме того, она ведь предупредила, что день у нее занят. Или это лишь удобный предлог отказаться продолжать разговор?

Как бы то ни было, я благодарю ее за любезность и встаю. Она поднимается медленно, все движения хорошо заучены. Темно-вишневое платье сидит на ней великолепно. Мне становится ясен смысл слов, сказанных мне Велчевой, о гипнотической силе красивых женщин. Хотя это и не должно бы занимать меня сейчас.

Поколебавшись, я неожиданно спрашиваю у нее:

— Госпожа Виттинг, еще один вопрос. Какую ошибку допустил в своих опытах доктор Манолов?

Она провожает меня до двери, подает на прощание руку и улыбается:

— Доктор Манолов никогда не допускал ошибок!

Виттинг собирается еще что-то добавить, но в это время раздается мелодичный звук электрического звонка.

— Минуточку, — обращается она ко мне и открывает дверь.

На ступеньках стоит ее помощник, оберкуратор Макс. Он не менее удивлен, чем я. Секунду-две мы молчим, потом он здоровается.

— Входите, Макс! — приглашает его Виттинг. — Я вас заждалась!

Я сразу же прощаюсь и ухожу. Неожиданно у меня возникает нелепая мысль: может, нужно было спросить у Макса, в чем ошибся Манолов? Или у Виттинг — что ее связывает с Хельгой Линдгрен?

Я отгоняю эту мысль и, спускаясь по средневековым ступенькам, решаю, что неплохо бы взглянуть, как выглядит дом Ленарта в вечернее время. И повторить проверку с помощью моего прибора. Отсутствие или изменение в показаниях подтвердили бы, что днем там кто-то скрывался.

Я делаю для себя вывод, что вечерний Кронсхавен интересен лишь в центре и в районе порта. Старинные улицы, по которым я шагаю, абсолютно пустынны. Многие дома кажутся покинутыми жителями, играют как бы роль декораций и памятников старины. В бледном свете фонарей выплывают кованые гербы и цеховые эмблемы на оградах, служившие когда-то символами благополучия и всеобщего уважения. Сплетенные обручи — у дома бондаря, три бронзовых шара — над дверью аптекаря, ножницы — на калитке портного. Во всем царит порядок. Люди здесь рождались, росли, наслаждались и страдали, а в воскресные дни после обязательного посещения церкви собирались на площади. Там было интереснее всего. На телегах привозили в клетках осужденных. Их причащали, палач, прося прощения, целовал им руку, а затем взмахивал топором…

Странный мир. Мир теней, непонятных нам, потому что мыслили они иначе, чем мы. Как будут мыслить другие поколения через каких-нибудь лет триста. И никому в голову не придет, что когда-то по этим ступенькам, гонимый тревогой, спускался однажды вечером, никому не известный в этом городе следователь из далекой страны, вынужденный обдумывать каждое свое слово, и каждый свой шаг.

Дорога до улицы Виллемстад заняла у меня пятьдесят минут. Я уже научился ориентироваться в этом городе, расположенном вокруг холма и гавани. В доме № 26 зажегся свет, лишь в окнах правой стороны третьего этажа темно. На площади изредка раздаются шаги запоздалых прохожих, неоновые лампы заливают ветви кленов синюшным марсианским сиянием.

Я останавливаюсь у низких каменных перил ограды, окружающей парк, напрасно вглядываясь в темные окна квартиры Ленарта. Наверное, часть их выходит во внутренний двор, но если попытаться проникнуть туда, это может привлечь внимание. Придется довольствоваться одной—двумя беседами с жильцами дома.

Сделать это, однако, не так-то просто. Входная дверь заперта. Я наугад нажимаю кнопки звонков нескольких квартир, пока кто-то злым голосом не отвечает мне, что с бродягами-иностранцами он не желает иметь никакого дела. Замок на двери простой, его не составило бы труда открыть, но не хотелось бы подтверждать только что услышанное о себе мнение. Да и не нужно, потому что к дому подходит супружеская пара, возвращающаяся, по-видимому, после вечерних покупок, потому что глава семьи тащит за собой тяжелую хозяйственную сумку на колесиках.

Подхожу к ним и объясняю, что я, мол, коллега доктора Ленарта, только сегодня приехал из-за границы, мне срочно нужно поговорить с ним.

Я произвожу на них благоприятное впечатление, ибо супруг, хотя и лаконично, но все же отвечает мне. Да, доктор Ленарт живет здесь. Ему можно позвонить снизу. Никто не отвечает? Быть может, он задержался в клинике.

— Может, он уехал? Жаль, если мне не удастся встретиться с ним. Хотелось посоветоваться с ним по поводу одного интересного случая, который…

Супруг становится более разговорчивым, но все же занимает у двери такую позицию, чтобы я не смог войти в дом. Действительно, вот уже несколько дней они не встречали доктора Ленарта. Но это ни о чем не говорит, потому что они вообще редко видят его.

Супружеская пара вежливо прощается со мной, входит в дом и захлопывает дверь у меня перед носом. В душе вскипает возмущение местной подозрительностью, превратившейся, насколько я могу судить, в манию.

Уже девять часов вечера, и площадь быстро пустеет. Мои представления жителя юга о вечерней жизни портового города приходят в противоречие с действительностью. На стоянке дремлют оставленные авто, в iокнах отсвечивают голубыми огоньками экраны телевизоров, со стороны парка разносится горьковатый запах влажной травы.

Нужно возвращаться, делать здесь мне больше нечего. Я жду телекса, который, должно быть, уже получен администратором.

Я иду вдоль низких перил ограждения парка, бросив прощальный взгляд на темные окна третьего этажа. А что если вдруг в них блеснет огонек?

Вдруг неожиданно до моего слуха доносится тихий, сдавленный крик:

— …Помогите!

Он доносится откуда-то из парка. Я останавливаюсь и весь обращаюсь в слух. Да, вот опять:

— Помогите!.. Помогите!..

Не теряя времени, а перепрыгиваю через перила и бегу по мокрой траве в том направлении, откуда донесся крик.

И, оказавшись на одной из пустынных аллей, в десяти метрах от себя замечаю двух парней, волочащих за собой отчаянно сопротивляющуюся девушку. Один из них зажимает ладонью ей рот, а другой — выкручивает руки.

По тому, как ловко они действуют, в их безошибочно можно угадать профессионалов.

Это проносится у меня в сознании за долю секунды до того, как я устремляюсь к ним.

Заслышав мои шаги, хулиганы поворачиваются ко мне. Я выбираю более рослого, делая рывок в его сторону. В призрачном свете фонаря успеваю разглядеть выдающуюся вперед квадратную челюсть и маленькие наглые глазки под коротким ежиком волос. Провинциальный супермен. Он — посильнее своего дружка, который, заломив девушке руки, прячется за ней, как за щитом.

Делаю ложный выпад вправо, и супермен получает свое. Однако удар я наношу не совсем точно, потому что он, качнувшись, медленно опускается на колени, но не падает. Этого тоже достаточно, потому что сейчас…

Неожиданно я получаю удар в солнечное сплетение. У меня перехватывает дыхание. Мне просто нечем дышать от дикой боли, парализовавшей все тело…

Кто-то опять замахивается.

Меня бьет девушка! Второй тип обходит меня сзади.

Это ловушка!

Слева я замечаю скамейку, нужно укрыться за ней, укрыться во что бы то ни стало… Делаю отчаянный прыжок, но у меня вновь перехватывает дыхание… Я уже за скамейкой, и получаю секундную передышку. В глазах двоится. Только бы удержаться на ногах…

Теперь все трое окружают меня. У “супермена” появляется в руках нож.

Меня охватывает дикая, неудержимая ярость. Не думая ни о чем, собрав последние силы, я отчаянно толкаю ногой скамейку. Она переворачивается, вслед за ней, вскрикнув падает “супермен”.

Я оказываюсь над ним, но девушка и второй хулиган впиваются в меня мертвой хваткой. Бьют, пытаясь свалить с ног. Мой локоть утопает в чьем-то животе. Если не удержусь на ногах — тогда конец…

Вдруг до меня доносится чей-то крик. Кто-то спешит ко мне на помощь!

Двое нападавших отпускают меня и спасаются бегством… “Супермен”, прихрамывая, трусит к кустам и тоже исчезает из виду. Я не в состоянии преследовать их, ноги у меня подгибаются…

На аллее появляется высокий крепкий мужчина приближается ккустам, оглядывается, потом идет ко мне. В руке у него зажат обрезок толстой металлической трубы.

Пронесло. Помощь подоспела вовремя!.. Я сажусь на перевернутую скамейку и стараюсь отдышаться. Провожу по лицу рукой и чувствую на пальцах что-то липкое. Кровь… В синюшном свете фонаря она кажется темно-коричневой. Не знаю, чья она, не исключено, что моя собственная.

Мужчина внимательно осматривает меня.

— Как вы себя чувствуете? Не ранены?

У него крупное мясистое лицо, широкие скулы. Он достает из кармана носовой платок, протягивает мне. За ухом у меня рваная рана. Судя по всему — не серьезная, потому что кровь больше не течет.

— В двух шагах отсюда есть вода, — говорит мужчина. — Хотите умыться?

Я поднимаюсь и медленно бреду за ним. Благодарю за помощь, в ответ он только машет рукой. Потом интересуется, как я здесь оказался. Отвечаю, что услышал крики о помощи. Он замечает, что это полная глупость с моей стороны, что я попался на примитивную уловку. За каких-нибудь сто крон здесь так отделают, что потом никакой доктор не поможет.

Его лицо кажется мне знакомым, где-то я его уже видел. Я умываюсь, подставив ладони под струи фонтанчика, украшенного фигурами бронзовых тритонов, и постепенно начинаю приходить в себя. Холодная вода здорово освежает. Растираю лицо, стараюсь глубже дышать. Спасся. Бедный Дон Кихот, в очередной раз он получил по шее. Но в глубине души я даже немного злорадствую — “супермену” все же придется какое-то время попользоваться костылями! Номер со скамейкой не прошел для него даром.

А вот этого широкоскулого я положительно где-то уже встречал. Напрягаю память, но из этого ничего не выходит. И вдруг в сознании всплывает автомобиль на стоянке у супермаркета в Юргордене. Опущенное стекло окна и вызывающе выставленный в него локоть!

Я отнимаю от лица мокрый платок и бросаю на него взгляд.

Ошибки быть не может, это он. Человек, следующий за мной тенью, готовый в любой момент, получив приказ, нажать на курок.

Даже в столь плачевном состоянии меня распирает смех. Жуткий нервный смех — реакция на пережитую опасность.

Я буквально трясусь в беззвучном смехе, а мой спаситель изумленно таращится на меня. Передо мной наемник, который не убил, а спас меня! Просто он еще не получил приказа, и если кто-то другой отправит меня на тот свет, он не получит обещанной суммы!

Я не могу отказать себе в удовольствии рассмотреть своего ангела-спасителя. Да и у него есть редкая возможность увидеть меня вблизи, а не в оптический прицел.

Передо мной профессионал. Мощная фигура, лицо баварского крестьянина с тяжелым взглядом серых глаз. Наверное, прежде служил во флоте — на кисти правой руки, сжимающей обрезок трубы, красуется татуировка. Медведь, не очень умный, но сильный медведь — вот кто он! Все же ему хватило ума вовремя прийти мне на выручку. Меня так и подмывает спросить его, не встречались ли мы где-нибудь раньше. Например, в Юргордене.

Как бы там ни было, в данный момент он мой спаситель. Я вновь благодарю его, и мы направляемся по аллее к выходу из парка. Молчание представляется мне неудобным, но о чем говорить? Не рассказывать же ему, что здесь я в командировке (он ведь знает это), что живу в пансионе ЮНИЭЛ (не скажу ему ничего нового!) Чтобы не молчать, я все же сообщаю ему эти факты, а он притворяется, что ему страшно любопытно все это слышать от меня. В свою очередь, я любезно интересуюсь личностью своего спасителя.

Оказывается, он действительно бывший моряк. Живет в другом городе, а в Кронсхавене находится по службе (это-то мне хорошо известно!), причем старательно избегает рассказывать о характере своей работы. В целом, мы остаемся довольны друг другом.

На площади мы прощаемся. Я направляюсь к пансиону, а он исчезает в одной из улиц. Если немного подождать, то наверняка можно будет обнаружить его автомобиль, прячущийся в тени домов. Но делать мне это незачем. Нужно возвращаться и справиться насчет телекса. Шепотом проклиная негодницу, угодившую доктем прямо в солнечное сплетение, и стараясь ровно дышать, я кратчайшей дорогой отправляюсь к пансиону.