О случае, резко изменившем его жизнь, Андриан Иванович рассказывал четверть века спустя очень коротко. Потому, наверное, что еще живы были другие товарищи, которые могли все припомнить более интересно и подробно. А им этот эпизод, по-видимому, не показался таким уж и заметным — их волновали события более драматические и масштабные. С Чистовым же все было ясно и надежно. Железный мужик. С Чистовым с самого начала и до конца все было нормально — без неожиданностей и провалов. Вот и дошли до нас только несколько фраз: «…Приходит ко мне Гузенко. Саша Гузенко пришел не с пустыми руками, а с приемником и передатчиком…»

Оговоримся сразу: передатчика не было. Если Александр Гузенко, один из тех, кто в то время по крупицам собирал, создавал южнобережную подпольную организацию, и говорил о передатчике, то, несомненно, лишь для того, чтобы придать себе в глазах новичка, каким был для него Чистов, больше веса.

Что же касается приемника, то на него пошли, лампы, добытые самим Чистовым. До этого Гузенко пользовался случайными приемниками, которые приносили ему на ремонт немцы. Но вернемся к их первой встрече, превратившей Андриана Чистова из кустаря-одиночки и вольного, так сказать, стрелка в члена коллектива и солдата. Гузенко, как я понимаю, был «заводной мужик», в котором странным образом уживались противоположные качества: умение трезво анализировать, взвешивать обстановку, принимать правильные решения и способность неожиданно, против своей воли взрываться. Думается, правда, что эта его «неуправляемость» имела причиной положение, в каком оказался командир Красной Армии в оккупированной врагом Ялте. Пришел сюда после окружения и нескольких неудачных попыток пробиться к своим. На первых порах метался, по мелочам и когда подворачивался случай вредил немцам, а настоящего применения, дела себе не находил. Отсюда и срывы, о которых сам потом вспоминал с сожалением, но, поскольку все кончалось благополучно, то и с юмором. Был, скажем, такой случай. «Не помню даты… — рассказывает Гузенко. — Днем я был на набережной. Толпа народа приблизилась к парапету, а из толпы беспрерывно кто-то выкрикивал:

— Господа, не напирайте! Господа, не напирайте! Хватит всем! Оказалось, что частник организовал рыбную ловлю и торгует на набережной. На его окрик — „Господа, не напирайте!“ — я шутки ради сказал:

— Здесь не все господа, есть и порядочные люди. Что тут поднялось! Частник кинулся ко мне с криком:

— Держите его! Это — коммунист! Я посмотрел на него в упор, говорю:

— Коммунист ли я — ты не знаешь, а то, что ты негодяй, — я знаю…

Повернулся и ушел. Сзади еще раздавались крики в мой адрес, но я прибавил шагу, жалея, что ввязался в этот скандал. Надо уходить, и как бы еще не увязался „хвост“…»

Эти сожаления и опасения были, нужно сказать, тем более уместны, что Гузенко уже попадался на глаза фельджандармерии. Дважды у него был обыск и не понять: случайность это (иногда они переворачивали вверх дном целый дом, а то и квартал) или он на заметке?..

Однако рос круг доверенных людей, и возрастали осмотрительность, осторожность.

Все же к Чистову Гузенко явился не совсем обычным образом. До этого, видно, присматривался и расспрашивал. Это ведь очень не простое дело — прийти к человеку и заставить его раскрыться. Риск обоюдный — раскрываться надо и самому.

Возник в мастерской неожиданно — за окном вроде бы ничего не мелькало, а человек, который шел в мастерскую открыто, должен был мелькнуть в окне.

Глянул: верстак для слесарных работ, стол для ремонта часов. За верстаком — хозяин. В углу играет с куклами, что-то шепчет, напевает про себя маленькая девочка…

Улыбнулся холодно, сказал (видно, это должно было означать шутку):

— «Ножи, ножницы точим, ведра, выварки чиним, паяем…» Здоров, хозяин! У тебя и помощница есть?.. Предчувствуя что-то, Чистов вздрогнул, крепче сжал отполированную мозолями ручку тяжелого молотка: тоже оружие.

— …Пойди погулять, дитё. Мне с папой поговорить надо…

— Никуда она не пойдет, — сказал Чистов. Чувствовал: должен что-то возразить, показать собственную твердость и то, что он здесь хозяин. И все-таки тут же объяснил: — Нельзя ей на улицу после болезни. Девочка сидела в одних чулках на пестрой, связанной из лоскутов подстилке. Гузенко подошел ближе к верстаку.

— Кастрюли чиним? А этим не интересуешься? Он откинул полу пиджака, и Чистов увидел заткнутую за пояс гранату. Чистов отложил молоток, встал, подошел к двери, позвал:

— Мама! Зашла старуха.

— Возьми Верочку, ей поспать нужно.

Девчушка надулась. Возразить, однако, не посмела, видно, и ей передалось что-то от напряженной атмосферы, воцарившейся в мастерской. Когда остались вдвоем, Гузенко из какого-то потайного карманчика достал много раз свернутый листок бумаги и протянул Чистову. Тот разворачивал его с прежней настороженностью, но развернул и увидел: переписанная от руки вчерашняя сводка Совинформбюро. Вчерашняя! Конечно, и это могло быть ловушкой, провокацией, но надо же когда-то и поверить! Чистов сказал:

— Садись. Он вернул ему сводку, но Гузенко в свою очередь сказал:

— Можешь оставить себе. Будешь в моей группе. Работы хватит, но с сегодняшнего дня — никакой самодеятельности.

Скоро Андриан Иванович стал совершенно необходимым человеком — снабженцем и «технарем» этого подполья.

«…Кем я был, судите сами. Делал печати комендатуры, биржи труда, добывал штемпельную немецкую краску и ставил печати на паспортах партизан. Благодаря точности выполненных работ ни разу не было провала несмотря на многочисленные облавы. Снабжал бумагой…

Я снабжал партизан обувью, зажигалками, часами, ватой, йодом, сульфидином и красным стрептоцидом, что с большим трудом только благодаря хорошему знакомству удавалось доставать…

…По Кирова, 11 жила врач, заведующая всеми больницами района Мохначева Антонина, и она мне передавала различные лекарства. Их частично в отряд доставляла жена Гузенко…

…Я сделал печать комендатуры с оттиска на своем паспорте. Гузенко принес паспорта. Я уже хотел поставить печати, но вдруг прибегает связной и говорит: в паспортах печати не ставить. Только на другой день мне сказали, что нужно добыть немецкую краску для печати…

Кроме того, Гузенко приносил газеты, сводки Совинформбюро, которые мы распространяли среди населения. Моя мать Чистова Александра Мартыновна, шестидесяти восьми лет, часто в ялтинской церкви распространяла листовки против фашистов, подкладывая в карманы и сумки молящимся…

…Была явочная квартира, то есть мастерская. А это — глаза и уши партизан…»

Себя и свою семью он передал в полное подчинение Гузенко с первой же встречи. Даже девочке вскоре пришлось бегать по городу, выполняя поручения. Но были и другие. Их он ввел в дело только когда не с чьих-то слов, а лично убедился в надежности организации. Этот Чистов был все-таки не так прост, как иногда казалось. К нему присматривались, но и он присматривался, зная себе цену.