Из воспоминаний Василия Кравцова.

«Февраль 1944-го был снежным и ветреным, а на юг Крыма он приносил дожди. Для нас, разведчиков, эхо был напряженный месяц: то и дело приходилось пробираться в Ялту, Алушту, а также появляться в Кучук-Ламбате, Биюк-Ламбате. Задания поступали одно за другим. Обстановка с каждым днем усложнялась, все труднее стало пробираться в населенные пункты. А в конце февраля мы с Кондратьевым получили задание командования провести в Ялту Анну Калугину.

Переход от лесного массива у высоты Кермен был обычным, но в районе Дерекоя мы не могли пройти, обнаружили выставленные противником секреты. Обойдя дозор, попробовали пройти у румынской батареи, которая стояла на Дарсане, однако и там обнаружили посты противника. Пришлось отойти в лес и пробираться к Ореховой балке. Пришли сюда поздно ночью.

Оставив Калугину отдыхать у пещеры, мы с Кондратьевым спустились на дорогу и направились вниз, в сторону моста. Только мы приблизились к орехам, растущим недалеко от моста, как там вспыхнул огонек зажигалки. Выходит, и тут путь перекрыт. Решили без крайней нужды не рисковать. Утро вечера мудренее. А пока вернулись к пещере и прилегли отдохнуть.

Утром пошли по Ореховой балке к маленькому водопаду — умыться и позавтракать. Пока мы с Кондратьевым занимались туалетом, Калугина лазала по склону и что-то собирала. Через некоторое время она подошла к нам с букетом подснежников. Она прижимала их к лицу, разговаривала с ними, а нам было не до этого — мы думали, как провести ее в Ялту…»

Чтобы не интриговать вас понапрасну, сразу скажу, что Анна Ивановна Калугина, которая до этого работала в ялтинском подполье, а теперь стала разведчицей отряда «Сокол», в город проникла отчасти, может быть, и с помощью этих подснежников, которые, смеясь, сунула под нос стоявшему на мосту румынскому часовому.

Причины, которые приводят нас в лес, бывают разными, но, очутившись в лесу, человек невольно поддается его очарованию. Крайняя, смертельная опасность впереди, и — подснежники, мимо которых пройти невозможно. «Она прижимала их к лицу, разговаривала с нижи…» И ведь тот же Кравцов, человек жестковатый и резкий, хоть и пишет, что «нам было не до цветов», запомнил это, рассказал во всех подробностях даже четверть века спустя!

А я пришел сюда по их следам ровно через тридцать лет и три года. Февраль 1977-го был таким нее снежным и ветреным, а на юг Крыма приносил дожди… Наши горные леса не ждут пробуждения, они всегда бодрствуют, зеленеют можжевелышками, сосной, сумрачным тисом, плющом, иглицей; заросли которой, будто кровавой росой, обрызганы ягодами, дроком, земляничником, забавным в своей кажущейся наготе (приезжий народ называет это изящное деревце «бесстыдницей»), просто травой наконец. Короткая спячка, в которую впадают все же листопадные деревья и кусты, не делает наш лес серым и унылым — он становится как бы просторнее, обозримее. Подлинное его украшение весной — каскады водопадов. Я взял круто вправо и полез к одному из них — не тот ли это, о котором пишет Кравцов? Неподалеку тоже была пещера.

Я ничего не искал и не надеялся найти. Вода была удивительно вкусна. Меж камней скользнула ящерица — сперва даже не поверилось: ящерица в феврале? Набухли и готовы были бесшумно взорваться почки — желтым цветом у кизила, бело-розовым у боярышника и терна. Верховой ветер — срываясь с яйлы, он не задевал здесь даже верхушек деревьев, обрушивался далеко от берега на море — временами ронял водяную пыль, вспыхивавшую радугами… Что еще можно желать среди такой красоты? Мне ничего больше и не нужно было.

Но когда, испив водицы, я глянул вверх, то увидел чудо: среди торжествующей весны сплошь заснеженный склон. «Откуда он здесь, внизу, когда снега не стало и на яйлах?» Однако эта мысль мелькнула и тут же пропала, бесхитростный обман рассеялся: то был не снег, а цветы, подснежники.

Мне никогда не случалось видеть их так много. Они расстилались несколькими огромными белоснежными коврами. Их красота была нежной, трогательной и беззащитной. Каждый цветок порознь напоминал потупившегося ребенка. Но чудо было и в том, что все вместе они являли некую торжествующую, победительную в своей доверчивости красоту. Они были бесстрашны, как дети, которые не знают, что такое опасность, и привыкли во всем верить нам, взрослым.

Выбравшись потом на скальный карниз, я посидел над обрывом спиной к красивейшей поляне, на которой в лунные ночи водят свои хороводы зайцы. Сидел, любуясь Ялтой: она так разрослась за послевоенные годы, что воскресни — допустим на миг и это чудо, воскресни погибшие — они бы, пожалуй, не сразу и узнали родной город. Кстати говоря, именно здесь, на Банистровой поляне, погибли два Николая, два замечательных партизанских разведчика — Попандопуло и Алчачиков…

Однако вернемся, как это ни трудно, в 1944-й. Без проводника не обойтись. Кто будет нашим Виргилием на сей раз?..

Я выхватил февральский эпизод из воспоминаний Кравцова потому, что начало года несло чрезвычайные перемены. Анна Калугина вовремя попала в город — через несколько дней начался очередной прочес лесов. Сколько их уже было! Каждый должен был покончить наконец с партизанами, и всякий раз после этого партизаны наносили новые удары.

О самом прочесе и связанных с ним боях написано немало. Для моих целей этих описаний было бы вполне достаточно, но хотелось живого общения, непосредственных впечатлений человека, который сам пережил эти бои, и я пошел к Михаилу Дмитриевичу Соханю.

Из приказа по 7-й партизанской бригаде Южного соединения.

…Старшего лейтенанта Крапивного И. В., ранее исполнявшего должность комиссара 10-го Ялтинского партизанского отряда, назначить командиром того же отряда.

Прибывшего из штаба Южного соединения т. Соханя Михаила Дмитриевича назначить комиссаром 10-го Ялтинского партизанского отряда.

Командир бригады ст. лейтенант Вихман.

Комиссар бригады ст. политрук Сытников.

Начальник штаба майор Казанцев.

Еще с осени сорок третьего областной подпольный партийный центр настойчиво требовал пополнения партизанских отрядов командным и политическим составом. Но в 10-й отряд Сохань попал не сразу. До этого пришлось побывать на Керченском плацдарме…

Немаловажная деталь: был журналистом в довоенной Ялте. А положение газетчика известно: к нему и за советом идут, и за помощью, и с жалобой. Одним словом, ялтинцы помнили этого молодого человека, которого некогда привел в их город злой туберкулез. Однако положение комиссара, особенно поначалу, было деликатным.

Во всем требовались гибкость и понимание обстоятельств. В отряде был громоздкий тыл. Человек посторонний увидел бы женщин, стариков, детей и, пожалуй, подосадовал бы: как же воевать с такой оравой? А иначе было нельзя. Ну вот, например, в лес пришла тетя Дуся — Евдокия Федоровна Мускуди. Да не одна, а с сестрой и старенькой свекровью. Даже козу привели с собой. Кое-кто зубоскалил, что реальная польза в лесу была только от козы. Но женщины пришли потому, что нуждались в защите. Единственный мужчина из этой семьи был подпольщиком и стал партизаном. Их дом, «усадьба Мускуди», долгие месяцы был базой, явкой. Здесь находили пристанища и Кравцов с Кондратьевым, и Ходыкян, здесь жил и прятался Евстратенко… В конце концов немцы сожгли и разрушили дом. Женщины успели уйти в лес. Как же отказать им в приюте!

До чего же трудная и сложная жизнь здесь кипела! Как все было непросто! Но шла весна освобождения, и в настроении господствовал мажор.

…Мы сидим на балконе и дышим напоенным сосной вечерним воздухом. Ветер уже переменился, и с гор тянет на море береговой бриз. Дом — это надо же! — стоит у самого истока бывших партизанских троп. Ореховая балка, поляна Банистро, место, где была «усадьба Мускуди», — совсем рядом. Дом поставлен у подножия Иографского хребта, по которому медлительно и плавно петляет, ведя на ту сторону, через горы, древняя Узенбашская вьючная тропа…

Последняя операция гитлеровцев против партизан напоминала предсмертную конвульсию, но это была конвульсия большого и сильного зверя. Гарнизон одной Ялты составлял около пяти тысяч человек. А в лес были двинуты многие гарнизоны и части, поддержанные авиацией, артиллерией, танками.

Весь март шли тяжелые бои. Партизаны оттянули на себя из фронтового резерва немало вражеских войск, но сами оказались в труднейшем положении. Полная блокада, подавляющее численное превосходство вооруженного до зубов противника… К началу апреля и наши земляки-ялтинцы, и некоторые другие отряды были оттеснены и наглухо зажаты в лесах центральной котловины Крымского заповедника.

Сегодня это почти невозможно себе представить, но вражеские костры горели на всех окрестных вершинах. Были слышны чужие голоса, позвякивание котелков, доносились запахи пищи. А партизаны курили (если был табак) в рукав и не смели даже кашлянуть.

Положение поистине парадоксальное. Победа, окончательное освобождение были близко, как никогда, но и гибель была совсем рядом. Что случится раньше — выбьют скамью из-под ног или перережут веревку с петлей, уже наброшенной на шею?.. Сравнение, может быть, и не очень точное, но ощущение временами было таким.

А горная весна ударила вдруг морозами, апрельским снегопадом. Что называется, одно к одному. Все напряглось до крайнего предела.

Но шла все-таки весна освобождения, и это придавало сил. Беспрерывно вели разведку, искали малейшую щель в позиции противника, готовились к прорыву, видя в нем единственный, хоть и не слишком реальный шанс. Далеко ли уйдешь с таким тылом!.. И тут произошло чудо. В ночь на 9 апреля разведка доложила: враг покидает лес, начинает отходить. Сперва в сообщении об отходе противника даже усомнились, но все новые данные подтверждали его. А спустя несколько часов стала известна и причина: наши войска перешли наконец в решительное и долгожданное наступление на севере Крыма.

Уходят, отступают! Спешат выбраться из леса! Но теперь уже партизаны вцепились в них, не давая передышки. Двинулись по заснеженным горным тропам связные-гонцы, торопясь к своим людям, оставленным в подполье или засланным накануне в город, а потом и боевые группы со специальными заданиями. Надо было не дать гитлеровцам уничтожить прекрасные дворцы, здравницы, памятники, портовые сооружения, массандровские подвалы.

Командир партизанской бригады Леонид Вихман писал в местной газете ровно год спустя: «Было одно стремление: во что бы то ни стало спасти город, спасти население. Особенно рвались бойцы Ялтинского отряда. Ночью в город спустилось несколько групп под руководством Гузенко, целью которых было: по общему сигналу начать бой в центре города.

8-й отряд громил части, отступающие из-под Алушты. Десятки горящих машин, разбитых орудий, сотни вражеских трупов застилали дорогу. В Ялте — замешательство. Противник начал спешно отступать на Севастополь, но путь преградил 1-й отряд Лаврентьева. Вновь горели машины, падали сраженные солдаты.

В полдень под покровом тумана начал спускаться в Ялту 10-й Ялтинский отряд. Бой завязался в районе горы Дарсан…»