Зарницы над лесом

Этот июньский день был удивительно теплым.

В доме кузнеца Будника завтракали в воскресенье поздно: когда старший сын Костя пригонял корову с пастбища. А пригонял он ее, когда высоко поднималось солнце и кусачие слепни не давали Красуле пастись.

В этот час за столом собиралась вся семья Николая Романовича. Сам кузнец уже сидел у окна, заняли свои места старшая дочь Мария с маленькой дочуркой Линочкой, самый младший — Толик, дочери Валя и Лена. Лена только что окончила педучилище в Слуцке, сдала последний экзамен и приехала домой перед назначением на работу. В семье с гордостью говорили о «своей учительке». Не хватало только Кости, но по времени он должен был вот-вот появиться.

Хозяйка, Алена Максимовна, поставила на середину большого, чисто выскобленного стола горку пышных блинов, сковородку с яичницей, крынку топленого молока. Девятилетняя Валя, взглянув на блины, потянула носом и даже прижмурилась от удовольствия: скорей бы!

— Проголодалась? — улыбнулся отец и ласково погладил дочь по голове. — Сейчас, Костика дождемся. А вот и он!

В хату вошел подросток лет тринадцати, высокий не по годам, худой, светлые волосы были коротко подстрижены. Мальчик снял и повесил на гвоздь выгоревшую кепку, скинул с ног старые отцовские сапоги, начал расстегивать ремень, которым была подпоясана его серенькая свитка. Лицо его было непривычно хмурым.

— Ты что, Костик, такой невеселый? — спросил кузнец. — Или стряслось чего?

— Какие-то самолеты разлетались над лесом непонятные, — сказал мальчик. — Гудят не по-нашему: подвывают… Папа! А вдруг это враги?

— Да ты что, сынок! — всплеснула руками Алена Максимовна. — Откуда им взяться, врагам? С Германией мы мир подписали.

— Мир-то подписали, — вздохнул Николай Романович. — Только с таким волком, как Гитлер, самый лучший мир, когда его шкура на доске сушится. Ладно, давайте завтракать.

Упрашивать никого не пришлось. В этой семье, не бедной, но и не имевшей лишнего достатка, был единственный кормилец — отец, а едоков много, и дети уже сызмальства знали цену хлебу.

Алена Максимовна разволновалась — ее встревожили слова сына о неизвестных самолетах.

— Не приведи господь новую беду, — нарушила она молчание. — Хватит с нас гражданской: голодали, холодали, горели…

— А сколько ты, мать, поездила, пока меня раненого отыскала, — повернулся к жене кузнец.

— Ох и поездила… — живо откликнулась хозяйка дома. — И в Петроград с беженцами, и в Уфу с матросским отрядом. Куда только не пробиралась, где только не была! Да еще не одна, с Маней-малюткой.

— Если на нас нападут враги, я в кавалеристы пойду, — сказал шести летний Толик, отправляя в рот кусок яичницы.

— Кавалерист отыскался! — засмеялась Валя. — Тебя вон ребята в войну играть не принимают: нос не дорос.

Начинался общий разговор, шутки да подтрунивания, до которых были так охочи все Будники. Мать любила эти минуты: ее дети в сборе, здоровы, веселы. Алена Максимовна собралась вставить и свое словцо, пошутить вместе со всеми над младшим сынишкой, но взглянула в окно — и осеклась: кто-то бежал к их дому, не разбирая дороги.

— Не иначе беда какая, — прошептала женщина.

Стукнула дверная скоба. На пороге хаты вырос запыхавшийся парень.

— Николай Романович, тетка Алена! Война!

Уже несколько дней шла война. Радио в доме кузнеца не было, почта приходила теперь редко, и точных известий о последних событиях никто на заводе не знал.

…Июньская ночь черным платком накрыла Рысевщину: лесопильный завод с его постройками, заводские склады, растянувшиеся на километр, и молчаливый лес с острыми настороженными шпилями елей.

Все семейство кузнеца и их соседка — тетка Мальвина — стояли во дворе, с тревогой смотрели на север, поеживаясь от ночной прохлады. Далеко над лесом, на темном небе вспыхивали и гасли зарницы, скрещивались тоненькие светлые ниточки — лучи прожекторов.

Тихо переговаривались:

— Минск бомбят!

— Взрывов не слышно.

— Так не близко…

А над лесом занималось зарево далекого пожара.

— Может, Красная Армия скоро разгромит немцев и войне конец? — ни к кому не обращаясь, спросила с надеждой Лена.

Вопрос этот мучил всех: что впереди, надолго ли беда пришла в их жизнь?

— Война только начинается, милая…

Все обернулись на голос. Это был живший по соседству объездчик Никонович. Никто не заметил, когда он подошел, встал сзади — взгляды всех были прикованы к беспокойному военному небу.

— Люди каждый день в военкомат идут, — продолжал между тем объездчик. — Сегодня и я был, народу — тьма! Меня из-за легких не взяли…

— Наш вояка тоже вчера ездил, — Алена Максимовна взглянула на хмуро молчавшего мужа.

— И что же? — заинтересовался Никонович.

— Что же! Что же! — сердито отозвался всегда сдержанный кузнец. — Годы мои не понравились. Прихрамываю, видишь ли. Я ему говорю: «Товарищ военный комиссар, я революцию делал, сражался за нее! Ты в ту пору еще пешком под стол ходил. А теперь меня бракуешь!» У него один сказ: «Закон есть закон».

Николай Романович досадливо махнул рукой и отвернулся.

Помолчали.

— А знаете, кого я сегодня в военкомате встретил? — опять заговорил объездчик. И, выждав, когда глаза всех вопросительно обратились к нему, хитровато подмигнул Косте.

— Не может быть! — ахнула Алена Максимовна. — Кастусь скотину пас.

— Провожал кого? — повернулся к сыну кузнец, еще поглощенный своими невеселыми думами о военном комиссаре и своем возрасте.

— Не-е! — Объездчик покачал головой. — На фронт ваш старший собрался.

— Да ты что, сыночек! — запричитала Алена Максимовна. — Твое ли это дело — воевать? И не спросил никого! Разве война — игра? На фронте ведь убивают…

— Ему и капитан говорит: «Подрасти еще, малец. Таких не берем». А он свое доказывает: «Возьмите. Я стрелять умею, санитарное дело в школе проходил». Все вспоминал какого-то писателя. Он в четырнадцать лет командиром был на гражданской. Забыл я фамилию.

— Гайдар, — глухо подсказал Костя.

— Нарвать крапивы да показать ему санитарное дело! — возмутилась тетка Мальвина.

Николай Романович в раздумье смотрел на сына. Костя стоял потупившись, будто бы даже безразличный к тому, что о нем говорят.

Кузнец догадывался, что сейчас творилось в душе его старшего сына. Они сегодня оба были в одинаковом положении. «Вот и я второй день не могу успокоиться, — думал Николай Романович. — А каково мальчишке? Кастусь в таком возрасте, когда хочется всем доказать, что ты уже взрослый, самостоятельный, уже мужчина. А тебе: «Подрасти…»

Но Костя ведь и правда мал. Он только-только начинает свою жизнь. «И начинается она с войны», — невесело подумал Николай Романович. Ему вдруг стало жаль сына до слез. Он шагнул к мальчику, обнял его за плечи, сказал:

— Не горюй, сынок! Найдется и для нас с тобой стоящее дело.

 

Люди на дорогах

Из Слободки, соседней деревни, принесли весть: будто видели Сергея, брата Алены Максимовны, в Самохваловичах, под Минском. Говорили: лежит раненый в госпитале. Алена Максимовна засобиралась в дорогу.

— Поеду! Может, разрешат забрать, дома выходим.

Но кузнец рассудил иначе.

— Ты, мать, будь при младших. Может, чего перепутали, — решительно пресек он сборы жены. — Сначала необходимо все выяснить. Я бы сам съездил, да в такое время завод нельзя оставить: мало ли что. Придется их послать. — И Николай Романович взглянул на Лену и Костю. — Давайте-ка, ребята, отправляйтесь завтра.

— Папа! — обрадовался Костя. — Вот здорово!

…Выехали на рассвете. Костя сидел за кучера, помахивал кнутом:

— Но, Гнедой! По холодку хорошо пробежишь, в жару меньше маяться.

Небольшой степенный мерин проворно перебирал ногами. Колеса дробно стучали железными ободьями по мощеной гати.

Миновали Слободку, Теляково. В деревнях уже не спали. Поскрипывали колодезные журавли, над печными трубами хат курились дымки.

Женщина с ведрами — ребята узнали тетку Виктора Колоса, Костиного приятеля, — хотела перейти дорогу, но заметила детей кузнеца, пошла рядом с подводой.

— Что, ребятки, дядю искать? Слышала я про вашу беду. А у нас такое творится! Сначала мобилизация была. Наш Витя с товарищем повестки по хатам разносил. Мужчины в военкомат ушли, а тут в правление колхоза позвонили: дать коней и ездовых для красноармейцев. Витька как услышал, что надо бойцов на фронт везти, тут же к председателю побежал. Уехал, и вот… Уж какой день ни его, ни коней…

Женщина еще что-то говорила, но Костя не слушал — жаркие думы поглотили его. Виктор был старше всего на два года, а на колхозных собраниях садился рядом с мужчинами. Он и дома был хозяином: родители Виктора умерли, сестры разъехались: одна учительствовала где-то, другая училась в Минске. И жил Витька один. Теперь вот на фронт подался. Пусть коноводом, а все же на фронт! Было чему позавидовать.

— Ты что, братик, или задремал? — донесся вроде бы издалека голос сестры.

— Что? — встрепенулся Костя. — Нет, я не сплю. Но, Гнедой!

Проехали деревню Теляково, и тут из разлапистого темного ельника вышли на дорогу два вооруженных человека в военной форме.

— Стой! — приказал боец в пилотке. — Куда направляетесь?

— В Самохваловичи, — ответила Лена.

— Не время кататься. — Красноармеец внимательно рассматривал ребят. — Чего вам дома не сидится?

— Дядя наш там раненый лежит. — Лена повернулась к военному в командирской фуражке. — Вот наши документы. — Она как старшая протянула свой паспорт и метрику Кости.

Командир просмотрел бумаги.

— Ехать, ребята, опасно, — сказал он. — Дороги бомбят. Да и на десант нарваться можно, — и умолк. Был он худой, с запавшими глазами. На петлицах Костя успел рассмотреть два лейтенантских кубика.

— Как-нибудь проберемся, — сказал мальчик.

Из чащи позвали:

— Уколов! Лейтенант! К рации!

— Ну что ж, поезжайте. — Командир вернул документы Лене. — Только будьте осторожны.

Лейтенант Уколов и Костя мельком взглянули друг на друга. Оба, конечно, не знали, что суждено им еще встретиться при других, чрезвычайных обстоятельствах и стать друзьями…

По Слуцкому шоссе двигались военные машины, конные повозки с красноармейцами. Обочинами шли измученные, усталые беженцы: старики, женщины, дети. С тележками, узлами, чемоданами. Шли молча, с тревогой бросая взгляды то на дорогу позади себя, то на ясное июньское небо.

Вдруг ноющий звук возник где-то вверху. Люди опрометью бросились с дороги в разные стороны.

— Лена! Самолет с крестами, немецкий! — крикнул Костя и поднялся на телеге, чтобы лучше разглядеть самолет.

Зловещая металлическая птица сделала круг над дорогой и скрылась за лесом. Но едва люди, машины, повозки снова поползли розорванной цепью по серому неровному шоссе, как со стороны леса послышался зловещий гул моторов, и тут же из-за деревьев вынырнуло несколько самолетов. Они летели очень низко вдоль дороги.

Черная тень фашистского бомбардировщика на миг накрыла воз, ребят, березки у шоссе.

— Бежим, Костя! — Лена спрыгнула с воза, рывком сдернула на землю брата, увлекая его за собой, упала в канаву, заросшую пропыленной полынью.

Застучал пулемет. Потом воздух содрогнулся от оглушительного взрыва. Затрещали ветви придорожных деревьев. Над шоссе повисли черные клубы дыма. Раздался отчаянный детский вопль. Рядом кто-то громко стонал.

Самолеты скрылись из виду так же внезапно, как и появились.

Лена подняла голову, огляделась. На дороге горела полуторка. Рядом с ней всхрапывал раненый конь, пытался подняться на перебитые ноги.

— Ма-а-ма! Ма-а-мочка! — звала маленькая девочка, размазывая слезы по лицу.

Лена обернулась к Косте. Брат лежал неподвижно и широко раскрытыми глазами, не мигая, смотрел в небо.

— Костенька, ты цел? Не ранен?

Лена лихорадочно ощупала брата. Нет, как будто не ранен. Почему же молчит?

— Лена, зачем они так? — Губы, словно чужие, не слушались Костю. — Беженцев, детей… За что?

— Они фашисты, — сказала Лена.

Сестра говорила что-то еще, но Костя как будто не слышал: по-прежнему лежал не шевелясь. И этот страшный застывший взгляд…

— Да очнись же, Кастусь! — Лена принялась испуганно тормошить мальчика. И когда он медленно, словно пробуждаясь от тяжелого и долгого сна, поднялся и сел, спросила:

— Может, вернешься домой? А я одна поищу дядю…

— Нет! Что ты, поедем вместе…

В этот день Костя и Лена еще раз попали под обстрел и бомбежку. Соскочив с телеги, они успели спрятаться во ржи, которая стеной стояла вдоль дороги. Гнедой послушно шел следом за ними по полю, оставляя за собой дорожку из смятых колосьев…

Дядю Сергея ребята так и не нашли. Госпиталь из Самохваловичей переехал, а куда, никто в сумятице тех первых военных дней не мог сказать. Домой возвращались ни с чем…

 

Лесные находки

Вражеские самолеты все чаще и чаще кружили над лесом, лесопильным заводом и окрестными деревнями. За темными вершинами бора, восточнее Рысевщины, гудели танки, гремели взрывы: там шли бои. Враг был рядом.

Костя теперь пас корову только в лесу. Делал он это не без умысла.

Молчаливые и безлюдные в мирное время чащобы теперь стали иными. К мальчику часто подходили военные. Они пробирались из окружения. Многие были ранены. Истощенные, с потрескавшимися от жары губами, красноармейцы расспрашивали Костю, есть ли поблизости деревня, какой дорогой к ней лучше пройти, занята ли она немцами. Костя отвечал кратко и точно, делился с военными своим завтраком, который мать обычно клала ему в сумку от противогаза.

— Берите, дяденьки! — говорил Кастусь. — Я сегодня уже ел. Пригоню корову, чего-нибудь похлебаю, а вам хлебушек пригодится.

Солдаты останавливались на короткий отдых, а мальчик вертелся рядом, смотрел, как военные чистят оружие, как разбирают и собирают пистолет или автомат.

Пожилые бойцы хмурились:

— Мал ты еще к оружию примеряться.

Те, кто помоложе, объясняли, как чистить винтовку, вести прицельный огонь, как ставить на боевой взвод и бросать гранату.

Отдохнув, солдаты шли дальше. А Костя снова гнал свою Красулю по лесу, заглядывая под каждый куст. И не напрасно: находок было много — патроны, гранаты, трофейные винтовки; однажды Костя нашел бинокль…

Мальчик вернулся домой, когда стемнело.

— Где ты пропадал, сынок? — бросилась к нему Алена Максимовна.

— В Липняги гонял. Там трава по пояс.

— Маня с Леной охрипли, клича тебя. — Алена Максимовна с тревогой смотрела на Костю. — Время лихое, всякое думается… Ну, иди в хату.

Костя повесил кнут возле открытой двери, ведущей в темные сени, снял с плеча сумку, оглянулся и быстро сунул ее под крыльцо.

— Ты что прячешь, Кастусь? — послышался из сеней голос отца.

— Сумку, папа… — растерялся мальчик.

— Сумку, говоришь? — Отец вышел во двор. — Дай-ка ее сюда.

Делать было нечего, Костя протянул отцу сумку.

На крыльцо посыпались обоймы с патронами, выкатились ребристые гранаты-» лимонки».

— Так… — проговорил кузнец. — Голова у тебя на плечах есть? Немцы каждую минуту могут нагрянуть. Встретят тебя с такой сумкой… И… Расстрел или виселица всей семье. Заруби на носу: ничего домой не таскать!

— Больше не буду, папа…

Костя сдержал слово. Оружие он собирал по-прежнему, но в дом его не приносил.

На следующий день Костя погнал Красулю к Кролевому болоту — в самый глухой уголок Рысевского леса. Это место славилось густым клюквенником и тетеревиными выводками. Клюква пока была еще зеленая, а рябые тетерки, испуганные грохотом взрывов и стрельбой, позабивались в непролазную чащу. Зато трава здесь была свежая, сочная, стояла выше колен.

Но не ради травы пригнал сюда Костя корову. Вчера вечером был у них сосед, объездчик Лещанин. Долго о чем-то шептался с отцом. Но Костя все же уловил из их разговора нечто важное для себя: возле Кролевого болота прошла воинская часть, и немцы обстреляли ее с самолетов.

«Может, удастся найти автомат? Или даже пулемет?» — распалял он свое воображение, пробираясь к сухому островку посреди болота.

На пригорке виднелись следы от костров, валялись пустые банки из-под консервов. Нашел Костя пробитый осколками котелок, изрядно поношенную пилотку с красной звездочкой. Ни оружия, ни боеприпасов не было…

Он уже повернул было домой, как вдруг услышал в ближних кустах треск сучьев и чей-то тяжелый вздох. От страха у мальчика мурашки поползли по спине. Он замер и прислушался. Было тихо. Только жалобно посвистывали дрозды. Но, видно, и Красуля что-то почувствовала: перестала щипать траву, подняла голову. Костя выждал с минуту, стараясь проникнуть взглядом в темно-зеленую чащу. Наконец решился и медленно направился к зарослям. Раздвинул кусты и…

— Так это же конь, Красуля! Живой конь! — радостно закричал он.

В кустах лежал небольшой буланый конь. На передней правой ноге у него была рваная рана. Рана успела загноиться, и над ней кружили мухи. Конь смотрел большими черными глазами на мальчика, и взгляд его просил о помощи.

— Ах ты, бедняга! — Костя протиснулся поближе, достал из сумки горбушку хлеба, протянул ему на ладони. Конь дрожащими губами взял угощение, съел и снова уткнулся мордой в ладонь мальчика.

У коня была аккуратно подстриженная грива, короткий хвост. По всему видно, что недавно за ним ухаживали заботливые руки.

— Как тебя зовут? Может, Рыжий? — разговаривал с конем Костя, отгоняя от него назойливых мух и оводов.

Рыжий наклонял голову, шевелил ушами.

Вокруг коня трава и ветки были объедены. Костя нарвал и принес ему травы, отломил несколько березовых веток и положил их сбоку, про запас. Немного поколебавшись, мальчик снял с себя рубашку, разорвал на длинные полосы и туго перевязал рану на ноге Рыжего, а натертую спину облепил ольховыми листьями.

Вечером Костя сказал матери:

— Не сердитесь, мама. Рубашка пошла на бинты для друга.

И больше не добавил ни слова.

Какой мальчишка, тем более сельский, не мечтает о собственном коне! Мечтал об этом и Костя. И вот теперь у него конь! Выходить бы его!

Каждый день гонял Костя Красулю на болото — навещал своего подопечного и лечил его. Он смазывал рану Рыжего густой, черной мазью, которую нашел в заводской конюшне. Мазь была противная, резко пахла дегтем, зато рана хорошо затягивалась. Скоро Рыжий поправился, поднялся на ноги, и счастливый Костя привел его домой.

Толик и Валя были в восторге. Они по пятам ходили за старшим братом, заглядывали ему в глаза и с надеждой спрашивали:

— А покататься дашь?

Доволен был и отец.

— Вот это хозяйская находка! — сказал он.

Места для Рыжего искать не пришлось — пустовала целая заводская конюшня. Гнедого кузнец давно уже отдал проходившим мимо красноармейцам, среди которых были раненые. Запряг его без колебаний.

— Берите, раз надо… Сам воевал, знаю.

— Что ты, отец? — качала головой Алена Максимовна. — Вернется директор, отвечать будешь.

— Ничего, товарищи мне расписочку напишут.

И когда уехали бойцы, кузнец спрятал под балку сложенный пополам лист из тетради в клеточку — документ о сдаче воинской части заводского коня по кличке Гнедой.

 

«Освободители»

В тот день Алена Максимовна с утра полола в огороде свеклу. Прибежала Валя, сказала:

— А Костя уже корову в поле погнал!

— Жарко же! — удивилась жена кузнеца. — Пусть бы еще часок в хлеву постояла.

— Я ему говорила. А он взял кнут, пилку-ножовку и погнал.

— Ножовку-то зачем?

— У него узнаешь. Говорит: языки подрезать тем, кто много спрашивает.

— Ну, доберется до него отец!..

Алена Максимовна поправила сбившуюся на глаза косынку, опять взялась за тяпку и тут увидела на дороге женщин с котомками в руках. И Валя их увидела.

— Смотри, мама, снова беженки. У одной ребенок…

Усадьбы Будников и тетки Мальвины были единственным жилым подворьем на территории лесозавода. Поэтому те, кому случалось проезжать мимо, кто хотел расспросить о дороге или просто напиться холодной колодезной воды, — все сворачивали к хате Будников. Хозяева привыкли к этому, охотно откликались на людские просьбы и двор свой всегда держали открытым.

— Ох и мучается народ! — горестно вздохнула Алена Максимовна. — Пошли, Валя, молока дадим людям.

Мать с дочерью не сделали и десяти шагов, как послышался оглушительный треск. Беженки бросились с дороги к дому.

Из-за поворота выскочили мотоциклы с солдатами в шлемах и в желто-зеленых комбинезонах. Возле усадьбы Будников отряд остановился.

— Ой, мамочка, немцы!.. — испуганно прошептала Валя.

— Они, детка! Молчи… — Мать прижала Валю к себе.

Один мотоцикл, отделившись от группы, мелькнул между деревьями и выскочил прямо к крыльцу. Мотор смолк.

Солдат настороженно осматривал двор.

— Кто ест хозяйн? — наконец отрывисто спросил он.

— Хозяин на заводе, в кузне, — ответила Алена Максимовна и крепче прижала дочь. Девочка с ужасом смотрела на живого фашиста.

— Кто ест они? — немец кивнул в сторону беженок, которые, сбившись в кучку, стояли у крыльца.

— Пришлые. От войны убегают.

Солдат в упор рассматривал худых, усталых женщин, их запылившуюся одежду, стоптанные, разбитые башмаки.

— Гут, — удовлетворенно бросил он. И резко, будто прозвучала автоматная очередь, спросил: — Руссише зольдат ест?

— Какие солдаты? — удивилась Алена Максимовна. — Одни мы.

— Юдэ, комиссары, большевики ест? — последовал вопрос.

— Откуда? Наша семья живет здесь, да еще одна женщина. Вон ее хата. — Жена кузнеца указала на дом Мальвины.

Немец еще раз окинул усадьбу колючим взглядом. Потом мотоцикл развернулся на дорожке и выехал со двора. Фашист подъехал к своим и что-то сказал им. Коротко посовещавшись, мотоциклисты умчались дальше.

Алена Максимовна взглянула на женщин и, словно старым знакомым, сказала:

— Напугались, милые? Такая напасть…

— Мы то ладно, — вздохнула та, что была с ребенком. — Дитя вот никак в себя не придет.

— Ничего! Не век же они у нас будут. Надо как-то пережить лихое время. Валюта, принеси молока.

Валя убежала в хату и вернулась оттуда с большой глиняной крынкой и кружкой в руках. Она налила молока, подала малышке и участливо смотрела, как та пьет, вцепившись в кружку дрожащими ручонками.

Попили молока и женщины, передавая кружку одна другой. Они уже прощались с гостеприимной хозяйкой, когда к ним подошел кузнец.

— Ну, добрело лихо и до нашего тиха, — сокрушенно покачал головой Николай Романович.

Будто в подтверждение его слов на дороге показался конный отряд фашистов.

Первым во двор въехал толстый офицер. Он осадил белого жеребца в полуметре от Вали, так, что морда коня нависла прямо над ее головой, — и ткнул резиновой плеткой в пустую крынку в руках девочки.

— Мильх!

Валя испуганно молчала.

— Млека!

— Нет молока, — развела руками жена кузнеца, выступая вперед и загораживая собою дочь. — Своя семья немалая, да вот людей напоили…

Офицер повернулся к солдатам и что-то приказал им. Те спрыгнули с коней, бросились кто в хату, кто в погреб, кто под навес. Тотчас из-под навеса, суматошно хлопая крыльями, начали вылетать куры. Прямо под копыта коней выскочил большой рыжий петух. Один солдат снял с плеча винтовку. Раздался выстрел. Раненый петух упал, потом вскочил и бросился обратно под навес. Незадачливый стрелок, подогреваемый насмешками остальных солдат, ринулся за ним.

Этот спокойный наглый грабеж казался настолько невероятным, что в первые мгновения и Николай Романович, и его жена, и женщины застыли как в столбняке: да возможно ли все это?..

Немцы деловито тащили из хаты, из погреба картошку, яйца, сало. Вскоре во дворе запылали небольшие костры, зашипели, запрыгали на сковородах кусочки сала, зафырчала яичница. Солдаты открывали ножами жестяные банки с консервами, отстегивали от ремней алюминиевые баклажки в зеленых чехлах. Они расселись прямо на траве, а офицеру и его помощникам с нашивками на рукавах вынесли из хаты стол и скамейку.

Женщины хотели незаметно уйти, уже сделали несколько шагов к калитке, но долговязый часовой вернул их грозным окриком: «Цурюк!»

Офицер, покончив с едой, сказал:

— Я сделайт фото, как ми ест вас освобождайт и как ви радостно встречайт армия фюрера. На дорога!

Беженок, Николая Романовича, Алену Максимовну и Валю выгнали на дорогу, подталкивая прикладами автоматов, поставили в ряд. Толстый офицер вертелся перед ними на коне, недовольно морщился:

— Ви плехо радовайсь! На ваш лицо мале счастья!

Не слезая с лошади, он начал наводить фотоаппарат. Девочка на руках у беженки вдруг заплакала.

— Не плакайт! — закричал офицер и подскочил к женщине. — Ви сривайт фото!

— Пан офицер, — взмолилась женщина, — дитя больное.

— О, доннерветгер! — выругался толстяк и, ударив женщину плетью по плечу, развернул коня и поскакал прочь. За ним последовали остальные немцы.

— Вот и познакомились с «освободителями»… Чтоб их, гадов, земля поглотила! — Кузнец еле сдерживал себя, сжав кулаки.

Внезапно в той стороне, куда ускакал отряд, послышался выстрел, другой, началась беспорядочная стрельба.

— Батюшки! — всплеснула руками Алена Максимовна. — Убивают кого-то…

— Э-э, нет, — возразил кузнец. — Похоже, им самим горящей головешкой в морду ткнули. — И добавил: — Однако с дороги нам лучше убраться.

Подавленные происшедшим, они вошли во двор и тут увидели Красулю. Корова ходила за плетнем между деревьев.

— А где же Кастусь? — забеспокоился Николай Романович. — Куда он мог пропасть?

— Неужто под перестрелку угодил? — Алена Максимовна побледнела.

— Нет, мама! Красуля пришла, когда нас на дорогу гнали, — сказала Валя. — Я слышала, как она мычала:

— Верно, дочка, и я слышал, — подтвердил кузнец. И задумался…

Беженки подождали еще немного — стрельба не возобновилась, и женщины, попрощавшись, ушли.

…Костя вернулся лишь к вечеру. На тревожные расспросы матери ответил коротко:

— Красулю искал.

Мальчик не стал оправдываться, молча выслушал упреки Алены Максимовны и сестер.

— Хорошенько отругайте его, мама! — суетился возле них Толик. — Еще и хворостиной погрейте, как меня, когда я гусей потерял. Так то гуси были, а не корова.

Отец курил, внимательно смотрел на старшего сына, не произнося ни слова. И только когда все улеглись спать, вызвал Костю во двор, сказал тихо:

— Пошли, посидим на бревнах, поговорим.

— Хорошо, папа. Я и сам понимаю: виноват.

— Ты винить себя не спеши, — прервал сына Николай Романович, усаживаясь поудобнее. Он поплевал на окурок, бросил его на землю и старательно растер каблуком. — Рассказывай все, как было, ничего не скрывай. — В голосе отца были спокойствие и непреклонность.

— Да что рассказывать, папа? — попытался увильнуть от разговора мальчик.

— Не хочешь? Ладно… — Кузнец помолчал. — Тогда отвечай на вопросы. Зачем сегодня раньше времени корову пригнал? Зачем тебе ножовка понадобилась?

Костя молчал.

— Я жду, — уже мягче сказал отец. — Где ты был, когда немцы приезжали?

— Следил за ними с сосны из леса.

— А потом бегал туда, где перестрелка была?

— Какая там перестрелка! — Широкие Костины брови насупились. — Просто один человек пальнул в гадов пару раз из самозарядки. Они пососкакивали с коней, залегли и палили почем зря в лес. Только какой толк в деревья стрелять? А офицера не воскресишь.

Отец достал кисет и свернул новую цигарку. Руки его заметно дрожали. Покурил в молчании, потом вдруг спросил:

— Куда спрятал винтовку?

Костя понял: отец обо всем догадался.

— Под большое вывороченное дерево, в ельнике…

— Сейчас пойдем, отдашь ее мне, — строго приказал отец. — И помни: если еще раз повторится такое…

— Папа! — перебил Костя. — Они же фашисты! Враги! Вон наш дом разграбили… Женщину — плеткой. Беженцев на дорогах расстреливают. Я…

— Ладно! — перебил Николай Романович. — А ножовку зачем брал?

— В старой ольхе дупло расширить, — признался Костя. — Десятизарядка туда не помещалась. Хотелось, чтобы она под руками была.

Кузнец встал с бревна, обнял сына за плечи, сказал:

— И все-таки пойми, Кастусь: война — это не игра. Дорого могли обойтись твои выстрелы. Попался бы им в руки, никого бы нас уже в живых не было…

Костя вздохнул. Хотя отец и простил, но с винтовкой — новенькой десятизарядкой с блестящим вороненым стволом и лакированным из карельской березы-чечетки прикладом — придется расстаться.

 

Подполье начинает действовать

Рыжий щипал траву у изгороди, обмахивался хвостом, спугивая надоедливых оводов, и косил большим синевато-черным глазом на Костю.

— Покатай на Рыжем! Ну, Кастусек, миленький! — просили наперебой Толик и Валя.

— Не канючьте! Ему отдых нужен. Лучше за травой сходите.

— Я сегодня овса надергал в ноле и дал ему, — похвастался Толик.

— А я клеверку нарвала, и Рыжий все съел, — сказала Валя.

— Вот и молодцы. От имени Рыжего разрешите сказать вам сердечное «и-го-го!». Что по-нашему означает: «Спасибо за еду тую, прошу принести другую!»

— А кататься когда? — не унимались брат и сестра.

«Похоже, не обойтись мне без их помощи, — подумал Костя. — Не бросать же Красулю в бору одну!»

— Лучше помогите мне, — и Костя строго посмотрел на брата и сестру. — Только, чур, чтобы никто в доме не знал! Завтра, когда я после обеда выгоню корову, подмените меня. Будете пасти Красулю, к вечеру я за вами приду. И уж тогда точно покатаетесь на Рыжем!

Хорошо, что Толик и Валя не стали его ни о чем расспрашивать. У Кости, правда, имелось для них наготове немало отговорок. Но сейчас отшучиваться не хотелось — слишком серьезное дело предстояло завтра, и без маленьких помощников пришлось бы Косте туго.

Дело в том, что мальчик встретил в лесу своего случайного знакомого лейтенанта Уколова. Теперь лейтенант возглавлял небольшой отряд, который состоял из красноармейцев, оказавшихся во вражеском тылу. Действовал отряд в лесах, на дорогах, соединяющих окрестности деревни. Но местность лейтенант Уколов и его боевые товарищи не знали. Отряду нужен был разведчик, житель здешних мест. Им и стал Костя. Держалось это в тайне от всех. Таков был приказ лейтенанта.

Завтра мальчику предстояло вывести отряд Уколова на дорогу, которая соединяла Рысевщину с соседним районом.

У отца были гости: директор школы, врач Ольга Васильевна, Лещанин, дядя Макар и Антонина Михайловна Соколова, или тетя Тоня, которая теперь жила у Будников вместе с сыном Валериком. Костя хорошо знал всех, кроме дяди Макара. Говорили, появился он в Телякове в первые дни войны. Часто заглядывал дядя Макар к отцу. В такие часы не было слышно в кузнице стука молота о наковальню. Мужчины тихо разговаривали.

Обычно, когда в их доме собирались эти люди, отец говорил Косте: «Иди, сынок, погуляй по двору. Если кто чужой будет идти, предупредишь». Костя догадывался, какое общее дело объединяло гостей кузнеца. «Эх, папа, папа, — думал он в такие минуты, — и чего вы таитесь от меня? Военные люди доверяют, а вы — нет», и утешал себя: «Хотя, если бы не доверяли, то не просили бы покараулить…»

Костя подошел к хате, уселся на завалинке под окном.

Высоко в небе плыли редкие облака. Замерла, застыла в полуденном зное высокая береза у дороги. Завод, непривычно молчаливый, тоже застыл, будто затаился. Одни неутомимые ласточки черными зигзагами чертили синеву.

До Костиного слуха донесся низкий голос дяди Макара:

— …Первое. Приказ немцев об уборке колхозного урожая надо выполнить. Но по-своему. Фашисты хотят вывезти хлеб в Германию. Поэтому задача будет такая: часть урожая пусть колхозники в свои хлева свозят, а остатки — в колхозный амбар. Тогда с ним и порешим. Второе. Считаю, что с бойцами группы Уколова, которые действуют на шоссе Минск — Слуцк и базируются где-то в наших лесах, должна быть налажена связь.

— Они очень осторожны и не каждому доверяются, — послышался голос Лещанина.

— И правильно делают, — ответил дядя Макар. — Однако видели же с ними местного подростка лет четырнадцати! Значит, держат связь с населением. Вероятно, это кто-то из твоих учеников, директор?

— Очень может быть, — засмеялись в ответ. — Есть отчаянные мальчишки.

— Уколовцев узденская жандармерия ищет. Дали они жару немцам возле Долгинова.

«То ли еще будет! — подумал Костя. — Завтра я покажу лейтенанту лесные тропки до Валерьян».

— Связь с красноармейской группой, действующей в лесах, — задача важная, но не главная, — вступила в разговор Антонина Михайловна. — Нам необходимо связаться с товарищами в Минске. Там наверняка создано сильное партийное подполье. Прошу в Минск послать меня. Там много знакомых. Есть надежные адреса. А со мной отправится… Ну, хотя бы Маня, Мария Будник.

— Почему именно она? — удивился дядя Макар.

— Потому, товарищ Бэнок, что это не так бросится в глаза: две женщины идут в город менять продукты на одежду.

«Дядя Макар разве Бэнок? У него же другая фамилия… — удивился Костя. — Ой, что же это я! — спохватился он. — Меня охранять попросили, а я уселся и подслушиваю».

Он поднялся с завалинки и отошел к кустам у забора.

 

В бывшем имении

Костя сидел на крыльце и перочинным ножом вырезал из сосновой коры лодку для Линочки и Валерика.

Неделю назад матери малышей ушли в Минск и не возвращались. Костя жалел детишек и занимался с ними теперь больше обычного. То им деда-лесовика из еловых шишек смастерит, то качели на березе приладит. И на Рыжем ребят катал, баловал их ежевикой, собранной в лесу.

В ожидании дочери Алена Максимовна совсем извелась, а Николай Романович стал еще более молчаливым, непрерывно курил свой самосад.

Маня и Антонина Михайловна вернулись на исходе десятого дня. Весь вечер горела коптилка в хате кузнеца: Маня рассказывала о том, что видела в Минске. Она сидела у окна, занавешенного старым одеяльцем, и говорила, говорила:

— Город не узнать: все сожжено, разгромлено. Всюду немцы — пешие, на мотоциклах. На перекрестках танки. На площади Свободы пятеро повешенных. Почернели уже, а их не снимают. На груди у каждого фанерка, написано: «Помогал партизанам». Страшно!.. Нас, когда туда шли, раз шесть останавливали. Аусвайс требовали, на русские паспорта и не смотрят. Пришлось откупаться то яйцами, то салом, — сестра перевела дух. — Тоня меня на Грушевскую отвела к родственникам, а сама куда-то на Товарную отправилась, к знакомым железнодорожникам. Насмотрелись мы ужасов!

— А ты думаешь, тут спокойнее? — покачала головой Алена Максимовна. — Из райбольницы вывезли раненых красноармейцев и тяжело больных в карьер возле дороги на Кухтенскую МТС и всех в упор из пистолетов… Лещанин в Узду ездил, говорил, возле клуба двое повешенных. И тоже снимать не дают, изверги.

— Зверствуют, — хмуро вставил кузнец. — Ничего, придет время — за все ответят.

— Теперь надо их бить! Теперь! — вдруг вскочил со скамейки Костя. — Самим, а не ждать, пока кто-то другой! Как Павка Корчагин! Как Анка-пулеметчица!

— Всему свой час, сын, — серьезно сказал Николай Романович. — Потерпи. Поддадим и мы немцам жару.

— А я не хочу ждать! — Щеки Кости пылали. — Я сражаться хочу! Как вы с белыми в гражданскую! И теперь не все сидят сложа руки. Вон возле Валерьян машина подорвалась на мине. А под Озером мотоциклистов обстреляли, легковушку сожгли. И мы должны действовать! Нечего выжидать! — Костя стоял напряженно, как молодой дубок во время бури. — Эти полицаи на велосипедах разъезжают — винтовка за плечами, в руке шомпол. Избивают до полусмерти, кого захотят. Вчера Теляково трясли, Савинка, председателя колхоза искали. Хлестнуть бы по ним из-за плетней, небось и велосипеды свои побросали бы!

— Горяч ты больно, Кастусь, — спокойно сказал кузнец. — Ну, если бы вышло по-твоему: перебили тех полицаев. А что дальше? Не знаешь? Я тебе скажу. Приехали бы немцы, деревню сожгли, людей перестреляли. Всего и подвигу. Нет, сын, тут с бухты-барахты — только своих людей губить. Обхитрить врага — вот в чем задача…

Главное было сделано — не зря молодые женщины пробрались в Минск. Через железнодорожников Антонина Михайловна связалась с партийным подпольем в столице Белоруссии, которое возглавляло и координировало всю партизанскую борьбу с оккупантами в республике. Народные мстители Рысевщины и окраинных деревень получили первые директивы.

Но об этом пока не знали ни Костя, ни его мать, ни даже сестра Маня, которая вместе с Антониной Михайловной ходила в Минск…

…На рассвете к Будникам пришел дядя Макар, о чем-то долго беседовал с кузнецом. Косте пора было выгонять корову, он, занятый сборами, особенно не прислушивался к разговору взрослых, тем более что те говорили очень тихо.

Когда гость распрощался и ушел, Николай Романович подозвал сына, тихо спросил:

— Хочешь послушать Москву?

— Москву? — ахнул Костя. — А можно?

— Не задерживайся в обед. Сходим с тобой в Теляково, — сказал отец. — И помни: никому ни слова.

Послушать Москву! Узнать всю правду о войне! Косте почему-то думалось, что из Москвы могут быть только хорошие вести. Просто был уверен — услышит сообщение о победе Красной Армии, что с каждым днем на нашей земле становится все меньше мест, где немцы распоряжаются так же, как здесь, на его родине, в Телякове, Узде, в Минске…

Одноэтажный, приземистый, но удивительно просторный дом под липами был знаком Косте до мелочей: здесь размещалась школа семилетка, в которой он учился. Сейчас в ней не пахло, как раньше, краской и мелом, не стояли рядами отремонтированные парты. Сейчас здесь хрустели под ногами стекла, сквозняк носил по коридору обгоревшие листы книг…

У Кости сжалось сердце.

— Кастусь, поторапливайся! — вывел его из оцепенения голос отца. — Нас не должны здесь видеть.

По коридору свернули налево. В неприметной боковой комнате, куда привел мальчика отец, оказался в полу люк. Николай Романович приподнял крышку.

— Папа, куда мы? — шепотом спросил мальчик.

— В подвал. Осторожно, не упади, ступеньки узкие.

— Я и не слышал, что под школой еще помещение есть, — удивился Костя. А про себя подумал: «Вот бы знать об этом раньше! Полазили бы с ребятами».

— Школу тут открыли при Советской власти. А раньше дом принадлежал помещику. Он и сделал подвал.

Лестница поскрипывала, качалась. Наконец ступили на твердый каменный пол. Пахнуло сыростью. Костя ничего не мог разглядеть. Отец взял его за руку и повел куда-то довольно уверенно.

— Кто? — послышалось из темноты.

— Кузнец, — откликнулся Николай Романович.

Сделали еще несколько шагов, осторожно обогнули какие-то сваленные в кучу громоздкие предметы — Косте показалось, что это были парты, — и попали в подвальный отсек, освещенный керосиновой лампой.

Первое, что увидел Костя, был радиоприемник. Он стоял на столе, а вокруг сидели люди. В неярком свете коптящей лампы мальчик узнал Лещанина, Ольгу Васильевну, тетю Тоню. Остальные лица терялись в полумраке. Люди потеснились, уступая место отцу с сыном. Костя сел. И тут он обнаружил нечто такое, от чего щеки и уши его густо покраснели (благо в полумраке этого никто не заметил): на столе, у самого края, довольно ясно выделялись написанные синим карандашом буквы «Н. М.». Это была его, Костина, работа. В последний день учебного года он увековечил инициалы смешливой черноглазой одноклассницы с длинными косами и лукавой улыбкой — Нины Макаревич. «Увековечил» на дни каникул. Перед учебным годом они, старшие школьники, должны были перекрасить столы, парты, и тогда буквы «Н. М.» навсегда скрылись бы под краской. Не успели…

— Как добрались? — спросил мужской голос. Костя узнал дядю Макара.

— Без происшествий, — откликнулся кузнец.

Антонина Михайловна склонилась над приемником, настраивая его. В погребе зазвучала музыка. Потом она утихла, и диктор знакомым голосом объявил о начале передачи.

«От Советского Информбюро…» Диктор читал медленно, спокойно. Костя весь напрягся: сейчас, сейчас он услышит о том, как Красная Армия громит ненавистных фашистов, гонит их прочь с советской земли. Но последовало горькое сообщение: советские войска после тяжелых, кровопролитных боев оставили еще один город…

Значит, фашисты продолжали наступать? Костя почувствовал, как злые слезы наполняют его глаза, непроизвольно сжались кулаки. Передача закончилась. Опять зазвучала музыка. Кто-то выключил приемник. Все молчали.

Нарушила тишину Антонина Михайловна.

— Где же тот рубеж, на котором их остановят? — тихо спросила она.

— Думаю, Москва, — ответил из полутьмы чей-то знакомый голос.

«Да это же Данила Николаевич! Председатель колхоза, — обрадовался Костя. — Полицаи с ног сбились, все ищут его, а он здесь — рядом! — Мальчик снова воспрянул духом. — Нет, так просто нас не возьмете! Мы вам еще покажем, фашисты проклятые!»

— Вы думаете, Москву не… — Антонина Михайловна недоговорила.

— Подавятся! — перебил ее раскатистый голос кузнеца; ярость и сила были в нем. — В гражданскую не легче приходилось, а выстояли! Выстоим и сейчас!

Костя восхищенно посмотрел на отца. Сейчас он гордился им и любил его, как никогда. Все заговорили разом, начали обсуждать результаты последних диверсий. Речь зашла о сгоревшем в Телякове амбаре с зерном.

— Могу сообщить подробности, — сказал Макар. — Амбар поджег Иван Синькевич. Один из тех пяти командиров Красной Армии, что живут в хате Виктора Колоса.

— Тот Синькевич, который обгорел при тушении пожара? — спросил кто-то.

— Обгорел, но не при тушении, а при взрыве, — пояснил Макар. — Тушил же он пожар для отвода глаз, пока не потерял сознание. Скончался наш боевой товарищ в Узде, на допросе. Его пытали, но он никого не выдал.

Костя жадно слушал все, что говорилось, боясь пропустить хоть слово.

— Эти командиры так и не идут до сих пор на регистрацию к немцам, налаживают связь с местными комсомольцами, собирают оружие. Кстати, сейчас многие собирают оружие. И некоторые, найдя, скажем, автомат, пробуют действовать в одиночку. — Макар выразительно посмотрел на Костю. — А это опасно не только для них, но и для общего дела.

Взгляды присутствующих обратились к Косте, и он смущенно заерзал на скамье. Макар повернулся к мальчику.

— Мы хорошо знаем тебя, — сказал он. — Пригляделись, обсудили твою кандидатуру. И про связь твою с Уколовым знаем. Короче, так… Я, Константин, рекомендую тебя сегодня в нашу подпольную антифашистскую организацию. Но должен сразу предупредить: у нас дисциплина прежде всего. Закон обязателен для всех: делать только то, что прикажут.

Мальчик оглядел мужественные лица людей вокруг себя, перевел взгляд на отца. Ему показалось вдруг, что на отце не старая кепка, а заломленная бескозырка с черными лентами, не вытертый пиджак, а черный матросский бушлат.

— Готов выполнить любое задание организации! — отрапортовал он звонким голосом. — Буду бороться с фашистами до последней капли крови.

— Тише, — улыбнулся Макар.

— Есть тише, дядя Макар!

— И не дядя Макар, а товарищ Бэнок.

— Есть, товарищ Бэнок!

— Вот текст присяги. — Макар протянул ему листок.

Мальчик начал читать, и голос его прерывался от волнения:

— Я, Будник Константин Николаевич, вступая в ряды Теляковской подпольной организации, клянусь бороться, не жалея сил и жизни, с кровавым врагом до полного изгнания гитлеровских извергов с территории нашей Родины. Клянусь быть верным своему народу, Советской власти, до конца быть преданным делу нашей родной партии Ленина. Обещаю беспрекословно выполнять все задания и поручения подпольной группы, строго соблюдать конспирацию. Как святыню, буду хранить в тайне секреты и замыслы подполья и никогда не выдам своих товарищей, даже если придется пожертвовать собой. Обещаю сражаться с ненавистным врагом до последнего вздоха. Если же из-за трусости или малодушия я изменю великому делу борьбы с ненавистными оккупантами, то пусть мое имя будет проклято людьми, а меня самого постигнет суровая кара моих товарищей. Кровь за кровь! Смерть за смерть!

— Теперь распишись.

Костя старательно вывел химическим карандашом свою фамилию ниже других подписей.

— Поздравляю тебя, Константин! — сказал Макар. — С сегодняшнего дня ты член группы резерва нашей организации.

— Резерва? — разочарованно переспросил Костя.

— Да. И помни: ни одной операции без нашего ведома, никаких самодеятельных номеров. Задания и приказы будешь получать через отца.

— Есть! — Костя замер по стойке «смирно».

— А теперь просьба к тебе. — Товарищ Бэнок внимательно смотрел на мальчика. — Помоги нам связаться с группой бойцов лейтенанта Уколова.

— Я не знаю, товарищ Бэнок, где они сейчас. После операции под Валерьянами группа сменила место. Уколов сказал: «Понадобишься — найдем».

— Ну, как ты все-таки думаешь, где могут быть уколовцы? — спросил кто-то.

— Лейтенант расспрашивал меня про Александровский лес, про болота, — в раздумье сказал Костя. — Скорее всего туда перебазировались.

— Ладно, попробуем найти их через александровского объездчика Алеся Шибко, — сказал Макар Бэнок. — Если же обратятся к тебе, свяжи их с отцом.

— Слушаюсь!

Костя первым вышел на школьный двор. И сразу увидел полицейских. Они проезжали по улице на велосипедах. Один узнал Костю.

— Ты чего здесь шляешься, кузнечонок? Или на уроки собрался? — Остальные полицейские захохотали.

— Нет, — спокойно, даже лениво сказал мальчик, — думал, какую-нибудь книгу найду…

— Шиш найдешь! — усмехнулся полицай. — Мы эту большевистскую заразу в первую очередь сожгли.

 

Будь осторожен, сынок!

Алена Максимовна не вставала уже вторую неделю. Теляковская докторша осмотрела ее и сказала, что больной нужно лекарство, которое можно достать только в райцентре.

За лекарством, решили, поедет Костя, заодно и соли наменяет.

Старшие сестры сновали из избы в огород, из огорода в погреб — снаряжали брата в дорогу: заворачивали в свекольные листья масло, укладывали в котомку яйца. Костя сидел с отцом на завалинке и слушал его последние наставления перед поездкой.

Всегда спокойный и немногословный, отец почему-то волновался и объяснял все, как казалось мальчику, чересчур подробно. Когда Костя решил, что разговор уже окончен, кузнец неожиданно сказал тихо:

— Сегодня ты, сынок, получаешь от нашего подполья свое первое задание.

Костя пытливо посмотрел на отца. Так вот почему он нервничал.

— В Узде приготовлены для нас медикаменты. За церковью есть небольшой домик с синими ставнями. Там спросишь медсестру Лысакович. Скажешь: «Вам привет от тетки из Телякова». Она должна спросить: «Ну, как ее ребенок? Здоров?» Запомнил? Теперь повтори адрес и пароль.

Костя быстро повторил без запинки.

Рыжий был уже запряжен и нетерпеливо переступал с ноги на ногу. Мальчик положил на телегу котомку с продуктами, устроился поудобнее в сене. Можно было трогать.

Николай Романович подошел к возу.

— Будь осторожен, сынок! — и голос его дрогнул.

Только что рассвело. Моросивший всю ночь дождь прекратился, однако с веток еще капало, и тучи серыми лохмотьями висели над мокрым лесом. Было холодно, неприютно.

Но вот лес кончился, Костя выехал на шоссе и вскоре уже был на окраине Узды. Оставалось пересечь мост через реку Уздянку, и — райцентр.

На мосту стояли часовые, двое полицейских. Пилотки и шинели у них были черные, воротники и манжеты шинелей — серые. «Словно вороны», — подумал мальчик. Один полицейский, остроносый, сухопарый, преградил Косте путь.

— Стой! Куда направился?

— В Узду. Мать заболела, за лекарствами еду.

Косте стало страшно: что, если полицаи не пропустят? Как возвращаться без лекарства для мамы? И как быть с поручением подполья? Ведь это его, Кости, первое боевое задание!..

— Слезай! — приказал полицейский.

Костя схватил котомку, спрыгнул на землю и забормотал как можно жалобнее:

— Дяденька, пропустите! У нас семья большая, сестрички маленькие, а мама больная…

Полицай, не отвечая, выкрутил из винтовки шомпол, откинул дерюжку на возу и начал тыкать шомполом в сено.

— А здесь что? — показал он глазами на котомку в руках Кости.

— Яйца, масло, кусок хлеба. Можете посмотреть.

— Мы потом посмотрим, без тебя, — криво усмехнулся полицейский и потянул котомку к себе.

«Если отберет, чем буду рассчитываться за лекарство?» — ужаснулся Костя, но тут же нашелся:

— Дяденька, отдайте! Это же для пана офицера, начальника жандармов. Он у нас недавно был, велел свежих яиц и масла привезти.

На полицейского эти слова подействовали, однако он по-прежнему цепко держал свою добычу. Но тут вмешался второй часовой:

— Не связывайся, Пупок, с жандармами.

Остроносый нехотя выпустил котомку из рук.

— Держи! Да сматывайся скорее, щенок, — проворчал он.

Ехать по центральной улице Костя не осмелился. И отец не советовал. Здесь в маленьких одноэтажных домах из красного кирпича была полиция. Возле этого осиного гнезда легко было нарваться на неприятность. Мальчик натянул вожжи, и Рыжий свернул в боковую улочку (до войны она называлась Пролетарской, новые власти переименовали ее в Свиную) и благополучно добрался до площади. Она была почти безлюдной. Лишь на тротуаре у домов маячило несколько фигур в черных и серых шинелях — немецкие солдаты и полицейские. Редкие прохожие, завидев их, спешили прочь.

Надо было быстрее миновать площадь — нечего мозолить глаза полицаям. Но внимание мальчика привлекла необычная повозка. Костя невольно натянул вожжи — Рыжий остановился. Да, это был воз, крестьянский, одноконный, нагруженный березовыми поленьями. Поверх поленьев на подушке сидел немец. Рядом с ним лежала огромная овчарка. Но тащил телегу не конь, а… человек! На нем были очень старые штаны и такой рваный пиджак, что сквозь дыры светилось голое тело. Обут он был в ботинки на толстых деревянных подошвах. Таких ботинок Костя никогда не видел. Деревянные подошвы громко стучали по мокрой мостовой. Стук этот перекрывал все иные звуки: и хохот немцев на тротуаре, и споры полицаев, и даже лязг железных осей телеги.

Костя, потрясенный, не мог оторвать глаз от несчастного.

— Чего вытаращился?

Рядом с повозкой остановился мужчина в новом коричневом пальто, в шляпе и блестящих галошах. В руках у него была толстая папка.

— За что его так? — вырвалось у мальчика.

— Не видишь желтую заплату на спине? Еврей он…

На лице Кости отразились изумление и жалость.

— Да ты что, с луны свалился? — Мужчина подозрительно рассматривал Костю. — Откуда ты? Кто такой?

— Я, дяденька, из Копыльского района, — почувствовав опасность, начал выкручиваться мальчик. — К брату еду. Он в полиции служит.

— Скажи своему брату, чтобы мозги тебе ремнем вправил, — сердито буркнул мужчина, взглянул на часы и зашагал прочь.

Костя досадовал на себя: ведь мог так глупо попасться! Впредь надо быть осторожней. «А теперь скорей в аптеку», — решил он.

Толстая аптекарша долго читала рецепт, бормоча себе под нос. Костя за это время успел рассмотреть и ее замызганный халат, и грязные стены помещения, и пучок запыленных ромашек в витрине за стеклом.

Аптекарша кончила разбирать рецепт, спросила:

— Немецкие марки есть?

— Нет, — ответил Костя.

— На русские деньги не продаем, — отрезала она и отвернулась к полкам.

— У меня масло есть, — сказал Костя.

— Масло? — Аптекаршу словно бы кто-то взял за плечи и повернул к мальчику.

Костя развязал узелок, достал заветный колобок.

Женщина схватила его, развернула свекольные листья, в которые было завернуто масло, довольно кивнула головой.

— Подожди! — Она ушла в другую комнату и вскоре вернулась с нужными порошками и таблетками.

Легко справился мальчик и с другим поручением: обменял яйца на соль. Правда, дали ее значительно меньше, чем рассчитывали родители.

Оставалось самое ответственное задание.

Нужный дом Костя нашел быстро. Он привязал Рыжего к фонарному столбу, долго вытирал на крыльце ноги и, наконец, постучал.

На стук вышла молодая женщина, спросила:

— Тебе кого?

— Здесь живет медсестра Лысокович?

— Это я. У тебя ко мне дело?

— Вам привет от тетки из Телякова, — тихо сказал Костя.

Женщина внимательно осмотрела Костю, сказала буднично:

— Ну как ее ребенок? Здоров? — И улыбнулась. — Да заходи в дом, чего мы здесь стоим?

Она провела Костю на кухню, посадила за стол и, хотя мальчик отказывался от еды, налила ему горячих щей. Пока Костя ел, женщина расспрашивала:

— Как добрался?

— На мосту проверяли.

— Ты знаешь, зачем приехал?

— Да.

— Как же ты провезешь, — спросила женщина, — если опять обыскивать будут?

— У меня повозка с двойным дном.

— Хорошо, — медсестра с облегчением вздохнула, — кроме медикаментов и медицинских инструментов, я дам батареи для радиоприемника. Поешь — заведи коня во двор.

Выехать сразу не удалось. На площади, на улицах началась облава. Пришлось переждать ее.

Домой Костя вернулся, когда солнце клонилось к закату. Николай Романович стоял у дороги, курил. Костя понял, что отец давно ждет его.

— Все в порядке? — были первые слова кузнеца.

— Да, — ответил мальчик. — А как дела дома, папа?

— Матери немного легче. — Николай Романович нахмурился. — Другая беда у нас, Кастусь. Вчера под Александровом немцы уничтожили группу Уколова.

— А лейтенант?.. — Костя хотел спросить еще, но не смог, в горле застрял комок.

Отец угадал вопрос сына. Затянулся дымом, ответил:

— Погиб… — Сделал еще одну затяжку и добавил: — Это война, сынок.

— Как же это случилось, папа? — По щекам мальчика текли слезы.

— Предатель выдал, — с ненавистью сказал кузнец. — Перебили почти всех. За деревней, на краю леса… Теперь наша тактика — осторожность и осторожность. Немцы стали еще подозрительнее. Сегодня в Телякове разместили полицейский гарнизон.

 

Ночные гости

Однажды ночью в окно к Будникам тихо постучали. Костя, который спал возле окна, припал к замерзшему стеклу, силясь разглядеть, кто стучит.

Встал отец, открыл дверь. В хату вошли люди. По стуку металла о дверную скобу Костя понял: вооруженные.

— Не зажигайте свет, — негромко прозвучал низкий, хрипловатый голос. — Сначала окна чем-нибудь прикрыть надо.

Мать тоже поднялась.

— Вы на кухню пройдите, там окно занавешено, — услышал Костя ее голос.

В кухне при свете коптилки мальчик рассмотрел неожиданных гостей. Их оказалось трое. Один был в вытертой, полинявшей красноармейской шинели, его товарищи — в тулупах. Все — в зимних шапках, за плечами — винтовки. Старший по возрасту был подпоясан широким командирским ремнем, на котором висел маузер в деревянной кобуре.

Человек с маузером сел на скамью, пристально взглянул на Николая Романовича.

— Вы товарищ Будник, кузнец лесозавода «Рысевщина»? — спросил он в упор.

— Я самый, — спокойно ответил хозяин дома.

— Хотелось бы поговорить с вами наедине.

— Пойдем, Кастусь, спать, — позвала Алена Максимовна. — Нас с тобой эти разговоры не касаются.

Как жалел сейчас Костя, что не догадался сразу шмыгнуть за печь! Мальчик с неохотой поплелся за матерью.

— Подождите, — остановил их военный с маузером. При имени мальчика в глазах гостя мелькнул явный интерес. — Это ваш сын был проводником в группе Уколова? — Военный вопросительно посмотрел на кузнеца.

Николай Романович откликнулся, казалось, удивленно:

— Никакого Уколова мы не знаем.

— Понятно, — усмехнулся гость. — Можешь остаться, если хочешь, — обратился он к Косте.

Алена Максимовна ушла, а Костя отступил к печи, прислонился спиной к еще тепловатым кирпичам.

Мужчина сидел задумавшись. Его большие руки лежали на столе. Костя увидел на безымянном пальце правой руки глубокий шрам. Человек перехватил взгляд мальчика, улыбнулся:

— На финской царапнуло.

Костя смутился.

— Я так просто…

— Не будем играть в прятки, — сказал мужчина, опять прямо взглянув на кузнеца. — Мы партизаны. Я командир, старший лейтенант Романов. К вам пришли по рекомендации Александра Шибко из деревни Александрово. Знаете такого?

— Как не знать! — Николай Романович с облегчением вздохнул. — Слушаю вас, товарищи.

Костя во все глаза смотрел на ночных гостей. За поимку их узденский комендант давал большое вознаграждение: деньги, деревянный дом и дойную корову в придачу. Так вот они какие, неуловимые партизаны…

— У нас к вам сразу несколько дел, товарищ Будник, — продолжал Романов. — Первое: помогите связаться с теляковскими подпольщиками. Нужна постоянная связь с ними.

— Это несложно, — сказал Николай Романович.

— Второе. Вы сможете починить ручной пулемет и две винтовки?

— Надо посмотреть.

— Дорохов, Кравец, — приказал Романов, — принесите оружие.

Партизаны вышли.

— Третье. Вам давали задание получить в Узде медикаменты.

Кузнец кивком головы показал на Костю:

— Сын ездил в Узду, привез.

— Молодец! — Глаза старшего лейтенанта потеплели. — Страшно было, герой?

— Не очень, — живо откликнулся Костя. Он и сам в этот момент искренне верил в то, что ездил по занятому немцами райцентру без всякого страха. Надо будет, снова поеду.

— Придется, брат, поехать. И скоро. Пионер? Девиз пионерский не забыл?

— Всегда готов! — Костя вскинул руку к голове.

— Именно: «Всегда готов!» — Гость поднялся со скамьи, в волнении прошелся из угла в угол. — Вот и настало время платить по счетам наших девизов и присяг.

В кухню вошли партизаны, внесли пулемет и винтовки.

— Кладите на стол, тут светлее, — сказал кузнец.

«Дегтярев», — определил марку пулемета Костя.

— С винтовками все ясно, — сказал спустя минуту Николай Романович. — Починим.

Они склонились над пулеметом. Партизаны стали объяснять, какие в нем неисправности.

— Папа! — не утерпел Костя. — Если что… помогу! Я «дегтярь» и разбирать, и собирать умею.

Партизаны засмеялись. Николай Романович недовольно наморщил лоб:

— Как-нибудь без тебя управлюсь. Было время: юнкеров и колчаковцев сам из «льюиса» и «шоша» крестил. Не забыл.

— Значит, исправим? — обрадованно спросил Романов.

— Вылечим, — кузнец любовно погладил исковерканный корпус пулемета. — Только время требуется.

— Договорились! — Романов обогнул стол, опустился на скамейку, жестом пригласил сесть рядом с собой Николая Романовича. — И последнее. Нам нужна связь с минским подпольем. Знаем: у вас она есть. Поможете?

— Сделаем, — согласился кузнец. — Ступай, сынок, разбуди тетю Тоню, позови сюда.

 

Отцовская благодарность

Это случилось спустя два дня.

Алена Максимовна уже укладывала младших детей спать, как в дверь громко постучали.

— Кто там? — спросил Николай Романович.

— Отоприте! — послышался нетерпеливый мужской голос.

В хату вошли люди в красноармейских шинелях.

— Ты что, старик, долго не открывал? Своих не узнаешь? — спросил остроносый военный.

— Свои у меня были штаны, — невозмутимо ответил кузнец. — Да и те забрали люди с винтовками.

— Хитрец! — усмехнулся остроносый. — Как живется в лесу?

— Как гороху при дороге. Кто ни идет, то сорвет, то потопчет, — снова ответил присказкой кузнец.

Костя стоял у окна и не сводил с военного глаз. Он никак не мог вспомнить, где он встречал этого человека.

— Ты что, старый пень, нос воротишь? Не по душе тебе партизаны? — Военный вплотную подступил к кузнецу, притянул его к себе за рубаху. — Смотри мне. А то у нас быстро под пулемет да в яму! — Он легонько оттолкнул Николая Романовича. — Отвечай: часто у вас бывают немцы?

Костя наконец узнал говорившего.

— У нас ни партизанам, ни немцам делать нечего: семья, бедность.

Мальчик понял: отец раскусил этих «партизан». Только бы мать или сестры не сказали чего лишнего.

— Нам надо связаться с партизанским командиром по кличке Кулик. Помогите, — снова доверительно заговорил остроносый.

— Не слышали про такого. — Голос отца звучал спокойно, убедительно. — Я же говорил: не ходит к нам никто.

Остроносый открыл было рот, чтобы сказать кузнецу еще что-то, но тут Костя со всем простодушием, на какое был способен, спросил:

— Дяденька Пупок, а почему вы в прошлый раз ловили «куликов» на узденском мосту, а нынче сняли полицейскую шинель и по лесу рыщете?

Спектакль был сорван. Разыгрывать из себя партизан больше не имело смысла. Один из участников этого маскарада расстегнул красноармейскую шинель — под ней оказался немецкий мундир с белым орлом и свастикой.

Начался обыск. Он шел одновременно в доме кузнеца, на половине Соколовых и в хате тетки Мальвины…

Марию, Лену и Костю арестовали. Забрали и тетю Тоню. Всех отвезли в Узду. Дочерей кузнеца и Костю допросили, избили, но, ничего не добившись, отпустили домой. Антонину Михайловну переправили в тюрьму СД.

Подпольщики сообщили: Соколову выдал провокатор из Минска. Он знал ее в лицо, пронюхал, где живет. Кроме того, у нее при обыске нашли партийный билет.

К большой семье Будников добавилось еще двое: маленький Валерик, сын Антонины Михайловны, и ее старая мать.

Партизанам были хорошо известны повадки оккупантов. Узнав про обыск, предупредили Николая Романовича: ждите новый! Вы теперь на заметке.

И точно. Недели через три полицейские пришли еще засветло, без немцев, одетые в свою «воронью» форму. Все в хате перевернули, даже перины вспороли штыками.

Руководил обыском долговязый полицейский в черной пилотке. Важно оттопырив нижнюю губу, он стоял на середине комнаты, левую руку держал на кобуре, прикрепленной как у немцев — на животе, правой покручивал резиновую палку. Это был начальник полиции Тумас. Костя, Мария и Лена испробовали на себе его палку в Узденской тюрьме, когда он допытывался у них, приходят ли к кузнецу партизаны.

Полицейские тщательно обшаривали все — погреб, чердак, хлев… Поочередно забегали в хату и докладывали Тумасу о результатах обыска. Впрочем, никаких результатов не было. Когда дошли до кузницы, Костя не на шутку взволновался: ведь там был партизанский пулемет! Но все обошлось. Отец, понял мальчик, спрятал его надежно.

Уже начало смеркаться, а полицаи все еще рыскали по заводской территории, осматривали цеха.

Тумас теперь сидел у стола и, нетерпеливо поглядывая на часы, поторапливал своих подчиненных.

— Эй, хозяйка! — вдруг повернулся он к Алене Максимовне. — Зачем твоя дочь в Минск ходила?

— За солью, пан начальник, — ответила женщина. — За вещами теплыми для меньшеньких.

— Гляди у меня! Квартирантку вашу, Соколову, повесили. И для прочих веревку можем найти.

«Антонину Михайловну повесили!.. — похолодел Костя. — Ну, гады… Погодите!»

— Да, да! — не унимался Тумас. — Веревка и для тебя, старая, найдется. Небось недаром квартирантку такую взяла.

— Что вы прицепились к больной женщине? — перебил полицейского молчавший до сих пор кузнец. — В темной бабе врага увидели.

— Не твое дело, наковальня хромая! — взъярился Тумас. — Молчи, если не хочешь и себе схлопотать место в тюрьме.

— Кабы что лучшее… Ваша сила… — Кузнец смотрел в пол, и Костя понимал, какого усилия стоит отцу разыгрывать смирение.

— Наша! — Тумас стукнул подкованным каблуком по полу. — И сила, и то, увидишь ты завтрашний день или нет, вот здесь! — Он хлопнул ладонью по кобуре. — Развели большевистскую крамолу! Весь район мутите!

— Я-то при чем? — удивленно вскинул брови кузнец.

— Знал бы я, при чем здесь ты… — Начальник полиции прищурился, — другой разговор был бы. Запомни, кузнец: если узнаем, что с партизанами снюхался, с живого шкуру спустим. И не только с тебя. Но и с них. — Тумас махнул резиновой палкой в сторону Алены Максимовны и детей.

Полицейские ушли. Минут через двадцать Николай Романович быстро оделся.

— Пойду я, мать. Очень уж смело толклись они у нас дотемна. Не иначе засаду оставили поблизости. Надо предупредить наших…

— Ой, Николай, поймают — убьют.

Алена Максимовна схватила его за руку.

— Не поймают. В лесу живем. А где Кастусь?

— Только что был в хате.

…Темнота поглотила кузнеца. Он крался так осторожно, что ни мерзлая земля, ни корни деревьев на тропке не выдавали его шагов. Неожиданно рядом треснула веточка. Пальцы Николая Романовича до боли сжали топорище.

— Кто? — спросил он хрипло.

— Это я, папа.

Из-за дерева выскользнула знакомая фигурка сына.

— Костя!

— Я бегал к Лещанину. Предупредил. Партизанам передадут, чтобы пока не приходили на Рысевщину.

— Родной ты мой… Спасибо!

Отец крепко обнял сына.

 

Рудик

Рудик был ладным годовалым псом с лохматой грудью, большой головой и острыми торчащими ушами. Его сильные лапы, постоянно раскрытая пасть с красным языком и белыми клыками создавали обманчивое впечатление грозной собаки, и посторонние Рудика побаивались. На самом же деле у пса был добрый нрав, покладистый характер, и дети, особенно Костя и Толик, души в нем не чаяли.

Немало лакомых кусков перепадало лохматому любимцу из ребячьих рук. Вот и сейчас, воспользовавшись тем, что мать отвернулась от стола, Толик хотел сунуть в карман ячменный блин. Но не успел. Алена Максимовна обернулась, увидела.

— Опять Рудику? — рассердилась она. — И так откормили: не собака, лошадь. Хоть в сани запрягай.

— А мы и собираемся, — хвастливо выпалил Толик и прикусил язык: Костя предупреждающе толкнул его локтем, молчи, мол.

— Чего это вы собираетесь? — спросил кузнец, с любопытством посмотрев на сыновей.

Отступать было уже поздно.

— А что тут такого? — опять заговорил Толик. — Костя хомут, седелку уже сделал, полшоры сошьет, и можно Рудика запрягать.

— Да кто же на собаках ездит? — всплеснула руками Алена Максимовна. — Отец, образумь ты их!

Но Николай Романович неожиданно принял сторону мальчишек и сказал миролюбиво:

— Война войной, а детство ребятам один раз дается.

Николай Романович не только разрешил сыновьям ездить на Рудике, но сам смастерил легонькие сани, приладил к ним небольшие оглобельки, сделал и маленькую дугу.

И вот настал незабываемый день. Рудик спокойно позволил обвязать себя брезентовыми ремнями, ничего не имел против саней, только удил ни за что не пожелал брать в рот. Их пришлось отцепить, чтобы не лязгали, не пугали пса.

Рудик радовался и снегу, и легкому морозу, и вниманию к себе, и новой игре.

— Тпру-у! Рудик, тпру-у! Не спеши, буланый наш! — Костя изо всех сил натягивал вожжи и тормозил лаптями из лозы.

— Подождите-е! — кричал Толик. Он вывалился в снег еще на первом круге и теперь пытался догнать санки. На веселую кутерьму смотрели Валя, Лена, тетка Мальвина, Николай Романович и хохотали до слез.

Через неделю Рудик слушался Костю, будто бы всю жизнь ходил в упряжке. Братья привозили на собаке дрова из-под навеса, катали Валерика и Лину, даже девятилетнюю Валю.

Как-то понадобилось срочно отвезти в Слободку заказ — окованный железом камень для жерновов. Рыжего дома не было: на нем уехала Маня в соседнюю деревню.

— Как же камень доставить? — ломал голову кузнец. — Может, сынок, сходишь, скажешь, чтобы люди сами приехали?

— Давайте, папа, я его на Рудике домчу! — предложил Костя.

— На Рудике… — усомнился Николай Романович. — А если выбросит и тебя, и жернов где-нибудь по дороге, а сам — домой?

— Не выбросит!

Рудика запрягли. Тяжелый камень отец и сын едва подняли и вкатили на санки. И помчался пес. Только снег за санями завихрился искристым веером.

Часа через два Костя вернулся веселый и довольный. Еще и сена привез для Рыжего: заскочил на болото, из своего стога надергал.

Алена Максимовна в конце концов примирилась с поездками на Рудике. От резвящихся на снегу ребятишек и собаки веяло чем-то таким мирным, довоенным, что, глядя на них, женщина порой забывала о великой беде, которая пришла на их землю.

Между тем война напоминала о себе ежедневно и ежечасно. Маня снова ездила в Минск. Иногда по ночам в хату осторожно стучали: к Будникам заходили партизаны… Костя еще раз побывал в Узде по поручению подполья — привез медикаменты, новые батареи для приемника, листовки. А вернувшись, рассказал о массовых расстрелах мирных жителей. Очевидцы говорили, что земля и снег на свежих братских могилах шевелились еще долго: вместе с убитыми закопали и раненых…

Почти весь день Николай Романович чинил немецкую пишущую машинку с чужими, незнакомыми буквами. Работа тонкая, не для кузницы со слепыми окошками. Но партизанам была очень нужна эта машинка. Они смогут печатать на ней немецкие пропуска и разные другие документы. И кузнец, напрягая зрение и ругая свои огрубевшие пальцы, копался в мелких деталях, измазанных фиолетовой краской.

Под вечер Николай Романович кликнул сына.

— Кастусь, — сказал он, — запряги Рыжего, отвези машинку Лещанину. К нему ночью за этой штукой придут.

— Я мигом, папа, — обрадовался мальчик. — Только не Рыжего запрягу, а Рудика. Он целый день на привязи, отдохнул. И если увидит кто, то ничего подозрительного: катается пацан на собаке, и все.

Рудик привычно помчался галопом, чутко слушаясь вожжей. Едва пересек дорогу, как из-за поворота показалась вереница саней. Костя сразу увидел черные шинели с серыми воротниками. Полицейские! «В лес поворачивать поздно, — мгновенно сообразил мальчик. — Подумают, убегаю. Будут стрелять. Лучше придержать Рудика».

Трое саней проскочили мимо Костиной упряжки, а разрисованный возок и еще одни сани остановились. В возке приподнялся, пьяно качнулся и снова сел высокий человек в каракулевой кубанке и длинной черной куртке с белой повязкой на рукаве. Костя сразу узнал в нем начальника полиции Тумаса. Этого только не хватало. Мальчик незаметным движением надвинул шапку на самые глаза — может, спьяну не разглядит, не вспомнит его…

— Эй, шпаненок! — Ту мае опять приподнялся.

— Вы меня, дяденька? — изменив голос, простодушно спросил Костя.

— Тебя! — Полицай пьяно качнулся. — Кто разрешил на волке кататься!

— Это не волк, дяденька, это собака. Рудик его зовут.

— Если собака, то документ покажи, что это действительно собака, а не волк!

На санях и в возке подобострастно захохотали.

— Вы, пан начальник, если скажете, так уж скажете!

— То-то! — Полицай выпятил живот. — Знайте Тумаса!

— Поехали, пан начальник, а то от своих отстанем, — попробовал утихомирить Тумаса пожилой полицейский.

— Помолчи, Сыцкий! Пока я командую. И я хочу этого волка убить с трех выстрелов.

В руках начальника полиции появилась винтовка.

Костя побледнел. Ведь убьет гад Рудика!

Мальчик рванулся с саней и прикрыл собой четвероногого друга.

— Не дам убивать собаку! — отчаянно крикнул он.

— Это мне нравится, — усмехнулся Тумас. — Обоих щенков прошью одной пулей. А вы, голубчики, — обернулся он к подчиненным, — поставите мне три гляка самогонки за меткость.

Ствол винтовки качнулся и уперся Косте в лицо. Мальчик отвел взгляд от дула. Глаза его отыскали кузницу. Там отец. И двери открыты. Крикнуть бы что есть силы: «Па-а-па!» — как он маленьким звал отца, когда попадал в беду. Отец всегда приходил на выручку и все страхи обращал в шутку. Но разве можно звать его сейчас?

«Вот и все!» — обреченно подумал Костя.

Рудик почуял опасность, прижался к хозяину.

— Пан начальник, — снова подал голос пожилой полицейский, — в такую мишень каждый дурак попадет. Да еще за три гляка самогонки. Вы лучше большевистский флажок сразите.

— Какой еще флажок? — Тумас перестал целиться в Костю.

— А вон, на трубе завода. Со звездой, серпом и молотом.

Над высокой заводской трубой и в самом деле был виден маленький металлический флажок, прикрепленный к громоотводу.

— Ах ты, зараза большевистская! — Тумас рывком вскинул винтовку. Гулко бахнул выстрел, за ним — другой, третий…

— Проиграли, пан начальник, — засмеялся кто-то.

— Пулемет! — взревел раздосадованный неудачей Тумас.

Ему подали ручной пулемет. Начали стрелять и другие полицаи. Однако сбить флажок никому не удалось. Костя воспользовался суматохой, вскочил на санки и тихонько свистнул Рудику. Пес рванулся со всех ног. Мальчик уже был далеко, когда Тумас приказал:

— Ящик гранат и две мины под угол печи! Взорвать трубу!

Полицейские развернули сани и поехали к заводскому корпусу выполнять приказ шефа.

Беспорядочная стрельба насторожила Николая Романовича. А когда на территории завода появились полицаи и стали подводить мины под печь, он не выдержал: «Погубят завод!» И поспешил к возку с полицейским начальством.

— А, это ты, наковальня хромая! — Начальник полиции выбрался из возка. — Под большевистским флагом живешь? Ну на этот раз ты так просто не выкрутишься! Сейчас мы рванем твой флаг, а потом с тобой я поговорю отдельно.

Кузнец не успел ответить — со стороны Борок послышался гул моторов. Он все нарастал, и, наконец, показался отряд мотоциклистов. Следом двигались танкетка и две тупоносые машины с немецкими солдатами. Поравнявшись с возком, колонна остановилась. Из танкетки вышел на дорогу офицер в теплом кожаном пальто, из машины выскочил и подбежал к нему еще один немец, видимо, переводчик. Офицер сказал ему несколько слов, и тот спросил у Тумаса:

— С кем вы здесь воюете, господин начальник полиции? Комендант района господин Гундермарк ждет ответа.

— Большевистскую заразу вывожу, — отвечал Тумас, пытаясь удержать равновесие.

Офицер перевел взгляд на кузнеца. Николай Романович встретился с ним глазами. Ну, была не была! Он решительно шагнул к Гундермарку.

— Господин начальник полиции… — Кузнец кивнул на Тумаса, — хочет взорвать завод только потому, что на трубе прикреплен флажок со звездочкой. Флажок повесили еще когда возводили трубу. Завод пока не работает. Но немецкие власти, наверно, захотят пустить его в ход? А полицейские уже мины под печь подложили.

Гундермарку перевели слова кузнеца. Комендант отдал короткую команду. Два мотоциклиста рванулись к заводу. Гундермарк подошел к Тумасу и рукой, затянутой в кожаную перчатку, со всего размаху ударил полицая по щеке. Тумас плюхнулся в возок. Гундермарк что-то сказал переводчику.

— Вам, — переводчик повернулся к кузнецу, — комендант района выражает свою благодарность. А с вами, господин Тумас, — он подошел к возку, — разговор будет особый. Почему вы не сообщили, что в этом лесу есть завод? И почему так спешите его взорвать?

 

Мастерская старого балтийца

Полицейские до поры до времени оставили в покое семью Будников. Николай Романович получил от теляковского старосты официальное разрешение «на работу в кузнице в свою пользу, пока завод не будет пущен в ход». Правда, для этого пришлось основательно «позолотить» ручку старосты. Зато в кузницу начали открыто приходить заказчики: кто лемех в плуге наточить, кто борону наладить, кто коня подковать, привозили даже швейные машинки. Николай Романович никому не отказывал: чем больше людей толклось в кузнице, тем легче было затеряться среди них партизанским связным.

Весть о разгроме фашистских войск под Москвой докатилась до Белоруссии и послужила сигналом для новых ударов по врагу. Ширились ряды народных мстителей. В канун нового, 1942 года ушли в лес теляковские патриоты: и председатель колхоза Данила Николаевич, и раненые командиры, которые жили в хате Виктора Колоса. Ушел со своими людьми и руководитель местного подполья Макар Данилович, по кличке Бэнок.

— Будет скоро у меня работы по самое горло! — хитро посмеивался в усы Николай Романович.

Костя теперь часто помогал отцу в кузнице. И как подручный, и как сторож, если Николай Романович выполнял заказ, который не должны были видеть посторонние.

Сегодня не было надобности таиться, но у мальчика уже вошло в привычку следить за дорогой, протоптанной к кузнице, и он нет-нет да и посматривал в открытую дверь. Вот и сейчас бросил он мимолетный взгляд на заснеженный двор и очень удивился:

— Папа, к нам кто-то с сеном едет. Вы просили привезти? У нас же еще свое есть!

Кузнец в ответ тоже удивленно хмыкнул. Он отложил в сторону тяжелый молот, сунул в угли длинную ось, над которой «колдовал», и подошел к дверям. В самом деле, буланый конь, запряженный в сани с сеном, легкой рысцой приближался к кузнице.

Человек в рыжем кожушке, им оказался объездчик Шибко, подогнал коня к самому порогу и вылез из саней.

— Здорово, Николай! — приветствовал он Будника-старшего.

— Здорово, Алесь! — отвечал кузнец. Мужчины пожали друг другу руки.

— Что слышно на Рысевщине? — спросил гость.

— Стучим по наковальне да надеемся: лихо перекуется — добро будет. А у вас в Александрове?

— У нас жизнь стала дешевле пареной репы. — Приезжий понизил голос. — Тебе Романов привет передавал. — Мужчина зорко взглянул на Костю. — Сын?

— Сын, — ответил кузнец. — Можно при нем говорить все. Романов ему доверяет.

— Как заказ?

— Винтовки готовы. Пулемет заканчиваю. Ложе еще обтачивать на верстаке надо. Приношу в хату по вечерам. А вечером при коптилке какая работа? Дня через два будет готово. Костя, достань винтовки!

Пока мальчик разгребал уголь, сваленный в углу кузницы, и доставал из-под него завернутые в старые мешки винтовки, гость рассказывал Николаю Романовичу о том, что делается на Дзержинщине.

— Недавно неподалеку от Даниловичей бой был. Задали хлопцы воронью! Мало кто из них в живых остался. А к тебе, Николай, новая просьба: «максим» надо отремонтировать.

— Где он?

— Под сеном.

Достали пулемет. Николай Романович осмотрел его. Коротко сказал:

— Сделаю.

— Ну, будьте здоровы! — попрощался приезжий. — Мне пора. Как говорят, не спеши на базар, спеши с базара.

— Если на беду не заплутаешь, к ночи домой не опоздаешь, — тоже присказкой ответил кузнец.

Окна комнаты занавешены тщательней обычного. В комнате светло: над верстаком горит семилинейная лампа. Николай Романович вылил в нее весь запас керосина. Алена Максимовна не удержалась.

— Сегодня мы со светом, как на балу паны, а завтра — что в щели тараканы.

— Не горюй, мать, — сдержанно улыбнулся кузнец, сноровисто орудуя стамеской. — Ради такой работы и последний керосин вылить не жалко. Пообещал Алесю пулемет через два дня, надо успеть.

Яркое освещение собрало всю семью вокруг отца. Уже поздно, но никто не спит. Линочку с Валериком и тех не уложить: сидят на полу, стружки перебирают.

— Папа, а что вы делаете? — спрашивает Толик.

Николай Романович сдвигает очки на лоб, отвечает с улыбкой:

— Лопату, песок грести. Весна же идет.

— Неправда! — смеется Толик. — Я сегодня два раза босиком на улицу выбегал. Снег каким был колючим, таким и остался.

Валя приносит из кухни две небольшие кружки с заваренной сушеной черникой для Лины и Валерика. Толик тотчас пристает к сестре:

— И мне, Валечка, налей.

— Не проси! — строго говорит Валя. — Сахарину чуть-чуть осталось, малышам только, а ты уже большой.

Толя недовольно сопит.

— Налей, дочка, и ему, — говорит мать. — Пусть полакомится.

— Вот время настало! — вздыхает Лена. — О сахаре дети забыли, сахарину и того нет.

— Ничего, ребятки, выдюжим. В гражданскую и осьмушки хлеба на брата не перепадало, а выжили, победили. — Голос отца звучит спокойно, уверенно.

— Папа, расскажите о революции, — просит Костя. — Или о гражданской войне.

— Расскажите, папа! — Лена садится к столу поудобнее, готовится слушать.

— Ты, Николай, вспомни, как с Колчаком дрался да как я тебя раненого нашла, — подсказывает хозяйка.

— Нет, — подумав немного, говорит Николай Романович. — Я лучше расскажу вам, как довелось мне Ленина видеть.

В комнате становится тихо.

— Первый раз я увидел Ильича в апреле семнадцатого года, когда он из Финляндии приехал и с броневика выступал на вокзале, — начинает свой рассказ кузнец. — Вечер, тьма, только прожекторы светят. Народу — не сосчитать. И конечно, шпиков полно. Нашему отряду матросов приказ был: охранять вождя. Словом, мы держались начеку. Одним глазом на броневик с Ильичем смотришь, другим — на толпу: где что делается. Поэтому не всю я тогда ленинскую речь услышал. Второй раз я видел Ленина уже после победы, в октябре семнадцатого года. Нас послали охранять Смольный. Ну, известное дело, и снаружи, у центрального входа, стоять довелось, пропуска на штык накалывать, и внутри здания караул нести. Как-то стою я в коридоре, возле одной комнаты. Там совещание только что кончилось, народ выходит. Вдруг вижу: Ильич! Я подтянулся, винтовку к ноге, замер по стойке «смирно». «Добрый день, товарищ!» — здоровается со мной Ильич. «Здравия желаю!» — говорю я ему в ответ. «Вольно, вольно!» — улыбается он и руку мне подает. «Как ваша фамилия?» — спрашивает. «Будник. Николай Будник», — отвечаю. «По произношению догадываюсь: вы — белорус». — Это Ленин мне. «Так точно, Владимир Ильич! Белорус. Минской губернии, Игуменского уезда, Узденской волости». — «Семья есть в деревне?» — спрашивает Ленин. «Жена там», — говорю. «А как с землей?» — «Земли, — отвечаю, — у мужика нет». — «Будет! Теперь земля будет принадлежать крестьянам». — Ленин вплотную ко мне придвинулся, говорит, а сам указательным пальцем легонько так постукивает по моей груди, будто мысли свои в душу мне вкладывает. И вдруг спрашивает: «Что вы собираетесь делать после того, как буржуазию и помещиков окончательно победим?» — А сам хитро так на меня поглядывает. «В деревню, — говорю, — вернусь, товарищ Ленин. Думаю, что там будет много работы для революционных балтийцев из Питера». Понравился мой ответ Ильичу, руки довольно потирает, улыбается. «Это вы хорошо сказали, товарищ Будник! Отлично! — И тут же: — Завтракали сегодня?» — «Никак нет, — говорю. — Я в карауле. Сменюсь, тогда и позавтракаю, и пообедаю разом». Ленин собрался было уходить. Вдруг на мои ботинки взглянул. «Что это у вас с ногами?» — спрашивает. Заметил-таки! А мне ботинки малы, пальцы в них подвернуты. «Пустяк, Владимир Ильич!» — говорю. И чувствую: краснею. Досада меня взяла: как же я ногу-то ровно не удержал? Пятно на весь отряд! «А все-таки?» — допытывается Ленин. «Да ботинки на номер меньше попались», — пришлось признаться.

Тут к Ленину подошли, позвали его. Подал он мне на прощанье руку. Задержал мою ладонь в своей. «Так хватит работы в деревне революционным балтийцам, товарищ Будник?» — спрашивает. «Так точно, хватит, Владимир Ильич!» — отвечаю. Через час сменили меня, вызывают к командиру. «Ты что, шаланда дырявая, про тесную обувь молчал? — напустился на меня командир. — Мне из-за тебя от самого товарища Ленина попало. Поешь — и марш на склад за сапогами!»

Николай Романович замолчал, надел очки и снова взялся за стамеску.

— Счастливый вы, папа, — вздохнул Костя. — Вы и в революции участвовали, и в гражданскую беляков били, и Ленина видели…

— Что ж, — серьезно согласился с сыном кузнец, — мне на жизнь обижаться не приходится. Да ведь каждому поколению свое.

 

Имущество великой Германии

Лесопильный завод со всеми прилегающими к нему постройками и подворьями делился на Рысевщину первую и Рысевщину вторую… На Рысевщине второй находился непосредственно лесозавод, усадьбы Будников, тетки Мальвины и общежитие для рабочих, которое теперь пустовало. Рысевщина первая была большим складом лесоматериалов, готовой продукции завода. Здесь высились штабеля железнодорожных шпал, горы чурок для газогенераторных автомобилей — «газонов», хранились огромные запасы обрезного строительного леса и досок.

В первые месяцы оккупации немцам было не до этого хозяйства, затерянного в лесной глухомани. К концу зимы фашисты, однако, спохватились и решили богатство Рысевщины прибрать к рукам.

Зимним погожим днем приехала специальная комиссия во главе с комендантом. На заводе она не задержалась: пустить его в ближайшее время оккупанты, судя по всему, не собирались. Зато склад лесоматериалов, Рысевщину первую, немцы осматривали долго и внимательно, о чем-то громко переговариваясь. После их отъезда у входа на склады остался висеть большой железный щит с надписью, сделанной белой масляной краской: «Имущество Великой Германии. Не трогать! За хищение — расстрел!»

Вскоре дорога на Рысевщину, которая вела к шоссе Минск — Слуцк, стала оживленной: оккупанты вывозили пилолесоматериалы, «зеленое золото» белорусских лесов.

По утрам в строго назначенный час к складу подруливали три-четыре грузовика. В кузовах были военнопленные и эсэсовская охрана. Пленных привозили из концлагеря, который находился где-то под Минском. Одновременно из Узды прибывали полицейские. А следом шли машины за шпалами, строительным лесом.

Целыми днями на Рысевщине первой слышались немецкие команды, стук бревен, лай собак и рев моторов. Стихало все это к вечеру, когда после отправки последней партии древесины эсэсовцы загоняли пленных в грузовики и увозили их на ночь в лагерь. За ними следовал ЗИС — «газон» с полицейскими. До Узды приходилось ехать лесом, и всю дорогу полицаи палили из ружей и автоматов — отпугивали партизан.

Проходила ночь, а утром все повторялось, четко, с немецкой пунктуальностью.

Николай Романович терялся в догадках: почему партизаны позволяют оккупантам спокойно хозяйничать на Рысевщине? Кузнец все ждал вестей из отряда и, не дождавшись, отправил Костю в Алеховку. Мальчик должен был отвезти надежному человеку два окованных железом колеса и попросить срочно передать их Павлу Воложину, в лесничевку возле Даниловичей.

Спустя сутки ночью у Будников появился в сопровождении двух бойцов сам Романов.

Они обнялись с Николаем Романовичем как родные. Кузнец начал разговор без предисловия:

— Склад пора уничтожать!

— За тем и пришли, — ответил Романов. — Конечно, надо бы и фашистам перца подсыпать, да больно велика охрана. Начинать с ней бой среди бела дня пока нам не по силам. А вот полицейских прикончить, пожалуй, можно. Начнем со склада. Им мы займемся послезавтра вечером.

— Мне что делать? — спросил’ кузнец.

— Поступим так… — Романов немного помедлил. — Ты, Николай, с дочерью, чтобы вас все видели, поедете с утра пораньше через Теляково в Карпиловку, захватите с собой слесарный инструмент. Зайдете в третью хату от начала улицы. Придется чинить швейную ножную машину, а то и две.

— И все? — удивился Николай Романович.

— Мы не имеем права рисковать вами, — объяснил командир. — Немцы должны знать, что вас не было дома, когда горел склад. Однако скучать вам не придется. Ночью вместе с подпольщиками и моими хлопцами будете на шоссе Минск — Слуцк подпиливать столбы телефонной, связи.

— Может, мне лучше взять Костю, а не дочь? — спросил Николай Романович.

— Нет. Бери дочь. А парень нам тут понадобится.

У Кости от этих слов даже дыхание перехватило.

— Я стрелять умею! — горячо заверил он Романова. — И у меня…

— Стрелять у нас есть кому, — охладил его пыл Романов. — Нам нужно на несколько минут задержать полицаев. План операции будет такой…

На следующее утро Костя с узелком в руках отправился на Рысевщину первую. У входа на склад дорогу ему преградил эсэсовец с автоматом. У ног фашиста сидела овчарка.

— Пан, дайте закурить, — попросил мальчик и сделал вид, будто затягивается папиросой.

Немец жестом показал: «Убирайся!» Но тут Костя вытащил из кармана три яйца. На лице у солдата мелькнула довольная улыбка.

— Гут, — сказал он, забрал яйца, достал пачку сигарет, высыпал несколько штук на ладонь, протянул Косте. Мальчик спрятал сигареты.

— Пан, пустите туда, к полицейским, — принялся просить Костя. — Майн фатер — полицейский. Я обед ему несу.

Он присел на корточки, положил узелок себе на колени, развязал его. Как на скатерти-самобранке на нем оказались: бутылка с молоком, хлеб, яйца, кусок сала, лук.

— Фатер полицай, — повторил мальчик, показал пальцем себе на рот, пожевал и добавил: — Эссен.

Охранник жадно глядел на разложенную перед ним снедь. Костя взял еще два яйца, протянул эсэсовцу.

— Возьмите себе! И это тоже! — Он пододвинул к краю платка кусок сала.

Немец рассовал еду по карманам, оглянулся и махнул Косте рукой:

— Дурхгее! Шнель!

Костя поспешно собрал свой узелок и шмыгнул за машину со шпалами, которая стояла возле ворот, оттуда за штабель досок. От штабеля к штабелю осторожно пробирался он по территории склада, пока не отыскал полицейских. Те сидели на досках и играли в карты. Рядом тлел костерок.

— Добрый день, дяденьки! — весело выпалил мальчик.

Полицейские разом повернулись в его сторону. Одного, кучерявого, Костя знал: он делал у Будников обыск, а потом допрашивал Костю и сестер в полиции.

— Откуда ты, шкет? — спросил кто-то из полицаев.

— Здешний, с завода, — бойко ответил Костя. — Сын кузнеца. Я самогонку принес. Вы мне за нее сигарет немецких дадите?

Костя вынул из-за пазухи бутылку.

— Погоди, погоди, — сказал, присматриваясь к Косте, кучерявый. — Не ты ли на допросе, когда я предлагал тебе сигарету, сказал, что не куришь?

— Правда, дяденька, правда! — закивал головой Костя. — Но я сигареты не для себя прошу. Я их полицейским в Теляково отнесу. А они меня за это на машине прокатят!

— Ну и балда! — захохотал полицейский со шрамом возле уха. — Ты мне побольше самогонки притащи, так я тебя прокачу аж до Узды!

— Правда? — просиял Костя. — Я, дяденьки, сегодня вам целых три бутылки нес. Так немец две отобрал. Третью, холера, не нашел.

Теперь смеялись все полицейские.

— Как же он тебя пропустил? — спросил кучерявый.

— Я сказал, что здесь мой папа служит.

— А у отца дома водка есть? — спросил высокий худой полицай.

— Больше нет. Но завтра ему за работу должны принести. — Костя хитро подмигнул. — Я отолью и притащу вам. Вот только немец может не пропустить меня. И овчарка у него страшная.

— Тогда мы к вам завтра сами заедем, — сказал полицай со шрамом.

— Что вы? — испуганно замахал руками Костя. — Отец у меня строгий. Я ведь от него втихаря… Вот что. Вы можете здесь задержаться? Как немцы уедут, я и прибегу.

— Нам задерживаться нельзя. — Кучерявый (наверное, старший у полицейских) в раздумье посмотрел на остальных.

— Да я мигом! — настаивал Костя. — Немцы за ворота, я — сюда! Только вы покатаете меня?

Полицейские тихо посовещались, наконец кучерявый сказал:

— Хорошо. Будем ждать. Но знай: обманешь — не поздоровится ни тебе, ни твоим родителям. А теперь давай бутылку и вот тебе сигареты.

Холодное зимнее солнце начало скатываться за зубчатые вершины елей, когда Костя появился на территории склада. Полицейские уже нетерпеливо поглядывали в сторону завода и обрадовались, завидев мальчика с большим зеленым чайником в руках. Загалдели разом:

— Молодец, шкет, не обманул!

— Давай-ка молочко от бешеной коровки!

— Пить быстро. Раз-два — и в машину! — распорядился кучерявый. — Не на день, на вечер тянет. Лес кругом.

— Испугался! — засмеялся полицай со шрамом. — Столько лбов, а его в дрожь бросает! Теперь только и выпить, когда немцы уехали. При них не разгуляешься.

Костя отдал полицейским чайник, а сам отошел к машине. Задачу свою он выполнил, задержал предателей. Теперь можно за штабеля — и ходу. Но вспомнились слова Романова: «Главное — не проморгать момент, когда полицаи в машину сядут. Тут мы всех разом и прикончим». Нет, убегать, прятаться пока рано. Можно еще кое-что сделать, чтобы все наверняка. Костя посмотрел в сторону полицейских: те присосались к чайнику, тянули самогонку по очереди, торопя друг друга.

Мальчик обогнул машину. Теперь полицейские не видели его. Костя быстро отцепил защелки капота, приподнял холодное железо и лихорадочно начал обрывать туго натянутые провода: один, другой, третий… Все! Костя опустил крышку, бросился за бревна. И вовремя! Полицейские уже подходили к машине. Кучерявый сел в кабину, остальные залезли в кузов. Шофер начал «раскочегаривать» свой «газон». Потом тоже уселся в кабину нажал на стартер. Машина не заводилась.

Шофер вылез, поднял крышку капота.

— Ты что, ремонт на ночь глядя задумал? Дня тебе мало было? — закричал на него старший полицай.

Ответить шофер не успел — из леса грянул залп, резанула длинная пулеметная очередь. Перекрывая стрельбу, разнеслось дружное раскатистое «ура!».

Над складом полыхнуло пламя: горели шпалы, облитые бензином и мазутом, горели доски и бревна.

Утром на Рысевщину первую, как всегда, приехали немцы из Узды, эсэсовцы с пленными из лагеря. Они ничего не знали о случившемся — ночью партизаны уничтожили телефонную линию.

Там, где вчера был склад пилолесоматериалов, лежал белесый пепел, чадно дымили огромные головешки. Среди них торчал сожженный «газон» с обгоревшими трупами полицаев — ни один из них не ушел живым. Нетронутым остался только большой щит с закопченной надписью: «Имущество Великой Германии. Не трогать! За хищение — расстрел!»

Рысевщина первая перестала существовать.

 

Партизанский помол

Отгуляли метели первой военной зимы, миновали стужи. Шумными ручьями сбежал с полей растаявший снег. Только кое-где по ельникам да заболоченным чащам проглядывали белые рыхлые островки.

С весны в окрестных лесах начали действовать новые группы патриотов. Объединял эти группы, создавал партизанские отряды Минский подпольный горком партии.

Николаю Романовичу прибавилось работы. Партизаны теперь наведывались к нему и ночью и днем. Чаще всего к Будникам заглядывали бойцы и командиры одного из самых молодых отрядов, который возглавлял капитан Красной Армии Николай Михайлович Никитин.

Как-то под вечер в кузницу зашли командир роты и комиссар никитинского отряда Муравьев. Третий партизан остался с подводой, в которую был запряжен вороной конь.

Костя вышел во двор, присел на старом, почерневшем остове от телеги: ему было поручено наблюдать за дорогой.

— Давай сюда, кузнечонок! — позвал мальчика боец, дежуривший возле подводы.

Костя подошел, внимательно посмотрел на партизана. Парень был ненамного старше его, светловолосый, улыбчивый. «Он воюет, а я вот караулю…» — с завистью подумал Костя. Настроение сразу испортилось, и мальчик буркнул, сам толком не зная зачем:

— Я дядя кузнеца. Двоюродный.

— А не врешь? — Светловолосый даже привстал с большого мельничного камня, на котором сидел. — Такой молодой — и, пожалуйста, дядя!

— По материнской линии, — усмехнулся Костя. — Кого хочешь спроси.

Парень понял, что его «обули в лапти», но не рассердился.

— А ты веселый хлопец, — сказал он. — Давай к нам в отряд.

— Я бы хоть сейчас, — вздохнул Костя. — Да не берут.

— Сочувствую, — тряхнул белокурым чубом партизан. — Только что тебе делать в отряде? Немца голыми руками за холку не возьмешь. Если бы оружие у тебя было…

— Тогда примут? — Костя от волнения даже перешел на шепот.

— Конечно! Да куда же ты? Эй, подожди!

Но Костя уже бежал со всех ног к заводской конюшне.

Он вернулся в тот момент, когда партизаны и Николай Романович выходили из кузницы.

— Ты что? Где взял? — строго спросил кузнец, завидев сына. Партизанские командиры были тоже озадачены: Костя стоял перед ними с двумя карабинами — по одному на каждом плече. И с цинковым ящиком патронов под мышкой.

— Товарищ комиссар! Возьмите меня в свой отряд! — В голосе Кости были мольба и упорство одновременно.

— В отряд? — удивленно переспросил Муравьев.

— Да! Оружие у меня свое. — Костя свободной рукой показал на карабины.

— Оружие хорошее. Только…

— Опять «мал, подрасти»? — с обидой перебил мальчик и отвел в сторону сразу заблестевшие глаза.

— Нет, брат, совсем не в этом дело. И вовсе ты не мал, — серьезно сказал комиссар. — Ты нам здесь нужен. Мы для вас с отцом ответственное задание подготовили.

— Какое? — вырвалось у Кости.

— Отец расскажет, — улыбнулся Муравьев. — А за оружие, патроны спасибо.

— И от меня тоже, — подмигнул Косте молодой партизан.

— Костя, сынок, вставай! — Николай Романович тряс за плечи сына. — Время с якоря сниматься. Курс на мельницу.

— Так рано, папа? — спросил Костя, не в силах разлепить веки. — А рожь привезли?

— Мешки уже на нашем возу, — ответил кузнец.

Мальчик вскочил с кровати и быстро оделся.

Возле нагруженной с верхом подводы, в которую был запряжен Рыжий, стоял недавний Костин знакомый с белокурым чубом.

— Готовы? — встретил он выходящих из избы Николая Романовича и Костю.

— Отчаливаем, — бодро сказал Николай Романович.

— Если ничего не изменится, — партизан поправил шапку, сползающую на глаза, — я у вас буду завтра.

— Не изменится, — Костя хмуро взглянул на парня. — Разве только тебя за картошкой пошлют.

Партизан не обиделся и ответил очень спокойно:

— Прикажут — и за картошкой поеду. Война — это, как говорит комиссар, работа. И тяжелая, и опасная, и ответственная. Ты ведь с отцом зерно молоть по заданию комиссара везешь, верно?

— Верно, — буркнул Костя.

…На воротах мельницы надпись по-немецки и по-русски: «Закревщина. Пункт помола. Работает от комендатуры. Заказы принимаются только по разрешению властей».

Они подъехали к самым воротам.

Навстречу вышел полицейский. Черная пилотка надвинута на лоб, мутные глаза смотрят недобро.

— Куда лезешь? Останови коня! Сегодня работаем на армию фюрера.

— А нам как же? — спросил кузнец.

— Населению завтра. Теперь заказов немного. Почти все на жерновах мелют. А вы где столько зерна взяли? — Он подозрительно оглядел подводу.

— Здесь и мое, и соседское, — объяснил кузнец.

— Документы есть?

— Как же, с собой, — Николай Романович сунул руку за пазуху и вынул бумажник. — Я человек известный, кузнец. Живу недалеко от гарнизона, заработки хорошие. Вот аусвайс, вот разрешение властей. Мне сам господин комендант Гудермарк благодарность за спасение лесопильного завода объявлял.

Полицейский проверил и возвратил документы.

— Все равно, — равнодушно сказал он, — сегодня не пропущу.

Наутро Николай Романович с сыном снова были у ворот мельницы. Они стояли вместе с теми, кто хотел смолоть мешок-другой ржи. Мимо по шоссе промчались машины с немцами в кузовах. К одной была прицеплена пушка.

— Куда это понесло окаянных спозаранку? — тихо спросил кто-то.

— Их не разберешь, — откликнулся старик в дохе. — Может, с облавой на партизан, а может, по деревням снова безобразить: молодых парней и девчат хватать, чтобы угнать в проклятую Германию.

Кузнец в разговор не вмешивался. Слушал, молчал. Потом закурил. Не успел как следует затянуться — в лесу раздались два взрыва и сразу затрещали пулеметы, грохнула, будто удар грома, пушка.

Стрельба вскоре утихла. Помольщики, собравшись в кучку, гадали, где был бой.

— Напротив Заболотья.

— Нет, левее, за Борками.

— Не скажи. Где те Борки! Это под Рысевщиной…

Костя вздрогнул, осторожно взглянул на отца. Тот был внешне сдержан, спокоен, только бледность залила щеки. И Костя понял: бой шел рядом с их домом, а может быть…

Помол прошел спокойно. Только когда они выезжали из ворот, полицейский остановил подводу и приказал сбросить один мешок, якобы потому, что он был с меткой немецкой военной части. Две марки, которые дал Николай Романович, однако, убедили полицая, что он «ошибся». С жадностью схватив деньги, пропустил их.

Едва они подъехали к высокому бору, из густой чащи вышел человек, огляделся — на дороге никого — и подбежал к возу. Это был светловолосый партизан.

— Ты? — не поверил своим глазам кузнец. — Тут, возле самого гарнизона? Что случилось?

— Потом, потом расскажу! Поворачивайте быстрее на боковую дорогу!

Когда зеленые ели плотной стеной отделили их от шоссе, молодой партизан рассказал о том, что с ним приключилось.

— Прибыл на Рысевщину за мукой, вас еще нет. Поговорил с хозяйкой и решил навстречу вам двинуть. Выехал на дорогу — а передо мной немецкая колонна. Что делать? Шарахнул во фрицев гранатами, сам с телеги — и в чащу!

— Так это, значит, они с тобой воевали? — спросил Николай Романович.

— Со мной, — усмехнулся парень. — Даже из пушки несколько раз пальнули.

— Не задели? — спросил Костя.

— Сам удивляюсь! Сколько пороха извели, и ни одной царапины, — засмеялся партизан. — Теперь — в путь! Молодцы! С ответственным заданием справились отлично.

— Постой, а муку ты на чем отвезешь? — Костя вопросительно посмотрел на парня.

— У вас коня возьму, — спокойно, как о давно решенном деле, ответил белобрысый парень.

— Рыжего?! — У Кости заколотилось сердце. — Не дам!

— Спокойно, Кастусь. — Кузнец положил свою тяжелую руку на плечо сына. — Коль надо, то и говорить не о чем.

Костя бросил вожжи на мешок с мукою, отвернулся. Потом спрыгнул с груженого воза, пошел прочь.

— Ты куда это? — белобрысый удивленно поднял брови. — Поедем вместе: на Ободец, Чурилово, Александрово. Мне лошадь твоя только до Александровского леса нужна: там до лагеря рукою подать. Выгрузим муку, и возвращайся себе домой.

Костя остановился.

— А не врешь?

— Мне врать резону нет. Довезешь до первого поста, и будь здоров. А вам, — парень повернулся к кузнецу, — видимо, лучше где-нибудь в ельнике темноты дождаться: дорога теперь под надзором. Каждый встречный угадает по виду, что вы с мельницы. Ну и, конечно, заинтересуется, почему без муки.

— Правда твоя, сынок.

Кузнец слез с воза. Тяжело груженная подвода, поскрипывая, поехала по неровной лесной дороге.

 

Хочу бить фашистов!

Весна брала свое. После холодных дождливых дней резко потеплело. От земли, нагретой солнцем на пригорках, прозрачными струями поднимался теплый воздух — земля дышала. По пашне деловито расхаживали грачи. Над полями и проселочными дорогами с протяжным «кни-и-гу-ви!» кружили чибисы. Березы припорошились мелкими, светло-зелеными листочками. На полянах и прогалинах между деревьев и кустарников засинели подснежники. А в чаще старого бора пестрели цветы со странным названием «волчье лыко».

— Папа, я завтра Красулю погоню, — сказал после завтрака Костя и посмотрел вопросительно на отца. — На опушках уже трава появилась…

— Я и сам думал об этом, — согласился кузнец. — Пора за кнут браться.

— Кастусь, и я с тобой! — попросил Толик.

— Погоди, напасешься еще! — загадочным тоном ответил старший брат.

— Что задумал? Признавайся! — Лена заглянула в карие глаза брата: в них прыгали озорные чертики.

— Лента мне красная нужна! — сказал Костя.

— Или в чуб решил заплести? — засмеялась Лена и ласково потрепала его за вихор.

Костя кивнул:

— Правильно!

— Слушай ты его! — рассердилась на сестру Валя: надо же, такой чепухе поверила! — С каких это пор парни ленты на голову цепляют?

— А я нацеплю! — с вызовом сказал Костя. — Ленту только дайте хорошую.

— И дадим! — хохотнула Валя, выбежала в горницу и принесла оттуда красную ленту. — На, дорогой братик, вплетай в свои кудри, завязывай. Или, может, помочь?

— Спасибо. Сам управлюсь. — Мальчик спрятал ленту в карман.

Ну и удивились бы сестры, узнав, что под вечер Костя нашил эту самую ленту на зимнюю шапку-кубанку: спереди, наискосок, как у партизан. Он порылся в старом сундуке, схваченном металлическими обручами, вытащил черные суконные штаны и коричневый вельветовый френч, купленный на вырост, достал чистую рубашку, отцовский ремень и яловые сапоги. Затем топором подцепил одну из половиц, вынул из тайника сверток с пионерским галстуком. Все собранное завернул в узел.

Утром Костя взял несколько вареных картофелин, луковицу, немного соли. И выгнал Красулю из хлева. Мать проводила сына за ворота. Все было как всегда. Необычное началось позже, днем, когда корова пришла домой одна.

— Пастух наш потерялся, — завидев ее, пошутила Валя.

Но Алена Максимовна заволновалась:

— Хоть бы на этих извергов в черных шинелях не напоролся.

Лена пыталась успокоить мать:

— Придет. Свистки, наверное, мастерит. Сейчас самая пора их делать, правда, папа? — повернулась она к отцу, ища поддержки. Но Николай Романович промолчал.

А в это время в нескольких километрах от Рысевщины на партизанской базе Долгий остров комиссар подвел к стройному, подтянутому капитану подростка в яловых сапогах, шапке-кубанке и вельветовом френчике. На ремне — тяжелая кобура с револьвером, гранаты-«лимонки», немецкий штык. За плечами мальчика висел автомат ППД. Что и говорить: вооружен до зубов. Из-под воротника виднелся пионерский галстук.

— Посмотри, командир, на этого вояку, — весело сказал комиссар.

— Сын кузнеца Будника? — сразу догадался Никитин. — Тот самый?

— Да. Уже просился однажды к нам в отряд. Оружие тогда принес…

— Он член Теляковской подпольной организации, — подал голос начальник разведки. — Помог, кстати, уничтожить склад на Рысевщине первой.

— Как попал в наш лагерь? — спросил Костю Никитин.

— Я, товарищ командир, два караула обошел. Только возле самого лагеря на «секрет» наткнулся.

Командир посмотрел на начштаба:

— Придется с начальником караульной службы серьезно поговорить. — И повернулся к Косте: — Сколько у тебя оружия припрятано?

— Примете в отряд, скажу.

— Боец Будник, отвечать на вопросы командира!

— Есть, товарищ капитан! Думаю, все уместится на одну подводу, — четко отрапортовал новоявленный партизан.

— Двух человек из третьей роты и его, — Никитин хлопнул сильной рукой Костю по плечу, — сегодня же отправить с подводой на лесозавод. Забрать у кузнеца оружие, которое оставляли для ремонта, и прихватить арсенал этого молодца. К утру всем троим быть в роте.

Наконец-то исполнилась мечта Кости: его приняли в партизанский отряд!

 

Я вернусь, мама!

Начали сгущаться вечерние сумерки, когда телега, на которой ехали партизаны, остановилась на опушке леса. За поломанной заводской оградой виднелось небольшое здание кузницы. Поодаль, на фоне светлой полоски заката, темнели здания цехов. Над ними, как часовой, возвышалась высокая кирпичная труба.

Постояли, послушали.

— Чужих нет, — сказал Костя. — Рудик лаял бы. Схожу, отца позову?

— Нет, — возразил Мельников, старший в группе. — Вы с Дороховым оставайтесь здесь, а я пойду в окно стукну.

Как хотелось Косте самому побежать к своим, зайти в хату и крикнуть громко: «Смотрите, я теперь партизан!» Но слово старшего — приказ. И мальчик сидел на подводе, нетерпеливо ждал возвращения Мельникова: как-то там, дома?

Мельников пришел с Николаем Романовичем.

— Вот ты, значит, куда исчез! — Отец крепко обнял сына. — Я так и думал.

— Вы меня должны понять, папа, — тихо сказал Костя.

— Понимаю, сынок, и… одобряю.

— Наши не спят? Как мама?

— Не спят… — Отец помедлил. — Но лучше не ходи. Мать переволновалась, слегла. Узнает правду, совсем разболеется. Я подготовлю ее, а потом все расскажу.

— Хорошо, папа, — согласился Костя. И голос его прервался от волнения, к горлу подкатил комок.

— Забирайте ваш заказ, — сказал Николай Романович Костиным товарищам.

Партизаны подогнали коня к кузнице, уложили на телегу отремонтированное оружие.

— А как с заводом? — спросил Мельников у кузнеца. — Никитин просил передать: точно установлено — немцы собираются пустить его в ближайшие дни. Им нужен обрезной лес, чтобы строить укрепления в гарнизоне.

— Все готово, — буднично, спокойно сказал кузнец. — Взрывчатку я заложил там, где договорились. Натаскал в цеха стружек, обрезков досок, полил все мазутом. Осталось поджечь.

Костя с удивлением смотрел на отца. Так вот почему последнюю неделю он совсем не сидел в кузнице, все находил себе дела на территории завода.

— Отлично! — Мельников удовлетворенно потер руки. — Когда взорвем?

— Сегодня. Я сам уничтожу завод. — Кузнец не смог подавить вздоха. — Вас только прошу, как завод загорится, стрельбу устроить. Мне будет легче оправдаться: спасали, мол, всей семьей имущество Германии от пожара, а тут лесные бандиты нагрянули, старуху напугали чуть не до смерти — лежит, не встает, сына-подростка увели в лес. И подозрений на Костю не будет.

— Ловко придумано, — засмеялся Дорохов.

— План подходит, — одобрил Мельников. — Пошли посмотрим. А вы, — кивнул он Косте и Дорохову, — поезжайте за оружием. Дорога туда хорошая?

— К конюшне подъезд отличный, — сказал Костя.

— Зачем к конюшне? — удивленно спросил Николай Романович.

— Я, папа, — объяснил Костя, — заводскую конюшню для одного дела приспособил. Там сток когда-то был, яма цементированная. Ну я ее досками обложил и складывал туда оружие. Прошлым летом, когда пас Красулю. Потом жестью, досками и разным хламом завалил, песком присыпал.

Настала очередь удивляться кузнецу. Ай да сын!

— Идемте, времени у нас в обрез, — поторопил Мельников.

Взошла и повисла над лесом большая белая луна. От деревьев и кустов на землю легли таинственные, зыбкие тени.

Костя и Дорохов кончили грузить подводу и теперь ходили вокруг нее, пытаясь воткнуть между ящиками с патронами и стволами винтовок еще хоть что-нибудь — оружия у мальчика оказалось больше, чем предполагали.

— Хороший улов! — обрадовался старший группы, увидев телегу, заполненную оружием и боеприпасами до самого верха.

— Все не смогли забрать. Вон еще в яме сколько.

Николай Романович постоял, помолчал, видно, что-то обдумывая.

— Я сейчас, — сказал он и ушел с заводского двора.

Вскоре послышалось тихое ржание. Кузнец вернулся с подводой.

— Вот, Рыжего запряг. Часть оружия сюда переложить можно. И то, что в яме осталось. Да и сами посвободнее сядете.

— А коня как же вернуть? — спросил Мельников.

— Зачем? — удивился Николай Романович. — Пусть Рыжий вместе с сыном служит.

— Папа! — только и смог вымолвить Костя. Мальчик обхватил руками худую отцовскую шею, прижался к засаленной фуфайке.

— Чтоб не скучал без тебя… — Кузнец грустно улыбнулся. — Я здесь и одежку положил, ночи пока холодные…

Партизаны выехали на дорогу. Последняя подвода приостановилась у ворот.

— Прощайте, родные! — прошептал Костя. Помолчал. Потом, как клятву, произнес: — Простите, не могу иначе. Я вернусь, мама! Обязательно вернусь!

— Не задерживайся, сынок. От своих отстанешь, — послышался из-за ограды отцовский голос. — Береги себя! — И кузнец вдруг закашлялся.

В матово-белом свете луны отчетливо вырисовывалась темная заводская труба. Острые мальчишеские глаза рассмотрели на ней маленький металлический флажок. Так и не смогли сбить его фашисты. Звездочку, серп и молот нельзя было сейчас различить, но Костя знал: они там.

— До свидания, Рысевщина!

Застоявшийся в последнее время Рыжий рысью рванул с места. Прошло немного времени, и над заводом начало разгораться зарево. Один за другим прогремели четыре мощных взрыва. Высоко в небо взметнулось пламя. И тотчас в лесу прозвучали автоматная очередь и два винтовочных выстрела — короткий партизанский салют.

 

Первое задание

Костя энергично натер песком котел, окатил его водой из ушата, собрался пойти сполоснуть тряпку, и в этот момент как из-под земли вырос перед ним Яков Бочкарев. Загадочно улыбаясь, протянул маленькую записку. Костя взглянул на буквы, и сердце радостно дрогнуло: папа!

«Сынок, у нас все в порядке, — писал отец. — Мама поправилась. Слушайся старших, учись хорошо стрелять», — прочитал он и выразительно посмотрел на пустой ушат и тряпку, которую держал в руках. Бочкарев перехватил его взгляд.

— На сегодняшний день, — улыбнулся он, — это твое главное оружие.

На боевые задания Костю пока не брали, поручали дела попроще: он рыл траншеи вокруг базы, маскировал пулеметные гнезда, заготавливал дрова, помогал повару на кухне. Но при этом мальчик не пропускал занятий по военному делу. Вместе с другими молодыми партизанами изучал свое и трофейное оружие, стрелковое, подрывное дело, проходил строевую подготовку.

Отряд, бойцом которого стал Костя, был сильный, хорошо вооруженный, держал постоянную связь с Большой землей. В окрестных деревнях у него имелись свои глаза и уши. День ото дня боевые товарищи Кости наносили все более чувствительные удары по врагу. Фашисты начали готовить карательную экспедицию. В Зеньковичах, Даниловичах, Валерьянах были усилены гарнизоны. Больше стало немцев в Станькове, Узде, Телякове.

Подпольщики из Минска передали: с инспекцией по гарнизонам Узденского и Дзержинского районов выезжает майор Шрам. Он везет план уничтожения партизанской базы на Долгом острове.

…В стороне от базы партизаны строили ложную систему укреплений. Костя вместе со всеми копал траншею, когда его разыскал посыльный из штаба.

— Пойдешь на задание! — буднично сказал он.

Костя прислонил к дереву лопату, вытер травой сапоги. Шел за посыльным, по-военному отбивая шаг. А хотелось бежать, лететь на крыльях: наконец-то дождался!

В землянке было несколько человек.

— Рядовой Будник по вашему приказанию явился! — срывающимся от волнения голосом доложил мальчик и замер перед Никитиным по стойке «смирно».

— Вольно, — сказал Никитин. — Ну что ж, добрый молодец, пришло и твое время. Готов?

— Всегда готов! — снова вытянулся в струнку Костя и добавил с горячностью: — Хочу бить фашистов!

— Отлично. Но пока надо попасти телку.

— Телку? — восторженное выражение на Костином лице сменилось разочарованием.

— Да. Вблизи шоссе.

— Товарищ командир, я дома по уши напасся…

— Рядовой Будник! — прервал его Никитин. — Слушай боевую задачу!

Юный партизан сразу подобрался, лицо его посуровело. В коротком «есть!», которым он ответил командиру, прозвучала готовность выполнить любой приказ. Как ругал себя в душе Костя, что не сдержался, раскис, повел себя, словно несмышленый пацан.

Видимо, состояние мальчика не ускользнуло от внимательного взгляда комиссара Муравьева.

— Вот что, Кастусь, — серьезно, но мягко сказал Муравьев. — На нас готовится нападение. Отступать не будем, дадим бой. Но нужно выведать планы врагов. В наши края едет важная фашистская птица, майор Шрам. Мы знаем марку, цвет и номер машины Шрама. Примерно знаем день, когда он должен выехать из Минска. Но какой дорогой проследует господин майор, нам неизвестно. Это должны выяснить разведчики. Понял?

— Понял, — кивнул Костя.

— Ну, вот и хорошо. Остальное доскажет командир.

Телка сосредоточенно щипала траву, шаг за шагом продвигаясь вдоль дороги. Костя был доволен: спокойная попалась скотинка, никаких с ней хлопот. Только раз побежала к кустам, но услышала окрик мальчика и послушно вернулась. Не то что Рогуля у тетки Мальвины — пойдет рыскать по чаще, только успевай за ней гоняться, за весь день не присядешь… А тут от дороги нельзя и на минуту отойти. Отлучишься — машина с майором проскочит в момент. Считай — провалил задание.

Костя подошел к телке, погладил ее. В который раз окинул взглядом дорогу. В одной стороне — Узда, в другой — Валерьяны. Напротив, через шоссе, деревня Заболотье. Тихо, пусто на дороге.

…В полдень со стороны Валерьян показались полицейские. Было их человек тридцать. Усталые, хмурые, они тянулись цепочкой по обочине. «С засады возвращаются», — догадался Костя.

Двое задержались возле мальчика.

— Откуда? Кто такой? — отрывисто спросил высокий рыжий детина.

Костя хорошо запомнил, как отвечать ему на вопросы врагов и местных жителей.

— Здешний я, дяденьки. Из Заболотья, — мальчик показал хворостиной на деревню. — Махначи наша фамилия.

В Заболотье большая часть жителей — Махначи. Сошло: проверять полицейские не стали.

— Ладно, паси свою худобину, — сказал второй полицейский, и оба ушли.

Когда часом позже с Костей заговорила женщина, которая шла из деревни, он ответил иначе, чем полицейским:

— Из Хотлян я, тетенька. Арестовали нас, пастухов, которые коров возле леса пасли, в Узду пригнали. Меня вот отпустили. Теперь с телушкой помалу домой добираюсь.

Так дежурил он у шоссе до захода солнца. Ночевал в лесу. Рано утром, еще и солнце не встало, снова погнал телочку к дороге.

Утро было росистое, холодное. Костю пробирала дрожь. От голода даже подташнивало. Хлеб он съел еще вчера.

— Хорошо тебе, — вздыхал пастушок, глядя, как телушка щиплет траву. — Кругом и завтрак, и обед, и ужин.

Сейчас бы материнских драников да кружку парного молока!

…Солнце поднялось уже высоко, когда со стороны Узды показалась полуторка. В кузове сидело человек десять в черных пилотках.

«Полицейские, — определил Костя. — Э-э, да они останавливаются! Неужели из-за меня?»

Из кабины высунулся пожилой полный полицай, стал рассматривать телку.

«Сейчас позовут. — И тут Костя увидел в кузове одного полицейского… — Да ведь он из Телякова! — ужаснулся мальчик. — Если меня разглядит, обязательно узнает… Бросить телушку и бежать? Стрелять начнут. А что, если…» И Костя закричал:

— Дяденьки! Скорее сюда!

— Чего орешь? — На подножку из машины вылез пожилой полицай.

— Они там! — Костя замахал руками, показывая на чащу, и испуганно пригнулся.

— Кто?

— Два мужика с винтовками! Дорогу хотели перейти. Вас увидели — спрятались. — Мальчик повернулся так, чтобы теляковский полицай не видел его в лицо.

Черные пилотки зашевелились. До Костиных ушей долетело слово «партизаны». Залязгали затворы, затрещали выстрелы.

В этот момент на дороге показался броневик. За ним тянулась колонна машин. Шагах в пяти от полицейских машины остановились. Из приземистой легковушки бежевого цвета вышли трое. Один из них, представительный, с моноклем в глазу, наверняка был большим начальником.

Неужели те, кого он ждал? Мальчик, напрягая зрение, всмотрелся в номер бежевой легковушки. «Она!» — радостно забилось сердце.

Гитлеровец с моноклем что-то приказал. Башня броневика повернулась в сторону леса. Длинная пулеметная очередь прострочила его край. Офицеры сели в машину. Колонна двинулась на Узду. Следом укатили и полицейские.

Едва они исчезли за поворотом дороги, «пастушок» подбежал к своей телке, завел ее в чащу, привязал к дереву, а сам стремглав бросился в ольшаник за болото. Там ждал его Вася Мельников с оседланными лошадьми.

С того дня Костя был зачислен в разведку.

— Телушка в люди вывела, — шутили товарищи по отряду.

Через день партизаны принесли на Долгий остров портфель майора Шрама.

 

Бой на Долгом острове

Костя только вернулся из разведки, мокрый, в торфяной грязи. Однако чиститься, приводить в порядок одежду и обувь не было времени — слишком тревожные вести он принес в отряд. Доложил командиру роты Александру Балюкевичу:

— Возле деревни Александрово, в поле, много немцев. Роют окопы, устанавливают пулеметы. В кустах замаскированы броневики. Из деревни никого не выпускают.

— А как же ты?

— По канаве полз, — ответил Костя. — В воде.

— Выходит, там засада. — Балюкевич поспешил в штаб.

В это самое время в штабе разведчики Коля Воложин и Николай Синявский докладывали комиссару: возле Даниловичей видели грузовики с пехотой и шесть танков.

— Сомневаться не приходиться, — сказал Муравьев. — Решили с нами покончить. Что же, будем ждать гостей.

Наступило утро 14 июня 1942 года. Было тихо. Над лесной речушкой Жесть, над заболоченной поймой занимался рассвет.

Тишину разорвал гул моторов: из Даниловичей двигались танки и броневики, за ними — грузовые машины с солдатами и мотоциклисты.

Первым заметил врага с вершины густой ели Вася Мельников. Он сидел в секрете возле дороги. Когда с елью поравнялась первая машина, Вася коротким жестом метнул гранату, за ней — вторую.

Колонна остановилась. Поднялась беспорядочная стрельба. Фашисты не могли понять, откуда летят гранаты. Но вот партизана заметили… Длинная автоматная очередь сразила героя.

…Костя Будник крепко спал на нарах, когда кто-то сильно встряхнул его за плечо:

— Просыпайся! Немцы наступают! Приказано занять оборону.

Сна как и не бывало. Костя схватил автомат, сумку с патронами и выскочил из землянки.

Стрелки были в траншеях, пулеметчики возле пулеметов. С северной стороны слышалась стрельба, взрывы, которые следовали без перерыва, сливались в яростный гул.

Гитлеровцы обстреливали Долгий остров. Остров не отвечал. Казалось, там никого нет.

Пехота противника по вязкому болоту рвалась к небольшому холму. Именно там согласно донесениям фашистской разведки был укрепленный район партизанской базы. Хозяйственный взвод, оставленный здесь для заслона, начал отстреливаться и отходить. Это был маневр партизан: демонстрируя «слабость», необходимо было заманить врага в глубь Долгого острова. Маневр совпадал с планом немецкого командования: мощным натиском со стороны Даниловичей, под непрерывным артиллерийским огнем вынудить отряд отходить в сторону деревни Александрово, где подготовлена засада…

Долгий остров дрожал от взрывов. Густой ельник прошивали очереди крупнокалиберных и станковых пулеметов. Фашисты били в основном по ложным позициям партизан в центре острова.

«Успех» на холме окрылил немцев. Они проваливались в трясину, вязли в торфяной жиже, но упрямо продвигались вперед. Остров по-прежнему молчал. И только когда первые цепи в грязно-зеленых мундирах ступили на сухую землю, послышался голос комиссара:

— Огонь!

Выстрел из маузера потонул в дружном грохоте партизанских пулеметов и автоматов. Передняя цепь немцев на глазах поредела, сломалась, фашисты залегли.

Костя стрелял с отлично замаскированной позиции. Теперь он за все отомстит проклятым оккупантам! И за горе матери, и за издевательства полицаев, и за тетю Тоню, за то, что маленький Валерка остался сиротой…

— Не спеши, целься! — спокойно сказал политрук Бочкарев. Сам он со старшим сержантом Столбовым вел прицельный огонь из «Дегтярева» короткими очередями.

«Этот пулемет отец ремонтировал», — успел подумать Костя.

…Атака следовала за атакой. На третьем часу боя гитлеровцам удалось с северо-западной стороны ворваться на Долгий остров. Из-за каждого куста, из-за каждого дерева в них летели свинец и гранаты.

Фашисты отвечали мощным артиллерийским обстрелом.

Взрывы снарядов были настолько оглушительными, что казалось Косте, вот-вот лопнут барабанные перепонки. Падали сломанные и вывороченные деревья, трещала кора от осколков и пуль.

— Будник! К комиссару! — расслышал мальчик сквозь грохот взрывов.

Петра Игнатьевича Костя нашел в лощине. Припав к ручному пулемету, тот беспрерывно стрелял по цепи идущих в очередную атаку фашистов.

— Вот что, Кастусь, — комиссар на минуту оторвался от прицела, — умолк пулемет Михася на левом фланге. Выясни, в чем дело.

К окопу Михася Костя пробрался ползком. Осторожно отодвинул густую ветку ели — двое полицаев уже закладывали ленту в пулемет, третий оттаскивал тело пулеметчика…

В грохоте боя не слышно было длинной автоматной очереди. Оба полицая упали. Третьего заслоняло дерево. Что-то знакомое увидел Костя в удаляющейся черной фигуре.

«Неужели сам Тумас, начальник узденской полиции?» — Полицейский оглянулся. Сомнений не было: он!

Тумас заметил опасность. И тоже узнал мальчика. Он вскинул автоматическую винтовку, но выстрелить не успел: Костя разрядил в Тумаса свой автомат и мгновенно спрыгнул в окоп.

…Двадцать два раза при поддержке артиллерии бросались в этот день гитлеровцы в яростные атаки, но не смогли сломить партизан. Народные мстители после десятичасового боя отошли в лес под Яловку. Только тогда фашисты смогли занять партизанскую крепость.

Сотни убитых потеряли оккупанты в этом бою. Три дня вывозили они трупы своих солдат.

 

Затирка с приправой

Отряд Никитина перебазировался в Тепленские леса, под Колодино. Стало известно: взбешенные неудачей на Долгом острове, фашисты готовят новое наступление. Но и партизаны старались не давать передышки врагу.

Ежедневно разведчики и диверсионные группы уходили под Самохваловичи, Пуховичи, Станьково, Койданово, Негорелое, и взлетали на воздух мосты, горели машины с боеприпасами, оставались на дорогах убитые фашисты и предатели-полицаи. Костя вместе с «братками» всегда принимал участие в этих коротких яростных боях. «Братками» называли в партизанском отряде подростков: Костю, Колю Воложина, Виктора Колоса, братьев Николая и Володю Синявских, Николая Шаметьку. Вначале Коля Воложин обращался так к своим одногодкам: «Браток!» У него и переняли. А получилось точно: подростки и в самом деле жили между собой, как родные братья.

Сегодня в засаду на шоссе Минск — Слуцк послали вместе со взрослыми партизанами и «братков». Только замаскировались, как из-за поворота появились шесть грузовиков с солдатами. Первая машина подорвалась на мине, поставленной дядей Лешей, мастером подрывного дела, присланным в отряд минскими подпольщиками. В кузова машин полетели гранаты. Ни один из фашистов не успел убежать: их настигали автоматные очереди. Партизаны собрали вражеское оружие, подожгли машины. Можно было уходить. Но командир роты Александр Балюкевич сказал:

— Тогда так. Оставим группу наблюдения из «братков». Старшим назначаю Будника. Только наблюдать, никакой самодеятельности. Если что — исчезнуть. Кони вас будут ждать по ту сторону холма.

…И вот они лежат в душистой лесной траве среди густого березняка. Смотрят, как догорают фашистские машины, молчат.

— А что, братки, — нарушает молчание Коля Воложин, — неужели снова придет время, когда по этому шоссе можно будет свободно ходить и ездить?

— За то и сражаемся с фашистами, — жестко говорит Шаметька.

— Прямо, братки, не верится, — продолжает Воложин, — что на свете можно жить спокойно: без пожаров и стрельбы, без расстрелов и виселиц.

— Я после войны на шофера выучусь и всю страну вдоль и поперек объезжу, — мечтательно говорит Володя Синявский. — Так все хочется поглядеть!

— А я военным стану, кадровым, — подает голос Виктор Колос. — Как наш командир. А ты кем будешь, Костя?

— Может, кузнецом, как отец. А может… — Костя не успел договорить — на дороге послышался гул моторов.

Приближалась новая колонна фашистов — несколько грузовиков. У догоравших машин колонна остановилась. Прямо из кузовов фашисты обстреляли лес, потом попрыгали на дорогу, быстро очистили ее, столкнув то, что осталось от грузовиков, в кювет, погрузили в кузова убитых. И уехали. А через несколько минут на шоссе показался синий «опель». Недалеко от засады «братков» «опель» остановился. Никто из него не выходил, но и так было ясно: «пассажиры» осматривали место недавнего боя.

— Смелые, без охраны ездят! — еле слышно прошептал Николай Синявский.

— А чего им бояться? Охрана впереди! — зло усмехнулся Шаметька.

— Да и тактика партизан известна, — тихо сказал Костя, — ударили из засады — и быстрее в лес. Уверены, что здесь никого нет.

Синий «опель» не спеша тронулся с места.

— А мы сейчас покажем нашу тактику! — Костя вскинул автомат.

Старшего группы поддержали все «братки». По машине грянул дружный залп. «Опель», виляя, проехал метров двадцать и, резко свернув в сторону, свалился в канаву.

Костя бросился к машине.

Трое жандармов в офицерской форме и шофер были убиты. Костя быстро собрал документы, сумки, оружие. В горячке он не заметил, что на шоссе из-за поворота выехал конный обоз немцев. Выстрелы насторожили фашистов: ехали с винтовками наготове.

«Браткам» ничего не оставалось, как дать еще один залп — по обозникам, чтобы выручить старшего группы.

Пожилой повар Дюков ходил возле костра, и вид у него, прямо скажем, был мрачный: попробуй накормить бойцов, когда картошки и той в обрез, а муки вовсе нет. Возле пылающего костра появился верхом на коне Костя.

— Гарцуешь? — недовольно проворчал Дюков. — Лучше бы котлы промыл, как когда-то. Или картошки начистил. Гарцевать все мастера, а ты попробуй из ничего обед приготовить! И чтоб все сыты были.

— Ладно, дядька Дюков, — засмеялся Костя, — теперь будет из чего приготовить. Мы вам муки достали.

— Муки? — сразу повеселел повар. — Мне бы с полмешочка.

— Целый обоз у немцев отбили!

— Где же он? — заволновался повар.

— Посты уже миновали, — сказал Костя. — Сейчас…

Вскоре трофеи были в лагере. «Братков» начали качать. Дюков объявил, что приготовит затирку с приправой и первыми наполнит до краев котелки «братков».

На затирку с приправой собрался весь лагерь. Ждали, шутили. Только Дюков ничего не слышал: озабоченно прохаживался возле котлов, черпал то из одного, то из другого большим половником, дул на варево, пробовал и что-то недовольно бормотал. Наконец пожал плечами и махнул рукой. Непонятно…

Первым, конечно, Дюков налил затирки «браткам». Потянулись к котлу и другие партизаны со своими котелками.

Стали, обжигаясь, пробовать густое варево.

— Ребята! — воскликнул кто-то, — а затирка действительно с приправой. Ай да повар!

Дюков сплюнул, отвернулся и зашагал прочь от костра.

Выяснилось, что мука, захваченная «братками», была подмочена керосином. В результате затирка получилась с неприятным запахом.

— Ничего, — сказал пожилой усатый партизан. — Все одно — еда, хлебушко.

После ужина командиры рот построили своих бойцов. Никитин прошел перед строем.

— За особую активность, проявленную при захвате ценных документов, — сказал он громко, — разведчику Буднику от имени командования объявляю благодарность! Одновременно объявляю благодарность всей группе наблюдения за захваченные трофеи и особенно за муку! — Никитин помолчал немного, потом сказал, уже другим, жестким голосом: — А за самовольное нарушение приказа командира роты старший группы Будник переводится на трое суток в подсобные рабочие на кухню, остальные — на двое.

— Вот это и есть настоящая затирка с приправой, — шепнул на ухо Косте Жора по прозвищу Матрос.

Вечером Костю позвали к комиссару: «браток» зашел в землянку, застыл по стойке «смирно». Муравьев сдержанно улыбнулся:

— Вольно! И садись-ка к столу. Чаем угощу.

Пили чай. Комиссар расспрашивал о самочувствии, о настроении. Под конец разговора сказал:

— Пойми, Костя: не одной смелостью отряд силен, но и железной дисциплиной. Это первый армейский закон. А в наших партизанских условиях он особенно важен. Ты из-за легковушки мог и сам погибнуть, и друзей погубить.

Костя подавленно молчал.

— Ничего! — Комиссар дружески хлопнул мальчика по плечу. — Боец ты у нас молодой. — Петр Игнатьевич вздохнул. — Даже юный. На ошибках, как говорится, учатся. Только, Кастусь, нельзя нам ошибаться. Понимаешь?

— Понимаю… — прошептал мальчик.

 

Группа прикрытия

Подпольщики из Минска сообщили: на аэродроме, который расположен на окраине города, в полуразрушенном помещении, фашисты устроили большой склад зенитных и других снарядов. Склад стал действовать недавно, охрана пока слабая… Снаряды — это взрывчатка!

И командование разработало план операции.

Костя знал, что руководить группой захвата будет опытный разведчик, кадровый командир Красной Армии, фамилия которого была неизвестна. Звали его в отряде просто Иваном. Может, имя такое было у человека, а может, партизанская кличка. Спрашивать, уточнять не полагалось. Да и видели Ивана в расположении партизан редко. Обычно он где-то подолгу пропадал, потом снова на короткое время появлялся в отряде. Костя его видел трижды. Высокий, сухощавый, подтянутый, со светлыми, гладко зачесанными назад волосами и голубыми глазами, он внешне походил на немца, стопроцентного арийца. Однажды мальчик видел его в форме обер-лейтенанта фашистской армии. Говорили, что Иван блестяще владеет немецким языком, имеет настоящие немецкие документы, знает все повадки гитлеровских офицеров и свободно, открыто посещает Минск, Койданово, Столбцы, Узду, Барановичи, Несвиж. У бесстрашного разведчика был и черный «опель», который водил молчаливый шофер в форме ефрейтора фашистской армии.

Сколько Костя ни просился у командира роты в группу по захвату склада, его не брали. Возможно, формы немецкой по росту не нашлось или не могли ему простить нарушения приказа командования.

Однако Муравьев все же порекомендовал командиру роты взять Костю в группу прикрытия; комиссар внимательно следил за судьбой юного партизана, как, впрочем, и всех «братков».

Задача группы прикрытия была непростой: предстояло пробраться по ржи как можно ближе к шоссе Минск — Слуцк, залечь в бурьяне возле дороги. И как только дорога будет свободной, дать сигнал — поднять над рожью пучок травы на шесте. Группа захвата, переодетая в немецкую форму, на трофейных подводах должна выехать из леса на шоссе и двинуться к аэродрому, на окраину Минска. Подвод много — целый обоз. Значит, необходимо выбрать такой момент, когда шоссе длительное время будет безлюдным. Немцы ведь не дураки, сразу догадаются, какие «обозники» в такое неспокойное время выезжают из лесу. Тогда не миновать боя. Группа прикрытия, конечно, будет стоять насмерть. Такая у нее задача. Но ведь если сорвется выполнение задания, и группа захвата может погибнуть.

Перевалило за полдень. Редкие тучки, собравшиеся было в небольшие облака, расползлись по небу прозрачным белесым маревом. Невыносимая жара. Даже жаворонки в небе не звенят, спрятались в прохладной тени во ржи. Перестали выкрикивать свое «пить-полоть» перепелки.

Черный «опель» давно промчался по шоссе в сторону Минска. А обоз все не мог выехать из леса. Егоров не раз собирался дать сигнал Ремезу поднять орешину с пучком травы. Но тут же торопливо опускал руку: или со стороны Минска, или со стороны Слуцка отчетливо слышался гул машин и треск мотоциклов. Егоров нервничал: то расстегивал, то, несмотря на жару, застегивал пуговицы на воротнике гимнастерки, глаза его горели сухим блеском.

Наверняка в лесу волнуются еще больше. И командование, и разведчики из группы захвата.

— Товарищ командир! — К Егорову подполз Костя. — Я думал, думал… И придумал!

— Что же ты придумал? — Егоров с некоторым недоверием посмотрел на мальчика.

— Надо возы в группе захвата нагрузить дровами! — Костин голос прервался от возбуждения. — В лесу много штабелей дров, еще с довоенного времени. С дровами из леса можно будет смело выехать. Фашисты их и летом и зимой вывозят.

— С дровами… — Егоров нахмурил выгоревшие брови и застучал ногтем по горячему от солнца и круглому, точно сковорода, пулеметному диску. — А ведь это мысль! Молодец, Кастусь! Давай жми в лес! Эх, если бы раньше сообразили! Теперь пока нагрузятся, пока выедут…

Костя пулей помчался в лес. Но что это?.. Несколько повозок на железном ходу выезжали из леса. Костя растерянно оглянулся — нет, Ремез не поднимал сигнальной орешины. Что же случилось? Почему группа захвата двинулась без сигнала, в открытую, на шоссе?

Егоров от удивления вскочил во весь рост. Теперь все смотрели на обоз, который неторопливо направлялся к шоссе. Круглые чурбаки аккуратно уложены на пароконные подводы, а на дровах сидели «немцы».

— Сами догадались! — обрадовался Костя. Самолюбие его было польщено: партизаны выбрали тот же вариант, какой предложил и он.

Колонна спокойно выехала на шоссе и свернула в сторону Минска. Трижды их обгоняли мотоциклы. Раз из Минска промчался грузовик, полный немецких солдат. «Обоз с дровами» не вызвал подозрения.

Группа прикрытия должна была встретить обоз, если все будет хорошо, уже груженный снарядами. Если же нависнет опасность, прикрывать его отход в лес, вступать в бой с врагом.

Все обошлось благополучно. Как потом рассказывали партизаны из группы захвата, склад был взят без боя, тихо, только сняли охрану. Близился рассвет, когда группа прикрытия, залегшая во влажной от росы ржи, увидела на шоссе первых лошадей…

Более двадцати пароконок, тяжело нагруженных снарядами разных калибров, спокойно свернули в сторону Колодинского леса и растянулись по проселочной дороге, выдавливая глубокие колеи на отсыревшей земле…

Из захваченных снарядов партизаны выплавляли тол, а то и просто использовали их вместо мин. И снова поднимались на воздух вражеские мосты и машины, летели под откос эшелоны.

Дня через три Костя увидел Ивана. С комиссаром Муравьевым они проходили близ шалаша, возле которого Костя остругивал жердь для Дюкова, под котлы.

— Молодец, Костя! — сказал Муравьев. — Мне Егоров все рассказал.

— За что же молодец, товарищ комиссар? — смутился мальчик. — Ведь без меня догадались…

— За то молодец, что думал, выход искал. И нашел его. Знаешь, что Суворов сказал? Побеждают не числом, а уменьем.

 

Танковый завод

Подпольщики из Минска и партизанская разведка сообщили: скоро передышке конец, немцы завершают подготовку к новой карательной экспедиции. Выдержать второй такой бой, как под Александровом, отряд пока не был в силах. К тому же и местность не позволяла вести многочасовой оборонительный бой. Поэтому начали готовиться к рейду. Командование отряда отдало приказ: из трофейных пароконок готовить пулеметные тачанки. Так Костя попал на партизанский «танковый завод», как шутя называли его в отряде.

Мальчик работал без особой охоты. Как, впрочем, вся «строительная бригада». Многие не верили в полезность этого дела. Разве тачанки — современное вооружение?

На «танковый завод» пришел Муравьев.

— Слышал, друзья, работа не шибко спорится?

— Точно, товарищ комиссар, — признался пожилой плотник Лихарь. — Не лежит к ней душа. Делаешь-делаешь, а что толку? В первом же бою увидите: весь наш труд коту под хвост.

Лихарь был старый опытный мастер. Он, Дорохов, Лапцевич да Костя делали помосты в задней части тачанок — для пулеметов: прорезали дырки для колес «максимов», устанавливали крепления, ладили сиденья для пулеметчиков.

— Нет, дорогие товарищи, — убежденно сказал комиссар. — Очень нужным делом вы занимаетесь. Отсиживаться долго немцы нам не дадут. Отряд пойдет в рейд. И тогда, уверяю вас, тачанки себя покажут. Это же движущиеся пулеметные точки! Их всегда можно перебросить с хвоста в голову колонны и на фланги.

Подошел капитан Никитин. Молча послушал, что говорил комиссар, и добавил:

— Я думаю, не лишне было бы и мешки с песком положить: надежная защита от пуль.

— Товарищ командир, — запротестовал Лихарь, — тогда эти «танки» совсем неповоротливыми станут.

— Ничего, маневренности у них хватит, — твердо стоял на своем командир. — Да и мы можем лишнюю лошадиную силу дать. Зато пулеметчики будут более надежно защищены от пуль. И помните: станок пулемета должен быть как влитой, пулемет, помост, тачанка — одно целое, при всякой езде. А ствол легко и быстро должен поворачиваться в любую сторону.

На «танковый завод» добавили еще двух человек: набивать песком немецкие мешки и обкладывать ими тачанки.

И вот настал день испытания «партизанских танков». На первую тачанку сел за пулемет сам командир отряда.

— Кастусь, будешь править лошадьми, — сказал он.

— Слушаюсь, товарищ капитан! — У Кости от радости перехватило дыхание.

Мальчик вскочил на тачанку, схватил вожжи и, пригнувшись, гикнул на лошадей. Те рванули галопом.

— Быстрее гони, быстрее! — крикнул Никитин.

Кнут свистнул в воздухе, и кони полетели стрелой.

…Мчится тачанка по лесной дороге, по корням, ухабам. Костя свищет кнутом над спинами лошадей. А к пулемету, прочно закрепленному в специальных прорезях на дне тачанки, припал капитан. Он ловит на прицел пни, деревья, проверяет, удобно ли будет вести пулеметный огонь на ходу.

— Быстрее, Костя, быстрее!

«Эх, — думает юный партизан, — проверить бы сейчас тачанку в бою, дать настоящую очередь из «максима» по фашистам!»

 

Кнут

В деревни близ Колодинского леса начали съезжаться полицаи и немцы. Сомнений не было: фашисты наращивают силы вокруг партизанской базы. Над лесом стали чаще летать вражеские самолеты. Иногда они будто повисали над бором, кружились, как хищники, высматривая добычу.

По всем направлениям командование партизанского отряда послало усиленные разведывательные группы.

Костя получил самостоятельное задание: отправиться в разведку в деревню Колодино — именно оттуда ждали главного удара врага.

В рваных штанах, посконной рубашке, с кнутом через плечо шел он, ни от кого не скрываясь, в деревню Колодино. Но уже при входе в деревню мальчика задержали.

— Кто такой? — окликнул постовой полицай, настороженно рассматривая Костю. — Откуда?

— Из Рудкова. Корова наша потерялась, дяденька, — жалобным голосом ответил разведчик. — Вы не видели? Пегая, белое пятно на лбу, один рог сломан.

Полицай повернулся к хате, крикнул:

— Старшой!

«Караульного начальника зовет», — догадался Костя.

Появился полицай в надвинутой на переносицу пилотке.

— Задержал, — доложил постовой. — Говорит, из Рудкова, корову потерял.

— Да гони ты его в шею, чтоб не болтался под ногами, и делу конец! Нашел из-за чего шум поднимать. — Костя хотел уже шмыгнуть за угол, но старшой вдруг спохватился.

— Стой! Был приказ — всех, кто появится со стороны леса, задерживать. Ведь он из леса? — повернулся полицай к постовому.

— Из леса.

— Не имею права нарушать «Инструкцию по борьбе с партизанами». Раз из леса — отведем в штаб.

В расчеты Кости вовсе не входило попасть в штаб, на допрос, но куда деваться?

— Цырун! — позвал караульный начальник.

Из хаты нетвердыми шагами вышел молодой полицейский в расстегнутом мундире, с синяком под глазом.

— Отведи в штаб. Пусть допросят, — кивнул начальник на Костю: — Корову, видишь ли, ищет!

— Нашел забавку — с детьми возиться, — недовольно проворчал полицай и сплюнул сквозь зубы. — А там братва в очко режется и мне банковать.

— Успеешь еще свои марки проиграть, — цыкнул начальник. — Выполняй приказ!

И полицай повел Костю на другой конец деревни. Улица была забита машинами, к некоторым прицеплены пушки. Машины, замаскированные ветками, стояли и во дворах.

— Дяденька, отпустите! — начал канючить Костя, хотя и знал: дело дохлое. Надо как-то по-другому выкручиваться. — Мне без коровы домой никак нельзя — отец прибьет. Отпустите, дяденька!

— Я тебе не дяденька, дорогой племянничек, — с усмешкой сказал полицай. — И корову искать толку мало. Тю-тю! Поймали в лесу твою корову партизаны и сожрали сырую, без хлеба и соли.

— Да ну? — Костя, изобразив на лице ужас, замер на месте.

— Чтоб мне так кучу денег выиграть! — Полицай опять сплюнул сквозь зубы. — Но ты, парень, не горюй: не успеют бандиты твою корову переварить… — Полицай замолчал.

— Почему? — наивно спросил мальчик.

— Почему! — Полицай хмыкнул. — Тридцать машин полиции из Узды, Койданова и Минска прибыло. А по тот край — немцы. Как вдарим с двух сторон — потрохов от этих «мстителей», будь им неладно, не останется.

— Мне, дяденька, без коровы домой, в Рудково, никак нельзя, — опять захныкал Костя. — Отец убьет.

Полицай нахмурился, буркнул:

— Всех убьют. Кого раньше, кого позже. Пошли!

— Я и завтра, и послезавтра, и хоть три дня искать буду, — бубнил на ходу Костя, — но должен Подласку найти. Без коровы мне нельзя домой появляться…

— Если отпустят в штабе, то и сегодня и завтра можешь искать, — сказал полицай. — А потом — лучше ноги в руки и жми без оглядки. Тут такое начнется! Света белого не увидишь.

У Кости сильно забилось сердце: какие сведения! Их как можно быстрее надо в лагерь доставить. А тут шагай с этим подвыпившим полицейским. Что же делать?

— Дяденька, отпустите!

— Нельзя. Приказ.

Костя понурил голову. «Бежать бесполезно, пристрелит, — лихорадочно думал он. — Что, что предпринять?» Ничего путного на ум не приходило.

Штаб находился в высоком пятистенном доме. В комнате, заставленной столами, было несколько полицейских чинов из «высокого начальства». Одного из них Костя узнал: тот присутствовал, когда его допрашивали в полицейском застенке в Узде.

Конвоир доложил, вытолкнул задержанного на середину комнаты и, спросив разрешения, ушел.

Костю обыскали.

— Так ты пастух? — спросил именно тот полицейский, которого знал Костя.

— Да, дяденька начальник.

— По-моему, я тебя где-то видел…

Юному разведчику стало не по себе.

«Что, если этот предатель вспомнит, как допрашивали меня и Лену в Узде? — пронеслась в голове мысль. — Надо что-то сказать, чем-то отвести его подозрения, пока он не вспомнил».

— Мы, дяденька начальник, с папой зимой кадки в Валерьянах продавали, а вы ехали. Я вас тоже запомнил, — с радостью в голосе сказал Костя. — Мне папа тогда приказал, чтоб я шапку снял. Помните, мы без шапок стояли?

Полицай задумался, сморщил лоб.

— Не припомню что-то, — пробурчал он.

— Пьяный был, потому и не припомнишь, — засмеялись за столами.

Полицаю не понравились шутки приятелей, он спросил резко:

— Значит, отец — бондарь?

— Бондарь, дяденька. — И Костя понял, что сам себе уготовил ловушку: Рудково было рядом, а в деревне ведь наверняка не так много бондарей, и в Колодино «отца» в таком случае должны были хорошо знать. Но юный разведчик ничем не выдал своего волнения.

— Один он и кадки и бочки делает? — пристально смотрел на Костю полицай.

— Почему один? — спокойно сказал мальчик. — Я помогаю. Клепки строгаю, обручи набиваю.

— А ну покажи ладони! — Полицай вплотную подошел к Косте.

Мальчик поставил возле стола кнут, который держал в правой руке, и показал полицейскому ладони в мозолях, полученных в недавних хлопотах на «танковом заводе».

— Да, не врешь, — с некоторым разочарованием вздохнул полицай. — Мозоли у тебя от рубанка.

Костя снова взял в руки кнут. И… похолодел. На кнутовище отчетливо была видна надпись, сделанная химическим карандашом: «Первому водителю первого партизанского танка, бойцу третьей роты Косте вручается как именное оружие этот кнут». Такой шуточный подарок сделал ему Ремез. Тогда посмеялись, и Костя повесил кнут на сук сосны. Когда же он собирался в разведку, товарищи посоветовали взять прут в руку, но Костя запротестовал: «Какой это пастух пасет корову с прутом? Так только подпаски делают, когда черед отбывают». И вспомнил про кнут, повешенный на сук. А про злополучную надпись на нем совсем забыл.

И вот теперь этот кнут в полицейском штабе. Пока, правда, в руках Кости. Он держал его, как раскаленное железо.

— Дай мне кнут, а сам сбрасывай штаны, — встал из-за стола один из полицаев с забинтованной головой. — Я тебе еще одну клепку добавлю. Как раз ее тебе не хватает.

У Кости перехватило дыхание.

«Вот сейчас этот недобитый подойдет, возьмет кнут. И тогда…»

Нет, любые пытки Костя выдержит, никого не выдаст. Но так нелепо погибнуть из-за собственной глупости… И главное — не выполнить задания, когда в руках такие сведения!.. И тут он ясно услышал голос отца: «Спокойно, сынок. Возьми себя в руки. И помни: ты — сын революционного матроса. Из любого положения есть выход. Действуй!» И принял решение…

— Дяденьки начальники, — с неподдельными слезами в голосе взмолился Костя, — мне бы корову только найти… Я и в поле искал, и в лесу. Там тоже люди с винтовками были, но сказали, что никакой коровы не видели. Я был возле их окопов или землянок, не знаю, как они называются.

В большой комнате все сразу замерли. Стало тихо.

Только-только кончилось совещание. Полицаям нужны были точные сведения о партизанах. А тут — на тебе, сведения сами в штаб попали вместе с этим глупым пастушком.

Полицейский, который ходил по комнате, должно быть, самый главный здесь, остановился и внимательно посмотрел на Костю.

— Ты их видел? — внешне спокойно спросил он.

— Как вас, дяденька.

— Какие они? — перебил тот, что собирался добавить Косте клепку.

— А как и вы, военные. Забинтованные тоже есть. С винтовками.

— Винтовки у них какие? — спросил до сих пор молчавший полицейский, заросший рыжей щетиной.

— Обыкновенные. Есть и короткие. А одна со сковородкой наверху. И на ножках.

— Сколько всех бандитов? — спросил тот, что расхаживал по комнате.

— Точно не знаю, — простодушно сказал Костя. — Я видел человек двадцать.

— Сможешь показать то место на карте? — Полицай пристально смотрел на мальчика.

На столе вмиг расстелили военную карту.

— Нет, — Костя сосредоточенно нахмурил лоб. — По такой не смогу. Мне бы по школьной. Тогда бы я вам все показал — и Москву, и Ленинград, и Одессу, и Уральские горы, и Каспийское море. А по этой, нет, не смогу…

Напоминание о Москве, Ленинграде и Одессе совсем не понравилось полицаям. Они нахмурились, смолкли.

— Пусть ведет, — первым нарушил тишину перевязанный. — А там…

— Нет, — перебил главный. — Ломать план немцы не позволят. С ним пойдет наш человек. Подтвердится, тогда согласуем все с немцами.

— Дядька, мне бы корову найти… — Костя тер кулаком глаза.

— Корова твоя в лесу потерялась, — ласково сказал старший полицейский. — Мы сейчас дадим тебе человека, лесника. Он поможет отыскать твою корову. Но сначала ты отведешь его туда, где видел землянки и окопы.

 

«Лесник»

К лесу по загуменьям шли трое — Костя, полицейский из штаба и лесник. Их нигде не останавливали — полицая из штаба знали. И за гумнами и на дороге юный разведчик тоже увидел много вражеской техники: тупорылые немецкие машины, серо-зеленые пятнистые броневики, пушки, минометы. В конце деревни, возле последнего поста, полицай сказал:

— Смотри, Хлюд, во все глаза. Хорошо ищи корову.

— Будет исполнено! — по-военному вытянулся лесник по фамилии Хлюд.

Едва они вошли в лес, как лесник вытащил из-за пояса топор и начал делать им зарубки на деревьях.

«Дорогу метит, — догадался Костя. — Выходит, не местный. Иначе свой лес хорошо знал бы. И выправка у него военная… Значит, никакой он не лесник, кадровый, гад».

Костя напряженно думал: «Что делать? Убежать или отвести «лесника» на базу? Если отвести в лагерь, то его придется уничтожить. Ведь он будет знать дорогу к партизанам. А может, и лучше, что фашисты будут знать дорогу? Тогда нам станет точно известно, в каком направлении они начнут наступать. Интересно, какие указания даны «леснику» обо мне? Отпустить или убить? Конечно, убить. Ведь я все могу рассказать партизанам».

А «лесник» продолжал делать зарубки на деревьях.

«Вот что, — решил Костя. — Выведу его на линию ложных окопов».

«А посты? — не давала покоя мысль. — Ведь могут не разобраться и одной очередью обоих…»

Костя начал звать:

— Подла-а-аска-а-а! Подла-а-аска-а-а!..

— Ты не очень-то ори! — зло оборвал его «лесник». — Разорался…

«Боится», — отметил Костя.

— А как же, дяденька, мы корову найдем, если звать не будем?

«Лесник» не ответил — настороженно всматривался в чащу.

— Подла-а-аска-а-а!

— …а-а-а! — ответило эхо.

— Тише ты! — яростно прошептал лесник.

— И чего это вы, дяденька лесник, всего в лесу боитесь? — наивно спросил Костя. — От каждого куста шарахаетесь, как заяц. Каждому пню кланяться готовы?

— Не твое дело, сопляк! Веди, куда приказали! — В голосе «лесника» были страх и ненависть.

«Нет, этот живым не отпустит, — понял юный разведчик. — Убьет и глазом не моргнет».

Слева трижды тревожно прокричала желна. Костя повернул голову на птичий крик, но ничего не увидел.

— Гляди у меня, — злобно процедил сквозь зубы «лесник», — попробуешь убежать, пристрелю!

Из кармана провожатого на Костю глянуло револьверное дуло.

— Дяденька, да вы что! Мы же корову ищем!

— Иди вперед!

Костя шел теперь впереди. Сзади слышались торопливые шаги «лесника» и его прерывистое дыхание.

Снова трижды тревожно прокричала желна.

Костя вырос в лесу и по голосу мог узнать любую птицу. Он понял: по-птичьи кричит человек, кто-то из своих, наверно, узнал его. И вот подает условный сигнал.

«Передовые, — подумал мальчик. — Когда я шел в деревню, здесь еще никого не было. Ну как, как их предупредить?»

Костя жалобно засвистел, подражая свисту лесного скитальца — черного дрозда. Переждал, потом снова засвистел, и в свисте этом был знак тревоги и предостережения.

— Ты чего рассвистелся? — разозлился «лесник».

— Ни кричать, ни свистеть не даете, — обиженно сказал Костя. — Как же я корову отыщу?

Впереди чуть шевельнулся куст можжевельника, и Костя ясно увидел синеватый вороненый ствол, который выдвинулся из густого куста. Мальчик вовремя заметил «секрет» и взял левее. Провожатый послушно шел за ним след в след.

Костя почувствовал себя спокойнее. Он был среди своих! А полицай, наоборот, нервничал все больше, часто оглядывался, настороженно вглядывался в лесной полумрак. Но зарубки делал.

«Здесь стрелять он не осмелится. Если только кто-нибудь выйдет из-за деревьев и остановит нас. Тогда от страха этот тип может и пальнуть в спину. Как же сделать, чтобы партизанские посты не задержали?»

— Подла-а-аска-а-а!.. Подла-а-аска-а-а!..

«Лесник» вздрагивает при каждом Костином крике. Однако молчит, уже не обрывает мальчика. Видно, понял: так больше похоже на то, что они ищут корову.

Наконец впереди показалась прогалина, видны кучки желтого песка, ясно обозначенные брустверы траншей и входы в землянки.

— Вот они, дяденька, окопы! А коровы нет. — Костя остановился, закричал во весь голос: — Подла-а-аска-а-а!..

— Молчи! — «лесник» больно сжал Костино плечо железной пятерней.

Из траншеи поднялся вооруженный человек. Из землянки вышел второй.

«Лесник» шмыгнул в густой ельник и притаился как заяц, готовый в любой момент сорваться с места и убежать.

— Подла-а-аска-а-а!.. — Костя направился к землянкам.

«Лесник» видел, что пастушок дошел до вооруженных людей, начал что-то негромко объяснять, размахивая руками. Его обыскали, стали расспрашивать. Потом набросились на мальчика. Донеслись крики:

— Ах ты, мерзавец! Опять про свою корову нам, партизанам, басни рассказываешь? Признавайся, кто подослал? — Костю схватили за ухо.

— Дяденьки… Пустите… больно…

— Застрелить его!

— Стой! Стрелять нельзя. Немцы услышат, догадаются, где лагерь. Лучше по-другому…

Мальчика куда-то потащили. Вскоре раздался его крик. И все стихло.

«Лесник» еще немного подождал и бросился из колючего ельника. Бежал он той же дорогой, которой привел его пастушок.

А Костя в это время стоял в землянке перед комиссаром и командиром и докладывал.

— Молодец, Кастусь! — похвалил командир. — Правильное решение принял, хотя и рискованное.

Комиссар обнял его за плечи и добавил:

— Вот ты и становишься настоящим солдатом партизанского фронта, сознательным, мужественным и хитрым. Теперь ты понял сам, парень: врага побеждают не только оружием, но и смекалкой.

Комиссар не успел договорить — в землянку вбежал начальник караульной службы, с порога доложил:

— Все, товарищ командир! Вывели из леса фашистского агента. Целый и невредимый побежал к своим. А так хлопцам хотелось взять его на мушку!

— Никого не заметил? — спросил комиссар.

— Он от страха даже дороги перед собой не видел, на деревья налетал как слепой. А говорят — у страха глаза велики.

 

Система дяди Леши

Кто-то посоветовал спилить меченые деревья, а зарубки сделать в другом направлении — сбить фашистов с пути. Командир принял другое решение: заминировать всю дорогу, помеченную «лесником».

Вот тут и сказал свое слово дядя Леша, подрывник высшего класса, присланный в отряд из минского подполья. Он предложил использовать против фашистов целую систему минной обороны.

Просто поставить мины — это каждый сумеет. Ну, взорвется один-другой фашист, а потом враги отступят и будут бить из пушек и минометов, расчищая себе дорогу. По всему было видно: фашисты постараются захватить партизан врасплох. Об этом говорил и визит «лесника», и данные разведки, и то, что фашисты притихли… Ясно: готовятся к чему-то. Не было и бомбежек с воздуха, хотя незамаскированные ложные траншеи и землянки наверняка видели немецкие летчики. Но ни одной бомбы не упало на эти «позиции». Значит, и артобстрел, и бомбардировка — все приурочено к одному времени.

Дядя Леша предложил заминировать всю дорогу, приготовленную «лесником» для фашистов. Но взорвать минные поля одновременно, когда немцы и полицаи растянутся вдоль всего пути, отмеченного зарубками.

План одобрили. Дядя Леша с подрывниками и приданными ему бойцами приступил к делу.

Костя был консультантом, «токарем-пекарем первого разряда», как шутливо называл его дядя Леша. Они вдвоем до самого края леса повторили маршрут юного разведчика с «лесником», и подрывники в местах, указанных дядей Лешей, закладывали недавно привезенные с аэродрома снаряды, протягивали невидимые паутинки тонкой медной проволоки к электрозапалам, маскировали их мхом, хвоей, листвой. Надо было торопиться: фашисты вот-вот пойдут в наступление.

— В чаще ставить мины не будем, — говорил подрывникам дядя Леша. — Фашисты сюда не полезут. Они пойдут по наиболее открытым местам.

— Да, — подтвердил Костя, — и «лесник» обходил чащобу.

— А если все же попрут чащей? — спросил кто-то из подрывников. — Тогда весь наш замысел на ветер?

— Не попрут, — убежденно сказал дядя Леша. — Даже в мирное время человек по лесу пробирается так, чтоб было легче пройти. А тут, во-первых, страх, а во-вторых, фашисты к лагерю будут стараться подойти тихо. Значит, надо минировать более открытые участки. Тогда и поражаемая площадь при взрыве будет наибольшая.

Система дяди Леши позволяла свободно ходить по заминированному участку. Мины взорвутся только тогда, когда будут включены подрывные машинки «МП». По медным жилкам проводов к электрозапалам побежит ток и… Костя представил эту картину: ох и жарко будет фрицам.

— А если взрыв, выстрел или еще что-нибудь нарушит цепь? — спросил командир. — Что тогда?

— Дадим ток по запасной, аварийной, схеме одновременно из разных электроисточников, — спокойно объяснил дядя Леша. — К тому же основные узловые заряды соединены у нас детонирующим шнуром. От их взрыва сработает вся система.

— Надежно?

— Надежно, товарищ капитан. Фейерверк будет знатный. Надолго запомнят. Если будет кому запоминать.

— Хорошо было бы перед взрывом остановить их на минуту, — в раздумье сказал комиссар. — Сбить передних в кучу, задержать. Тогда, если что, и скосить автоматным огнем легче.

— Как же ты их остановишь да еще в кучу сведешь? — засмеялся начальник штаба. — Разве на елке стенгазету с карикатурой на Гитлера повесить?

— А что, если чучело Гитлера сделать? — предложил Костя. — И на дороге поставить. В мундире.

— А что? Мысль стоящая! — загорелся Муравьев. — Сделаем чучело и заминируем его!

Чучело соорудили быстро: сбили из кольев крест, воткнули в землю, надели на него пробитый пулями рваный эсэсовский мундир. Подольше пришлось повозиться с головой, но в конце концов сделали и ее — из гнилого старого пня. Вместо глаз прикрепили две выпуклые белые пуговицы из немецкой шинели, вместо носа — гнилую почерневшую шишку, волосы сделали из конского хвоста. Под мышкой одной руки у «фюрера» торчал березовый крест, другую он поднимал в фашистском приветствии.

К чучелу была прикреплена вывеска с надписью, сделанной большими буквами по-немецки и по-русски: «Адольф Гитлер». А невидимый проводок сбегал по колу вниз и скрывался в траве.

К вечеру следующего дня минная оборона была закончена и, как сказал дядя Леша, «система сдана в эксплуатацию».

 

Бой в Колодинском лесу

Июльским утром, задолго до того, как первые лучи солнца позолотили вершины бора, передовые посты доложили: фашисты большими отрядами пехоты начали наступление. Идут тихо, без выстрелов и артиллерийской подготовки.

Молча, как привидения, прикрываясь утренним туманом, наступали на Колодинский лес черные волны вражеских цепей.

Шарк-шарк, шарк-шарк — стелился и тонул в тумане лощины шорох от все ближе и ближе подходивших к лесу врагов. Напуганный непонятным топотом ног из картофельной ботвы выскочил заяц, на миг остановился и быстрее-быстрее отсюда, подальше от непонятных звуков. Ворона, летевшая из леса, увидела черные фигуры и тоже шарахнулась в сторону. Тревожно застрекотали сороки на краю леса. Передовые посты партизан начали незаметно отходить…

Бой под Александровом многому научил и фашистов. Они понимали: перед ними сильная, спаянная дисциплиной, закаленная в боях воинская часть, отлично освоившая тактику партизанской войны. И чтобы не нести лишних потерь, немцы вперед пустили полицейские подразделения — предателей из окрестных гарнизонов.

Первые лучи солнца позолотили облака, потом скупо тронули вершины лохматых елей, заиграли янтарем на прямых и высоких стволах сосен. А в лесной чаще еще держался полумрак.

Цепи черных фигур сжались, уплотнились, старались двигаться по более открытым местам, где хоть на несколько метров вперед просматривалась местность.

Комиссар Муравьев, дядя Леша и Костя находились на передовом посту и по мере приближения врага бесшумно отступали в глубь леса.

— Глянь, Костя, — Муравьев протянул мальчику свой бинокль, — может, своего знакомого увидишь. Похоже, полицаи идут по его зарубкам.

Костя поднес бинокль к глазам и сразу среди деревьев увидел «лесника».

— Вон, вон! Третий справа! В ели всматривается, зарубки ищет… А возле него самый главный полицейский чин! Он меня допрашивал…

— Значит, — прошептал комиссар, — все пока идет, как задумано.

Дядя Леша отдавал последние указания подрывникам.

Все дальше и дальше в лес отходили передовые посты партизан. Вокруг полицейских и фашистов теперь была настоящая чащоба. И тишина. Ни человеческих голосов, ни команд. Нарушал ее только неожиданный треск сухой ветки под вражеским каблуком.

В лесу совсем рассвело, и черные цепи начали двигаться смелее и увереннее.

Но что это? Фашисты остановились. «Лесника» — он теперь был отчетливо виден в своей черной шинели и черной пилотке — обступили полицаи и немцы, что-то расспрашивают, похоже, злятся. «Лесник» оправдывается, смотрит по сторонам, растерянно разводит руками.

— Разиня! — шепчет Костя с досадой. — Свои же метки потерял! Среди белого дня дороги не найдет.

— Могут сменить направление или расползтись по лесу, — помрачнел дядя Леша. — Тогда наша работа пойдет насмарку. Только зря взрывчатку изведем.

— Как же им дорогу подсказать? — подумал вслух комиссар.

К «леснику» подошел немецкий офицер и с размаху ткнул его в грудь стволом автомата. Полицай отшатнулся, отброшенный ударом, и бестолково забегал от дерева к дереву.

— Товарищ комиссар! — прошептал Костя. — Разрешите я дроздом просвищу? Когда мы шли, я так свистел. Может, услышит и вспомнит.

— Попробуй, — сказал Муравьев.

Среди утренней тишины послышался тоскливый крик дрозда.

«Лесник» будто окаменел. Он внимательно вслушивался в птичий крик. Потом осторожно двинулся на него. И вдруг повеселел: заметил свою зарубку на елке, замахал полицейским и немцам руками — нашел!

Цепи врагов начали приближаться к прогалине. И неожиданно замерли на месте: перед ними стояла человеческая фигура с протянутой вперед рукой.

Старший полицай высунулся из-за ствола сосны, за которую мгновенно юркнул, увидев «противника». Встал из-за кочки немецкий офицер — секунду назад он молниеносно распростерся на земле. Теперь все видели: перед ними не человек, а чучело. Причем чучело Адольфа Гитлера!

Немецкий офицер жестом показал: убрать! Старший полицейский чин, «лесник» и еще не сколько предателей бросились к чучелу. Сам офицер с немецкими солдатами остались на месте. Замерли в нескольких шагах от «фюрера» и остальные полицейские.

— Ну, дружище, твое время, — прошептал Муравьев в самое ухо дяде Леше. — Как только грохнет, включай…

Дядя Леша был начеку: держал в руках небольшую подрывную машинку со вставленным ключом.

Полицаи сняли с чучела офицерскую шапку, сбили прикладом голову «фюреру». «Лесник» схватился за вбитый в землю кол. Кол не поддавался. Тогда полицай начал раскачивать его из стороны в сторону, намереваясь вырвать из земли. Но кол был вбит крепко. Видя беспомощность подчиненного, старший полицейский поспешил ему на помощь. Они напряглись и разом рванули кол.

В то же мгновение утреннюю тишину расколол сильный взрыв. Вместе с остатками «фюрера» вверх полетели черные пилотки и останки их хозяев.

А вслед за первым страшным эхом начали греметь новые и новые взрывы. Передние цепи атакующих были уничтожены. Остальные бросились назад, но взрывы настигали их и на краю леса, справа и слева — со всех сторон. Казалось, взрывались пни, кочки, деревья, сама земля под ногами у оккупантов и предателей. В грохоте тонули стоны и крики раненых. Уцелевшие не обращали на них внимания, в панике разбегались во все стороны.

Наконец фашисты опомнились: ударили из пушек и Минометов. С минского аэродрома поднялись в воздух вызванные по рации бомбардировщики. Однако основной удар вражеской, авиации и артиллерии приняла на себя ложная «линия обороны».

Отбомбив «партизанские позиции», вражеские самолеты улетели, и сейчас же новые цепи полицейских и немцев пошли на штурм Колодинского леса.

Партизаны встретили атакующих прицельным огнем из пулеметов и автоматов.

Атака захлебнулась, фашисты залегли.

Снова загрохотали вражеские пушки и минометы. Но теперь они били не по ложным позициям, а по настоящим окопам и траншеям, в которых находились народные мстители. Партизаны несли тяжелые потери.

Командование приняло решение — разделить отряд на две части: первая половина примет бой и будет удерживать врага до тех пор, пока вторая не прорвется в Никольский бор.

Костю назначили в группу прорыва.

Партизаны сначала ползли, чтобы не попасть под пули фашистских снайперов, потом, перебегая от дерева к дереву среди рвущихся мин и снарядов, оказались наконец за линией артиллерийского огня. Но здесь было открытое поле. Первые группы партизан, пулеметные тачанки и обоз еще не успели его миновать, как появился фашистский самолет-разведчик. Одновременно с фланга, из ельника, начали стрельбу вражеские пулеметы. Дорога была отрезана.

Лишь несколько тачанок прорвались в Никольский бор и там, развернувшись, открыли огонь по ельнику, где засели немецкие пулеметчики.

Фашисты перенесли огонь на Никольский бор. Снова в небе появились фашистские самолеты, началась бомбежка. Все окуталось, хотя и ненадолго, дымом. Этим воспользовались партизаны. Костя и еще несколько бойцов поползли вперед, зажигая и разбрасывая дымовые шашки. Свистели пули, выли осколки, во рту горчило от пороховой и тротиловой гари. Под дымовой завесой остатки двух рот из группы прорыва и те немногие, оставшиеся в живых партизаны, которые прикрывали отход, достигли наконец Никольского бора и пошли в лесную глубь, куда противник, понесший огромные потери, не рискнул сунуться.

 

Бои и походы

…Обескровленный в жестоком бою с превосходящими силами противника, отряд остановился на короткий отдых в лесу между Теляковом и Долгиновом. То были родные места Кости — еще прошлым летом пас он здесь Красулю, потом был проводником в группе Уколова. Хотелось хоть на минуту забежать домой, обнять отца, увидеть сестер, брата Толика, припасть горячим лицом к сухим, натруженным рукам матери, попросить у нее прощения.

«Прости, мама, я не мог поступить иначе. Но я обязательно вернусь!» Эти слова он повторял всегда, когда думал о доме.

В составе небольшой группы юного партизана послали в разведывательную операцию под Минск. В родные места Косте попасть после выполнения задания не удалось: отряд перебазировался в Старосельский лес.

И здесь пробыли недолго: по следам отряда шли каратели. Фашисты применили новую тактику — стоило никитинцам проявить себя в коротком бою или малой диверсии, тотчас по их следам бросались два-три моторизованных батальона, которые завязывали бои, неотступно шли за отрядом, изматывая его силы и так бывшие на пределе. Если отряду удавалось оторваться, найти укрытие в лесу, фашисты «передавали» партизан другим свежим воинским частям. Приходилось делать большие переходы, часто менять стоянки, чтоб сбить врага со следа. Все это стоило огромного напряжения.

В начале июля 1942 года отряд повернул на запад, обошел Негорелое и оказался у разъезда Колосово. Разведчики на конях выскочили к самой железной дороге. На путях под парами стоял состав с несколькими вагонами, в которых находились немцы. Фашисты, очевидно, хотели перехватить партизан при переходе через железную дорогу, но не успели еще выгрузиться.

Разведчики мгновенно укрылись в лесу. Возможно, фашисты их даже не заметили. А Костя замешкался: он впервые в жизни близко увидел настоящий паровоз, вагоны.

…И вспомнился новогодний школьный вечер. После самодеятельного концерта начались игры у нарядной елки. Нина, смуглая, с густыми черными волосами, сверкнув в сторону Кости глазами, загадала загадку: «Ем я уголь, пью воду, за собой обоз веду. Тот обоз на сто колес, а зовусь я…» — «Паровоз!» — хором закричали со всех сторон. Только Костя промолчал.

«Мальчики, девочки, ко мне! — возбужденно крикнула Нина. — Будем играть в поезд! Станция назначения — Будущее!»

К Нине подбежали все ребята. Девочки схватили друг друга за локти, мальчики стали за девочками. Зафыркали со смехом, затопали по полу валенками. А Костя стоял в стороне, почему-то не решаясь присоединиться к «поезду».

«Костя! Иди к нам, становись впереди!» — позвала Нина.

«Неужели все это было всего лишь год назад? — с изумлением подумал мальчик. — Как в другой жизни».

…Немцы бегали, суетились, начали устанавливать на площадке последнего вагона пулемет. Очевидно, все-таки увидели партизан.

Рыжий конь, на котором сидел Костя, нетерпеливо перебирал ногами.

— Костя! — услышал он из густого ельника голос командира группы. — Ты что, заснул?

— Скачите в отряд! — крикнул Костя в ответ. — А я здесь останусь, отвлеку их.

Разведчики вихрем полетели по просеке в глубь леса. А Костя увидел: фашисты уже заложили ленту и припали к пулемету. Сейчас они откроют огонь!

Юный партизан дал длинную очередь по пулеметному расчету прямо из седла, потом еще раз повел стволом по вагонной площадке, по окнам.

— Ага! Припекло! — крикнул Костя. — Пока не поздно, драпайте до своего Берлина!

В ответ с паровоза ударил ручной пулемет. Над головой засвистели пули, начали вспарывать землю вокруг, поднимая фонтанчики сухого песка. Рыжий был прошит сразу несколькими пулями. Он резко вздрогнул, захрапел и рухнул на землю. Костя едва успел соскочить с него.

— Прощай, Рыжий! — прошептал мальчик, чувствуя, что по щеке ползут слезы. — Прости, что не сберег тебя…

Оставаться на открытом месте было невозможно: из вагонов его видно как на ладони. Костя стремительно рванулся за штабель из шпал и досок.

Пули вонзались в дерево рядом, летели щепки. «Это хорошо, что фашисты ко мне прилипли, — подумал Костя. — Меньше будут в лес смотреть».

Ведь именно в этом месте отряд должен был перейти железную дорогу. Разведчики, наверно, уже докладывают командованию о положении на разъезде.

Костя подсчитал свои боеприпасы: полдиска патронов в автомате, наган, три гранаты. Этого хватит, чтобы дорого заплатить за жизнь. Но основная боевая задача — задержать врага.

«Нет, бандюги, — с ненавистью подумал мальчик, — это вам не из самолетов безоружных людей на шоссе расстреливать». Костя перевел рычажок автомата на бой одиночными выстрелами. Так можно сэкономить десяток-другой патронов. Стрелять надо только наверняка.

По-пластунски он отполз к другой стороне штабеля, осторожно выглянул. Немцы, не видя его, наугад стреляли по штабелю шпал. Вдоль состава бежал офицер, что-то выкрикивая. Стрельба прекратилась.

«Живым хотят взять, — понял Костя. — Ну, попробуйте». Спокойствие и хладнокровие завладели им. Юный партизан вскинул к плечу автомат, поймал на мушку длинную фигуру офицера и плавно нажал на спуск. Сухо треснул одиночный выстрел. Офицер будто споткнулся обо что-то и упал.

Одни фашисты, прыгая с подножек, бросились за насыпь, другие, наоборот, укрывались в вагонах. Опять поднялась стрельба. Теперь по штабелю стреляли из всех вагонов. Под прикрытием огня немцы начали выскакивать из теплушек, короткими перебежками приближаться к шпалам. Их выводил из себя этот нелепый бой с маленьким партизаном. Кто мог подумать: сидел на рыжем коне перед вагонами мальчишка, по-детски наивно рассматривал паровоз и вдруг — такая солдатская хитрость, мужество, настойчивость! Отличный «язык», если его взять живым!

Немцы приближались. Костя понимал: через несколько мгновений они бросятся к штабелю. Сразу с разных сторон. И это будет его последний бой.

Мальчик снова перевел автомат на бой очередями, подготовил гранаты. И в этот момент из леса выехали партизанские тачанки, развернулись и ударили по вагонам из всех пулеметов.

Часть немцев была перебита, остальных загнали на паровоз, прижали к рельсам. Фашисты уже не могли вести прицельный огонь.

Под прикрытием пулеметов никитинцы пересекли железную дорогу. В считанные секунды из шпал и досок был сделан настил и по нему промчался обоз с ранеными. Воспользовавшись паникой фашистов, Костя перебежал открытое пространство и скоро был среди своих.

И железная дорога и шоссе остались позади. Партизаны были уже в глубине леса, и только тут последовал приказ остановиться на привал. От долгой ходьбы и тяжелого груза подкашивались ноги. Хотелось лечь на землю и отдохнуть хоть несколько минут. Старший группы пулеметчик Егоров распорядился:

— Четверть часа — отдых в ельнике… — И в это время на проселочной дороге послышался топот ног.

— Может, кто-то из наших отстал? — предположил Виктор Колос, вытирая ладонью пот с лица.

— А ну, Костя, глянь! — приказал Егоров.

Мальчик выглянул из-за елей и сразу спрятался: метрах в двухстах двигалась колонна немцев.

— Фашисты! — шепотом доложил он Егорову.

— Ложись, — скомандовал старший. — Может, пройдут и не заметят нас.

Немцев была целая рота. Они остановились недалеко от придорожного ельника. Подъехали две подводы, нагруженные лопатами.

Фашисты выставили охрану, разобрали лопаты, начали копать вдоль шоссе окопы. Доносились слова: «партизан», «аллес капут».

— Засаду нам готовят, — прошептал Егоров. — По их расчетам, мы завтра здесь должны пройти. Опоздали, голубчики… Костя, беги к нашим, одна нога здесь, другая — там! Будет им «аллее капут»!

Отряд, расположившийся на привал, был поднят по тревоге; роты спешно двинулись назад, к лесной дороге, разворачиваясь в боевой порядок.

Немцы вырыли окопы и, похоже, ничего не опасаясь, направились назад той же дорогой, по которой пришли.

Свинцовый ливень из ельника сразил большую часть колонны. Уцелевшие фашисты бросились врассыпную, начали отстреливаться, но их всюду настигали партизанские пули. Бой был яростный и короткий — вся рота немцев была уничтожена.

Привал пришлось прервать. Все понимали: где-то недалеко главные силы карателей, надо быстрее перейти на новое место. Партизаны, превозмогая неимоверную усталость, двинулись дальше. Теперь Костя шел впереди, вместе с разведчиками.

Однако оторваться от карателей не удалось. При выходе из ельника партизан встретили танкетки и мотопехота фашистов. Враг открыл ураганный огонь. Танкетки пошли в атаку, за ними двинулись цени в серо-зеленых мундирах. И тут Костя увидел, как навстречу бронированным машинам, что медленно ползли по лесной дороге, лавируя между стволами деревьев, побежали два бронебойщика. Мальчик знал: у них противотанковые ружья. Однако партизан заметил и враг. Трассирующие линии пуль, как косой, прошили густой ельник, метнулись по высокой некошеной траве.

Все с волнением следили за смельчаками.

— Отсечь пехоту! — послышался голос командира.

Ударили пулеметы из тачанок. Цепи атакующих фашистов поредели, сбились, начали отставать от танкеток, а потом залегли. Но на придорожной траве серо-зеленые мундиры все равно были хорошо видны. Пулеметчики сразу же открыли огонь по вражеским солдатам.

— Шаметько, Колос, Синявский, Будник! — крикнул комроты Александр Балюкевич. — Если бронебойщики не остановят танкетки, подорвите гранатами! Приготовиться!

Микола Синявский расстегивает тяжелую сумку, в которой лежат четыре противотанковые гранаты, по одной на брата. И танкеток четыре.

Костя крепко сжимает шершавую ручку противотанковой гранаты, вставляет в нее запал, наблюдает из укрытия за лесной дорогой.

По дороге одна за другой движутся танкетки с черными крестами на бронированных бортах, с пулеметами, которые стреляют не переставая.

Костя выбирает последнюю танкетку: она ползет по правому краю дороги и скоро будет совсем рядом с сосной, за которой он притаился.

— Давай, давай! — шепчет мальчик, — ползи ближе…

Вдруг впереди прогремел выстрел из противотанкового ружья, за ним второй, третий.

Первая танкетка остановилась, застыла, из нее повалил дым. Вторая вспыхнула мгновенно, очевидно, пуля пробила бензобак. Из подбитых машин стали выпрыгивать танкисты.

Костя отложил гранату и взял в руки автомат.

Две другие танкетки поспешно развернулись и, отстреливаясь, поползли назад, набирая скорость.

Атака карателей захлебнулась. На дороге догорали вражеские танкетки.

Две уцелевшие машины остановились на опушке и оттуда открыли огонь. Под его прикрытием немцы еще раз попробовали подняться в атаку.

Вражеская цепь была встречена дружным огнем партизан. И эта атака захлебнулась. На лесной прогалине, на дороге, покрытой хвоей сосняка, и в мшистом ельнике остались лежать неподвижные тела в грязно-зеленых мундирах.

Выход из создавшейся обстановки был единственный: продержаться до темноты и под ее покровом уйти в глубь леса. Немцы в темноте преследовать не рискнут.

Но что именно на ночь рассчитывают партизаны, понимал и враг. К карателям прибыли свежие батальоны. Они оттеснили партизан в небольшой бор, окружили его, пулеметным огнем блокировали все выходы. И подожгли лес. Фашисты старались выгнать партизан из лесной чащи, чтобы до наступления темноты уничтожить весь отряд — уже в открытом поле. Огненные трассы начали разрезать бор на части вдоль и поперек…

Вечерело, до темноты оставалось совсем немного времени. Однако продержаться в таких условиях было сверх человеческих сил.

Костя, залегший за кочкой, видел впереди только огонь и дым. Вспыхивали то тут, то там кусты, брызгались искрами горящие пни. Пламя бежало по деревьям, трещали охваченные огнем сучья. Бор превратился в бушующий огненный ад.

Костя много слышал о лесных пожарах, однажды сам тушил огонь в лесу, помогая отцу, Лещанину, рабочим с лесозавода. Они спиливали и оттаскивали деревья, делали заградительную линию, чтоб остановить пожар. Но тогда это была работа. Опасная, трудная, но работа, и были приняты все меры предосторожности, чтобы не пострадали люди. А сейчас… Лес был специально подожжен, чтобы люди погибли в огне.

Рядом с Костей задымился мох. Мальчик вскочил, начал топтать ногами пробивающиеся сквозь дым струйки огня.

Старшина Вислоус сильным толчком сбил Костю с ног.

— Ты что? Пули ищешь? Шапкой, пиджаком туши огонь! А от земли не отрывайся!

Костя снял пиджак и стал им сбивать языки пламени, которые все ближе подбирались к нему.

А деревья трещали и падали, осыпая партизан горящими искрами.

— Глаза берегите! — крикнул кто-то.

Донимала нестерпимая жара, душил едкий дым. Не хватало воздуха. Дышать дымом и гарью становилось все труднее, казалось, вот-вот отключится сознание…

Усилилась и стрельба. Фашисты наседали со всех сторон. Нельзя было поднять головы. Отползать и прятаться было некуда. И тогда встал комиссар. В левой руке — знамя, в правой — маузер.

— Коммунисты! Комсомольцы! — его громовой голос услышали все бойцы. — Вперед! В атаку!

Партизаны, как один, ринулись на врага. Лица были в копоти и ожогах. На многих горела одежда. Поднялись в атаку и те раненые, которые были в состоянии двигаться и сжимать в руках оружие. У всех было только одно стремление — победить, прорваться. Костя бежал рядом с комиссаром, и его яростное «ура-а!» сливалось с криками других партизан…

Вражеский заслон был сметен, партизаны вырвались из огненного кольца. На себе вынесли раневых, боеприпасы, медикаменты… Через час они уже были в лесной чащобе, и ночная тишина поглотила их… В этом бою погиб комиссар отряда. Сгорел в лесу весь партизанский обоз. Немецкое командование считало задание выполненным: партизанский отряд уничтожен. Нет, не понимали фашисты, что такое народная партизанская война…

Остатки отряда перебазировались в Налибокскую пущу. И сразу же из окрестных лесов в него начали вливаться все новые и новые группы патриотов. Местное население помогало партизанам всем, чем могло. Для фашистов это было непостижимо: казалось, из небытия снова возник могучий партизанский отряд, грозный и беспощадный.

 

В пуще

В Налибокской пуще в это время собралось немало партизанских групп. Они охотно присоединялись к никитинцам. И вскоре образовалась бригада из семи отрядов. Командовал ею по-прежнему капитан Никитин.

При бригаде был создан минометный взвод под командованием лейтенанта Николая Плиева, с которым Костя крепко сдружился.

Плиев обучал юного партизана обращению с минометом, объяснял, как готовить его к бою, как стрелять.

— У порога моего дома сейчас тоже война, — говорил Плиев. — Русские, белорусы, украинцы сражаются за Осетию. Я здесь воюю за Белоруссию. А Родина у нас с тобой, Костя, одна. И враг один.

Вскоре Будник и все «братки» были вызваны к командиру бригады. Им было дано необычное задание: бригада ждала самолет с Большой земли, и необходимо было оборудовать место для его посадки.

Комбриг предупредил:

— Задание сложное и ответственное. Рядом немцы. Надо обеспечить строгую конспирацию и разведку. Подготовить площадку, сигнальные костры вам придется под носом у противника. Вступать в бой в самом крайнем случае, если вас обнаружат. Ну а уж коли завяжется бой и самолет приземлится или сбросит груз, стоять насмерть.

Старшина выдал группе сухой паек, точный день прибытия самолета не был известен.

…Поляну выбрали удобную: с одной стороны она переходила в незапаханное поле, с трех остальных стеною возвышался сумрачный лес. Тут «братки» и работали до седьмого пота: вырубали редкие кусты, выравнивали лопатами землю. «Аэродром» получился на славу. Одновременно произвели разведку в окрестных хуторах и деревнях. Да, опасность была велика: немцы небольшими гарнизонами стояли всюду. Но пока они ни о чем не догадывались.

И вот первая ночь ожидания посланца с Большой земли. Уже перед рассветом услышали гул самолета.

— Зажигай! — прозвучала команда.

На поляне один за другим вспыхнули пять костров — «конверт», условный знак для советского самолета.

Гул приближался, рос… «Братки» замерли в ожидании. И вдруг пулеметные очереди начали поливать сверху и костры и поляну — самолет оказался немецким. Последовала немедленная команда:

— Погасить костры!

Спешно засыпали огонь песком, растащили горящий хворост. А днем пришлось все делать заново: трамбовать, выравнивать землю.

Наконец прилетел наш самолет. Он снизился к самым кострам так, что в свете пламени были ясно видны красные звезды. Партизаны обрадовались, закричали «ура», подбрасывали вверх шапки, махали оружием.

Но самолет не стал приземляться, он сделал только несколько кругов над поляной и начал набирать высоту. Из самолета выпал и раскрылся прямо над кострами белый купол транспортного парашюта.

Долгожданный груз уложили на подводу и повезли в бригаду. Радовались всему — и медикаментам, и минам, и боеприпасам, но особенно московским газетам и сухим батареям для рации: будет теперь постоянная связь с Большой землей. За точно выполненную операцию группе встречи была объявлена благодарность командования.

Случались у партизан и свободные вечера. Тогда народные мстители собирались после ужина возле костров-дымогаров, которые разводились, чтобы защититься от комаров, но так, чтобы не засек вражеский самолет. В каждом отряде, в каждой роте были свои весельчаки и шутники. Но уж так повелось, что к третьему отряду, в котором служил Костя Будник, в такие краткие часы отдыха льнули особенно. Тут была гармонь Воложина, на которой он мог сыграть любой мотив, тут звенели задушевные песни «братков».

Начинали чаще всего с «Трех танкистов», «Катюши», «На закате ходит парень», потом пели «Каховку», «Партизан Железняк». А когда в лесной тишине партизанского лагеря раздавалась стремительная «Тачанка», Костя не выдерживал, хватал что было под руками: деревянные ложки, два камня — и в такт песне начинал аккомпанировать. Послушать песни приходили разведчики Иван Мацкевич, Цыганков, комиссар бригады Александр Гвоздев. У них были свои заявки: довоенные «Орленок», «Наш паровоз, вперед лети!» и недавно доставленные с Большой земли «Синий платочек», «Священная война», «Ой, туманы мои, растуманы…».

Однажды разведчики принесли в лагерь новые стихи. Кто был их автором, неизвестно. Стихи поместили в «молнии», вывесили на высокой сосне. Нашлись свои композиторы, которые тут же подобрали музыку. И теперь, когда выдавался спокойный вечер, Плиев непременно запевал:

Песню любили все — она рождала думы об оставленных домах, родных и близких. Любили в бригаде и веселые припевки. Воложин пробегал пальцами по кнопкам гармони, и Костя звонким голосом запевал партизанские частушки:

Ему вторил высоким чистым голосом Володя Синявский:

Однажды подошел к костру-дымогару комбриг Никитин. Присел на пень, задумчиво глядя на костер, слушал песни. Потом взлохматил волосы на голове Кости, сказал тихо:

— Эх, хлопчики, я тоже воевать начинал пацаном. Только было это еще в гражданскую, когда с белыми сражались. Тоже на фронт из дома сбежал. — И неожиданно сказал: — Скрипку бы сейчас! До войны я играл немножко на скрипке… — Комбриг вздохнул.

Скрипка, старенькая, обшарпанная, повидавшая не одну бомбежку и пережившая не один поход, нашлась в обозе. И вот в лесу зазвучала мелодия, которая завладела душами всех, — «Полонез Огинского». Все слушали затаив дыхание. Когда в лесной чаще замер последний звук, Костя прошептал:

— Товарищ комбриг, сыграйте, пожалуйста, еще! Может, пролетит музыка над лесом, и мама моя там, на Рысевщине, ее услышит…

 

Старый дот

Бригада все еще находилась в Налибокской пуще. Отсюда по всем направлениям действовали диверсионные и разведывательные группы. Костя участвовал в операциях на дорогах Налибоки — Чапунь — Любча, ходил в разведку в деревни Турец, Буда, Щорсы, на диверсии под Волковыск, Новогрудок, Лиду. Иногда со своими друзьями-«братками», а чаще в составе других групп.

…В этот раз партизаны возвращались из-под Барановичей. Задание было выполнено: взорван мост на шоссе и уничтожены две машины противника. Разведчики пробирались кружным путем, чтобы избежать погони и засад. Самое опасное место, шоссе, осталось позади. Его пересекли, использовав момент, когда дорога была пустынна.

Впереди была луговина с редкими кустами. Поодаль виднелась деревенька, оттуда доносилось гудение моторов. Значит, в деревне стояли немцы или полицаи. Идти открытым лугом до леса было опасно: местность просматривалась и из деревни, и с шоссе, которое было рядом.

Залегли в густой траве. Рядом паслись коровы, возле стада сидел мальчик.

— Надо бы с пастушком поговорить, — тихо сказал старший группы, — узнать, что в окрестных деревнях творится.

— Разрешите мне, товарищ командир! — шепотом попросил Костя. — Все разведаю. А потом… Видите взгорок? На него проберусь. Оттуда местность как на ладони видна. Если спокойно будет, дроздом просвищу. Тогда вы — ко мне.

— Что же, Кастусь, — согласился командир. — Действуй! Шапку и амуницию оставь. Наган в карман спрячь. А пастушку скажи: беженец, мол.

Через несколько минут Костя оказался возле пастушка. Тот был немного старше Толика и чем-то напоминал брата, только выглядел очень худым и изможденным. Мальчик изумленно смотрел на незнакомца в полувоенной форме, который вышел к нему из кустов.

— Ты кто? — наконец преодолев испуг, спросил пастушок.

— Беженец, — ответил Костя, и устало опустился на траву рядом с пастушком. — В Минск пробираюсь.

— Одежда у тебя военная. — Мальчик внимательно, с подозрением рассматривал Костю. — В такой не пройдешь.

— У полицая на сало сменял, — спокойно сказал юный разведчик. — А ты кто?

— Мы с мамой и двумя сестрами тоже беженцы, — вздохнул пастушок. — От самой границы, от Буга шли. Там отец служил…

И вдруг мальчик умолк на полуслове — проговорился!..

— Да не бойся! — Костя дружески коснулся плеча пастушка. — Я свой. Так ты с мамой в этом селе живешь?

— Нет, — покачал головой пастушок. — Мама с сестренками в соседней деревне. Я тут в селе один. По найму пастухом у Зигмунта работаю.

— И много тебе платит этот Зигмунт? — спросил Костя.

— Как же, он заплатит! — нахмурился пастушок. — Вот эти залатанные штаны дал да рубашку посконную, поношенную. А кормит — свинья не позавидует: пять холодных картофелин. И запивай их водой. А если сам чего в торбу положу, узнает, плеткой тут же угостит. Да еще приговаривать будет: «Много жрешь, комиссарово семя!»

— А ты бы от него убежал, — посоветовал Костя.

— Куда убежишь? — В глазах пастушка стояли слезы. — Он же полицай, везде найдет. А не найдет, маму и сестренок замучает.

— Гад он, твой Зигмунт! — не стерпел Костя. — Угостить бы его нулей!

— Может, и угостят, — загорелся пастушок. — Говорят, в пуще партизаны появились. Увижу их, все про кровопийцу Зигмунта расскажу, жизни от него деревне нет! Как думаешь, дадут ему горячего партизаны?

— Не сомневайся, — сказал Костя. — Только бы этот Зигмунт попался партизанам. — Юный разведчик помедлил, потом спросил: — А в вашей деревне немцев много?

— В деревне их нет, — ответил пастушок.

— А Зигмунт где?

— Он служит в полицейском гарнизоне в деревне, где мама живет, отсюда километра три, — охотно рассказывал мальчик. — А ночует здесь, в своем доме. Да и днем на велосипеде приезжает. И сюда, на пастбище, приходит.

— Сюда-то зачем? — удивился Костя.

— Так это сенокос общий, а Зигмунт его своим пастбищем сделал. Заставляет меня тут свое стадо пасти. Люди обижаются.

— Значит, все эти четырнадцать коров принадлежат ему? — удивился Костя.

— Ему. Кулак он. Еще батраков держит. Я ведь тоже у него батрак. А дерется! Как-то попробовал я у дороги стадо пасти, чтоб в деревне не ругались, так он стал приходить — для проверки. И если увидит, что не на этом сенокосе коров пасу, отхлещет резиновой плеткой! — В голосе мальчика была ненависть. — А один раз я корову подоил, самую малость, и молока напился, так он чуть не убил меня. С того времени начал еще чаще проверять.

— Плачет по твоему Зигмунту веревка, — выслушав пастушка, сурово сказал Костя. Потом спросил: — Скажи, я пройду в деревню через этот кустарник?

— Пройти можно, — ответил пастушок. — Только лучше не надо. Немцы там ходить запрещают.

— Почему? — насторожился Костя.

— Дот там, — прошептал мальчик.

— И ты там ни разу не был?

— Был, — признался пастушок. — Я даже знаю такое, о чем и немцы не догадываются.

— Секрет? — подзадорил собеседника Костя.

— Секрет. И… — Мальчик запнулся. — Скажу о нем кому надо.

— Кому же?

Мальчик отвернулся. Костя понял, что больше он ничего не скажет. Разведчик оглянулся и вдруг увидел полицая, который шел к коровам.

— Кто это? — шепотом спросил Костя.

Пастушок посмотрел на дорогу и побледнел:

— Зигмунт… Тикай! А то и тебе попадет!

Костя шмыгнул в густую траву. И увидел, что сюда уже подползли остальные разведчики.

Высокий, широкоплечий полицай с морщинистым лицом и толстым носом, похожим на пожелтевший огурец, приближался к стаду. На плече у него висела винтовка, в правой руке была резиновая плетка.

— Опять дрыхнул! — еще издалека закричал он и грязно выругался. — Где коровы пасутся, не видишь? Я тебя сейчас разбужу, комиссарский выкормыш!

Зигмунт ускорил шаг, похлестывая плеткой по голенищу сапога.

— Я не виноват… — съежился пастушок. — Коровы сами отошли.

— Сейчас ты у меня увидишь, кто виноват. — Полицай был уже рядом.

И вдруг Зигмунт осекся: перед ним стоял другой мальчик — выше ростом, более крепкий. А прямо в лицо предателя смотрел черный зрачок револьвера.

— Бросай винтовку! — тихо приказал Костя.

Зигмунт тотчас сорвал с плеча винтовку, отбросил ее в сторону.

И тут разведчики, находившиеся вблизи в густой траве, дернули полицая сзади за ноги. Зигмунт грохнулся на кочку. Через несколько мгновений руки его были связаны, рот заткнут пучком травы.

Пастушок не верил своим глазам и смотрел то на Костю, который застегивал ремень с кобурой и гранатами, то на остальных партизан. Наконец он увидел, как «беженец» надевает шапку с красной лентой, перекидывает через плечо автомат и военную сумку.

— Так ты партизан? — В голосе пастушка были восторг и изумление. — Ой, как здорово все получилось!.. Я бы и сам его… Давно решил: подрасту, наберусь сил, винтовку добуду. А патроны у меня есть, много патронов…

— Откуда у тебя патроны? — перебил Костя.

— Теперь скажу, — заспешил мальчик. — Если бы знал, что ты партизан, я бы сразу рассказал про дот… Там в углу битый кирпич, целая куча, а под ней люк в подвал, в нем склад с патронами.

…Когда стемнело, разведчики вышли из дота. У каждого карманы, сумки и вещевые мешки были набиты патронами. На Зигмунта тоже взвалили сделанные на скорую руку из гимнастерок мешки с боеприпасами.

— Ничего, дотащишь, нечисть фашистская, — сказал командир. — Вон ряшку-то отожрал на горе народном.

 

Блокада

Каратели избрали новую тактику: взять партизан измором. Лесной массив, в котором базировалась бригада, был окружен со всех сторон. Фашисты в лес не углублялись, в открытые бои не вступали. Зато совершали регулярные налеты с воздуха. Разведывательный вражеский самолет кружил над самыми макушками деревьев, старался определить место, где остановились партизаны. За ними прилетали бомбардировщики и яростно бомбили стоянки бригады.

Разработало новую тактику и командование партизан: народные мстители не укрывались от воздушного разведчика, наоборот, привлекали его внимание одним-двумя залпами, давали возможность врагу засечь место нахождения какого-нибудь отряда. И пока немецкий летчик вызывал бомбардировщики, партизан на засеченном им месте уже не было. «Юнкерсы» бомбили пустые кварталы леса.

Но враг достиг главного — партизаны были отрезаны от местного населения, то есть от источников снабжения продовольствием. Все возможные выходы из пущи были перекрыты карателями. В новых условиях борьбы еще больше повышалась роль разведки. Костя и его друзья — «братки» почти ежедневно ходили на операции: искали щели в немецком оцеплении, в первую очередь для прохода диверсионных групп и спецразведки дальнего действия. Но таких щелей становилось все меньше и меньше…

Однажды, возвращаясь в пущу, в имении какого-то новоявленного пана разведчики захватили целый ларь муки и двух коней. Как нужны были эти трофеи партизанам! Но чтобы доставить их в лагерь, надо было переправиться сначала через Неман, а потом пробиться сквозь плотное кольцо вражеской блокады.

Из досок и бревен сделали илот, запрягли коней в пароконку и на нее взвалили плот. Дождались вечера. Под покровом темноты до реки добрались благополучно. Возле Немана распрягли коней и спустили плот на воду. Старались не выдать себя ни единым звуком.

Сначала переправили муку, потом коней и подводы.

На берегу плот надежно замаскировали, запрягли коней и осторожно поехали в сторону леса, где во вражеском оцеплении была узкая щель. Но так было вчера… За прошедшие сутки все могло измениться.

И действительно, не успели разведчики приблизиться к темной стене деревьев, откуда до своих постов рукой подать, послышался грозный окрик:

— Хальт!

Сомнений не было: щель больше не существовала.

Позади Неман, отступать некуда. Значит, единственный выход: прорваться. Но если прорываться с боем, надо бросать подводы. А на них бесценный груз — мука… И тут Костю осенило!

— Прикинемся немцами, — прошептал он товарищам. Мальчик громко захохотал, смех подхватили остальные разведчики. Юный партизан вынул из кармана губную гармошку и заиграл немецкую солдатскую песню, которую для потехи разучил недавно.

Фашисты были совсем близко, метрах в ста, они что-то кричали, спрашивали, похоже, поверили, что едут свои подгулявшие солдаты.

— Погоняй! — приказал командир разведгруппы Быльнягов. — Быстрей!

Повозки помчались по лесу — драгоценное время, всего несколько минут, было выиграно. Немцы спохватились, две белые ракеты прорезали темноту и взвились в небо. Громко застучал «машиненгевер». Пули срубали ветки, вонзались в кору, летели щепки… Но партизаны уже были недосягаемы. Вскоре разведчики прибыли в свой лагерь.

С продовольствием становилось все труднее и труднее. Настал день, когда кончились последние продукты. И конина кончилась… Ели траву, варили кору деревьев и ремни… В партизанском лагере начался голод.

Специально за продовольствием дважды прорывались группы партизан через кольцо блокады за Неман, в хозяйства оккупантов. Один раз ходила группа третьего отряда, в которой был и Костя, в другой — группа шестого отряда во главе с лейтенантом Платоновым и Михаилом Игнатенко. В жестоких кровавых боях за Синявской Слободой удалось захватить немного зерна из фуража для лошадей. Дорого обошлась партизанам горстка ячменя или пшеницы, которая выдавалась теперь каждому бойцу на сутки, но это уже была еда.

Кольцо блокады сжималось с каждым днем. И настал такой день, когда враг перекрыл все доступы к воде — к Неману, к небольшим озерам. К мукам голода прибавилась невыносимая жажда. Июльское солнце пекло немилосердно. Если бы дождь! Но стояла засуха. Даже тень столетних деревьев не спасала от сухой жары. Партизаны в ночное и утреннее время слизывали росу с травы и листьев, сосали сырой мох, жевали ягодник… Силы людей таяли, хотя по-прежнему партизаны мужественно держали оборону.

Командование приняло решение: разделить бригаду на две части и в разных местах одновременно пойти на прорыв. Яростная, внезапная для фашистов атака началась душной ночью. Ценой немалых жертв партизаны прорвались через кольцо блокады, стремительным маршем вышли на Брестчину, и там обе части, вернее, те, кто остался, объединились. Опять враг просчитался: партизанская бригада жила и готовилась к новым сражениям.

 

Ноги — важное оружие

Отрываясь от карателей, бригаде приходилось совершать большие, многокилометровые марши. Кроме личного оружия, каждый нес боеприпасы, продукты, различное воинское снаряжение. Тяжелый мешок был и за плечами Кости. Иногда кто-нибудь предлагал:

— Будник, дай свой автомат или мешок. Ты ведь еле ноги передвигаешь.

— Не дам, — упрямо отвечал юный партизан.

— Почему? — спрашивали взрослые товарищи.

— Красная лента на шапке не позволяет.

А с ногами у Кости действительно дела были плохи: обувь, в которой мальчик пришел в отряд, давно износилась. Выдали ему трофейные сапоги, но они были неимоверно велики. Сколько не накручивай портянок, ноги стираются до крови. Костя изо всех сил старался держаться, дотянуть до привала.

Но в бригаде Костя прежде всего был разведчиком. И часто случалось: партизаны отдыхают, а Костя с товарищами-разведчиками отправляется в расположение противника.

Как-то на очередном привале в их отряд пришел комбриг. Измученный боями и переходами не меньше остальных, он, как всегда, выглядел подтянутым и бодрым. Комбриг прошелся среди бойцов, которые отдыхали на траве. Возле Будника остановился, внимательно посмотрел на мальчика, спросил:

— Костя, что у тебя с ногами?

— Да так, ничего… — замялся Костя.

— Разуйся.

— Пришлось сбросить сапоги, развернуть портянки.

— Почему не доложил старшине, что ноги вышли из строя? — строго спросил комбриг.

— Мелочь, товарищ командир. Старшине с ранеными хлопот хватает.

— Не мелочь, Костя, — сказал комбриг. — На войне ноги — важное оружие. Пойдешь со мной.

…Теперь Костя ехал на подводе, вез раненых. Скоро и сапоги ему достали по ноге. В эти дни, сопровождая раненых, Костя подружился с подрывниками, которые нет-нет да просили его подвезти то ящик с толом, то тяжелую авиабомбу. «Технических специалистов», как называли подрывников, уважали в бригаде все. Они ходили за многие десятки километров и, по словам комиссара Гвоздева, «на практике знакомили немцев с устройством их же собственной взрывной техники».

 

«Не видать вам Восточного фронта!»

Диверсионная группа состояла из восьми человек. У каждого за плечами тяжелый груз. Только Костю постарались нагрузить поменьше — все же невелик паренек! Населенные пункты обходили, чтоб меньше попадаться на глаза даже местным жителям. Шли по ночам. Днем отдыхали в лесу.

До железнодорожной магистрали Минск — Брест дошли спокойно.

— Остановимся на краю леса, — приказал старший группы, кадровый военный, которого в отряде называли товарищ Борис. — Понаблюдаем за системой охраны.

— Зачем? — тряхнул смолянисто-черным чубом подрывник Жора по прозвищу Матрос. — Лучше нагрянем внезапно, уговорим охрану, чтоб зря шум не поднимала, подложим «торт» и… — Он выставил автомат вперед, словно это была гитара, и запел, перебирая невидимые струны:

— Командир правильно говорит, — оборвал Матроса дядька Базыль, самый старший и уважаемый в группе. — Быстро только затирку хлебать хорошо. Да и то, если не очень горячая.

— Выполнять приказ! — прекратил разговоры товарищ Борис.

Залегли в густых кустах, стали наблюдать. И днем и ночью вдоль железнодорожного полотна ходили патрули. Такое внимание к полотну было вполне понятным: по дороге на восток шли эшелоны с фашистскими солдатами, горючим, вооружением. Назад везли вагоны с ранеными, награбленным добром, с искалеченной военной техникой.

Лежали весь день, ночь и еще день. Изучали, как охраняется дорога, когда сменяются патрули.

На вторую ночь решили действовать. Трое во главе с Матросом подкрались к полотну железной дороги и сняли проходивший фашистский патруль. Другие подложили мину, вставили электрозапал, замаскировали. Костя был в группе прикрытия.

Отошли, спрятались в ельнике, начали ждать. Наконец послышался шум приближающегося поезда.

— Сейчас… — прошептал Костя, не сводя глаз с того места, где был заряд.

Однако взрыва не произошло: состав прогрохотал над миной и скрылся за поворотом.

— Неужели электрозапал подвел? — задумался командир. — Надо сменить его. И поскорее. Вот-вот светать начнет.

— Разрешите отдать швартовы? — вскочил Матрос. — Мигом управлюсь.

— Действуй!

Запал был сменен. Но и следующий эшелон благополучно прошел на восток.

— Что за чертовщина! — ругался дядька Базыль. — Похоже, неисправны электрозапалы.

— Гранатами взрывать надо! — предложил нетерпеливый Матрос.

— Можно, я пойду? — загорелся Костя. — Приделаю к мине «гостинец», к нему проволоку и назад. Я небольшой, меня не увидят, хотя уже и развидняется.

— Другого выхода нет, — поддержал мальчика дядька Базыль. — Взрослому теперь не подойти: заметят. А он, может, и проскочит. Конечно, риск большой.

Командир задумался: не риск, смертельная опасность…

Но задание должно быть выполнено.

— Иди, браток, — сказал командир, голос его дрогнул. — Только автомат оставь, мешать будет.

Костя отдал товарищам ППД, положил за пазуху револьвер, взял связку гранат, накрутил на руку моток проволоки, конец которой был привязан за пень.

Полз быстро. Моток хорошо раскручивался. «Хватит ли его?» — не давала покоя мысль… Хватило.

Вот и насыпь, рельсы. Юный партизан прикрепил гранаты к мине, стал протягивать проволоку, прикрепил ее к взрывателю. Скорее, скорее!.. Наконец все готово. Костя присыпал песком гранаты, проволоку, мину. И тут же услышал: за поворотом пыхтит паровоз. Мальчик кубарем скатился с насыпи и через минуту был среди своих товарищей.

— Молодец, Кастусь! — сказал командир. — Успел…

Состав был уже виден.

— Тяжело ползет, — прошептал Матрос. — Видать, здорово нагружен.

— Если на этот раз не выйдет, немцы из эшелона наверняка нас заметят, — дядька Базыль говорил спокойно, хладнокровно. — Готовьте оружие. С целым эшелоном придется сражаться. Сколько ни уничтожим, а все наши.

— В случае удачи, если эшелон взорвется, в лес не отходить, — приказал товарищ Борис. — Здесь затаимся.

Колеса поезда стучали уже совсем близко.

— Вагоны с солдатами, — определил Костя. — А сзади под брезентом техника.

— Бери, сынок. — Дядька Базыль подал мальчику конец черного телефонного провода. — Пусть рука твоя будет легкой.

Костя приподнялся, встал на колени. Увидел, как немец-машинист с удивлением глянул на него из паровозной будки, похоже, что-то хотел сказать солдату, который стоял рядом с ним. Но не успел…

— За Беларусь! — Костя изо всей силы дернул проволоку.

Над железной дорогой поднялся столб пламени и дыма. Ухнуло так, что застонала земля. В лица партизан ударила волна горячего упругого ветра. Паровоз вздыбило, бросило набок, потом вниз. Один на другой наползали вагоны с солдатами, на них валились платформы с пушками. Все это крошилось, лязгало и летело под откос. Начался пожар, гремели оглушительные взрывы.

— Не видать вам Восточного фронта! — прокричал Костя, и сердце его яростно колотилось. — Хватит с вас и нашего, партизанского!

— Солидный капут! — подытожил Матрос.

— Отходить в кустарник! — прозвучала команда.

Залегли между кочками в редком лозняке вблизи железнодорожного полотна. Снизу пронимала болотная вода, сверху не давали покоя комары.

На место диверсии приехали жандармы, начали осматривать все вокруг. Горстка редких кустов близ дороги просматривалась насквозь: кусты как кусты, ничего подозрительного. Диверсанты, конечно, уже далеко. Бинокли офицеров были направлены на лес. Туда на прочес и пошла цепь солдат.

Целый день, не шелохнувшись, пролежали подрывники под носом у врага. Рядом слышался чужой говор. И только когда стемнело, немцы уехали. Партизаны встали и двинулись в обратный путь. Задание было выполнено.

— И фрицев перехитрили, — смеялся Матрос, — и сами живы. Еще повоюем! А, Костя?

 

Галстук на автомате

В лесу, по пути в лагерь, подрывники встретились с группой партизан своей бригады, которые тоже возвращались с задания. Вместе остановились в небольшой березовой роще: стоял знойный полдень, надо было дождаться темноты. Но роща оказалась редкой, и, как ни маскировались, засек их воздушный фашистский разведчик. Он сделал круг над рощей и улетел. Теперь надо было скорее уходить. Нарушались все законы безопасности, но выбора не было. Вблизи виднелся заливной луг, голый, ровный, без кустов и кочек.

— Здесь за километр бельмом на глазу будешь, — хмуро сказал дядька Базыль.

— Да уж, не спрячешься и не убежишь, — промолвил пожилой усатый партизан, — лес далеко, а слева река.

— Надо вправо, по картофельному полю идти, — предложил товарищ Борис. — К бору ближе. Если рощу начнут бомбить, можно отлежаться в бороздах.

— Тогда дорогу придется пересекать, — сказал командир диверсионной группы, с которой встретились подрывники.

— Шут с ней, с дорогой, — дядька Базыль махнул рукой. — Перебежим! А там и до леса рукой подать.

По картофельному полю идти было неудобно: ноги попадали то на грядки, то в междурядье. Люди оступались.

— Поднажмем, хлопцы! — торопил товарищ Борис. — Быстрее!

И все ускорили шаг, тревожно посматривая в ту сторону, где исчезла «рама».

Однако не небо грозило партизанам бедой…

Не успели пройти и половины поля, как послышался рев моторов на дороге, которую партизаны спешили перебежать.

Пришлось залечь в бороздах.

— Не шевелиться! — приказал товарищ Борис. — Может, проедут мимо.

Но у немцев, видимо, был иной план. Две машины остановились у самого картофельного поля.

— Как раз в том месте, где нам дорогу переходить, — прошептал Костя.

— Да, маленько не согласовали с нами, — зло усмехнулся Матрос.

Между тем часть солдат спрыгнула и залегла по ту сторону дороги в низкорослом можжевельнике. Остальные кружным путем поехали к березовой роще. С другой стороны к ней спешили мотоциклисты.

Партизаны тихо переговаривались:

— Вишь, засада. Хитро придумали!

— В клещи рощу хотят взять.

— Им и невдомек, что в березняке никого нет.

— Радости мало. Прочешут рощу и — сюда.

— Путь назад отрезан, — сказал командир диверсионной группы. — Выход один: вперед — и первыми атаковать. Кто прорвется, тот прорвется. А так… Все тут ляжем.

— Принято! — согласился товарищ Борис. — Только раньше приказа головы не поднимать.

Поползли по бороздам, стараясь, чтобы не качалась ботва.

— Так и бригаду миновать можно, — усмехнулся Матрос.

— Прикуси язык, весельчак, — цыкнул дядька Базыль, — шутить по ту сторону дороги будем.

Впереди оказался небольшой бугор. Картошка на нем не проросла. Партизаны поползли по краю бугра.

До дороги было уже совсем близко. И тут их заметили. Фашисты поняли: засада раскрыта.

— Партизан! Сдавайсь! — послышался громкий голос. — Вы окружены!

В ответ грянул залп. И тогда застрочили фашистские пулеметы и автоматы из-за дороги. Пули свистели над головами, прошивали ботву.

— Задержка — смерти подобна! — Товарищ Борис отстегнул от пояса «лимонку». — Сейчас остальные фрицы сюда слетятся.

— Жаль, знамени нет! — Матрос сбросил с себя куртку, остался в полосатой тельняшке.

Костя ощутил горячий озноб, как наяву увидел перед собой комиссара Муравьева со знаменем в пылающем Столбцовском лесу. Рука лихорадочно выхватила из-за пазухи пионерский галстук, который юный партизан всегда носил с собой. «Только бы успеть!» Дрожащими пальцами он прикрепил галстук к стволу автомата. Вот оно, боевое красное знамя! Могучая огненная сила подняла Костю с земли:

— Вперед! Бей гадов!

Партизанское «ура!» заглушило выстрелы и пулеметные очереди. Все, как один, ринулись на врага, к дороге.

Через несколько мгновений лес принял тех, кто прорвался через вражеские ряды… Когда отошли достаточно далеко и остановились, чтобы перевести дух и перевязать раненых, Костя дрожащими руками отвязал от горячего ствола галстук. На маленьком знамени — две круглые дырочки от пуль. Френч также был прострелен в нескольких местах.

— А ты, парень, знаменосец хоть куда! — похвалил Жора. — Матросская косточка.

— Геройский малый, — подтвердили партизаны.

А впереди была не одна сотня километров по тылам врага, по Витебской, Гродненской, Минской, Гомельской, Смоленской и Калининской областям. Впереди были десятки больших и малых боев и много расставаний навсегда с боевыми товарищами…

 

Один за всех, все за одного

Операция предстояла трудная и ответственная: уничтожить маслозавод, который работал на немецком оборудовании и снабжал маслом фашистскую армию. Завод охраняли немцы и полицаи.

Разведчики побывали в окрестных деревнях Моталь, Пышковичи, Поречье. Почти во всех деревнях стояли небольшие гарнизоны врага, посты задерживали и проверяли каждого подозрительного.

И все же группа разведчиков, среди которых был Костя, сделала свое дело: на карте комбрига появились отметки о вражеских укреплениях, пулеметных точках, минных нолях, постах, казармах, дорогах, которые надо перекрыть, путях, но которым может вестись погоня. Боевая задача усложнялась тем, что одновременно с маслозаводом предстояло уничтожить спиртзавод и шерстобитную фабрику, которые тоже работали на фашистов. Для выполнения боевой операции был выделен третий отряд. Все три предприятия находились рядом. Руководил операцией заместитель начальника штаба бригады Яков Бочкарев.

Маслозавод находился на берегу реки Ясельды, на открытом месте. Подойти к нему днем было практически невозможно.

…Августовские ночи росистые, звездные. И хотя было тепло, от напряжения перед штурмом Костю пробирала дрожь. Во скольких операциях, боевых разведках побывал уже юный партизан! Товарищи не без оснований считали его опытным бойцом. Однако перед каждым новым боем мальчика охватывало душевное волнение: к войне невозможно привыкнуть.

Все лежат в цепи и ждут момента, когда будет дана команда: «Вперед! В атаку!..»

Неподалеку подал голос дергач.

— И сна нет на эту птицу! — возмутился старшина Вислоус. — Кричит, кричит… К Дюкову бы этого коростеля на перевоспитание!

Костя представил, как повар перевоспитывает коростеля, и невольно улыбнулся. Нервное напряжение отпустило. Ведь это такое родное, привычное: тихая ночь, голос дергача в лесу. Как будто Костя не в штурмовом отряде, а у себя дома, на Рысевщине…

Снять охрану тихо не удалось. Завязалась перестрелка. Фашисты успели выбежать за ворота завода и занять оборону. Но все же первая группа партизан, начавшая атаку, забросала гранатами доты и пулеметные точки противника.

И тут же в небо взлетела зеленая ракета. Сигнал к общей атаке! Цепи штурмового отряда поднялись и короткими перебежками пошли на врага.

Вскоре уже горело складское помещение, вокруг гремела отчаянная стрельба. Первый взвод ворвался на завод и разбивал машины, ломал оборудование.

Не прошло и часа, как завод был занят партизанами.

Утихли выстрелы и на шерстобитной фабрике и спиртзаводе.

Партизаны готовили транспорт для вывоза масла в свой лагерь. Из леса прибыли подводы. Не теряя ни минуты времени, партизаны начали грузить ящики с ценным продуктом. Костя впервые в жизни видел так много масла.

И вдруг из соседнего с маслозаводом дома ударил пулемет. На фоне пожарища фашистскому пулеметчику были хорошо видны партизаны. Вот упал один боец, покачнулся другой… Тяжело рухнул на землю и забил копытами изрешеченный пулями конь.

— Ложись! — прозвучала команда.

Виктор Колос вскинул карабин и начал посылать пулю за пулей туда, откуда стрелял враг. Но фонтанчики взрытой вражескими очередями земли запрыгали вокруг Виктора, вынудили его отползти за опрокинутую телегу. Ближе всех от огневой точки врага находился старшина Вислоух. Он сделал рывок, чтобы преодолеть открытое место, но тут же пулеметная очередь прижала его к земле.

— Беги, старшина, я прикрою! — крикнул Костя и короткими очередями начал стрелять из автомата по дому, где засел враг.

Фашистский пулеметчик перенес огонь на Костю. Мальчик отвечал ему короткими очередями. И вдруг пулемет замолчал: от удара ногой вылетела оконная рама на чердаке и вслед за нею — фашист. Это старшина Вислоух выбросил пулеметчика.

…Погрузку масла завершили быстро — надо было спешно отходить: с постов передали, что из Логишина, отрезая партизанам обратный путь, к маслозаводу движется большая колонна немецких машин.

Чтобы запутать немцев, было решено: обоз с трофеями пойдет старой дорогой, а группа прикрытия — другой, и постарается отвлечь внимание немцев на себя.

Костя попал в первую группу, ехал ездовым на тачанке.

Отходили не мешкая, нигде не задерживаясь, знали, что фашисты постараются отомстить партизанам. Тачанка с пулеметом ехала сзади, чуть поодаль от обоза, прикрывая его.

Наконец добрались до леса. Уже светало. Было по-утреннему тихо, пронизывала прохлада. И ничего не напоминало о том, что идет война, что накануне этой же дорогой спешили на задание партизаны, что совсем недавно гремел жестокий бой. Утреннее солнце посеребрило росу. Пахло грибами. И Костя опять вспомнил родную Рысевщину с ее заповедными грибными местами.

Внезапно на дорогу выбежали четыре огромные овчарки. Стальные каски и нацеленные автоматы преградили путь.

«Засада!» — понял Костя.

Кони испуганно захрапели, встали на дыбы и круто развернули тачанку. Пулеметчик Егоров не растерялся: схватился за ручки пулемета и начал в упор расстреливать фашистов. От резкого поворота слетел с тачанки второй номер пулеметного расчета — Ремез. Он успел уцепиться за край подводы, но его ноги попали в заднее колесо.

— Держись, Ремез! — крикнул Костя. И мгновенно подхватил товарища за гимнастерку.

Со стороны обоза грохнул залп. Две овчарки заскулили и, кувыркнувшись, остались лежать на дороге, две другие отстали. И тогда Егоров полоснул по ним пулеметной очередью.

…С обозом соединились часа через два. Там потерь не было. Ремеза доставили в походный партизанский госпиталь.

 

Переезд

…Переходы, бои, рейды по дальним тылам противника — шестьдесят-восемьдесят километров в сутки. В последнее время бригада пополнилась людьми, оружием, лошадьми. Все труднее стало пересекать железнодорожные пути и шоссе — они усиленно охранялись немцами.

Вот и сегодня партизанам надо во что бы то ни стало перейти железную дорогу. Все подступы к насыпи заминированы фашистами, только переезд свободен. Но рядом два дота. И неизвестно, как они укреплены. Комбриг решил провести бригаду через переезд — это единственный выход из положения. Приказ такой: разведчикам по одному просочиться на полустанок, засесть в пустых товарных вагонах и оттуда ударить по врагу, когда подойдет вся бригада.

Костя проник в товарный вагон, который стоял в тупике, на запасном пути. В соседних вагонах, ближних к полустанку, давно «полные комплекты» для прорыва, только в этом, что ближе к дотам, пока один Костя.

Как медленно тянется время…

И юному партизану невольно вспоминаются последние боевые эпизоды.

Группа разведчиков, в которой и он, Костя, возвращаясь с успешно выполненного задания, встретила колонну полицаев. Те ехали, как потом выяснилось, получать новую форму и награды. Стрелять нельзя: вблизи, в деревнях, вражеские гарнизоны. Доложили комбригу. Никитин распорядился — взять полицаев без большого шума. Партизаны обрушились на предателей так внезапно, что ни один из них даже не успел выхватить наган или вскинуть винтовку.

Вспомнилось, как однажды днем, на виду у немцев, переходили Раковское шоссе, как форсировали Березину. Обоз переправляли на плотах и паромах. Большая часть бригады была на конях, но многие впервые сели на лошадей, не умели с ними обращаться. Кое-кому под смех товарищей пришлось искупаться в холодной воде.

И еще вспомнил Костя: выполняли специальное задание Центрального штаба партизанского движения — брали языка из новой немецкой части, направлявшейся на фронт. Натянули проволоку поперек дороги, и немец-мотоциклист грохнулся на обочину… Документы, которые были при нем, оказались очень важными…

А бой за город Ушачи на Витебщине! Штурмовали его несколько партизанских бригад. Ночью разведчики пробрались в город и захватили полицейские казармы… Предателей выводили во двор в одном белье. Они долго не могли прийти в себя, поверить в то, что произошло… Хлопал заплывшими глазами толстый комендант, сначала хотел откупиться, предлагал золото, а потом закричал: «Гитлер капут!» Коменданта расстреляли первым. В этом бою Плиев вынес на себе раненого Мишу Танцуру.

А через день бригада была поднята по тревоге: стало известно, что в отместку за разгром гарнизона в Ушачах фашисты сожгли соседнюю деревню вместе со всеми жителями и движутся из Лепеля в направлении стоянки бригады. Комбриг Никитин повел партизан наперерез карателям. Немцы, боясь партизанских засад, еще ранее спилили вдоль дорог деревья, вырубили кустарники, но убрать не успели. В завалах из срубленных деревьев и лозняка и засели народные мстители.

Бой был коротким. Неожиданный пулеметный и автоматный шквал скосил немецкую колонну.

…Послышались чьи-то шаги. Костя прильнул к щели вагона и увидел немецкие каски и штыки. Видимо, шла смена караула.

Шаги удаляются… Костя осторожно отодвигает тяжелую дверь, делает взмах шапкой — и к вагону, пригнувшись, один за другим подбегают трое партизан. У них два тяжелых трофейных пулемета, ящики с патронами, сумка с гранатами. Убедившись, что их не заметили, бойцы закрывают дверь вагона.

— Скоро? — шепотом спрашивает Костя.

— Вот-вот, — отвечает Платонов. — По времени бригада должна быть уже у опушки. Группы прикрытия подойдут к переезду справа и слева и перережут связь.

— Кто начнет? — От нетерпения Костю начинает бить нервная дрожь.

— Минометчики Плиева. Они рядом. А за ними и мы ударим.

…Скорее, время, скорее!

Наконец из-за кустарника взлетает бледно-зеленая ракета, за ней другая. Последняя не успевает погаснуть, как на полустанке уже громко трещат пулеметы, автоматные очереди рассекают воздух.

Фашисты выбегали из зданий, суетились, оглядывались по сторонам. Они попытались занять доты, но партизаны отрезали их пулеметным огнем, а доты забросали гранатами. Засевшие в пустых вагонах партизаны короткими очередями метко стреляли по гитлеровцам, которые метались по полустанку и попусту палили куда попало.

А от дальней опушки быстрым маршем к переезду шла бригада.

Дождь, начавшийся с утра, прекратился, и Костя хорошо видел, как рысью, торопясь, скачут всадники, как ездовые на повозках подгоняют и без того, наверное, взмыленных лошадей, как почти бегом спешат к переезду партизанские роты.

И вдруг из-за угла ближайшего каменного здания по колонне застрочил крупнокалиберный пулемет.

На миг остановилась, сбилась колонна, люди бросились врассыпную по полю. А там мины…

— Будник! Прикрывай! — Платонов распахнул дверь вагона. — За мной, хлопцы! К казарме!

Костя внимательно следил, как, прячась за толстые вагонные колеса, пулеметчики Платонова, пригнувшись, побежали к казарме. Еще мгновение — и под огнем их пулеметов захлебнулся немецкий крупнокалиберный. Колонна снова выровнялась и спешно двинулась вперед.

Послышался топот тяжелых солдатских сапог. Костя оторвался от щели в стенке. И в то же мгновение увидел, как в открытую дверь вагона полезли темные фигуры в касках.

«По Платонову с тыла хотят ударить!» — понял Костя.

Он встал во весь рост, вскинул автомат. Очередь! Вторая! Фигуры в касках исчезли. Костя сорвал с пояса и швырнул в дверной проем одну за другой две гранаты. Тотчас за взрывами выскочил из вагона сам.

Несколько немецких солдат лежало неподвижно. Он схватил у тех, кто был ближе к нему, винтовку и автомат, закинул за спину, оглянулся. И увидел: от теплушки к дощатому бараку бежит офицер в длинном кожаном пальто и черной эсэсовской шапке.

«Важная птица! — подумал Костя. — Такого стоило бы взять живым».

Автоматная очередь вздыбила фонтанчиками землю у ног офицера. Фашист даже подпрыгнул, потом резко повернулся, несколько раз подряд выстрелил из пистолета и побежал дальше. Снова прострекотала короткая автоматная очередь. В ответ — пистолетные выстрелы.

Вот и длинный барак. Офицер в распахнутом кожаном пальто прижался к стене, еще раз оглянулся. Изумление исказило его лицо: преследователь был один и притом — мальчишка…

Эсэсовец начал лихорадочно перезаряжать пистолет.

Короткая автоматная очередь опередила фашиста. Эсэсовец выронил пистолет и схватился за правую руку.

А через несколько минут Костя гнал матерого эсэсовца, показывая дорогу автоматом, к колонне, которая под прикрытием шквального пулеметного огня переходила переезд… Обычный переезд, такой, как и десятки других, что остались позади.

 

Письмо от Колоса

«Добрый день, дорогие родные Кости!

Добрый день, уважаемая Алена Максимовна!

Очень рад, что после долгих лет поисков нашел вас. Писал на Рысевщину, но письма возвращались обратно. Потом мне из Телякова сообщили: кузнеца Будника и его дочь Лену еще в сорок третьем немцы схватили. Пытали, травили овчарками… Я рад, что Вашим близким с помощью партизан удалось бежать. Рад, что Вы дождались Победы. Жаль только, что Костя до нее не дожил. А он хотел, очень хотел дожить. И снова пойти в школу…

Много походили мы вместе с Костей и другими боевыми друзьями по партизанским тропам. Прошли всю Белоруссию, и не только Белоруссию, освобождали с боями многие населенные пункты.

Много было крови. Везде по пути рейда оставались свежие могилы товарищей. Я не буду описывать Вам бои, в которых принимал участие Ваш сын. У нас редко выдавались спокойные дни. А где шел бой, там был и Костя. Так было и на Смоленщине, когда мы с большими трудностями прорывались к партизанскому соединению Бати.

По приказу Центрального штаба партизанского движения бригада в октябре 1942 года оставила соединение Бати и направилась к линии фронта, в район станции Старая Торопа. Нас встретила армейская разведка. 21 октября ночью мы перешли линию фронта на участке Четвертой ударной армии генерала Лелюшенко. Сколько было радости! Вспоминается, как Костя долго обнимал и целовал пожилого бойца, а потом пошел танцевать вприсядку. Все мы плакали и смеялись…

После переформирования меня зачислили в воинскую часть и направили на Дальний Восток. Костя был направлен в училище.

Выехали из города Торопца вместе, в одном эшелоне. Костя очень радовался, что едет наконец в настоящем поезде. Однако доехали только до станции Осташков. Дорогой ночью эшелон попал под жестокую бомбежку. Поезд был разбит, вагоны горели… Из всего эшелона нас уцелело человек тридцать.

В эту ночь погиб Ваш сын, а мой близкий друг и боевой товарищ Костя. Погиб, так и не успев получить двух высоких правительственных наград — орденов боевого Красного Знамени и Красной Звезды, к которым был представлен командованием.

Дорогая Алена Максимовна!

Я знаю, что Вам очень тяжело. Но побеждает и должна побеждать жизнь. За нее сражался и погиб ваш сын Костя. За нее погибли миллионы людей. Сдержите слезы, оглянитесь вокруг. Какие чудесные ростки поднялись, расцвели на земле, так щедро политой кровью лучших людей наших. Подросли и подрастают миллионы молодых строителей новой жизни. И если понадобится, они будут сражаться за нее с оружием в руках так же, как Ваш сын.

Будьте всегда здоровы. Берегите себя.

Бывший боец 3-го отряда партизанской бригады капитана Никитина

Виктор Колос».

Письмо красным следопытам Узденской детской библиотеки

«Добрый день, дорогие друзья! Прошу извинения за задержку с ответом: в последнее время немного приболел.

Костя Будник действительно был отличным человеком, пионером-партизаном. Вы хорошо сделали, что пошли по следам этого героического мальчика. У нас, в Моздоке, тоже есть пионерский отряд имени Кости Будника.

Я хорошо знал Костю. Мы дружили, хотя он был намного моложе меня. Он не раз приходил в наш взвод, помогал моим бойцам чистить минометы. Я научил его танцевать осетинскую лезгинку. Костя после войны обещал приехать на Кавказ, ко мне в гости.

Помню, как переходили линию фронта, как Костя волновался за раненых. Пройти надо было тихо, так, чтоб ни единая травинка не шелохнулась. Двум оседланным коням в стремена вставляли и привязывали жерди. К ним прикрепляли носилки с ранеными. Костя все волновался, хорошо ли привязаны жерди, надежно ли прикреплены носилки.

…По вечерам партизаны собирались в деревенском клубе. Читали сводки, газеты, слушали лекторов. А потом давали концерт. Костя пел партизанские частушки под гармонь Коли Воложина, исполнял песни, читал стихи и танцевал.

Чудесный человек был Костя! Я не был в этом эшелоне, в котором ехал он, — меня направили на фронт. От людей слышал, что Костю выбросила взрывная волна. Вагоны горели, в них были раненые товарищи, с которыми он плечом к плечу прошел весь рейд. И Костя бросился спасать друзей, бросился снова в пламя эшелона, который продолжал бомбить и обстреливать фашистские стервятники.

Если бы Костя был жив, я мог бы с гордостью повесить на его грудь любую из своих наград.

Всего вам наилучшего.

Бывший партизан бригады капитана Никитина Николай Плиев (Колька)».

 

Вместо эпилога

На столе много писем. Белые, голубые, розовые конверты.

Они с Гомельщины и Минщины, Брестчины и Витебщины, с Гродненщины и Могилевщины. Они из Смоленской, Брянской, Калининской и Куйбышевской областей, из Хабаровска и Запорожья, с Алтая и из Архангельска, из Киргизии и Молдавии, из Народной Республики Болгарии… Много писем, и все они адресованы матери пионера-партизана Алене Максимовне Будник.

Вот одно из них:

«Дорогая Алена Максимовна!

Много лет прошло со времени войны, но люди помнят и всегда будут помнить о тех, кто отдал свою жизнь за их счастье. Костя сражался и погиб за то, чтобы мы сегодня могли учиться, работать, веселиться. Наша дружина носит имя Вашего сына. И мы хотим быть похожими на него: отлично учиться, не бояться никаких трудностей, а главное — самоотверженно любить Родину. Напишите нам про сына, про его братьев и сестер, про друзей».

Или другое:

«Милая партизанская мать!

Не погиб Ваш сын тогда, в тысяча девятьсот сорок втором. Живет он и сегодня — в наших сердцах. Мы всегда будем любить Родину так, как любил ее Костя, а если понадобится, то и так же защищать ее до последней капли крови. Мы, будниковцы, с гордостью носим имя Вашего сына. Хотелось бы еще больше знать о жизни Кости и всей Вашей семьи, а также о том, как Костя стал партизаном. Считайте всех нас своими детьми».

И еще:

«Здравствуйтэ, дорога Елена Максимовна!

Пишет Вам ученица 7-го класса Ерка Симеонова з города Бобовдоле, Болгария.

Я прочитала статью «Горячее сердце патриота» о Вашем сыне. Я очень разволновалась и решила написат Вам.

Я счастливая, я живу в мире, за который отдали жизнь советские и болгарские патриоты, за который боролса Коста.

Елена Максимовна! Пожалста, напишитэ мне о Костэ — как детство, как был пионер — вся жизнь. Я хочу рассказать о Коста дэтам Болгария…»

Письма, письма… Однако адресат никогда уже не сможет ответить на них: неумолимое время и пережитое сделали свое дело. А почтальон по-прежнему приносит конверты…

Пионеры хотят знать своих героев, знать тех, чьи имена навечно занесены в Книгу Памяти, в Книгу Бессмертия в Книгу Славы.

Костя очень любил жизнь и хотел возвратиться с войны.

Нет, не погиб Костя Будник! Он жив и сегодня — в названиях пионерских дружин и отрядов, в славных делах всех юных ленинцев нашей страны. И в каждом пионерском галстуке горит частица его галстука — боевого пионерского знамени, пронесенного через суровые бои и походы Великой Отечественной…