Время с середины восьмидесятых годов почти до середины девяностых — это пора высшего творческого расцвета Элизы Ожешко.

Но и в эту лучшую пору ее творчества она — писательница переломной эпохи — не смогла вполне преодолеть свой идейный кризис. Она только обошла его, обратившись от мало знакомых ей условий городской жизни к изображению деревни.

С середины девяностых годов Ожешко подпадает под влияние толстовской пропаганды, заметное уже на ее романе «Два полюса» (1893) и сказавшееся особенно разительно в повести «Австралиец» (1894). В «Аргонавтах» (1899) критика буржуазной цивилизации, изображение опустошающей ум и сердце погони за «золотым руном» тоже носят черты толстовства.

Первое десятилетие двадцатого века — последнее в жизни писательницы — ознаменовалось обострением в ней идейного кризиса, о чем уже говорилось выше. В творческом отношении оно лишено единства и не отмечено произведениями, которые много прибавили бы к заслуженной писательницей славе.

Весьма положительное значение имела в эти годы ее борьба с польским декадентством, с проповедью «искусства для искусства», с ницшеанством «сверхчеловеков», поворачивавшихся спиной к народу, проповедовавших безудержно циничное отношение к гражданским идеалам, на защиту которых и встала Элиза Ожешко.

Она выступала здесь как «последний из могикан» того времени, которое дорого было ей в его лучших заветах — любви к родине и к народу, заветах, которым она не изменяла всю жизнь и которым посвятила свою последнюю книгу «Слава побежденным!» (1910).

Эта книга тоже возвращала ее к временам ее молодости, когда она, скромная участница восстания, шила конфедератки, добывала продовольствие и доставляла его вместе с подругами в леса, где засели восставшие.

Работая над этой книгой, водя по бумаге пером в уже коснеющей руке, уходящая из жизни писательница вспоминала:

«И какие бывали чудные восходы солнца, какие разгорались на небе розовые зори, когда мы, бывало, пили из глиняных кружек пенистое молоко, после ночи, проведенной без сна, в трудах и заботах, пили возле грядок с яркими настурциями и пионами.

«И только — увы! — наши возы никогда не останавливались возле крестьянских хат.

«Хаты эти были заперты для нас — увы!

«Их запирали от нас разница в религии, в языке и ошибки наших предков — увы! увы!»

Всю свою дальнейшую жизнь она посвятила тому, чтобы исправить эту ошибку предков.

Но время шло. За сорок с лишним лет, прошедших после поражения восстания, вырос польский пролетариат, возник рабочий вопрос, страна пережила революцию 1905 года. Все это прошло мимо писательницы. Она по-новому повторила на другом историческом этапе ошибку своих предков. Она не переступила порога квартиры рабочего, уже начавшего решительную переделку ненавистных ей социальных отношений.

В этом заключалась ее трагедия. Она не смогла идти в ногу со своим временем. Скованная рядом буржуазно-шляхетских предрассудков, Ожешко не смогла указать народу настоящий путь, но все же сумела обнажить многие язвы современного ей польского общества. Голос ее порой «умел сердца тревожить» и заставлял истинных друзей народа еще глубже задумываться над его судьбой и побуждал их искать способы коренного изменения к улучшению его судьбы.

Несчастья ее родины — три раздела и три ошеломляющих поражения — развили в ней такую горячую любовь к родной стране, что она отдала без остатка всю свою жизнь ей и своему народу.

Она могла бы вслед за Мицкевичем сказать о народе: «Я хочу поднять его, осчастливить, хочу удивить им весь мир».

И в каждом своем произведении она хочет людям труда счастливой жизни, где бы оберегалось их человеческое достоинство, где они были бы сыты, обуты, одеты и обладали необходимым досугом для своего развития и для удовлетворения высших потребностей.

Она хочет видеть их детей здоровыми, румяными, веселыми, их сады цветущими весной и одетыми в золото и пурпур плодов осенью.

Всю жизнь она «с верой и энергией стремилась к свету» и завещала это своим соотечественникам, твердо уповая на духовную силу народа, которая, по ее убеждению, несмотря на материальный гнет жизни, приведет его к добру и красоте.

Однажды (в очерках об опустошительном пожаре Гродно в 1885 году) Элиза Ожешко, говоря об одном замечательном труженике, садовнике, сказала:

«В его разговорах чувствовалось много стойкости труженика, гордости независимого человека; в них сверкали искры гражданских чувств и, по временам, вспыхивал огонь той здоровой поэзии, источник которой составляет любовь к родине, людям и свободе».

В этих словах невольно дана эстетика и всего творчества самой Ожешко.

В ее уже несколько обветшавшем «старосветском» стиле скрывается столько привлекательного, в нем столько славянской задушевности, столько огня гражданских чувств, столько «здоровой поэзии, поэзии любви к родине, людям и свободе», что творчество Ожешко, при ее жизни весьма популярное у русского читателя, найдет к нему путь и сейчас.

Ибо постоянная честная озабоченность судьбами народа — в этом, при всех ее заблуждениях, — вся Ожешко.

Она мечтала о возрождении Полыни. Настоящее возрождение ее многострадальной отчизны наступило. Оно осуществляется героическим трудом народной демократии, ведущей страну по пути социалистического преобразования.