С благодарностью Лене, без неё я бы не написал эту книгу. Моему брату Владимиру – за помощь, которая была очень важна для меня. Максиму Кульчинскому-старшему – за консультации по военно-техническим вопросам.

Эту рукопись нам передал журналист газеты «Вечерний Ростов», пишущий по сельской тематике, человек уже немолодой. От общих знакомых он узнал, что мы с ребятами интересуемся Кобяковым городищем, системой пещер, которая находится недалеко от города Аксая. Ходят слухи, будто бы в этом месте гибли люди и пропадал скот. Говорят про клады каких-то разбойников, тайники бандитов, про итальянских аристократов-авантюристов, ещё в XV веке искавших какое-то чудовище, которое там вроде бы есть. И будто бы Советская Армия строила там то ли подземные склады, то ли что-то такое интересное, замаскированное под подземные склады. Из рукописи мы узнали, что там строили и почему именно там.

Сам составитель записок потерял к ним всякий интерес, а из-за чего – он не сказал, и дал понять, что расспросы ему неприятны. Но был совершенно уверен, что описанное происходило в действительности. Причём он производит впечатление человека, скорее, не склонного к фантазиям. А описанные события носят характер совершенно дикий и неправдоподобный. Мы и раньше понимали, что Кобяково городище непростое место, но такого даже представить себе не могли.

После небольшой редакции мы решили представить рукопись вниманию читателя.

 

Вместо предисловия

Сейчас придут за рукописью. Пока она у меня – думаю про неё, а отдам, и перестану думать. Забыть я вряд ли что-то забуду, одиночество для воспоминаний отличный консервант. А добавить больше нечего. Это вся история. Причём сам я Фролова ни разу не видел. Зато Тамару Борисовну видел много раз и мы очень подружились. Хотя в последнее время редко видимся.

Прошло много лет. Ну может не так уж и много. Не тысяча лет и не сто. Ровно девятнадцать лет. Но с перспективы одного дня это много времени. Имеется ввиду тот день, когда я первый раз увидел Тамару Борисовну, она выходила из автобуса на котором привезли студентов и преподавателей университета в помощь советскому сельскому хозяйству. Потом только оказалось, что именно тогда для меня и началась эта история. Вампирская история, как сказал бы поэт Брунько. Сам я понятия не имел, что начинается какая-то история, вообще думал о другом, вернее о другой, причём думал довольно легкомысленно. Но история началась, и Тамара Борисовна оказалась в самом центре событий, которые стали предметом моих записок. Главный герой конечно Фролов, а главная героиня точно она. Вот я и вспомнаю тот день, оказывается я всё прекрасно помню.

Мне интересно вспоминать и себя, каким я был тогда шумным дураком. Это потом одна женщина занялась моим образованием. Я очень изменился под влиянием этой женщины, и мне кажется теперь сразу заметил бы что Тамару Борисовну выделяет не только внешность – а она конечно очень красивая – тёмные волосы, карие глаза… Но ещё я заметил бы в выражении лица застывшую беспомощность, понял бы, что её что-то мучает. Дистанция во времени даёт возможность увидеть вещи совершенно не различимые, пока ты в реальности на них смотришь. Тогда же, то есть летом тысяча девятьсот восемьдесят первого года творческая мысль, моя и моих друзей-собутыльников, еще не шла дальше плодово-ягодного вина с красивым языческим названием «Солнцедар», а уверенности, что мы умнее начальства, было достаточно для ощущения духовной полноты. Наши юные тела были настолько сильны, что могли вместить в себя всю душу, всё сознание, все чувства. В отличии от нас, Тамара Борисовна уже начинала ощущать, что с течением жизни тело становится меньше, душа и сознание перестают помещаться в нем.

Конечно, большим упрощением будет сказать, что твой путь – это процесс перемещения души за границы тела и начинается он задолго до смерти. Большим упрощением, но какая-то правда в этом есть. Тело – дом, но однажды душа чувствует, что часть ее уже не внутри, а снаружи. Время проходит, тело начинает скукоживаться, места в нем становится меньше. Это, наверное, немного похоже на ощущение, что ноги не помещаются под одеялом. Вроде и не холодно и ничего страшного, но как-то неуютно. Мы не чувствовали ничего такого, для нас мир был безопасен, как будто видишь его в окне поезда. Самые сильные переживания – положительные. Например, если девушка не слишком отчаянно защищается, когда ты расстегиваешь на ней лифчик… А Тамара Борисовна уже почувствовала холод, который идет снаружи. Причем она тогда, на самом деле, тоже еще далеко была не старушка, слегка за тридцать. Но нам казалось, что это не мало, мы-то были совсем салаги.

Зачем-то она поехала в этот совхоз, хоть могла спокойно остаться в Ростове. С работы бы её за это точно не выгнали. А могла сесть в поезд и утром очутиться на берегу Чёрного моря. Там полоса водорослей у самой воды, и воображение связывает запах йода с неярким солнцем, опускающимся за линию горизонта. Остаться одной, собраться с мыслями. Да, она уже прям видит, как остается на берегу со своими мыслями, на закате солнца. – «Дэвушька, слюшь, приходы на дыскатэку. Я тэбэ хороши вино прынысу, да?» Мужчины.

Я, наверное, залезаю к ней в голову и сообщаю вещи, которые вообще-то не должен знать. Но теперь, вспоминая тот день, я пробую представить себе, о чем она могла думать. Сами мужчины – не проблема, но с ними связана большая проблема. Из-за которой Тамара Борисовна и решила ехать в совхоз. И выглядела она не как человек, который попал туда, куда стремился, а, скорее, как сумевший избежать присутствия там, где не хотелось быть. Она выходила из автобуса, с сумкой в руках, оглядываясь с большим интересом. На площади перед общежитием.

Ну… площадь – это городское слово, какая в селе площадь, просто пустое пространство. Я вспоминаю, и у меня возникает мысль о Создателе. Просто что-то такое, как Тамара Борисовна, не могло образоваться в результате случайного стечения обстоятельств. Мысль о Создателе вообще-то редко мне в голову приходит. Я не сильно религиозный. Но наверное, он есть. И вряд ли он такой уж святоша. Нет, я, конечно, сразу ее заметил, трудно ее было не заметить, но подумал, что она старше меня и вообще это тема большого чувства, серьёзных отношений, совсем не то, чего мужчины ищут, вырвавшись из дома, – есть ли в их доме жена или нет – не важно. И есть ли вообще дом, тоже не важно.

Проблема, тут я продолжаю влезать ей в голову, наверное, возникала на том этапе, когда оказывалось, что кто-то очень сильно увлечён и хочет продолжения, а сама Тамара Борисовна клянет себя за сделанную очередную глупость и надо очень медленно, очень осторожно, чтобы не причинить ненужной боли, или причинить ее как можно меньше… Ну, вы понимаете. Ближайшая подруга считала ее слишком переборчивой, говорила, что с таким подходом она когда-нибудь останется одна. Но лучшая подруга оказалась не права буквально во всем. Во-первых, Тамара Борисовна совсем не была переборчивой, напротив – очень впечатлительная, склонная преуменьшать замеченные недостатки. Но она не искала идеального мужчину, как думала по наивности лучшая подруга, а Тамара Борисовна искала своего мужчину. Это совершенно разные вещи. И ее решение поехать в совхоз, было реакцией на впервые возникшую мысль, что этого мужчину она никогда не найдет.

Стояло лето – жаркое, полное слепящего веселого солнца, казалось, что мир застыл, что больше никогда не будет никаких перемен. Спокойствие, тепло и беззаботность воцарились навечно. Силы природы служат человеку, стихии подконтрольны. Да, именно так, все стихии у нас в СССР полностью под контролем. Ну и выяснилось в июле, что не так уж они под контролем. Не все, по крайней мере. В особенности те, о которых нельзя было писать в советский газетах, ибо такого рода стихии официально не существовали.

Это последнее, чем я дополню рукопись. Положу листок в начале. Вот мои старые записки, я не буду их перечитывать.

.

 

Глава 1. Хутор Усьман 1981 год

Смотришь, бывало, на родной совхоз и думаешь: «Какая скука!» Но ты не прав, просто ты не умеешь смотреть. Или, может, смотреть ты умеешь, а вот видеть ты не умеешь. Одно дело – то, что сразу бросается в глаза. И совсем другое то, что вообще увидит далеко не каждый. Скрытое от поверхностного взгляда, странное, не поддающееся определению, но подчинённое железному внутреннему порядку. Ты понимаешь, что это так, и никак иначе быть не может. А почему – этого ты не объяснишь, как бы ни старался. Даже самому себе не объяснишь. Вот это оно главное и есть, и присутствует оно в нашем совхозе в достаточном количестве, несмотря на отдельные недостатки, которые отмечаются. И тот, кто сводит нашу реальность к поломанным ящикам, пьющим скотникам, отсутствию в совхозе балета и другим проявлениям серой деревенской жизни, совершает грустную, хоть и очень распространённую ошибку.

Короче, это тогда вот тут всё и началось. На хуторе Усьман. Что Багаевского района Ростовской области (обожаю эту конструкцию, «что Багаевского района…», советский газетный стилистический изумруд).

Правда, мужики показывают пальцем на лоб, мол, дурак, и сами не верят в то, что это действительно было. Хоть и видели всё своими глазами. Ну видели. И что? Проходит время, и начинает казаться, что вроде оно и было… Но что – точно неизвестно. И уже не помнишь, сам ты видел или слышал от кого-то? А ведь этот кто-то мог и приврать.

Но я-то всё отлично помню. Я к тому же всех знаю на хуторе, так как сам отсюда. В то лето меня как раз выгнали из газеты «Семикаракорский комсомолец», причём выгнали, как мне сказали, за безыдейное отсутствие горизонтов. И я стал нарочно писать про этого вампира. Вот, мол, вам репортаж из советского села: заготовка кормов, огурцы и вампир. Я всех расспрашивал, вникал, так что я вообще по вампиру в курсе дела.

А не верят мужики, потому что – как в такое поверить? Ну вы сами посудите. Откуда в Советском Союзе вампир?

У нас в Советском Союзе много чего было – ракеты и танки, и комбайны, и Цимлянское водохранилище. У нас были коммунисты и беспартийные, авторская песня и профсоюзные работники. А вот вампиров – извините! Чего-чего, а уж вампиров никак не могло быть. Если Бога нет, то тогда вампиров тем более нет. Потому что Бог – это ещё туда-сюда. Бога по-любому потрогать нельзя, он где-то там, непонятно где. Из-за этого мы в нашей повседневной жизни не так уж сильно чувствуем, есть он или нет. А вот вампира можно и почувствовать, и потрогать, и он сам может тебя так потрогать, что ты врежешь, как говорится, дуба от ужаса и потери крови. Ну, в том смысле, что Бог далеко, а вампир может оказаться очень близко. Поэтому в рамках последовательного атеистического мировоззрения несуществование вампиров должно ощущаться даже острее, чем несуществование самого Бога.

На селе всё должно иметь научное объяснение. Когда туман поднимается на полях – значит, земля холоднее воздуха, от этого воздух резко охлаждается, вот влага и конденсируется. Всё по-научному. А когда человек из могилы встаёт и у живых кровь пьёт – на это наука объяснения не имеет. Ни психология это тебе не объяснит, ни медицина, ни марксизм-ленинизм, у которого, как известно, есть три источника и три составные части… Вот идёт мужик по полю. Споткнулся, упал и разбил себе губу. Чем ты это объяснишь? Ну, например, тем, что мужик был бухой. Это какое-никакое, но всё-таки научное объяснение. Но чтоб человек вчера умер, а сегодня ночью по хутору ходил, да ещё чтоб его никто не узнавал…

В общем, мужики теперь и сами не верят… А пять могил на кладбище ты куда денешь? А сгоревший автобусик? И не только автобусик, но и дом работника совхоза, товарища Фролова В. П, на месте которого теперь заброшенное пепелище. А Хорошеева, первого секретаря райкома партии, – убрали, как говорится, от греха подальше после этого дела. Перевели х** знает куда – не то в Краснодарский край, не то в Ставропольский – потому что негоже партийному руководителю у себя в районе вампиров разводить.

Партийные органы оказались против вампира бессильны. Военные вроде бы потом помогли, но сначала только хуже наделали. Одна милиция оказалась на высоте. Но это в переносном смысле, так как милиция оказалась на самом деле не на высоте, а под землёй, в глубоких пещерах, оказывая там помощь гражданам, защищая их от разных необъяснимых явлений. Но сначала, как я уже подчёркивал, ни х**а никто не мог поделать. Вы извините, что я выражаюсь – это я от волнения. Это ж я пишу – никому не показываю, а вас, дорогие друзья, я для себя придумываю: иначе – как писать? Нас про урожай писать учили, про социалистическое соревнование писать учили. Даже про любовь, если она моральному облику строителя коммунизма соответствует, – нас писать тоже учили. А про вампира – твою ж мать! – нас писать никто не учил.

Уже потом, по прошествии времени, появление этого вампира у меня почему-то связалось с развалом Советского Союза. Что меня поразило? Советский Союз ну никак не мог развалиться. Ну никак не мог! А он растаял, исчез из воздуха вокруг нас, это было как мистика какая-то хренова. Главное, всё вроде стоит, как стояло. Те же дома, улицы… Да что я говорю, люди – те же! Всё – то же. А Советского Союза нет. И ты смотришь в окно, видишь то, что сто раз видел, и понимаешь – это больше не Советский Союз, это теперь что-то другое. Но как?! А вот так. Не Советский Союз, и всё. И магазин больше – не Советский Союз, и кирпичный забор за магазином – тоже теперь не Советский Союз. И слово, написанное на заборе, – тоже уже не Советский Союз. Причём слово – не обязательно плохое. Слова, между прочим, на заборе разные писали. Я, например, однажды видел слово «экзистенциализм». Но это не у нас на хуторе, конечно. Это в городе. В Ростове-на-Дону. Я там учился в университете на факультете журналистики.

А в слове «экзистенциализм», между прочим, ничего смешного нет. Это такое учение, в основе которого лежит философский принцип: жить – не помирать! Ну, как-то так. И этот их Жан-Поль Сартр, он говорил, что жизнь по большому счёту – это то, что ты чувствуешь.

И значит, по логике, если ты чувствуешь, что Советского Союза нет, значит, его и нет. А если ты видишь и слышишь, то есть опять-таки чувствуешь, что вампир есть, то, значит, он есть, хотя его и не может быть. Не могло же быть вампира. А он был. И Советский Союз не мог развалиться. А его не стало. Дела…

Короче, был у нас на хуторе мужик, странный мужик, такой плотный, я бы сказал даже, что немного жирный. Это я бы сказал из чувства такта; по правде говоря, жирных на хуторе хватало, а он был, что уж тут, просто очень сильно жирный, ну прямо страшно исключительно жирный, иначе нет возможности его характеризовать. И кушал он, товарищи, хорошо… Обычный с виду мужик… Только он с войны пришёл уже какой-то тронутый. Вроде не раненый – руки-ноги на месте… Женился, потом жена умерла. Остался он один и больше уже не женился. Так и жил в нашем совхозе, работал в гараже, потом счетоводом.

Я его помню – обычный мужик! Бабы рассказывают, он, как на пенсию вышел, сидит у себя целый день в беседке и что-то жрёт: никого ж нет – детей нет, внуков нет – не обзавёлся, время ж надо как-то убить. По телевизору передачи не очень интересные показывают, хозяйство небольшое для одного человека, время девать некуда. А он как раз любил поесть. И что интересно, спиваться мужики часто спиваются, у нас на хуторе много кто спивается. Ну, не совсем чтобы до конца, но всякое бывает: и за бабой с топором гонялись, и по ночам на совхозной лошади девок университетских пугали. Случались тоже запои. И происходили деяния, за которые наказания предусмотрены Уголовным кодексом СССР. Но чтоб вот так извести себя едой – этого у нас в совхозе не было. Мужик, наверное, повредился умом на войне, но не сильно, не так чтобы бросалось в глаза, но был со странностями. И пошёл он не по питейной части, а чисто по линии жратвы.

Он пенсию получал, сторожем подрабатывал, огород небольшой – всё своё: кур держал, свинью. Нажарит себе, приготовит, из магазина принесёт – хлеба там, масла, халвы. Сидит в беседке, газетку читает и всё это жрёт. От комаров только отмахивается. Врачи решили, что он больной, направили на обследование. Ему рентген лёгких сделали – смотрят, в лёгких ничего нет. Ну, говорят, раз всё хорошо – возвращайся домой. Вот он вернулся домой и целый год жрал так, что соседи старались не смотреть. И вот тут-то его окончательно и разнесло.

Болел он недолго – в основном, кстати, дома, но жрал до самого конца. Картошку себе жарил на сале, куриц резал, бульон варил – хорошую еду кушал. Оно бы вроде не должно быть вреда от такой еды, если только не кушать её очень и очень много.

Вот однажды стало ему совсем плохо. Печень отказала, человек весь распух, ноги особенно. Кожа у него пожелтела, и называется такое дело – водянка. Забрала его скорая помощь, и уже понятно было, что он умирает.

Умер он в больнице в Багаевке, но поскольку прописан был тут, на хуторе, решили его похоронить на нашем кладбище. С этого всё и началось. Да… А звали его Фролов Василий Петрович.

Похороны были скромные. Близкой родни никакой, а далёкая, может, и была, но её никто не знал. Общественные похороны, дескать, закончил свой жизненный путь советский человек – Фролов Василий Петрович, участник войны, ветеран труда, светлая ему память, и ну его на хрен. Венок от партийной организации, венок от профкома и венок от дирекции совхоза. Все три довольно куцые. Больше никаких цветов на могиле не было. Пора горячая – июль месяц. А особой любви к нему односельчане не испытывали. И я не помню, чтобы кто-то по нему сильно плакал. Закопали, поставили тумбу из фанеры со звездой. Парторг сказал речь, ну… не особенно длинную: наш товарищ всю жизнь прожил тут, на хуторе, работал в совхозе… Надо бы ещё поп****ть хоть минуты три, но сказать же совершенно нечего. И не только потому, что парторг наш далеко не Демосфен. Но правда… жизнь прошла, а сказать вроде и нечего. Невыразительная какая-то, неяркая, как заретушированная, одинокая жизнь. Да… пользовался уважением товарищей. Вовремя на ум пришло. Прям хорошо прозвучало. Уважением товарищей… Каких, б****, товарищей? Толяна, что ли, соседа? Ну пользовался. Толян смотрел через штакетник, вздыхал и выпить не приглашал. Картавый, который главный от университетских, притащился вроде с какой-то бабой. Дёрнулся даже выступать, но увидев, что никто этого не ждёт, потоптался только на месте. Ну хорошо. Помолчали, вздохнули с облегчением и пошли по своим делам, а дел в совхозе, да ещё в это время, невпроворот.

Хутор наш Усьман очень красивый. В него ведёт дорога вдоль лесополосы, а там на деревьях жерделы, и как раз к июлю они поспевают. Осыпаются с деревьев и лежат на земле. И если ты пешком возвращаешься на хутор с шоссейной дороги, можно насобирать спелых красных жердел, сладких, как мёд, и есть их на ходу, но делать это надо осторожно, поскольку от большого количества жердел бывает понос… Когда лесополоса заканчивается, дорога поворачивает влево. И ты оказываешься на бугре. Внизу перед тобой с правой стороны ферма, а прямо – река и мост. И дальше дорога от моста, но оттуда уже до хутора недалеко.

Ферма довольно большая, она имеет форму круга, разбитого на сектора. По периметру идёт загородка и кормушки – ясли. Коровы как раз через загородку просовывают головы и едят из кормушек. А корм – зелёную массу из кукурузы – сбрасывают с прицепа вилами скотники, пока трактор тащит этот прицеп вдоль загородки. В центре же этого большого круга – ещё круг, небольшой, и там стоят автодоилки, и доярки доят коров. А ещё там вагончик, в котором ночью отдыхают скотники, дежурные по ферме. И рядом с вагончиком беседка. Под потолком этой беседки по вечерам и ночью горит яркая лампа. Поскольку ферма стоит на бугре, лампу эту видно даже с шоссейной дороги, идущей из Ростова-на-Дону на Багаевку, Семикаракоры и дальше на Волгодонск.

Когда идёшь к мосту, ферма остаётся у тебя по правой руке. Возле моста сделали пляж, насыпали песок, вкопали грибочки. Днём на пляже резвится мелюзга, ночью, сидя на лавках, под грибочками мужики пьют брагу, вино или даже водку, в зависимости от того, что им принесла в этот день жизнь.

Случается, там жгут костёр, и вокруг костра сидят студенты и преподаватели Ростовского университета, которых привозят в помощь сельским труженикам. Они сидят вокруг костра, поют песни под гитару и тоже выпивают, но браги не пьют точно, водку редко, в основном – портвейн или плодово-ягодное вино. Оно довольно крепкое, это вино, и от него тоже можно хорошо забалдеть.

Иногда к студентам в гости приходят солдаты из кадрированной танковой дивизии. Стоит эта дивизия недалеко, километрах в пяти. И она называется кадрированной потому, что там танков и всякого добра как раз на целую дивизию, а служат там ровно столько человек, сколько нужно, чтоб поддерживать материальную часть в образцовом состоянии. А когда начнётся война, дивизию укомплектуют личным составом на всё готовое. И поэтому работа там, как на каторге, и студентки солдат, случается, жалеют. И если студентка или деревенская девушка солдата жалеет, он идёт к ней пешком ночью после целого дня работы пять километров. И потом, когда она его уже пожалеет, он успевает назад к подъёму, завтракает и идёт на работу.

Когда возвращаешься поздно, кажется, что ночь вокруг тебя как живая. Во-первых, земля отдаёт накопленный за день жар, и становится очень тепло, даже немного душно. Но всё-таки это ночь, а не палящий полдень, и ночные ветерки и ночные холодки ты чувствуешь на коже, и тебе бывает очень жарко и чуть-чуть зябко одновременно, потому что это ночь, а не день. Деревья шумят листьями в темноте, и ты их видишь как большую тёмную массу, особенно если луны нет. И как-то тебе становится интересно и тревожно; всё вокруг не такое, как днём: и воздух не такой, и деревья не такие, и река не такая. Кажется, что во всём этом есть что-то, чего ты не знаешь и не понимаешь. И это что-то вселяет в тебя смутное, какое-то странное беспокойство. Как будто ты в этой ночи чужой. И те, кто её населяет, терпят тебя, но неохотно.

А когда ты днём идёшь по дороге, и светит солнце – ты ничего такого не чувствуешь, ты у себя, это твой мир. И всё такое нормальное, не тревожное, ну… вы понимаете. Потому что день – это не ночь. Ночь – это существо, а день – просто время суток.

 

Глава 2. Я знакомлюсь с Таней Фроловой

Университетских привезли ещё до похорон. Они стали выходить из автобуса с сумками и рюкзаками. А первым вышел их главный товарищ и пошёл быстрым шагом в контору. Маленький, кривоногий, склонный к полноте, очень энергичный. Тот, что был потом на кладбище. В кабинете парторга состоялся примерно такой разговор. Товарищ из университета приоткрыл дверь и услышал: «Гроб обитый, красный, одна штука. Надгробие фанерное, крашеное, одна штука. Венок, три штуки. Траурные надписи как обычно».

Парторг, продолжая диктовать в телефон, сделал знак рукой, приглашая войти. Товарищ вошёл, закрыл за собой дверь. Парторг велел везти всё прямо в больницу часам к четырём. И положил трубку. Встал, протянул руку, рукопожатие было радостное, приветливое.

– Позвольте пъедставиться, Бадег Виталий Магкович, – товарищ из университета картавил, что показалось парторгу вполне естественным.

– У нас тут похороны сегодня, – объяснил парторг, – на вас это не распространяется.

Он имел в виду, что университетским не обязательно принимать участие в таком печальном и чисто внутрисовхозном мероприятии. Тем более они устали с дороги, а на похоронах, как говорится, ничего интересного нет.

– Умег кто-то? – участливым тоном спросил Виталий Маркович. Этот бессмысленный вопрос задавался, конечно, не для того, чтобы получить ответ. Наверное, если будут похороны, то кто-то умер. Это была, скорее, чисто эмоциональная реакция.

– Односельчанин, – как-то некстати радостно откликнулся парторг, – ветеран войны. Утром в больницу забрали, на скорой. И он там умер фактически сразу. Я думаю, сегодня надо и похоронить. Во-первых, жарко на дворе, извините. А во-вторых, как говорится, а чего тянуть?

– Мы пгидём на похогоны, – в голосе Виталия Марковича прозвучала решительная готовность.

– Милости просим, – не совсем кстати употребил парторг выражение, принятое как форма приглашения, подразумевающая всё же что-то приятное. Но городской человек только спросил:

– Умегший был членом пагтии?

– Нет, беспартийный.

– Ну, всё гавно, член коллектива. Мы пгимем участие.

– Приехали, значит, так сказать, на помощь селу? – поменял парторг направление беседы.

– Тгидцать два человека, – весело подтвердил Виталий Маркович.

– Насчёт расселения, там уже бельё, матрасы и всё прочее… Пойдёмте, поприветствуем людей. И потом сразу в столовую на обед.

Я шёл мимо, меня ждал Толян. Приехавшие стояли с сумками и рюкзаками. С девушками я знакомлюсь легко, и с Таней Фроловой тоже познакомился легко. Фамилия её никакого отношения к описываемым событиям не имеет, с Василием Фроловым никак не связана. Просто однофамильцы, Фролов – довольно распространённая фамилия.

Она стояла с подругой. Тогда я впервые увидел и Тамару Борисовну, выходившую из автобуса. Но Тамара Борисовна, это сразу видно, не для меня. А вот та девушка – другое дело. Так бывает, смотрю и понимаю, что если начну её целовать и всё такое, то она не будет сильно отбиваться, вообще не будет отбиваться и скандала не устроит, и возмущённых вопросов задавать не будет. У таких девушек особенная улыбка. Причём Таня Фролова улыбалась в этот момент не мне, а другой девушке, подруге. И я тогда сразу как-то забыл, что меня ждёт Толян, и пошёл прямо к ней. Толян подождёт.

Представился я довольно по-идиотски, что не имеет никакого значения. Сказал, что наш хутор – удивительное место, и удивляться она начнёт прямо сейчас. И она поняла меня, хотя я ничего такого не говорил. В этот момент я ещё был совершенно трезвый, потому что Толян, хотя и ждал меня, но ещё не дождался. Я сказал, что покажу настоящих маленьких вампирчиков. Это заинтересовало её. Умная подруга с нами не пошла, хотя вампирчики заинтересовали и её тоже. Но она осталась присмотреть за Таниным рюкзаком.

Мы поднялись по железной лестнице на чердак общежития. Лестницу эту зачем-то, наверное, чтоб не портить ею фасад здания, поставили со стороны реки. На площадке перед входом в общежитие уже начинался торжественный митинг, оттуда нас не было видно. На двери, ведущей на чердак, висел замок, но одну из петель можно было просто пальцами вытащить из стены, что я и сделал. Когда мы вошли, я через щель вернул петлю обратно в стену, так что снаружи дверь снова выглядела запертой. Таня смотрела, как я изнутри запираю дверь снаружи, и улыбалась той самой улыбкой, от которой сразу стало не важно, что Толян ждёт.

Мы подошли к окну. Там было немного больше света, очень сильно запылённое стекло давно треснуло, от него откололся кусок. Прямо под нами на площадке студенты выстроились в шеренгу и «командир отряда», так называлась эта должность, стал произносить речь. Тогда мы не удивлялись, что люди, приехавшие собирать огурцы, называются по-военному отрядом, как будто огурцы – это враги какие-то. В тысяча девятьсот восемьдесят первом году у нас всё называлось «отрядом».

Таня осматривалась в поисках маленьких вампирчиков, но всё равно вздрогнула, увидев, сколько их висит вниз головками под потолком. Летучие мыши очень странные, особенно для городского человека. Конечно, на самом деле они не пьют кровь, насколько я знаю, наши, по крайней мере. Но выглядят как-то, как не совсем живые. И человеку всё равно делается не по себе. Она вздрогнула и повернулась ко мне, как будто искала моей защиты. Это окончательно добило меня. Мы даже не успели толком поцеловаться. Начало нашей близости как раз совпало с началом речи командира отряда.

– Товагищи студенты и пгеподаватели Гостовского госудагственного унивегситета. Мы пгиехали сюда, чтобы своим тгудом помочь габотникам села. Они снабжают нас пгодовольствием, как то – помидогами, зегном, пгодуктами животноводства, а также овощами и фгуктами. В том числе кагтошкой и огугцами.

Девушка вцепилась в меня, чтобы не упасть, летучие мыши зашевелились, даже раздалось тихое попискивание. Это вообще свело с ума и меня, и вроде бы её тоже. Я никогда не думал, что присутствие летучих мышей может иметь какое-то значение. Оказывается, может и очень большое.

– И мы, – продолжал командир отряда, – оказывая сельским тгуженикам помощь в их благогодном деле, выполняем в некотогом годе свой ггажданский долг. Как говогится, любишь кататься, люби и саночки возить.

Мы слышали каждое слово, незримо присутствовали на этом импровизированном митинге, хотя командир отряда и не видел нас. Но его слова были обращены и к нам, приобретая неожиданный смысл, о котором командир отряда тоже не подозревал. Там внизу Танины сокурсники, её начальник произносит речь. Под потолком очень тихо попискивают летучие мыши. Мы с Таней посередине. Нас не видно снаружи, во-первых, потому что стекло очень грязное, во-вторых, потому что никто не смотрит. Но если мы начнём вести себя шумно, это может привлечь внимание. Поэтому мы не начнём. Мы ни за что на свете не создадим обстоятельств, из-за которых нам могли бы помешать. Не сейчас. Ни за что на свете.

– Ггибочки… по решению местного пагтактива, чтобы пляж, как говогится, выглядел, как пляж. Чтобы после тгудового дня можно было культугно отдохнуть. Имеется, кстати говогя, также библиотека. Тепегь я отдельно обгащаюсь к мужской части нашей бгигады. Я увеген, что употгебление спигтных напитков будет в мегу, чтобы вести себя по-человечески и оставить у сельских тгужеников только самые достойные воспоминания о нашем пгебывании. Я обгащаюсь также к девушкам: наша обязанность состоит в том, чтобы вегнуть вас вашим годителям здоговыми, отдохнувшими и… если хотите, целыми. Поэтому отбой есть отбой, тем более что утгом вставать на габоту.

При этом своевременном замечании командира отряда у Тани приоткрылись губы. Я хотел предупредить её приближающуюся реакцию, положив на них указательный палец. Но руки у меня были вообще заняты. Тогда я захотел просто поцеловать её. Но она отстранилась, она вообще, по-моему, не очень любила целоваться. Так мы и замерли, крепко держась друг за друга, вдыхая пыльный воздух, слыша, что сейчас слово имеет парторг совхоза товарищ Стрекалов.

Таня Фролова не будет одной из центральных фигур в этой истории, да и расстались мы с ней не так, как мне бы хотелось. Но вспоминая этот день, я не могу не вспомнить её.

 

Глава 3. Первое появление вампира

Наступил вечер. Скотники пригнали коров на вечернюю дойку, студенты и преподаватели Ростовского университета проследовали в столовую на ужин. На пляже кричали и плескались дети. Участковый чинил мотоцикл, но не починил. Секретарь парткома уехал в район по делам. Короче, жизнь шла своим ходом, и отсутствие в ней Фролова Василия Петровича не проявлялось буквально никак. Про похороны все забыли. Ветер на кладбище шевелил лентами с траурными надписями: «Спи спокойно, дорогой товарищ!» И дорогой товарищ спал; спокойно он спал или неспокойно – никому до этого не было дела.

Пока светило солнце, на пляже резвились дети, потом пришли студенты, разожгли костёр и стали исполнять под гитару песни на языке страны капиталистического лагеря. Пили, как я уже говорил, плодово-ягодное. Парни обнимали девушек, девушки несмело, а некоторые смело, обнимали парней…

В сгущающихся сумерках к ним подошёл какой-то незнакомый мужик. Он стоял и смотрел и был какой-то неприкаянный. Ему предложили сесть поближе – он сел. Дали вина в стакане – так и держал этот стакан перед собой, как будто не понимая, что с ним делать. Как потом рассказывали студенты, он даже не вёл себя особо странно, а только выглядел потерянно, что бывает часто с похмелья, особенно после того, как человек спал на закате. На закате спать нельзя, после такого сна болит голова, и человек плохо соображает. Сумерки – это вообще интересное время суток. Дня уже нет, ночи ещё нет, но сумерки – это всё-таки начало ночи, а не конец дня.

Стакан у него забрали, он никак не отреагировал. Сидел тихо, исполнять и слушать песни на языке капиталистических держав не мешал. У него что-то спросили, он кивнул, было вообще непонятно, понял ли он вопрос. Как потом вспоминали студенты, на вопрос, местный ли он, ответил кивком головы. Потом одна девушка спросила, нет ли какой-нибудь еды. Откуда-то появилась открытая консервная банка, наверное, это была тушёнка. Он взял в руки банку и вилку и держал, как будто не знал, что с этим делать.

– Ешьте, – сказала студентка, – вы же говорили, что есть хотите.

Он кивнул, но есть не стал, потом молча поставил банку в сторонке.

Вечер окончательно превратился в ночь. Песни на иностранном языке мечтательно плыли над сонной рекой. Звенели комары. Никто из студентов не мог сказать, куда делся этот человек. Никто не видел, как он уходил, как никто не видел, как он пришёл. Просто вдруг обратили внимание, что его нет. Вина не пил, тушёнку попросил, но не ел. Выглядел как не совсем понимающий, где он и что вокруг происходит. Немного испуганный и подавленный. К девушкам не приставал, парней не задирал. Всё время молчал. Исчез, как растворился в темноте.

Тогда никто не придал этому значения. Но потом вспомнили.

 

Глава 4. Тамара Борисовна ложится спать

Тамара Борисовна готовилась лечь спать. Тут так хорошо всё сложилось, она оказалась в комнате только с двумя кроватями. Коллега по работе, старший преподаватель Сыромятина Ольга Ивановна, проще говоря, Олечка, приедет только через несколько дней. Если хочешь общения, поднимаешься на второй этаж, там студентки сразу кидаются кормить, поить чаем и не только чаем, что уж там. Тут всегда кто-то играет на гитаре, а Тамара Борисовна очень любит, когда играют на гитаре и поют песни. Если только это не скучный Саша с философского факультета. Тут и покурить, и поговорить есть с кем. А если нужно побыть одной, спускаешься вниз, идёшь к себе, закрываешь дверь. Царские условия. Комната последняя по коридору, не рядом со входом, тут сравнительно тихо. Есть шкаф, это вообще невозможно, но вот он, и даже зеркало на дверце. Можно развесить вещи. В лучшую комнату поселили, спасибо. У Бадера и Валеры есть вешалка. Наверху комнаты по восемь кроватей. Там про шкаф вообще, как выражаются местные, разговору нет.

Ну хорошо, и зачем надо было сюда ехать? Все пошли на реку, слушать песни, пить вино, знакомиться поближе, если кто-то ещё не знаком. Тут не только биологический факультет. Не важно. Тамара Борисовна сказала, что придёт позже.

«Может, попозже приду. Пока я ещё не привыкла к этому месту, к этой комнате, мне легче увидеть себя со стороны. На новом месте человек всегда сначала слегка отстранён от своей жизни. Потом привыкает, и это чувство проходит. Ладно, скажем себе прямо, я не хотела идти на Иркин день рождения. Там будет Виктор. Он ждёт продолжения. Причём не только он. Ждёт Ирка, её муж Миша и ещё какие-то люди, которым почему-то есть до этого дело. Армяно-еврейское медицинское сообщество, которое считает, если я не замужем, то это непорядок. А Виктор из хорошей медицинской семьи, папа – хирург, мама – хирург. И ему тоже за тридцать. Причём он мне сначала понравился, он смешные истории рассказывает. Высокий, черноволосый, спортивный. Да, он славный, если честно. И вот моя типичная ситуация. Он мне сначала нравится и всё такое. А поскольку я девушка чувственная, и если кто-то мне нравится, это как-то начинает быстро развиваться. И он оказался у меня и стал меня целовать и как-то так постепенно и вроде бы незаметно раздевать. Тогда я встала с дивана, разделась сама, а я вполне в состоянии сделать это без посторонней помощи. Потом раздела его. Потом мы любили друг друга. Потом было утро, и он ушёл на дежурство. Он, кстати, тоже, конечно, хирург. Он долго целовал меня на прощанье, так, как будто уходит на фронт. А я в глубине души уже вполне смирилась с мыслью, что ему нужно на дежурство, и мне даже немного не терпелось, чтоб он ушёл.

Ну и почему бы нам не пожениться? Мы же идеальная пара. Оба интеллигентные, культурные, он тоже кандидат наук. Мы даже немного похожи, особенно волосы. Он мужчина, я женщина – это тоже аргумент в пользу заключения брака. Короче, Ирка реально разозлилась. Сказала, что если я решила изображать из себя Дон-Жуаншу, то она быть Лепорелло категорически отказывается. Как будто кто-то её просил быть Лепорелло. Армяно-еврейское медицинское сообщество слегка разочаровано. Виктор ходит грустный, он хочет ко мне на диван. Тут я его хорошо понимаю и очень ему сочувствую. Но это ещё полбеды. А вся беда, что он реально хочет жениться, у него большое чувство и так далее. Всё как по нотам. Опять я влезла в такую историю. А что, разве я не знала, что так будет? Да, я прекрасно знала. Но я надеялась – а вдруг нет? А вдруг на этот раз будет по-другому? Ну почему нормальные бабы спят с кем хотят, а у меня это сразу кончается предложением руки и сердца? Притом что, как выяснилось, мне и на этот раз не нужно ни то, ни другое. И хочется убежать куда-нибудь, пока оно как-то само не рассосётся. И вот я здесь. Курить я не пойду, хочу уже спать».

Тамара Борисовна стоит перед своей кроватью. Из одежды на ней только белые трусики. Потому что очень тепло. Свет погашен, но в комнату доходил свет от лампы, которая горит на столбе перед входом в общежитие. Вдруг в дверь постучали.

– Тамага Богисовна, вы не спите? Пгиглашаю на чай. И не переодевайтесь. – По звучанию голоса Бадера слышно было, как он весело улыбается. – Идите, как есть, по-пгостому.

«Идите, как есть…» – Тамара Борисовна хмуро посмотрела на своё отражение в зеркале. Белые трусики, бедный Бадер не знает, что говорит.

– Спасибо, дорогой Виталий Маркович. Но я уже ложусь спать.

– Я хочу вас назначить бгигадигом. Может, вы зайдёте на минутку?

– Извините, я уже легла. Давайте поговорим завтра.

– Хогошо. Спокойной ночи.

Шаги Бадера по коридору.

 

Глава 5. Второе появление вампира

Поздним вечером следующего дня на ферме, на пятачке возле вагончика, в беседке сидели скотники и пили брагу. Брагу принёс Серёга и сказал, что дала её жена агронома. Было душно. Коровы стояли поближе к кормушкам, а мужики отмахивались от комаров и разговаривали. Брагой они называли забродивший настой зерна или хлеба, сырьё, из которого гонят самогон, но сырьё само превращается в конечный продукт, без дальнейшей переработки, если самогон гнать некогда, потому что выпить надо прямо сейчас.

Поводом для позднего сидения и выпивки было скорое, то есть завтрашнее, расставание с Серёгой. По оценке мужиков, знакомых с Уголовным кодексом не понаслышке, – на год или полтора, не больше.

Серёга сегодня с работы (а работал он на складе) пришёл домой уже выпивши. Дома выпил ещё бутылку вина и подрался с соседом. Драка возникла на принципиальной основе, как продолжение спора – из чего делалась казацкая нагайка. Серёге кто-то сказал, что из бычьего члена, а сосед не хотел верить в такую подробность и утверждал, что из обычных ремней. Серёге стало обидно. В запале драки он схватил трёхлитровую банку, которая сушилась, надетая на штакетник, ввиду предстоящей засолки огурцов. Банка разбилась о голову соседа неудачно. Отлетевшее дно порезало голову аж до кости, было много крови. Соседа увезли в район.

Мужики знали, как знал и Серёга, что завтра с утра придёт за ним участковый и уведёт его туда, откуда возвращаются через полгода, через год, через пять лет, смотря по обстоятельствам.

– Участковый раньше десяти не придёт, – говорили мужики, – к нему брат из Багаевки приехал. Он пока проснётся, пока протрезвеет, и мотоцикл у него испортился, не заводится. Ты, Серёга, в вагончике поспишь, он пока с хутора дойдёт, как раз часов десять и будет. Мы в восемь скот выгоним, после дойки, доярки ещё браги дадут, а может, и вина. Домой тебе не надо. Куда ты по темени пойдёшь! Ещё утонешь в реке!

Мысль о том, что Серёга утонет в реке, развеселила мужиков – они долго смеялись… Вдруг они увидели, что у входа в беседку стоит какой-то незнакомый мужик. Мало ли кто тут ходит, вон комбинат бытового обслуживания привезли на три дня, или университетские… Но мужика этого раньше скотники точно не видели.

– Браги хочешь? – спросили они.

– Да нет, – отозвался тот и сел на скамейку.

– Захочешь – скажи, – продолжали мужики, – браги много. Серёгу завтра в ментовку забирают.

Он посмотрел как-то тревожно и ничего не ответил. Сидел тихо, смотрел прямо перед собой как-то странно, видимо, успел уже поддать. Интересно, что мужики не запомнили ни как он выглядел, ни как он был одет. Сидит и сидит. Нет, ну точно успел уже где-то врезать.

Мужики курили – он не курил. Мужики пили брагу – он не пил. Мужики обсуждали Серёгину историю и строили планы, как он будет жить в колонии – он не принимал участие в разговоре.

Прошло, наверное, полчаса, а то и больше. Вдруг он спросил:

– А у вас покушать есть что?

– Лук есть, сало, – предложили мужики, – хлеб там, ну и молоко. Молоко в холодке стоит. Мы ж не жрать сюда пришли.

Он взял сало, долго на него глядел и положил на место. Молоком тоже не заинтересовался. Постепенно его присутствие стало как-то беспокоить мужиков.

– Слышь, ты чё здесь сидишь? Браги не пьёшь. Ты кто, с университета?

– Нет, – ответил мужик.

– А откуда?

– Да оттуда, – сказал он и неопределённо махнул рукой.

– С Самодуровки, что ли?

– Да, – сказал мужик.

– Что-то я тебя не припомню, – сказал Серёга. – Я самодуровских всех знаю. Приехал, что ли, к кому?

– Да, – кивнул мужик.

– А к кому? – спросил Серёга.

– Да так, – неохотно отозвался мужик.

– Слушай, Серёга, отстань от человека, что ты пристал? Ну сидит мужик и сидит – пусть сидит, – сказали скотники.

– Слушай, я, в натуре, всех самодуровских знаю, что он гонит? Слышь, мужик, ты вообще кто, тебя как зовут? – не унимался Серёга.

– Васей зовут, – глухо отозвался незнакомец.

– А фамилия твоя как?

– Слушай, отвяжись от человека! – пытались успокоить Серёгу мужики.

– Мужик, а ты вообще – кто?

– Да я так… Нормально всё, – пытался замять разговор пришедший.

– Так ты из университетских? Или не из университетских? – Видно, у Серёги закрадывались какие-то смутные подозрения.

– А покушать у вас нет чего? – невпопад спросил опять незнакомец.

– Да ты ж спрашивал уже. Вон лук – хочешь лука?

– Нет, – замялся тот.

– Наверное, он из университетских, – окончательно решили мужики.

– Я слышал, они там курят всякую х**ню, а потом дуреют. Из конопли делают. И вот сидит интеллигент – и кто он такой, сам не понимает. Мужик, ты вообще понимаешь, кто ты, или не понимаешь? – снова повернулся к мужику Серёга.

– Не понимаю, – проговорил неуверенно пришедший.

– А зовут тебя как? Ты правда Василий? – продолжал Серёга.

– Василий.

– А может, нет? – ехидно спросил Серёга.

– Может, нет, – ответил тихо мужик.

– И ты, в натуре, из университетских?

– Да… я – да… оттуда, – и незнакомый мужик махнул куда-то за своё плечо, но там, куда он показал, не было никакого университета, а только пустое ночное пространство.

– А фамилия твоя как? – не отставал Серёга.

– Да Фролов.

– Однофамилец, что ли, покойнику? – спросил другой скотник.

– Что ты к человеку пристал – мало их, Фроловых? Я только в Багаевке знаю четырёх Фроловых, – сказал другой скотник. – Тёзку тут твоего вчера похоронили, – пояснил он, обращаясь к пришедшему.

Тот вздрогнул и испуганно осмотрелся.

– Мужик, ты чего? – поднял бровь в задницу пьяный Серёга. – Кто ты вообще такой? Ты что ходишь ночью, как какое-то с*аное привидение? Ты вообще живой, мужик?

– Да вроде нет, – тихо ответил тот, кто назвался Василием Фроловым.

Скотники выпили много браги, а брага, хоть и слабая, долбит не хуже портвейна. Но от слов мужика им всё-таки сделалось как-то хреново. Они сидели тихо.

– А покушать у вас нет чего? – опять спросил пришедший.

– Слушай, мужик, ну тебя на хрен! Вот тебе лук. Видишь – это лук. Хочешь – ешь, хочешь – не ешь. Хочешь – сиди, не хочешь – давай, вали отсюда, – разозлился Серёга.

– Да ладно, Серёга, не трожь человека. Ты не волнуйся, участковый раньше десяти не придёт, – сочувствуя, успокаивали мужики.

– Чего «не волнуйся»! Он, по натуре, достал! Тут и без него х**ово!

– Да какая тебе разница, ну обкуренный из университета, они там все такие, – пытались мужики погасить Серёгу.

В это время в пространство, освещённое лампой, из темноты, где стояли коровы, деловито копаясь клювом в следах коровьей лепёшки, вошла курица (зоотехник держал кур в загородке за вагончиком). Директор знал и не возражал. Мужики не обратили на курицу никакого внимания, но пришедший смотрел на неё, не отрывая глаз, и что-то действительно странное проступило у него на лице.

– Мужик, ты что, курицу не видел? Что ж ты такой обдолбанный? Сколько ты выкурил этой х**ни, сиди спокойно! – прикрикнул Серёга.

Скотники засмеялись.

Вдруг пришедший приподнялся и как-то, сделав один большой прыжок, оказался возле самой курицы. С невероятной ловкостью схватил её, да так, что та не только убежать, а даже закудахтать не успела.

– Ну ты даёшь, – только и успели сказать мужики. – Пусти курицу – это зоотехника птица.

Незнакомый мужик весь аж затрясся. Одним движением руки он оторвал курице голову, засунул её горло себе в рот и стал сосать хлеставшую из неё кровь, и кадык у него заходил ходуном. Мужики вскочили.

– Слышь, ты охренел, что ли? – закричали скотники.

Он моментально высосал кровь, бросил мёртвую курицу на землю и уставился на мужиков. Мужики потом признались, что, когда он на них смотрел, им было реально страшно. Но не Серёге – Серёге это представление с курицей ужасно понравилось.

– Бог не фраер, – орал Серёга. – Ну ты, мужик, отмочил! Пойдём, я тебе ещё кур покажу! Они тут за вагончиком.

– Серёга, кончай, это зоотехника куры! – пытались унять его мужики.

– Зоотехник – с**а! – кричал Серёга. – Он мне мешок отрубей не дал.

– Зоотехник – моей сестры муж! – закипел один из мужиков. – Верки. А за с**у можно в репу получить! Из совхоза вы любите тянуть! Это твои, что ли, отруби? Вы бы так работали, как вы п****те!

Короче, началась драка! Скотники разнимали, потом уложили дравшихся в вагончике и легли сами. Куда делся странный мужик, назвавший себя Василием Фроловым и убивший курицу, – никто, как потом выяснилось, не заметил.

 

Глава 6. Елизавета Петровна

То, что я знаю об ощущениях самого Василия Фролова после того, как он встал из гроба и сделался вампиром, известно мне от тёти Лизы. Она моя родственница, сестра мамы, а мама уже давно умерла. Тётю Лизу все называют Елизавета Петровна, и я её так называю. Наверное, потому, что она учительница в школе в начальных классах. Насколько я помню, так звали русскую императрицу, но на имени и отчестве сходство заканчивается. Во-первых, были разные фамилии. У той была фамилия Романова, а у этой фамилия Плетенецкая по мужу. Во-вторых, Елизавета-императрица, насколько я помню из школьной программы, была рыжеволосая и грациозная, а наша Елизавета Петровна – черноволосая и страшная как война, причём не уродливая, а просто её все боятся почему-то. На уроках у неё всегда мёртвая тишина, и многие её ученики страдают ночным недержанием мочи.

Именно она, по её же собственным словам, была выбрана нашим хуторским вампиром не для питья крови, а именно в качестве собеседницы, помощницы и даже советчицы. Я жил у неё, много её расспрашивал, и она в конце концов рассказала мне то, чего не рассказывала никому.

– А что я буду им рассказывать, неприятности себе наживать! – рассуждала она вслух.

И потом я понял, что она была права.

Она рассказала мне, как на следующий день после похорон Фролова, когда она сидела во дворе и пила ситро из холодильника, в беседку вошёл мужчина. И хотя он совершенно не был похож на себя при жизни, куда-то делось необъятное брюхо, и выглядел он как сорокалетний нормально сложённый мужик, она его сразу же узнала.

У неё-то вообще был особый дар видеть и различать такие вещи. Из-за этого дара Фролов и пришёл, понимая, что она – единственное существо на хуторе, в чём-то ему родственное, и только с ней он может говорить свободно.

Елизавета Петровна не испугалась и спокойно, прикладываясь к холодной бутылке с ситро, объяснила, что он умер и его похоронили, что он бродит ночью по деревне, как это случается и с другими, похороненными на хуторском кладбище. Но что от него несёт какой-то хренью. И всё также спокойно, прихлёбывая ситро, она его предупредила:

– Ох, мужик-мужик, не стать бы тебе упырём!

И он вроде бы ей рассказал, как он пил кровь курицы, и скотники даже как-то не сильно удивились, и спросил, живые ли были эти мужики. Она сказала:

– Живые, не сомневайся!

И тогда он сказал, что ему всё время хочется есть, и только когда он напился крови той курицы, желание это на время стихло. Она ему сказала:

– Иди к себе и давай не увлекайся, а то тебя разнесёт, как при жизни.

И он ушёл.

Она допила ситро, закурила папиросу «Беломор» и подумала про себя: «Вот же носят его черти! А мне ещё планы писать на первую четверть».

И пошла писать учебные планы.

 

Глава 7. Утро с участковым

Теперь, рассказывая о Фроловском восстании из могилы, я не могу не удивляться, какое несильное впечатление произвело это на мужиков. Конечно, они удивились, но нормально удивились. Не поразились там… Не пришли в ужас… Правда, они вообще сначала не поняли, что это Фролов, реально вставший из гроба. Тем более он на Фролова был вообще не похож. Ну человек со странностями. В конце концов, люди бывают разные: одни сосут кровь из курицы, другие рисуют какашками на стене в общественной уборной, третьи ещё как-то себя проявляют. Я вот знал одного пацана, он в Ростове жил. Так он обожал поджигать спичками пластмассовые кнопки в лифте. Ему нравилось, что вместо кнопки с номером этажа остаётся чёрная оплавленная загогулина.

Вообще я считаю, у нас в Советском Союзе надо сконструировать такие вещи, чтоб они могли сдачи давать. Ты, например, поджигаешь кнопку в лифте, а из неё выскакивает такая длинная спица и выбивает тебе глаз. Или лавочка, например, в общественном парке. Ты её хочешь перевернуть и деревянные бруски все ногой переломать, а она выворачивается и лягает тебя по жопе. Чугунной ногой. В электричке хочешь сиденье порезать ножом, просто от скуки, чтобы время до своей станции убить. А сиденье переворачивается и тебя головой об пол. Прямо мордой. Сейчас, конечно, трудно такие вещи сконструировать. Но я верю, что когда-нибудь научный прогресс дойдёт и до этого.

Но я отвлёкся, это я к тому, что не всем быть одинаковыми. Есть и такие, что у куриц кровь пьют. А что? На фоне всего остального.

Но даже когда они уже точно знали, что Фролов встал из могилы, они, конечно, удивились, однако не так уж сильно. Вообще, по мнению местных жителей, удивление само по себе принижает образ мужественности и значимости человека. Ну встал из могилы. Да. И что теперь? Дристать и жопу пальцем затыкать? Ходит по деревне труп – ничего, поглядим, что дальше будет. Это потом уже, когда вскрылись ужасные последствия, мужики проявили сильные чувства. Но опять-таки это было не удивление, а просто они очень разозлились.

А пока что скотники выгоняли коров, которых доярки успели уже подоить. На хрен из загона, или, как они сами выражались, со двора. Стадо пойдёт на пастбище, куда-нибудь на поле, где осталась после скошенной кукурузы стерня.

Серёга сидел в беседке не сильно побитый, но видно было, что после драки, а если быть точным – то двух, и пытался пить молоко, которое дали доярки, но молоко не пилось.

Дежурный по ферме приставил вилы к загородке и показал рукой:

– Видишь, Серёга, уже идёт!

На дороге показалась точка; ещё нельзя было разглядеть, участковый это или нет, но Серёга и дежурный точно знали, что это он.

Участковый не спешил, он шёл по дороге спокойно, вытирая пот со своего довольно упитанного лица. Он знал – Серёга сидит на ферме и ждёт его, и спешить некуда, тем более что мотоцикл всё равно ещё не исправен.

Как он и предполагал, Серёга встретил его в беседке, причём довольно мирно. Оба прекрасно понимали ситуацию и зла друг на друга не держали. На то он и мужик, чтоб разбить голову соседу, на то она и милиция, чтоб его за это посадить.

– А что это за инцидент тут был? – спросил участковый.

– Да сидели культурно, – стал объяснять Серёга, – пока не пришёл какой-то хрен. Обдолбанный какой-то, из университетских, и загрыз курицу зоотехника.

– Как загрыз? – вяло удивился участковый. Было жарко, и он снова вытер пот со лба платком.

– Как загрыз! – шутливо разозлился Серёга. – Зубами загрыз! Голову ей откусил и кровь всю высосал, как хорёк.

– А вы точно брагу пили? – переспросил участковый.

– Не веришь, Степаныч? – обиделся Серёга. – Пойдём, я тебе курицу покажу, мы её на мусорник выкинули, не жрать же её после этого. Зоотехник сказал: «Ну её на х**, выкиньте на мусорку, уж больно случай какой-то странный».

– А я бы посмотрел на эту курицу, – заинтересовался участковый. – Мужик, говоришь, обдолбанный был? Из университетских?

– Он был не просто обдолбанный, он был весь как обос*анный одуванчик, – определил состояние мужика Серёга.

Беседуя так, они подошли к мусорнику, и участковому действительно была предъявлена курица, совершенно дохлая, без головы, шея явно носила следы терзания зубами.

– Ни х**а себе! – сказал участковый. – А ещё называются интеллигентные люди!

Участковый не любил университетских, почему – он и сам не знал, но не любил, и он очень обрадовался представившемуся случаю преследовать одного из них в законном порядке за убийство чужой курицы и за употребление наркотических средств. Он предвкушал немалое удовлетворение от этого расследования.

– Слышь, Серёга, я тут посижу, отдохну, – сказал участковый. – Университетские с поля вернутся, зайдём к ним в общежитие, нам по дороге. Ты мне этого доцента найдёшь и покажешь. Или это студент был?

– Да нет, студенты такие не бывают, – ответил Серёга. – Это был в возрасте мужик. Подожди, фамилия его Фролов! Точно! Он сам говорил! А зовут, кстати, Василием. Я ещё подумал, как этого нашего, что вчера похоронили.

– Ну, раз имя и фамилия известны, это дело совсем простое, – улыбнулся участковый, – но ты всё равно со мной пойдёшь. А то, может, у них там не один Фролов Василий. Может, у них там два Фролова Василия.

Фамилия Фролов встречается, конечно, часто, особенно в Багаевке, но вот что странно: участковый поговорил с командиром университетского отряда, и оказалось, что в отряде мужчины по фамилии Фролов нет. Ни старого, ни молодого. Есть, правда, девушка, Таня Фролова, но тут Серёга обиделся и сказал, что они, конечно, поддали, но не до такой степени, чтобы бабу от мужика не отличить.

– А что такое? – спросил командир.

– Было происшествие, – сказал участковый.

Командир попросил ребят разыскать Таню Фролову и привести. Ну, вы себе уже представляете, как она выглядит. На человека, способного загрызть курицу, Таня вообще не похожа. Серёга посмотрел, засопел и сказал, что это точно была не она.

– Значит, не из университетских, – подвёл итог участковый и шумно вздохнул, скрывая разочарование.

 

Глава 8. Первое проявление вампиризма

В следующие три дня ничего примечательного на хуторе не произошло.

Я потом и в магазине расспрашивал людей, и ещё других. Вроде бы во все эти дни сразу после драки на ферме ничего особенно странного не случилось, во всяком случае, никто не мог ничего припомнить.

Всё шло своим чередом. Привозили солдат из дивизии на прополку огурцов. Огурцы предназначались для переработки на Багаевском консервном заводе. Занято ими было не помню точно сколько гектаров, но, как всегда, много, и овощеводы, даже и с приданными им университетскими, не справлялись. Пришлось вызывать солдат. Заместитель командира дивизии подполковник Пушкарёв всегда охотно помогал совхозу, но и дивизия внакладе не оставалась.

Всё было тихо, спокойно. Даже куриц никто не трогал, правда, пропала собака у пастуха, но собака эта была кобель, и пропасть она могла по естественным причинам.

По-настоящему пошли слухи после того, как на четвёртый день от того случая с курицей Петрова молодайка обратилась к фельдшеру с жалобой на плохое самочувствие, слабость и тошноту. Фельдшер стал её спрашивать, что она ела в последнее время и как выглядел её, выражаясь по-научному, стул, и поскольку молодайка была из себя ничего, выразил желание её осмотреть. Тогда-то он и увидел в первый раз на шее, ближе к ключице, две ранки на коже.

– Что это у тебя такое? – спросил он. – Это муж тебя так?

– Скажете тоже, – удивилась Нинка.

– А откуда ж у тебя эти ранки?

– Да я не знаю. Думала, может, гусеница какая. Я вчера в саду работала, вишню убирали, – сказала Нинка.

– Гу-се-ни-ца, – передразнил фельдшер и помрачнел. – Я вообще не понимаю, что это такое, я такого раньше не видел. Расположены симметрично, как зубы, это тебя собака могла так укусить, причём довольно большая. А может, тебя собака укусила, а ты не помнишь?

– Ну что вы, Иван Игнатьевич, такое говорите, – возразила Нинка. – Если б меня собака укусила, да ещё и за шею, я бы наверняка запомнила.

– Ты вот что, – сказал фельдшер, – если это не твой мужик тебе сделал, ты ему лучше не показывай: выглядит это, Нина, подозрительно.

Фельдшер бросил на неё многозначительный, тяжёлый взгляд.

– Да что вы такое говорите, Иван Игнатьевич! – отмахнулась Нинка. – Вчера, как с работы пришла, мы с Сергеем на мотоцикле на речку ездили, потом поужинали, я птицам насыпала, свиньям, корове наложила – и мы спать легли. Я и не ходила больше никуда, а вчера утром у меня этого точно не было, я бы такое заметила на шее. Вы посмотрите, что это у меня, может, от печени?

– От печени, – ухмыльнулся фельдшер, рассматривая градусник, который он вытащил только что у неё из подмышки. – Почему это от печени?

– У свёкра печень болела, и тоже пятнышки были на коже, – объяснила Нинка.

– Пятнышки, – опять ухмыльнулся фельдшер. – Недодержали.

И градусник, который он рассматривал, сунул обратно Нинке под мышку.

– Да как недодержали? – возразила Нинка. – Вон у вас часы на стене. Четырнадцать минут держали!

– Говорю, недодержали, значит, недодержали! Ты хочешь сказать, у тебя температура 29,7? С такой температурой люди не живут! – настаивал фельдшер.

– Может, градусник неисправный? – неуверенным голосом предположила Нина.

– Ну-ка, давай я тебе давление померяю, – схватился за тонометр фельдшер.

Давление оказалось 49 на 32. Фельдшер измерил на другой руке – примерно то же самое. Потом вытащил градусник, который уж точно додержали, а то и передержали. Градусник показывал температуру 29,7. Тут фельдшер всмотрелся в её лицо и перепугался так, как не пугался вообще никогда. Её лицо менялось, оно стало бледным мертвенной болезненной бледностью. Губы тоже бледные, синеватого оттенка. Кожа под глазами потемнела, на лбу выступили капельки пота. Ранки на шее не кровоточили, но и не подсохли, как это обычно бывает, а блестели влажным содержанием. Что с ней происходило – он не понимал. Но видно было, что состояние её ухудшается прямо на глазах. Давление и температура – невозможные у живого человека.

– Что-то ты мне, Нина, не нравишься, – успел сказать фельдшер. – Я тебе сейчас укол сделаю и бегу в Багаевку звонить!

Про Багаевку Нина уже не услышала, она потеряла сознание. Забрала её скорая помощь на сигнале. По-хорошему и фельдшера следовало забрать вместе с ней, потому что состояние его было, наверное, предынфарктное. Но места в скорой помощи для фельдшера не оказалось, там был свой фельдшер.

Нинку погрузили в бессознательном состоянии в машину, подключили к ней капельницу и повезли. И то ли капельница подействовала, то ли скорую хорошо протрясло на ухабах, то ли молодость взяла своё, но Нинка пришла в себя ещё до того, как её доставили в районную больницу. Измерили давление, и оно оказалось 120 на 80. Пульс 60 ударов в минуту. Температура тела 36,6. На щеках нежный девичий румянец. Хоть вези немедленно обратно. Перед такой загадкой научного характера врачи были в недоумении, но разгадку её искали не в сложных физиологических процессах, происходивших в молодом женском теле, а больше грешили на фельдшера, который не испытывал ненависти к спиртным напиткам. И хотя погрузили её в скорую помощь в бессознательном состоянии, но мало ли от чего в нежном женском организме происходит обморок. И температура 29,7 градуса, и давление 46 на 32 были восприняты как игра фельдшерского воображения.

Между тем и фельдшер пришёл в себя. Не очень он понимал, из-за чего так сильно перепугался: ну упала женщина в обморок, он и не такое видел в жизни. Ну, ранки две на шее – может, она на вилы в темноте наткнулась или об какие-то ветки поцарапалась, или это и правда какая-то от гусеницы аллергия.

Но к вечеру страх вернулся. Он всё-таки был опытным фельдшером и понимал, что ни вилы её не царапали, ни на ветки она не натыкалась, а две маленькие влажные ранки стояли у него перед глазами, и веяло от них какой-то жутью. Человек на его глазах умирал. И умирал он от этих ранок. Такое предположение быстро превратилось в уверенность, которая основывалась не на аргументах, а на каких-то древних инстинктах. Фельдшер был простым деревенским мужиком. Вырос и воспитался на земле. И все его древние инстинкты были, так сказать, при нём.

В первых сумерках, когда молодайка Петрова засыпала в кровати, оставленная на всякий случай под наблюдением в Багаевской районной больнице, фельдшер сидел в беседочке у комбайнёра Трифонова, закусывал водку нежнейшим салом, в бутылке оставалось немного, но ждала вторая в холодке. Тогда-то в беседе с комбайнёром, рассказывая ему всё это, фельдшер признался, и прежде всего – самому себе, что он увидел и что это было. Тогда же и прозвучало в первый раз слово «вампир». Слово городское – не деревенское. Но фельдшер был всё-таки почти интеллигент. А поскольку он учился в Ростовском медучилище, то можно про него вообще сказать, что он интеллигент без «почти», поэтому и выразился он по-научному, дескать, вампир. Комбайнёр не возражал – вампир так вампир. Главное, чтобы друг Ваня не расстраивался. Комбайнёр, если по-честному, не верил в вампира. А вот Иван Игнатьевич, похоже, верил. По крайней мере, когда он оглядывался на сгущающиеся ночные тени, видно было, что тени эти его пугают. И хотя комбайнёр по-прежнему не верил в вампира, всё это ему очень не нравилось.

 

Глава 9. Снова Елизавета Петровна

Во второй раз Фролов пришёл к Елизавете Петровне сразу после того, как он побывал у Нинки Петровой, от чего и появились ранки, так испугавшие фельдшера. Елизавета Петровна как раз сидела поздним вечером и писала эти чёртовы учебные планы, страшно злясь на директрису школы из-за дурости: «Ну скажи пожалуйста, программа каждый год та же самая, дети, ну если не те же самые, то по крайней мере очень похожие, такие же маленькие г**нюки и г**нюшки, соответственно, мужского и женского пола. Зачем писать новую программу? Что в ней может быть нового? Всё равно каждый год я им даю то же самое. У меня стаж 33 года! Что у меня может измениться?»

Она сидела в беседке, курила «Беломор», пыталась что-то выдумать, но не особенно напрягалась, а больше ругала директрису.

Неожиданно она обнаружила, что Фролов сидит напротив неё, и от него исходит ощущение спокойствия, удовольствия и даже какого-то опьянения. На себя – при жизни – он был совсем не похож: ни следа жирного живота, обвислых щёк. Мужчина лет сорока, здоровый, сильный, даже не лишённый привлекательности, серые глаза глядят прямо, в них спокойная уверенность, страха нет совсем. Никаких клыков, никаких красных глаз, никакого подвывания, причмокивания. Кого пугать, перед кем притворяться? Нормальный мужик, только мёртвый. Но нормальный и всё-таки ненормальный. Собака забилась в конуру и там сидит. Не то что не скулит, вообще еле дышит. Комары не звенят. Даже комары с их комариным мозгом понимают, что кровь тут сосать не у кого и лучше пока сюда не прилетать. Ветра нет, даже лёгкий ветерок не подует. А просачивается в жаркий, июльский воздух реальный холод, который чувствует кожа. Впрочем, Елизавете Петровне этот холод не мешал, она, как тучная женщина, не любила жару, хотя и привыкла переносить её.

– Ты чего, опять? – недовольным голосом спросила она.

– Как мне было х**ово… – вздохнул Фролов. – А сейчас хорошо, совсем хорошо!

Она внимательно смотрела на него и молчала. Потом ещё спросила:

– Ты, я смотрю, на баб перекинулся? Кур тебе мало?

– Ой хорошо! – сказал Фролов. – А было так, что думал – сейчас сдохну.

– Куда ты сдохнешь? Ты уже того – шестой день, как похоронили, – напомнила Елизавета Петровна.

– Как-то это непонятно, – засомневался Фролов. – Раз меня похоронили, что ж я голодный такой хожу, я же чувствую всё.

– Ой, мужик-мужик! – теперь вздохнула Елизавета Петровна. – Ходил бы ты там со своими, оно бы поболело у тебя, поболело, да и прошло. Как ты к нам сюда попадаешь? Тебе тут не место!

– Я, понимаешь, – удивлялся Фролов, – иду по деревне, а откуда я иду, куда я иду, это вроде как не важно. Это вроде как само собой разумеется. А когда голод стихает, я начинаю понимать, что я же не знаю, откуда я прихожу. Я домой прихожу к себе и чувствую что-то не то. Это вроде бы мой дом, моя комната, мой двор, моя беседка. Смотрю на это всё, и такое чувство, что здесь был не я, а кто-то другой. Но я-то ума не лишился совсем. Я понимаю. И тогда это был я, и сейчас. Что за х**ня такая, Петровна? Вот они когда говорят, я их слышу. Они иногда тоже меня слышат. И даже видят. Иногда нет. Но это ж наши мужики и бабы совхозные. А когда на меня накатывает, они для меня как мешки с едой. И что-то тут не так. Они же – не еда, еда – это сало, колбаса. Меня теперь на колбасу совсем не тянет, а я любил колбасу. Вот мне сейчас хорошо, Петровна, но какая-то иголка сидит. Чувствую, что-то не так.

– А ты можешь не приходить? – спросила Елизавета Петровна.

– Да я ж не знаю, как я прихожу! – чуть ли не вскрикнул Фролов. – Если я дома у себя не живу – где я живу? Ты мне скажи, Петровна.

– Да я скажу, а толку! – ответила Елизавета Петровна. – Откуда ты приходишь, там тебе самое место и есть. Ты приходить не должен – тебе же хуже будет! А раз ты приходишь – значит, тут у нас что-то не так. Что-то у нас начинается. Может, опять война будет. Может, наводнение будет. Цимлянское море на нас выльется. Попы говорят – гнев Божий.

– Я про это ничего не знаю, – тихо сказал Фролов. – Я прихожу и прихожу. Даже не знаю, где я потом нахожусь – сплю я, не сплю я… Залезу на какое дерево и там сплю? Я не знаю. Может, туда, где надо быть, мне и ходу нет.

– А когда ты к Нинке приходил – она хоть проснулась? – спросила Петровна.

– Нет, не проснулась, она спала, ей хороший сон снился.

– Охренеть, ну ты даёшь!

– Что-то мне опять плохо! Опять меня берёт, – пробормотал Фролов.

– Знаешь что? Хватит тебе на сегодня!

 

Глава 10. Два бригадира

Тамару Борисовну Бадер серьёзно хотел назначить бригадиром. Чтобы, так сказать, увлекая своим примером… на уборке овощей… вести за собой и всё такое. Причём Бадер не был придурком, он сам посмеивался над подобными оборотами речи и отлично понимал, что всё это просто ритуал, принятый в официальной сфере общения. А где официальная сфера общения? Ну, руководство совхоза прежде всего. Студенты – полуофициальная, а преподаватели, коллеги по работе – это смотря кто. Валера, например, – это почти как студенты, он закончил университет два года назад, работает лаборантом на кафедре, учится в аспирантуре, были у него какие-то часы на первом курсе. Его Бадер тоже назначил бригадиром. Тамара Борисовна – это отдельная тема. При ней можно говорить всё что угодно, она никому не передаст. Но она такая красивая. «А вдруг она подумает, что я за ней ухаживаю? И обидится?» И вдохновенный труд, когда уборка огурцов становится личным делом каждого студента и преподавателя, – это безопасный грунт. Тамара Борисовна, с одной стороны, поймёт, что это просто ритуал, а с другой, точно не обидится.

Они сидели в комнате Бадера, за столом, стоящим у окна между двумя кроватями. Валера и Тамара Борисовна – на кроватях, а сам Бадер на стуле. На столе стояли гранёные стаканы с чаем и тарелка с халвой. Бадер купил на всякий случай почти килограмм. Гигантский кусок подсолнечной халвы в тарелке стоял, как скала.

Валера напротив Тамары Борисовны. Ему двадцать четыре года. «Он высокий и стройный, и у него при длинных светлых волосах – тёмно-карие глаза, и золотистый от солнца пушок на руках, и длинные пальцы, и, не надо обманывать саму себя, он очень привлекательный и хорошо это понимает, и поэтому при мне слегка смущается, что делает его ещё намного привлекательнее. И, если бы он не был коллегой по кафедре, а встретился, например, на море, на пляже – совершенно незнакомый человек, то можно было бы дать порыву увлечь себя, попробовать, какие у Валеры губы на вкус. Но в реальной сложившейся ситуации я бы рискнула прослыть пожирательницей младенцев, чего женская половина коллектива не одобрит. И, возможно, будет права. Но даже если пренебречь мнением женской половины коллектива, что не особенно удобно, но в принципе возможно, то возникает другое препятствие. Я очень хорошо понимаю, что будет потом. Я с ума понемногу схожу, потому что мне нужен мужчина. Но, в отличие от Дон-Жуана, я теперь уже точно знаю, что будет потом, и не обманываю себя. Он всё надеялся, что следующая уж наверняка окажется той, кого он ищет. Очередной раз убеждался в ошибке, но не делал выводов. А я сделала вывод. Я теперь всегда точно знаю, кто передо мной и чем это кончится. Валеру ничего не стоит взять за руку и отвести в мою комнату. Очень удобно, пока не приехала Сыромятина, никто не помешает. Но даже сейчас, когда Сыромятина ещё не приехала, я отлично себе представляю, какая невыносимая тягомотина начнётся с завтрашнего утра. Дон-Жуан был немного глуповат, в этом было его счастье до поры до времени. Он не понимал всего ужаса своего положения. И, так сказать, текучка отвлекала его от этого важного обстоятельства. А я лезу на стену и уже думаю, не родить ли мне от какого-нибудь случайного мужчины? Чтобы он понятия об этом не имел. Раз я не могу переносить то, что другие женщины воспринимают как норму. Но это не может быть Валера. Кто-то почти незнакомый. Командировочный. Вот врач-стоматолог смотрела мои зубы и сказала медсестре, что будет съезд проектировщиков, и она присмотрит себе какого-нибудь проектировщика. Я никогда не думала, что в слово «проектировщик» можно вложить столько нежности. Значит, не одна я такая. Ребёнок успокоит меня, я буду его любить и перестану сходить с ума. А там, возможно, я и встречу кого-то, кого тоже смогу любить. Ведь дело не в том, я это отлично понимаю, что мне необходимо погрузиться в пучину разврата. Что именно этого требует моя испорченная душа, тело и так далее. Если бы это было так – нет ничего проще. А просто мне необходимо кого-то очень сильно любить. Очень сильно любить… прикасаться к коже, чувствовать тепло. Иначе нежность, которая растёт во мне, разорвёт меня изнутри. Именно это сводит меня с ума. Я как лошадь, которая бежит по кругу. Знаю, что будет и как будет, и снова делаю этот круг. Ребёнок разорвал бы его, а я выиграла бы время. Да… Но точно не от Валеры».

– Но позвольте, Виталий Маркович, с Вами не согласиться. Какой из меня бригадир?

Валера всё-таки приснился ночью. Оказалось, что губы у него… предсказуемо вполне приемлемые. И он вообще славный, и тело у него очень красивое.

– Как хорошо, – шепчет он, – что только нас двоих назначили бригадирами. Только вас и меня. Только мы вдвоём. Больше никого…

Проснувшись, Тамара Борисовна чуть не расплакалась.

А вот Бадеру не спалось. Он ещё переживал разговор с Тамарой Борисовной, её присутствие, звук её голоса; она в простом платье выглядела как-то по-домашнему, не так, как на кафедре. Бадер был взволнован, растроган… «Пойду прогуляюсь до околицы», – подумал Бадер. Слово «околица» он помнил из какого-то фильма. Валера, кажется, уже спал.

 

Глава 11. Ночной выстрел

Был у нас такой механизатор Витёк Еремеев. Поначалу он отрицал существование вампира и намекал на супружескую неверность Нинки Петровой. Для этого у него были все основания. Так как Нинка Петрова ему нравилась, что неудивительно, и он как-то непроизвольно ей на это намекал. Но скоро понял, что Нинка – это глухой номер, ничего не будет. Поэтому Витёк решил, что она – женщина лёгкого поведения.

И в этот самый злополучный вечер Витёк возвращался домой с фермы, где он со скотниками пил брагу и вино. «Скотники – глупые мужики, – думал Витёк. – Несут всякую хрень. Взять хотя бы Серёгу, который утверждал, что нагайки делали из бычьего члена. Разве он не м**ак? Он себе представляет – едет казак по степи, видит врагов. Ах вы, с**ины дети! Стеганул казак коня нагайкой, сделанной из бычьего члена, выхватил шашку… Нет, Серёга, конечно, м**ак». А откуда всё идёт? От малограмотности. В школе учились на двойки, книжку за всю жизнь ни разу в руки не брали, вот сам Витёк – это другое дело. Витёк в армии служил в артиллерии. А там думать надо. Там надо, с**а, думать! И Витёк думал, и военная специальность после армии у него была – наводчик артиллерийского орудия. И книжки он читает, и в моторах разбирается, и понимает, что к чему. И про казачью нагайку он такую глупость никогда бы нести не стал.

Про мужиков Витёк и раньше высказывался в подобном духе, его точка зрения по этому вопросу была известна. Но он не ставил себя выше коллектива, любил выпить, пошутить и посмеяться. Например, проезжающие по дороге грузовики он представлял мужикам как цель, подробно описывал, как наводит орудие, как происходит выстрел и чем накрывается грузовик.

Кто-то шёл ему навстречу, но Витёк пока не понял – кто. Мужик был уже близко, но Витёк всё ещё не опознал его. Вроде и не темно, и луна светит. «Может, Кононов? Нет, не он».

Мужик остановился. Оставалось до него метров пятнадцать, не меньше. Остановился и Витёк. Как-то ему показалось, что мужик остановился из-за него. А чего вдруг? Идёт кто-то по своим делам, чего бы он ни с того ни с сего останавливался? А Витёк вообще при чём? Чем он может помешать этому человеку идти дальше по своим делам? Тем более что Витёк даже не знает, кто это. «Но не из наших вроде. Может, приезжий из университетских? Даже не смотрит на меня, но почему-то стоит, не идёт дальше».

И тут у Витька дыхание перехватило и на коже от страха выступили пупырышки. Мужик как стоял, так – никак не изменяя положения тела, не сгибаясь, а сохраняя прямую осанку, – и опустился спиной на землю. Как если бы его охватил столбняк, и его окаменевшее, застывшее в прямом состоянии тело какая-то сила положила спиной на землю. Причём, что ужасно, он не упал, а именно опустился, как будто что-то его поддерживало. Но опустился довольно быстро. И приземлился совершенно неслышно. И тут же так же прямо поднялся с земли на пятках и оказался опять стоящим. Как будто он из фанеры. Как будто он – мишень на стрельбище. И опять опустился и поднялся. Не глядя на Витька.

Нормальный живой человек, чтобы лечь на спину, опустится сначала на корточки, обопрётся руками о землю, потом, когда уже сядет задом на землю, наклонится назад, поддерживая себя руками, и ляжет на спину. Значит, этот – не живой. Витьку просто стало дурно. Он закрыл глаза. Когда открыл, никого не было. Показалось? Привиделось? Да нет, не привиделось.

Витёк влетел в хату, кинулся сразу на кухню. В комодике – серебряная вилка, в ящике – кусачки. Серебряная вилка легко покусалась на маленькие кусочки, Витёк ссыпал их в ладонь и пошёл к себе в комнату. Кусочки серебра высыпал на бумажку. Взял два патрона, снаряжённых дробью, кажется, четвёркой. Аккуратно ножом вытащил пыжи, высыпал дробь. Серебра как раз и хватило на два патрона. Пыжи Витёк засунул назад пальцем, прижал плотно. Потом ещё придавил сучком, который он как-то себе специально для этой функции – набивать патроны – выстрогал. Вся операция заняла три минуты. Витёк зарядил ружьё и кинулся на улицу.

Двух мужиков, которые шли навстречу, он сразу узнал. Это же Толян и Коля Петров. Рассказ про человека, который опускается на спину и поднимается, как мишень на стрельбище, они выслушали с недоверием.

– Ты же сам, с**а, сегодня только говорил, – убедительно начал Толян, – что никаких вампиров не существует. Тебя баба Валя за вилку в жопу вы*бет. Вы на ферме точно не самогон пили?

Витёк молчал, но молчал так, что Толяну расхотелось шутить.

– Дай сюда ружьё, – тихо сказал Толян, – от греха.

– Он вот так падает, вот так поднимается. – Витёк показал рукой, согнутой в локте, с выпрямленными пальцами. Показал раза три. Ружьё не отдал. Толян и Коля оба молчали. Тогда-то на улице появился незнакомый.

– Он? – так же тихо спросил Толян.

– Х** его знает, – в тон ответил Витёк.

Незнакомый мужик шёл быстро, почти бежал. Кто такой? Куда торопится? Тут уже Толян завёлся, к тому же трезвый он тоже не был.

– Слышь, мужик! – закричал Толян. – А ну перекрестись!

Тот стал как вкопанный. Он видел перед собой трёх местных с ружьём. Но партийная принципиальность взяла верх.

– Я не буду кгеститься, товагищ. Я в Бога не вегю, – громко сказал незнакомый.

– Я сказал – перекрестись! – Толян не шутил, он правда завёлся.

– Ну хогошо, раз вы пгосите. Но я это делаю, не пгидавая значения. Имейте в виду.

– Ты неправильно перекрестился, – вдруг сказал Толян. – Это сатанинский крест, мне бабка показывала, как надо креститься.

– Товагищи, но позвольте, я же не умею креститься, я никогда не крестился. Я только чтоб вас успокоить. – Говоря так, он пошёл в сторону мужиков. Как назло, в этот момент где-то недалеко жутко тоскливо завыла собака. Но Толян уже понял, что это точно не вампир, а какой-то м**ак из университетских. И не надо вообще было заводиться.

Вдруг тот на ходу, не глядя, естественно, под ноги, поскользнулся на коровьей лепёшке и полетел на спину. Толян жутко испугался, что Витёк всё-таки решит, что это вампир, который опускается, как мишень на стрельбище, и… не дай Бог! Реакция у Толяна была отличная. Он резко ударил по стволу ружья, направляя его вверх. Витёк же и сам отлично видел, что это не вампир. Во-первых, не может вампир картавить. Во-вторых, этот явно поскользнулся и упал не специально, и ничего волшебного в этом падении Витёк не усматривал. И вообще… «А может, мне и правда привиделся тот мужик, похожий на мишень?» – промелькнуло в голове у Витька. Но удар по ружью был настолько неожиданным, что Витёк, сам не понимая как, нажал на оба спуска, грохнул выстрел, и серебряная вилка бабы Вали ушла в ночное небо.

Тут Коля Петров окончательно понял, что никакого вампира не существует; в глазах у него была боль.

 

Глава 12. Нинка Петрова

Нинка Петрова нормальная была баба. Всё при ней, мужики засматривались, и это неудивительно. А грудь такая, что в Голливуде можно эту грудь застраховать за столько денег, сколько всё совхозное стадо коров не потянет. Мне так казалось, хотя я по страховкам в Голливуде не очень в курсе дела, так, слышал от одного водителя. И ещё скажу, бывает такая баба, даже и очень ничего из себя и всё такое. Но баба и баба, нормально с ней просто разговариваешь. А бывает такая баба, что смотришь на неё и против воли сразу думаешь про это дело. И я считаю, что причина не в шмотках, и даже воспитание тут ни при чём, а просто такое свойство у бабы, и оно – дар природы. И из-за этого свойства муж Колян часто бывал нервный. По глупости, конечно, потому что раз такое дело, жить бы ему да радоваться. А он постоянно бухал и утверждал, что Нинка всему совхозу строит глазки, что я, как потенциально заинтересованное лицо, считал неправдой. То есть это и была неправда. И вот, когда начались все эти разговоры про вампира и про Нинку, Колян прямо-таки закипел.

И ещё тогда масла в огонь подлил Витёк, со всей своей уверенностью, взявшейся неизвестно откуда, заявивший, что якобы Нинка сама нашла этого вампира, и теперь это называется вампир, а раньше называлось по-другому, и все понимали, на что он намекает.

Главное, я пытался объяснить м**озвону Коле, что сейчас, когда по хутору пошли слухи, он должен свою жену поддержать, а не вести себя как обиженный юный пионер. Что ей тоже хреново, что она баба, про неё болтают ерунду. Что эти две царапины ничего не доказывают и вообще ни о чём не говорят. Точно не засосы и тому подобное. А людям только и надо, что позубоскалить. И совершенно Нинка ни в чём не виновата. Но м**озвон Коля продолжал кипеть. Он просто уже видел себя со стороны, как он обманут коварной женщиной, упивался собственной правотой, чувствовал себя жертвой, думал, что все вокруг его, м**озвона, жалеют.

И в тот вечер перед большими событиями, когда Толян заставлял городского человека креститься, а у Витька нечаянно выстрелило ружьё, заряженное серебром на нечистую силу (ружьё, кстати, тут же отобрал появившийся участковый), Нинка Петрова сидела дома и смотрела по телевизору юбилейный концерт. Смотрела невнимательно, мысли её возвращались к упрёкам мужа – обидным, несправедливым и сильно глупым. Она потрогала пальцем царапины на шее. Царапины вроде бы подсохли и стали заживать. Конферансье объявил певца Кобзона. Но вместо Кобзона телевизор тоненько запищал, изображение превратилось в узкую полосу посредине экрана, полоска сошлась в светящуюся точку, вспыхнула напоследок, и экран погас.

Нинка два раза выключила и включила телевизор, но это не помогло. Экран был тёмный. Телевизор двух месяцев не проработал. То, что он так вдруг испортился, очень расстроило Нинку. Теперь в район везти, в бытобслуживание, ремонтировать по гарантии. И поскольку Кобзон уже не отвлекал, пришла мысль, которую Нинка гнала от себя весь вечер. Что делать с Коляном? Куда его везти ремонтировать, чтоб он перестал бухать и ругаться, а начал бы слушать, что ему говорят? Тут как раз она услышала выстрел. Нинка сразу поняла, что это не выхлоп от мотоцикла: выхлоп бывает, когда работает мотор, и этот мотор слышно. А тут среди относительной тишины треснуло где-то совсем недалеко. Выстрел.

Потом лёгкий на помине Колян, Нинка видела в окне, заявился, открыл калитку, прошёл через двор, вошёл, хлопнув дверью.

– Слышала выстрел? – спросил он с порога громким и, как показалось Нинке, весёлым голосом. – Это Витёк вампира твоего убил.

Опять двадцать пять. У Нинки тоже нервы не железные, сколько можно слушать эту хрень про вампира?

– У нас телевизор испортился, – отозвалась Нинка довольно хмуро. Пропало всякое желание узнавать, кто стрелял, в кого, и что там вообще случилось. «Да перестреляйтесь все на х**, раз вы совсем мозги пропили».

– Что не плачешь, не рыдаешь? – продолжал Колян. – Не жалко?

– Кого не жалко?

– Ну этого, вампира твоего.

– И кто им оказался?

– А то ты не знаешь?

– Да откуда я знаю?

– А это у тебя откуда? – Колян показал на шею.

Тут Нинку конкретно накрыло.

– Откуда я, на хрен, знаю, что это? – закричала Нинка. – Переклинило вас из-за вампира! Не стыдно вам, взрослые же мужики! Ты на себя в зеркало посмотри! На что ты похож? Да нету никакого вампира! Откуда он возьмётся? Нету вампира!

Колян в глубине души и сам понимал, что вампира нету. Что это мужики болтают от глупости. И Витёк Еремеев тоже несёт сам не знает что, и это ему просто по пьяни привиделся вампир, который поднимается и опускается, как мишень на полигоне. Мало ли кто из мужиков как только поднимается, так снова и «опускается» по пьяни? Особенно ночью? А на самом деле сверлила Коляна мысль, чего это Нинка не беременеет. Нинка увидела, по лицу всё поняла и сказала:

– Да не смотри так. В город надо ехать проверяться. У нас в роду бабы все беременеют сразу. Это не я в армии была и там склады с какой-то радиоактивной х**нёй охраняла.

Колян намёк понял, как не понять? И, может, то, что сказала в сердцах Нинка, и было не так уж совсем лишено смысла. Но зря это она. От армии хорошие друзья остались. Генка из Армавира, Саша Гвоздарёв. Не надо трогать армию, это святое.

– Телевизор, говоришь, испортился? – спросил Колян нехорошим голосом.

Он подошёл к тумбочке, взял телевизор в охапку, локтем толкнул окно, оно распахнулось. Телевизор упал на кирпичи, которыми была выложена дорожка перед домом. Тяжёлый удар сопровождался звоном разбитого стекла.

– Коленька, – закричала Нинка, – я тебе верная жена!

– Иди, – злобно сказала Колян, – с вампиром своим целуйся.

Ушёл в спальню и хлопнул дверью. Нинка хотела пойти убрать с дороги телевизор. Шевельнулось даже в голове, а вдруг его ещё починить можно. Никаких мыслей про хлопнувшую дверь спальни не было. И слёз почему-то не было. Она повернулась к двери. И обмерла. У двери стоял какой-то мужик. Откуда он взялся? Нинка бы услышала, если бы он входил. И смотрит Нинка на этого мужика и понимает, что никакая она не верная жена, что Колян упал на кровать и спит мёртвым сном, а этот мужик сейчас будет делать с ней всё, что ему захочется. И она пальцем не пошевельнёт, чтобы ему помешать.

 

Глава 13. Первый смертельный случай

Весть о появлении на хуторе вампира (а слово это с лёгкой руки фельдшера так и осталось в употреблении) действительно разошлась по деревне очень быстро. Вспомнили курицу, выпитую на ферме, вспомнили собаку пастуха, которую нашли дохлой и как-то тоже слегка растерзанной. Добавили сюда несколько случаев, произошедших за последние дни… Рабочий бригады овощеводов, будучи в состоянии алкогольного опьянения, наступил на гвоздь, торчащий из доски, и пробил себе ступню; другой работник, но уже по механической части, в гараже, резко наклонившись, ударился глазом о лежащую на табурете коробку передач, но глаз сохранил, зато разбил кожу на щеке и приобрёл фингал, видимый издалека. Всё это было немедленно отнесено на счёт действия нечистой силы и вампира.

Его много обсуждали, но как-то по инерции несильно боялись. Молодайка Петрова своим цветущим видом демонстрировала, как мало вреда нанесло ей нападение вампира. Шутили, посмеивались, а один мужик, шофёр с базы, хвастался, что он встретил этого вампира по пьянке и долго бежал за ним, размахивая отрезком трубы около 70 см, 37 мм сечения.

– Ушёл гад, – смеялся мужик.

Никто серьёзно, по-настоящему этого вампира не воспринимал до той памятной ночи, когда Колян разбил телевизор.

Витёк же, бывший артиллерист, рассказывал утром, что видел сон. «Снилось, – говорит, – будто иду я ночью по нужде. И на кухню зашёл, воды попить. Смотрю, а там на полу таракан. Большой такой, размером с хорошую мышь. Я думаю, ага… развелись, надо его чем-нибудь прибить. А я босиком иду, босой ногой неприятно же давить. А тут метла стоит. Он побежал, да так быстро. Я его метлой сверху со всей силы. В лепёшку. Собрал его этой же метлой на совок и иду выкидывать на улицу. И вроде ничего такого, а противно мне, и кошки на душе скребутся».

Мужики стали думать, отчего такой сон. И решили, что это виновата Фёдоровна. Самогонку правильно надо очищать буряками, а не морковкой, как ей неоднократно указывали. А она обратно очищает морковкой. Поэтому, наверное, плохой сон приснился. Стали мужики успокаивать Витька, но Витёк завёлся и долго матерился…

Да, Витёк тогда долго матерился. И оказался, к сожалению, совершенно прав, потому что молодайку Петрову нашли мёртвую в кровати, причём её муж спал всю ночь рядом и ничего вообще не слышал. Он только не понял, чего она не встаёт, и, сходив по малой нужде, пришёл её поднимать, так как было уже пора. И тут увидел, что она не дышит и у неё эти чёртовы ранки на шее большие и влажные, и в панике побежал к фельдшеру.

Фельдшер констатировал смерть. Будучи человеком партийным, фельдшер на всякий случай в графе «Предполагаемая причина смерти» написал «Острая сердечная недостаточность». Но на этот раз население хутора было как-то подготовлено к тому, что это может быть что-то сверхъестественное, типа вампира, поэтому мужики решили, что фельдшеру надо дать п***ы, как-то всё это пошло от него. Нинку Петрову все любили, её смерть будила сильные эмоции, которые требовали выхода, а фельдшер оказался крайним.

Несколько деятельных и активных мужиков вошли на фельдшерское подворье и решительным шагом направились к беседке.

Фельдшер сидел в беседке и плакал. Причём плакал он как-то по-детски, повизгивая, и было это настолько непривычно, что решимость мужиков как ветром сдуло. Они стояли перед входом в беседку, смотрели на фельдшера и понимали, что он их даже не замечает и плачет совершенно не из-за того, что они пришли. Они никогда раньше не видели, чтобы пожилой мужик, к тому же член партии, плакал от страха.

Тело молодайки Петровой увезли на экспертизу в райцентр, муж поехал с ней. Все как-то разошлись по полевым работам, но напряжение чувствовалось, висело в воздухе. Кто жил в деревне, тот понимает: если что-то случается – это в воздухе висит, и все это чувствуют. Люди ходили под сильным впечатлением от происшедшего, но как-то всё-таки не до конца верили в вампира, уж больно это было неправдоподобно.

 

Глава 14. Местная власть реагирует

Как я потом узнал от Клавдии Ивановны, секретарши, в то утро в кабинете у директора совхоза состоялся такой разговор. Директор совхоза сидел за своим знаменитым письменным столом с двумя телефонами и слушал парторга, который сидел напротив и говорил сиплым злым голосом:

– Я им, Пётр Николаевич, такого вампира покажу! Я не то что премии буду лишать, я… – Тут он запнулся, не зная, чего он ещё будет лишать, пытаясь придумать что-то пострашнее. – Выдумали, новости какие! – вампир. Это в двадцатом-то веке, при советской-то власти!.. А если не поймут, будем объяснять!

Он хлопнул по столу ладонью, как будто прихлопнул кого-то.

Тут парторг наклонил голову ниже к столу и засипел еле слышно:

– Уполномоченный комитета госбезопасности из района приедет, он им, с**ам, объяснит. Он им живо объяснит! Слава богу, в Советском Союзе живём! Здесь не Копенгаген. Наши советские органы не с таким справлялись! Вампир! Вампира бояться не надо, а вот советских органов бояться надо, ой надо, советские органы, если что, по головке не погладят…

– Сам-то ты что думаешь? – спросил директор.

– Та шо ж я могу думать, Пётр Николаевич, – принуждённо засмеялся парторг. – Не могу же я верить в вампиров, я партийный человек.

– А если он тебя того? – спросил директор.

– Я, Пётр Николаевич, надо будет сдохнуть – сдохну, а от своего не отступлюсь, я – коммунист, – заиграл желваками парторг.

– Ты как считаешь, Егор, может, нам детей вывезти пока? – предложил директор.

– Вы что, правда верите?

– Верю я или не верю – не важно, – сказал директор. – Я не на исповеди. Я хозяйственник, моё дело маленькое. Раз что-то есть – надо реагировать. Может, это выдумки? Может, кто-то слухи пускает вредные? Тем более университет у нас тут. Может, мужикам что-то привиделось по пьяни? Может, Нинка Петрова от скарлатины умерла – откуда я знаю? А вдруг нет? Я 38 лет в партии. Я войну прошёл, а всё равно вот это «вдруг»… Мне оно покоя не даёт. Вот если мы ничего не сделаем – а завтра опять кого-то найдут, а вдруг ребёнка?

Парторг наклонился ближе к директору и, с прищуром глядя ему в глаза, сказал:

– А вот за это уже нас, Пётр Николаевич, по головке не погладят! И почётной грамоты не присвоят, ой не присвоят, и памятным значком не наградят. От нас другого ждут…

– Да знаю я, чего от нас ждут, Егор! Нам-то что делать?

Парторг долго смотрел в окно злым взглядом, только что зубами не скрежетал, потом тихо сказал:

– Я прощупаю почву, Пётр Николаевич, ты прав, дело это непростое. Я прощупаю почву, но завтра с утра. Пётр Николаевич, а может, нам того… попа позвать?

– Иди ты, – невесело отмахнулся директор. – Попа, скажешь тоже… А ещё партийным человеком себя называет… – Директор на минуту задумался. – А я откуда знаю? Может, нужно попа.

 

Глава 15. Поп

Вот такая история, появился на советском хуторе вампир. Хотите верьте, хотите нет. Не какие-то там неясные слухи, не бабье враньё, не пьяные мужицкие видения, а самый настоящий, чин чинарём: ходит по ночам, пьёт кровь. Кто он такой, этот вампир, откуда взялся? Стали мужики думать. Когда он начал ходить? Да после того, как Фролова похоронили; вот Фролов и ходит – больше некому. Да он сам сказал тогда на ферме: так, мол, и так, я Василий Фролов. До него четыре месяца никого не хоронили. А последней перед ним была старушка Бондаревых. Так это ж какая старушка была! Она от советской власти иконы прятала и Богу молилась. Не может она ходить по ночам, к тому же она женского полу. И до Фроловских похорон точно ничего такого в деревне не было. Драка по пьянке, болезнь или травма – это пожалуйста, но чтоб кровь сосать – это извините, товарищи, даже не думал никто. Значит, Фролов. Он, кстати, и при жизни был какой-то не того…

Пошли мужики на кладбище, разрыли могилу. А оттуда такой вонью понесло, что быстро всё обратно закопали. Но труп там точно был трупом – ничего живого там не было, и ходить по ночам он не мог. Поставили всё, как было. А тут ещё участковый приехал на мотоцикле, который он всё-таки починил. И сказал, что могилы без разрешения раскапывать нельзя, и если кого на кладбище увидит, – пусть пеняют на себя.

Следующая ночь прошла спокойно, и страх как-то слегка отодвинулся. Днём приехал поп. Он приехал из Багаевки, где был храм. Ходил на кладбище, кропил святой водой. Ходил от дома к дому и кропил, кропил, кропил, бормоча себе что-то под нос. Молился, наверное. И с ним какой-то пожилой мужик, тоже из Багаевки, с бородой. Мужик был без рясы, в обычных штанах и рубахе. Помогал попу и подпевал ему. Парторг так и сказал – подпевала. Вот они ходили, но, представьте, ни партийная, ни советская, ни исполнительная власть в лице участкового никак им не препятствовала.

Настала ночь. И к утру оказалось, что в семье у Сердюковых, у молодой девки-старшеклассницы нашли следы зубов – две влажные дырки на шее, и нашли её полуживую. Особенное впечатление на людей, населяющих хутор Усьман, произвело то, что случилось это сразу после визита попа.

На хуторе Усьман жили советские люди, в Бога они не верили. Но на визит попа возлагали большие надежды. Надежды эти не оправдались. Тогда людей действительно охватил ужас.

 

Глава 16. Вмешательство партийных органов

На работу никто не явился. Люди сидели в своих домах и старались не покидать их, окна и двери были наглухо заперты, несмотря на жару. К скотине выходили осторожно, по трое, по двое, с вилами в руках. В магазин за хлебом не решались, доедали, что есть. Сидели по домам. Родители прижимали к себе детей. Дети прижимали к себе кошек и собак.

Партийная организация совхоза пришла к выводу, что ситуация сложилась недопустимая, и дальше так продолжаться не может. Созвали односельчан на собрание в актовый зал в конторе. На собрание – это другое дело. Все пришли.

– Товарищи, односельчане, – начал секретарь парторганизации.

– Хрен тебе товарищ! – закричали мужики.

Разговора не получилось, все орали одновременно. Парторг явно терял контроль над ситуацией.

– Это что ж такое, дорогие товарищи? – сам взял слово комбайнёр. – Вампир ходит по деревне! Есть у нас партийная организация или нет? Куда смотрят партийные органы, куда смотрят советские органы? Где наш участковый? Что, наша страна с вампиром справиться не может? Наша армия, наши, к примеру, ракетные войска? Да взорвать его могилу к такой-то матери. Тротилом. Тротил у танкистов попросить. И подрывника. Они шефы, они помогут. Где у нас биологический факультет Ростовского университета?! Портвейн пьёт?! С бабами гуляет?! Они учёные, вот пусть и покажут свою учёность! Портвейн пить каждый может, много ума не надо! Короче, детей хотя бы вывезите! Автобус дайте!

Но парторг, как обычно, не понял народ. И стал орать в ответ так, что жилы вздулись у него на лбу. Под бабушкины сказки транспорт выделять он не будет! На войне за паникёрство расстреливали! И правильно делали!

– А чего нас позвали? – кричали мужики. – Мозги вправлять?

Так парторг потерял контроль над массой коммунистов и беспартийных. Сколько он себя помнил, орал он, а мужики слушали. Пугал он, а мужики пугались. А тут оказалось, что есть что-то, чего мужики боятся больше, чем его. Вампир оказался страшней, чем партийный работник. И чувствовал парторг, что именно этого ему наверху не простят. Он ведь и сам понимал, шутки шутками, но есть уже одна жертва и, считай, есть вторая. Пусть Маркс и Энгельс отрицают существование вампиров, но Маркс и Энгельс где?! Одним словом, не важно. А следы зубов вот они, их многие видели. У двух жертв на шее. И если практика действительно критерий истины, как учит нас диалектический материализм, то получается, что практика в этом случае не на нашей стороне.

Но в том-то и состоит диалектика, чтобы орать про бабушкины сказки и требовать за вампира привлекать к ответственности паникёров, а самому смотреть, какие тут можно принять меры.

И звонил с утра парторг в райком партии, хотел посоветоваться и просить разрешения вывезти детей и женщин, кого можно. Но на него наорали так же, как он сейчас кричал на мужиков. Так наорали, что ему тоже захотелось выйти из-под контроля. Но он не вышел, имея более высокое чувство ответственности. Ему сказали:

– Ты кто вообще, секретарь парторганизации совхоза или ты хрен собачий? Ты что там у себя вампиров каких-то развёл? Что это за вампиры какие-то у тебя в совхозе?! Что, из могил по ночам выходят, да? Кровь из народа высасывают? Ах ты, мать твою так и так! А ты про идеологическую работу среди населения слышал когда-нибудь? Или про это ты впервые слышишь? Про агитаторов-пропагандистов ты слышал когда-нибудь, парторг? Где твоя работа? Руки в брюки, х** в карман? А теперь звонишь тут, панику разводишь! Ты за это ответишь! Ты партбилет на стол положишь. Какую такую ты эвакуацию там задумал? Кого вывозить? Тебя самого партия так вывезет, что ты не только про вампиров забудешь, ты как выглядит женский орган забудешь. Парторг хренов! Давай, исправляй ситуацию. Через два часа доложишь.

И вот два часа прошло, собрание закончилось, докладывать абсолютно нечего. Тут диалектика простая: или народ боится партии, и тогда он не боится вампиров, или народ боится вампиров. Но тогда он не боится партии. Как такое доложить в райком? Такое доложить нельзя.

А райком, пока суть да дело, связался с обкомом партии и в конце разговора, как бы вроде анекдота, рассказал про хутор Усьман. Что, мол, вправили мозги на этот раз, но какие кадры у нас пока ещё попадаются неразвитые. Что с ними прикажешь делать? Снимать их будем, гнать их будем без всякой жалости!

И вот часа так через два после обеда вдруг звонок, но уже в райком из областного комитета партии. Видно, они свои каналы информации имели, а не только на райком полагались. Ну и ответственность они на себя могли взять, конечно, совсем другую. И секретарю райкома товарищу Хорошееву по телефону сказали:

– По поводу этого хутора. Да, Усьман. Два часа на эвакуацию детей. Да… Что? Да мне нас*ать, вампир это или не вампир! Может, это у них там Дед Мороз. Потом будем выяснять. Ты мне детей срочно вывези, иначе ты не только партбилет на стол положишь, ты свой х** на стол положишь. Ты меня хорошо слышишь, секретарь райкома? Я за свои слова отвечаю.

Вот и слушал в телефонной трубке совершенно ошарашенный парторг совхоза Усьман, как теперь из райкома, но уже без крика, а совершенно другим тоном деловито объясняли:

– Кущёвский район, село Покровка, пионерский лагерь «Ветерок». Там уже для вас помещение готовят. Прямо сейчас выезжать, как только сможете. Если вашего автобуса мало, скажите, выделим срочно. К вечеру как раз доедут. К ужину. И как только выедут, сразу мне доложишь. Ты понял? Доложишь сразу.

Голос из райкома уже не кричал, говорил сухо, серьёзно, слегка похрюкивая, видимо, для убедительности.

 

Глава 17. Опять Елизавета Петровна

Вечером того дня, когда вывезли детей, вампир Фролов пришёл к Елизавете Петровне и сказал:

– А я знаю, где я сплю.

– Ну и где же ты спишь?

– Я сплю под крышей в силосной башне, – сообщил Фролов. – Там есть такой закуточек, между подъёмником и крышей, и там хорошо. Туда можно с крыши залезть через окно.

Елизавета Петровна рассказывала мне, что только тогда заметила, как он изменился. Выражение тоски и страха исчезло полностью из его глаз, никакой растерянности, никакой потерянности, было такое впечатление, что он всё лучше и лучше осознавал свою ситуацию и был всем этим очень доволен:

– Я когда по улице иду, – рассказывал Фролов, – всё вижу, всё чувствую. Иногда пройдёт кто-то мимо меня, окликнет – я что-то отвечу, примут меня за кого-то – я не возражаю. И слышу я, какой от людей дух идёт. Степной, свежий дух идёт. Или наоборот, домашний, уютный. Иногда к тому меня тянет, иногда к другому. Я так научился, чтоб следов не оставлять. Чтоб их не пугать. Так лучше, а то они за мной гоняться начнут. Я раньше был какой-то, как без тела, и ничего не боялся. А теперь тело у меня есть какое-то вроде. И больно мне бывает. И меня побить, наверное, можно. Осторожнее мне надо быть. Но иногда такой голод нападает – хватает, как рукой изнутри. И тогда я не соображаю ничего. И мне лучше за деревней быть, потому что если я такой к человеку приду, то я на нём точно след оставлю.

– А тебе обязательно по людям ходить? – спросила Елизавета Петровна. – Есть же коровы, свиньи, лошади…

– Свинья – что? – объяснял Фролов. – Она – животное. У неё жратва на уме, больше ничего. Она жрёт, что ей дадут, а может и поросят своих сожрать. А человек – это совсем другое. Он свои мысли переживает. Смотришь на него, а он спит и во сне видит поезд. Едет этот поезд по степям, а за окном – поля: сурепка, клевер, кукуруза, кормовые культуры, и все они цветут. Открывает человек окно, а там ветер. Ветер такой крепкий, а тёплый, с духом цветов, земли, и платок он с головы срывает, и волосы треплет, причёску портит, и груди он обдувает, так что соски твердеют. А в купе сидит молодой офицер. И так на человека смотрит, так смотрит, как будто под юбкой всё видит. И улыбается. Взять бы его и прижать к грудям сильно-сильно… Прям задушить его… Я всё понимаю, что человеку снится. И кровь у него знаешь какая? У неё не только свой вкус есть, у неё звук свой есть. Она прямо звучит в ушах у тебя. Это рассказать нельзя, Петровна. Или снится человеку, что сосед его со скотниками сговорился и поджидает у клуба. И он подходит к клубу и прямо на них идёт. Соседа кулаком по шее, механизатора Витюху в морду, что, взяли?! Сзади на тебя кинулись, а ты пригнулся и с разворота под дых. Или, например, снится человеку, что он распаковывает новый телевизор. Жена ходит серьёзная, под серьёзностью скрывает свой восторг. Шутка ли – цветной, самый большой, самый лучший. Напротив дивана его, на тумбочку, поставили, а как антенну настроить, ни черта не понятно, и страшно, и весело. А парторгу снится, что его хвалит генеральный секретарь. И парторг весь прям улыбается во сне. Я когда прихожу, они спят, они как дети все. Я их не бужу, они от этого только крепче спят. Они лежат передо мной, ничего сделать не могут, как будто мне их отдали. А я… У меня силы столько, я одним движением убить могу. Но слежу за собой, мне эта паника ни к чему. Я – осторожно-осторожно, неслышно совсем. А сам аж весь дрожу, аж в ушах у меня звенит. Только потом, когда голод успокаивается, что-то меня грызёт. Предчувствия какие-то. Что-то на страх похожее и на тоску. И к могиле тянет: полежать, отдохнуть. Но это не сильно грызёт, скоро проходит.

– Что с тобой делать, не знаю, – вздохнула Елизавета Петровна. – В плохую историю ты попал. Чем тебе сейчас лучше, тем тебе потом хуже будет.

Елизавета Петровна обратила внимание, что он намного больше походил теперь на живого человека, чем тогда, в первый его приход.

 

Глава 18. Затишье

Прошло три дня после эвакуации детей – и как-то ранок на шее ни у кого не видели. И вроде симптомов таких, чтоб человек прямо падал – тоже не было. Ну, иногда кто-то плохо себя чувствовал утром. Но это и без вампира бывает.

Нинку похоронили. Официальным диагнозом так и осталась сердечная недостаточность. И на этом парторг настаивал с пеной у рта, а фельдшер по слабости характера не возражал. Мнения в конце концов разделились: а хрен его знает, может, и правда сердечная недостаточность? Удивительно, конечно, в таком возрасте. Но уж во всяком случае не более удивительно, чем вампир. Тем более что вскрытие действительно установило, как причину смерти, остановку сердца.

Дел было по горло, и вампир не то чтобы стал забываться, но ощущение от его присутствия становилось каким-то не острым. Вот тогда-то парторг и сказал директору совхоза:

– Люди стали меньше про вампира говорить. Но про идеологическую работу нам забывать нельзя. Нам надо с людьми работать и дальше – и каждый день.

Директор совхоза в ответ заметил:

– Можно и два раза в день. Ты что – меня, что ли, агитируешь? Идеологическая работа – это твоё дело. Моё дело – хлеб. А ты, может, что-нибудь конкретное предложить хочешь?

– Да вот сегодня людей в клуб собираем, – проинформировал парторг. – Приедет лектор из Ростова. Лекция называется «Религиозные предрассудки и как их искоренять».

– И как их искоренять? – заинтересовался директор совхоза, его явно веселила тема приезда лектора.

– А ты не смейся! – сказал парторг. – Знанием искоренять. Марксистско-ленинской методологией.

Директор перестал улыбаться. Во-первых, слово «методология» не располагало к шуткам. Во-вторых, был он коммунистом дисциплинированным и ко всему марксистско-ленинскому относился серьёзно. И действительно, он вспомнил, что на дверях висит объявление; он его заметил, но не обратил особого внимания.

– А после лекции фильм, – сказал парторг, – «Земля Санникова», чтоб приятное с полезным, так сказать.

– «Есть только миг между прошлым и будущим…», – забубнил директор.

– Мы после лекции сразу ко мне пойдём, ну, принять надо, человек из города, сам понимаешь, – продолжал парторг.

– «Вечный покой сердце вряд ли обрадует… – напевал директор, – вечный покой для седых пирамид…»

– Вот так вот, – припечатал парторг.

 

Глава 19. Приезд лектора

Лекция состоялась в назначенное время. Коммунисты совхоза обеспечили явку, и мероприятие прошло на высоком идеологическом уровне. Лектор, невысокий, полноватый, средних лет мужчина, с густыми бровями над бесцветными глазами, говорил как-то вкрадчиво, но в то же время убедительно, мол, я что? Я человек скромный, а против правды, товарищи, не пойдёшь. Закончив, он спросил:

– Вопросы есть?

– Вот у меня, товарищ лектор, вопрос, – встал Витёк, который рассказывал про сходство вампира с мишенью на полигоне. – Вот, товарищ лектор, у меня вопрос, – повторил он, – вампиры бывают или не бывают?

– Ты мне это брось! – прикрикнул на всякий случай парторг.

– Да нет, зачем же? – встал на сторону Витька лектор. – Товарищ спрашивает, надо ему ответить. Так вот, вампиров, уважаемый товарищ, не бывает. Бывают странные совпадения, слухи, страшные сказки. Но вы представьте себе, как мёртвый человек может ходить? Это сказки, дорогие товарищи. Мёртвый человек ходить не может. И потом, представьте себе, как он будет пить кровь? У него же нет желудка. Куда эта кровь девается? Или он до ветру, понимаешь, ходит? Это же смешно, товарищи. Ну, были когда-то народные поверья. И что, теперь Бабу-Ягу будем бояться? Кощея Бессмертного? Давным-давно, когда народ жил в невежестве, люди в это верили. Это помогало держать их в страхе, чтобы их удобнее было эксплуатировать. Но потом оказалось, что ничего такого на свете нет. Сказки – сказками, а реальность – реальностью. Вот я вам расскажу любопытную деталь. Существует аллергическая реакция доктора Баумгардена. Немецкий врач Баумгарден её открыл и описал. Она проявляется так, что на коже появляются маленькие круглые ранки, похожие на следы прокола кожи. Если эти ранки появлялись на шее, люди начинали фантазировать, что это следы зубов вампира. Но теперь, когда наука уже описала это явление, когда мы уже знаем, что это такое, всякие разговоры о следах зубов вампира могут у нас вызвать только улыбку. Правда, товарищи? Конечно, легенды о вампирах были очень распространены, особенно в Средние века. Тогда люди верили в ведьм, эльфов и разных других мифических существ. Сказок было много. Но реально никто и никогда вампира не видел. Про них, правда, существует обширная литература. Но и про леших, про домовых, про водяных тоже написано немало. И что из этого? Видел их кто-нибудь когда-нибудь? Вот вы сами, товарищ, вы когда-нибудь видели вампира? – спросил лектор, обращаясь к Витьку, вежливо улыбаясь.

Витёк нервно сглотнул. Но про то, как вампир изображает мишень на полигоне, Витёк в присутствии парторга и лектора говорить не решился. А вдруг всё же привиделось по пьяни? Парторг привстал и внимательно оглядел собравшихся. Удовлетворённый отсутствием видевших вампира, голосом убедительно слащавым он подытожил:

– Раз не бывает, стало быть, и не бывает… И нечего тут! – прикрикнул он напоследок и, уже повернувшись к лектору, добавил: – Спасибо вам, товарищ лектор, за содержательную лекцию. Поблагодарим товарища лектора!

Зал отозвался аплодисментами.

Потом свет погас, зазвучала знакомая музыка, на экране замелькали фамилии актёров: Олег Даль, Владислав Дворжецкий…

 

Глава 20. Ужин у парторга

А парторг тем временем вёл лектора под руку, оберегая от неровностей дорожной поверхности.

– Мы тут, товарищ лектор, поужинаем, – говорил парторг, – а потом в клубе, где вещи оставили, там и переночуете, в гостевой комнате кровать имеется и, я извиняюсь – туалет. Там сторожиха библиотеку охраняет. Вот и будет вам уютно и спокойно. А завтра грузовик в Ростов идёт за запчастями. Вот вас и отвезёт.

– Поужинать – что ж, отчего не поужинать – спасибо, – вежливо ответил лектор.

Дома у парторга всё было приготовлено, водка была холодная, а жареная картошка – горячая. Все деревенские разносолы присутствовали в лучшем виде – нарезанная домашняя колбаса, маринованные помидоры… Нет смысла описывать деревенскую еду! Столько раз её описывали, а без всяких описываний понятно, что лучше неё всё равно никакой другой еды не существует.

Директор совхоза хотя и чуть позже, но пришёл – дисциплинированно. После какой-то там по счёту рюмки он всё-таки не выдержал и спросил:

– Вот вы, товарищ лектор, говорили, что религиозные праздники вредят здоровью, в чём же состоит вред?

– Ну, в том, что люди напиваются и объедаются, а это вредно, – объяснил лектор.

– Я, конечно, извиняюсь, – возразил вдруг директор совхоза, – а на Первое мая они не объедаются? Не напиваются? Выходит, что на религиозные праздники – это вредно, а на советские – нет.

Парторг с беспокойством поднял глаза на директора. И тут беседа приняла неожиданный поворот.

– Вы знаете, – просто сказал лектор, – мы говорим народу то, что должны говорить – и это правильно. Наша позиция должна быть ясной и твёрдой. Даже если необходимость требует использовать инструменты пропаганды, мы не должны от этого отказываться для народной же пользы. Я сегодня говорил про реакцию Баумгардена, но как коммунист коммунисту – вам-то я могу сказать – никакой такой реакции Баумгардена нет. Это просто методологический приём. Но народ пусть думает, что она есть. Чтобы перестали болтать ерунду. Правильно я говорю, Егор Ильич? – обернулся он к парторгу.

У парторга лицо вытянулось, и явно испортилось настроение. Лектор же не заметил и продолжал:

– Но ведь на самом деле, давайте скажем себе откровенно, вопрос с этими религиозными предрассудками не так прост. Есть много вещей, которых мы не понимаем.

Директор посмотрел на лектора удивлённо и одобрительно крякнул:

– Согласен.

– Вот сегодня был вопрос про вампира, что у вас тут слухи ходят. Сказки, конечно, это всё, но в средневековых хрониках есть описания, как вампиры уничтожали целые деревни.

Лектор умел говорить и есть одновременно, получалось у него ловко и естественно. Он не бубнил с набитым ртом. Говоря, дирижировал себе вилкой. Парторг же при словах про уничтожение вампирами целых деревень вздрогнул и окончательно помрачнел. Но лектор снова не заметил.

– Скажите, а как люди с ними боролись? – спросил директор.

– Ну как боролись, – откликнулся лектор, – молитвы читали – не помогало, конечно же. Чесноком мазались – вроде бы вампиров это отпугивало. И вроде их можно убить только серебряной пулей. Да, говорили ещё, что вампира можно обезвредить, если всадить ему в сердце осиновый кол. Затрудняюсь объяснить, почему именно осиновый. Может, потому, что Иуда повесился на осине.

Лектор говорил красиво, складно, слушать себя ему было приятно.

– Ещё существуют предания, – продолжал он, – что вампиры заражали людей своим вампиризмом, когда пили их кровь. И целые большие деревни превращались в вампиров, они сбивались в стаи, нападали на другие деревни и даже на армии. Нападает такая стая вампиров на армию ночью. И наутро целая армия становится вампирами. Сказки всё, конечно, хотя кто его знает. Описания даны довольно реалистичные. Я специалист по истории Средних веков, мне приходилось читать старые немецкие и французские хроники. Так, знаете ли, правдиво описано, даже не верится, что это выдумки.

Тут парторг окончательно впал в тоску и подавленность. Лектор наконец заметил его состояние и заботливым голосом спросил:

– Вас что-то тревожит?

– За урожай беспокоюсь, – нашёлся парторг. – Ну, время позднее, вы, наверное, спать хотите, заговорили мы вас тут.

– Большое спасибо за ужин, провожать меня не надо, здесь через дорогу, – засобирался лектор.

После всего выпитого опьянел он, как на городского человека, не сильно.

 

Глава 21. Разговор Фролова с лектором

Степановна провела лектора в отдельную комнату, показала, где туалет, и со всей свойственной ей деликатностью ушла сторожить библиотеку. Лектор готовился ко сну, думая о том, почему к библиотеке приставлена сторожиха. Неужели здесь крадут книги? Но удивился своей недогадливости. Как это почему? Это же книги. А книги разные бывают. Если украдут, например, «Руководство по дельтапланеризму», то это ещё полбеды. Или даже университетские, что, кстати, крайне маловероятно, залезут ночью и вынесут… – так не ровён же час! – трилогию Егора Колдобина «Семикаракоры в огне». То это опять-таки полбеды. Но!.. А вдруг пропадёт выдающаяся книга товарища Л. И. Брежнева «Малая Земля»? Это уже не шутки. Или «Анти-Дюринг» Фридриха Энгельса? Правда, лектор по-прежнему не понимал, кто и зачем бы стал эти книги красть? Их нельзя продать, никто их не купит. А читать их можно и в библиотеке, тут столы, стулья. На столах лампы, вода в графине. Читай себе, сколько хочешь. Но вдруг по пьянке, просто от лихости, просто ради самого поступка мужики утащат третье издание собрания сочинений В. И. Ленина? И сожгут на костре? А? От одной мысли, что такое возможно, сомнения рассеиваются. Это ж какой скандал. Это ж политический вопрос.

Мысли лектора сладко путались перед сном.

Вдруг дверь тихонько приоткрылась, и вошёл какой-то мужик. Совершенно неожиданно, тихо так, спокойно. Будто так и надо.

– Не помешаю? – спросил мужик.

Лектор слегка оторопел. Он сидел в одних трусах на кровати, мужик его явно смущал, но сказать «помешаете» он, конечно, не мог. Это было бы нетактично по отношению к местному деревенскому человеку. Лектор боялся допустить проявление городского высокомерия.

– Я вас на лекции не припоминаю, – сказал лектор, у него была отличная память на лица.

– А не было меня там, – сказал мужик. – Мне, где все собираются, нельзя. Меня узнать могут.

– И что будет, если вас узнают? Вы что – преступник? Убийца? – лектор улыбнулся.

– Убийца, – сказал мужик без улыбки.

– Ну, тогда и правда – не стоит рисковать, – сказал лектор и ещё раз улыбнулся, демонстрируя понимание шутки.

– А вы скажите, – спросил мужик, – вы на войне были?

– На войне я не был, возрастом не вышел, старший брат был, – ответил лектор.

– А где служил? В каких войсках?

– На флоте, – ответил лектор.

– А, ну тогда он не знает, – разочаровался мужик.

– Чего не знает? – удивился лектор.

– Если бы он в танковых войсках служил, – тогда он, может, и знал бы.

– К сожалению, ничем не могу вам помочь, – отозвался лектор, – да и время позднее, спать пора.

– У меня на войне такое было! – сказал мужик.

– Да вы на войне не могли быть! Вы ж младше меня! – удивился лектор.

– Да был я, был! – настаивал мужик.

– Вы какого года рождения?

– Двадцать третьего.

– Да ладно вам, – засмеялся лектор. – Вам же не больше сорока.

– Больше мне, больше, – глуховато пробормотал мужик.

– Странно, – снова удивился лектор. – И что же вы видели на войне?

– Что я видел? – спросил сам себя мужик и стал тереть лоб. – Я танкиста раненого видел. Танкисты нас выручили. А его подбили, он из горящего танка вылез.

– Да, война – страшная вещь, – лектор закивал головой.

– А потом у него один человек кровь пил, – продолжал мужик. – И я спросить хотел, может, кто видел такое? Кровь пить – это я понимаю. Это такой голод бывает. Но как у танкиста раненого можно? Вот это я не понимаю. Он же умирал.

– Как это вы понимаете? – чуть заикаясь, спросил лектор.

– Да и ты понимаешь, – сказал мужик, – ты же всё знаешь про таких, как я. Ты в книжках читал.

– Это вы опять шутите? – почти прошептал лектор.

– Да какие тут шутки, – отозвался мужик. – Прихватит, и будешь пить кровь как миленький. А куда денешься? Ты же знаешь, как это бывает. В книжках же написано всё.

Мужик приподнял пальцем верхнюю губу и показал лектору клык. Клык был совсем небольшой, практически нормальный, но сам жест…

– Я не вру тебе. Я правду говорю, – сказал мужик. – Может, ты мне скажешь, как быть, а то меня грызёт тоска какая-то. От этих дел.

Лектор побледнел, на лице у него застыла гримаса подавленности, но он пробовал как-то не показывать этого, боясь спровоцировать реакцию. Он, конечно, был марксистско-ленинский лектор, но, во-первых, ночь на дворе. Во-вторых, чужая какая-то деревня, и опять же – слухи. В-третьих, клык этот… Хотя есть вероятность, что мужик просто сумасшедший. А вдруг нет?

– Да вы не волнуйтесь, – лектор чувствовал, что говорить ему всё труднее. – Может, вам валерьянки выпить? У меня есть валерьянка. Мне жена всегда в дорогу кладёт.

– Давай. Отчего не попробовать. А вдруг помогает? – согласился мужик.

И лектор, действительно, дрожащими руками накапал в стакан валерьянку, долил воды. Мужик взял стакан, понюхал, но пить не стал, поставил стакан на стол.

– Нет, – сказал он, – я это не могу пить. Я вообще ничего ни пить, ни есть не могу, что раньше ел. Я пробовал – не получается ничего. Спасибо тебе, извини. Не могу.

– Вы не волнуйтесь, вам наверняка можно помочь. Теперь медицина так пошла вперёд. Приезжайте в город, у меня есть знакомства. Вы днём можете приходить?

– Нет, днём я, кажется, в могиле лежу, – ответил мужик.

Тут лектор сделал довольно большую паузу, борясь с желанием выпрыгнуть в окно. Но он не решился, от страха и уверенности, что и так догонят.

– Ничего, – продолжал лектор, улыбаясь дикой улыбкой, – можно и ночью. Есть новые лекарства. Вы только не переживайте.

– Ты мне скажи, городской человек, – спросил мужик, – что дальше будет? Ты скажи, не бойся, я тебя не трону. Ты вон боишься весь. Я думал, если человек знает, он не боится. А ты затрясёшься сейчас.

– Пока человек не знает, – ответил лектор вернувшимся голосом, – он как раз и не боится. Он когда знает, вот тогда-то он и боится.

Голос лектора укреплялся, на новые высоты поднимала его начинающаяся истерика.

– Что с тобой будет? Сначала ты всю деревню загубишь, потом на другую перекинешься. Станешь ты огромный, сильный, никто тебя не сможет победить. Но тебе от этого радости не будет. Ты станешь как большой младенец – есть, спать, есть, спать. Потом найдётся святая душа или люди миром против тебя объединятся. И лишишься ты всей своей силы. Силы ты лишишься, а голод останется. Тогда-то ты будешь маяться, пока не умрёшь совсем. Разве что найдёшь себе родственную душу, которая тебе поможет. Даст немного крови, чтобы сила хоть ненадолго к тебе вернулась. Тогда быстро уходи, пока сила есть для этого. А то совсем плохо будет. Так в хрониках написано. А если вампирицу найдёшь, тогда тебе нет спасения. Лучше простую бабу найди.

– Ну, пойду я, – сказал мужик.

Он встал, открыл аккуратно дверь, прошёл по коридору, открыл входную дверь, вышел на улицу и закрыл дверь за собой. Лектор хотел тоже встать и запереть дверь в свою комнату, но почувствовал, что ноги не слушаются его.

Он так и сидел в трусах, глядя на дверь, а на простыне вокруг расплывалось мокрое пятно.

 

Глава 22. Отъезд Тани Фроловой. Приезд поэта

Сам я вообще-то в вампира не очень верил, это теперь, когда пытаюсь факты расположить последовательно и вижу их связь, то лучше себе всё представляю. А тогда не то что я совсем не верил, но до конца не принимал всерьёз. Тем более что с Таней виделся аккуратно каждый вечер, а она вообще смеялась над бабушкиными сказками. И мы ходили вечером и ночью по деревне, но там, где не слишком много людей. У реки главным образом. И никакого вампира не видели.

Тётя Лиза сразу Таню не полюбила.

– Ты допрыгаешься, – говорила она, имея ввиду, что от Тани будет мне что-то плохое. Правда, она и до появления Тани говорила то же самое, когда я просто бухал с мужиками. Но в тот вечер сказала вдруг очень конкретно:

– Давай, сажай её на мотоцикл, и чтобы духу её не было в селе. И ты допрыгаешься, и, главное, она допрыгается. Если она Фролову попадётся, будет с ней как с Нинкой Петровой.

Я обещал, что поговорю с ней, и под неодобрительным взглядом тёти Лизы вышел за калитку.

Разговора, конечно, никакого не получилось. Хотя я честно пытался донести тёти Лизино предупреждение. Уж больно мрачно оно прозвучало. Но в ответ я услышал обычные шутки про кровожадных вампиров. Потом было, как каждый вечер, не до разговоров. Потом я проводил её и сам пошёл домой. Но лёг не сразу, а как-то завозился. Что-то я не то потерял и искал, не то нашёл и не запомнил, куда положил. И опять искал, но уже не нашёл. Сижу по этому поводу в беседке, курю, тётя Лиза спит, всё хорошо. И тут появляется она.

Я вообще не мог себе представить, что она может так выглядеть. Волосы, правда, дыбом не стоят. Руки не очень сильно трясутся.

– Я, – говорит, – в общежитие боюсь идти; пожалуйста, отвези меня в Ростов прямо сейчас.

Я говорю:

– Да в чём дело? Я тебя утром на машине с помидорами отправлю, они помидоры возят на консервный завод.

Она говорит:

– Какие помидоры, я до завтра с ума сойду.

Я говорю:

– Да что случилось?

Короче, по порядку.

Живёт у нас на хуторе семья приезжих. Армяне. Мужик скотником работает на ферме. Собаку, кстати, научил коров пасти, очень помогает. У него жена и двое детей. Жена говорит – он в Ереване скульптором работал, большие деньги зарабатывал. Но пришлось уехать, потому что у сына врачи обнаружили климакс. Какой климакс, говорю, ему же пять лет и вообще. А она настаивает – климакс, врачи сказали. Мальчику в Ереване климат не подходит. А… теперь понятно, сказал я. А про себя подумал, что это, скорее, у папы климакс, что-то он сделал такое, что климат в Ереване резко стал для него вредный… Ну, не важно. В общем, этот папа, чего жене его не обязательно говорить, когда приехали университетские, совершенно ошалел. От меня потребовал в ультимативной форме, чтоб я ему привёл студентку. Как будто я этим распоряжаюсь! Стоит мне приказать, и студентка сразу пойдёт.

И вот Таня мне описала точно его, он был не очень похож на других мужиков. Даже часто ходил в белой рубашке. Я спросил, не слышала ли она акцента. Но Таня утверждала, что он ничего не говорил, только сопел. Но по описаниям точно он. Я говорю, а с чего ты взяла, что это вампир? Тут она стала белая как стена.

– Я, – говорит, – возле туалета мёртвую собаку видела. Он её убил почти на моих глазах. Я слышала шум. А потом смотрю, собака уже мёртвая, и у неё на шее такой кусок кожи оторван. И выглядит, как будто она там уже давно лежит. Это было самое страшное. Да… и тут он на меня бросился. Я смотрю на собаку, а он выскочил, меня сзади обхватил и тянет в кусты. Я вырвалась, а он говорит: «Пойдём, я тебе сто рублей дам».

– Таня, ну ты же только что сказала, что вроде он ничего не говорил. Он точно сто рублей предлагал? И ты акцента не слышала?

– Да слышала я. Конечно, он с акцентом говорил.

– Но ты же сама отлично понимаешь, что это не мог быть вампир. Это Ашот скотник. Он городскую женщину хочет. Сто рублей готов дать.

Но Таню всё равно трясёт.

– Я, – говорит, – думаю, что он вампир. Собаку точно убил вампир. И он сразу появился.

Я говорю, не мог он убить собаку, у него у самого есть собака. А она говорит:

– Мог, раз убил. Увези меня, я в общежитие не буду возвращаться, мне Света сумку потом передаст. И ночевать я тут не могу, я боюсь.

Тут выходит тётя Лиза в халате. Говорит:

– Очень хорошо. Вези её отсюда от греха подальше. Я тебе пять рублей дам на бензин. Утром в городе поесть себе купи и сразу назад.

Ну, раз такое дело, почему не отвезти. На мотоцикле по-трезвому за рулём не заснёшь. Укутал Таню Фролову в одеяло, посадил в люльку. Она, кстати, на ходу заснула довольно быстро. Едем мы.

А жила она на Горького, в большом доме за цирком. Я ехал, не останавливался, доехал за полтора часа примерно. Начинался рассвет, темнота уже посерела, на улице никого. Она проснулась, говорит:

– Ты во двор не заезжай.

Я ей помог из люльки вылезти, она говорит:

– Ого! Прямо голова кружится.

– Тебя укачало.

– Я никогда ещё не ездила на мотоцикле. Слушай… тут такое дело… Я не могу тебя пригласить к себе.

– Я понимаю.

– Что ты понимаешь?

– Неудобно. Очень рано, мы всех разбудим.

– Я тебе напишу.

– Да. Конечно.

– Ты не обижаешься, правда?

– Нет, не обижаюсь. Почему я должен обижаться?

– Я к тебе приеду. Но потом, когда… ну, ты понимаешь.

– А как ты узнаешь, что уже можно? В газетах об этом точно не напишут.

– Ну, ты мне напишешь.

Я смотрю, она только из люльки вылезла, на землю стала, и сразу что-то в ней изменилось. Я не знаю, как это объяснить, но видно, что она уже ждёт не дождётся, когда я уеду.

– Фигня. Я сейчас уеду.

– Это всё из-за папы. Папа будет очень сердиться. Я поэтому и пригласить тебя не могу.

– А почему он будет сердиться?

– Ну… Понимаешь… Он убеждён, что я до сих пор девственница.

– Мы бы прямо при нём не стали, я думаю, этого делать.

– Он невероятно проницательный. Всё-таки генерал военной прокуратуры…

– Тогда мне лучше сразу уехать. Не ровён час, выйдет соседка с мусорным ведром. И тебе конец.

– И тебе тоже.

– Ужас. Ну… я поехал.

– Достаточно, что ты привёз меня на мотоцикле ночью. Ему же не скажешь про вампира. Он просто взбесится. Подумает, что над ним издеваются.

– Хорошо.

– А ты можешь не заводить мотор, пока я не войду в подъезд?

– Обещаю.

– Я тебе напишу.

– Иди уже.

– Ну пока.

Я не стал смотреть, как она заходит в подъезд. Но подумал, что двух минут ей хватит. Через две минуты ровно я завёл мотор и уехал. Но ехать сразу обратно мне не хотелось. Тем более что мне надо было отлить. Я остановился на Пушкинской, напротив кинотеатра «Россия». Нашёл какие-то кусты. Потом сел на лавочку на бульваре. Было уже без пятнадцати четыре. Вдруг из-за скамейки вышел парень, довольно, что сразу было видно, помятый и с похмелья. Он появился так неожиданно и перемещался так беззвучно, что я в первый момент подумал, живой ли он. Нервы после бессонной ночи и всей этой истории были у меня слегка накручены. Улица, совершенно пустая, располагала к разным мистическим чувствам.

– Не найдётся ли у вас сигареты?

– Найдётся, конечно.

Он сел на скамейку, взял сигарету, прикурил от спички, достав предварительно из кармана коробок. Я его не особенно рассматривал, ну парень и парень. Шевелюра, польские джинсы. Чего его носит по ночам, откуда он взялся? Почти нереальная в сером предутреннем свете улица по-прежнему располагает к мистическим чувствам. Он затягивается, пускает дым, смотрит на меня:

– Что? Любовная лодка разбилась о быт?

– Почему сразу любовная? Обычная лодка.

– Мне нравится, что вы понимаете с полуслова. Вы не поэт, случайно?

– Случайно нет. А вы?

– Я, представьте себе, случайно – да.

– Поздравляю вас.

– Не с чем. Поэзия – это занятие для сумасшедших.

Наверное, по мне было видно, что я удивился.

– Пожалуйста, не смотрите на меня, как будто у меня две головы. – продолжал поэт. – Вас что, удивляет наличие сумасшедших?

– Но они редко так говорят о себе.

– Поэты вообще встречаются редко. А девушка, я извиняюсь, не захотела остаться у вас? Пришлось провожать?

– Да, и довольно далеко.

– Затрахали бабы совсем.

– Да нет, ничего.

– А почему далеко? Вы в микрорайоне живёте?

– Во-первых, не живу я ни в каком микрорайоне. Во-вторых, перестань ко мне обращаться на «вы». Это глупость, по-моему.

– А в-третьих?

– В-третьих, это долгая история.

– Ничего. Я не спешу.

– Ты веришь в вампиров?

– Я не настолько сумасшедший, чтобы не верить в вампиров.

– У нас на хуторе появился вампир. Все в шоке, никогда такого не было. А она из университетских. К нам привезли в помощь селу.

– Девушек привезли в помощь селу. Как поэтично. Что же она не пригласила тебя хоть отдохнуть с дороги?

– Да у неё папа – зверь.

– Ну её на фиг.

– Согласен.

– А ты не с хутора Усьман случайно?

– А ты откуда знаешь?

– Элементарно, Ватсон. У меня полно друзей на биофаке.

– А ты не Брунько, случайно?

– Да, именно он.

– Я о тебе слышал. Даже стихи твои читал. Я тут на журналистике учился.

– То-то я смотрю, не похож ты на деревенского. Но стихи мои тебе вряд ли нравятся.

– Я по стихам не специалист.

– Да уж, – с оттенком высокомерия отозвался поэт.

– Я всё-таки, наверное, деревенский парень. Пишу про надои. Только меня из газеты выгнали.

– Правильно выгнали. Пошли они в жопу. Тебе в Ростов надо перебираться. А ты сейчас на хутор едешь?

– Да, сейчас поеду.

– Возьми меня с собой.

– Да запросто.

– Вот это я понимаю. Я увижу своих друзей. Я познакомлюсь с вампиром. Ура! Как хорошо, когда у человека ничего нет. Я могу ехать прямо сейчас!

Ну, хрен с тобой, сейчас так сейчас. По дороге я заправил бак, и, как раз когда на хуторе все проснулись, кормили скотину и сами собирались на работу, мы уже ехали по грунтовке от трассы к реке. Поэт от восторга кричал. Грунтовая дорога, лесополоса, то есть почти лес, а главное, сам мотоцикл с люлькой – всё это ввергало поэта в атмосферу фильмов про войну, в которых на мотоциклах ехал немецкий вермахт.

– Дойче зольдатен уно мотоцикль, – кричал поэт. – Цвай шюнен золдатен нах Москоу гейн. Яволь! Герр официр! Цвай, с**а, шюнен зольдатен нах хутор Усьман зи гейн. Вампирэн пиф-паф! Га-га-га! Немецкий доблестный войска! Б****!.. – и дальше такой же бред.

 

Глава 23. Начало эволюции Фролова

Период загробной жизни Фролова, наступивший примерно после приезда лектора, Елизавета Петровна характеризовала позже как начало возврата к почти человеческому существованию. Он не шарахался от стен, нормально владел собой, хорошо понимал, кто он и что ему нужно. И это понимание не тяготило его. Он узнавал людей вокруг себя, потому что знал их при жизни, и понимал, какая опасность ему грозит, и какой страх внушает он сам, осознавал свою огромную физическую силу, свои возможности, но было ясно, что его всё равно поймают, если он начнёт действовать в открытую. В конце концов, не обязательно впиваться в шею, есть ведь жилочки на руках, на ногах, и ранка тогда не очень сильно отличается от расчёсанного укуса комара. И если приходить к нескольким людям за ночь, то им от этого большого вреда нет. Можно спокойно жить. Если люди тебя не боятся, питайся ими, сколько хочешь. Лучше даже приучить их к тому, что ты есть, но ты никого не трогаешь. Так им кажется. Ну, мало ли у кого ты пьёшь кровь? Есть коровы, лошади, собаки – полно диких животных, но главное – людей ты вроде бы не трогаешь, и они начинают привыкать. Привыкают люди ко всему. В конце концов – вампир и вампир. Мало ли что? Вон Федюк на прошлой неделе по пьянке за родной женой гнался с топором. Дверь в туалет изрубил, хорошо, участковый подоспел…

Мне Елизавета Петровна рассказывала, что он очень хотел, чтоб это всё так и осталось. Тем более он никому особенно не мешал. Днём его вообще не было видно, а в тёмное время суток на глаза он особенно не попадался, в общественных местах не появлялся. Пугать народ совсем перестал. По вечерам иногда его видели, но он вёл себя тихо. Мужики кричали:

– Эй, как дела вампирские?

– Да нормально, – отвечал он.

– Кровь-то пьёшь?

– Да нет, не пью.

– Да врёшь небось.

– Да нет, не вру.

– Ну, на нет и суда нет. Хрен с тобой, ходи, кровь, смотри, не пей!

Им даже как-то было интересно, что ходит вампир, и – ничего, и можно с ним словом перекинуться. Всё-таки его присутствие вносило сильный элемент разнообразия в скучную деревенскую жизнь. А что он не трогает никого, так это же Фролов. Это ж с нашего села вампир, с нашего совхоза.

Елизавета Петровна молча выслушивала его рассказы, она понимала, что это затишье долго не продлится, но говорить ему об этом не хотела – пусть продлится, сколько может.

 

Глава 24. Вино Сыромятиной

Оля Сыромятина приехала и привезла вино своего изготовления. Одиночество Тамары Борисовны в комнате закончилось. Можно, конечно, и пожалеть об этом. Но кто из присутствующих недалеко мужчин мог воспользоваться таким обстоятельством? Конечно, только Валера. Хотел ли он этого? Он не проявлял инициативу, но, конечно, сразу проявил бы её, если бы получил хоть какой-то сигнал, что инициатива не будет воспринята в штыки. Почему Тамара Борисовна не выслала такого сигнала? На самом деле, Валера ей очень нравился, несколько раз она была действительно близка к тому, чтобы выслать сигнал. Она колебалась, хотела Валеру, но не хотела очередного романа. Там ещё вдалеке маячил Виктор-хирург, с ним история не закончена, от этого – тоска. Но если бы Валера проявил минимум настойчивости, она бы не устояла.

В летнем воздухе было что-то такое, что окончательно лишало её спокойствия. Она была в точке бифуркации, когда система находится в состоянии кризиса и воздействие на неё флуктуаций приводит к изменению поведения. Кризис – потеря устойчивости – флуктуация – изменение поведения. Какой-то физик это рассказывал; непонятные слова, по его представлению, должны были пробудить у Тамары Борисовны эротический интерес. Сам физик как-то не запомнился, а слова запомнились. Флуктуацию Тамара Борисовна понимала, как новый воздействующий на систему фактор. К таким факторам можно было отнести особенный какой-то запах земли и травы, отсутствие в комнате Сыромятиной, присутствие Валеры, хоть и не в комнате, но вообще. Так, может, она напрасно поехала в этот совхоз? Но дома была ещё какая-то отвратительная подавленность. А на море Тамара Борисовна всё равно бы не поехала. Скорее уж в Новосибирск к родителям. Как всё грустно устроено, самое плохое для тебя то, чего тебе больше всего хочется. И даже если ты это отлично понимаешь, мучиться от этого не перестаёшь.

Но вот вторая кровать в комнате занята. Здравствуй, Оля Сыромятина, здравствуй, домашнее вино. И, наверное, окончательно прощай, Валера.

И вот тут-то Валера появился неожиданно, как флуктуация. Тамара Борисовна вышла на крыльцо покурить, Оля осталась в комнате. Она не курит. Тут-то Валера и появился. Он был в белых джинсах. «Не буду смеяться над белыми джинсами в совхозе Усьман, мне не до смеха», – так Тамара Борисовна, наверное, подумала. Но на реку пойти согласилась. Наверное, это началось изменение поведения.

Коварный Валера завёл в камыши. Тут островок мягкой травы, ниоткуда тебя не видно, а у Валеры бутылка вина. Фетяска, вполне нормальное вино. Полусладкое. У Оли Сыромятиной вино полностью сладкое, по вкусу немного похоже на повидло. Но от него голова кружится так, что начинаешь понимать – одинокая женщина делала. Стаканы? Не смешите. Ну, вот он, Валера. На расстоянии вытянутой руки. Только указательный палец положить ему на губы, чтобы он не смел возражать. Да и вряд ли он будет возражать. Не зря же он принёс с собой одеяло и заботливо расстелил на траве? Не только же о своих белых джинсах он при этом думал? Но сначала нужно ещё выпить. Чтобы внутренний голос не орал так громко.

Тут что-то вроде островка. «Камыши – это, в сущности, тростник. Мыслящий тростник? А кто тут вообще мыслящий? Я – точно нет. Если бы я была мыслящая, я бы держалась от Валеры подальше».

– Иногда надо напиться, – философски заметил Валера. – Чтобы не думать.

– Дорогой мой мальчик, чтобы не думать, совершенно не обязательно напиваться. Очень многие люди даже не пытаются думать без всякого алкоголя. Экономят на этом кучу денег.

«Это у нас светская беседа. Она непринуждённо перейдёт в поцелуи и так далее. Может, мне просто раздеться, пока я не передумала? Какой ужас! Что он обо мне подумает?»

– Одной бутылкой полусладкого мы не напьёмся.

– Не беспокойся, я уже выпила полбутылки какого-то страшно крепкого вина. Его привезла Оля Сыромятина. Она сделала это вино собственными руками. Это специальное женское вино. Оно называется – «Забудь о последствиях».

– Какие тут большие звёзды, – откликается Валера, видимо желая увести разговор от темы последствий. «А завтра скажет, что хочет жениться. За что мне?.. Но он прав. В том, что касается звёзд, Валера абсолютно прав. Свет фонаря перед общежитием сюда не доходит, небо очень чёрное, на нём гигантские звёздные скопления свисают, как тёмные виноградные гроздья, блестящие росой. И тишина какая-то неестественная. Нет, всё-таки не может это быть остров. Мы же не переходили реку вброд и не плыли на лодке? А мы здесь. Значит, обязательно есть путь по суше. А завтра я ему скажу… Стоп! Никаких “завтра”! Можно просто откинуться на спину. Тогда всё это мерцание будет прямо надо мной, а Валера догадается, что слова уже не нужны, наклонится и будет целовать меня в губы. А завтра… Господи, да что же это такое!»

Валера достал сигарету, закурил. «Идиот он, что ли? Ладно, тогда и я закурю, может, оно к лучшему».

Нет, это не остров, это полуостров. Узкая полоска, по которой идёт тропинка, связывает его с большой землёй. Но Сыромятина слишком много выпила вина своего изготовления и не заметила тропинку, а пошла прямо на свет Валериной сигареты, который было видно с берега. Запутавшись в камышах и попав ногами в воду, она довольно громко выругалась матом, чего от неё никто не ожидал. Значит, идём к ней на выручку. «Такое впечатление, что кто-то невидимый хранит меня от меня самой. Спасибо ему, конечно, хоть и немного жаль».

Да, но то, что Сыромятину вырвало от собственного вина, это уже просто несправедливо. Валера тактично ушёл вперёд. И правильно, раз она может идти сама. В комнате оказалось, что раздевать её не надо, она сама отлично легла на кровать и тут же уснула.

Тамара Борисовна вышла на крыльцо, достала сигарету, закурила. Ну и слава богу. Так даже лучше. Она успела заметить, как Валерины белые джинсы ушли за угол. С ними были чьи-то довольно стройные ноги в мини. Вот и всё. Да, конечно, так лучше. И тут на крыльцо вышел Бадер. Вино Сыромятиной дали и ему, он тоже был пьян.

– Тамага Богисовна, вы не спите? – Специальностью Бадера было задавать вопросы, ответ на которые очевиден.

– Нет ещё. Но собираюсь.

– Посидите со мной минутку.

– Конечно.

– Вот здесь. – Они сели на лавочку недалеко от входа.

– Меня Ольга Ивановна угостила вином, которое она сама делает. Очень, знаете ли, хогошее вино. Оказалось, я немного опьянел. Пгедставляете?

– Представляю. Она и меня угостила.

– И как вам?

– Очень хорошо. Долбит.

– Что?

– Долбит. Так местные говорят, когда пьют свою бодягу. Я в магазине слышала.

– Долбит. Какое хогошее опгеделение. Как точно народ находит слова, чтобы выразить… э…

– Я поняла.

– А посмотгите, какие звёзды! Когда лампа над входом в общежитие гаснет, я смотрю ввегх, на небо. В гогоде нет таких звёзд.

Ну, Бадера трудно заподозрить в какой-то хитрости, про звёзды он говорит без задних намерений, от чистого сердца.

– Как вы думаете, там кто-то есть?

– Думаю, да. Если тут есть, то и там есть.

– И они сейчас тоже смотгят на нас и спгашивают себя, есть там кто-то?

– У них сейчас, может быть, день. Тогда они в поле, собирают огурцы.

– Да… или помидогы. – Бадер улыбается. – А правда, вы думаете, они похожи на нас?

– Думаю, что похожи. Нам отсюда кажется, что они совершенные, летают на своих тарелках, и всё там здорово, и нет никаких проблем. Но вряд ли это так. Думаю, всё, как у нас.

– Вы извините, я хотел спгосить. Как товагищ. Тамага Богисовна, вы чем-то гасстгоены всё въемя. Вы стагаетесь не показывать, но я вижу.

– Так… Ерунда. Разные мелочи. Не обращайте внимания.

– Вы не такая, как все. В вас есть что-то особенное. Послушайте меня. Такие женщины, как вы, очень кгасивые… Они часто остаются одинокие. Как вы думаете, почему?

– Потому что красивые женщины много о себе воображают.

– Вздог. Извините. Я увеген, что дело совегшенно не в этом. Кгасивые женщины очень нгавятся мужчинам, вокгуг них всегда атмосфега немного… подкгучена, что ли. Их это будогажит. Они живут в постоянном стгессе. И в конце концов у них что-то пегегогает внутги. Кгасивые женщины часто вообще пегестают интегесоваться мужчинами. И остаются сами. Я пгав?

– Вы даже не представляете себе, насколько.

– Но вы не должны гасстгаиваться. Вы совегшенно необыкновенная. У вас всё будет очень хогошо. Я увеген. Но в кгайнем случае у вас всегда есть выход.

– Конечно, всё образуется, вы правы. Я не должна раскисать.

– Тамага Богисовна, если вам нужно будет от всех убежать, спгятаться… В общем… Я давно вам хотел сказать. Только не смейтесь. Я буду ждать хоть десять лет, но, если вы газочагуетесь в жизни… Выходите за меня замуж. Я хогоший. Понимаете? Я нелепый, стганный, я всё вгемя говогю какую-то чепуху. Но я хогоший. Я бы ни за что не гешился с вами так говорить. Но это вино. Я гедко пью и напился, по-моему. Послушайте меня. Дгугого случая вам это сказать у меня не будет. Я понимаю, что для вас это неожиданно. Но вы подумайте. Я самый пгеданый. Самый добгый. Я бы думал только о вас. Я бы вас защищал. У меня есть квагтига. Тги комнаты. Что я говогю… Как будто я хочу вас соблазнить квагтигой… Чепуха какая-то… Я вас давно люблю. Я не кгасавец, я понимаю… Но я бы весь, полностью, пгинадлежал вам. А с кгасавцем так никогда не бывает. Я бы… ну, как вам пегедать, что я чувствую… Всё это небо со звёздами не больше, чем моя любовь и нежность к вам.

Да… И тут Тамара Борисовна не выдержала, по её щекам покатились довольно крупные слёзы.

– Тамага Богисовна, что с вами? Я вас обидел?

– Да что же это такое? Да что же это такое? – Она совершенно спокойно это произнесла.

– Извините меня! – Бадер пришёл в ужас.

– Да за что? Не обращайте внимания… Про атмосферу, подкрученную, вы очень правильно сказали. И сами её тут же и подкрутили. Но, Виталий Маркович, вы, оказывается, поэт. Я серьёзно говорю, без иронии. У меня нервный срыв, не обращайте внимания. Как тут люди открываются с неожиданной стороны… Вряд ли я выйду за вас, честно скажу, но… вы – рыцарь. Что-то вроде Дон-Кихота. Я вам так благодарна. Вы… извините, я должна уйти. Простите меня… И ещё раз – спасибо.

Она проснулась под утро, ещё было темно. Сыромятина не храпела, к счастью. Обрывки сна, которые остались в памяти, никому рассказать невозможно и самой лучше поскорее забыть. Совсем неприличный сон. «Как жарко, всё тело мокрое. Никаких шагов не слышно, все уже спят. Вот пойду на реку, искупаюсь, сна всё равно ни в одном глазу».

 

Глава 25. Встреча у реки

Он увидел, что на пляже кто-то есть. Видел он в темноте лучше, чем днём. А ночь как раз была безлунная. Очень жарко, даже душно. Время – перед рассветом. Вокруг никого, он это чувствовал. Никого, кроме одного человека, вернее, одной. На лавке под деревянным грибочком, возле воды, лежала её одежда. Женщина была в воде, но смотрела не на берег, а в другую сторону. Он осторожно подошёл, спрятался. Она повернулась и начала выходить из воды. Чувства голода он к этому времени уже не испытывал, оно было надёжно – на сутки или двое – удовлетворено.

Женщина остановилась на песке перед водой. Он чувствовал, что её обнажённость волнует её, хотя вокруг, как она думала, никого нет. Никого нет, но ведь не исключено, что кто-то мог бы и быть. И это воображаемое чьё-то присутствие рядом с её наготой волновало её. Он наблюдал, никак не обнаруживая своего присутствия. Она была сложена не по-деревенски. Стройная, лет 30, не студентка. Но явно из университетских. Деревенская бы не стала бегать голая по деревне, даже в самую глухую ночную пору. Чёрные распущенные волосы, баба довольно красивая.

Она сделала несколько шагов и оказалась возле своего платья. Взяла полотенце и стала вытираться. Он стоял за её спиной и понимал, что она не знает о его присутствии и, если узнает о нём, перепугается до полусмерти, а этого ему как раз не хотелось. Поэтому он дал ей спокойно надеть платье и показался ей так, что его появление выглядело естественным.

– Не спится, что ли? – спросил он.

– Вам, я смотрю, тоже не спится, – ответила женщина.

– Уснёшь, когда такие в реке купаются, – заметил Фролов.

– А вы подглядывали? – вспыхнула женщина.

Даже в темноте он понял, как она покраснела. Но покраснела правильно. Не от возмущения, а от стыда, вызывающего бурю, которой невозможно сопротивляться. Он почувствовал, что его власть над ней сейчас безгранична: что он скажет – то она и сделает.

– Вот как ты это платье надела – так его и снимай! – приказал он. – Под платьем-то ничего нет – я видел.

Он смотрел ей прямо в глаза, спокойно, как-то чуть ли не по-хозяйски. Он отлично понимал, что с ней происходит, вообще он мог понимать, что человек чувствует и думает, это он уже знал за собой. И знал, что может внушать человеку, и его будут слушаться. А при жизни такого за ним не водилось.

Она помедлила немного, потом дрожащими пальцами стала расстёгивать пуговицы, потом стянула платье, губы её слегка приоткрылись, он чувствовал, что она задыхается. Она стояла голая перед незнакомым мужчиной. В конце концов, за этим она сюда и пришла, хотя ни за что бы не поверила, что это возможно. Происходило невозможное. Он снял через голову рубашку, у него было сильное тело сорокалетнего мужчины, сделал шаг к ней – она положила руки ему на плечи, и когда он прижал её к себе, она чуть не потеряла сознание.

Руками она обнимала его за шею, он никогда не видел, чтобы бабу так трясло. Не кричала, а старалась подавить это, прижимая рот к его плечу. Наконец не выдержала и застонала так громко, что он сказал:

– Тихо, тихо.

Небо стало сереть.

– Мне пора, – услышала она. И мужчина пропал, ушёл как-то очень быстро, исчез так же неожиданно, как появился.

Они стали встречаться каждую ночь. И мужчина доводил её до почти бессознательного состояния, а потом, когда она засыпала, пил её кровь. И это была самая лучшая кровь изо всей, которую он пробовал. Она не замечала на себе никаких следов. Через несколько дней она попробовала разговаривать с ним, спрашивала, кто он, как его зовут, что он делает, он говорил:

– Лучше тебе пока этого не знать.

И он чувствовал, что ей страшно, но его власть над ней была так велика, что она, наверное, пришла бы, даже хорошо понимая, какая опасность ей грозит.

 

Глава 26. Встречи

Тамара Борисовна Иевлева сама не знала, чего ищет. Но очень хорошо понимала, что без этого чего-то ей плохо. Разные вещи получались не так, как она хотела. Она устала от разочарований. «Может, пора смириться? Просто делать то, что делают другие? Зачем она развелась? Лёня, в принципе, нормальный парень. И Виктор тоже нормальный парень. Очень даже. Другая бы за счастье… А что, если Ирка права? Просто они все такие. Как Лёня, как Виктор, как Валера. Ещё не самый плохой вариант. Нормальные, добрые, не идиоты. Ну, может, есть где-то какой-то другой, какой-то не такой, похожий на меня. Но какая вероятность, что я на него попаду? Близкая к нулю. Ну а если я рожу мальчика, а он вырастет и тоже будет как Виктор? Может такое быть? Нет, наверное, не может. Я же буду его воспитывать? Нет, воспитывать его будет двор, школа, другие дети. Я тоже, конечно, но не больше, чем это обычно бывает. И он вырастет… Нет, я тут поглупела окончательно. Пока он маленький, он точно не будет таким, как Виктор. Маленькие не такие. А в конце концов, что такого плохого в Викторе? Он отлично себя чувствует, а если бы не я, чувствовал бы себя ещё лучше. Найдёт девушку, будет с ней очень счастливым. Это я какая-то ненормальная, а не он. Это со мной что-то не так. Да, вот наконец я докопалась до сути. Что со мной не так? А ведь Ирка мне это всё время и говорила. Что со мной что-то не так. А я отшучивалась. А она была права. Что со мной происходит? Как я могу вот так, почти на улице, совокупляться с незнакомым мужчиной? И почему эта дикость меня совершенно не отпугивает? А ведь это самая настоящая дикость. Пусть я ненормальная, хорошо, Ирка права. Но не до такой же степени. Что не до такой же степени? Не до такой степени я ненормальная или не до такой степени она права? Да и то и другое! Хорошо. А что же тогда это было? Да… что это было? Кто это был? Ведь не приснилось же мне?»

А всё дело в том, что он был никто. Он появился из ночи, как порождение самой этой ночи, в которой Тамара Борисовна была одна и без одежды. И потом, на следующую ночь и на следующую, было точно так же. В самые острые моменты близости она продолжала быть одна, а он был частью мира, не связанный с нею ни любовью, ни привязанностью. Как ветер – частью природы, чем-то внешним по отношению не только к её жизни, а, как ей казалось, вообще к жизни людей. Он приходил, как приходит дождь, как приходит ночь. Без всяких условностей, без всяких психологических контекстов, не спрашивал её согласия, так же, как ветер не спрашивает согласия, когда треплет её волосы. И когда она думала о нём в дневное время, уставшая, невыспавшаяся, на совхозном поле, с ящиком огурцов в руках, на неё накатывала такая волна, что она замирала с этим ящиком, и ей стоило труда скрывать от окружающих своё состояние.

 

Глава 27. Народные дружинники

Дальше, как я понял, сложилась дикая ситуация. Действительно дикая. Значит, так: по хутору ходит вампир, все к нему начинают привыкать, никаких мер против него не предвидится. Петрову похоронили, родители её приезжали, был вообще какой-то ужас. Сердюкову девку, правда, удалось откачать и привести в чувство. Но состояние её было нехорошее, и её увезли к бабушке в Волгоградскую область.

Петров и Сердюков пришли к участковому и стали задавать ему разные вопросы. Например, такой вопрос: есть ли социалистический правопорядок на хуторе Усьман, или его на хуторе вообще нет? Как такое может быть, чтобы убийца на свободе разгуливал, мужики его видят чуть не каждый вечер, а участковый делает вид, что его это не касается? Участковый не знал, как им объяснить, они к тому же были оба на нервах и выпивши.

Как им объяснить? Посадить человека очень легко, но для этого у него должны быть документы, и сам этот человек должен быть живой. Тогда он сажается в один момент. Но как посадить человека, если он мёртвый и без документов? Паспорт Фролова, пенсионную книжку и что там ещё у него было – участковый сам лично изъял. А дом опечатал. Человек от этих документов лежал на кладбище. Для того чтобы привлечь его к ответственности, надо было его выкопать. Но это же дикий бред. А тот, кто ходит по селу (кстати, участковый сам его не видел ни разу), точно был без документов. Точно. Вампирам не дают паспортов. А может, выдать? Но на каком основании? Кто его родители, где он прописан? Как его фамилия, в конце концов? Фролов? Не-е-ет! Фролов лежит в могиле. А это кто – вообще не понятно. Как его судить? За что? За вампиризм? Так нет в Уголовном кодексе такой статьи.

А с другой стороны, получается, что у нас в Стране Советов ножом человека пырять нельзя, стрелять из ружья нельзя, душить нельзя, бить ногами нельзя. А кровь пить, получается, можно?

– Смотря кому, – возражал участковый. – Комар же может пить кровь, никто его за это в тюрьму не посадит. А вампир – это тот же комар, только очень большой…

От этой мысли участковому сделалось дурно.

Но тут Петров и Сердюков резонно спросили:

– А если комара прихлопнуть, это подсудное дело или нет? А если очень большого комара прибить, это подсудное дело?

Участковый объяснял:

– Будет труп. А раз есть труп, должен быть осуждённый. Такой порядок. И труп как раз может быть без документов. И тогда уже не важно, вампирский это труп или человеческий. Никакая экспертиза этим не будет заниматься. Просто посадят того, кто убил, и всё.

– А что же делать, так и будем смотреть? А если он ещё кого-то убьёт? – спросил Петров.

Вот на этот вопрос участковый ответа не знал. А кто должен знать? Петров и Сердюков спрашивали правильно, участковый понимал, что знать полагается ему. Но он не знал.

Участковый не мог просто сказать мужикам: «Идите по домам». Если они выйдут отсюда, неизвестно, куда они пойдут, кого они найдут и что будет. Любого мужика, которого не узнают в темноте, они могут покалечить.

И ещё в глубине души участковый понимал, что в этом случае за ними стоит правда. Он не может этого не признать. Просто они правы, и поэтому выгнать их участковый не может. Это тот случай, когда нельзя ссылаться на Уголовный кодекс, а думать надо самому. Но объявить охоту на вампира участковый тоже не может. Не будут на его участке пьяные мужики охотиться на вампира, которого они ни разу не видели. Нужно найти какой-то выход.

Участковый открыл ящик своего письменного стола, порылся в нём и бросил на стол две красные нарукавные повязки с надписью «НАРОДНЫЙ ДРУЖИННИК».

– Повяжите на левую руку, – сказал участковый, – сделаем обход.

Он демонстративно пристегнул кобуру, посмотрел на них внимательно – понимают ли они важность минуты? Ведь пистолет заряжен. И все трое вышли из комнаты. Он запер за собой дверь, летняя ночь приняла троих мужчин – двух пьяных, одного трезвого, одного вооружённого и двух безоружных.

– Смотрите в оба, – сказал участковый, – но без моей команды ничего не делать.

Первым встречным мужчиной оказался незнакомый водитель из Багаевки, вторым – очень хорошо знакомый рабочий-скотник Степан. Степану объяснили, куда они идут, хотя участковый и просил этого не делать. Степан воодушевился, что было неудивительно, поскольку он тоже находился в подпитии, и выразил желание идти с ними. Но участковый этому категорически воспротивился, сославшись на отсутствие третьей повязки с надписью «НАРОДНЫЙ ДРУЖИННИК». Степана это обстоятельство убедило вполне, к тому же ему было бы обидно, почему у них есть повязки, а у него – нет.

Так они ходили по деревне около часа, и участковый с глубоким удовлетворением замечал, что мужики почти совсем протрезвели.

Он уже было хотел забрать у них повязки и отправить домой: сегодня, мол, ничего, а завтра – посмотрим. Но вдруг ему показалось, что в пустом доме Фролова, который он своими руками опечатал, внутри было какое-то движение. Они стояли как раз напротив, и в окне вроде бы кто-то прошёл.

– За мной! – скомандовал участковый и пошёл к дому.

Теперь он был рад, что с ним мужики, которых в случае чего можно было использовать в качестве понятых. Они стояли под окном, в доме было тихо. Никаких движений, никаких шевелений. Пломбы на входной двери нетронуты. Он постоял ещё немного и уже хотел уходить, но вдруг увидел, что окно со стороны сада приоткрыто. Мало ли кто мог залезть в пустой Фроловский дом. Но участковый, неожиданно для себя, так проникся мыслью про вампира, что действовал, как будто правда в это верил.

Участковый прижал палец к губам, давая понять мужикам, что надо быть тихо-тихо. Расстегнул кобуру, вытащил «ПМ» и осторожно, поднявшись на крыльцо, неожиданно сильно толкнул входную дверь, так что щеколда замка отлетела и двери распахнулись.

Он вошёл первым, потому что он был вооружён, а они – нет. И ещё потому, что это он был милиционер на службе, а они – гражданские лица. Но никто на него не напал, никто не пытался причинить ему вреда, как никто и не убегал и не сопротивлялся.

Вошедшим предстала такая картина: в комнате, на кровати, освещённая луной, свет которой лился из окон, лежала голая женщина, довольно красивая, и спала. Вторжение не разбудило её. Она лежала, вытянув руки вдоль тела, ладонь правой руки была на правом бедре, голова на подушке, тёмные волосы вокруг лица, одна нога чуть согнута в колене, лежит на другой.

Женщина спит. Её груди с маленькими тёмными сосками поднимаются и опускаются – и отлично видно всё вплоть до самой маленькой складки на коже, до капельки пота между грудями, до последнего волоска. Кажется, что её тело светится в лунном сумраке и от него идёт тепло. Возбуждённые опасностью мужчины ещё сильнее почувствовали, как это тепло входит в них через ладони.

У изголовья, подобрав колени под подбородок, сидит голый мужчина и смотрит на них вообще без всякого страха. Точно так же, как минуту назад участковый, он прижал палец к губам и тихо сказал, указывая на женщину:

– Не разбудите!

Участковый направил на него пистолет:

– Вы задержаны! – сказал он, к своему удивлению, негромко и невольно покосился на женщину.

– А что такое? – удивился голый мужик.

– Я тебе, с**а, покажу, что такое, – начал было Петров, но участковый дал ему знак молчать и сам ответил:

– Разберёмся в отделении. Вы тут не имеете права находиться – дом опечатан, – и опять перевёл взгляд на женщину.

– Да мы сейчас уйдём, – сказал мужик.

– Никуда ты не уйдёшь, а пройдёшь со мной, – повторил участковый.

– Хорошо, – сказал тот.

– Ваша фамилия? – спросил участковый.

– Фамилия – Фролов, – ответил мужик.

– Ах ты, с**а позорная, – зацедил было Петров.

– Отставить, – приказал участковый.

Мужик легко перебрался через женщину и сказал:

– Дайте одеться – не пойду же я с голой задницей по деревне.

– А где твои телеса? – удивился Сердюков. – Что-то ты не похож на Фролова.

Перед ними стоял сорокалетний мужчина, прекрасно сложённый, без всяких признаков обвислого живота и прочих особенностей, свойственных его живому предшественнику. Но человек этот был – вне всякого сомнения – живой, из плоти и крови, нормально с членом, на Фролова вообще не похожий.

– Что ты видишь – то и есть, – отозвался мужик, – все мои телеса.

– Фролов был жирный, в дверь еле пролазил.

– Никогда я такой не был, – спокойно возразил мужик.

Участковый засомневался, может, это вообще не тот, кого они ищут, просто забрался с бабой в пустой дом через окно. Скорее всего, так и есть.

Женщина не просыпалась, он не мог удержаться и всё время косился на неё.

– Кто такая? – спросил он.

– Не знаю, – ответил мужик, – на реке познакомился. Её нельзя будить, если сейчас проснётся – заболеет.

– Что?! – опять зацедил Петров. – Кровь у неё пил?

– Да вы что?! Какую кровь?

– Такую кровь! Как у моей Нинки. Так ты её ещё и того в придачу!

– Я твою Нинку в глаза не видел.

– Врёшь, с**а, – не поверил Петров.

– Зачем бы я врал?

– А шоб я тебя не прибил!

– А ты прибей меня, я слова не скажу, – неожиданно предложил мужик, как будто перспектива быть прибитым совсем его не обеспокоила.

– А ты правда Фролов? – спросил Сердюков. – Что-то не похож.

– Я – не тот, – настаивал мужик.

– А кто? – спросил участковый.

– Дайте одеться, – мужик поднял лежащую на полу рубашку.

«Вроде и правда не он, – подумал участковый, – уж больно не похож, совсем другой человек».

Женщина вздохнула во сне, положила руку себе между ног, слегка придавила и тихо застонала. Но не проснулась. Пальцы её медленно двигались. Она стала часто дышать, губы её приоткрылись, и зубы сияли в темноте, как будто фосфоресцировали. Она чуть отодвинула согнутую в колене ногу, как будто облегчая себе доступ.

Участковый, как и Петров и Сердюков, смотрел на неё, остолбенев во всех смыслах этого слова, включая состояние члена.

Мужик, назвавший себя Фроловым, даже не перескочил, а как-то жутко неправдоподобно передвинулся, как переехал, довольно далеко по комнате к стулу, стоящему у окна, и стал натягивать трусы. От этого передвижения, совсем не человеческого, почему-то стало вообще невозможно терпеть, все трое почувствовали почти боль в натянутых до предела, просто окаменевших членах.

– Вы только на минуту выйдите, а то, пока вы смотрите, я уйти не могу, – пробормотал мужик, выдающий себя за Фролова, – а через секунду вернётесь, меня не будет, а она останется.

На мужиков накатило затмение рассудка. Сейчас он уйдёт, а она останется. Вот сейчас. На всех троих её хватит, ещё ей мало будет. Они послушно вышли из комнаты. Но тут же опомнились и бросились обратно.

В комнате никого не было. Участковый включил свет. Кровать была аккуратно застелена, никаких следов, что на ней кто-то лежал или даже сидел. А больше всего поразил запах. В комнате явно пахло теперь пылью и чем-то кислым. Участковый вспомнил этот запах, который был здесь, когда он приходил опечатывать. Запах жилища больного неопрятного мужика.

Они стояли посредине комнаты. У двоих из троих хмель вышел окончательно. Третий, наоборот, чувствовал себя как пьяный. Милиционер и два народных дружинника. У всех троих болели и ныли яйца. Все трое были прибиты страхом. Все трое молчали, сказать было совершенно нечего.

Так в молчании они вышли из дома. В молчании дошли до отделения.

– Ну… мы… пойдём… – пробормотал Сердюков.

– Повязки снимите, – буркнул участковый.

Назавтра Сердюков с семьёй уехал вслед за старшей дочерью в Волгоградскую область. Расчёта он не взял, отпуска не оформил. Коля Петров, правда, никуда не уехал, но как-то притих и расправы над вампиром больше не требовал.

 

Глава 28. Предостережение участкового

Мне известно, что женщину, которую участковый видел ночью в доме Фролова, он встретил на следующий день на главной улице. Он сразу узнал её. Узнал её лицо, волосы, фигуру. Рядом с ней шёл какой-то городской, наверное, из университетских, и, судя по его жестам и интонации, пытался ей что-то втолковать. Мужчина был высокий, осанистый, одетый явно не по-деревенски – в джинсы и рубашку, не слишком свежую.

Участковый подошёл поближе и пошёл за ними, чтобы послушать, что тот говорит. Не без неприятного удивления он обнаружил, что городской читает женщине стихи. Неприятного потому, что участковый и сам иногда читал женщинам стихи, когда хотел произвести впечатление. Но только Есенина. А тут какая-то заумь, и мысль, что кто-то хочет произвести впечатление на эту именно женщину, неожиданно участковому очень не понравилась. К тому же у городского мужчины был очень красивый и мелодичный голос, и хотя в смысл стихов участковый даже не старался вникать, так как думал о другом, он не мог не отметить про себя, что стихи мелодичные и получается красиво, и женщине чтение явно очень нравится.

Он проводил их до магазина, где женщина купила бутылку вина, кусок колбасы, хлеба, каких-то консервов и чего-то ещё. Она настойчиво уговаривала этого городского поесть и предлагала пойти в общежитие, но тот взял у неё из рук бутылку, отошёл за угол магазина и буквально через минуту вышел оттуда, неся бутылку в руках, но уже пустую наполовину.

Они пошли по улице в обратном направлении. Он читал стихи, задирал голову, разводил руки, как будто в недоумении, щёлкал пальцами в паузах.

Потом они сели на лавочку недалеко от общежития. Участковый внимательно рассматривал её спутника, не находя ни малейшего сходства со вчерашним, к тому же этот был пьяный, слабый, он явно нуждался в поддержке женщины, в которой она, конечно, ему не отказывала. Участковый почему-то решил, что не могут они быть любовниками – он слишком расхристанный, слишком сосредоточенный на себе. И он, конечно, не идёт ни в какое сравнение с тем вчерашним мужиком, который был сильный, уверенный, для которого женщина была чуть ли не его собственностью.

В какой-то момент участковый всё-таки подошёл к ним, мужчина сразу встал, как человек, для которого внимание милиции является чем-то привычным и естественным. Участковый ещё раз внимательно осмотрел его, окончательно убедившись, что он не имеет ничего общего со вчерашним эпизодом, и сказал:

– Так, вы отойдите! Мне с гражданкой надо переговорить!

– А что такое? – спросила она.

– Вот мы вдвоём останемся – я вам и объясню. Для вас же лучше будет, – уже мягче сказал участковый.

– Вы не так поняли, – попробовала объяснить женщина, – это были стихи о супружеской измене, советская власть тут ни при чём.

– Да дело не в стихах, мне вам надо вопрос задать.

Она смотрела на него с огромным удивлением. Потом обернулась к поэту и сказала:

– Саша, ты меня подожди у девочек в комнате, я сейчас приду и ужин приготовлю.

– И алкоголь не распивайте в общественных местах, – добавил участковый.

– Что вы, что вы! – сказал поэт. – Я только немного.

– Идите, – сказал участковый и, подождав, когда тот отошёл на некоторое расстояние, обернулся к женщине и сказал ей:

– Пойдёмте присядем там, – и указал на лавку чуть подальше, не у самого входа в общежитие.

Как только они сели, участковый спросил:

– Я вас видел прошлой ночью, вы были с мужчиной. Вы знаете, кто он?

– Вы меня могли видеть, – ответила она, – только с подругой, когда мы шли из клуба после кино. Никакого мужчины со мной не было.

– Мужчина был позже, – отозвался участковый, – когда вы были с ним в доме, там.

Он махнул рукой и добавил:

– Второй дом за водонапорной башней.

– Вы меня путаете с кем-то. Я после сеанса спать легла и никуда не ходила, – настаивала на своём женщина.

– Конечно, – сказал участковый, – вы думаете, что мне приснилось, но мне не приснилось.

– Но, может, вам не приснилось, но вы же могли перепутать, – предположила женщина.

– Вы не знаете, кто этот мужчина, а я знаю. Он опасен для вас. Он очень опасный, – настойчиво заговорил участковый.

– Я спать легла и никуда не ходила, – опять повторила женщина.

Тогда участковый вышел из себя:

– Вы, гражданка, врите, да меру знайте! Вы по селу голая ходите или нет?

– Как вы можете так говорить! – возмутилась женщина.

– Правильно, – сказал участковый, – не ходите. А тогда откуда я могу знать, что у вас большая родинка над волосами между ног – посередине, прямо там, где они кончаются. Я что, в раздевалке за вами подсматривал?

Она смотрела на него, и в её глазах промелькнул страх:

– Откуда вы знаете?

– Потому что на вас ничего не было. Вы спали, а он сидел рядом. Вот вы мне и скажите – вы знаете, кто он?

– Я взрослая женщина, не замужем. Это что, допрос? Я преступления никакого не совершила. – Её вид не соответствовал словам, которые она произносила. Растерянность, беспомощность, смущение, на щеках краска стыда.

И больше участковый не мог говорить. Вчерашняя волна накатила на него, причём с такой силой, что он чуть не набросился на эту женщину, которая одним своим беззащитным взглядом, одними приоткрытыми губами доводила его до исступления. Слава богу, что он сидел на лавке, не было видно, что с ним происходит внизу.

– Да вы не думайте, – сказал участковый голосом, который плохо его слушался, – я не для того, чтобы слухи распускать. Я не скажу никому. Мне за вас страшно. Вы знаете, кто это? Вы странного ничего не заметили?

– Я вчера вечером с ним встретилась, потом проснулась на своей кровати в общежитии. Больше ничего не помню, – призналась женщина.

– Я не дам ему у вас кровь пить. Я убью его, как собаку, – процедил участковый.

– Что вы такое говорите! – вскрикнула женщина.

– Да это же он сам и есть. Фролов! – сказал участковый. – В своей кровати проснулись… Он ещё и не такое может.

– Какой Фролов? – не поняла женщина.

– Да вы что, не слышали? Весь хутор говорит, – удивился участковый.

– Вампир, что ли? – спросила она, улыбнувшись.

– Ничего смешного, – сказал участковый.

– Я вам как кандидат биологических наук говорю, это живой человек, – заверила его женщина. – Вампиры бывают только в легендах.

– Ладно, идите, – помрачнел участковый.

Она встала с лавки и, обернувшись к нему, сказала:

– Перестаньте думать чепуху, какие вампиры? Двадцатый век на дворе. Я вам как учёный говорю. Как биолог. Бросьте. И… я рассчитываю на вашу сдержанность. Чувство такта… Ну… вы понимаете.

Она опять смутилась и, повернувшись, пошла к общежитию.

Участковый остался сидеть на лавке. Ему надо было ещё посидеть какое-то время, чтобы, встав, он не выглядел неловко. Смеяться же будут.

 

Глава 29. И ещё Елизавета Петровна

Елизавета Петровна говорила потом, что вампир Фролов чувствовал себя тогда очень хорошо.

– Ты прикинь, Петровна, я с бабой живу, как будто я живой. Веду её, куда хочу, делаю что хочу. Я её к себе домой привёл, где я раньше жил, но только она заснула, представь, вваливается участковый с Сердюковым и Петровым-младшим. Арестовать меня хотят. Они, как голую бабу увидели, так им аж дурно стало. Я им говорю, выйдите из комнаты на секунду. Сам бабу схватил – в окно выпрыгнул, бегом до общежития донёс – она даже не проснулась. Я такой сильный стал, я если ударю – убью. Но я никого не трогаю: меня не трогают – и я не трогаю.

– Да, – сказала Петровна, – ты прям герой. Только детей привезут когда-нибудь из пионерского лагеря. Ты думаешь, забудут про тебя? И над участковым ты зря смеёшься – он сильный мужик.

– Он бабник известный, а тут такое… – заметил Фролов. – Теперь он её от меня защищать будет. Это плохо, конечно.

– Уехать тебе надо в другое место, где тебя никто не знает. Достать где-нибудь документы, устроиться в совхоз или колхоз и жить спокойно. Пошёл бы ты сторожем куда-нибудь. По ночам работаешь, днём спишь. Самое то для тебя. Только ж тебя, окаянного, всё равно на подвиги потянет. Ты ж так не успокоишься. Тебе же станет интересно, что ты сильнее всех. И ещё я тебе скажу, Фролов, ты при жизни жрал – удержу не знал, теперь тебе твой голод держать в узде надо. Если жрать начнёшь – контроль потеряешь, на тебя мужики правильную охоту устроят, ещё и военных позовут, поймают как миленького. И куда ты денешься?

– Мне бы ещё прокантоваться немного, Петровна, я пока от могилы уходить не могу, – признался Фролов. – Мне плохо становится, и тоска накатывает, и я могу выть, как волк. А пойду на кладбище, полежу немного – проходит. Я осторожно буду, Петровна, мне ещё немного времени надо.

– Слушай, Фролов, ты по ночам у людей кровь пьёшь, а ведь ты с ними всю жизнь прожил, – сказала Елизавета Петровна.

– Да очень просто. Они сами какие? – рассуждал Фролов. – Раз водку пьют и слёзы льют, а другой раз глотки себе перерезать готовы. Чем они лучше меня?

– Они лучше тебя, Фролов, – сказала Елизавета Петровна. – Они люди – то любят, то обижаются, то опять любят. А для тебя они – просто еда. Просто еда и больше ничего. Так?

– Да, Петровна, что да, то да, – согласился Фролов.

– А эта баба? – спросила Петровна. – С которой ты того… она как?

– Любит меня, – ответил Фролов, – аж вся дрожит, дотронешься до неё – аж вся дрожит.

– И ты у неё тоже, небось, кровь пьёшь?

– У неё кровь, – ответил Фролов, – как чешское пиво. Я пробовал однажды. В смысле – чешское пиво. Чешское пиво – самое лучшее. Лучше, чем у неё, ни у кого крови нету. Я, как с ней живу, спокойно себя чувствую, а как она засыпает – кровь у неё пью и сам дрожу не хуже, чем она.

– И тебе не жалко, что ты кровь у неё пьёшь?

– Я ей скажу, она мне сама в чашку нальёт и на подносе принесёт, – ответил Фролов. – Я из неё когда-нибудь всю кровь выпью – она заснёт навсегда, слова мне не скажет. Только будет, засыпая, руку мою держать.

– Университетские скоро в город вернутся, – заметила Елизавета Петровна. – Дней через десять-пятнадцать. Ты себе пока тихо живи, если ты ещё без могилы не можешь обходиться. Потом уедешь куда-нибудь. А если кого мёртвым найдут – тебе не поздоровится. Мужики рады, что тебя не слышно, не видно. А как себя проявишь – взбесятся хуже прежнего.

 

Глава 30. Участковый ночью

Участковый был женат и имел двоих детей – мальчика и девочку. Их не было дома, они находились в пионерском лагере на Чёрном море недалеко от Геленджика, куда их устроил его друг, начальник пограничной заставы.

Жена участкового работала в школе секретаршей. Летом, пока школа закрыта, помогала в бригаде овощеводов. Отпуск они с мужем планировали на август. Поехать за детьми на море, снять квартиру и покупаться-позагорать вместе. Плану этому исполниться было не суждено.

Участковый и раньше, бывало, уходил по ночам, ссылаясь на оперативную работу. От этой оперативной работы была у него внебрачная дочь в Самодуровке. Жена о ней знала. Разрешала помогать. А что сделаешь? Муж попался в целом хороший. Положение занимает, в селе его уважают, работящий, умелый, пьёт в меру, не дерётся, член партии, но кобель. Так ведь мужик он и есть кобель, если не больной. Можно этого прогнать, другого взять. Ну и будет он больной, лечи его. Или, опять же, он будет кобель. Требовать от кобеля супружеской верности можно и нужно. Но в меру, не отравляя ему жизнь окончательно, иначе останешься одна с детьми. Жена участкового была женщиной умной и рассудительной.

Но теперь, когда он стал уходить по вечерам и приходить совсем поздно, а то и под утро, у неё появились нехорошие предчувствия. Во-первых, было ему за сорок, а в этом возрасте мужики дуреют. Во-вторых, эти городские понаехали, а у них бабы, как чайки, прям на лету хватают. Чаек, хватающих на лету, она видела в прошлом году, когда они с мужем и детьми плавали по Дону на теплоходе «Пётр Чайковский». А в-третьих, ещё эта история с вампиром.

Он сделался мрачный. Раздражительный. Думает о своём, не делится. Разговаривает вообще мало. А как уходит, всегда пристёгивает кобуру с пистолетом, а это он раньше редко делал. В основном в табельные дни.

«Вот опять его черти несут шататься по ночам. Идёт, в окне промелькнул. Вампира пошёл ловить, дурья голова! Прямо тебе так вампир на ручки и упадёт. Ты его в каталажку, а тебе – медаль. Совсем сдурел на старости лет. Включить, что ли, что по телевизору показывают… Неспокойно на душе…»

Участковый из вечера в вечер следил за Иевлевой. И из вечера в вечер терял её. Как он её терял, было непонятно. Ведь он знал в селе каждый камень, каждую кочку. И он шёл за ней, осторожно шёл, она его точно не видела. Но… терял. Вдруг понимал, что она куда-то делась, нет её, и искать бесполезно. Как сквозь землю провалилась, как растворилась в темноте. Нет её. И он не может её защитить. Должен защитить и не знает – как. А она худела изо дня в день. Становилась бледнее. Видно, Фролов ей спуску не давал, а скорее всего, и… Даже говорить не хочется. Но и так понятно, себя ведь не обманешь, вампир он и есть вампир. А она стала лёгкая, как пёрышко, тонкая…

От одной мысли о ней у участкового в голове мутилось, кровь приливала, сердце колотилось. Как у подростка. Тоскливо, тревожно. «И член стоит, как камень твёрдый, и сердце ноет от тоски». Тьфу ты, чёрт, набрался от этого алкоголика, поэта хренового, Пушкина недорезанного. Тоже ходит за ней по пятам. Она его жалеет, бутылку ему покупает, видно, что уважает, но вроде бы исключительно как поэта. Не как хахаля, а как творческую личность. Заботится, стихи выслушивает, слова восхищения и признания говорит, не скупясь, но к себе не допускает. А может, ему и не нужно, может, ему как раз слова и бутылка нужней.

Алкоголиков участковый видел в своей жизни немало. Он хорошо понимал их. Поскольку природа сделала его не брезгливым, ему было легче им сочувствовать и даже жалеть, так как у них ведь выбора не было. Если им не помогут, они погибают. Если помогут, тоже часто погибают. Но самим перестать пить у них никогда не получается. Ори на них, сажай, бей – всё без толку.

Вот и сейчас он видел, как Иевлева вместе с этим поэтом идут по улице. Поэт втолковывал Иевлевой, что он по-настоящему великий, гениальный русский поэт, из чего следовало, что купленные перед закрытием в магазине две бутылки вина он уже успел выпить до конца.

Иевлева слушала его рассеянно и смотрела по сторонам, как будто искала кого-то. Они свернули в сторону реки, и там уже не было фонарей и было темно. Участковый зашёл на веранду столовой, откуда был виден весь склон, ведущий к реке. Он наблюдал, как они идут по дороге, поэт машет по своему обыкновению руками, довольно длинными…

Вдруг оказалось, что поэт стоит один на дороге и рассеянно оглядывается, а её нет. Только что была – и нет. Участковый быстро пересёк поросший травой склон, поэт так и стоял на дороге.

– Куда она пошла? – крикнул участковый.

– Да вот я и сам думаю, куда она могла деться, – развёл руками поэт, – кругом же видно всё.

– А ты повнимательнее не мог смотреть? – Участковый озирался вокруг.

– Женщина, – продекламировал поэт, – появляется и исчезает, как вдохновение.

– Вдохновение, – передразнил участковый. – Высосешь бутылку – вот тебе и вдохновение, молчал бы уж.

На краю дороги росли кусты, но они были слишком редкие, чтобы за ними спрятаться.

– Что вы знаете о вдохновении? – воскликнул поэт. – Вы, человек в галифе.

– Где ты видишь галифе? Обычные брюки! – удивился участковый.

– Человек на службе одет в галифе, – провозгласил поэт. – Даже если это не галифе – но суть остаётся сутью. Галифе – это суть.

Участковый давно не слушал его. Он бежал дальше по склону за дорогу, мимо гаражей. Ему показалось, что там мелькнули две человеческие фигуры. Но то ли ему показалось, то ли он бежал недостаточно быстро, но он никого не нашёл, ничего там не увидел, а дальше был опять гладкий склон, довольно ярко освещённый луной, на котором никто не мог скрыться. «Как сквозь землю провалилась!» – пронеслось в голове.

И у него опять возникло то же чувство беспомощности, которое он пережил тогда в доме Фролова, когда они вернулись в комнату, где буквально секунду назад был сам Фролов и эта женщина, и – никого не нашли. Чувство беспомощности перед очевидным абсурдом. Отвратительное ощущение неправдоподобия происходящего, когда кажется, что спишь, и всё это происходит во сне, но ты знаешь, что не спишь, и что это не кошмар из сна, а всё наяву.

Он будет ходить остаток ночи по селу, будет искать её, но опять не найдёт и вернётся под утро домой, отупевший от усталости, тоски и беспокойства.

А поэт вернётся в общежитие и будет читать там стихи студенткам и пить вино и в конце концов заснёт на какой-то кровати под чужие разговоры, под звуки гитары, под скрип открываемой и закрываемой двери, под звук шагов по деревянному полу.

 

Глава 31. Планы парторга

В общем и целом социальную обстановку на хуторе Усьман на фоне появления вампира следовало признать удовлетворительной. Никаких чрезвычайных происшествий, кроме вышеописанных, замечено не было. Жизнь шла своим чередом, одним из явлений была массовая уборка огурцов. Огурец быстро желтеет и теряет вкусовые качества. Его надо убрать одновременно на больших пространствах, и для этого требуется много рабочих рук. Как уже говорилось выше, совхозу, кроме городских, помощь оказывали и военные. Операция по уборке огурцов проходила успешно и близилась к концу.

По вечерам университетские устраивали танцы, на которые приходило и местное население, было много смеха, песен и так далее. «И так далее» было особенно много. Сам воздух, наполненный запахами реки, листьев, травы и разогретой за день земли, разгонял кровь, будил чувства. Молодёжь просто посходила с ума. Как потом выяснилось, не только молодёжь.

Демографически это лето оставило надолго след в истории хутора, и, забегая вперёд, надо сказать, что через полтора года пришлось к яслям и детскому садику делать пристройку.

Ночи были переполнены желанием, и, вдыхая его, робкие преодолевали робость, осторожные теряли осторожность, неинтересные становились интересными, некрасивые оказывались очень даже ничего. Условности переставали действовать или просто сметались под напором сильных чувств. Никого уже не останавливало, что рядом на кровати могут услышать. Там рядом были заняты собой и не только собой. Звуки, доносившиеся из темноты, только усиливали остроту переживаний.

Но если кого-то общежитие по какой-то причине не устраивало, вокруг простиралось огромное под усыпанным звёздами потолком «общежитие», созданное, чтобы люди встречались с людьми. И для этого Архитектор предусмотрел такие необходимые вещи, как тёплую землю, поросшую мягкой травой, тёплый песок у реки, стога только что скошенной травы – это вам не сухое сено или солома, которые я, как сельский житель, не посоветовал бы.

При наличии двух одеял сама вселенная создавала все необходимые условия. Даже комары и мухи, извечные враги любви на природе, куда-то делись в эти дни. Темнота окутывала землю, огромные звёзды мерцали в небе, земля отдавала накопленное за день тепло вместе с запахом травы, лёгкий тёплый ветер осторожно шевелил кроны деревьев, и наступал рай.

Слухи про вампира стали затихать, о нём вспоминали скорее в шутку; так, например, Светка Кононова, жена тракториста, пропела в клубе частушку:

Девочки долго смеялись. Полюбила она вампира на самом деле или нет, и кто ещё из присутствовавших полюбил вампира – эти вопросы так и останутся без ответа. Можно предположить, что вампир вошёл во вкус и не ограничивался одной Иевлевой, но во всяком случае реального вреда от него не было видно. И по деревне до поздней ночи ходили влюблённые пары без всякого страха.

Стали известны и другие частушки на вампирскую тему. Их собрал и любовно списал поэт, причём непонятно, честно говоря, какие он списал, а какие придумал сам. Но вот перечень, записанный им:

Директор совхоза сказал парторгу:

– Что-то у нас от религиозных предрассудков народ перешёл к падению морального уровня. Пора проводить идеологическую работу. А то все пере**утся в селе, и тебе будет выговор от райкома.

– Мы тут с коммунистами подумали, товарищ директор, – сказал парторг, – надо Фролову дать документ и на работу в совхоз принять. А то ходит как неприкаянный – это непорядок.

– Может, ты его ещё в партию примешь? – удивился директор.

– Может, и приму, – настаивал на своём парторг. – Поведение его в последнее время вполне правильное. Ходит себе и ходит, кровь не сосёт. Мы людей не бросаем, мы их перевоспитываем всем коллективом. На поруки берём. А куда денешься? Люди разные бывают. Психи, алкаши, баптисты… Про п****ов я вообще молчу. А этот вампир, и что? Почему не подставить товарищеское плечо, когда он кровь не пьёт? Каждый может умереть, вины тут никакой нет. А тем более он с нашего хутора.

– Я тебя не понимаю, парторг, – сказал директор. – Даже если ты в него и вправду веришь – неужели тебе не противно? Какие поруки, какая партия? Ты понимаешь, что ты говоришь? Это же кровосос!

– Да я и сам мучаюсь, не знаю, что делать, – растерялся парторг. – Никто ж не посоветует, партийной литературы на эту тему никакой нет.

– А ты лектору позвони. Он, как сказал, что чеснок помогает, так от тебя чесноком за километр прёт. К тебе не только вампир не может подойти, к тебе даже я с трудом подхожу.

– Но что-то же мы должны делать. – Парторг явно смутился от замечания директора. – Не может же он так ходить без конца.

Парторг беспокоился зря. Наступившие вскоре события перечеркнули решительным образом планы парторга по трудоустройству Фролова в совхозе и выдаче ему документов, не говоря уже о приёме в члены Коммунистической партии.

 

Глава 32. Инцидент с ранением сержанта

Вечером участковый опять пристегнул кобуру и пошёл искать вампира, который именно ему не попадался на глаза. На этот раз вроде бы удалось проследить за Иевлевой так, что он видел, как мужчина присоединился к ней, и они пошли в сторону зернохранилища, мимо школы. Ему показалось, что мужчина хочет взять её за руку, а она вырывает её. Они о чём-то спорили и даже ссорились. С той стороны улица не была освещена. Но шли довольно быстро, и участковый скорее угадывал, где они, чем их видел. Улица закончилась. Они прошли немного подальше и остановились.

Луна ещё не взошла, и ночь была очень тёмной. Дорога поднималась над полем насыпью метра на полтора, и участковому удалось подойти к ним близко почти незамеченным – он поднялся на дорогу с другой стороны от них. Женщина стояла спиной к дереву, опустив голову, мужчина ей говорил что-то вроде того: «Не мог, значит, не мог, если б мог, сама понимаешь, я бы пришёл». И попытался обнять её, но она оттолкнула его. Тогда он довольно грубо схватил её за плечи и прижал спиной к дереву. Она вскрикнула. Это было уже слишком. Участковый выскочил на дорогу с пистолетом в руках и крикнул:

– Руки вверх! Не двигаться!

Не говоря ни слова и не оборачиваясь, мужчина кинулся прочь с дороги, прямо в поле, ловко перепрыгнув бетонный поливочный канал.

– Стой, стрелять буду!

Внимание участкового было настолько приковано к убегающему мужчине, что он сначала выстрелил по нему, потом ещё раз выстрелил в пустоту и только потом увидел, что женщина, в ужасе схватившаяся за голову, совсем не Иевлева, а только очень похожая на неё фигурой и волосами.

Мужчина вскрикнул и упал за каналом. Участковый и женщина кинулись к нему, он сидел на земле, затыкая ладонью штанину, из-под которой обильно текла кровь, и, увидев милиционера, простонал:

– Ты откуда взялся? Так ты милиция, а я думал, наши из части!

– Ты танкист? – суетился возле раненого участковый.

– Танкист я, дембель, старший сержант, – сквозь боль процедил раненый, – я без увольнительной, думал, это наши. Ты что, совсем охренел – стрелять? Б****, как больно!

– А что ж ты без формы? – крикнул участковый.

– Я ж в самоволку шёл, – простонал раненый.

– Тебя быстро к фельдшеру надо. Ждите здесь, я за мотоциклом побегу.

– Подожди, может, я идти могу, – простонал солдат.

Участковый с девушкой приподняли его, поставили на одну ногу, он опять громко застонал и выругался. Его пришлось опустить на землю, кровь не унималась.

– Давай жгут наложим! – выдохнул участковый.

Сержанта начало трясти:

– Жгут не наложим, слишком высоко!

– Так хоть замотаем чем-то. – Участковый сорвал с себя рубашку и кое-как обвязал её вокруг раненой ноги, не слишком многого этим добившись.

– Ты двадцать минут только продержись – просил участковый. – Я за мотоциклом сгоняю.

– Продержусь, – сказал сержант и свалился, потеряв сознание.

Участковый повернулся к девушке и сказал:

– Смотри за ним – я быстро!

– Я с ним одна не останусь, я боюсь! – заплакала девушка.

– А что делать? – заорал участковый. – Ты по щекам его бей, в чувство приводи.

– Не могу, – рыдая, прокричала девушка.

– Городская, хрен собачий.

И вдруг рядом с ними появился он. Участковый сначала не понял, но как-то почувствовал, кто это, а только потом узнал его. Он снова схватился за пистолет, но Фролов сказал:

– Ты не бойся, я его не трону. Он кровью сейчас истечёт, его быстро к фельдшеру надо.

– Ты откуда знаешь? – бросил участковый.

– Я войну прошёл, я побольше твоего знаю, – сказал Фролов. – Пока ты за мотоциклом бегать будешь – хана ему придёт. Давай я его отнесу – быстрее будет.

– Так я тебе и доверил! – участковый сжимал в руке пистолет.

– А у тебя выбора нет, – сказал Фролов, – ты за мотоциклом не успеешь.

Он подхватил парня и ловко перекинул его себе через плечо.

– Я стрелять буду, – крикнул участковый.

– Ты уже сегодня стрелял, – сказал Фролов. – Беги к фельдшеру!

И не пошёл и даже не побежал, а как-то жутко заскользил, но так быстро, что вряд ли мотоцикл ехал бы скорее. Участковый кинулся бегом за ним, но не выстрелил. Девушка вскрикнула и осталась стоять как вкопанная.

Никогда в жизни участковый так не бегал. Когда, задыхаясь, обливаясь потом и хрипя, он ввалился к фельдшеру, в медпункте уже горел свет, фельдшер в халате накладывал на ногу раненого сержанта жгут. Сержант пришёл в себя, морщился от боли, но терпел. На столе рядом со стерилизатором в эмалированной ванночке лежал шприц и там же пустая ампула. Фельдшер успел уже сделать укол.

– Жить будет? – крикнул участковый.

– Рана сквозная, крови потерял порядочно. – Фельдшер закончил перевязку, выпрямился и повернулся к участковому: – Давление вроде в норме, сейчас померяем, но пульс нормальный, ну и шок, конечно. Кровь я остановил, в больницу его повезём. А куда ты делся?

– Да я только прибежал! – сказал участковый.

– А кто ж его принёс? Мне показалось, что ты, – удивился фельдшер.

– Потом объясню, давай его быстро в больницу!

 

Глава 33. Разборки по делу ранения сержанта

Днём в районную больницу приехали военные. Жизнь сержанта была вне опасности, но каша заварилась серьёзная. Участкового не посадили, его знали слишком хорошо и понимали, что убегать от правосудия он не станет. Но пистолет отобрали и немедленно освободили от обязанностей до выяснения. В хутор же стали назначать нового участкового, но не назначили, поскольку было некого.

Разумеется, допросили, причём сначала – милиция, а потом – военные прокуроры, которые явились незамедлительно. Участковый показал, что поведение мужчины вызвало у него подозрения. Оно было агрессивное, как будто мужчина не владел собой. К тому же он мог быть в состоянии алкогольного опьянения. Участковый также показал, что он видел, как мужчина набросился на женщину. Был дан предупредительный выстрел в воздух, но мужчина не подчинился, после чего участковый открыл огонь, стараясь попасть в ноги, чтобы не ранить смертельно. Применение оружия оправдывается опасениями, что женщине мог быть причинён вред в смысле здоровья.

Показания эти подтверждались показаниями свидетельницы, лаборантки кафедры органической химии Людмилы Поповой, которая тоже слышала два выстрела, а также подтвердила, что разговор с раненым сержантом носил характер ссоры и мог выглядеть подозрительно.

Интересно, что сержант, прекрасно понимавший, что его ранили первым выстрелом, а не вторым, не стал опровергать версии участкового на радостях после того, как командир полка ему сказал:

– С простреленной жопой на губу не пойдёшь. Тебя милиция за твой проступок достаточно наказала.

И сержант, рана которого оказалась неопасной, лежал на чистой простыне, переведённый в военный госпиталь в Ростове-на-Дону. На завтрак он получил две сосиски, картофельное пюре и кофе. Он играл в шахматы с соседом по палате, узбеком, который сломал ногу, неловко спрыгнув с грузовика. Настроение было отличное и зла на участкового он не держал, потому что участковый успел сказать ему ещё на хуторе в медпункте, что принял его за другого, и что очень жалеет, и что, мол, прости, брат, я не хотел. Сержант понимал и свою вину. Никто не принуждал его идти в самоволку. И когда тебе говорят: «Стой, стрелять буду», а ты бежишь куда-то, не обижайся.

Следствие по делу вела Багаевская милиция, участковый следствию старался всячески помогать. Его знали как человека опытного и понимали, что он зря бы стрелять не стал.

После полудня участкового пригласили в контору, где его ожидали парторг, директор совхоза и подполковник-танкист. Парторг на участкового, конечно, наорал, участковый в ответ слова не сказал, он понимал, что случилось ЧП, а когда случается ЧП, партийному человеку положено орать, это его не то что право, это его партийная обязанность.

Интересно, что участковый тоже почувствовал от парторга запах чеснока, но не придал этому значения, решив, что парторг, перед тем как орать, ел колбасу. Когда парторг наорался, повисла тяжёлая тишина.

– Ты нам ничего сказать не хочешь? – спросил директор совхоза.

Участковый молчал.

– Твоё счастье, что парень выжил, – сказал подполковник. – Сидел бы ты как миленький, а менту сидеть – ой как плохо.

– Что правда, то правда, – отозвался участковый.

– Да никому бы не поздоровилось, – сказал директор совхоза, – ни тебе, подполковник, ни тебе, парторг, ни мне, грешному, а о тебе, участковый, я вообще не говорю. Парторгу за то, что б***ство развёл в совхозе. Тебе, подполковник, за то, что солдаты в самоволку ходят. И мне не поздоровилось бы. Я за этот совхоз отвечаю. А ты, участковый, посидел бы. Ну и этому зас*анцу тоже повезло. Всё-таки наш участковый его не застрелил. Спасибо хоть в ногу попал. Не в спину, не в голову. Ты вот скажи нам честно, ты правда в ноги целился? Или в панике просто попал, куда попал?

– Я в ноги целился, – хмуро сказал участковый.

– Повезло этому зас*анцу, и родителям этого зас*анца повезло, – сказал директор. – Фельдшер говорит, ты на себе его притащил – здоровый ты мужик!

– Ты больше ничего сказать не хочешь? – снова прикрикнул на участкового парторг.

– Подожди, – прервал парторга директор, – сейчас он всё расскажет. Давайте, может, выпьем по пятьдесят грамм, а то время обеденное.

– А что, – согласился подполковник, – это можно.

Директор снял телефонную трубку:

– Аня, сообрази там колбасы, огурцов… Да, прямо сейчас.

Он поставил на стол поднос со стаканами, стаканов было как раз четыре по числу присутствующих. Открыл холодильник, достал запотевшую бутылку водки. Хозяйским жестом разлил по стаканам, взял свой. Остальные последовали его примеру.

– Давайте, за этого зас*анца, чтоб он скорей поправлялся. Всё-таки участковый артерию ему не задел и хрен не отстрелил.

Мужчины оценили юмор директора, выпили, крякнули, помолчали.

Открылась дверь, вошла секретарша и ещё женщина – счетовод. Они внесли тарелки, на тарелках было то-другое.

Парторг смотрел на директора одобрительно. Тому, как хозяину кабинета, и полагалось предложить, а отпустить без этого дела подполковника было бы неудобно.

– Можно вас попросить, – обратился подполковник к вошедшим женщинам, – чтобы солдата моего покормили в столовой?

– Водителя вашего? – переспросила секретарша. – Да уже кормят, мы и сами догадались. А как же?

– Спасибо, – сказал подполковник, улыбаясь.

Женщины вышли, пообещав вернуться с горячим.

Мужчины выпили по второй и стали закусывать.

– Так, – сказал директор совхоза, – давай теперь, Игорь Степаныч, не для протокола. Тут все свои, я отвечаю. Выкладывай, как дело было.

Участковый замялся. Директору совхоза он верил безоговорочно, знал его много лет. Парторгу не верил вообще, так как тоже знал его много лет. Подполковник вроде хороший мужик, но малознакомый. Но вот парторг… А хотелось рассказать. Это слишком сильно давило, угнетало, тревожило, хотелось этим поделиться и именно с мужиками. Фельдшер, кстати, запил, видно, что-то подозревает.

Как ни странно, выручил именно парторг. Он спросил прямо:

– Давай начистоту, за вампиром гонялся?

– Вы что, серьёзно? – удивился подполковник. – До меня дошли эти слухи, но чтобы милиция, партийная организация…

– Говори, – директор совхоза улыбнулся, подбадривая.

– Ну, гонялся, – сказал участковый.

– Я понимаю, тебе трудно говорить, – нахмурился директор совхоза, – а нам клещами из тебя тянуть тоже не очень приятно. Давай так, выпьем ещё по одной, закусим, ты с духом соберись и нам расскажи. Тебе же легче будет.

– Я его сам видел. Сам. Своими глазами. Не верите? Я понимаю. Сам бы не поверил, – выговорил участковый одним духом.

– Ты давай, мы слушаем, – подбодрил директор.

И участковый стал рассказывать. От водки прошла естественная скованность в присутствии начальства. Да и начальство слушало без насмешек, без глумления, с сочувствием, как свои мужики. И хотя история получалась совершенно дикая, в неё нельзя было не верить. Ну не стал бы участковый так художественно врать. Не смог бы, даже если бы захотел. Он не придумал бы всех этих подробностей. Он не побледнел бы, рассказывая, как в комнате изменилось всё, даже запах. В одну секунду. Такой запах никак, никакими духами создать нельзя. И за секунду испариться тоже нельзя.

Он, конечно, не сказал, что они выходили из комнаты, эта откровенность была бы чрезмерной. И он ничего не сказал про женщину. Просто не упомянул об этом, сказал просто, что Фролов там был, а потом вдруг исчез. Что, по сути, было правдой. Ну… частью правды, но не враньём. И что дурить так голову, появляться, исчезать обычный человек не может. И донести раненого солдата до дома фельдшера за минуту тоже простой человек не может. А так получается, потому что участковый всю дорогу бежал, не останавливаясь, а когда прибежал, фельдшер уже успел осмотреть раненого, сделать укол, наложить жгут, обработать сквозную рану, приступить к перевязке. А ещё ж сначала надо было раненого занести в медпункт, осмотреть. Руки помыть… Когда он успел? Получается, доставка вообще была почти мгновенной.

– Может, я с ума схожу? – предположил участковый.

– А кто сейчас нормальный? – опять подбодрил директор. – Вот меня хоть прямо сейчас можно в дурдом забирать.

– А танковым полком, – добавил подполковник, – вообще нормальный человек командовать не может.

Тут они оба повернулись к парторгу, и директор сказал:

– Так, ты, парторг, молчи. Тебе такие вещи не положено говорить.

Парторг и так молчал. Он был до такой степени подавлен услышанным, что сказать ничего не мог.

– Надо бы нам этого вампира как-то поблагодарить, раз он нам солдата спас, – сказал подполковник. – Но так, по-нашему, по-советски поблагодарить, без этой мистики гнилой. Я вот так думаю, у меня в машине хороший значок есть, советские танковые войска. Гражданским можно носить. Просто отличный значок. Может, ты, участковый, как-то бы передал ему от меня? А если у тебя галлюцинации, а скорее всего, так оно и есть, ну… не знаю. Мальчишке какому-нибудь отдашь.

Участковый кивнул, мол, да, конечно.

 

Глава 34. Подполковник едет в часть

Подполковник возвращался к себе, за окном машины проходили поля, хлеб уже убрали, на стерне паслись коровы, а пастух сидел в холодке под деревом у лесополосы, стреноженная лошадь стояла рядом, пощипывая стерню. Потом пошла бахча, арбузы.

Поля уходили от дороги ровными аккуратными полосами, довольно далеко, примерно на километр. По краям их шли оросительные каналы из бетона, приподнятые над землёй. Между полями – грунтовые дороги, чтобы автотранспорт мог подъехать к месту уборки.

Вот показалась хибара из досок, здесь жили корейцы. Они арендовали у совхоза поле, выращивали на нём лук и продавали на базаре. Эти корейцы были, по идее, мелкобуржуазной стихией. Но хибара из досок и сами корейцы, спины которых были хорошо видны на поле, плохо ассоциировались у подполковника со словом «буржуазия».

Подполковник был за границей и даже два раза. Но не на Западе, а в Азии и Африке. И корейцев, скорее, можно было отнести к тому, что он видел там во время своих поездок, а не к буржуазии, которую по советским рисункам подполковник представлял себе упитанной, с животиком, обязательно в цилиндре. Цилиндр символизировал чуждость буржуазии советским людям. Действительно, представить себе советского человека в цилиндре было совершенно невозможно. И большинство советских людей рождались и умирали, так и не увидев цилиндра нигде, кроме как в кино или в театре. Раньше, ещё до революции, в цилиндрах ходила образованная прослойка. Но советская власть в числе всего прочего ликвидировала и эту обидную для простых людей деталь. И теперь невозможно было представить себе, например, парторга в цилиндре.

Кстати, чего от него так чесноком несёт, интересно? Ведь не еврей же он! А сам подполковник? Как бы он выглядел в эполетах? Поджарый подполковник, бегающий по утрам с солдатами на зарядке, вполне в эполетах выглядел бы нормально. «Очень даже ничего, – подумал подполковник, – но х** с ними, и так сойдёт».

Несильное опьянение от водки, выпитой в директорском кабинете, проходило, подполковник вспомнил эти разговоры про вампира, удивился, как он мог хотя бы на минуту думать об этом, ну не то чтобы серьёзно… но вообще воспринимать иначе, чем абсолютный бред. Все эти подробности уже не выглядели убедительно, хорошо, что у участкового отобрали пистолет. Человек с такими мыслями пистолет носить не должен. Хотя странно всё это. Участковый не выглядит как человек, допившийся до ручки. То, что он описывает, конечно, сильно на него действует, но он не напуган.

Подполковник знал, как выглядит страх. Страх вызывает подавленность, отсутствие воли к действию. Ничего этого у участкового не заметно. Он вообще нормальный вроде бы мужик. Его в тюрьму надо посадить за то, что он солдата ранил. Но идея посадить участкового в тюрьму по непонятной для самого подполковника причине не вызывала у него энтузиазма.

Вот парторг напуган, это чувствуется. И это тоже странно. Он же первый должен такие разговоры пресекать. А он их сам начинает. А ведь он идеологический работник.

И подполковник, и директор совхоза, да, кстати, и участковый состояли в Коммунистической партии Советского Союза. «Но мы не идеологи, – думал подполковник, – для нас это что-то вроде дополнительной работы. А он вроде идеолог, а сам про вампиров слушает и верит. А видно, что верит, поэтому так и напуган. Хотя какой он идеолог? Для него это тоже просто работа. У каждой работы свой стиль. Партийные должны правильные слова говорить. Они – власть. Это их стиль. Мы, военные, форму носим, строем ходим, шахтёры, вон, улыбаются покрытыми угольной пылью физиономиями в телевизоре, интеллигенты стихи читают и советскую власть ругают. У всех свой стиль, свой обычай… Вот от этого пригорка уже близко, считай, приехали. Завтра вечером у директора посидим, он приглашал. Надо с ним поговорить, странная какая-то всё-таки история. Чего это на участкового нашло?»

Но уже видны были ворота КПП, и подполковник перешёл мыслями к текущим делам.

 

Глава 35. Объяснение Иевлевой с Фроловым

В этот же вечер у Иевлевой произошло объяснение со странным её любовником. Она успела немного привыкнуть к нему, теперь мысль о нём уже не сопровождалась спазмами внизу живота, близость с ним по-прежнему была по остроте совершенно не сравнима с тем, что приходилось ей испытывать до этого, но уже не приводила к потере сознания и не вызывала после себя сползания в глубокий сон, от которого женщина иногда просыпалась на своей кровати в общежитии, не помня, как вернулась.

У неё, впрочем, не было мысли, что ей это всё снится. Таким мыслям противоречили слишком отчётливые физиологические ощущения, свидетельствующие в пользу яви, отвергающие возможность квалифицировать прошедшее как сновидение. Она совершенно не представляла себе, что будет дальше, не имела ни малейшего понятия, кто этот человек, где он живёт, есть ли у него семья, чем он занимается и вообще куда он девается днём. Днём она ни разу не встретила его, хотя искала. Он никогда не договаривался с ней о встрече. Всегда появлялся неожиданно.

То, что милиция им интересуется, тоже вызывало тревогу. Но про вампиров – это, конечно, чушь собачья. Вообще непонятно, как могут взрослые люди, да ещё в милицейской форме, на полном серьёзе говорить про такие вещи.

Почему милиция про него расспрашивает? Бандит? Уголовник? Но ни разу он никакой агрессии не проявил, не истеричен совершенно, а блатных она видела, а кто их не видел в Ростове? Они сразу начинают давить, подчинять себе. Он совершенно не такой. Себе, конечно, подчиняет, тут она всё-таки вздохнула довольно шумно, но как будто это само собой разумеется, без всякой позы, без всякой злости. А чувствуется в нём только одно спокойствие, бесконечная уверенность в себе. Без давления, без унижения. Совершенно не по-блатному. Хотя и нежности особой тоже не заметно.

Она пробовала расспрашивать, но он отвечал жестами и междометиями. Вообще не похож на других мужчин. После него городские, с которыми она была знакома, казались такими неестественными, деланными. Он же ничего не изображал, но все жесты, слова – довольно краткие и скупые – так прямо и непосредственно выражали его чувства, что казались красивыми, полными обаяния. И на простого деревенского мужика он был тоже не похож: стройный, прямой, гибкий, идёт, едва земли ногами касается. Акробат? Танцор? Вообще кто?

Она сказала:

– Мы уезжаем через неделю. Ты приедешь ко мне?

– Нет, – ответил он.

– Почему?

– Мне пока нельзя далеко уходить. Мне надо тут быть.

– У тебя дела? Чем ты вообще занимаешься? – Получался такой ненавязчивый весёлый и нежный допрос.

– Я днём сплю.

– Почему?

– Потому что я ночью не сплю.

– Ты сторожем работаешь? Стережёшь что-то по ночам?

– Я ничего не стерегу.

– А почему ты не спишь?

– Я не могу ночью спать. Ты засыпаешь, а я не сплю.

– Почему ты ночью не спишь, у тебя бессонница? – спрашивала Иевлева.

– Нет. Я сплю днём. Ты ночью спишь, а я – днём, – пытался по мере возможности объяснить он.

– Я тебе таблетки дам, ты уснёшь.

– Я без таблеток усну. Но потом, когда солнце встанет.

– А когда же ты работаешь? Не можешь же ты только по ночам ходить, а днём спать. Где ты работаешь, где живёшь? Кто ты по профессии?

– Счетовод.

– Как-то ты не похож на счетовода, – засомневалась Иевлева.

– Я уже не работаю, – пояснил он.

– Почему?

– Меня уволили.

– По какой причине?

– Таких, как я, с работы увольняют.

– Но почему? – не унималась Иевлева.

– У меня документов нет. Без документов нельзя.

– А где же твои документы?

– Участковый забрал.

– Так пусть он отдаст!

– Он не может отдать. Он в район послал.

– А почему он забрал твои документы? Я к нему завтра пойду. Он как миленький отдаст, – пообещала Иевлева.

– Он не отдаст.

– Да что ты такое сделал, что у тебя документы забрали? – Абсурд раздражал её.

– Тебе участковый сказал.

– Да перестань. Участковый какую-то ерунду говорил про вампиров. Стыдно слушать. Бред какой-то, – отмахнулась она.

– Ты ему не поверила?

– Я в психушке не лечусь, чтобы в такое верить. Сказки эти пусть местным бабкам рассказывает.

– Участковый за нами ходил каждую ночь, пока солдата не подстрелил. Он за тебя боится. Из-за меня. Он однажды пришёл, когда ты спала. Видел тебя голую. С тех пор успокоиться не может. Только о тебе и думает. Так его прихватило, как пацана в семнадцать лет. Он, когда тебя видит, портфель держит перед собой и на лавку садится. А потом ещё сидит, ждёт, когда можно будет встать и идти. Не пойдёшь же так по улице, люди кругом. Он боится, что я с тобой сделаю что-то плохое. И хотел меня застрелить, чтобы тебя спасти. Но у него в голове путается от такого состояния, и он ошибся, принял за нас других людей в темноте. И подстрелил солдата. А хотел – меня.

– Я не понимаю. Чего он боится? – недоумевала Иевлева.

– Он знает, кто я.

– Да кто ты, в конце концов?

– Он тебе говорил.

– Да брось. Не верю я в эти бредни!

– Как знаешь.

– Но ведь это неправда! – пыталась неуверенно спорить она. – Что за чепуха?! Ты не можешь быть мёртвым, у тебя тёплое тело. Мне только не рассказывай, что ты – мертвец. Я два года в мединституте училась. Я мертвецов видела.

– Да, конечно.

– Ты не беспокойся, – уговаривала, скорее, себя Иевлева, – я тебя силой на себе женить не стану. Не хочешь – не надо. Только мне эти сказки не рассказывай.

– Жениться я не могу, – сразу ответил мужчина.

– Ну и не надо, мне и так хорошо, – сказала Иевлева. – И потом, не могу же я выйти замуж за человека, который ничего мне про себя не говорит, а только намёки какие-то дикие делает. Кто ты, в конце концов? Шпион, цыган, вор?

– Я не цыган, – сказал мужчина.

– Слава богу, хоть это выяснили. Я о тебе знаю только, что ты не цыган.

– Ты не бойся. – продолжал мужчина. – Я тебе плохого ничего не сделаю. Я не хочу. Я научился. Тебе же не плохо после меня?

– Плохо, – улыбнулась она, – мне хорошо с тобой, после тебя плохо и хорошо только опять с тобой.

– Я не про это спрашивал, – сказал мужчина. – Ну ладно. А этот твой друг, который вино пьёт и руками размахивает, ему не плохо?

– А он тут при чём? – удивилась Иевлева. – Ты же мужчинами не интересуешься, надеюсь?

– Это не то, что ты подумала. Но… он хорошо себя чувствует?

– Он алкоголик, – объяснила Иевлева. – Выдающийся поэт. Но тебе не соперник. Ты вообще вне конкурса.

– Конечно, – согласился он.

– Ну, от скромности ты не умрёшь, – улыбнулась Иевлева.

– Да, конечно, не умру. Но это не то, что ты думаешь.

– А что?

– Если хочешь узнать обо мне, посмотри у него на левой руке на запястье и на левой ноге, на щиколотке…

– И что же я увижу? – спросила Иевлева.

Но вместо ответа она увидела его взгляд и почему-то испугалась, и от этого испуга её накрыла такая волна, что, когда он вошёл в неё, она снова чуть не потеряла сознание и после этого опять провалилась в сон. И проснулась на своей кровати в общежитии. И стала думать, а не сходит ли она всё-таки с ума. Она даже не знала, как его зовут.

 

Глава 36. Осмотр тела поэта

Утром первым делом она осмотрела указанные места на теле поэта. Поэт не возражал, он привык к заботе о себе дам разного возраста, так как сам о себе заботиться он не то не мог, не то не хотел. Он подчинялся, делал то, что ему говорили, не сопротивлялся, пока ему давали выпить. Женщины же, влюблённые в его поэзию, в выпивке не отказывали. Они были реалистками, понимая, что хронического алкоголика лишать выпивки жестоко, а главное, бессмысленно. Тем более что он в пьяном состоянии только впадал в транс и читал стихи. А стихи его были очень красивые, и сам он был ничего из себя мужчина. Вполне очень даже. И заботиться о нём было делом естественным, так как стихи его, конечно же, никто не печатал, они были «безыдейные», жить ему было негде, и городская интеллигенция фактически содержала его, как общую собственность. И в первую очередь занимались этим дамы, потому что они умнее и добрее. И беспомощность будит в них материнский инстинкт.

Случалось ему, конечно, время от времени попадать к какой-нибудь из них в кровать. Но это были отдельно взятые эпизоды. Как-то я не помню, чтобы был у кого-то с ним продолжительный роман. Он же, будучи поэтом, любил всех женщин, или, так сказать, женщину вообще. К тому же, если он доходил до уровня сильного опьянения, а много для этого не требовалось, он становился трудным собеседником, так как заплетающимся языком переходил к теме своей гениальности и уже исключительно этой темы придерживался.

Он был абсолютно убеждён, что со временем ему в городе поставят памятник. Может, и стоит когда-нибудь это сделать. Поставить памятник. Так на нём и написать: «Александр Брунько, поэт. От ростовской интеллигенции. Наш друг, которого мы не могли спасти. А что мы вообще могли спасти?» И даты жизни.

Итак, Иевлева осмотрела его руки и ноги в указанных местах и обнаружила совсем небольшие ранки на коже над сосудами. Ранки эти похожи были на следы укуса какого-то насекомого. Но они не имели характерного бугорка, были всё-таки чуть больше, чем комариные, но, что странно, они не подсыхали, как обычно это бывает с повреждением на коже. Но из них не сочилась кровь. Это было непонятно. Они не воспалялись, не чесались. Никогда Иевлева такого не видела. Поэт объяснил ей, что наверняка это следы вампира, о котором поговаривают в деревне. Что он этого вампира понимает. Вампир – как мёртвый человек – не может пить вино, а как мужчина – не может не хотеть этого. Поэтому он пьёт кровь поэта, которая сама по себе не может не быть особенной, а алкоголь в ней – единственный доступный вампиру способ выпить в нашем невампирском смысле слова.

На вопрос: «Мало ли в селе пьяных мужиков?» – справедливо заметил, что таких, как он, нет ни одного. Он привык окружающий мир воспринимать в поэтических образах. Но никогда ещё созданный им образ, по своей природе чисто поэтический, не отражал реальность так прямолинейно, как на этот раз.

Это выяснится потом, а сейчас, слушая иронически напыщенные разглагольствования поэта, Иевлева рассматривала ранки на его коже и понимала, что и у себя она видела такие же. Они проходят через несколько дней. Несколько дней остаются такими же, как в день появления, никак не меняясь. Потом исчезают без следа. Она думала, что это следы каких-то аллергических реакций от контактов с насекомыми. Но они всегда возникают над сосудами. И о них говорил её ночной гость, подтверждая слова участкового. А участковый говорил, что это вампир. И получалась в результате какая-то дикая чертовщина, разъяснить которую не было возможности с имеющимися на данный момент фактами. Поэтому, как учёный, Иевлева решила для себя, что надо за этим всем понаблюдать, и тогда появятся новые факты, объясняющие это явление.

 

Глава 37. Иевлева и фельдшер

После работы Иевлева пошла к фельдшеру и спросила, нет ли у него материалов для взятия крови на анализ.

– А кого вы хотите обследовать? – спросил фельдшер.

– Предположим, что вампира, – с вызовом сказала Иевлева.

– Ну и дура, – констатировал фельдшер.

– А если не дура?

– Тогда ещё бо́льшая дура, – сказал фельдшер.

– Вы что, боитесь?

– А вы не боитесь? – огрызнулся фельдшер. – Я ж и говорю, дура.

– Да что вы заладили, дура и дура, – с досадой сказала Иевлева. – Я и сама понимаю, что это всё очень странно. Но если вы будете только ругаться, я просто поеду в город и всё привезу. Но тогда ко мне не приставайте с вопросами. Я вам ничего не скажу.

– Очень мне нужно.

– Так вы мне не поможете? – ещё раз спросила Иевлева.

– А ты его сюда приведи, – вдруг предложил фельдшер, переходя на «ты». – Я сам анализ возьму. А то тебе ведь никто не поверит.

– Да мне просто самой интересно, – сказала Иевлева.

И вдруг поняла, что фельдшер прав, что такие анализы нельзя брать в одиночку. Что нужны свидетели, и не только пожилой фельдшер, необязательно трезвый. Мало ли что удастся обнаружить. Как-то это надо задокументировать. А как? Фотографии сделать? Хорошая мысль.

– Я обследовал больных после него, я их видел своими глазами, вы не знаете, во что вы лезете, держитесь от этого подальше, – предупредил фельдшер, опять переходя на «вы».

– Я понимаю ваше желание уберечь меня от опасности, но поймите и вы меня, – стала объяснять Иевлева, – я во все эти сказочки про вампиров вообще не верю. Но здесь слишком много непонятного, и если есть какая-то тайна – то другой возможности в неё проникнуть у меня не будет. Я всё-таки кандидат биологических наук.

– А ты не боишься? Ты хоть понимаешь, что это? – раздражённо, опять на «ты» спросил фельдшер. – Я тридцать лет фельдшером работаю в селе. Я такие вещи видел, что лучше тебе и не говорить. Я человека из бороны доставал, мёртвого, конечно. Из силоса женщину доставал, про утопленников, про машинами раздавленных я уже вообще не говорю. Тут каждое лето такое бывает!.. А я боюсь! Я тебе прямо скажу, никогда так не боялся.

– Я тоже в анатомичке видела разные вещи, – сообщила Иевлева. – Не надо меня пугать. Если это тот человек, о котором я думаю…

– Да не человек это! Он дикий зверь, хуже зверя! – перебил её раздражённо фельдшер.

– Он вас не тронет! – заверила Иевлева. – Если это зверь – он научился так кормиться, что на людей не бросается; по крайней мере, я не видела.

– А что же ты видела? – спросил фельдшер.

– Я с ним встречалась, разговаривала. Если он согласится сдать анализы, то, правда, лучше здесь, в амбулаторных условиях. Я сама всё сделаю.

– Ну приводи, – уныло согласился фельдшер.

 

Глава 38. Мысли журналиста про свободу

Газета «Семикаракорский комсомолец» выходит тиражом 1000 экземпляров. Этот печатный орган освещает будни молодёжи района. Меня оттуда попёрли несправедливо. Я хотел освещать будни. Но я высказался против свободы, и меня попёрли. Мы живём в свободной стране, и не место в рядах советской журналистики отщепенцу, который критикует свободу и говорит, что она – зло. А я вам всё равно скажу: свобода – это зло.

Я тут всё знаю, я тут вырос. Я как-то понимаю, что люди чувствуют. И какие у них будни. Идёт молодой механизатор зимним утром на базу, а я вижу его глазами снежное поле и тропинку в снегу, и как стоит белый дым над домами. И знаю, как нежно ночью ласкает девка шофёра из Ростова, приехавшего с фабрики «Смычка» за полуфабрикатом. Ну, симпатичный парень, ну, добился своего, даже никто особенно не сопротивлялся, но откуда такая нежность? И как, проводив мужа на работу, а мальчика в школу, открывает баба комод и считает, сколько осталось до получки.

Но вот вы мне скажите, разве свобода – это хорошо? Человек спокойно себя чувствует, когда он не думает. Когда он делает то, что нужно, и от него не зависит ничего. Он так и так должен это делать, никто его особенно не спрашивает. Встать утром, позавтракать и идти в гараж перебирать трансмиссию. Или, наоборот, доить коров, если ты баба. Или в детский садик, детям кашу варить. И не думать. День за днём. Новый год, Восьмое марта, Первое мая. Хочешь есть – намажут тебе бутерброд. Скучно тебе – включи телевизор. Не нравится Валерий Леонтьев? – ничего. Можно поджарить картошки, открыть маринованные помидоры, достать бутылку из холодильника, позвать соседа. Плохо? Да нет, не плохо. Сосед нормальный мужик, считаю, повезло.

Пока не думаешь – всё хорошо. Некогда думать, надо всё время что-то делать.

Про мировой империализм пусть советские органы думают, им за это деньги платят. Они Солженицына выдворили, я считаю, правильно. Им без него одной заботой меньше, а ему там хорошо. В органах умные мужики сидят, это глупость говорить, что они только буха́ют и всем дело шьют. Но им тяжело, там думать надо. Потому они и на пенсию рано идут. Покупают себе «москвич», собаку, на охоту ходят, за грибами, чтоб отойти от всего этого.

Я так написал, что жить надо спокойно, со дня на день. Есть вкусно, одеваться тепло, когда зима. Смотреть, как дети растут, и себе всякой дурью голову не забивать. Что я не так написал? Но меня попёрли. Сказали – мещанская идеология. Сказали, а где комсомольский полёт? А я откуда знаю, где этот хренов полёт? Зачем он нужен? А где романтика далёких горизонтов? Нет романтики? Иди отсюда. Будет романтика – приходи, поговорим. А про свободу ещё раз пёрнешь – комсомольский билет на стол положишь.

Но я – упрямый человек, из казаков. Меня так просто романтикой не возьмёшь. Романтики вам хочется? Так вот вам вампир под нос! Вот вам романтика, с**и. Кушайте на здоровье. Ходит советский вампир по советской деревне, пьёт кровь у советских людей. Романтичнее некуда. А это всё правда, между прочим. Журналист и должен правду писать, а не романтические бредни. Поэтому я – журналист, хоть и выпивши. А вы там – г**но собачье. Со своим фальшивым фольклором и тупыми лозунгами.

У агронома в кабинете на стене лозунг: «Удобрения – основа растениеводства». Это что, умно? Это глупость, я считаю, на стене писать то, что все и так знают. Ты на стене напиши, где купить недорого эти удобрения, тебе мужики спасибо скажут.

Коля Иванов про ферму свиноводческую пишет, с эпиграфом: «Светить всегда, светить везде!..» Фингал ему набить под глазом, чтоб ему было, чем светить. Свиноводческая ферма, кстати, передовая… «Светить!» – на хрена так писать? Все норовят выпендриться, это, наверное, и называется – «горизонты». Чем глупее выпендрился, тем шире горизонты. Я бы им показал горизонты.

Выгнали меня к чертям собачьим. Комсомольцы семикаракорские. Ничего, я к механизаторам пойду, я по моторам в курсе дела. А про свободу вы ещё меня вспомните. Когда у человека есть мозги, ему свобода не нужна. А когда мозгов нет, не дай Бог свобода наступает. Тогда караул. Никому мало не покажется.

Кстати, меня одна вещь очень беспокоит. Как это он к нам приходит? Петровна говорит, в нашем мире что-то не так, где-то есть брешь. Иначе он бы не смог приходить. Есть брешь, и через неё он и ходит. А брешь появляется перед большими событиями. Или что-то где-то у нас п****нёт, или, наоборот, потонет. Или вообще опять нападут супостаты, и будем их тут ловить в кукурузе. В смысле – инопланетяне.

Сам несу хрен знает что. Может, у меня горизонты появились? Петровна сказала, если он приходит, значит, где-то дыра. Значит, будет большая беда. Это меня больше всего беспокоит. Как бы найти эту брешь, как бы её заделать чем-нибудь.

 

Глава 39. Размышления Иевлевой

Иевлеву же занимали следующие вопросы: если это не простой мужик, не будет ли от полового контакта с ним какой-нибудь беды? Второй вопрос: есть ли у неё над ним хоть какая-то власть или только у него над ней?

Дальше идут научные вопросы: что у него внутри? «Судя по тактильным ощущениям, тело совершенно такое же, как у обычного человека. Только очень сильное. Сперма выделяется нормально, даже очень бурно. Но характерного запаха спермы не чувствуется. Она не вытекает наружу, следов не оставляет. Честно говоря, немного страшно. Потому что ранки над сосудами на запястьях и на щиколотках очень, правда, странные, а он прямо сказал, что имеет к этим ранкам отношение. Участковый говорит – вампир.

Сам участковый, судя по всему, очень увлечён, или, проще говоря, у него на меня стоит, как столб. Вот над кем у меня точно есть власть.

Фельдшер перепуган ужасно. Значит, тоже верит. Всё это складывается в картину очень и очень странную. Но, в конце концов, не вампир же он в самом деле? Я-то пока ещё с ума не сошла. Вампиры – мёртвые, а он совсем не мёртвый, такой живой, что дай Бог каждому. И вот ещё очень странный, очень важный вопрос – куда он девается днём?»

Она решила поговорить с участковым. Но разговор в его кабинете, куда она пришла, начался довольно странно. Участковый запер за ней дверь, задёрнул шторы и предпринял самые решительные действия недвусмысленного характера. Иевлева отреагировала тоже довольно для себя неожиданно. Она сама расстегнула ему брюки и помогла рукой движению в нужном направлении. При этом в голове у неё мелькнула мысль о начинающейся нимфомании. Её будоражила на этот раз мысль о своей бесконечной власти над этим человеком. Она раздела его полностью, посадила на кресло, легко добившись повторного взвода, села на него сверху и с удовольствием исподтишка наблюдала, как он расплавляется от переполняющих его чувств и ощущений. В последний момент она закрыла ему рот своими губами, боясь, что он начнёт громко стонать и кричать, чего она терпеть не могла.

После этого разговаривать про вампира было как-то неудобно, и она, приведя внешний вид в порядок, вышла без единого слова, как будто только за этим сюда и приходила. Закрыла за собой дверь, оставив участкового в состоянии неописуемом.

«Ну хорошо, – думала Иевлева, – если мужчина – ветер, а я – парус, то куда плывёт корабль? По-хорошему, надо отсюда быстро валить, а то запутывается это всё как-то очень сильно. Но как уехать без ответов на мучающие вопросы?

Надо дождаться ночи, привести вампира к фельдшеру, взять на анализ кровь, после чего фельдшер упадёт в обморок, заявится участковый, они с вампиром подерутся, медпункт или сгорит, или просто развалится, а я буду в самом центре событий.

Потом Брунько напишет балладу, я стану героиней факультета. Что вообще со мной происходит? Кто-нибудь может мне объяснить, зачем мне участковый? Продолжая морскую тему, можно сказать, что я превращаюсь в канонерскую лодку, которая, приближаясь к мужчине, сразу открывает огонь на поражение. И зачем мне это нужно? Мужчина, по крайней мере, может делать отметки на стволе своего револьвера.

Да, но вот я иду в сельпо за вином для поэта, я иду по сельской улице, и мне кажется, я сейчас взлечу и полечу. Как Наташа Ростова, только ещё лучше. Без всяких этих “почему” да “почему”. А потому!»

Вдруг ей показалось, что она действительно слегка зависает в воздухе. Это было так невероятно восхитительно, что даже дыхание перехватило.

 

Глава 40. Фролов сдаёт кровь

Когда стемнело, она вышла из общежития и пошла к реке. И совершенно не удивилась, увидев, что он идёт рядом. Его мысли легко угадывались, и ей казалось, что это взаимно. И она также скорее угадывала, чем видела, что он улыбается в темноте.

– Чему ты улыбаешься? – спросила она.

– Участковый на жену весь вечер орёт, – сообщил мужчина. – Говорит, она ему жизнь загубила. А она завтра к вашему начальству жаловаться пойдёт. Нам, мол, в деревне такая помощь не нужна – чтобы чужих мужей с ума сводить.

– Немного обидно, что ты не злишься, – призналась Иевлева.

– Если я ночью тебя с кем застану, не обижайся! – сказал он. – А днём – меня нет, никто тебе не указчик. Ты с участковым как-то поговори – он на тебе жениться собрался!

– А почему это днём тебя нету, куда ты днём деваешься? – спросила Иевлева.

– Днём сплю!

– А я днём живу, а ночью сплю, – сказала Иевлева.

– Раньше так было. А теперь ты ночью живёшь, а днём на ходу засыпаешь. Ты раньше меня боялась – теперь не боишься.

– А почему я должна тебя бояться?

– Да ты сама понимаешь! – сказал он.

– Нет, ты объясни! – настаивала Иевлева.

– Таких, как я, люди боятся.

– Каких «таких»?

– Таких, которые по ночам ходят, – терпеливо говорил он. – И фельдшера ты до полусмерти напугала, он сидит пьяный – не спит, ждёт, пока ты меня приведёшь.

– Ты что – следишь за мной? – удивилась Иевлева.

– Да зачем за тобой следить – у тебя всё на лице написано!

– У меня фельдшер на лице не написан.

– Ты что, правда хочешь меня в медпункт отвести и кровь на анализ взять? Ну, веди!

– Ну, пойдём!

– Сейчас пойдём, – сказал он, привлекая её к себе.

Медпункт ночью был закрыт. Но фельдшер не спал. Сидел в палисаднике и пил плодово-ягодное вино. Вскочив, он от Иевлевой сначала попятился, но потом взял себя в руки.

– Вы, главное, не бойтесь – он вам ничего не сделает, – сказала Иевлева.

– Давай его в медпункт, там открыто, – предложил фельдшер, – свет только зажгите, он свет как – нормально переносит? Я в темноте ничего делать не буду!

– Не бойтесь, – повторила Иевлева и, повернувшись, вышла за калитку.

Когда фельдшер вошёл в медпункт, он долго мыл руки в умывальнике в коридоре и никак не мог заставить себя войти в кабинет. Но в кабинете он увидел обычного мужчину, ничем не напоминающего загробное чудовище. И даже вполне симпатичного. Тот вежливо встал со стула и сказал:

– Вот и привелось свидеться, Игнатьич, ты, небось, и не думал. Ты тогда не обратил на меня внимания, когда я солдата принёс, почему-то ты решил, что это участковый, хотя я на него совсем не похож. Ну и правильно, будем считать, что это участковый! Ты не бойся меня, Игнатьич!

Фельдшер неожиданно осмелел и, покачав головой, сказал:

– Ну, Фролов, и хорошо это так? У девок и молодых баб кровь пить?

– Кто старое помянет… – сказал Фролов. – Теперь всё по-другому будет. Небось, к тебе с дырками на шее больше никого не приводят?.. Я же не хотел, я сам не понимал, что делаю. Мне от Петровых никогда обиды не было! Я же не думал! А сейчас, Игнатьич, я стал думать, я знаю, как надо делать, чтоб людям вреда не было. Вот. А Нинку Петрову я встретил, всё ей объяснил, она меня простила.

– Где встретил? – задал фельдшер не совсем понятный вопрос.

– Там, – показал на окно Фролов, – неважно.

– А что это ты на себя совсем не похож? Ты вон какой был жирный!

– Да я не знаю, оно так само получилось. Я, когда стал ходить, сразу был такой. Ты кровь у меня хотел взять на анализ – давай бери, мне самому интересно.

Фролов сел за стол, положил правую руку на подушечку, но фельдшер как-то не спешил приступать к процедуре. Тогда Иевлева отодвинула его и сказала:

– Не нужно вам – я сама всё сделаю!

Она ловко, с первого раза вошла в вену, осторожно вытянула полный шприц – фельдшер про себя отметил нормальный цвет венозной крови. Иевлева профессиональными движениями распределила кровь по пробиркам, закрыла их пробочками. Фролов, улыбаясь, прижимал ватку со спиртом, и видно было, что вся эта процедура очень его смешит. Он сказал:

– Чтоб у такого, как я, кровь брать, это только в Советской стране может быть. Обычно мы кровь берём, а в Советской стране – и у нас берут. Везде люди боятся, а тут не боятся. И баб таких больше нигде нет. А если у меня болезнь найдётся, будете меня лечить?

– У нас диспансеризация. – пробормотал фельдшер. – У нас всех лечат, я тебе, в случае чего, через неё передам. Ты ко мне сам не приходи, пожалуйста.

– Если что-то захочешь мне передать – скажи Елизавете Петровне, я к ней прихожу иногда, – сообщил Фролов.

Фельдшер был покрыт испариной и находился какое-то время в нерешительности, наконец спросил:

– Фролов, ну как оно там?

– Да я не помню, – ответил Фролов совершенно серьёзно, – я как-то очень быстро тут опять оказался.

– А видел ты… ангелов? – спросил фельдшер.

– Не помню, правда, Игнатьич, не помню, – смущённо признался Фролов.

– А… чертей ты видел? Тебе вроде полагается чертей видеть? – не мог успокоиться фельдшер.

Фролов задумался, видно было, что он пытается что-то вспомнить. Потом он посмотрел на фельдшера также серьёзно и тихо сказал:

– Нет, Игнатьич, чертей я точно не видел.

– А что ты видел?

Фролов опять задумался, потом как-то вскинулся весь и сказал:

– Слышь, Игнатьич, я речку какую-то видел, ей-богу, вот сейчас вспомнил.

– Ну да, – сказала Иевлева, – это Стикс. И перевозил тебя Харон на своей ладье.

– Ты помолчи, – вдруг как-то резко отозвался Фролов, – ты чего не знаешь, не говори! Какой Харон? Еврей, что ли?

Потом он обернулся к фельдшеру и продолжал:

– Река была точно, деревья на берегу – тополя! Мужик был, на полуторке, ждал переправы, ещё помню – столбы с проводами.

– Моей Маши не видел? – спросил фельдшер, сглотнув.

– Нет, – ответил Фролов, – я ж её узнал бы. Хотя, слышь, Игнатьич, ты бы меня тоже не узнал.

– А как ты тут опять оказался?

Фролов опять задумался.

– Не помню. Я вдруг смотрю, а это я по улице иду к магазину. Там, где Кононовых дом.

– Ну ты даёшь. – В голосе фельдшера ясно слышалось сочувствие.

Вдруг в коридоре раздались довольно тяжёлые шаги, скрипнули половицы, все повернулись к дверям: в них стоял участковый. «Всё как по писаному», – подумала про себя Иевлева. Участковый был одет по форме, в фуражке, на поясе кобура, причём расстёгнутая.

– Ну, здравствуй, – улыбнулся Фролов, – кобуру застегни, стрелять тут не в кого.

– Ты меня не учи, – тяжёлым взглядом посмотрел на него участковый.

– Да я так, с тобой же не угадаешь. Ты, как начнёшь стрелять, обязательно кому-нибудь дырку в заднице сделаешь. Ты не стой в дверях, проходи, садись.

– Что здесь происходит? – спросил участковый скорее даже Иевлеву, чем фельдшера.

– Да вот, – кивнула Иевлева на пробирки, – кровь взяли на анализ. Я завтра вышлю в лабораторию. В город едет аспирант.

– Валера, – улыбнулся участковому Фролов, – это для тебя хорошо.

– А я-то тут при чём? – удивился участковый.

– Пока ни при чём, но что уезжает – хорошо, – объяснил Фролов.

– Ты на что намекаешь? – прищурился участковый, кладя ладонь правой руки на кобуру.

– Слышь, – взмолился фельдшер, – ты положь руку на место от греха подальше!

– Только не подеритесь, пожалуйста, я вас очень прошу, – вторила ему Иевлева.

– Да у него там пистолета нет, – сказал Фролов, – у него же забрали в районе.

– Правда? – спросил фельдшер.

– Правда, – смущённо улыбнулся участковый, – пустая кобура. А ты откуда знаешь?

– Так видно, – ответил Фролов, – она же лёгкая, сразу видно.

– Да не так уж и сразу, просто ты проницательный гад. – Участковый, поменяв тон, добавил: – А я ведь с тобой не ругаться пришёл. Я с поручением пришёл.

– В чём дело? – Фролов встал и подошёл к нему.

– Вот, – участковый полез в карман, – подполковник дал. Значок советских танковых войск. Спасибо просил сказать тебе за солдата.

Он протянул на ладони значок.

– Я танкистам всегда помогу. – Фролов держал значок пальцами и смотрел на него с таким благоговением, с таким мальчишеским восторгом. – Ты не смейся, – обратился он к Иевлевой второй раз за вечер довольно резким голосом, – ты опять ничего не понимаешь. Это же значок танкиста.

– Здесь были большие бои, – некстати отозвался фельдшер.

– У меня к танкистам отношение особое. Со мной на войне случай был, – сказал Фролов участковому.

И он опять стал смотреть на значок. Иевлева взяла подставку с пробирками и, открыв холодильник, поставила её туда. Потом сказала фельдшеру:

– Мы завтра за материалом придём с лаборантом. Перед завтраком.

Фельдшер кивнул.

– Мне идти пора. – Фролов взял Иевлеву за руку. – У меня ещё дело есть.

– Куда ты её тащишь? – нахмурился участковый.

– Ничего страшного, обо мне не беспокойтесь, – попробовала разрядить обстановку Иевлева.

Участковый стоял в дверях, проход уступать явно не собирался.

– Нечего её с собой тащить, – повторил он.

– Всё в порядке, – примирительно сказала Иевлева.

– Я не с вами разговариваю, – вдруг оборвал её участковый.

«Что они оба на меня кидаются сегодня», – без тени обиды, а просто с весёлым недоумением подумала Иевлева.

– Ты пойди с бабой своей поговори, – отозвался Фролов. – Ты чего, не видишь, что ночь на дворе? Ночью спать положено. Ты днём будешь свои порядки устанавливать. А сейчас я здесь.

– А если я тебя задержу на трое суток? – заботливо спросил участковый.

– А за что?

– Тебя всегда есть за что.

– Не надо этого делать.

– Что, не нравится?

– Ты, участковый, такой же человек, как и мы все, ну, кроме меня, конечно. Зря ты думаешь, что мент – это что-то особенное.

– Вот как ты заговорил?

– Игорь! – закричал фельдшер участковому. – Ты что делаешь, ты что, не понимаешь?

– Фролов, вы задержаны! – тоже крикнул участковый.

– Ты свою силу призываешь? – ответил Фролов. – Твоя сила на меня не действует. У меня документов нет. Не хочешь от двери отойти? Ну ладно.

Фролов и Иевлева, так же держась за руки, бросились к открытому окну и с такой нечеловеческой ловкостью выпрыгнули в него, что фельдшер опять закричал, а участковый стал белый, как стена. Живые люди так не прыгают. Выходит, она тоже?

– Ты за ними не беги, – попросил фельдшер.

– Да это бесполезно, – отозвался участковый.

– Ты не уходи, а то у меня давление щас вверх полезет. Я лекарство приму, а ты посиди хоть немного со мной. Вдруг надо будет в район звонить, – попросил фельдшер.

Участковый и сам видел, что фельдшеру плохо, и оставить его в таком состоянии нельзя.

 

Глава 41. Субботний вечер у директора совхоза

С подполковником Пушкарёвым мне пришлось познакомиться в своё время, намного позже всех этих событий, когда он давно уже перестал быть подполковником, и брюки от его мундира были с лампасами. К событиям лета 1981-го года он вернулся неохотно, но потом разговорился. Я узнал, как он увидел вампира в первый раз.

…В беседке во дворе перед домом директора совхоза бы накрыт стол. За столом сидели хозяин и его гость – подполковник Пушкарёв. Жена хозяина, Клава, приходила время от времени из кухни, приносила только что приготовленное, присаживалась бочком. Разговор касался важных вопросов сотрудничества дивизии и совхоза, но подполковник прервал обсуждение насущных проблем и произнёс за неё тост. Она раскраснелась и выпила водку, не поморщившись.

Сбор огурцов закончился, но были ещё помидоры, баклажаны, кабачки, яблоки в саду, подходили уже арбузы и дыни, работы было невпроворот. Местные бригады не справлялись, от университетских помощи – сами понимаете, нельзя сказать, чтоб совсем никакой, но они люди городские – с них спрос невелик, и потом – их мало.

С другой стороны, дивизия нуждается в свежих овощах, мясе, молоке, солдаты могут помочь, потому что план по мероприятиям в дивизии выполнен и выделить солдат можно. К тому же директор строил новый птичник, и помощь на стройке была ему тоже очень нужна.

Жена директора ушла в дом, поскольку гость и хозяин были уже на второй бутылке водки, и пришло время подавать горячее. Разговор о деле закончился, всё было ясно.

– Да нет, Николаич, – говорил подполковник, – я не то чтобы не воевал – я рассказать об этом не могу, не имею права. В больших боях я, конечно, не участвовал, авиация меня не бомбила, но тоже видел кое-что.

– Ну его на х**. – Директор совхоза положил вилку на стол. – Мне это снится до сих пор. Кто солдат в атаку на пулемёты не поднимал, просто не поймёт, что это такое, как бы ни пытался – он не поймёт. Есть тут у нас ветераны, из пиджаков иконостасы себе сделали, значков каких-то понацепили, медалей, после войны выданных. В школу ходят, лекции читают – я не против, но сам не пойду. Я всё понимаю, но мне как-то неудобно. Мне жена тоже ордена на пиджак нацепила, я сфотографировался, с тех пор так пиджак в шкафу и висит, я его надеваю только на праздники по обязанности.

– Тебя государство наградило, – сказал подполковник. – Там за здорово живёшь ордена не давали.

– Ты понимаешь, очень много и как-то не то говорят про это, – продолжал директор. – Получается, что оно вроде и правда, но какая-то не такая. У меня однажды от роты одиннадцать человек осталось, а мы не штрафники были. Обычная стрелковая рота. У Твардовского есть стихи: «Ликовать – не хвастливо в час победы самой…» Как-то мы хвастливо ликуем. Я, конечно, не могу осуждать людей, но эти ветераны с иконостасами… Наверное, я не прав. Ссорятся между собой, льготы себе выбивают. Я как вспомню, как мы дрались штыками, лопатками, ножами, лицом к лицу в траншеях, как мы убивали голыми руками, душили, как в нас стреляли в упор… Ты не пехота, ты такого не видел никогда. Вот как я после этого надену ордена и пойду по улице: смотрите на меня – я герой! Этого же всё равно не расскажешь, что с нами было, ну зачем я буду ходить как ёлка, мне неудобно.

– Да в том-то и беда, Николаич, что ты не наденешь, а другой наденет. Ты будешь молчать, а другой будет говорить, выпячивать грудь. И люди будут ему подражать, у него учиться. А учиться они должны у тебя, а не у него.

– Честно сказать, я сам не знаю, – сказал директор. – Вот, говорят, люди с возрастом мудреют и всё понимают, а я чем старше становлюсь, тем меньше понимаю, только об этом сказать никому не могу. Давай, подполковник, выпьем за танковые войска.

У калитки стояла командирская машина, на переднем сиденье солдат, откинув голову, спал. Он очень устал от длинного солдатского дня под палящим солнцем. Ему снилось, как уходит под капот автомобиля грунтовая дорога. Парню было не намного меньше лет, чем директору, когда он делал то, о чем рассказывал сейчас подполковнику. Солдат только в книжках читал, что такое бывает. Но, конечно, реально не представлял себе, потому что представить это невозможно.

Он спал молодым глубоким сном. Ветер через опущенное стекло проникал в кабину. Солдат дышал во сне ровно и спокойно. Он, конечно, не видел, потому что спящий не видит, как мимо него, впрочем, легко и почти бесшумно, проскользнула в темноте фигура мужчины. Мужчина открыл калитку у дома директора совхоза, прошёл через неё и, обернувшись и закрыв её за собой, пошёл по дорожке к беседке.

Директор и подполковник осуществили своё намерение выпить за танковые войска, но закусить они не успели, поскольку в беседку спокойно, как будто так и надо, не спрашиваясь, вошёл мужик, директору совхоза незнакомый, и сел на лавке напротив подполковника с краю, хотя никто сесть его за стол не приглашал.

– Ты что здесь делаешь? – спросил директор совхоза. – Ты кто такой?

Мужик молчал, как будто не зная, что сказать. Подполковник смотрел на директора вопросительно. Мужика вышвырнули бы из-за стола ещё до того, как он сел, если бы не одно обстоятельство. Если бы не было совершенно очевидно, что он считает своё появление абсолютно естественным, вполне нормальным. Такое очень странное поведение наводило на мысль, что, прежде чем мужика выкинуть за калитку, всё-таки не мешало бы выяснить, какого хрена он сюда пришёл и что ему нужно. Было видно, что он не пьяный и не сумасшедший. Но ни директор, ни подполковник никогда его раньше не видели.

– Чего тебе надо? – ещё раз спросил директор.

– Я пришёл подполковнику спасибо сказать. За значок, – сказал мужик глуховатым голосом.

Директор совхоза посмотрел на него тяжёлым взглядом, потом, мотнув в его сторону головой, сказал подполковнику:

– Видал?

Подполковник довольно пристально всматривался в мужика и, слегка растягивая слова, спросил:

– Что – понравился значок?

Ни слова не говоря, мужик раскрыл перед ними ладонь, на которой лежал значок.

– А вы танкист? – спросил мужик.

– А ты что, не видишь петлицы? – ответил вопросом на вопрос подполковник.

– Я вам спасибо пришёл сказать.

– Да нет, – сказал подполковник, также пристально глядя ему в глаза, – это тебе спасибо. Ты мне солдата спас.

– Так это ты, что ли? – спросил директор. – Вот ты какой! Ты чего на людей кидаешься? Нинку Петрову правда ты убил?

– Я, – глухо сказал мужик.

– Ах ты с**а! – выругался директор совхоза.

– Я не с**а, – отозвался мужик, – я волк, я должен кровь пить, я зверюга. Только я больше людей не убиваю.

– Какой ты добрый! – прищурился директор.

– Я не хочу, чтоб на меня облаву устраивали, – сказал Фролов.

– Это правильно, облава тебе ни к чему! Так, может, тебя сразу пристрелить, если ты зверюга? На всякий случай? – Рука у подполковника ушла вниз к кобуре, висевшей на спинке стула. Фролов видел, конечно, но не отреагировал, как будто это его вообще не касалось.

– А вдруг меня нельзя пристрелить? Я ж вообще-то неживой, а вдруг ещё хуже будет? – отозвался он. – Придёт кто-то вместо меня…

– У меня пистолет на поясе, и он заряжен, не беспокойся, – предупредил подполковник.

– И вы не волнуйтесь, я танкиста не трону никогда, – заверил Фролов.

– Спасибо, что успокоил, – ответил подполковник довольно холодно.

Он смотрел на мужика прямо, просто, как-то пытливо, без тени страха.

– Нет, это хренотень какая-то, – сказал тут директор совхоза. – Ты и на Фролова вообще не похож. Тебе больше сорока не дашь. Фролов-то старше тебя лет на двадцать. Что ты нам голову дуришь?

– Я – Фролов, – подтвердил тот. – А почему у меня внешность такая, я не знаю. Это всё само получилось, меня ж не спрашивал никто.

– Да, может, ты жулик какой-то ненормальный? – предположил директор.

– Если я жулик – куда я днём деваюсь? Жулики и днём тоже живут.

– А кто тебя знает, куда ты деваешься! – сказал директор.

– Пётр Николаевич, можете не верить, мне так даже лучше, – заверил Фролов. – Вот вы были на войне, а товарищ подполковник не был. Но он танкист, а у меня с танкистом случай был. Нашу батарею разбомбили, немцы в атаку идут, восемь танков. У нас ничего, ни одной целой пушки. Пехота вперёд ушла – прикрыть нас некому. Ну, я с жизнью попрощался, смотрю в бинокль, жду, что будет. Тут на пригорок въезжает «тридцать четвёрка». И прямо с ходу по головному танку лупит из пушки. Положил снаряд прямо под башню, башню оторвало к е**ней матери. Тут ещё две «тридцать четвёрки» въехали и с ходу пошли на немцев – в лоб. Ещё два немецких танка загорелось – и один наш. Танкист из него выпрыгнул, вроде раненый. Нам особо некогда смотреть. Мы по пехоте огонь ведём. Я потом к ручью спустился, а тот танкист лежит весь обгоревший, видно, что умирает. А над ним какой-то капитан сидит, откуда взялся – непонятно. И вроде в шею его целует. Я глаза протираю, что такое? Капитан голову поднял, а у него всё лицо в крови, и рот в крови, и зубы в крови, а глаза как у пьяного. Тут снаряд прилетел, взрывом меня оглушило, я в себя пришёл, смотрю, капитану голову оторвало осколком, а танкист как лежал, так и лежит, только видно, что уже мёртвый. Я тогда успел привыкнуть на войне, и мне так сильно страшно не было. Но этот капитан, я понял, он у танкиста кровь пил, это было страшно! Я с тех пор к танкистам по-особенному отношусь, они нас спасли в том бою. А капитана этого, которому голову оторвало, я потом опять видел. Вполне вроде бы живого. Стал я думать, как он себе голову назад приклеил. И вот до сих пор и думаю, придумать ничего не могу.

– А ты бы сообщил про него в НКВД, – сказал подполковник.

– Да в том-то и дело, – почти крикнул Фролов, – я его видел с оторванной головой, какой НКВД?

– А ты не обознался? – спросил подполковник.

– Нет, не обознался, – мрачно отозвался Фролов. – Я его и сейчас бы узнал. Я б его, гада, собственными руками придушил за того танкиста. Но как его придушишь, если он себе оторванную голову назад приклеивает?

– Когда ты воевал, если ты моложе меня? – не мог поверить подполковник.

– Я двадцать третьего года рождения, – ответил Фролов.

– Иди ты… – подполковник скептически сощурился.

– Подожди, – директор вдруг как-то даже подался вперёд, – у Фролова на спине шрам был от раны осколком. А ну-ка, повернись спиной и рубашку задери.

Фролов послушно повернулся спиной, сев на лавку верхом, и задрал рубашку. В свете лампы на спине Фролова под правой лопаткой был отчётливо виден рубец, довольно длинный.

– Ну что, – спросил Фролов, – есть или нет? А то я сам не проверял.

– Ну есть, – негромко сказал директор.

– Значит, я правильно всё чувствую.

– Охренеть, – подвёл итог подполковник, он смотрел на Фролова с новым любопытством.

– Я потом этого капитана видел, он сапёрами командовал. И он меня видел. Долго-долго так на меня смотрел. Я его узнал. Я б его из тысячи узнал. Это был он. Как-то он себе голову назад приклеил и ходил, командовал. Смотрел на меня. Я этого взгляда никогда забыть не мог. Закрою глаза и вижу, как он на меня смотрит. И тогда что-то со мной стало. Я после этого случая изменился. Я всё время его вспоминал и потом, после войны, а особенно после того, как жена умерла. И всё время какой-то странный голод чувствовал. Как будто от этого капитана что-то на меня перешло.

– Но это же всё днём было, – сказал директор, – а ты говоришь, ты только ночью ходишь. Он, получается, мог днём ходить?

– И я смогу, только потом. Когда привыкну.

Из дома вышла жена директора Клава с тарелкой чего-то дымящегося в руках. Она подошла к столу, поставила тарелку, это было тушёное мясо с луком, сказала:

– Кушайте на здоровье, – и пошла обратно в дом.

На появление третьего за столом вообще не отреагировала.

– Она меня не видела, – объяснил Фролов, – я могу так сделать, что на меня внимания не обращают, как будто меня нет. Зачем её пугать?

– Да, наверное, – отозвался директор, – вот явление природы… Слушай, а ты чеснока боишься?

– Как это? – удивился Фролов.

– Ну… запах чеснока отпугивает тебя или нет? – спросил директор.

– Нет… неприятно, конечно, но не отпугивает, а что вы спрашиваете? – удивился Фролов.

– А я понял, кого ты имеешь ввиду, – засмеялся подполковник.

Вдруг Фролов вскочил и, ни слова не говоря, побежал к калитке, причём оказался у неё в два прыжка.

– Ты что? – крикнул директор, но в ответ ему только хлопнула калитка.

Какое-то время они сидели молча. Потом директор спросил:

– Миша, ты тоже всё это видел и слышал – или мне по пьяни показалось?

– Не показалось, – отозвался подполковник.

– Ну, тогда мы с тобой, как марксисты-ленинцы, должны признать, что вампиры существуют на самом деле, – директор развёл руками.

– Да, может, он и не вампир.

– Он сам сказал.

– Я всё равно не верю, – уверенным тоном сказал подполковник. – Своими глазами вижу, а не верю.

– Фролов при жизни был точно не в себе, что-то такое его мучило, он странный очень был мужик. – Директор как будто думал вслух. – И ещё этот шрам.

– И значок, – добавил подполковник. – Это тот, что я участковому дал. Неужели передал? Надо его завтра спросить.

– И как его Клава не заметила? Как его можно было не заметить? И в два прыжка до калитки! Тут не меньше десяти метров. Так люди не ходят.

– Не ходят, – подтвердил подполковник.

– Но ведь это же дурость какая-то, – не мог успокоиться директор.

– Значит, нам показалось, – подвёл итог Пушкарёв. – Давай выпьем на посошок. И пойду солдата будить. Время уже вон какое.

 

Глава 42. Иевлева и русалка

Иевлева сама не очень хорошо поняла, каким образом она после сцены в медпункте оказалась на улице. Вроде бы она вместе с Фроловым выпрыгнула в окно, но теперь это выглядело совершенно неправдоподобно, как это – в окно? И одновременно очень смешно… «Представляю себе их физиономии», – пронеслось в голове. На улице Фролов ей сказал:

– Мне нужно одного человека увидеть, ты иди к себе. И участковому передай, пусть про следствие не беспокоится, я пули в речку бросил.

И ушёл. Спать ей не хотелось, и она, пройдя мимо общежития, пошла к реке. «Что-то со мной происходит, – думала Иевлева, – я стала лёгкая, из окон прыгаю, как кошка, усталости не чувствую, по ночам не сплю. Днём всё такое яркое, так красиво, ведь не в Альпах мы тут, а мне так нравится эта холмистая степь. Я стала острее переживать то, что вижу. Раньше, бывало, приедешь на море, выйдешь утром на берег, ну, красиво, конечно. Но… красиво и красиво. А теперь смотрю на кусок поля с бетонным каналом на краю и оторваться не могу. Какое это волшебное всё! Вот сейчас сижу себе под грибочком на пляже, смотрю на реку, и само дыхание, просто вдох и выдох кажутся мне чем-то необыкновенным, таким лёгким и радостным. И я теперь понимаю, что близость с ним меня изменяет, потому что он существо не обычное смертное, а он часть той природы, которая скрыта от нас, наверное, для нашего же добра. И неизвестно, не пожалею ли я об этих изменениях потом, но теперь это так чудесно. Я хочу остаться такой, как сейчас. Переживать жизнь с такой остротой – это всё, что мне нужно. Мне не нужно видеть будущее, уметь летать на метле, привлекать мужчин заговорами. Они и так закипают, стоит мне только подумать. Я просто хочу, чтобы всё оставалось, как есть. Но ведь время не задержишь, придёт осень, потом зима. Я уеду отсюда. В городе всё по-другому».

Вдруг она поняла, что вокруг неё стоит совершенно неестественная тишина. Не звенят комары, не шумят листья… Она подумала, что потеряла слух, и щёлкнула пальцами, чтобы это проверить. Нет, она слышит. Но щелчок упал в тишину так, как если бы камень упал в воду, а кругов от него не было.

И тут она увидела, как на поверхности реки показалась голова девушки. При луне отлично было видно, что девушка эта совсем юная, почти ребёнок, у неё полные приоткрытые губы, немного курносый нос и внимательные прекрасные глаза. Она стала выходить из воды, не отводя своего взгляда. На её лице была едва заметная улыбка, за которой пряталось смущение. Когда она вышла из воды, никакого рыбьего сказочного хвоста, конечно, не оказалось, а ноги у неё были вполне нормальные. Более того, не одна баба хотела бы иметь такие ноги. И всё остальное не хуже, хотя она и не была такая худенькая, как Иевлева, а в теле. Наверное, у каждой женщины бывает минута, когда она жалеет, что она не мужчина. У Иевлевой такая минута была, когда она смотрела, как девушка выходит из воды. «И ещё жаль, что я не лесбиянка», – подумала Иевлева.

Девушка подошла и опустилась на песок, сев на пятки, ровненькая, как степной зверёк перед норкой. Она всё так же улыбалась смущённой улыбкой, не веяло от неё никакой могильной сыростью, никакого холода от неё не чувствовалось. «Обычная девушка, – подумала Иевлева, – только живёт в реке». Причём эта глубоко парадоксальная мысль скорее удивила её, чем напугала.

– Ты сестра моя, – сказала девушка, – я тебя ждала. Тебе крылья не нужны, плавники не нужны. У тебя сила есть и власть над мужиками. Кто тебе такую силу дал?

Как ни странно, Иевлева почувствовала что-то вроде ревности. И говорить, кто дал силу, ей совершенно не хотелось. Она молчала.

– А я сама силу взяла, – сказала девушка. – Я пасечника молодого любила. А попала к старому. Он молодого в город услал, я пришла, а он говорит, подожди, он сейчас придёт. Села я ждать. Тут он меня схватил и *б, а рядом топор положил. Смотри, говорит, я топор рядом кладу. Я лежу, вою, а он долго так меня *б. Солнце село, а он всё *б и *б. Видит, как страшно мне, и аж ярится весь. Я прошу, молю – отпусти, дяденька. А он только пуще ярится. Я глаза закрыла, хотела про себя думать, что это молодой, а не получается. Молодой нежный был, любил меня. А этот всё норовил, чтоб побольней, да ещё бил меня кулаком. Я как глаза закрыла, он меня ручищами за шею схватил, стал душить. Тут я света невзвидела. Да, видно, заслабла. Потом смотрю, он меня тянет куда-то. Я вырваться хочу, а я связанная вся. Он только крепче меня схватил и в реку бросил. И я, когда кончалась, плохое ему пожелала. И так и вышло. У него сын с красными ушёл. Сын к нему пришёл, пасечник ему весь мёд отдал. А казаки пришли, мёда и нет. Они говорят: «Ты что ж весь мёд красным отдал? Как же ты так?» Взяли его и на кол посадили. Сами пчёл пожгли, ульи разломали, всё равно ещё немного мёда себе достали. А он на колу сидел и всё понимал. Ночью казаки самогонки напились и опять его упрекали: «Ты красным весь мёд отдал, не стыдно тебе?» А он моё имя говорил, прощения просил. Я ночью к нему пришла. «Не проси, – говорю, – прощенья. Что ты со мной сделал? За что? Я жить хотела, а ты меня связал и в реку бросил. Не будет тебе моего прощения, подыхай так!» Стою перед ним голая, косу себе заплетаю, смотрю, как он подыхает на колу. А он тоже смотрит на меня, видно, жалеет, но прошлого не воротишь. Утром казаки удивились, что он ещё живой, и вместе с колом его в речку бросили. Его раки съели, а меня не тронули, я себе силу взяла.

Весь это дикий кошмар она рассказывала спокойным, будничным – хотя это слово и не подходит к русалке – голосом, как будто это было описание обычных житейских событий.

Иевлева сама удивилась тому, с каким спокойствием она выслушала рассказ, при других обстоятельствах напугавший бы её до полусмерти. Страха не было, но было какое-то странное чувство; эта рассказывающая кошмары мёртвая девушка внушала недоверие, её надо было опасаться: все эти разговоры про сестру, и что надо вместе в реке жить и вместе над мужиками власть иметь – не нравились Иевлевой очень сильно. И когда девушка стала пытаться раздевать её и тянуть к реке, Иевлева довольно решительно вырвалась и сказала, что у неё другие планы и чтобы девушка шла к себе и не смела к ней прикасаться.

Тут у русалки лицо перекосилось, она снова схватила Иевлеву за руки и опять стала её тащить. Она была, конечно, физически сильнее и в конце концов затащила бы её в реку и утопила. Иевлева хорошо понимала, что этим кончится, и сопротивлялась изо всех сил, и как ни странно, не чувствовала особенного страха, как будто имела дело с существом такой же природы, как она сама. Она всё-таки надеялась вырваться, и ей это почти удалось, но девушка опять кинулась на неё и схватила за руки.

Вдруг хватка её ослабла. Иевлева увидела, что появившийся неизвестно откуда Фролов держит русалку за волосы.

– Вот откуда твоя сила, – сказала русалка Иевлевой.

Фролов, не отпуская волос, подтащил её к реке и пинком под зад сбросил в воду. Она отплыла на середину и крикнула:

– А ты не хочешь поплавать со мной, красавчик?

Фролов не ответил, отвернулся, подошёл к Иевлевой и сказал:

– Иди домой, спать пора.

– А ты проводи меня, а то ещё опять какой-нибудь леший на меня нападёт, – попросила Иевлева.

– Откуда тут леший, тут леса нет.

– А лесополосы? – показала Иевлева.

– Да ладно тебе, леший в полоску не бывает… Тебе страшно?

– Ну так, не очень, – ответила неуверенным голосом Иевлева.

– Ты, если что, за волосы её хватай, иначе ты с ней не справишься… Голод не просыпается в тебе?

– Нет, я понимаю, о чём ты. Нет, голода я не чувствую. Но ты правду сказал, я меняюсь. Ещё несколько дней, и я сама её оттащу, куда захочу. И мне вообще не страшно. А ты знаешь, что дальше будет?

– Откуда мне знать?

– Это ты меня такой сделал, тебе и знать положено, – сказала Иевлева.

– Ты всегда такой была, – возразил Фролов. – У баб природа такая. Только она спит. Баба работает, детей рожает, тупеет. И всё проходит у неё постепенно.

– А с мужиками не так?

– Нет, мужики – дневные существа, – объяснял Фролов. – Ну… пока не станут такими, как я. Но это редко бывает. Я тоже, если бы не ты, был бы другой. Я бы не мог себя сдержать. Это в меня часть твоей силы вошла.

– А какой бы ты был?

– Я убивал бы всех, – сказал Фролов. – Я и тебя сначала хотел убить. Как ты не боялась меня?

– Да я и боялась, – призналась Иевлева, – только… тебе сопротивляться было невозможно.

Фролов почувствовал, как Иевлева улыбается в темноте.

– Вот вышлем твою кровь на анализы, будет открытие века, переворот в науке, – сказала она.

– Лучше пойдём в медпункт и выльем её от греха подальше.

– Почему?

– Потому что глупость это.

– А мне интересно, – улынулась Иевлева.

– Глупая ты баба, будут у тебя неприятности. Зачем?

– Я пока на неё в микроскоп не посмотрю, не успокоюсь. Кстати, я завтра уеду в Ростов на день.

– Не нужно тебе ехать! – сразу сказал Фролов.

– Почему?

– Потому что тебе нельзя отсюда уезжать ещё несколько дней. Тебе и отсюда уезжать опасно, и в Ростов с этой кровью ехать опасно. Ты не езжай никуда.

– Я вечером вернусь, – сказала Иевлева.

– Если поедешь – ты вечером не вернёшься! – настаивал он. – А если ты не вернёшься, я могу ночью беды наделать. Тебе хоть несколько дней ещё надо здесь побыть!

– Хорошо, я не поеду… Уже ночь на исходе, а у меня сна ни в одном глазу.

– Да, скоро рассвет. – Фролов посмотрел в сторону востока.

Иевлева чувствовала, как в ней просыпается бесконечная нежность. Именно нежность, раньше это было по-другому. Раньше накрывала волна почти до потери сознания. Теперь сознание присутствовало, и оказалось, что нежность может быть тоже очень острой. Она взяла его за руки, прижалась к нему, потёрлась губами о его губы.

– А она будет смотреть. – Фролов кивнул на реку.

– Пусть смотрит, сколько хочет.

Девушка действительно высунула голову из воды и смотрела с большим интересом.

 

Глава 43. Докладная записка парторга

Папку с документацией парторганизации совхоза Усьман я подобрал на мусорнике в лихие 90-е годы. Сейчас я даже не могу сказать точно, в какой из моих приездов это произошло. Папок было несколько. Поскольку на них было написано: «Парторганизация совхоза Усьман», они привлекли моё внимание. На одной из них значилось: «1981 год» – я немедленно изъял её из мусорника, получив тем самым доступ к некоторым интересным документам.

Секретарю Багаевскогоо районного комитета КПСС

Секретарь парторганизации совхоза Усьман

товарищу Хорошееву В. В.

Стрекалов Е. И.

1 августа 1981 года

Секретаря парторганизации совхоза Усьман

совхоз Усьман Багаевского района

Стрекалова Е. И.

Хутора Усьман Багаевского района Ростовской области

Докладная записка

Уважаемый Виктор Викторович!

На ваш запрос о ситуации с партийной работой на хуторе Усьман докладываю. Коммунисты и беспартийные добросовестным трудом отозвались на призыв партии провести сельскохозяйственные работы с высокой отдачей, перевыполняя план. Так, план по заготовке огурцов в данное время уже перевыполнен на 7,12 %. Успешно выполняется и перевыполняется план по сбору других овощных культур, как то: баклажан, помидор, кабачок. Небольшое отставание характеризует заготовки молока. Но оно объясняется фактором засушливости лета, и, доставляя на ферму зелёную массу кукурузы в количествах, необходимых для прокорма скота, животноводы совхоза ставят перед собой задачу догнать и перегнать выполнение плана.

В рамках идеологической, а также воспитательной работы с молодёжью проводились мероприятия, как то:

– лекции с участием лекторов из Ростова,

– киносеансы,

– концерт художественной самодеятельности в клубе,

– а также дискотеки.

Мероприятия прошли на высоком идеологическом уровне с учётом решений XXVI съезда КПСС о идеологической работе среди молодёжи.

В последнее время никаких нездоровых явлений среди коммунистов и беспартийных работников совхоза замечено не было.

Возникшие в прошлом месяце слухи о якобы имевших место мистических проявлениях, вызванных не искоренёнными ещё до конца религиозными предрассудками, в настоящее время не наблюдаются. Ситуацию можно охарактеризовать как здоровую, мировоззренчески правильную. Можно утверждать, что допущенные негативные явления в области суеверий, а в частности распространяемый слух о якобы появившемся в совхозе вампире, полностью и бесповоротно преодолены. Коммунисты и беспартийные совхоза вдохновенно трудятся и с уверенностью смотрят в завтрашний день.

В связи с вышеизложенным представляется возможным возвращение детей из пионерского лагеря.

Однако требует внимания также факт, что гражданин, в силу опять-таки не до конца ещё искоренённых суеверий называемый вампиром, продолжает появляться по ночам на улицах совхоза. Факт его появления подтверждают местные жители. И хотя никаких следов и отрицательных явлений, вызванных его появлением, не наблюдается, тем не мение люди говорят, что он по-прежнему ходит. И в связи с партийной ответственностью нет уверенности в том, что в будущем явления, связанные с тем, что он ходит, не повторятся. Разрешите мне обратиться с просьбой. Отсутствие соответствующей методической литературы по вопросам работы с партийной и беспартийной массой в случае «мистических» явлений не даёт нам направления, а делать что-то надо. Мы, как коммунисты, сами не можем ничего тут поделать, потому что это требовало бы отказа от мировоззренческих принципов, от которых коммунисту и последовательному марксисту-ленинцу отказываться негоже.

В этой связи прошу Вас рассмотреть вопрос, нельзя ли, только в виде исключения, попросить о помощи представителей Православной церкви.

Чтобы окончательно искоренить почву для суеверий и прочих предрассудков необходимо прекращение появлений вышеобозначенного гражданина по ночам, чтоб он перестал ходить. Органы милиции в лице участкового считают, что решить этот вопрос силами милиции невозможно, так как гражданин не имеет документов в силу того, что является умершим. Требованиям милиции не подчиняется, что проявляется в выпрыгивании из окна, догнать же его не удаётся.

На вопрос, почему нельзя догнать, когда органам милиции придан мотоцикл, получен ответ – что умерший гражданин убегает скорее, чем мотоцикл может развить скорость. И к тому же убегает он через поля, где имеются канавы и проезд мотоциклом невозможен.

По причине того, что наш сельский участковый временно отстранён от выполнения своих обязанностей, а также находится в состоянии нервного расстройства, из-за которого может в отношении сложившейся ситуации действовать недостаточно решительно, представляется правильным просить выделить из районного отделения милиции силы в количестве двух человек для осуществления патрулирования села Усьман поздним вечером, охранять граждан ввиду распускающихся слухов.

Поскольку явление имеет место, представляется правильным, если мероприятия по искоренению возглавит партия. А в силу того, что явление носит мистический характер, и искоренение его методами партийной работы в рамках марксистско-ленинской идеологии не достигает результата, представляется целесообразным привлечение партией сотрудников церкви, то есть священника.

В целом же уровень сознания коммунистов и беспартийных совхоза соответствует высоким нормам советской действительности, для которой характерны вдохновенный труд и беззаветная преданность делу Коммунистической партии.

C глубоким уважением,

Парторг сознательно не упомянул в своём письме о том, что поп уже был в селе, вызванный рядовой беспартийной массой, а не партийными органами. Это был момент сложный, сразу после первых и очень сильных проявлений вампиризма. Тогда резкая реакция партийных органов на появление попа не представлялась возможной. Но и хвастаться перед районными партийными органами тем, что по селу ходил поп, секретарю парторганизации не хотелось. А писать об этом сейчас означало проинформировать партийные органы о том, о чём он обязан был проинформировать своевременно, но не сделал этого. Секретарь был дисциплинированным коммунистом, но писать доносы на самого себя – это уже слишком.

Письмо и так было неслыханно смелое, но парторг рассчитывал на понимание, помня историю с пионерским лагерем. Тогда райком сначала отреагировал очень резко, но потом вдумался и пошёл навстречу. Сейчас же, справедливо предполагая, что против мистики не помогает само только отсутствие веры в мистику, а для борьбы с ней нужно обратиться к другим мистикам, парторг тоже рассчитывал на понимание.

Не может вампир ходить по улицам советского совхоза. Пусть он никого вроде бы не трогает. Но где гарантия, что так будет всегда? Влиять на него идеологически – это как козлу на барабане играть, тем более что у него (не у козла, конечно, а у вампира) нет документов. Пускать ситуацию на самотёк – это не по-советски, а то вампир уже является руководству совхоза, что заставляет партийные органы реагировать.

Вывод, к сожалению, очень простой – не может секретарь парторганизации ходить с кадилом и кропить дома и улицы святой водой. Значит, это должен сделать священник. Проще говоря – поп. Что в прошлый раз поп не помог, так это был стихийный поп, приглашённый бабками. А вот когда его призовёт партия, это будет поп, выбранный сознательно, правильный и, так сказать, «взвешенный» поп. Тут не идёт речь про опиум для народа, тут не может быть какой-то проходимец в рясе. Есть же у них кто-то, кто знает своё дело. Какой-то настоящий поп. Пусть партия этим займётся.

Секретарь старался изо всех сил совместить требования момента с мировоззрением, основанным на последовательно марксистских принципах, но чувствовал, что сложность ситуации перерастает его.

 

Глава 44. Как Толян бросал курить

Толян, если бы жил в городе, а не на хуторе, и если бы он работал, например, в Мелиоративном институте лаборантом, а не помощником механика у нас в гараже, то можно было бы о нём сказать, что он впечатлительный. Тем более что это именно Толяну Серёга порезал голову стеклом накануне приезда университетских. То есть сам факт разбития трёхлитровой банки об голову Толяна не свидетельствует, конечно, о его впечатлительности, но резкая реакция на голословное утверждение Серёги об изготовлении нагаек из бычьих членов показывает Толяна человеком нервным. Впечатлительный – это городское слово. Про Толяна жители хутора говорили проще. Многие, например, даже без осуждения, а просто констатируя реальность, пользовались определением – «м**ак». Как одним из синонимов слова «впечатлительный». И это, кстати, Толян требовал, чтобы Бадер перекрестился, и потом, когда Бадер упал на спину, Толян подбил ружьё, из-за чего оно выстрелило, хотя Витёк и не собирался стрелять. Ружьё потом участковый отобрал, но это было не Толяна ружьё, а Витька, механизатора, и оно было заряжено серебряной вилкой против нечистой силы. Серебро тогда чуть не попало в этого Бадера, университетского картавого такого жидочка, который к нечистой силе никак не принадлежал. Но скандал удалось замять. Картавый оказался человеком покладистым, не стал требовать наказания Толяна и Витька. Удовлетворился выговором, который парторг сделал в его присутствии, и даже критиковал парторга за использование «нецензурных выражений».

Николай Петров, то есть Колян, как раз тоже работал в гараже, причём механиком, а Толян был его помощником, как я уже говорил. И так как я сам по моторам в курсе дела, то и я пошёл пока работать в гараж. Поэтому своими глазами видел, что там произошло. По времени это примерно совпадало с разговором парторга и Тамары Иевлевой, о котором речь немного позже.

В тот день работы было немного. С утра мы поменяли масло в газоне, то есть в совхозном грузовике ГАЗ-66. И в моторе, и в коробке передач. Толян как-то немного странно себя вёл, то есть не орал, не спорил, не искал правду, не ругал правительство, а ходил притихший и сосредоточенный, так что это бросалось в глаза.

Потом приехал Генка на директорской «ниве». Забрал грузовик, а «ниву» оставил нам, сказав, что у неё стучит приводной вал с левой стороны, и дал новый. И масла сказал долить. На яме стоял ещё один газон, к нему не было трубки бензопровода. Мы «ниву» подняли домкратом, сняли колесо, Коля полез менять запчасть. Тут-то Толян и сказал, что бросает курить. А может, и пить. Вот так.

От удивления Коля высунулся из-под машины. Толян как раз прикуривал, на бросающего курить вообще был не похож. Правда, он не пил в этот момент, но на бросающего пить тоже был не похож.

– А шо такое? – спросил Коля.

Но Толян не передразнил, как обычно, а только покивал головой, мол, да, бросаю пить и курить.

– Ко мне, – говорит, – Фролов приходил, но Светку мою не убил. Я его не пускал. С топором на него кидался. А он сказал: «Бросай пить и курить, а то после смерти будешь ходить, как я. Знаешь, как это хреново, после смерти ходить? Это ужас, говорит, курить хотя бы брось».

Я говорю:

– Толян, правильно тебе Фролов сказал. Тебе тормознуться надо. Ты спиваться начинаешь. На поэта посмотри. Но он хотя бы идейный алкоголик. А ты же нормальный мужик. Женись на Светке. Она хорошая баба. Зачем тебе это всё?

А Коля из-под машины кричит:

– Слышь, Толян, он, б****, правильно всё тебе говорит. Дался тебе Фролов! Тебе тормознуться надо.

Ну и так далее. Толян говорит:

– Я слово дал. А моё слово – закон. Сказал, с**а, сделал. Раз Светка живая, я пить брошу и курить брошу. Только я буду бросать, когда оно заканчивается. Последнюю сигарету докуриваю и бросаю курить. А бухло закончится, брошу пить. А чего добру пропадать?

Я говорю:

– Толян, тут вообще курить нельзя. Начальник гаража увидит, он тебе голову оторвёт.

А Толян говорит:

– Чего он мне голову оторвёт? Он сам тут курит, где хочет. Ну всё. Последняя сигарета. Бросаю курить.

Толян, видно, в чувствах не попал окурком в ведро, а сделал перелёт. Бычок упал на тряпку, лежащую на табуретке. Я этой тряпкой протирал резьбу, когда фильтр масла прикручивал. Она была пропитана бензином. Тряпка в принципе даже не загорелась, только начала тлеть, и Толян хотел её бросить в ведро с водой, куда он и метил бычком. Но в его руках тряпка вдруг вся вспыхнула, Толян отбросил её, и она попала прямо на мотор «нивы», которая так и стояла с поднятым капотом.

Задымилось сразу очень сильно.

– Ах ты с**а! – закричал Толян, но это не помогло. Огнетушитель в моих руках тихо зашипел и затих.

Я кричу:

– Коля, что ты там копаешься?

А он кричит:

– Я тут, б****, зацепился штанами.

Как-то плохо всё начинает складываться. Главное, ничего не видно в дыму. И дышать нечем. Я его за ноги тянуть боюсь, как бы он головой не ударился. И не тянуть тоже нельзя. Он там задохнётся в дыму к такой-то матери. Я Толяну кричу:

– Иди отсюда!

Но Толян тянет Кольку за ноги и бормочет:

– Какой там иди, куда, б****, иди…

Причём Колька как-то прочно застрял, из-под машины не вытаскивается, голос уже не подаёт, а мы сейчас не выдержим, сколько можно не дышать.

Наверное, какой-то звук привлёк моё внимание, что-то стукнуло, довольно громко, я оглянулся и увидел. Толян тоже видел. Из дыма появилась баба, это была Нинка, мёртвая жена Коли Петрова. Мы точно оба её видели. Выглядела она как живая или нет – трудно сказать. В дыму никто не выглядит как живой. Но такой ящик с песком никто из живых, конечно, с места не сдвинет. Четыре мужика потом, когда опять песок насыпали, пытались сдвинуть ящик с места. Не сдвинули. А она тряхнула этим ящиком прямо перед капотом, песок высыпался на дымящийся мотор, и дым сразу стал рассеиваться. И она рассеялась вместе с дымом. Тут Колян стал вытаскиваться из-под машины, что там отцепилось – я не видел. Мы потащили его из гаража на воздух. Он вырывался из рук и плевался песком.

 

Глава 45. Допрос Иевлевой парторгом

Парторг по своим каналам получил информацию, что ночной, так сказать, гость появляется с женщиной, и что вроде бы женщина эта – из университетских. Но кто конкретно, в темноте не удалось разглядеть. Принадлежность же к университетским или, по крайней мере, к городским, по мнению канала, следовала из блузочки, каковой ни у кого из деревенских баб точно не было.

Тут парторг стал анализировать. С чего, спрашивается, участковый за этим самым… ну хрен с ним, пусть будет – вампиром так гоняется? Не из-за бабы ли? Б***ство его всем известно. Но раньше он от жены это скрывал, как мог, а теперь сам на неё орёт, что она ему жизнь отравила. Значит, участкового повело сильнее, чем обычно. А с кем видели участкового? От жены участкового парторгу было известно, что, по информации поварихи бабы Вали, участкового видели с такой худой чернявенькой из университетских, сидящим на лавочке и разговаривающим на повышенных тонах. Точно не студентка, а женщина постарше. И канал, докладывающий о ночном появлении вампира, тоже говорил о женщине худой и темноволосой. Не она ли это?

Перед парторгом стояла задача дополнить расплывчатые сведения конкретной информацией – фамилия, имя, отчество и т. д. Поэтому он сам лично пошёл в столовую на завтрак и женщину, соответствующую описанию, вычислил сразу – не заметить её было нельзя, поскольку она показалась парторгу привлекательной до невозможности.

Парторг подошёл к командиру отряда, спросил про неё и попросил прислать для разговора. Сказал, что хочет расспросить по поводу слухов, которые ходят по деревне. Командир отряда пошёл навстречу.

После завтрака озабоченный Бадер подошел к Иевлевой и сообщил, что по просьбе местных властей она сегодня освобождается от работы в поле, ее просят прийти в контору – вызывает секретарь парторганизации совхоза Егор Ильич Стрекалов. Со своей стороны просил оказать всяческую помощь партийной организации совхоза, но о причине вызова, сказал, что она ему совершенно не известна. Однако озабоченный Бадер задал всё-таки вопрос, нет ли, по ее мнению, какой-то связи между скандалом, который устроила два дня назад жена участкового, и вызовом парторга. Тамара Борисовна сказала, что комментировать скандал она считает ниже своего достоинства и, пока причина вызова ей неизвестна, она тем более не может ответить.

Итак, сотрудники университета погрузились в автобус, остановившийся напротив столовой, и отбыли в направлении полей, на которых созрели кабачки. А Иевлева зашла в общежитие, переоделась в платье, предназначенное не для полевых работ, поправила макияж, взяла сумочку с кошельком на случай посещения магазина-сельпо и отправилась в контору.

Парторг встретил Иевлеву со всей любезностью, разговор начал по-светски с темы погоды и перспектив урожая. Потом посерьёзнел. Сказал, что Иевлева, как ему известно, может владеть очень важной информацией, касающейся партийной организации совхоза. Речь идёт о ходящих по деревне слухах и явлениях, которыми эти слухи вызываются.

Иевлева вспыхнула и спросила, откуда известно, что она имеет отношение к слухам. Парторг сказал, что такая информация есть. Тогда Иевлева предложила обратиться к источнику этой информации и всё выяснить, поскольку источник, по-видимому, всё про Иевлеву знает. Тогда парторг предложил не горячиться, а прямо ему рассказать, что ей известно о том, что происходит по ночам в совхозе, о появлениях человека, которого считают умершим, и о других явлениях, дающих пищу слухам с нехорошим мистическим душком. Иевлева сказала, что по ночам она, как правило, спит, и вряд ли партийную организацию может интересовать, какие ей снятся сны.

Тогда парторг сказал, чтоб Иевлева перестала, а на вопрос, что надо «перестать», сказал, что надо перестать «вот это вот». Сказал, что ему известно намного больше, чем она думает, и, если она не захочет, как патриот и советский человек, оказывать содействие партийным органам, это будет иметь серьёзные отрицательные последствия для её научной карьеры, а также скажется на ситуации получения жилья и может вообще отразиться на её трудоустройстве. Он сказал, что партийные органы всячески поощряют работу молодых учёных, но если в благодарность за это они сталкиваются с упрямством и нежеланием идти навстречу, то и партийные органы не пойдут навстречу, когда придёт что до чего. Тогда Иевлева попросила задать конкретные вопросы. И на все конкретные вопросы ответила: нет, не знаю, не видела.

Но тогда и парторг сказал, чтоб она перестала валять дурака и не считала себя умнее всех, что местные жители видели её ночью с мужчиной, и что он отлично знает, кто этот мужчина. Тогда Иевлева спросила, что это за местные жители.

– Ну, например, участковый.

– Так это он вам сказал? – удивилась Иевлева.

– Да, он, – подтвердил парторг.

– И что же он вам рассказал? – вспыхнула Иевлева.

– Здесь я вопросы задаю! – нажал парторг. – Вы прекрасно понимаете, что этот мужчина представляет опасность для населения совхоза, что предотвращение этой опасности является долгом партийной организации и органов милиции. Вы – образованная женщина и должны понимать, что опасности подвергаются дети, подростки, старики и старухи.

При слове «старухи» Иевлева еле заметно улыбнулась, как если бы хотела сказать, что не следует преувеличивать опасность, которой подвергаются старухи.

– Ну хорошо, – сказала она, – я скажу вам, что мне известно. Человека, о котором вы спрашиваете, я действительно встречала. Я не могу подтвердить факт его воскрешения из могилы, потому что я при этом не присутствовала. На вид он такой же нормальный человек, как и мы с вами. Я никогда не видела, как он пьёт кровь. И ничего сверхъестественного в его поведении не заметила. Конечно, есть определённые странности – то, что он появляется только по ночам. Но согласитесь, что и у других жителей деревни, как и города, очень много странностей. И слухи, которые возникают на этой почве, очень сильно преувеличены.

Тогда парторг сказал, что он рассчитывает на искренность, свойственную советским людям, что партия – это ум, честь и совесть эпохи, и что перед партией нужно быть полностью откровенным, а нельзя быть откровенным только наполовину. И он просит Иевлеву ответить на вопрос, состоят ли они в интимной связи, как давно и как часто. И он просит её рассказать об этом с максимальным количеством подробностей – когда познакомились, как и когда это было в первый раз, и не заметила ли она, как женщина, каких-то странностей в его поведении и «я извиняюсь, в физическом устройстве».

По мере того, как парторг формулировал эти вопросы, Иевлева заметила, что дыхание его участилось, лоб покрылся испариной, а глаза сделались влажными, и поэтому, когда речь дошла до «физических особенностей», Иевлевой овладело характерное женское отвращение. Она сама удивилась, отвращение не вызвало у неё естественного в подобной ситуации приступа агрессии. Ей было противно, конечно, но и как-то скучно. Без особых эмоций. Та часть её природы, которая стала теперь природой ночного существа, делала нанесённую ей обиду настолько мелкой, незначительной, что Иевлевой было просто смешно всё это слушать. Она спросила тихо, почти шёпотом:

– Вам его член описать? Вам интересно?

Парторг ожидал всего, чего угодно, только не этого. Он опешил. Иевлева же продолжала:

– Какие именно особенности вас интересуют? Уточните ваш вопрос.

Парторг ничего уточнить не мог. Он погибал от смущения: «Что я тут нагородил?» И он ведь отлично понимал, что Иевлева явно «не его поля ягода». «Не для тебя цвету!» – непонятно откуда всплыли в его мозгу слова, и парторг впал в жуткую тоску.

Иевлева между тем продолжала:

– А вы понимаете, что будет, если я ему расскажу про наш разговор? Вот вы меня пугали партийными последствиями. А стоит мне только слово сказать, вы же понимаете, он не будет действовать по партийной линии. Но вы, конечно, можете на него в райком партии пожаловаться – это ваше право.

Она посмотрела парторгу в лицо и поняла, что хватит. Просто, как говорится, лежачего не бьют.

 

Глава 46. Следствие

Следователи из военной прокуратуры сидели в кабинете товарища Калюжного, начальника райотдела милиции Багаевского района. Атмосфера в кабинете висела слегка напряжённая, Калюжный явно был не на стороне следствия, а на стороне подследственного, своего подчинённого. От этого объективное расследование страдало. С другой стороны, ситуация получалась действительно из ряда вон выходящая.

– Два выстрела, – говорил следователь, – одна пуля – в воздух, другая прошла навылет через мягкие ткани. Куда они делись? Это же не «Калашников», правда? Пуля далеко не улетит, метров на четыреста по прямой. В реальности намного меньше. Утром была ещё одна группа с металлоискателем. Всё вокруг обшарили, и – ничего. Это же свинцовые пули, они не могли раствориться. И где они? Поверить, что подозреваемый сам их нашёл в рыхлой земле, невозможно. Ну пусть одну бы он случайно нашёл. Но две – это абсурд. И потом, он бы оставил там следы, если бы ходил, искал. Много своих следов. Их бы заметили. Это, извините, мистика какая-то.

– А я что могу сделать? – недоумевает Калюжный.

– Мы посоветоваться с вами хотим. Первый случай в моей практике.

– Вампир забрал. – Калюжный смеётся, явно довольный.

– Нам не до шуток, – отзывается следователь неприятным голосом.

– Так а я откуда знаю? – продолжает издеваться Калюжный. – У них там слухи на хуторе.

– Хорошо. – Следователь уже не скрывает раздражения: – Я так и напишу в рапорте: «Товарищ Калюжный предлагает считать, что пули унёс вампир».

– Так и напишите, – радуется Калюжный. – Вам медаль дадут за такой рапорт.

– Товарищ майор, не смейтесь. А то я напишу так, что вам будет не до смеха.

– А что вы напишете? Я, что ли, забрал пули? Или я сотрудникам выдаю пули изо льда? Чтобы их найти было нельзя? Вон оружейная, идите смотрите. Найдёте патроны с такими пулями – пожалуйста, арестовывайте меня. Но вряд ли вы найдёте. Там даже холодильника нет. А раз пули вы не нашли, обвинение Микрюкову вы предъявить не можете.

– А что за слухи? – вдруг заинтересовался второй следователь.

– Х**ня, конечно, товарищи. – Голос Калюжного почему-то сразу потеплел. – Народный фольклор.

Тут как раз и зазвонил телефон.

– Калюжный слушает, – зарычал в трубу хозяин кабинета. – Шо? Егор Ильич?

Телефон, конечно, орал на весь кабинет, следователи слышали каждое слово. Тем более что парторг был на взводе и тоже орал.

– Кузьмич, моя личная просьба! Пришли мне в село, как стемнеет, двух сотрудников. И дай им боевые патроны. И скажи, если увидят подозрительного мужчину, пусть стреляют на поражение.

– Егор Ильич, ты объясни толком. В кого стрелять? Зачем? Кто у тебя по селу ходит по ночам, рецидивист какой-то опасный? Бандиты? Что там у тебя?

– Да ты сам знаешь что! – прокричал голос в трубке.

– Егор Ильич, ты ж партийный человек! Ты не можешь в это верить!

– А если правда?

– Тогда ты попов зови, а не ментов. Менты за мертвяками не гоняются.

– Попов, говоришь? – очень-очень злым голосом переспросил парторг.

Калюжный закрыл трубку рукой:

– Извините, товарищи. – И снова в трубку: – Егор Ильич, ну ты сам посуди, как я скажу? Ищите то, чего нет? Слушай, ладно. Я к тебе наряд пришлю, раз у тебя участковый отстранённый. Пусть ведут патрулирование. Ты там успокойся. Выпей, закуси. Я тебе хороших ребят пришлю. Будет порядок. Ну, бывай.

Калюжный повесил трубку, помолчал. По лицам следователей понял, что они всё слышали. Сказал доверительно:

– Хрен я им дам боевые патроны. Мало ли что? Потом хлопот не оберёшься. Мне бабка сказала, в нечистую силу стрелять нельзя. Только хуже будет. А у меня бабка… ей девяносто два года, а она в огороде копается, сама воду носит. Она болезни заговаривает, не верите? В прошлом году как поясницу схватило… – Тут он увидел, что следователи слушают, кивают, но смотрят явно неодобрительно. Он смутился: – Да… извините, товарищи.

 

Глава 47. Участковый делает Иевлевой предложение

В общем, никакой такой волнующей информации парторг от Иевлевой не получил. Ничего нового, по сути дела, не узнал. Разговор удовольствия не доставил. Он чувствовал тяжёлую злобу, которая вызвана была беспомощностью. Но совсем ничего он не мог не предпринимать, поэтому звонил в райком и просил, чтобы патрульным, которых должны были прислать вечером в Усьман, выдали всё-таки боевые патроны и проинструктировали о повышенной опасности.

Как же он хотел, чтобы вампира, с**у такую, застрелили. Прямо мечтал об этом. Вот он сидит в своём кабинете, за окном темно. И вдруг звонит телефон, и ему говорят – застрелили, мол. Приводите эту Иевлеву на опознание.

От этих мечтаний парторга отвлёк Толян. Он зашёл в кабинет без стука, от него воняло дымом. Он подошёл прямо к столу, навис над парторгом и сказал, что хочет уйти в монастырь. Тут парторг потерял власть над собой.

– Да пошёл ты к чёрту! – заорал парторг. – К чёрту!

Так к нему прицепился этот чёрт. Даже Иевлева в конце коридора слышала его крики.

Вообще она, получив новую информацию, что участковый обсуждал её с парторгом, была удивлена очень неприятно. Она шла по коридору, там было много людей – бухгалтеры, счетоводы, бригадиры, технологи и зоотехники, агрономы и механизаторы. В самом центре этой толпы, но очевидно выделяясь из неё как чужеродное тело, стоял участковый с коробкой конфет.

– Разрешите в мой кабинет, – сказал участковый Иевлевой несколько деревянным голосом.

В кабинете участковый снял фуражку, вытер платком пот со лба, протянул Иевлевой конфеты и таким же скованным и неестественным голосом произнёс:

Невозможно злиться на человека, когда он стоит с конфетами и декламирует про пожар голубой. И мужественный, но запевший про любовь участковый Иевлеву совершенно обезоружил.

– Кто-то, может, и отрекается скандалить, а я не отрекаюсь. Вы зачем меня с парторгом обсуждали? – спросила она, но уже без раздражения.

– Я с парторгом про вас вообще не говорил, – растерялся участковый.

– Он мне сказал, что знает про мои отношения с Фроловым от вас.

– Вот с**а, извиняюсь, – смутился участковый и добавил: – А я вам тут стихи читаю!

– А откуда же он знает? – спросила Иевлева.

– Да ему фельдшер сказал, – догадался участковый. – Парторга комар в шею укусил, он расчесал до крови, потом сам испугался и пошёл к фельдшеру спрашивать – то это или не то… ну, вы понимаете. Вот ему фельдшер, наверное, про вас и рассказал.

– А зачем же он на вас ссылается? – удивилась Иевлева.

– А он догадывается, что я ему не всё говорю! – признался участковый. – Так он же, извините, партийный человек. Ему обязательно надо тумана напустить, иначе он спать не будет. Если ему фельдшер сказал, он на кого хотите укажет, только не на фельдшера. Ему моя Нинка нажаловалась, что меня с вами видели. Вот он на меня и указал, чтоб про фельдшера не говорить. А то ж это смех один – взрослый мужик из-за комариного укуса к фельдшеру идёт…

– А зачем вы заявились вчера в медпункт? – продолжала Иевлева.

– Потому что я за вас боюсь, – оправдывался участковый. – Я везде за вами хожу, потому что мне страшно. Я не знаю, что он может сделать, я такого не видел никогда.

– Но вы же понимаете, кто он. Неужели вам не страшно за себя?

– А что он мне сделает? – расхрабрился участковый.

– Да ладно вам! Если его разозлить, всё что угодно может сделать.

– Ну, страшно, конечно, – признался участковый, – но за вас страшнее!

– Не ходите за нами! – попросила Иевлева. – Ночь – это его время! Не ходите за нами ночью. Пожалуйста, я вас очень прошу.

Иевлева замолчала на секунду и, внимательно всмотревшись в его лицо, вдруг спросила:

– Что такое, вам плохо?

– Плохо! Выходите за меня замуж, Тамара Борисовна! – Участковый как будто приводил последний решающий довод, который если не принять, то всё пропало.

Возникла пауза. Иевлева слегка онемела. Наконец, придя в себя, она проговорила:

– А как же ваша жена?

– Я разведусь, – решительно ответил участковый.

– А дети?

– Дети поймут. Вырастут и всё поймут.

– Мы слишком разные люди, – медленно проговорила Иевлева вслух. А мысленно она при этом повторяла слово «идиотка», имея в виду, естественно, саму себя. – Что я буду делать здесь? Или что вы будете делать в городе?

– В милицию пойду работать! – заявил участковый.

– Милый, выбрось это из головы раз и навсегда. В смысле – не милицию, а наше замужество.

Иевлева поддалась какому-то непонятному ей самой порыву, она чувствовала, как сильно его влечёт к ней, от этого она тоже чувствовала к нему нежность.

– А как же тогда в прошлый раз? – глухо спросил он.

– Ну, пусть наша дружба будет иногда с эротическим оттенком! – улыбнулась Иевлева. – Но только днём! Хорошо?

– Не знаю.

– У меня просьба, – окончательно перешла на «ты» Иевлева. – Можно от тебя позвонить в город?

– Да, сейчас соединят. – Он не мог, хоть и старался, скрыть, как ему приятно это «ты». Как необыкновенно, как дорого… Значит, их что-то связывает всё-таки, значит, это не было сумасшедшей причудой… Надо и ей тоже говорить на «ты»… Что бы такого ей сказать?..

– Возьми стул, – сказал участковый, показывая на этот самый стул и место возле стола с телефоном.

Набрал номер и служебным голосом сказал:

– Соедините с Ростовом… – и, повернувшись к Иевлевой, спросил: – Какой там номер?

– 47–77–32, – сказала Иевлева.

– 47–77–32, – повторил он в трубку.

Подождав всего около минуты, он услышал ответ и, сказав ещё в трубку:

– Аллё! Будете говорить! – протянул её Иевлевой.

– Ирка? – спросила Иевлева. – Привет! Слушай, я не могу долго занимать телефон. Самое главное – я не приеду. Да, ещё как минимум неделя. До тебя Валера доехал уже с материалами?.. Тогда послушай меня. Сделай как можно больше исследований из этих материалов – всё, что только можно.

– А что такое? – спросила Ирка.

Участковый демонстративно отошёл в другую часть комнаты.

– Я тебе сейчас не могу объяснить, – сказала Иевлева, – но это очень и очень важно! Сделай гормональный спектр обязательно.

– Да гормональный спектр я сделаю, только не знаю зачем, – сказала Ирка. – Но кое-что уже успела! Хотя ко мне и доехало только две пробирки. А остальное твой Валера разбил по дороге и вылил на себя! Он говорит, что в аварию попал, хотя верится с трудом. Выглядит он не как после аварии, а как после двух недель в Рио-де-Жанейро. Как вошёл, среди моего медперсонала паника началась. Девушки все прям обомлели!

Участковый закурил сигарету и, потянувшись к столу, взял пепельницу.

– Но две пробирки доехали, – сообщила Ирка. – Я твоё любопытство понимаю, отчасти могу его удовлетворить. Судя по показателю хорионического гонадотропина по новой методике… Да-да, моя дорогая, вторая неделя!

– Этого не может быть! – воскликнула Иевлева.

– Ещё как может, я же вижу, – уверенным голосом произнесла Ирка.

– Да это невозможно! – настаивала Иевлева.

– Лучше горькая правда, чем сладкая ложь. – В голосе Ирины слышалось сочувствие.

– Ты не понимаешь, – объяснила Иевлева, – это кровь мужчины! Ну, можно так сказать, что мужчины!

– Что значит – «можно так сказать, что мужчины»? – удивилась Ирка.

– Не могу сейчас объяснять! Ты уверена, что это беременность?

– Ты же знаешь, этот показатель никогда не обманывает! – сказала Ирка. – Ещё под микроскопом эритроцитов маловато, но в пределах нормы.

– Ты меня просто огорошила! – Иевлева была в замешательстве.

– Да и ты меня огорошила, просто не знаю, что и думать! – ответила ей Ирка.

– Ничего не думай, – попросила Иевлева. – Приеду через неделю и всё объясню. Извини, я по служебному телефону разговариваю. Я тебя целую и спасибо тебе.

– И я тебя целую, ты там смотри не свихнись!

– Да уже, – отозвалась Иевлева. – Ну, пока.

Трубки были положены на рычаг, а обе женщины просто ошарашены. Кровь беременного мужчины? Нет, это абсурд, этого не может быть. Она там точно с ума сошла в этом колхозе. А не могли они там в Ростове перепутать материалы для анализа? Фролову приписали кровь какой-то беременной женщины, а ей, наверное, – кровь Фролова. Эритроцитов маловато… Представляю, что той женщине скажут. А вдруг не перепутали?

Участковый сразу же спросил, не Иевлева ли беременна.

– Это результаты его анализа, ну, ты же был при этом. Это ошибка какая-то, не может же он быть беременным? – говорила Иевлева.

– А хрен его знает, – сказал участковый, – я уже ничему не удивляюсь.

 

Глава 48. Валера везёт анализы в город

В этот же день, но ранним утром лаборант Валера, с которым некоторое время спустя я познакомился довольно коротко, пришёл в медпункт… Фельдшер с удовольствием отдал пробирки, пробормотав: «Глаза б мои не видели!» И Валера сел в кабину грузовика, направлявшегося в Ростов. Грузовик был нагружен арбузами, которые собрали на совхозной бахче преподаватели и сотрудники биологического факультета университета. Им предстояло остаться ещё на неделю, оказывая помощь сельским труженикам в деле уборки арбузов и дынь. А Валера был отпущен раньше, он должен был ехать на орнитологическую станцию университета в низовья Дона, описывать птиц, собирать материал для диссертации.

У Валеры был диплом с отличием, получил диплом с отличием, сразу после пятого курса его взяли на кафедру, и в аспирантуру писать диссертацию. А чтобы описать птиц, их нужно подстрелить экземпляров двести, а то и больше. Он любил стрелять, бил метко из воздушки, сама процедура собирания научной информации ему нравилась.

Валера отлично загорел, работая в совхозе, посвежел на воздухе, если можно так сказать о человеке двадцати четырёх лет, и так довольно свежем. У него выросли за весну и лето длинные светлые волосы, а глаза у него были тёмные, карие, и он вообще очень нравился девушкам. Он оставлял в общежитии на хуторе студентку Валю, оставлял с некоторым облегчением. Жениться на ней ни в коем случае не собирался, затягивать отношения не стоило. Его уже не тянуло к ней, как сначала. Он был рад, что на станции, кажется, вообще не будет женщин. Можно ходить с воздушкой днём по полям, а вечером есть уху и пить вино с ребятами. Он уже был на этой станции, думал о возвращении туда с удовольствием.

Водитель грузовика попался молчаливый, и это тоже радовало, так как говорить особенно было не о чем, и приятно мечталось и думалось, и хорошо, что никто не отвлекал. Но в первую очередь надо, конечно, завезти материалы для Тамары Борисовны во Вторую городскую больницу. Валеру снабдили двумя рублями на такси в оба конца и очень просили сделать это сразу же, да он и сам понимал, что материалы ждать не могут. Он, конечно, не имел понятия, что он везёт на самом деле.

По встречке медленно ехал комбайн. Водитель слегка притормозил, но места на дороге было достаточно, грузовик отлично поместился между комбайном и обочиной. Водитель прибавил газу. Машина стала съезжать вправо. Валера подумал, что водителю нужно помочиться в лесополосе и он хочет остановиться. Но почему-то машина не останавливалась, а продолжала съезжать. Вдруг водитель крикнул: «Держись!», и грузовик завалился в кювет. Кювет был, к счастью, не очень глубокий, но грузовик всё-таки перевернулся на бок и продолжал двигаться вперёд уже на боку.

Всё произошло так неожиданно и быстро, что испугаться как следует Валера не успел. Он только увидел, как дерево приближается к кабине машины, ползущей по инерции на боку. Несильно ударившись об это дерево, машина остановилась.

Валере было скорее весело, чем страшно. Как на качелях. Водитель же закричал:

– Жив?!

– Да всё в порядке, – откликнулся Валера.

– Какое в порядке?! Нам хана! – кричал водитель.

Он перепугался намного больше, так как у него было на это время. Он понял, что потерял управление, сразу после того, как газанул. Грузовик от этого повело. Обочина была скользкая после дождичка. Он не почувствовал, где правые колёса, когда нажимал на газ. Левый скат потянул машину вперёд, а правый немного пробуксовал. Водитель был молодой, неопытный, арбузы ему доверили в качестве испытания, которое он провалил.

– Почему хана? – удивился Валера. – По-моему, с нами вообще ничего не случилось. Только ты на меня свалился и разбил пробирки в сумке.

Они вылезли из кабины через верх, то есть через дверь водителя, которая оказалась теперь наверху. У Валеры на сумке и на джинсах были красные пятна, что выглядело естественно после такой аварии, но это была не его кровь. И не водителя, упавшего удачно сверху со своего места на Валеру и ничего себе не повредившего. А чья это было кровь, Валера, как уже говорилось раньше, не знал.

Он открыл сумку, достал подставку с пробирками: оказалось, что только две пробирки целы. Валера вытряхнул из сумки стекло, застегнул её и повесил на плечо. Вокруг него простиралось арбузное побоище. Грузовик лежал на боку, арбузы высыпались и почти все побились. Спелые донские арбузы с чёрными косточкам, хрупкой зернистой плотью, куски которой светились, почти искрились на солнце и были ещё прохладными, так как внутри даже на большой жаре арбуз остаётся прохладным.

Валера наклонился, взял из разбитого арбуза выпадающую сердцевину, то есть ту часть, где нет косточек, а плоть самая крепкая и хрустящая. Взял рукой, понимая, какие липкие будут после этого пальцы, но вилки или ножа под рукой не было. А не съесть этого было нельзя. Руки можно потом сполоснуть в бетонном арыке на краю поля.

Арбуз оказался на вкус ещё лучше, чем на вид. Он трескался, заливая язык прохладным сладким соком. Валера почувствовал вдруг, что почему-то очень голоден. Хотя он ведь завтракал утром со всеми. Но почему-то очень захотелось есть. За первой сердцевиной арбуза последовала вторая. Живот переполнился, а голод как-то не проходил. Захотелось немедленно в лесополосу на предмет сигнала мочевого пузыря, а для этого надо было подойти к краю поля, чтобы сполоснуть руки.

Валера после приключения чувствовал душевный подъём, мир вокруг был остр, прекрасен и пах арбузами. Сполоснув руки, Валера попробовал застирать пятна на джинсах. Вроде бы они стали меньше, но пока ткань не высохнет, оценить результат такой попытки трудно.

В лесополосе чирикали воробьи, солнце пробивалось между листьями, а мощная Валерина струя летела неожиданно далеко. Потом наступил такой характерный сильный спазм, от которого Валера шумно выдохнул воздух со звуком «хо-о!». Приятно разбухший член был водворён на место, джинсы тщательно застёгнуты, и Валера вышел к опрокинутому грузовику.

Водитель сидел на колесе, обхватив голову руками, вся его поза выражала отчаяние, и это тоже веселило Валеру. Ну лишат премии. За арбузы платить никто, конечно, не заставит. Их просто спишут. Грузовик поставят на колёса, и после незначительного ремонта он, скорее всего, будет на ходу. Из-за чего так убиваться? Совершенно непонятно. Но оказалось, что с премии водитель хотел добавить себе на мотоцикл и уже договорился с продавцом. Теперь перспектива покупки мотоцикла отодвигалась.

«Действительно ужас!» – подумал Валера. Ему хотелось смеяться, петь, радость распирала его, к арбузам слетелись пчёлы, они гудели сосредоточенно, готовясь к оприходованию обильной лёгкой добычи. К водителю приехала, наконец, милиция. Валеру допросили, записали показания в блокнот и отпустили.

 

Глава 49. Инициация Валеры

Он взял сумку и вышел на дорогу. Остановил проезжающий автобус и оказался на сиденье рядом с женщиной средних лет в косынке. Всю дорогу до Ростова женщина время от времени бросала на Валеру гневные взгляды, как будто он чем-то её оскорбляет. Валера на всякий случай покосился на джинсы, хорошо ли они застёгнуты? Нет, вроде всё было в порядке. Джинсы подсохли, пятна на них, к сожалению, были хорошо видны, но не в них же дело. Спросить же, в чём дело, Валера не решался.

Впрочем, автобус уже ехал через Ворошиловский мост туда, где город нависал над рекой, поднимаясь от неё зелёной массой деревьев, в которой утопали крыши домов. Женщина бросила на Валеру последний гневный взгляд, на этот раз в нём прочиталось ещё выражение горечи и беспомощности.

Полный недоумения, Валера вышел из автобуса. Подняв руку, он остановил такси. Оказалось, что уже сидящей в нём пассажирке Валерин маршрут по пути, и Валера сел на заднее сиденье рядом с ней. Ну не совсем, конечно, рядом, всё-таки заднее сиденье у «Волги» достаточно широкое, и два человека на нём не сидят близко друг к другу.

Женщина не бросала на Валеру гневных взглядов, наоборот, она смотрела скорее с доброжелательной заинтересованностью. Потом вдруг сказала:

– Что случилось, у вас кровь на джинсах, вы не ранены?

– Нет, всё в порядке, – ответил Валера.

– Не так, как вы думаете, – заметила женщина.

Валера удивлённо посмотрел на неё. Она была старше его лет, наверное, на двадцать; глаза сквозь стёкла очков смотрели встревоженно, участливо, было совершенно очевидно, что её замечание не случайно, что она хорошо понимает, о чём говорит.

– Вы ведь не знаете, чья это кровь, – сказала она.

– Нет, – сказал Валера, – это материалы для анализа. Меня просили передать. Но часть пробирок разбилась.

– Вам надо отдать то, что осталось, как можно быстрее, – заметила незнакомка. – Не смотрите на меня так удивлённо. Наверное, вы сели в эту машину не случайно. Вас хранит судьба. Я подожду вас в такси, отдайте эти пробирки и скорее возвращайтесь.

Они как раз подъехали ко Второй городской больнице. Валера, не вступая в спор, вышел из машины, вошёл в здание, поднялся на лифте на третий этаж, нашёл там биохимическую лабораторию, отдал заведующей анализы и записку от Иевлевой. Заведующая прочитала записку и спросила:

– А где остальные пробирки?

– Разбились, мы попали в аварию по дороге. – Валера указал на пятна на джинсах.

– Вы не пострадали? – спросила заведующая. – Может, вам нужна помощь?

При этом она смотрела на Валеру скорее оценивающе, чем сочувственно. И, не дожидаясь ответа, добавила:

– Спасибо вам за доставку, жаль, что часть разбилась. А у неё всё хорошо?

– Да, она отлично выглядит, – ответил Валера.

– Ну… вы тоже неплохо выглядите, – сказала заведующая и вдруг провела пальцем по его щеке. Потом ужасно смутилась и сказала: – Ну, идите, а то вы бог знает что подумаете.

И сама быстро ушла.

Валера повернулся к двери кабинета, но тут вошла молоденькая медсестра и столкнулась с ним буквально нос к носу. Как будто за этим сюда и шла, она подняла на него глаза, не говоря ни слова, поцеловала его прямо в губы, написала на его ладони ручкой номер телефона и пропала в двери процедурной.

Озадаченный Валера вышел на улицу, такси стояло на прежнем месте, женщина делала ему энергичные жесты, приглашая сесть в машину. Валера оказался рядом с ней, такси тронулось с места, довольно скоро въехало в какой-то двор и остановилось. Женщина сказала решительным тоном:

– Идите за мной!

И Валера опять подчинился.

В квартире, куда она привела Валеру, на окнах были тяжёлые шторы, среди дня царил полумрак. В большой комнате стояла старинная мебель. Такая не часто встречалась в квартирах советских людей. Не просто старая, а действительно старинная, дорогая и прекрасно, насколько Валера мог судить, подобранная. На стенах висели картины.

В то время очень модно было иметь в доме иконы. Но вот чего-чего, а икон Валера нигде не заметил. Зато в шандалах стояли свечи. Женщина сразу их зажгла, стало очень уютно. Валера почувствовал, как запах свеч смешивается с запахом каких-то духов. От этого у него слегка закружилась голова. Женщина спросила:

– Что вы знаете о вампирах?

– В совхозе слухи ходят, – ответил Валера. – Мы там арбузы собираем, а местные говорят, что у них завёлся вампир.

– У вас на джинсах кровь этого вампира и на вашей коже, – сказала женщина. – Это опаснее, чем может показаться. Но не волнуйтесь, теперь я здесь. Всё будет хорошо. Выпейте вина, вам это сейчас нужно.

Она открыла старинный буфет, достала оттуда два бокала тонкого стекла, наполнила из бутылки их на две трети, один бокал протянула ошарашенному Валере:

– Пейте, это очень хорошее вино.

Вино действительно оказалось на вкус очень интенсивным, необыкновенно вкусным, от него сразу голова закружилась ещё сильнее. И ещё у него был очень красивый тёмно-тёмно-красный цвет. Оно, отражая пламя свечей, как бы загоралось внутренним светом.

– Выпейте до дна, – сказала женщина, и Валера опять сделал так, как она сказала.

– Теперь слушайте меня внимательно, – продолжала женщина. – Некоторые вещи вам покажутся странными, но это ничего. Пусть вас это не смущает. Вам нужно довериться мне, вы про это ничего не знаете, а я знаю всё, что можно знать. Как вам повезло, что вы сели в моё такси, вы даже не представляете. Скажите, вы ничего странного в поведении женщин не заметили с тех пор, как у вас эти пятна? Только говорите откровенно.

– Заметил, – ответил Валера. – Они на меня смотрят, прикасаются ко мне, целуют.

– А тот… та, что дала вам эти пробирки, вас с ней ничего не связывает? – спросила она. – Ведь это женщина, да?

– Ничего, мы просто хорошие знакомые и работаем вместе.

– Точно ничего?

– Точно, – уверенно подтвердил Валера.

– Вы говорите правду, – кивнула женщина. – Это очень хорошо, очень умно с вашей стороны. Я вам потом объясню. А как вы сами себя чувствуете, вам не хочется есть?

– Хочется, – признался Валера.

– Вам надо поесть. – Она снова открыла буфет, в руках у неё оказалась тарелка с большим куском мяса. Странно, подумал Валера, что она держит мясо в буфете, а не в холодильнике, как все нормальные люди.

– В холодильнике? – тут же переспросила она, как будто Валера произнёс свои мысли вслух. – Но тогда его надо было бы подогреть, а подогревать такое мясо – это идиотизм.

Валера застыл.

– Приятного аппетита, – сказала женщина с улыбкой.

Мясо было зажарено совершенно натурально, без всяких панировочных сухарей, и от него шёл запах, ни с чем не сравнимый.

– Ешьте. – Она положила рядом с тарелкой вилку и нож, тоже какие-то старинные, всё это Валере очень нравилось. Это было так необычно, так не похоже на почти одинаковые у всех предметы домашнего обихода. Вызывало ощущение праздника.

– И запивайте вином, это идеальное сочетание. – Она налила Валере ещё вина, потом присела на стул напротив него и смотрела, как он ест.

– А вы? – поднял глаза от тарелки Валера.

– Это вы из вежливости спрашиваете? – ответила женщина. – Бросьте. Не нужны никакие условности. Только естественность, больше ничего, вы сами убедитесь, и вам это понравится. Я уверена. Ну неужели вы думаете, что если бы я была голодна, я бы не съела что-нибудь? Не дожидаясь приглашения? Ваш голод тоже связан со всем этим. Это нормально, следует его утолить. Ещё у вас может появиться ощущение, что всё происходящее очень ярко и интересно. Такое бывает также и при приёме наркотиков, но вы их никогда не принимали, вы не знаете.

Валера посмотрел удивлённо.

– А вы принимали?

– А я принимала, – просто сказала она.

Голод оказался совершенно волчий, и Валера расправился с огромным куском мяса довольно быстро. Но наступившая сытость не была сонной, наоборот, чувствовался прилив энергии, и всё происходящее действительно воспринималось особенно остро и было очень интересно.

Обстановка непривычная, всё очень красиво и стильно, и горят свечи. Женщина намного старше тебя спокойно признается, что принимает наркотики. Это в нашей-то советской действительности. Её серые глаза сквозь очки весело и откровенно смотрят в твои глаза, и член, к твоему собственному удивлению, начинает жить своей жизнью.

– Ну хорошо, – говорит она, – теперь нужно сделать следующее. Вашу одежду необходимо постирать и обработать специальным средством. К счастью, оно у меня есть. Переодеть мне вас не во что. Но вас это не должно смущать. Вид обнажённого тела совершенно естественен, тут нет ничего стыдного. К тому же я очень люблю смотреть на обнажённых молодых людей, вы ведь не откажете мне в этом маленьком удовольствии.

Она взяла Валеру за руку, поставила его напротив зеркала и, стоя сзади, расстёгивала на нём рубашку.

– Вам не стоит смущаться и стыдиться, хотя лёгкое чувство стыда будет вам только приятно, – тихо говорила она. – Посмотрите, как красиво ваше тело. Какие у вас руки, плечи, как красива ваша кожа при свете свечи.

Она положила свои ладони на Валерину грудь, у неё были длинные ногти, покрытые тёмно-красным лаком. Валера чувствовал прикосновение их к коже.

– А посмотрите на свой живот, – продолжала она, – какой он сильный, прямо в клетку, и одновременно какой беззащитный. Это в мужском теле трогает меня больше всего. Ну, кроме ещё одной детали, но об этом чуть позже. А какие у вас глаза, губы, волосы, вы просто не понимаете, что чувствует женщина, глядя на вас!

Она запустила пальцы в Валерину шевелюру, потом указательным пальцем прошла по его лбу, носу, губам, замедлив на них своё движение, потом по шее, середине груди и животу, и палец её остановился на верхней пуговице джинсов.

– Теперь главное – не суетиться, – сказала она, – будем продолжать…

В комнате было тихо. Шум большого города не проникал из-за тяжёлых штор, как и солнечный свет. Свечи горели спокойно, огоньки их стояли ровно, не дрожали.

– Ну вот, – тон женщины был одновременно сочувственный и весёлый, – видите, когда человека раздевают, он от этого не умирает. Давайте выпьем ещё вина за ваше прекрасное тело, за его незащищённость, за его доступность мне.

Она протянула Валере бокал вина:

– Давайте чокнемся, вот так, теперь пейте и ничему не удивляйтесь.

Валера пил, чувствуя самой выступающей частью своего тела прикосновение её пальцев. Слово «удивление», конечно, не могло передать в полной мере его ощущения. Потом он оказался в ванне, где был вымыт весьма тщательно, причём малейшие попытки принять участие в этом действии немедленно пресекались, очень мягко, но недвусмысленно. Она говорила, почти не прерываясь. Она объясняла, как важно вымыть кожу всего тела после того, как оно пришло в соприкосновение с кровью вампира. К каким ужасным последствиям могут привести упущения в этом вопросе.

Обнаружив на Валериной ладони чей-то номер телефона и, скорее всего, догадавшись о его происхождении, она долго его смывала мылом и мочалкой, пока он не стал совсем неразличимым.

Потом Валеру вытирали полотенцем, натирали каким-то кремом. Валера оказался лежащим на постели, на очень широкой кровати, женщина сидела рядом с ним.

– Итак, – говорила она, – в письмах святого Родриго Толедского Папе Иннокентию Двенадцатому описана борьба с вампирицей, которая сошла с борта каравеллы, пришедшей из Генуи. У девушки были рыжие волосы, это сразу вызвало подозрения. Потом её видели на крыше церкви монастыря мученика Стефана… Моя ладонь не мешает вам слушать? Извините, но мне очень приятно держать её там… Итак, девушку видели рядом с фигурой ангела с копьём, прямо на самой кровле. Наутро одного молодого монаха нашли буквально растерзанным, грудь его была разорвана когтями, голова держалась на лоскутке кожи, и в нём не осталось ни капли крови. Даже из его ран виднелась плоть не красного, а белого цвета, как будто он был рыбой, а не человеком. По распоряжению Святой инквизиции девушку искала стража. Её искали в городе и за городом, обшаривая буквально каждый уголок, каждое строение, каждое дерево, каждый куст. Но её нигде не было. А на следующее утро ещё одного монаха нашли растерзанным таким же ужасным образом. Но братья не поддались страху и обещали молиться всю ночь. А сам святой вышел ночью на крышу церкви и молился там… Луна спряталась за тучами, пошёл мелкий косой дождь. Святой стоял, спрятавшись за фигурой ангела, и ждал, молясь про себя. Вдруг темнота, смешанная с дождём, сгустилась перед его глазами, и он увидел силуэт девушки, идущей по стоку воды на самом краю крыши… Пожалуйста, не вскрикивайте так громко, я знаю, что в последний момент не даю вам выстрелить, а ваш курок взведён так, что туже нельзя. Но я вас очень прошу, потерпите ещё. Мне доставляет такое удовольствие немного помучить вас. Пожалуйста, ещё немного… Да… вот так. Впрочем, ладно, пора сжалиться над молодым человеком. Вы не против, если я слегка проедусь на вас верхом? Нет? Я так и думала. Как вам нравится моя посадка? Смотрите, я сижу в седле, сохраняя контакт со спиной лошадки, а сама прогибаюсь вперёд, могу целовать вас в губы, вот так… И ещё и в шею, с левой стороны, вот так, не теряя такта…

От поцелуя в шею Валера почувствовал, как что-то похожее на судорогу сводит мышцы внутренней стороны бёдер и мышцы живота, внизу которого собирается буря. Буря налетела с такой силой, что Валера почти потерял сознание…

Потом была долгая дорога. За первой станцией последовала вторая, потом третья. И каждый раз, когда Валеру целовали в шею, он прибывал на станцию, врезаясь в неё на полном скаку. Потом требовательная наездница разрешила немного отдохнуть. Потом Валера потерял счёт времени…

Наконец он понял, что только проснулся. Он был один в комнате. Он не чувствовал себя как-то особенно уставшим, но очень хотелось есть. Было так темно, что Валера не мог разглядеть своей ладони. Но, когда он проводил рукой, ему казалось, что от пальцев в темноте остаётся след. Он услышал шаги по комнате и по движению кровати понял, что кто-то прилёг на другую её сторону. В темноте чиркнули спичкой, со стороны Валеры. Он увидел лицо своей наездницы, но уже спокойное, умиротворённое. Она улыбнулась ему и сказала:

– Проголодался, мой желторотик?

Валера оглянулся: с другой стороны кровати лежала обнажённая девушка, он узнал в ней медсестру, которая целовала его и записала у него на ладони свой номер телефона.

– Её желание встретиться с тобой исполнилось. Не стоит медлить, мне ещё нужно отнести её назад, пока она не проснулась, – услышал Валера. Он вдруг понял, что женщина так и не назвала своего имени.

Валера наклонился над девушкой, увидел сбившуюся во сне прядь волос, закрывающую маленькое ухо, увидел щёку, поросшую еле заметным пушком, увидел приоткрытые губы, увидел её сон, в котором она что-то объясняла незнакомой Валере темноволосой женщине. Медленно склонившись над ней, Валера приник ртом к её шее. И почувствовал во рту вкус, от которого пальцы его задрожали, а голова закружилась.

 

Глава 50. Праздники Земли

На обратном пути от участкового Иевлева, зная, что вернётся уехавший накануне в Ростов поэт, зашла в сельпо и купила две бутылки вина. Бутылки эти были последние из сегодняшнего завоза, так как в селе отмечали праздник – День рыбака. Конечно, День рыбака нельзя назвать профессиональным праздником, например, овощеводов или хлеборобов, но рыбалку в принципе мужики уважали, а, чтобы выпить, каждый повод достаточно хорош. Поэтому можно было назвать удачей, что бутылки сохранились на прилавке, а случилось так потому, что стояли они в укромном месте, между резиновыми сапогами и огромным кубом подсолнечной халвы. Где их и обнаружила глазастая Тамара Иевлева.

Поэт сдержанно обрадовался и, сразу выпив половину бутылки, галантно предложил Иевлевой проводить её к фельдшеру. По дороге он рассказывал городские новости, читал стихи Галича и ругал Вознесенского.

С фельдшером я дружил и как раз принёс ему четыре бутылки вина. Ко времени прихода Иевлевой одна бутылка была уже пустой, я ругал матом газету «Семикаракорский комсомолец», а фельдшер покорно слушал.

Фельдшер, завидя Иевлеву в компании выпившего городского мужчины, не испугался так сильно, как в прошлый её приход. Известия о результатах анализов воспринял стоически, сказав:

– Если он у разных людей кровь понемногу пьёт, то, может, он у беременной женщины кровь пил? И эта кровь в анализ попала. У живых еда попадает в желудок, а как это происходит у них – мы же не знаем.

При этих словах Иевлева призадумалась и нахмурилась. А если то, что говорит фельдшер, правда? А если это она, если это её кровь? Ну, только этого не хватало! Нет, это бред полный, не может такого быть.

Поэта фельдшер принял со всем радушием как городского культурного, но пьющего человека. Поэт же сообщил, что он не видит во всех этих делах ничего странного, что «праздники земли», как назвал это Арсений Тарковский, известны с незапамятных времён, описаны неоднократно, и только безумец может думать, что они просто чья-то фантазия.

– Мир вокруг нас, – говорил поэт, выпив вина, – населён существами, которые были когда-то людьми. Что вы вообще видите в этом странного – в каждом доме кто-то живёт, в лесополосе, в поле – везде. Мы сейчас говорим, а кто-то нас слушает. Но наступает такой момент, когда по каким-то причинам жизнь этих существ становится более интенсивной. Это всегда бывает летом, когда тепло, когда природе никто не мешает, когда созревают плоды, пчёлы приносят мёд, а люди живут мирно, без потрясений. Когда покоем и ощущением радости жизни проникается всё вокруг. И эти существа становятся ближе к материальному миру. Тогда мы их можем видеть.

Тут я довольно резко возразил, что вампиры – существа другой природы, они не живут в лесу, а выходят из могилы. Они приходят из царства мёртвых, и никакие это не праздники земли, а наоборот. И если они попадают в наш мир, значит, между тем миром и нашим где-то есть какая-то брешь, через которую это существо проходит. И бывает это всегда в преддверии каких-то больших и страшных событий.

Поэт сказал, что никакого противоречия в том, что мы говорим, нет. Природа живёт своей жизнью и необязательно должна скукоживаться перед какими-то страшными событиями, и даже может влиять на вампира, растворяя в своих солнечных лучах его злобу, делая его более близким к человеческому существу.

– Вот скажи, – поэт обратился к Иевлевой, – он очень агрессивный?

Она же, повернувшись к фельдшеру, спросила у него:

– Вы его видели, он, по-вашему, агрессивный?

– По-моему, не очень, – признался фельдшер, – он просто страшный, а сильно он агрессивный или не сильно – я не знаю. Он, когда появился, всё вокруг как-то замерло – даже комары не летали.

– Но ничего плохого он никому не сделал, – сказала Иевлева. – Даже с участковым не подрался.

Тогда я сказал, что, по-моему, я знаю, где находится то место, через которое можно проникнуть в наш мир из мира мёртвых. Я долго его искал и наконец нашёл. И собираюсь сегодня ночью засыпать его щебёнкой. Там, недалеко от кладбища, на косогоре вдруг непонятно почему осунулась земля, и я в эту яму заглянул позавчера вечером, правда, я был пьяный, но я видел в ней глаза, и видел их так ясно, как будто я был трезвый.

Фельдшер на это возразил, что позавчера вечером, с медицинской точки зрения, я ничего не мог видеть так, как будто я был трезвый, но яму эту, он тоже считает, от греха подальше лучше засыпать, мало ли что.

Иевлевой идея засыпать проход в загробный мир хотя и не показалась серьёзной, но всё-таки как-то не понравилась. Она засобиралась, сказала, что ей пора. Что поэту лучше остаться здесь, а она сама дойдёт, тут совсем недалеко.

 

Глава 51. Засыпание выхода из царства мёртвых

По мере того как спор с поэтом разгорался и приводились всё новые аргументы по поводу предмета, хорошо нам известного, то есть загробной жизни, фельдшер участвовал в разговоре всё меньше и меньше, голова его клонилась, и в конце концов он уснул на диване, сидя, и мы с поэтом уложили его, подложив под голову подушку и сняв с ног сандалии. Накрыли его каким-то одеялом и вышли, у нас с собой была ещё целая бутылка вина.

Мы сели на мотоцикл, я посадил поэта сзади, и поехали по ночной улице. Мотоцикл подпрыгивал по неровностям улицы, в лицо бил горячий ночной воздух, пьяный поэт в коляске на ходу опять кричал от восторга – и так мы подъехали к строящемуся коровнику. Стройку сторожил Вася, хорошо знакомый мне человек.

С Васей мы быстро нашли общий язык, и за стакан вина он не только разрешил взять щебёнку, но и сам нашёл для неё мешок. Он хотел нам дать ещё кирпичей, цемента и шифер, но мы не взяли. Мы насыпали в мешок столько, чтоб можно было поднять, погрузили в коляску, поэт пожал Васе руку, и мы отъехали.

Мы ехали спасать мир, спасать свою страну, народ, засыпать проход из загробного мира. Потому что если этого вампира Иевлева взяла на себя, то что ещё оттуда вылезет, совершенно неизвестно. А вдруг что-то ещё пострашнее?

Мы свернули с дороги, проехали по стерне и дальше прямо на косогор. «ИЖ» – мощный мотоцикл, и мы без труда заехали почти на самый верх.

Поэт стал на корточки и отважно заглянул в дыру, которая была явно естественного происхождения, в том смысле, что появилась сама, а не в результате человеческой деятельности. Он сказал, что не видит там никаких глаз, и это хорошо, так как сыпать щебёнку на чьи-то глаза, даже если это сверхъестественные глаза, он не будет.

Мы сели на землю, я достал сигареты, и мы закурили. Спешить нам было некуда, перспектива вытаскивать мешок со щебёнкой из коляски не очень привлекала. Нам было весело, и разговор пошёл такой.

– Вот ты мне скажи, как журналист, – поинтересовался поэт, – кто страшнее, повешенные или утопленники?

– Я так считаю, – ответил я, серьёзно подумав, – утопленники всё же будут пострашнее. Они, во-первых, синие, и у них кожа отваливается кусками. Конечно, повешенные тоже не подарок.

– Повешенные ещё хуже, – сказал поэт, – у них выпученные глаза, а это хуже всего.

– Ну, не скажи, утопленники – очень-очень страшные. Они берут тебя за горло холодными своими руками и говорят: пойдём с нами в воду. У-у-у-у!

– А повешенные пританцовывают и душат. А-а-а-а-а! – воодушевился поэт.

– Ужас какой-то, надо бы выпить.

Мы выпили и опять закурили. Отсюда сверху вся деревня была видна, вот там спят в домах люди, а мы тут не спим, спасаем их от нечистой силы. Сейчас перекроем ей путь в нашу родную деревню, а люди даже никогда не узнают, кто их спас. Если только Вася не разболтает про щебёнку, а он точно не скажет. Зачем ему рассказывать, как он за стакан вина отдал совхозный стройматериал? Хотя это можно представить, как помощь в деле спасения села, а про вино вообще не упоминать…

Вдруг поэт сказал:

– Никакой это не выход из загробного мира. Обычная яма. И нечего туда сыпать щебёнку. Там какие-нибудь тушканчики живут или просто мыши. Зачем мы будем их засыпать? Это бесчеловечно.

– Ты уверен? – спросил я, меня тоже стали мучать сомнения. – А вдруг это и вправду обычная яма? И зачем её засыпать? Вон сколько мы тут сидим, а из ямы никто не вылезал.

– А если там заяц? – продолжал поэт. – Что тогда? А вдруг у него зайчата, в смысле, у неё? Или маленькие ежата? А мы их щебнем? Ну разве не долбо*бы мы будем после этого?

– А если это всё-таки выход из того мира, тогда что?

– Тогда и засыплем.

– Когда – тогда?

– Ну… когда выясним, – объяснил поэт.

– А как мы выясним? – спросил я.

– А очень просто. Я туда сейчас залезу и зажгу спичку. И всё станет ясно.

– А ты не боишься? – испугался я за него.

– А чего бояться? – пожал плечами поэт. – Обычная яма.

С этими словами поэт и вправду полез в яму и стал её осматривать. Он зажигал спички, что-то напевал, бормотал какие-то стихи, а я курил и ждал результатов осмотра прохода в загробный мир. Вино мы перед этим уже допили.

Вдруг сзади раздались шаги, я обернулся и увидел двух незнакомых молодых милиционеров. Я подумал, что их прислали, наверное, из Багаевки, так как наш участковый временно отстранённый. Наряд, видимо, обратил внимание на какое-то движение недалеко от кладбища и пришёл проверить, что происходит. Но я на вампира не очень был похож, поэтому разговор начался обыденно.

– Распиваем в общественных местах? – спросил один из милиционеров.

Вопрос меня, говоря по-городскому, изумил. Мы были за деревней, недалеко от кладбища, да ещё ночью. Назвать это место общественным могла только милиция.

– Нет, – сказал я, – я тут по важному делу.

– Да? – удивилась в свою очередь милиция, они оба как будто обрадовались, что вместо нечистой силы имеют дело с привычным материалом, и так просто отцепиться не собирались. – По важному делу, а выпивши.

– Представьте себе. Я немного выпил для храбрости, но, если вы узнаете, какое у меня дело, вы тоже захотите выпить для храбрости, потому что дело у меня очень страшное.

– Ну-ну! – сказала милиция, но уже с меньшей уверенностью. – Что же это за дело?

– Ну вы же слышали про вампира? – спросил я. – Так вот, он приходит из потустороннего мира. И я этот его лаз нашёл. И хочу его засыпать. А из него каждую минуту может вылезти вампир. Лучше идите отсюда, пусть я один пострадаю, в случае чего.

– Да брось, – сказала милиция, но уверенности в её голосе прозвучало ещё меньше.

Слухи по деревне ходили упорные, милиция про них знала и хоть и храбрилась, но в душе с непривычки побаивалась.

– Да, – сказал я, – не нужно мне мешать. Я сейчас буду Богу молиться, а милиции присутствовать при этом не полагается. Милиция должна бороться с проявлениями религиозности.

– Молиться не надо, – ещё менее уверенно ответила милиция.

– Если я молиться не буду – вампир из ямы вылезет и у вас кровь выпьет, – пообещал я.

– Из какой ямы? – не поняла милиция.

– Да вон из той, – показал я.

Милиция осторожно приблизилась к яме, и вдруг оттуда раздался жуткий вой, и высунулась голова с взлохмаченными волосами и дико вытаращенными глазами. Милиция закричала, отскочила и кинулась бежать. Поэт же выскочил из ямы и с диким криком погнался за ними вниз по косогору. Но поскольку трезвым поэт не был, с ним случилось то, что часто случается с теми, кто бежит вниз по склону, не умея этого делать. Тело его понесло вперёд так, что ноги за ним не поспевали. Он грохнулся на землю, и милиция на бегу услышала исходящее от вампира отчётливое слово – б****!

Тут милиция слегка приостановилась, поскольку матерная ругань не до конца соответствовала возвышенному образу мистического существа. Милиция повернулась и осторожным шагом приблизилась к лежавшему поэту. Даже беглого взгляда было вполне достаточно, чтобы понять, что это охающее существо вампиром быть не может.

Поэт же поднялся с земли, потирая ушибленные бока. Он поднял руки, протягивая их ладонями вперёд, прямо к милиционерам, и продекламировал с лёгким завыванием и слегка заплетающимся языком:

Милиция выслушала стихи довольно тупо. Поэт хотел было продолжить, но милиция, подойдя к нему почти вплотную, нанесла три коротких удара милицейской палкой. Поэт со стоном повалился на землю.

Я кинулся по косогору вниз с криком:

– Не трогайте вампира – он поэт!

Конечно, я казак, и справиться со мной не так просто, как с человеком, обладающим поэтическим дарованием. Но, видимо, милиция крепко обиделась, что её обратили в позорное бегство. А поскольку я был выпивши, а они с палками, продержался я недолго и вскоре оказался рядом с поэтом.

Били нас какое-то время, потом вдруг перестали. Я так понял, что они просто запыхались. Тогда поэт сказал:

– Как вы смеете так обращаться с вампиром? Дайте сигарету.

– Я тебе сейчас дам сигарету, – ответила милиция и, повернувшись, приступила к патрулированию деревни.

– Поэт, – спросил я, – ты живой там?

– Нет, – ответил поэт, – меня убили.

– Тогда поехали отсюда, – сказал я. – Раз мы не засыпаем выход из загробного мира, вернём щебёнку Васе, это будет честный поступок.

– Давай вернём, лично мне она не нужна, – высокомерным тоном отозвался поэт.

 

Глава 52. Вампир и милицейский наряд

Милиция продолжала патрулирование улицы. Сознание одержанной недавно победы наполняло её грудь гордостью и уверенностью в собственной силе. Увидев сидящих на лавочке мужчину и женщину, милиция подошла к ним и железным тоном сказала:

– Ваши документы!

– Какие документы, пацаны? Час ночи, – ответил мужчина сильно встревоженным голосом.

– Мы не пацаны, а милицейский наряд. Документы покажите, – настаивала милиция.

– Документы в доме. Подождите, я вынесу, – сказал мужик.

– Это ваш дом? – спросила милиция.

– Да.

– Почему так поздно сидим? Выпивши?

– Ну, немного, – признался мужик.

– Мы видим, что немного. В вытрезвитель поедем в Багаевку или как? – Милиционеры были очень серьёзны в своих намерениях.

– Бутылку вина с братом выпили за ужином. Какой вытрезвитель?

– А повод?

– Так ведь День рыбака…

– А вы что, рыбак?

– Я на рыбалку езжу иногда, – сказал мужик неуверенно.

– Поедешь на рыбалку на пятнадцать суток.

– Да за что? – возмутился мужик.

– Не беспокойся, что-нибудь придумаем, – иронично сказали милиционеры.

– Что вы к нему пристали, что он вам такого сделал? Он перед своим домом вышел на лавочке посидеть перед сном! – не выдержала женщина.

– На свежем воздухе! – сказала милиция. – Пьяный вдрабадан, да ещё с сотрудниками милиции разговаривает, как с кумом своим, алкоголиком.

Тут мужчина вскипел:

– Ты кума не трожь. У меня кум – тракторист, уважаемый человек. И ничего он не алкоголик. Так… выпьет иногда. А вы не пьёте?

– Я вижу, ты не унимаешься. Придётся тебя задержать.

– Да что вы ко мне привязались? Я сижу, никого не трогаю!

– Ты успокойся, вот протокольчик составим, тогда всё поймёшь.

– Какой протокольчик?

– Ну обычный. Фамилия, имя, отчество, год рождения, национальность, партийность… – спокойно перечисляла милиция.

– Я, между прочим, член партии, – отозвался мужик.

Тут милиция слегка опешила, это был неожиданный поворот дела. Возникла пауза, в которую встряла женщина:

– Идите бандитов ловите. Столько здесь всяких шатается.

– А вы, кстати, ничего подозрительного не видели? – Милиция явно сменила пластинку.

– Чего подозрительного? – спросила женщина.

– Ну, знаете, слухи разные ходят.

– Вампира, что ли? – спросил мужчина. – Нет, не видал.

– Если увидите, сообщите в милицию.

И, откозыряв, милиция продолжила патрулирование деревни.

Вскоре милиционеры увидели мужчину, шедшего в сторону общежития, в котором жили университетские. Мужчина просто шёл по улице – это было подозрительно. Милиция подошла к нему и сказала:

– Гражданин, документы предъявите!

– У меня нет документов, – честно ответил мужчина.

– А где они?

– Вообще нет, – признался мужчина.

– Вы не член партии? – на всякий случай спросила милиция.

– Нет, я беспартийный, – глуховатым голосом ответил мужчина.

– А почему это у вас нет документов? – заинтересовалась милиция.

– В район отправили, в архив. – Мужчина ничего не скрывал.

– Странно, – сказала милиция, – где живёте?

– Нигде, днём сплю в сарае под крышей.

– Документов нет, и спите в сарае под крышей? – переспросила милиция.

– Да.

– Ещё один поэт, – высказалась милиция оценивающе.

– Нет, – сказал мужчина, – я не поэт.

– Не поэт? – уточнила милиция.

– А вы кого ищете?

– Кого надо, того и ищем. Выпивши, гражданин?

– Нет, в том смысле, что вы думаете, – ответил мужчина.

– Проверим, а ну дыхните.

– Не надо этого делать, – предупредил мужчина.

– Почему? – удивилась милиция.

– Вам же хуже будет.

– А, вот как мы заговорили. Пугаешь? Может, ты тоже вампир?

– Может, – согласился мужчина.

– Какие вы тут весёлые все, – милиция окончательно потеряла терпение.

– Я не весёлый, – сказал мужчина.

– Вампир, б**… – сказала милиция. – Тебя как человека спрашивают…

На улице показалась женщина. Она узнала мужчину и пошла прямо к нему. Милицию её появление очень заинтересовало.

– Гражданка, ваши документы.

– Какие документы вы хотите видеть? – спросила женщина.

– Паспорт покажите, – сказала милиция.

– А что, у нас на хуторе Усьман особый режим? – удивилась женщина. – Мы приграничная зона? Или у нас тут закрытый академгородок? Какой паспорт, товарищи? Я свой паспорт дома оставила – в Ростове-на-Дону, обязанности иметь его при себе у меня нет.

– Какая вы деловая, гражданка, – обиделась милиция. – Такие вы тут все деловые! Одному вампиру накостыляли, а тут другой выискался, а вы кто? Ведьма?

– Нет, я преподаватель университета, – сказала женщина.

– Это вас парторг прислал? – спросил Фролов, ибо это, разумеется, был он.

– Не твоего ума дело, – ответила милиция. – Вот арестуем на трое суток, тогда ты по-другому запоёшь.

– Это парторг вас прислал, – повторил Фролов.

– Давай просто убежим, – повернулась к нему женщина.

– Я вам убегу, – пригрозила милиция.

– Сейчас ночь, меня нельзя трогать, – сказал Фролов.

– Смотри, – сказала милиция, – этот тоже палки хочет.

И замахнулась милицейской палкой. Мужчина отреагировал довольно неожиданно. Милиционера, который на него замахнулся, он взял рукой за горло, слегка приподнял над землёй и поставил. Второй милиционер попятился, споткнулся и упал. Фролов схватил его за щиколотку и поднял за ногу кверху довольно высоко. Милиционер висел вниз головой, фуражка, естественно, упала на землю и покатилась. Женщина невольно отметила про себя, какие у него стоптанные каблуки на туфлях.

– На меня ночью не надо замахиваться, – сказал Фролов.

Он схватил первого милиционера как-то под мышку, так что тот тоже бессильно повис на его руке. И потащил обоих с дороги в темноту, туда, где был между домами проход к огородам. Женщина пошла следом.

При свете луны под помидорным кустом лежали милиционеры. Перед ними на коленях стоял Фролов, лицо его было обращено вверх, и было видно, как оно менялось. Кожу что-то тянуло к затылку, зубы открылись полностью, а глаза стали узкими, почти утонули в складках кожи.

Иевлева поразилась тому, до какой степени спокойно она воспринимает то, что видит. Превращение Фролова её не пугало, она прекрасно понимала, что сейчас будет, и даже характерной для женщины брезгливости не испытывала, а судьба милиционеров поразительно мало её трогала.

Сами же они лежали тихо, и лица обоих обессмыслил ужас. Вампир поднял лицо или, вернее, маску, в которую оно превратилось, к небу и издал какой-то звук, что-то между стоном и свистом.

Вдруг задняя дверь дома открылась, оттуда вышел мужик, грузно сошёл с крыльца, закурил сигарету, подошёл к краю огорода, вставил сигарету в рот, расстегнул штаны и стал громко и обильно мочиться. Помочившись, он всё проделал в обратном порядке, то есть застегнул штаны, взял изо рта сигарету и пошёл обратно к крыльцу. Взошёл на него, бросил погасшую сигарету в банку, которая стояла на столе, открыл дверь, вошёл, и дверь за ним закрылась.

Его появление вернуло Иевлеву в мир людей из мира ночных существ. Она подошла к Фролову, стала рядом с ним на колени и, заглянув прямо в его ужасную маску, сказала ему тихо:

– Отпусти их!

Маска смотрела на неё жутким звериным оскалом, она не отводила глаз, и тогда лицо Фролова медленно стало разглаживаться, пока не приняло обычный вид. Он смотрел на неё какое-то время. Смотрел ей в глаза, ничего не говоря. Потом также молча встал, повернулся и пошёл, но не в сторону улицы, а в темноту. Она тоже встала и пошла за ним. Он остановился, подождал её и взял за руку.

 

Глава 53. Разговор парторга с первым секретарём райкома

Утром парторг сидел в своем кабинете ни жив ни мертв, потому что уже видел милиционеров, патрулировавших ночью улицу. Милиционеры утверждали, что ничего такого не случилось, но у одного волосы сильно поседели, а у второго отнимались ноги. Они подтвердили, что женщина, которую видели ночью, скорее всего Иевлева, она соответствовала описанию. Утром же ее не оказалось в общежитии, и куда она делась, никто не знает. В город, не предупредив, она бы не уехала. Милиционеры, судя по их состоянию, встретились ночью с Фроловым но видели также ее, значит она и Фролов опять были вместе. Ну и где она теперь?

«Что мы имеем: пропавшая Иевлева, два ставших неврастениками мента и письмо в райком с предложением пригласить попа. Думай, парторг, – говорил он себе, – думай!»

С тяжёлым сердцем он стал звонить в райком. В райкоме его соединили с первым, и первый участливо спросил:

– Что, плохо? Замучил вампир совсем?

Парторг доложил ситуацию: два мента в отключке, женщина пропала. А так всё тихо-спокойно.

– Видишь, – сказал первый, – а ты хотел детей из лагеря возвращать. Прочитал я твоё письмо. Зачем тебе поп? Ты сам рясу надень, кадило зажги и ходи по деревне.

– Так я ж неверующий, – возразил парторг.

– Нет, парторг, ты верующий, – настаивал первый.

– Виктор Викторович, тут правда страшно. Пока тихо всё, а если он опять начнёт, что мы людям скажем?

– Сказать как есть: партия развела вампиров, а расхлёбывать зовёт попов! – первый повысил голос.

– Так если бы это были только слухи, только суеверия! – пытался оправдаться парторг. – А то ж он там правда ходит – люди его видят всё время. Как я им скажу – не видьте? А они видят! Я ж его не могу на партбюро вызвать – сказать: перестань быть вампиром, ты умер, лежи в могиле! Что, он меня послушает? Тут нужна их сила – потусторонняя.

– А думаешь, у партии нет потусторонней силы? – сказал первый. – Ты думаешь, коммунисты – догматики? Нет, Егор Ильич, мы не догматики! Мы в Бога не верим и суеверия отбрасываем, но в неопознанные нами явления природы мы верим, и своим глазам мы тоже верим. И зря ты думаешь, что у партии нет своего оружия, чтоб с этим бороться. Я-то с утра уже всё знаю, ещё перед твоим докладом. В общем, приедет к тебе из Ростова человек. По линии обкома партии. Из управления МВД области. Он тебе попробует помочь. А то твоя милиция стреляет по своим, и верить ей нельзя.

– Моему участковому можно верить, он землю будет рыть, – возразил парторг.

– А что такое? – заинтересовался секретарь райкома.

– Да, Виктор Викторович, втюрился он в эту бабу, что с вампиром ходит.

– Что? – не поверил первый.

– Его б***ство, – продолжал парторг, – для нас не новость. Мы ж его и на бюро прорабатывали за моральный облик. Но тут не просто б***ство, он с женой разводиться хочет, детей бросает. В общем, одурел совсем, с глузду, как говорится, съехал, Виктор Викторович.

– И что, – спросил первый, – есть от чего?

– Да что говорить, Виктор Викторович, – признался парторг, – есть от чего, женщина интересная, я её видел.

– Ну не знаю, – сказал первый, – смотри по обстановке. В город ей звонили?

– Да, звонили, Виктор Викторович, трубку не берёт.

– Товарищ из Ростова приедет, прямо к тебе, – инструктировал первый райкома. – Ты его там устрой и, наверное, да… участкового вызови. Участковый всё знает, где что. Пусть он помогает. Может, как-нибудь без попа обойдёмся.

 

Глава 54. Мы с поэтом едем за пивом

Я проснулся в это утро с большой головной болью. Поэт вообще не хотел просыпаться. Он с отвращением смотрел, как я умываюсь. Слушал грохот умывальника, из которого вода лилась через отверстие внизу, когда я подымал вверх такую железную фигню. А когда я её отпускал, эту фигню, она с грохотом падала, затыкая отверстие. Поэт презрительным тоном продекламировал:

Елизавета Петровна, которую поэт упрямо называл «Кроткия Елизавет», позвала нас завтракать. Мы, поблагодарив, отказались, нам не нужна была еда. Нам было нужно холодное пиво. Спина и плечи жутко болели, мы по пьяни сразу этого не почувствовали, но огребли вчера от ментов по полной.

– Чего это они вас так? – спросила Елизавета Петровна.

– Его – за то, что он вампир, а меня – за компанию, – честно признался я.

– Кто вампир? Он, что ли?

– Так он выл и за ними бегал по полю.

– Правда, что ли, за ментами бегал? – повернулась она к поэту.

– Я – вампир, – сказал поэт. – Я – весь мир, а вампир – это часть мира. Значит, я и вампир в том числе.

– Болтун ты, – без злобы поправила его Елизавета Петровна. – Вампир! Не говорил бы, чего не знаешь!

– И на то ваша царская воля, государыня императрица, – смиренно склонился поэт.

– Болтун, – повторила она. – Молока вон выпей.

– Молоко – это не ко мне, – с достоинством ответил поэт.

В общем, поехали мы в Багаевку за пивом. За мостом тормознули грузовик с арбузами – доехали до трассы. Водитель всё жаловался, что арбузы плохо погрузили.

– Научные работнички, – ворчал он, – руки из жопы растут, кандидат наук, два астеранта, квалифицированная рабочая сила, б**…

На трассе он свернул влево и поехал в Ростов, а мы остались на перекрёстке ловить попутку до Багаевки. Что-то водитель такое вспоминал, что у университетских какая-то женщина на работу не вышла и куда-то делась.

– А куда она делась? – ворчал шофёр. – Баба она и есть баба.

В общем, он уехал, а поэт забеспокоился.

– Надо, – говорит, – возвращаться.

– Ну куда ты будешь возвращаться? – резонно спросил у него я. – По деревне будешь ходить, искать её? А если это не она?

– Зря мы её вчера одну отпустили!

– Нам сейчас самое умное, – убеждал я, – поехать в Багаевку и выпить пива. Как раз к нашему возвращению что-то и прояснится.

У поэта испортилось настроение, но пива он хотел. Нас подобрал василькового цвета «москвич», за рулём которого оказался отставной подполковник. Разговорившись, он сказал, что едет в Багаевку за дынями. Поэт серьёзно кивал, как будто поездки в Багаевку за дынями были для него постоянным привычным делом. Я задремал. Сквозь сон я слышал, как поэт пытается договориться, нельзя ли нас забрать из Багаевки на обратном пути.

– Куда я вас посажу? – удивлялся этой просьбе подполковник. – Дыни же будут везде!

Потом я всё-таки заснул, и мне приснилось, как Елизавета Петровна вместе с Иевлевой полощут в Маныче рубашки. Они полощут и выкручивают. И кладут в эмалированный таз. А мимо идут казаки и отпускают гнусные шутки. А те смеются, но не оборачиваются…

Я проснулся оттого, что машина остановилась. Мы вышли. Очередь за пивом была, и немаленькая. Но мы встали. И стояли. Под палящим солнцем. Всё когда-то кончается, и очередь наша в конце концов подошла. Мы взяли по две кружки. Вернее, я взял четыре, поскольку у поэта денег не было.

За пивом поэт пытался убедить меня в том, что язык нам диктует. То, что нам кажется созданной нами поэтической формой – это на самом деле диктат языка. Он приводил примеры, мужики косились на нас. Но косились уважительно, как на сумасшедших.

Пиво кончилось на Осипе Мандельштаме. Мандельштам мужикам не понравился – жидов в станице не любили.

– Я не увижу знаменитой «Федры»! – кричал опьяневший поэт.

А я думал, продиктовал ли это Мандельштаму тот самый язык, на каком говорят окружающие нас мужики. И я нутром чувствовал, что это всё-таки тот же самый язык!.. Тот самый… Именно в этом состоит суть дела. И дальше нить моей мысли терялась, думать не было сил. Поддержать разговор я не мог, а он увлёкся, махал руками, и получалось очень шумно. И вообще пора было уходить.

Попутку на трассе мы поймали моментально. С консервного завода шли грузовики в Ростов. У поворота на Усьман мы вышли и до хутора шли пешком. Несколько раз останавливались отлить, благо лесополоса шла вдоль дороги.

Когда мы вернулись в деревню, как раз приехал автобус с университетскими с поля. Автобус привёз их прямо к столовой. Мы шли мимо, и нас, естественно, затащили обедать. Мы проголодались и отказываться не стали.

Отсутствие Иевлевой поэт отметил сразу. Ему, правда, сказали, что она вышла из общежития около одиннадцати, а от фельдшера, оставив нас, она ушла примерно в полдесятого. То есть мы не были последними, кто её видел. В общежитии до поздней ночи вообще никто не спал.

Поэта успокаивали, говорили, что она взрослая женщина и что найдётся. Но он всё равно помрачнел. Это он рассказал мне, что Иевлева встречается с вампиром по ночам, причём абсолютно ничего странного поэт в этом не усматривал.

– Встречается с вампиром. И что? Странно вам? Не верите? Да ради бога! Пожалуйста! Но я знаю, что говорю. И ничего в этом такого невозможного нет. Мистика, вы считаете? Да вокруг полно мистики. Просто вы её не видите. Потому что вы сами – тупые долбо*бы. А я верю своим глазам, представьте себе. Да, с вампиром. Не с каким-нибудь м**аком, старшим преподавателем. Потому что она сама непростая женщина. Что здесь такого невероятного? Если вы верите в коммунизм, почему бы вам не верить в вампиров? Ах, вы уже не верите в коммунизм? Ну, тогда можете и в вампиров не верить. Я не настаиваю. Дело ваше. Можете не верить. Но она всегда возвращалась ночью. Или он сам её приносил. Почему она сегодня не вернулась? Что случилось? Ой, чует моя бедная, зас*анная газетой «Правда» душа – что-то случилось.

Мы закурили. По дороге проехала серая «Волга» с ростовскими номерами.

– Да найдётся она, – успокаивал я поэта, хотя у меня на душе тоже стали кошки скрестись.

Тогда-то мы и решили по возможности, то есть когда поэт протрезвеет, вместе описывать эту историю. Чтобы рядом с журналистским репортажем появились слова, продиктованные поэтическим вдохновением.

 

Глава 55. Приезд майора Ершова

Приехавший из Ростова, из областного управления милиции офицер был худым, лет сорока, мужчиной в форме с майорскими погонами, с небольшим чемоданчиком в руках. Невысокий, неприметный. С простым, немного удивлённым лицом. По крайней мере, так мне его описывали люди, присутствующие при его прибытии. Самому мне так и не довелось с ним познакомиться.

Майор протянул удостоверение, парторг прочёл: «Павел Петрович Ершов».

– А мы вас ждали, товарищ майор, – обрадовался парторг.

– И чудненько, – сказал майор, – вот и дождались.

– Идёмте, мы вас устроим, потом пообедаем.

– Спасибо, я обедал, – вежливо отказался майор.

– У нас тут гостиничные номера при библиотеке, – говорил парторг, ведя майора по улице. – Будет вам уютно. Всё рядом. Магазин рядом.

– Магазин – это да, – кивал головой майор.

«Чего это я про магазин, – укусил себя за язык парторг. – Он что, бухать сюда приехал?» Но майор смотрел доброжелательно. И никаких неправильных мыслей о себе со стороны парторга, видимо, не допускал. Комнату майор осмотрел одобрительно, чемоданчик положил на стол и сказал, что хотел бы поговорить со свидетелями немедленно. Они вернулись в кабинет, и по дороге парторг рассказал, что было ему известно.

– Давайте сначала поговорим с участковым, – предложил майор, – он у нас и главный свидетель, и главное заинтересованное лицо.

Участковый пришёл мрачный. Ночная история с милиционерами вывела его из равновесия окончательно. Узнав, кем является гость, он сказал резко, почти потребовал, чтоб его восстановили в должности и вернули оружие. Иначе он помогать не будет. Приезжий смотрел на него внимательно, ничего не говоря. Потом опустил глаза на свои руки, лежащие на столе, подумал ещё немного и обратился к парторгу:

– Да, – сказал он, – надо вернуть к исполнению обязанностей и отдать пистолет. Как вы думаете, Егор Ильич, мы могли бы это организовать так, чтобы ещё до вечера товарищ участковый приступил к исполнению обязанностей? Мне бы не хотелось самому в это вмешиваться.

Парторг снял трубку и позвонил в райком партии. Буквально сразу ему перезвонили. Он переговорил по телефону, отложил трубку и доложил приезжему майору:

– Уже везут на мотоцикле – бумаги и оружие. У них всё было готово по распоряжению райкома.

Участковый тяжёлым взглядом окинул приехавшего майора и спросил:

– С чего начнём?

– Со вчерашними патрульными надо бы поговорить, – с улыбкой, как будто даже немного стеснительной, сказал майор.

– Они в Багаевке, в больнице, – отозвался парторг. – Под наблюдением. Ведут себя не совсем нормально. Боятся ночи.

– Давайте поедем к ним в Багаевку, – предложил майор. – По дороге поговорим с вами, – обратился он к участковому. – Бумаги ваши и оружие тоже получим по дороге. Я думаю, мы их встретим.

– Ещё чем-нибудь могу помочь? – спросил парторг.

– Нет, большое спасибо.

И они уехали на «Волге» майора. Он только сказал участковому взять жезл, чтобы остановить мотоцикл из Багаевки. Мотоцикл они встретили ещё на грунтовке. Сидящий за рулём майор посигналил и выставил в окно жезл, мотоцикл остановился. Документы и ствол привезли знакомые ребята, участковый подписал, что нужно, и всё получил. Они пожали друг другу руки, мотоцикл развернулся и уехал обратно. Майор не вышел из машины.

 

Глава 56. Допрос патрульных милиционеров

Разговор с молодыми милиционерами в больнице о произошедших ночью событиях информации дал немного. Майор допросил каждого по отдельности. Один сказал, что их напугала собака, другой – что они упали в какую-то яму. Оба утверждали, что никакого мужчины не видели. На вопрос, откуда появилась женщина, один сказал, что вышла из калитки, другой – что пришла по улице. Также они затруднялись ответить на вопрос, куда девалась женщина потом. Этого они точно не помнили, и восстановление данного факта оказалось для них невозможным.

Под воздействием вопросов майора они мужчину всё-таки вспомнили, но кроме того, что он беспартийный, ничего сказать не могли. Но про его беспартийность помнили оба. И почему-то подчёркивали этот факт, видимо, он казался им обоим важным обстоятельством. Откуда у одного из них синяк на щиколотке левой ноги, а у другого синяки на шее, похожие на следы пальцев – ни тот, ни другой сказать не могли. При этом создавалось впечатление, что происхождение синяков было им хорошо известно, но они ни в коем случае не хотели признаваться в этих фактах, как если бы в них содержалось что-то страшное и постыдное. Один сказал, что ударился ногой об дерево, другой – что наткнулся в темноте на забор.

На вопрос, что с ними случилось потом и что их напугало, оба отвечали, что не случилось ничего и ничего не напугало. На вопрос, почему же их тогда держат в больнице – ни тот, ни другой вразумительного ответа тоже не дали. На вопрос, где они были всю ночь, и почему только утром их обнаружили на главной улице совхоза, они ответили, что во время патрулирования разговорились. Очень увлеклись разговором и, так прогуливаясь, проговорили до утра. А о чём говорили – не могут вспомнить. А женщина с мужчиной в это время куда-то ушли, а куда – неизвестно. Причём версии с увлечённым разговором они придерживались оба, независимо друг от друга. На вопрос, не употребляли ли они спиртных напитков, оба дали отрицательный ответ.

Возможно, их поведение объяснялось тем, что врач применил сильные седативные препараты, по крайней мере их попытки избежать прямого рассказа о том, что действительно произошло, в совокупности с симптомами сильного психического расстройства наводили на размышления, и майор сказал, что он удовлетворён результатами допроса.

Когда майор с участковым вышли из больницы, майор спросил:

– Каковы ваши впечатления?

– Он их напугал, – сказал участковый, – молодые они ещё.

– А почему он вас никогда не пробовал убить, вообще на вас не нападал?

– Не хотел идти на конфликт. За ним не особенно гонялись, а он не особенно вредил. Это было то, что ему нужно. А зачем ему на меня нападать? Чтоб на него облаву устроили?

– А почему он напал на этих? – спросил майор.

– Не знаю, – пожал плечами участковый.

– А я знаю, – сказал майор. – Он, судя по их поведению, решил, что наше, так сказать, перемирие нарушено. И нарушено нами. Он почувствовал – через них – наши эмоции и заразился направленной на него агрессией. Кстати, эти патрульные мне вообще не понравились. Судя по моему опыту, готов утверждать, что и до контакта с ним они цеплялись к другим гражданам, злоупотребляя своей властью.

– Откуда вы знаете?

– Я не уверен, но у меня такое впечатление, – ответил майор. – Мне кажется, и его они спровоцировали. Одного не понимаю, почему он их не убил?

– Может, она ему помешала? – предположил участковый.

Майор резко оглянулся на участкового, остановился, подумал немного и сказал:

– Да, я почти уверен, что вы правы.

– Я считаю, что он похитил её и держит как заложницу.

– Не думаю, – улыбнулся майор, – нет, это не так. К сожалению, должен сказать, что если она действительно с ним, то вполне добровольно. Но почему днём? Ночью – я понимаю, но днём он должен спать. В каком-нибудь тёмном месте.

– А у вас, извините, опыт есть по этой части? – спросил участковый.

– Да, – ответил майор рассеянно, как будто думал о другом, – есть некоторый опыт, разные вещи случалось видеть. А как вы думаете, где они могут в деревне прятаться днём?

– Да мало ли где, в сарае, в амбаре, в силосной башне, на элеваторе. Да мало ли? – ответил участковый.

– Маловероятно, – сказал майор. – Извините. Он один – да, мог бы. Но с ней – вряд ли. Она всё-таки живая, она женщина. Ей нужно есть. Ей, извините, нужны удобства. Она не будет целый день висеть под крышей, скрестив руки на груди.

Подошли к машине.

– Скажите, – сказал майор, – а вы в состоянии указать точное место, где патрульных утром нашли?

– Ну, они шли по улице… – Участковый перебил сам себя: – Да, Ерофеев принёс мне милицейскую фуражку и сказал, что нашёл её у себя в огороде. Он думал, это моя. Полагаю, надо с ним поговорить.

– Так что же вы молчите? Конечно. Вот и чудненько! Вот к нему на огород мы прямо и поедем, – сказал майор и замолчал.

Так они и доехали до огорода Ерофеева в полном молчании, если не считать указаний участкового, куда ехать.

 

Глава 57. Огород Ерофеева

На огороде у Ерофеева росли огурцы, арбузы, дыни и подсолнухи. Но майор почему-то сразу отправился туда, где, подпёртые палками, висели ветви помидорных кустов. Он прошёлся вдоль грядки и вдруг, остановившись, показал рукой участковому:

– Смотрите. Там по рыхлой земле что-то волокли. А тут, в конце следа, видите, похоже, положили. Там земля взрыхлена. Хорошо, что сегодня не поливали ещё.

Он подошёл ближе к следам, постоял над ними, вытянув перед собой правую руку ладонью вниз. Вдруг у него лицо окаменело, он повернулся в сторону поля, которое начиналось за огородом. Постоял так немного. Потом встряхнул кистями рук, как будто стряхивал воду, повернулся к участковому и сказал:

– Товарищ лейтенант, проверьте меня. Здесь, где начинается поле, должны быть следы двух человек. Там земля рыхлая, и они, мне кажется, должны быть. Вы посмотрите, пожалуйста, мне важно, чтобы не я их увидел.

Участковый быстро пошёл через огород и буквально сразу крикнул:

– Да, есть следы!

– Вот и чудненько, – сказал майор. – Пойдёмте посмотрим.

Они несколько раз теряли следы, поскольку шли по стерне. И хотя земля и была рыхлая, но всё-таки не такая, как после бороны. Дожди и ветер сделали её более твёрдой, и не везде следы были видны отчётливо. Но участковый обратил внимание, что майор вообще не смотрел на следы. Он шёл, как по ниточке. Это участковый видел, что следы то появляются, то исчезают.

«Нех**вого майора прислали нам из Ростова-на-Дону!» – подумал участковый.

Они пересекли поле, прошли через лесополосу. Дальше начиналась бахча. Следы вели через неё наискосок. Вернее, следов уже никаких не было видно. Но майор шёл уверенно, что-то насвистывая себе под нос. Они прошли и это поле. И тут майор остановился. Он сказал:

– Вам надо вернуться. Поесть, приготовиться, поспать. Зайдите за мной в половине третьего утром. Как ближе всего пройти к библиотеке?

– Вот этой дорогой, – показал участковый.

– Вот и ступайте, – сказал майор, – я ещё немного здесь побуду.

 

Глава 58. Фролов и Иевлева спускаются под землю

Когда Иевлева и Фролов шли по полю скошенной кукурузы, оставив следы, которые позже найдёт майор Ершов, ночь была уже на самом исходе, и вот-вот должен был начаться рассвет.

Иевлева чувствовала себя ночью совсем иначе, чем днём. Дневная жизнь, дневные заботы – всё это отодвигалось куда-то, становилось неважным. Ночью все её чувства обострялись, она чувствовала запахи так, что могла бы, наверное, держать след, как собака. Она великолепно стала видеть в темноте, даже очень густой. Тело её становилось лёгким и подвижным, каким никогда не было. Она могла бежать, сколько хочет, и причём очень быстро. Иногда ей казалось, что она может летать, проходить сквозь стены, и тень этого состояния была с ней днём, её превращение продвинулось очень далеко. Природа ночного существа запустила в ней глубокие корни. Днём она была живым человеком. Ночью время теряло власть над ней.

Он сказал ей:

– Разные существа охраняют поле, лес, озеро. А ты охраняешь меня. И охраняешь деревню от меня. У тебя это в крови. Наверное, кто-то у тебя в роду уже был таким, как ты… Скоро рассвет.

– У тебя интересный анализ крови получился, – сообщила она и замолчала.

– А что?

– Ты беременный, у тебя будет ребёнок.

– Шутки шутишь!

– А ты у других женщин пил кровь или только у меня?

– Только у тебя, остальные были мужчины.

– Тогда, кажется, я – беременная. Ты будешь папой.

– А может – участковый?

– С участковым я была осторожна, с тобой – никогда.

– Почему?

– Было не до осторожности.

– Ты серьёзно говоришь?

– Анализ показал, анализы не врут.

– Я уже несколько дней знаю об этом, – признался Фролов.

– И что же будет? – спросила Иевлева.

– Будет ребёнок.

– Такой, как ты?

– Нет, он будет такой, как ты.

– Он? – спросила Иевлева.

– Мальчик, – подтвердил Фролов. – Космонавтом будет.

– Ты за него не волнуйся, я его выращу.

– Я знаю.

Иевлева помолчала.

– Мне сегодня сказал, – произнесла она наконец, – этот парень из Семикаракор, который живёт у Петровны, что ты можешь приходить, потому что где-то есть брешь между миром мёртвых и миром живых. Так он вроде бы нашёл какую-то яму и думает, что она и есть эта брешь. И хотел её сегодня ночью засыпать щебёнкой. Так что ты не сможешь вернуться в царство мёртвых. Придётся тебе остаться здесь со мной. Я увезу тебя в город. Куплю хорошие плотные шторы, чтоб солнечный свет не беспокоил тебя днём. Сделаю тебе перекладину под потолком, чтоб ты висел на ней, как летучая мышь, когда я буду на работе. А ночью мы будем ходить по крышам. И всегда будем вместе.

– Петровна – непростая женщина, – сказал Фролов. – Она правильно говорит. Брешь есть. Только это не яма на косогоре, где земля просела после дождя. И она появляется перед большой бедой. Петровна права.

– Вот мне не нравятся эти разговоры про большую беду. Будет большая беда, а посередине я с маленьким ребёнком на руках.

– Во-первых, ты – не простая женщина, и ребёнок будет не простой, да и я появлюсь, когда надо будет.

Какое-то время он шёл молча. А потом сказал:

– Пойдём со мной. Только скорее, смотри, небо уже сереет, мне пора.

Он взял её за руку, и они заскользили над землёй так быстро, как будто были не тяжелее, чем отражение их тел в зеркале. Вернее, скользил он, а она бежала рядом, но так легко, что держалась вровень с ним без всякого труда.

Вот они на берегу небольшого озера, где две скалы, а под ними глубокая вода. Днём с этих скал мальчишки прыгают в воду. А другой берег илистый, истоптанный скотом, который пастухи пригоняют на водопой.

Они легко забрались на скалу. Он взял её за руку, подвёл к краю и прыгнул, отпустив её руку. Она в тот же миг прыгнула за ним.

Под водой она открыла глаза и увидела, как он вплывает в подводную пещеру, довольно широкую, и в два движения догнала его, вплыла в пещеру прямо за ним. Он оттолкнулся от дна и вынырнул на поверхность.

Следуя за ним, она тоже очень быстро вынырнула. Они были внутри скалы в абсолютной темноте. Но в одном месте эта темнота была чуть более густой, чем везде.

Он подтянулся и выбрался из воды. Она сделала то же самое.

– Я думаю, ты уже видишь в темноте не хуже меня, – сказал Фролов.

Они пошли по каменному коридору.

– Здесь всегда ночь, – сказал Фролов. – Здесь тебе никогда ничего не понадобится. Здесь не пьют, не едят, а некоторые даже и не дышат. Тебе не страшно?

– Нет, – сказала Иевлева, – мне совсем не страшно. Я не хочу ни пить, ни есть. И воздуха мне хватает. Но ведь живые отличаются от мёртвых не только этим.

Она прижалась к нему и потёрлась губами о его губы.

– Ничего, – сказал Фролов. – Мы ещё далеко.

Он притянул её к себе. Мокрое платье приятно холодило её разгорячённое тело. Темнота и неподвижность каменного мешка не пугали её и совершенно ей не мешали.

 

Глава 59. Группа Ершова

Когда участковый подошёл к библиотеке, было ровно два часа двадцать девять минут по Москве. К его удивлению, майор был не один. С ним оказался парень, одетый по-спортивному, с большим рюкзаком. Парень этот, видимо, собирался идти в горы. «Парня в горы тяни, рискни», – вспомнил участковый, но почему хутор Усьман? Тут самая большая гора – это гора навоза за коровником. Покорять её надо в резиновых сапогах выше колен. Романтики ноль.

– Познакомьтесь, пожалуйста, – сказал майор, – это лейтенант Кононов Борис Николаевич. Высококлассный спелеолог.

Участковый представился, мучительно пытаясь вспомнить, что означает слово «спелеолог». Проницательный майор со всей доброжелательностью объяснил значение слова и спросил, знает ли он место, где находятся две скалы и озеро?

– Дарьинка, – сказал участковый, – конечно, знаю.

– Вот и везите нас туда, – сказал майор, протянув ему ключи.

Ехали минут двадцать. Подъехали к самому озеру, майор сказал поставить машину прямо под скалой. Начинался рассвет. Было довольно-таки нежарко. В поле кое-где над землёй стелился туман.

Майор обошёл скалу, потом по еле заметной тропинке стал карабкаться наверх и очень быстро оказался там. Спелеолог и участковый смотрели на него, задрав голову. Он постоял, подумал и крикнул вниз:

– Ну и чудненько! Здесь они прыгнули в воду. Ну, прыгнули и прыгнули. Спускаюсь.

Он сошёл вниз и сказал спелеологу:

– Боря, они проникли в скалу через пещеру, которая находится под водой. Посмотри, нет ли другого входа, а то в воду лезть не хочется.

Спелеолог походил вокруг скалы, покопался в каких-то кустах, в лопухах, потом вернулся и сказал:

– Товарищ майор, есть несколько дыр, но такие узкие, что лучше всё-таки под водой.

Он расстегнул рюкзак и вытащил две сумки из непромокаемой ткани.

– Сюда надо сложить одежду, – сказал он, – и оружие. Вы как?

– Нормально, – ответил участковый.

– А вы, кстати, не идёте, – повернулся к нему майор.

– Почему это?

– А зачем вам идти?

– Во-первых, Бог любит троицу, – объяснил участковый, – во-вторых, оставаясь здесь, я вам помочь ничем не могу, а в-третьих, я всё равно не останусь.

– Ну, – протянул спелеолог, – у меня, в принципе, есть запасной фонарик.

Майор, обернувшись к нему, спросил:

– Если он останется здесь, мы сможем связь поддерживать?

– Не сможем, тут есть какие-то дырки, я не знаю, куда они ведут. Радиосигнал через скалу не пройдёт. Если я не выйду на связь в 15 часов дня – сюда всё равно приедет группа, – сказал спелеолог.

– А как они нас найдут? – спросил майор.

– Не беспокойтесь, товарищ майор, они найдут! Они с аппаратурой приедут.

– Я всё равно пойду, – сказал участковый, – давайте не тянуть.

– Ну хорошо, – сказал майор, – я не возражаю. Мы глубоко не пойдём, только осмотримся. Уж до трёх-то часов дня мы точно всё успеем.

– Хорошо. Упаковывайте вещи в мешки, – скомандовал спелеолог и сам стал раздеваться и складывать свои вещи в рюкзак, а потом положил рюкзак в прорезиненный мешок, туда же пошли вещи майора, во второй мешок он положил вещи участкового и холщовую сумку. Они стояли голые, только на голове у каждого из них на резиновом ремешке держался фонарик наподобие шахтёрского. Но не обычный шахтёрский, конечно, а специально запроектированный, маленький, лёгкий, с сильным светом и абсолютно водонепроницаемый.

Спелеолог сполз по камням в воду, в несколько гребков оказался под скалой и нырнул под воду. Вынырнув, он крикнул:

– Да, есть пещера. Не очень глубоко! Она длинной быть не может, потому что скала небольшая, но я на всякий случай занырну, посмотрю.

Он сделал глубокий вдох и скрылся под водой. Не было его минуту. Потом он вынырнул и закричал:

– Вполне терпимо. Пещера совсем короткая. Под водой надо проплыть всего метров шесть.

Майор повернулся к участковому и ещё раз переспросил:

– Может, передумаете?

– Не передумаю, товарищ майор, – с уверенностью сказал участковый.

– Ну, смотрите.

Он взял один мешок, раскачал его и бросил в воду так, что тот упал рядом со спелеологом. Мешок был свернут плотно, и воздуха в нём было немного. Спелеолог схватил его, а майор взял другой мешок и полез через камни в воду.

– Фонарик зажгите, – крикнул он участковому, – там кнопочка сзади!

Участковый нащупал, нажал, понял, что фонарик горит, и полез в воду вслед за майором. Вода показалась очень холодной. Ну и ладно… Он хорошо плавал и, хотя никогда не нырял в пещеры, надеялся, что справится.

Первым нырнул спелеолог. Майор и участковый последовали сразу же за ним. Участковый ещё мальчишкой привык нырять с открытыми глазами. Он видел фонарик спелеолога, за ним плыл майор. Не желая отставать, участковый вплыл следом за ними в довольно широкую дыру в скале и в свете их фонариков отлично видел, что тоннель очень короткий, а дальше свет первого фонарика отражается от поверхности воды и до неё совсем недалеко.

Все трое выбрались из воды. Участкового поразило, как внутри скалы сыро и холодно. Спелеолог дал им бумажные полотенца и велел быстро одеться. Причём и для майора, и для участкового у него ещё нашлось по тельняшке и свитеру. Прежде чем тронуться в путь, они выпили спирта из фляги спелеолога.

– Нам туда, – сказал майор, видимо, желая пошутить, потому что каменный коридор был только один и никаких вариантов в смысле выбора направления движения не предоставлял.

Там, где кончался свет фонарика, начиналась абсолютная и непроницаемая темнота. Были слышны только их шаги и дыхание – больше никаких других звуков. Через какое-то время спелеолог остановился, внимательно осматривая стены, потом сказал:

– А коридор-то неестественного происхождения! Его в скале вырубили.

– Так мы, получается, открытие сделали. – В неярком свете фонарика видно было, что майор улыбается.

– Таких открытий больше, чем мы думаем. Мы по земле ходим, что под нами – вообще понятия не имеем, – заверил Борис.

– Мало знаем, мало знаем, – подтвердил майор.

– А кто ж его вырубил? – удивился участковый.

Майор подумал немного и сказал:

– Кто – не знаю, но давно это было, очень-очень давно.

– Ещё до революции? – наивно спросил участковый.

– Ну что вы, – ответил майор, – намного раньше, намного.

Они пошли дальше, коридор спускался вниз, но очень полого, никаких ответвлений не было. Каменный пол был довольно ровный. Через какое-то время они услышали отдалённый шум воды.

– Далеко? – спросил майор, кивнув головой туда, откуда долетал шум воды.

– Не меньше километра, – ответил спелеолог, и они пошли дальше.

Тишина, эхо шагов, темнота – вдруг участковый не поверил своим ушам: он явственно услышал детский плач. Майор повернулся к нему:

– Вы тоже слышите?

– Что это? – не верил сам себе участковый. – Откуда здесь ребёнок?

– А вот мы сейчас выясним. – Майор быстрым шагом устремился вперёд.

Участковый побежал за ним.

Вскоре в лучах фонарика они действительно увидели ребёнка, который сидел, опершись спиной о стену, и всхлипывал. Это был мальчик, на вид лет шести.

– Откуда ты здесь взялся? – Участковый опустился на корточки перед плачущим ребёнком.

Мальчик продолжал всхлипывать, как будто не слыша вопроса.

– Ты что, не слышишь? – спросил участковый.

Мальчик опять никак не отреагировал.

– Надо отнести его наверх. – Он хотел взять мальчика на руки, но ладони прошли через тело ребёнка, как через воздух, он как бы схватил пустоту. Мальчик же снова никак не отреагировал на происходящее, ничего не говорил, а только продолжал всхлипывать.

– Никогда такого не видел, – глухо сказал спелеолог.

– Ничего страшного, – сказал майор, – он нам не сделает ничего плохого.

– Ни хрена себе, – выдохнул участковый.

– А что такого? – спросил майор немного раздражённо. – Если вас вампир не удивляет, почему вас это удивляет? Конечно, неприятно, когда плачет ребёнок, хочется утешить. Но то, из-за чего он плачет, случилось лет сто назад. И вмешаться в это у нас нет никакой возможности. Да и не мальчик это вовсе. Считайте, что это оптический обман.

– И акустический, – пробормотал спелеолог.

На что майор резко сказал:

– Да, и акустический. Если мы будем раскисать из-за всякой ерунды, нам лучше сразу вернуться.

– Жалко мальчишку, – тихо сказал участковый.

По мере того как они продвигались дальше, шум воды становился всё громче и громче. Майор посмотрел на часы:

– Так – семь часов сорок три минуты. Дальше вы идёте за мной. Не ближе пяти метров. Приготовить оружие.

Участковый хотел было возразить, но майор сказал:

– Выполняйте приказ.

Он сказал таким голосом, что желание возражать сразу пропало. В свете фонарика участковый увидел, как майор медленно пошёл вперёд. В руках у него был какой-то предмет, который он достал из сумки. Участковый вытащил из кобуры пистолет и положил большой палец на предохранитель. Снимать с предохранителя сразу он не стал. Но майор замедлил шаг, и участковый всё-таки опустил предохранитель вниз.

Впереди они услышали рычание собаки. Она рычала низким горловым звуком, который выражает крайнюю агрессию и означает, что собака сейчас бросится. Майор остановился, впереди ничего не было, но звук был слышен явно. Вдруг из-за выступа в стене действительно появилась собака., довольно большая. Она шла, низко опустив голову, обнажив клыки, и продолжала рычать. «Собака, это бывает», – почему-то подумал участковый и понял, что стрелять он не может, потому что убьёт майора.

– Не подходить! – крикнул майор.

Рычание собаки сорвалось в хрип, и она кинулась на майора. Его правая рука была вытянута вперёд. Раздался какой-то непонятный металлический щелчок, и собака полетела на пол. Рык сменился жалобным поскуливанием, она задёргала лапами, потом вытянула голову к майору и застыла.

– Готов, – сказал спелеолог.

– Не подходить! – ещё раз крикнул майор и медленно, держа правую руку на весу, подошёл к собаке.

При свете фонарика было отлично видно, что посередине лба у неё чернеется дыра, как будто её ударили по голове топором. Глаза были открыты, но уже неживые. Признаков дыхания не было. Майор сделал им знак рукой подойти.

– Готов, – ещё раз повторил спелеолог.

И участковый отметил про себя его наблюдательность, так как лежащая на полу собака была кобель.

– Откуда здесь собака? – спросил спелеолог.

– Гораздо интереснее вопрос, откуда здесь итальянский мастиф? Такой щеночек в Москве рублей на пятьсот потянет. А в Ростове и его окрестностях, поверьте мне, ни одной такой собаки нет, – сказал майор. – Ну и чудненько! Вот и конец коридора.

Они свернули влево. Участковый почувствовал, как по его спине катятся крупные капли пота.

 

Глава 60. Утро на хуторе Усьман

Было утро 2 августа. Директор совхоза сидел в своём кабинете и проверял ведомости, парторг уехал в Багаевку. Сотрудники университета на поле убирали кабачки без особого энтузиазма в предвкушении скорого отъезда домой. На ферме мужики критиковали механика, который плохо наладил автодоилку. Фельдшер пил чай и отмахивался газетой от налетающих мух. Поэт лежал на кровати в джинсах, мрачный, и читал газету «Правда», про Иевлеву не было никакой информации уже третий день. И вампир тоже не попадался.

Я, рассказывающий всю эту историю корреспондент (бывший) районной комсомольской газеты, пил рассол, оставив поэта в покое, потому что он всё равно не хотел ни с кем разговаривать.

Итак, я пил рассол, который после вчерашнего помогал мне мало, и смотрел, как в беседке Елизавета Петровна красит себе волосы над большим эмалированным тазом с водой. Её волосы должны быть ровного цвета воронова крыла.

Тогда я ещё не знал, как много труда уйдёт на то, чтобы собрать факты вместе, чтобы эта история сложилась в какое-то целое. Ну, что-то всё равно придётся додумывать, строить догадки, невозможно быть везде, всё равно, как бы ты ни расспрашивал, всего тебе не расскажут. Но если ты знаешь пусть и не всё, но ты начинаешь чувствовать целое, даже если тебе расскажут какую-то заведомую выдумку, глупость какую-нибудь, мало ли что люди болтают… ты почувствуешь, что это выпадает из контекста. Значит, это неправда. Одна баба, например, мне рассказывала, что ей вампир предлагал жениться и на неё дом записать. Но она не согласилась, потому что от него у коровы молоко сворачивается. Другой мужик говорил, что вампир ему показал где-то недалеко от хутора золотую жилу. И он бы мог накопать себе, но вампир предупредил, мол, кто золото тронет, того петух заклюёт. И мужик махал рукой – ну его на х** это золото. Откуда я знаю, что он имел ввиду? А ещё другой мужик сказал по секрету, что этот вампир никакой не Фролов, а вставший из могилы эсэсовец, и что его ночью забрало КГБ.

Поэт, конечно, очень помог, у него воображение, и вообще он психически ненормальный. Притом он хронический алкоголик, больной человек. А от больного до блаженного недалеко. Так что он видит и догадывается там, где я просто сижу и хренею и не знаю, что думать.

Я что? Я просто бухаю. А он бухает вдохновенно. Бухает, а сам всё, что вокруг происходит, чувствует и слышит, и понимает. Может, он и врёт, конечно, может, и придумывает, но получается так похоже на правду.

Но про разговор командира кадрированного танкового полка подполковника Михаила Пушкарёва со своим другом, полковником ГРУ Олегом Пальчиковым из Москвы, мы точно не могли ничего знать. И выдумать мы тоже не могли. Значит, это нам стало известно позже, может, от Иевлевой, а ей от самого подполковника. Сейчас я уже точно не помню. И вроде бы состоялся этот разговор примерно на третий день после того, как она пропала вместе с вампиром. Разговор был такой:

– Привет, Миша, это Олег.

– О-о! Привет! Рад слышать, – ответил подполковник.

Звонил Олег Пальчиков, старый знакомый ещё по командировке в Африку. Перезванивались они очень редко, Пальчиков всё время был в каких-то разъездах. Но Пушкарёв знал, что тот служит в ГРУ и уже получил полковника.

– Я тоже рад тебя слышать. Но я тебе по делу звоню. Ты, кстати, в Москву не собираешься?

– Нет, пока не собираюсь. Ну, говори, что у тебя за дела?

– У меня тут знакомые про твой хутор Усьман интересуются, – начал Пальчиков. – Они говорят, у тебя там какие-то интересные вещи происходят. Ты ничего не слышал?

– У меня в полку всё нормально, солдаты накормлены, концы в порядке, кругом чистота и тишина, – заверил Пушкарёв.

– Да я не про твой полк спрашиваю, а про хутор Усьман, слухи там какие-то ходят. Ты ничего не знаешь?

– Охренеть. И до вас дошло? – удивился Пушкарёв.

– Ну давай, не тяни…

– Про вампира, что ли? – засмеялся Пушкарёв. – Ну, ходят такие слухи. А тебе зачем? Вы вроде бы фольклором не интересуетесь.

– Так… чтоб ты знал. Мы всем интересуемся! – заверил Пальчиков. – Ты мне скажи, это, по-твоему, полная х**ня или что-то правда есть?

– Да как тебе сказать… – замялся Пушкарёв.

– Значит, что-то есть, – ответил за Пушкарёва полковник.

– По-моему, полная х**ня, но что-то есть, – подтвердил Пушкарёв. – Слухи ходят упорные. Но сам я, конечно, ничего такого не видел.

– А что за история с раненым солдатом? – спросил полковник.

– Так в самоволку пошёл, а участковый его принял за другого и сдуру подстрелил слегка из «макарова», – объяснил Пушкарёв.

– Странная история, – сказал на том конце провода Пальчиков.

– Участковый м**ак и псих. У него пистолет забрали.

– Ладно, х** с ним, – оставил эту тему полковник. – Это пусть прокуратура занимается, мне это по фигу. Слушай, я к тебе пришлю двух наших ребят. Ну, ты им там помоги, у тебя в совхозе есть знакомые. Нам эта история может быть интересна. Больно много всего непонятного. Но это – строго между нами.

– Правильно. Надо вампира завербовать, пусть он пьёт кровь у мирового империализма. А то совсем обнаглели, – снова засмеялся Пушкарёв.

– Я всегда говорил, что ты умный мужик, – сказал Пальчиков. – Забацаем вампирский спецназ… Давно мы водки с тобой не пили.

Пушкарёв почувствовал, как за тысячу километров отсюда Пальчиков улыбается в трубку.

– А ты приезжай сам, вот и выпьем, – пригласил Пушкарёв. – Заодно с вампиром познакомлю.

– А что, может, и приеду.

 

Глава 61. Иевлева и Фролов в подземном мире

Майор Ершов, лейтенант Кононов, а также участковый, продевший себе ремешок от фуражки под подбородок, стояли у выхода из коридора в огромную пещеру, по дну которой текла река. Река была неглубокая, по её берегу можно было идти вниз по течению.

– Да, они пошли влево, – ещё раз повторил майор.

Майор был совершенно прав. Иевлева и Фролов здесь действительно повернули влево. Собака не бросалась на них, видимо, приняв за своих. На мальчика, который плакал в тоннеле, они вообще не обратили внимания, так как оба прекрасно понимали, что нет тут никакого мальчика.

Их тела были совершенно нечувствительны к холоду и сырости. Темнота для них не существовала, потому что они отлично видели в темноте. Абсолютная тишина, царившая здесь, не вызывала никакого чувства страха, потому что это был бы страх смерти. Но Фролов не боялся смерти, так как не был живым, а она не боялась смерти, потому что в её теперешнем состоянии смерть представлялась ей слишком маловероятной.

Они шли по берегу реки. Потом увидели лодку, сели в неё, оттолкнулись от берега и поплыли. Фролов сидел на вёслах, но держал их на весу. Лодка и так плыла достаточно быстро. Никакой необходимости править не было. Лодка плыла так, как будто сама знала, куда плыть. В конце концов он положил вёсла вдоль бортов, руками опёрся на лавку.

– Откуда здесь лодка? – спросила она.

– Вот чего не знаю, того не знаю, – ответил Фролов.

– Это река мёртвых?

– Нет, – сказал он, – обычная подземная река, река мёртвых намного ниже. Я ведь раньше ничего не помнил. Фельдшер меня спросил, как там, я стал вспоминать. Живым не нужно этого знать.

– Почему?

– Живой иначе это видит, – объяснял Фролов. – Ему не нужно знать. Потому что он понять всё равно не сможет, но его это будет мучить.

– Тогда почему ты хочешь показать это мне? – спросила Иевлева.

– Ты можешь понять больше, чем обычный живой. Ты уже не обычный живой.

– Живая, – поправила Иевлева.

– Ну да, – поправился Фролов, – живая. И есть ещё одна причина.

– Что же это за причина? – спросила она.

– Я не буду спать у тебя в комнате на жёрдочке, – сказал Фролов. – Я не могу быть больше среди живых. Среди живых я быстро превращусь в дикого зверя. Я буду убивать людей. И чем больше я буду убивать, тем больше мне нужно будет. Это нельзя остановить. Я держался, сколько мог. Представь, как человек висит над обрывом и чувствует, что у него руки немеют. Я не могу больше висеть над обрывом. Я должен уйти.

– Я с самого начала знала, что именно так всё и будет, – вздохнула она. – А по тебе ничего видно не было.

– Когда я вернулся, я сначала был какой-то не в себе. Как в тумане. Плохо понимал, где я, что делаю. И у меня был голод, как у волка. С голодом нельзя бороться. Его можно победить, но через минуту он возвращается, становится ещё сильнее, чем был… Но потом я встретился с тобой. Сначала не знал, что это меня изменит. Думал, буду просто приходить и потом, когда ты засыпаешь, буду пить твою кровь. Но ты стала меняться, и я стал меняться. Ко мне вернулась способность живого человека понимать, что делаешь.

Фролов замолчал, Иевлева слышала тихий плеск воды, рассекаемой носом лодки.

– Сначала люди были для меня просто как мешки с едой, – продолжал Фролов. – Потом снова стали людьми, я стал осторожнее. Научился не набрасываться, понял, как не оставлять следов. Я пытался говорить с ними. Приходил к директору, говорил с подполковником-танкистом. Но я всегда понимал, что это всё только на время. Что всё равно надо будет уйти, иначе случится со мной что-то жуткое.

Иевлева вдруг поймала себя на мысли, что ей трудно поверить в то, что он говорит, до такой степени он был не похож на мертвеца, вампира, а выглядел совсем как обычный человек.

– Ты добрая, и это мне передавалось, – объяснял Фролов. – Ты мне это внушала, мёртвые очень поддаются внушению. А вчера я почувствовал злобу тех двоих. И если бы не ты, я б их убил. И уже бы потом пошло… Никто бы не мог меня остановить.

Он посмотрел на неё, ничего не изменилось в его лице. На нём не появилось никаких гримас, но вдруг она поняла, что да – он мёртвый, он вампир, и всё, что он говорит, это чистая правда. Не в том дело, что раньше она этого не знала, а в том, что да, именно так вампиры выглядят.

– Но я теперь всё понимаю, я бы понимал, что делаю, – признался Фролов. – И всё равно бы делал. В конце концов я бы убил и тебя. Я знаю, у тебя хватит сил не пойти за мной. Куда я пойду, тебе не надо ходить. Но я не хотел вот так пропасть и всё. Я хотел, чтоб мы попрощались.

Лодка поплыла медленнее. В этом месте подземная река впадала в озеро, такое большое, что берегов его не было видно.

– Значит, я провожаю тебя? – спросила она.

– Да, ты провожаешь меня, ты вернёшься наверх.

– Одна?

– Конечно одна. Но я покажу дорогу. Ты изменишься, – продолжал Фролов, – люди меняются. Но ты уже никогда не будешь такой, как раньше. Ты не разучишься видеть в темноте.

Она слушала его и понимала, что возразить тут нечего. Что это и есть судьба.

– А ты будешь вспоминать обо мне?

– Не знаю, – сказал он. – Если я буду вообще что-то вспоминать.

Ей не хотелось расставаться с ним, но неизбежное расставание не вызывало у неё отчаяния, тоски, боли, как это бывает при расставании у обычной земной женщины.

– Далеко ещё? – спросила она.

– Да, довольно далеко, – ответил он.

– Это хорошо, – сказала она. – А скажи, на той реке действительно есть перевозчик?

– Там много перевозчиков.

– А у кого-нибудь из них есть трёхголовая собака?

– Трёхголовая собака! Скажешь тоже!

Теперь они плыли по воде, поверхность которой была совершенно гладкой. Никаких звуков, всплесков, журчаний… Даже лодка шла по воде совершенно беззвучно. Непонятно было, движется она или стоит на месте. Но оказалось, что всё-таки движется, хоть и довольно медленно. Показался берег, и лодка ткнулась в него очень осторожно. Они вышли на камни, лодка осталась у берега. Не было ни ветра, ни течения, ни волн, чтобы она отплыла. В темноте вода казалась чёрной, как чернила.

– Смотри, – сказала она, – такая большая вода, ровная, как стекло.

Она взяла камень, размахнулась и бросила в воду. Раздался всплеск, и по воде пошли круги.

– Когда последний раз по этой воде шли круги? – спросила она. – Сто лет назад? Миллион лет назад?.. Мы спешим?

– Нет, – ответил он. – Нам спешить некуда.

– Тогда давай посидим здесь на камне, – предложила Иевлева.

Они сели рядом.

– Знаешь, – сказала она, – пока твоё тело чувствует, пока живёт той жизнью, которая ему доступна, ещё раз, последний раз… Мне совсем не страшно. Я знаю, что тебе нужно. Возьми, я сама тебе предлагаю.

По его лицу прошла судорога. Он встал перед ней на колени, взял её руку и приложил ко рту. Она не отнимала руку, а другой гладила его волосы.

Вдруг он резко поднялся.

– Пойдём отсюда.

– Что такое?

– На нас кто-то смотрит.

– Никого нет.

– В воде кто-то есть. И запах крови его привлекает. Идём скорее.

Он очень быстро потащил её чуть не силой подальше от берега, и вовремя. Она услышала плеск воды и шум осыпающихся камней за спиной и оглянулась. Прямо ей в глаза смотрела неправдоподобно огромная морда крокодила, вылезающего из воды. Голова размером с лодку, лежащую на берегу в нескольких метрах. Фролов остановился.

– Так вот он какой.

– Что это?

– Ящер из Кобякова городища. Не бойся, он нас не догонит.

– Если мне из-за чего-то и страшно, то из-за того, что мне вообще не страшно.

– Он быстро ползать не может. Поэтому и не гонится за нами. Как это не страшно?

– Сама не понимаю.

– У тебя тёплая кровь, тебе нельзя не бояться.

– Я же нормально себя веду, не подхожу к нему. По носу его не щёлкаю. Я просто не боюсь.

– Обратно я тебя другой дорогой пошлю. Чтобы ты мимо этого берега не шла.

– Какой он огромный. Он здесь живёт? А чем он питается?

– Глупыми бабами. Он не здесь живёт, а далеко отсюда. Там глубже море есть, намного больше этого. Он оттуда приплывает. Это плохо, что он приплыл, он перед войной приплывал. Иди за мной, вон вход в коридор, мы туда пойдём. Не думай про него, это добром не кончается. Не думай и не вспоминай. Ничего не было, и всё.

 

Глава 62. Снегирёв

Снегирёв проснулся, потому что ему приснился сон, и забыть этот сон он не имел права. Ему приснилась женщина. Он видел её в необыкновенном цвете. Трудно сказать, какой это цвет, или, скорее, несколько цветов. Но их сочетание создавало очень странный эффект; Снегирёв не понимал, как его описать. Это не эффект неестественной объёмности и не свечение, но что-то из этого ряда. Женщина была темноволосая, очень красивая. Она смотрела внимательно Снегирёву прямо в глаза. Спокойно, без тени страха, как будто Снегирёв был обычным человеком. Во сне это показалось странно. А почему? Разве Снегирёв не обычный? Нет, Снегирёв, конечно, необычный. Но выглядит, как вполне обычный. Очень сильный и элегантный мужчина. Ну, не когда он спит, конечно, а когда бодрствует, и на нём как влитой сидит мундир генерала ВДВ. В цивильном Снегирёв тоже смотрится неплохо, а он любит носить элегантные вещи, которые знакомые привозят с Запада. Или знакомые знакомых. Красивая женщина смотрела бы на него с интересом. Но во сне она и смотрела с интересом. Что же странного? И чем он необычный?

Это долгая история, но он не простой человек и очень хорошо понимает, что женщина во сне смотрела не на него. И не он смотрел на неё. Иначе не появился бы этот эффект странного сочетания цветов. Глаз человека не в состоянии воспринимать столько цветов. Глаза, которые её видели, не были человеческими глазами. В этом и состоит странность, Снегирёв понимал и во сне, и когда проснулся, что она видела не его, а другое существо, это другое существо должно было вызвать страх. Не просто страх. Состояние, от которого сходят с ума. А она смотрит спокойно, с интересом. Видит перед собой гигантского доисторического ящера, похожего на крокодила, но не бывает таких крокодилов. Таких огромных. Даже если она была далеко, даже если хорошо понимала, что ей не угрожает опасность. Её спокойствие совершенно неестественно. Кто она?

Снегирёв сел к столу, взял лист бумаги и по памяти в несколько штрихов нарисовал её портрет. Эту странность он давно знал за собой: точно запоминать увиденное во сне. Есть известное высказывание, что, если вам приснится Акрополь, проснувшись, вы не будете в состоянии сказать, сколько у него колонн. Ну, не знаю… Многие видели Акрополь, и даже не во сне, а в реальности или на картинке, но немногие могут сказать, сколько у него колонн. И дело не только в том, что у Акрополя много колонн. А в том, что таково свойство памяти не только о сновидении, но и памяти вообще. Это нормально. Но Снегирёв иначе устроен: возможно, если бы ему приснился Акрополь, он без малейшего труда подсчитал бы колонны, когда проснулся. И он был уверен, что нарисованное карандашом лицо принадлежит реальной женщине, и, встретив, он бы сразу её узнал. И даже по фотографии можно будет её идентифицировать, сопоставив с его рисунком. А её необходимо найти. Совершенно необходимо, потому что во сне Снегирёв видел её с ракурса «снизу вверх». И над ней выше была скальная стена, и переходящая в «потолок». Неба там не было. Это была огромная пещера. Рептилия, глазами которой во сне видел Снегирёв, и должна быть в пещере. Но что там делала женщина, откуда она там взялась? И почему она не боится ящера? Чтобы узнать ответы на вопросы, её необходимо найти.

В семь часов утра Снегирёв вышел из спальни в гостиную. Ожидающий его полковник Крамер с удовольствием в который раз убедился, что генеральская форма сидит на Снегирёве так, как будто он в этой форме родился. Крамер встал и вытянулся, приветствуя командира. Снегирёв кивнул:

– Доброе утро, товарищ полковник.

Горячий кофе в кофейнике. Да, это кофе. В гарнизонной гостинице тоже можно заказать на завтрак блины с икрой, но кофе почему-то всегда с молоком и запахом манной каши. Приходится останавливаться в «Интуристе». Сервировано на две особы.

– Прошу вас, товарищ полковник, – гостеприимно кивает головой Снегирёв.

– Большое спасибо, товарищ генерал.

Это Ростов-на-Дону, здесь в августе может быть жарко уже в семь часов утра. Но окно плотно закрыто и зашторено, звук машин, проезжающих по улице Энгельса, почти не слышен. Странно, что главная улица в этом городе носит имя Энгельса, а не Ленина, например, или Маркса. Что такого общего у Ростова-на-Дону именно с Энгельсом? Промышленник? Буржуа, изменивший своему классу? Может, это роднит его с городом исконно промышленным и торговым? Фуражка Снегирёва висит на вешалке. В комнате прохладно, слышно, как за окном работает кондиционер.

– Да, товарищ генерал, – охотно соглашается Крамер, – именно запах манной каши. А здесь этого нет.

– Удивительный сон приснился мне, – говорит Снегирёв. Крамер выпрямляется, он готов очень внимательно слушать. Сон генерала Снегирёва может содержать информацию исключительной важности.

– Мне приснилась женщина. Очень красивая. Она стояла на камнях, надо мной, я был внизу. А удивительное в этом сне то обстоятельство, что я запомнил её лицо настолько хорошо, что, проснувшись, мог нарисовать его карандашом. Что я и сделал. Хотите посмотреть рисунок?

– Да, действительно очень красивая. И прекрасный рисунок, товарищ генерал.

– Возьмите его себе, если вам нравится.

– Очень нравится. Большое спасибо. – Крамер аккуратно кладёт рисунок в папку. Он будет искать эту женщину, и найдёт, конечно. Но говорить об этом в номере «Интуриста» не обязательно. Здесь стены имеют не только уши, но в эти уши встроены магнитофоны, и каждое слово высокопоставленного военного будет тщательно проанализировано. Это ещё одна причина останавливаться здесь. Чтобы компетентные органы получили такую информацию, которая предназначена для них генералом Снегирёвым. Дело не в том, что его в чём-то подозревают. Он скорее всего узнал бы, если бы это было так. Его планы защищены надёжной системой секретности. А прослушивать и записывать могут просто потому, что такая возможность есть, а он – командир дивизии ВДВ, важная персона. Скорее всего не предатель, но… вдруг он проститутку приведёт? Уже материал на него. Снегирёв сдержанно улыбается.

– График без изменений?

– Так точно, товарищ генерал.

Уже в машине Снегирёв слушал подробный доклад Крамера по строительству объекта в Аксае. Пока что строительство никак не связано со Снегирёвым. Если планы изменятся, можно это так и оставить, и спокойно в построенные склады завезут патроны, снаряды, бомбы и так далее. Но теперь, когда связь с подземным существом очевидна, близится время принимать окончательное решение. Переходить ко второй части операции. И всё-таки Снегирёв подождёт ещё одного окончательного подтверждения. Пусть Крамер найдёт её, женщину из сна. Если она действительно есть, если с ней можно будет поговорить и задать несколько вопросов, тогда больше для сомнений не будет никаких оснований. Значит, время пришло.

 

Глава 63. Группа Ершова идёт по следу

Майор внимательно всматривался в темноту, такую неестественно плотную, что, казалось, пока он всматривается в неё, она всматривается в него. Он не спешил продолжать путь. Участковый достал сигареты, вспыхнув спичкой, закурил. Майор машинально, думая о своём, взял у него сигарету изо рта, потушил о стену и выбросил куда-то в сторону. Сказал негромко:

– Там в темноте, вам не видно, а я вижу, написано: «У нас не курят».

– У них не курят, – пробурчал участковый, – ладно, потерпим.

– Боря, сколько у вас запасных батареек? – спросил майор.

– На сорок восемь часов для трёх фонариков, ещё жучки, в темноте не останемся.

– Еда?

– Концентрат, шесть плиток шоколада, товарищ майор.

– Вы уверены, что хотите идти дальше? – спросил участкового майор. – У вас нет опыта работы в таких условиях. Я думаю, вам лучше вернуться.

– Я ещё мальчишкой по пещерам лазил, – ответил участковый, – у меня опыта больше, чем у вас.

– Вполне возможно, я в пещере первый раз в жизни, – согласился с ним Ершов. – Но вы ведь понимаете уже, что это не совсем обычная пещера?

– А я крещёный, – неожиданно заявил участковый, – меня бабка в Ростов возила крестить.

– И что? – спросил майор.

– Меня ангелы охраняют, поэтому меня Фролов боится.

Глаза участкового мерцали в свете фонарика. Майор кивнул.

– Да… ну, боится – сильно сказано, но, представьте, отчасти вы правы. Тогда, может, вы вернётесь, Борис?

– Я права не имею, товарищ майор. У меня приказ: под землёй от вас ни на шаг. Пусть участковый возвращается, это не его работа.

– Я с вами согласен, – сказал майор. – Но как ни странно, он как раз действительно может понадобиться. За нами спустятся сюда?

– Обязательно.

– Тогда оставьте им отражатель и прикрепите к нему вот это. – Майор вырвал листок из блокнотика и что-то на нём написал.

– Так точно, – ответил спелеолог и пошёл приклеивать отражатель к стенке коридора.

– Подождите меня здесь, – сказал майор участковому, – я сейчас вернусь.

Он отошёл на несколько шагов, выключил фонарик и скрылся в темноте. Участковый остался один. И хоть он и храбрился и вспоминал про охраняющих его ангелов, ему стало не по себе. Он вообще был не из пугливых, и к тому же на портупее висел верный «макаров», но темнота смущала его, внушала растерянность. Впрочем, спелеолог почти сразу вернулся. Он спросил:

– Где майор?

– Отошёл на минутку, – ответил участковый.

– Куда?

– Да откуда я знаю, может, он до ветру отошёл.

– Я спрашиваю, в какую сторону?

– В сторону? – переспросил участковый и вдруг понял, что он не только не понимает, в какую сторону пошёл майор, он вообще не понимает, где здесь какая сторона.

– Стой здесь, – велел спелеолог, – я должен его найти.

– Да он сейчас придёт.

– Уже пришёл, – отозвался майор, подходя к ним и включая фонарик. – Повесил отражатель?

– Так точно, повесил, – доложил Борис.

– Ну и чудненько. – Он вырвал ещё один листок из блокнота, написал на нём что-то и прочитал написанное:

– Я, участник патрулирования пещер под озером Дарьинка 2 августа 1981 года, обязуюсь всё, что стало мне известно и чему я стал свидетелем при патрулировании, держать в строгом секрете и не разглашать, за что несу ответственность перед военной прокуратурой СССР как за невыполнение приказа в боевой обстановке. Срок действия секретности не ограничен.

– Вопросы есть? – спросил он и сам ответил: – Вопросов нет. Фамилия, имя, отчество, дата, подпись.

Спелеолог и участковый подписали бумагу, майор сложил её вдвое и спрятал в планшет. Потом сказал:

– Воду из реки можно пить, если что. – Он выключил свой фонарь, снял и протянул его спелеологу: – Запасной, спрячьте. Я и так всё вижу. Идём вниз по течению реки. Все коридоры по пути отмечать отражателями. Смотреть под ноги, избегать травм.

– Обижаете, товарищ майор, – сказал спелеолог.

– Я не вам, – уточнил майор.

– Понял, – сказал участковый.

– Тогда шагом марш, так сказать, – и майор направился в темноту.

 

Глава 64. Воровские бабки

Они шли несколько часов. Никаких тоннелей, уходящих в сторону от пещеры, по дну которой текла река, они не обнаружили. Потом пещера закончилась, и они вышли к подземному озеру. Оно казалось очень большим. Свет фонаря не достигал другого берега, терялся в темноте. Спелеолог достал из сумки другой фонарь, который светил от динамо-машинки, так называемый жучок. Он пожужжал ручкой, и сноп света выхватил из темноты поверхность воды, неподвижную и как будто масляную, устремился вперёд и рассеялся, смешиваясь с темнотой там, где должен был быть другой берег, но не достигая этого берега. А высоко, метрах, наверное, в десяти над водой, в круглое пятно света попадал каменный потолок.

Спелеолог пришёл в ужас, он стал говорить, что на этом уровне такого озера быть не может. Что это абсурд какой-то. Что такие водоёмы бывают намного глубже. Что пещера, по которой они сюда пришли, должна была спускаться под крутым углом. А тогда река бы по ней текла с большой силой и ревела бы. «А мы там разговаривали и спокойно друг друга слышали». И что этого вообще не может быть. Майор выслушал, предложил успокоиться и вообще сделать привал. Сказал, что, наверное, спелеолог стоит на пороге открытия, и ему надо волноваться по этому поводу положительно, а не отрицательно. И так далее… Сделали привал, отдохнули. Съели на троих плитку шоколада, запили водой из озера.

– Товарищ майор, разрешите спросить, что это было у вас в руке, когда вышла собака? – обратился участковый.

– Новая разработка для десанта, – ответил майор. – Пружины выбрасывают стальное лезвие, которое летит, вращаясь. На расстоянии семи метров пробивает человека насквозь. Специально для меня лезвия сделали серебряными со стальной пластинкой.

– А почему серебряные? – спросил участковый.

– Во-первых, серебро тяжелее, что увеличивает дальность полёта и ударную силу, – объяснил Ершов. – А во-вторых, это дань древним суевериям. Считается, что серебро нейтрализует энергию неживых существ.

– Против вампиров, что ли? – уточнил участковый.

– Ну вроде того, что да, – ответил Ершов.

Привал закончился, они пошли дальше. Спелеолог обследовал стены и вскоре нашёл вход в коридор, пол которого шёл полого вниз.

Коридор был высокий, идти можно было, держась прямо. Майор уверенно направился вперёд. Через некоторое время коридор раздвоился. Спелеолог повесил отражатель, указывающий направление, и они пошли дальше. Майор замедлил шаг, внимательно изучая стены коридора. Потом зашёл за какой-то выступ, и оттуда раздался его голос:

– Ни с места! Руки чтоб я видел!

Участковый и спелеолог кинулись за ним. За выступом была небольшая пещера, в которой стояли деревянные ящики, на одном их них сидел пожилой мужик в ватнике, руки он держал перед собой.

– Пронюхали менты, – сказал мужик горько, – сначала собачку мою того, потом и за мной пожаловали.

– Как же ты такую собаку без намордника пускаешь? А покусает кого? – Майор ласково прищурился.

– А пусть не ходят, где не надо, – отозвался мужик.

– Ну, давай, – сказал майор, – показывай. Что там у тебя в сундуках?

– Общее, трогать нельзя, – сказал старик, – на дне моря найдут.

– Это я сильно испугался. – Майор открыл один ящик. Ящик был до самого верха наполнен советскими деньгами.

– Давно ты это охраняешь? – спросил майор.

– С пятницы, – съязвил старик.

– У-у-у! – удивился майор. – Давно. И что с тобой делать?

– Бери по сто тыщ на рыло и дорогу сюда забудь, – предложил мужик.

– Давай по сто пятьдесят.

– Что раскатал губу? Хватит с вас по сто.

– Нам ещё с начальством делиться надо, а как же? – сказал майор примирительным тоном. – По сто – нам вообще почти ничего не останется.

Он задумчиво разглядывал пачку денег, которую держал в руках.

– Да, плохи ваши дела. Разжалобил ты меня, – с издёвкой отозвался старик.

– У вас смотри, как много, – продолжал майор, – вон сколько. По сто пятьдесят для вас немного. Давай, соглашайся.

– Подавишься, начальник.

– А откуда столько? С поезда в Новочеркасске, а? – неожиданно спросил Ершов.

– Будешь много знать, скоро состаришься, – разозлился мужик.

– С поезда, а? – повторил майор как-то задумчиво. – Петренко с подельниками расстреляли, а денег так и не нашли. А они вот, оказывается, где.

– А это не твоего ума дело, начальник, – перебил мужик. – Что да откуда. Бери по сто пятьдесят, ладно, х** с тобой, и дуй отсюдова.

– Ты-то сам кто будешь? – спросил майор.

– Я-то? Хрен субботний, – процедил мужик.

– А почему субботний? – удивился майор.

– А хрен в субботу не выходит на работу, – продекламировал мужик скороговоркой. – А в воскресенье плавает в бассейне.

– Что-то ты, дед, расхвастался. – Ершов улыбался.

– Разрешите мне допросить, – предложил участковый.

– Отставить, – тут же отозвался майор. И, обернувшись к старику, сказал: – Так что? Будем запираться или будем сознаваться?

– Вот как ты, мент, заговорил!

– А тебе что? – объяснял Ершов. – Тебя только можно судить, что ты деньги не отдал. Так два года условно максимум. Тем более ты старый, судья тебе много не даст. А за ограбление срок давности пять лет – прошёл.

– Какой – пять лет? – удивился старик.

– Такой – пять лет, – передразнил майор. – Ограбление произошло в августе 1953-го года. А сейчас знаешь какой год?

– Ну, какой? – прищурился старик.

– А ты про денежную реформу слышал? – спросил майор. – Выпустили новые деньги. Твои-то деньги теперь – бумага. Ничего на них не купишь, только погоришь.

– На пушку берёшь, – не поверил мужик.

– Да? На, посмотри! – майор достал из кармана кошелёк, порылся и протянул старику пятёрочку. – Видишь, какие теперь деньги ходят?

Старик долго разглядывал бумажку, потом сказал:

– Туфту втираешь, начальник.

– Боря, покажите ему деньги, есть у вас? И вы тоже, – попросил майор.

Участковый протянул трёшку, спелеолог – рубль.

– Ну что, – спросил майор, – видел ты такие деньги?

Старик рассматривал денежные знаки. Вдруг он подбросил их в воздух и кинулся на майора.

Ни спелеолог, ни даже участковый никогда такой драки не видели. Участковый бросился на помощь, но старик отмахнулся как бы между делом, и участковый от полученного удара чуть не потерял сознание. Придя в себя, он выхватил из кобуры пистолет.

– Отставить! – успел крикнуть майор.

Участковый видел разные драки. Во многих он и сам принимал горячее участие. Но чтоб было вообще непонятно, как вмешаться, как помочь, с какой стороны подойти…

Клубок. Где, кто – непонятно. Движения, как в ускоренной киносъёмке. Вот ни за что нельзя было подумать, чтоб этот интеллигент из города мог так драться. Шпана уличная снимает шляпу, а лучше шпаны – известное дело! – не дерётся никто. Но если шпана ростовская дерётся насмерть каждый день, то майор должен был бы так драться два раза в день.

Кто он вообще такой, этот майор, почему он выражается, как студент, а дерётся, как шпана? Почему он носом тянет и знает, куда идти? Почему он в темноте всё видит, как кот? Почему он ничего не боится? Ни живых, ни мёртвых не боится. Куда он нас ведёт под землёй? Чего он хочет, он ничего не говорит.

А старик? От таких ударов у него кости должны рассыпаться, как спички из коробка. У него вместо головы должна быть железная кастрюля. Охренеть! А главное, что делать?

Участковый не понял, каким захватом майор повалил старика на пол и куда он давил локтем, но старик захрипел и сиплым голосом выхрипел:

– Это хорошие деньги!..

– Не подходить! – крикнул майор, продолжая давить локтем так, что у старика заходили ноги ходуном, он ещё пытался вывернуться, куда-то дотянуться, подсечь, но у майора хватка была железная.

Это продолжалось долго. Так долго, что у участкового зашевелилось даже что-то вроде жалости к старику.

Наконец старик стал затихать, он лежал без движения, а майор опять крикнул: «Не подходить!» Потом в его руках оказалась опять эта железка, раздался резкий щелчок, и старик вытянулся точно так же, как вытянулась до этого в каменном коридоре его собака.

Майор встал, ни слова не говоря, вышел из комнаты-пещеры, и тогда участковый увидел на полу за ящиками скелет, обтянутый высохшей кожей, в каких-то лохмотьях…

Участковый вышел к майору, майор был страшен.

– Они его заперли с этими деньгами, – сказал майор, – чтобы он сторожил.

На петлях у входа в комнату участковый увидел остатки истлевшей двери…

 

Глава 65. Планы группы Ершова

Участковый потом говорил, что больше всего его под землёй мучила сырость. Несмотря на усталость, есть, как ни странно, не хотелось. Даже пить не очень хотелось, один раз только попил из подземной реки. Холодно тоже особенно не было, примерно как в погребе. Жить можно. Но сырость, от которой одежда начинала прилипать к телу, это было хреново.

Счёт времени потерялся быстро. Командирские часы «Восток» ошалели, то они, казалось, стоят, то час проходит, как минута, часовая стрелка прям бодро так ползёт, почти как секундная.

Со спелеологом началось что-то вроде истерики, его трясло, и он не то вскрикивал, не то взлаивал:

– Что это за старик?! Что это за собака?! Откуда озеро?! Что это такое?!

Майор держал его за руку, говорил:

– Боря, придите в себя! Ничего страшного, собака осталась от итальянского офицера ещё с войны. К старику тут под землёй приблудилась. Они оба не совсем живые, но это не страшно, так бывает. Ничего плохого с нами не случится, поверьте мне. Надо только соблюдать осторожность, и всё будет хорошо.

Потом на газовой горелке спелеолог кипятил воду. Чай заварил с какими-то травами. Майор пытался объяснить:

– Они – копии живых, у них есть тело, они чувствуют и действуют, как живые. Но у них нет сознания в нашем смысле слова, их психика не может переживать настоящий момент, отделяющий прошлое от будущего. А именно это переживание – ощущение настоящего – фокусирует для нас всё наше существование. Это время, в которое мы осознаем себя, миг, но в этот миг наши ощущения выстраиваются в последовательность. А у них нет такой способности. Они мыслят обрывками реальности, островками времени. Их сознание удерживает какие-то события и то, что происходит сейчас или почти сейчас. Ну… пять минут назад. Островки. Мы что-то похожее переживаем во сне. Человеческое существо – это материализовавшийся опыт. Они – материализовавшаяся эмоция. Как это происходит – никто не знает. Но им для поддержания своей телесности надо переживать очень сильные эмоции. А самая доступная – переживание страха и боли другого человека. Поэтому, вступая в контакт с людьми, они превращаются в каких-то монстров, маниакальных убийц, людоедов. К счастью, это происходит очень редко.

– А если происходит всё-таки? – спросил участковый.

– Так на то она и советская милиция, чтобы защищать граждан, – улыбнулся майор, – отлавливаем понемногу, к стенке ставим.

– За нами должна группа идти, – почти перебил его спелеолог, – может, подождать их?

– Мы не знаем, сколько времени им бы понадобилось, – майор думал вслух, – может, день, может, год. У меня часы на руке с ума сошли. Или это с нами что-то странное происходит, и мы иначе чувствуем время.

– Как это? – переспросил участковый.

– У нас пропадает чувство времени, воспитанное нашим опытом, – объяснил Ершов. – Вы стоите на трамвайной остановке. Ждёте трамвая. Трамвай приходит через пять минут. У вас есть внутренние часы, вы привыкли к тому, что ощущаете реальное течение времени. Вот вы стоите и ждёте, когда это время пройдёт. Это отбивают секунды ваших внутренних часов. Вы это ожидание переживаете. Например, вы испытываете скуку, вам хочется, чтобы трамвай пришёл скорее. Это действует сформированный опытом психический механизм. Если этот механизм выключен, вы можете не ощущать времени, оно проходит для вас моментально. Вы смотрите на часовую стрелку и видите, как она ползёт, как будто это секундная стрелка. Или наоборот, секундная стрелка стоит.

«Мысли мои читает», – удивился про себя участковый.

– Группа за нами не пойдёт, – продолжал майор. – Я им оставил приказ – возвращаться. Слишком опасно для них.

– А для нас? – сразу спросил спелеолог.

– А для вас не так опасно, пока я с вами, – заверил Ершов.

– А мы в психушку не попадём, когда выйдем? – принуждённо улыбнулся спелеолог. – А то я никогда с чем-то таким не сталкивался, а я под землёй не первый раз.

– В психушку постараемся не попасть, – ответил майор без улыбки. – Но сначала надо здесь закончить дело. У меня приказ защитить население от явлений паранормального порядка. А я приказы привык выполнять.

– Мы догоним их? – спросил теперь участковый.

– Думаю, да, – кивнул майор.

– И что мы сделаем?

– Его придётся, если это возможно, нейтрализовать. А её просто вернём наверх.

Они шли гуськом по коридору, ведущему всё глубже вниз. Участковый шёл последним.

«Да, – тосковал он, – конечно, так я и поверил тебе. Сам-то ты – кто? Не один ли из них?.. Человек ты или какая-то, хрен, копия телесная, что ли?.. Нейтрализовать, вернуть… Застрелишь же её, как ту собаку. Рука не дрогнет, секунды не задумаешься. Нас-то со спелеологом можно вообще не стесняться, мы бумагу подписали…»

 

Глава 66. Тоска парторга

Участковый тосковал, но тосковал не один он. Высоко-высоко над ним, там, наверху, шесть километров по просёлочной дороге и направо, при въезде на хутор опять направо, мимо магазина и клуба, через площадь, в конторе совхоза Усьман, на втором этаже в своём кабинете просто до одури тосковал парторг. Он тосковал так, что под ложечкой сосало, как от голода.

Пальцы на столе перебирали документы, рука снимала телефонную трубку и откладывала её, очень хотелось водки. Но присутствовала ясность: сейчас, вот именно сейчас, пить ни в коем случае нельзя – не тот момент! Если в таком положении тебя застанут пьяным, тебя не только выгонят из партии, тебя выгонят отовсюду, откуда только можно выгнать живого человека. Тебя не пустят никуда, даже в туалет не пустят, ходи под кустом.

А тосковать парторгу было от чего. Во-первых, пропала сотрудница университета Иевлева Тамара Борисовна. её не было дома, в городе, у знакомых, её никто не мог найти, как будто бы она провалилась сквозь землю.

А поскольку патрульные милиционеры признались всё-таки, что видели её с вампиром – а они были последними, кто её видел, – возникали самые, так сказать, нехорошие предчувствия.

Но дело не только в предчувствиях. Картавый их бригадир… х**… командир… не важно… поехал в Ростов, поднял такой крик, что сразу дошло у них до ректората. А ректорат университета в ссоре с областным партийным начальством. У ректора личные связи в Москве, где он когда-то занимал очень и очень высокий пост. В провинцию на должность ректора Ростовского госуниверситета он попал фактически в ссылку, когда потерял влияние. Это всё было давно, но связи остались. И теперь он может использовать эту дикую ситуацию с вампиром против областного комитета. Как пример плохой работы партийных органов. Но появление вампира – это не просто плохая работа партийных органов… Это уже или преступная халатность, или прямое вредительство. Надо же чувствовать, что это такое. Это не пьянки там, гулянки. Это не «помидоры не убрали» Это даже не драка в клубе после партсобрания. Это… это вампир, понимаете вы, в конце концов, или нет? Или нет?!

Ладно, пока это ЧП районного масштаба. Но с пропажей преподавательницы РГУ (Ростовского государственного университета) это уже ЧП областного масштаба. Значит, под ударом непосредственно товарищ Хорошеев, секретарь Багаевского райкома. А с учётом связей ректора РГУ в Москве это завтра станет ЧП союзного масштаба. И тогда под ударом окажется секретарь обкома партии товарищ Бондаренко. Тут парторг встал из-за стола и сделал несколько кругов по своему кабинету. Но не помогло.

А теперь ответим на вопрос: кто подвёл доверие товарищей? Кто сорвал и комсомольскую, и партийную работу в местной ячейке? Кто развёл всё это болото? Кто довёл до появления вампира? Так это же Стрекалов, секретарь парторганизации совхоза. Да что же это за коммунист такой, этот Стрекалов? Что он, вообще мышей не ловит? Что он, ох**л совсем, этот Стрекалов? Парторг тупо посмотрел на себя в зеркало и с отвращением отвёл взгляд. Хотел закурить – сигареты кончились.

Пропал ценный сотрудник, всеми любимый и уважаемый молодой учёный, одна только радость, что не член партии! Москва удивлённым тоном спрашивает с обкома партии, обком партии адресует вопросы райкому, слегка поскрипывая зубами. А райком обращается к парторгу, но уже не поскрипывая зубами, а брызгая слюной, рыча и матюкаясь.

Парторг сначала держался, но потом сник, обмяк, руки у него опустились, глаза потухли, душевные силы подошли к концу, и он хотел двух вещей: умереть и выпить водки.

Но это было ещё не всё. Причём – далеко не всё.

Приехавший из Ростова майор, в тот же вечер вызвонивший ещё одного сотрудника из областного управления, взял с собой участкового и с этим сотрудником и участковым вместе тоже куда-то пропал. Причём идёт уже двенадцатый день, как ни участкового, ни майора никто не видел. Про этого сотрудника я уже не говорю! Люди пропадают и потом не находятся. В совхозе Усьман появился Бермудский треугольник, и никто, ну вообще никто, не знает, где этот треугольник может быть.

Правда, приезжала какая-то группа из областного управления милиции. Куда-то они ездили, вроде бы в сторону Дарьинки. Но ничего не нашли. И уехали какие-то пасмурные. Забрали машину майора, наверное, у них были ключи. Что видели – парторгу не сказали.

Но тоже районная милиция звонила и сказала, что начальство в бешенстве, поскольку парторг развёл в совхозе нечистую силу. И вот это было как раз верхом несправедливости. Потому что с тех пор, как они все начали исчезать, прошло одиннадцать дней.

И это были первые одиннадцать дней, от выпивания на ферме крови курицы на глазах у скотников, когда по информации, получаемой парторгом по своим каналам, никто в селе не видел Фролова, а Фролов и был единственной нечистой силой, которую «развёл парторг».

Но если как раз нечистая сила пропала, какие могут быть претензии к партийной организации совхоза, разве что из-за попа, который опять приезжал, опять всё брызгал, опять молился. И, как потом узнал парторг, был очень горд своей победой над лукавым – изгнанием из православной деревни нечестивого вампира.

За всё это предстояло парторгу нести ответ.

Что делать с детьми – опять непонятно. Возвращать их из лагеря всё-таки страшно. Директор совхоза смотрит косо, секретарь райкома не называет больше Егором Ильичом, а говорит официально-холодно: «товарищ Стрекалов» или неофициально «ё**ный ты м**ак». А это и по-человечески, и по-партийному обидно.

Но, главное – что парторг может сделать? Ходить их искать по кустам, по лопухам? Но это ж бесполезно. Уж за двенадцать-то дней хотя б кого-то из них в селе бы увидели, значит, их здесь нет. А если их нет в селе, то почему спрашивать с парторга? Парторг отвечает за село, а если людей в селе нет – как он может отвечать?

Да, но пропали-то они в селе… из села… твою ж…

Вдобавок ко всему на хуторе появилось диссидентское движение в лице бывшего журналиста газеты «Семикаракорский комсомолец», выгнанного оттуда за идеологические ляпы. Выгнанный поселился на хуторе у своей родственницы, учительницы начальных классов, и стал страшно бухать. Ну, бухал бы он себе и бухал, как говорится, употреблять спиртные напитки у нас не запрещено, хотя и не поощряется. Но он, гад, не просто бухает, а распространяет при этом, во-первых, вредные слухи о конце света. Вредные пессимистические слухи о какой-то катастрофе, которую якобы предвещает появление вампира. С нехорошим религиозным душком кричит про какое-то наводнение или даже войну. Во-вторых, он утверждает, что советским людям не нужна свобода. Что свобода их погубит. А это уже не шуточки про конец света, это, б****, противоречит основам марксистско-ленинской идеологии, и за такие слова надо отрывать башку. Но как оторвать ему башку, если он не член партии, не комсомолец и работает в гараже? Уволить его из гаража? Смешно. В такой ситуации отрывать ему башку должна милиция. Но участковый пропал. Провалился под землю в Бермудский треугольник. Другая милиция из района на хутор ехать не хочет, боится нечистой силы. Раз на хуторе менты бесследно пропадают, никто ж не поедет.

Хотел с мужиками поговорить, может, его мужики образумят, а они, алкоголики, не соглашаются, мол, он наш, хуторской, он правду говорит, за что его бить?

Так он, сволочь, завёл себе дружка. Какого-то бомжа из Ростова, который говорит, что он поэт, и пьёт каждый день вино.

И вот ещё – приезжает на хутор журналист из «Вечернего Ростова» писать фельетон про религиозные слухи, чтоб по ним ударить областной газетой. Но, попав под влияние этих двух, сам стал диссидентствовать, что в совхозе ездят грузовиком по живым помидорам, и это, видите ли, бесхозяйственность.

Директор приказал журналиста из села гнать, весь гараж лишил премии, а шофёру и бригадиру обещал собственноручно набить морду. Тут важен сам факт обещания, а не его исполнение, конечно.

Да… разболтались люди, ничем хорошим это не кончится. А гайки закручивать всё труднее и труднее. Журналист в Ростове протрезвел и всё-таки написал про религиозные слухи, но как-то беззубо написал. Слова вроде правильные, а чего-то не хватает. Чувствуется, что он сам не верит в то, что пишет.

От таких дел по ночам не спится, глаза стали красные, и фельдшер сказал: «У тебя, Егор, наверное, скоро будет инсульт». Успокоил!

Такие дела. Куда бежать? Куда звонить? На кого орать? Непонятно. Что делать – непонятно. Часы идут, день клонится к вечеру.

Телефон зазвонил неожиданно, как нарочно, чтобы вызвать инсульт. Парторг схватил трубку. Звонили из райкома. Парторг внутренне сжался, готовясь к очередной порции ужаса. Но первый отозвался голосом неожиданно бодрым:

– Нашлись! – сообщил он. – Звонили из милиции в Аксае. Как они там оказались, пока непонятно. Женщина жива-здорова. Майор ранен, но жить будет. Вроде бы с явлениями, сам знаешь какими, покончено. Участковый твой в порядке, психует, но это пройдёт. Они все в больнице. Под наблюдением. Говорят, вышли из-под земли. Х**ня какая-то. Но все живы – это главное. Ты напейся сегодня, парторг. Нашлись!

 

Глава 67. Три мужичка-упырька

Фролов и Иевлева, не зная, что за ними идёт милицейская группа, никуда не спешили, хотя особенно и не задерживались.

Прошли подземным коридором, в котором милиция, идущая за ними следом, обнаружит старика в ватнике. Но не обратили на этого старика никакого внимания. Может, вокруг них были ещё какие-то существа. Фролов и Иевлева не заговаривали с ними или просто не замечали их. Они были сосредоточены друг на друге.

Только при выходе из тоннеля Фролов тронул её за плечо и движением головы показал на скрытую в темноте нишу. В этой нише на каменной полке лежал воин, в шлеме, в кожаных доспехах, с прямым мечом на груди. Он был огромный. Не меньше пяти метров роста. Спал он или был мёртвый? На всякий случай Фролов приложил палец к губам, и мимо этой огромной лежащей фигуры они прошли, стараясь ступать особенно неслышно.

Когда они вышли из каменного коридора, Иевлева спросила:

– Что это было?

Фролов объяснил, что в народе говорят, будто когда-то здесь жили великаны, почему-то их называют Адамами. Огромные скелеты находят иногда глубоко в земле, но очень боятся их, всегда складывают в мешок с камнями и бросают в реку. А иначе скелет обрастёт мясом и поубивает всю деревню.

– В старинных текстах тоже описаны такие люди, – отозвалась Иевлева, – титаны.

– Титаны, – повторил Фролов. – Не знаю, что это. Титана мысли только знаю. Это Карл Маркс, так парторг сказал.

– Смешно, конечно, – задумчиво проговорила Иевлева, – но сейчас смеяться совершенно не хочется.

Они шли теперь берегом небольшой реки и увидели впереди горящий костёр и трёх мужчин вокруг него. Расстояние от стенки до берега реки было всего несколько метров, так что пришлось пройти буквально рядом с костром. Их окликнули. Пришлось остановиться.

Композиция с мужчинами вокруг костра немного напоминала Иевлевой известную картину Перова «Охотники на привале», но те вроде были помещики, а эти – простые мужички. Они перекидывались шуточками, пересмеивались и перемигивались.

– Посидите с нами у костра! – предложили мужички.

– Посидеть можно, – согласился Фролов.

– На охоте всякое бывает, – сказал один из мужиков. – Иной раз добыча попадается сразу, а иной раз так и проходишь всю ночь. Вот у меня случай был. Пошли мы с кумом на охоту. Кум у меня тоже охотник, такой же, как я. Идём, прямо утка у нас из-под ног взлетает.

Двое его знакомых прыснули в кулак, хотя Иевлева и не понимала, что такого смешного он сказал.

– Кум выстрелил, да промахнулся. А я выстрелил, да попал. Упала уточка, да человечьим голосом и говорит: «Не ешьте меня, люди добрые, я вам службу сослужу!»

Пока он рассказывал, его товарищи продолжали давиться смехом.

– И что ж это за служба? – спросил Фролов.

– Ты слушай, мил человек, слушай! – продолжал мужик. – «Я вам службу, говорит, сослужу, вы меня не ешьте, а когда луна на небо взойдёт, я себе полечу, а вы ступайте за мной. Приведу я вас к пещере, а в пещере той клад, много золота, много серебра, камней драгоценных и не сосчитать». Послушались мы с кумом, дождались полуночи. Уточка-то летит, а мы за ней поспеваем.

– Как это она у тебя подстреленная летит? – спросил Фролов.

– А ничего, – ответил мужик, – оклемалась и летит. Хватит ржать, господа хорошие, – прикрикнул он на своих товарищей. Но прикрикнул весело, без досады, отчего те опять закатились смехом, уже не пытаясь его как-то сдержать.

– Дайте людям историю рассказать!.. Ну вот, приходим мы в пещеру. Видим, а в пещере сундуки стоят кованные, полные всякого добра. Обрадовались мы с кумом. Поедем теперь в город, будем мы богатые. Слуги нам будут служить, а мы будем водку пить и веселиться. Взяли на радостях, подстрелили эту уточку, пожарили на костре и съели. Утром просыпаемся – ни сундуков, ни добра. Видишь, мил человек, какая была уточка, хотела нас обмануть!..

– Ну вот, мы посидели, – сказал Фролов, – историю твою послушали. Ну и бывай здоров, добрый человек, а нам пора!

– Куда же вам пора? Ай, спешите куда? – спросил мужичок.

– Не спешим, а и задерживаться нам не нужно, у нас дело есть, – объяснил Фролов.

– Да знаем мы, какое у тебя дело! Вон твоя уточка, такая тёплая вся! Может, с нами поделишься? А то мы так сидим у костра, темнота вокруг – и никого!

– Чем это я поделюсь? – удивился Фролов.

– Да ты не лукавь – мы ведь всё видим, всё понимаем, свой свояка видит издалека! – заулыбался тот, что рассказывал историю. – А тут на всех хватит! – Он посмотрел на Иевлеву и жадно сглотнул.

Иевлеву тоже почему-то эта ситуация смешила. Она, конечно, не давилась от смеха, как придурковатые товарищи рассказчика, а улыбалась довольно сдержанно. Фролов спросил:

– Так вы чего, мужики, по этой части?

– Да по этой, по этой, – отозвались мужики.

– Кровь, стало быть, пьём?

– Пьём понемногу, мил человек, пьём, когда есть, – признались мужички.

– Что – наверх ходите?

– Наверх не ходим, силы уже не те, – признались мужички. – Тут сидим, ждём, авось кто мимо пройдёт. Вот и дождались! Спасибо тебе, мил человек, а то мы уже давно ждём.

– Вот ты скажи, – спросил Фролов, – как ты такой стал? И как вы, мужики, такими стали? А то я всё думаю, отчего это у меня, а интересно было бы узнать.

– Ну, – сказал рассказчик, – это у всех по-разному бывает. Меня мальчишкой баба укусила в лесу. Страшная такая была баба, откуда она взялась – не пойму. Я еле до дому дополз. Но потом ничего, пришёл в себя, вырос, женился, детей нарожал. Потом стал на людей кидаться. Меня мужики цепами забили и в лесу закопали. Я сначала в этом лесу жил, потом пришли какие-то двое, меня из леса выгнали, и я в пещере теперь живу.

– Какие двое? – спросил Фролов.

– А я знаю? – ответил мужик. – Один с бородой был, другой гривастый и тоже с бородой.

– Карл Маркс и Фридрих Энгельс, – тихо сказала Иевлева.

И тут засмеялся уже Фролов. Иевлева с любопытством посмотрела на него: она впервые видела, как он смеётся.

– Весёлая твоя уточка, – сказал мужик, – это хорошо.

– То есть, – посерьёзнел Фролов, – ты ещё при жизни таким стал?

– Да, при жизни. Я сначала сам не понимал, что это со мной такое, а потом, когда понял, у меня на этом свет клином сошёлся, лучше водки, лучше бабы, лучше денег – лучше всего!

– Ну, а товарищи твои? – спросил Фролов.

– Ванька-то? – переспросил мужик. – Ванька с деда-прадеда такой! У них это семейное. Вон Кондрат, он умом тронулся. К ним домой какой-то наш брат захаживал, к его больной матери, вот он однажды ночью увидел – мать лежит полумёртвая, а у того вся рожа в крови. Он его сначала крестом погнал, мать выходил, зажил нормально, чин чинарём. А потом – умом тронулся! Тронулся он умом и стал всем говорить, что у него в животе колесо, и когда это колесо крутится, с небушка на землю снег идёт. А когда в другую сторону крутится, тогда солнышко греет, а снег тает. Заперли его в больнице, и он там помер. А уже потом стал ходить. А ты, мил человек?

Фролов подумал и сказал:

– Я, наверное, как Кондрат. Тоже увидел однажды, вам не интересно, что и где. А ты скажи, Кондрат, ты помнишь, как стал ходить?

– Нет, – ответил Кондрат, – я только смотрю, иду куда-то. И ещё сначала меня к могиле сильно тянуло, потом прошло.

– Ну и что, – перебил первый мужик, – долго мы ещё так будем сидеть?

– И правда, нам пора, – согласился Фролов, – бывайте, мужики!

– Что ж ты такой жадный? – обиделся рассказчик.

– Да нет, – объяснял Фролов, – я не жадный, просто это не то, что ты думаешь.

– Как не то? – удивился мужик. – Тёплая же!

– Говорю тебе, это не то. Ты посмотри лучше, сразу поймёшь.

– Всё ты торопишься, всё спешишь куда-то, – пробормотал мужик.

Он встал. Навис над сидевшей Иевлевой и просипел:

– А ты что скажешь, барышня?

Иевлева ничего не сказала. Хорошо рассчитанным движением, точно и хлёстко, она ударила кулаком по нависающей над ней физиономии. И сама удивилась, какой получился сильный удар. Во рту у мужика что-то хрустнуло. Он выпрямился, отошёл. Полез пальцами к себе в рот, вытащил оттуда что-то и долго это рассматривал.

– Мама ты моя родная! – сказал мужик. – Самый главный мой зуб! Как же я теперь питаться буду?

– Ты не расстраивайся, – утешал его Фролов, – пока кто-нибудь мимо пройдёт, у тебя другой отрастёт.

– Что ж ты сразу не сказал? Надо ж было так сразу и сказать! Она, мол, не того.

– Так я говорил, только ты ж не понял. Ну, теперь ты хоть понял? – спросил Фролов.

– Как зуб выбили, понял, – покивал головой мужик.

– Ну и слава богу, что понял. Ну, бывайте, – попрощался Фролов.

Он встал, взял поднявшуюся тоже Иевлеву за руку. Они пошли спокойно по берегу. Сидящие у костра вроде бы гнаться за ними не собирались.

– Да, – сказал Фролов, – именно так это со мной и было.

Он рассказал ей, как умирал обгоревший танкист, и про капитана, который умел приклеивать назад оторванную голову – всё то, что он рассказал подполковнику и директору совхоза.

– И с тех пор, – говорил он, – что-то со мной произошло. Я был какой-то не в себе. И так не в себе и прожил всю жизнь. И воевал – был не в себе. И вернулся – не в себе. Женился – сам не понимаю зачем. Все женились – и я женился. Потом жена умерла. Ну, умерла и умерла, я особо по ней не плакал. Так как-то жил со дня на день. Потом умер. Потом стал ходить и опять жил со дня на день. Если б не ты, я б так ничего и не понял! Этот голод во мне, который меня воскресил, он ко мне перешёл от того капитана-вурдалака. Перешёл и так и жил во мне. Голод пришёл ко мне от него, но то, что я могу понимать, – это свойство пришло ко мне от тебя. Это свойство такое человеческое – понимать. Дар от природы. У одних есть, у других – нет. У тебя – есть. Твой дар. Один смотрит – понимает, другой смотрит – не понимает. Как тот баран у костра. Уточка!.. Вот и подождёт теперь. Такой зуб отрастает лет пятьдесят… А ты смотришь – и понимаешь. И от тебя это перешло ко мне. Поэтому я не превратился в старого петуха, как эти трое у костра! А они много человеческой крови выпили. Я могу уйти обратно, а они не могут. Так и будут сидеть! От одной мысли дурно становится.

– Если бы не ты, – сказала Иевлева, – я бы не научилась видеть в темноте, не бояться подземных пещер. Не научилась бы не спать ночью и быть лёгкой. Не научилась бы любить без тоски и отчаяния. Так бы всё время искала чего-то, не зная даже, чего я ищу. Теперь всё будет по-другому.

 

Глава 68. Расставание

Они шли по-прежнему вдоль берега реки, пока на том берегу не начали возникать какие-то фигуры. Река мёртвых совсем не была широкой, как Волга или Дон. Не больше двадцати метров в ширину. Поверхность её была почти такая же ровная, как поверхность большого озера, но, если присмотреться, было видно, что вода движется.

На том берегу прошла группа людей. На них были серые холщовые рубахи, перетянутые поясом. На поясе висели мечи в ножнах. В левой руке они держали круглые кожаные щиты, а на головах у них были кожаные колпаки.

– Кто это? – спросила Иевлева.

– Да откуда я знаю, – отозвался Фролов.

– Как будто кино снимают.

– Мы скоро придём, – сказал Фролов. – Там дальше переправа, а тебе нужно будет идти наверх. Я тебе покажу. Выйдешь другой дорогой – короткой и безопасной.

Напротив, на том берегу реки, они увидели мужика, голого по пояс, который купал в реке коня. Он зачерпывал воду ведром и выливал коню на спину. Конь мотал головой и отфыркивался. Рядом с ними стояла наполовину вытащенная на берег лодка. За ней на берегу сидел монах и читал книгу.

– Вот монаха с лодкой можно окликнуть, он перевезёт, – сказал Фролов, – только сначала я покажу тебе выход.

Они прошли дальше. Слева в стене темнел проход.

– Это здесь, – сказал он. – Ты запомнишь?

– Конечно запомню, – ответила она.

– Пойдёшь всё время прямо по широкому коридору, никуда не сворачивай. Этот проход не заделали. Выйдешь недалеко от Аксая. Будет раннее утро. Дойдёшь до города. А там уже ты лучше знаешь.

– Возьму такси и поеду к Ирке, – сказала Иевлева.

– К Ирке, так к Ирке, – отозвался Фролов. – Иди, наверное, сразу. Я тут сам дойду.

– Нет, – сказала она. – Я провожу тебя, мы попрощаемся на берегу реки.

Они вернулись и снова пошли вдоль берега. На другой стороне было пусто.

– Что ты там будешь делать? – спросила она.

– Батареей командовать, – ответил он.

– Если мне нужно будет тебя увидеть, что мне делать? Сюда спуститься?

– Нет, – сказал он, – приходи к реке, знаешь куда. Может, не в первую ночь, но во вторую я обязательно приду. Но это можно только в крайнем случае. Это очень опасно, чтоб я приходил. Если меня что-то наверху задержит, если я не смогу оттуда уйти, быстро сюда вернуться, это может быть очень опасно. На меня накатит так, что я сопротивляться не смогу. Этого я больше всего боюсь. Тогда я большой беды могу наделать и сам костей не соберу. Но иногда приходи, я почувствую, что ты там. И тоже приду.

Она порылась в кармане джинсов, вытащила пятнадцатикопеечную монету. Протянула ему:

– Это – если надо будет платить за перевоз.

Он улыбнулся:

– Нужны медные деньги.

Она порылась ещё, медных денег не было. Она смотрела вопросительно, он улыбнулся опять. Пятнадцатикопеечная монета упала на камни, мелодично прозвенев.

На другом берегу раздались выстрелы, Иевлева оглянулась, из-за пригорка вылетел танк с большой красной звездой на башне. За ним – второй. За ними высыпала пехота, штыки наперевес.

– Мне пора, – сказал он.

– Иди, будь счастлив. Бей фашистов. Я тебя не забуду, – сказала Иевлева на прощанье.

– Я тебе буду письма писать, – ответил Фролов.

Он прижал её к себе, поцеловал в губы, потом бросился в реку и в несколько взмахов переплыл её. Солдаты скрылись за холмом, он побежал за ними.

 

Глава 69. Встреча Иевлевой с группой Ершова

Участковый шёл последним, но Иевлеву заметил первым. Она брела навстречу им по берегу реки, вроде бы без цели, будто сама не зная, куда идёт. Она была одна. Майор смотрел в это время на противоположный берег, за которым открывалось холмистое пространство, абсолютно пустое. Но как раз напротив них, на том берегу, был деревянный помост, выступающий в реку метра на два. На помосте стояла миска с бельём, и кто это бельё принёс сюда и хотел стирать, было совершенно непонятно.

С самого начала, когда они вышли к берегу, майор как-то весь подобрался. И свою железку для метания ножей из руки не выпускал. Она и сейчас была у него в руке.

Участковый увидел Иевлеву, увидел эту железку в руке майора и, сделав шаг мимо спелеолога, со всей силы ударил майора кулаком в затылок. Майор рухнул, как подкошенный. Спелеолог кинулся на участкового, и они тоже оказались на земле.

Сцепиться, впрочем, как следует, они не успели, потому что уши им заложил вой, и на той стороне реки поднял землю вверх мощный взрыв. Потом ещё один, такой же мощный. Из дыма и пыли выскочили фигурки солдат в касках, впереди бежал офицер с револьвером в руках. Левой рукой он придерживал шашку на поясе. Он отдал команду, и солдаты побежали за ним. И всё стихло.

Иевлева опомнилась первая. Намочив руки водой, она положила одну под голову майора, а другой мокрой рукой отёрла ему лицо. Майор открыл глаза и увидел её.

– Он боялся, что вы меня убьёте, – сказала Иевлева.

– Кто боялся? Что вообще случилось? – спросил майор.

– Участковый вас ударил кулаком по затылку, он боялся за меня, – сообщила Иевлева.

– Что? – удивился майор.

– Ну, боялся, что вы меня застрелите, – объяснила Иевлева.

– Участковый – идиот, с какой это стати я бы стал вас убивать? – спросил он в недоумении. – Вы мне не сделали ничего плохого. У меня приказ вас защищать. А что вы непростая женщина, так мы тут все под землёй со странностями.

Участковый со спелеологом стояли рядом. Участковый был так подавлен случившимся, до такой степени не выказывал никаких признаков сопротивления, что спелеолог отпустил его.

Майор, поднявшись, посмотрел на него, потом на Иевлеву.

– А что это за взрывы? – спросил он. – Война началась?

– Это на том берегу, – объяснила Иевлева.

Он долго смотрел на реку, а потом сказал:

– Я её себе представлял по-другому.

Участковый отстегнул кобуру с пистолетом и протянул майору. Майор взял кобуру и сказал участковому:

– Продолжим этот разговор на поверхности.

– Я думал, что вы её убьёте, как ту собаку, – сказал участковый.

– Вы тут лишились остатков мозгов, того немногого, что у вас было, – разозлился майор. – Надо же хотя бы пытаться иногда думать головой.

– Виноват, товарищ майор, – пробормотал участковый.

– Вы подняли руку на старшего по званию при исполнении обязанностей, – чётко, без эмоций произнёс майор. – Тут извинениями не отделаешься.

– Так точно, – ответил участковый.

– Это из-за меня, – повторила Иевлева.

Майор обернулся к ней и спросил:

– А где ваш спутник?

– Там, – сказала Иевлева, показав на тот берег, и объяснила: – Он сюда спустился, чтобы навсегда уйти. История с вампиром закончена.

– Вы знаете, как отсюда выйти?

– Да, могу и вас вывести.

– Вверх по коридорам через Дарьинку?

– Нет, – ответила Иевлева, – тут есть короткий путь. Выход недалеко от Аксая.

– Кобяковы лабиринты, – задумался майор, – неприятное место. Мы-то с вами пройдём. А эти двое могут иметь проблемы. Но сначала я должен убедиться, что он не вернётся. Покажите мне, где он переправился.

– Да, пожалуйста, – сказала Иевлева, – идите за мной.

Они шли по берегу, пока не оказались там, где Иевлева прощалась с Фроловым и откуда он прыгнул в воду. Майор осматривал это место, потирая ушибленный затылок. Потом сказал:

– Звучит неприятно, но придётся и нам переправиться на тот берег. Мы пойдём с участковым, а вы, Боря, охраняйте женщину.

– Вы с ума сошли! – сказала Иевлева. – Туда живым нельзя.

– У меня приказ, – сказал майор. – И я люблю всё доводить до конца. Я знаю, что он отсюда прыгнул в воду. Но я не знаю, на каком берегу он выплыл, на этом или на том. Я вам верю, конечно, но я обязан убедиться.

Он обернулся к участковому и спросил:

– Поплывёте со мной, товарищ лейтенант?

– Так точно, товарищ майор, – обрадовался участковый.

– У меня приказ, товарищ майор, от вас под землёй ни на шаг, – вмешался спелеолог.

– А я вам приказываю остаться, охранять гражданку, пока мы не вернёмся, – сказал майор. – Мы только обследуем берег.

Тут они увидели, что вдоль противоположного берега на лодке плывёт монах. Майор окликнул его, монах повернул лодку и очень быстро приплыл к берегу.

– Батюшка, – обратился к нему майор, – перевези нас на тот берег и обратно.

– Обратно? – удивился монах. – Обратно зачем?

– Нам надо на время.

– На время? – переспросил монах. – Да ты смеёшься надо мной.

– Мы только сойдём на берег и сразу вернёмся, – сказал майор.

– Во-первых, сразу может не получиться, – возразил монах. – Во-вторых, нечего вам там делать.

– Мы на службе, – сказал майор, – у нас приказ.

– Ну, смотрите, – ответил на это монах, – я предупредил.

Майор и участковый залезли в лодку. И она заскользила по поверхности. Перед тем как выйти на берег, майор протянул участковому кобуру с пистолетом:

– Потом разберёмся, – сказал он.

Они вылезли из лодки, и участкового поразило, насколько здесь всё было непохоже на то, что было видно с другого берега. Здесь было совсем светло. Была видна дорога, дома вдоль неё. Вообще нельзя было представить, что находишься под землёй. Вверху было что-то вроде неба. И оттуда шёл свет.

 

Глава 70. По ту сторону реки мёртвых

По дороге по направлению к ним шёл на рысях казачий эскадрон. На папахах издали ясно были видны красные ленты. Командир эскадрона, немолодой казак с рыжими усами, съехал с дороги, несколько казаков повернуло за ним. Эскадрон остановился.

– Что, ваше благородие, – спросил командир эскадрона с недоброй усмешкой, – заблудился?

– Я не ваше благородие, а товарищ майор. Так ко мне и обращайтесь.

– Мы таких товарищей в погонах, – продолжал нехорошо улыбаться командир эскадрона, – посекли вчера в Гремучей балке. Посекли мы их и, стало быть, там же и закопали. А ты откуда взялся?

– Я с того берега, – ответил майор.

– Какой же ты товарищ, если у тебя погоны?

– Долго объяснять! Звезду на погонах видишь? Ещё на вот это посмотри. – Майор протянул командиру красную книжечку.

– Коммунистическая партия, – прочитал командир и добавил потеплевшим голосом: – Свой, стало быть. Ленина знаешь?

– Лично не знаю, – ответил майор, – а так, конечно.

– Увидишь – привет передай! Погоны-то сними, а то казаки зарубят.

Эскадрон шагом вошёл в деревню. Поймав ошарашенный взгляд участкового, майор сказал:

– Вопросы потом.

Он повернулся к монаху в лодке и спросил:

– У вас что, одни военные тут ходят?

– Нет, – ответил монах, – здесь много гражданских. Но военные ходят группами, поэтому они виднее. И всё время воюют, стреляют, никак не успокоятся. Кто тут с кем только не воюет. Гоняются друг за другом, добрым людям покоя не дают. Одетые, раздетые, с винтовками, с копьями, с мечами. А чего стрелять, кого рубить, все уже тут. Кто хочет тишины, тому беда. Вот я, например, гражданский, но духовного звания… Назад пора переправляться, господин офицер.

– Сейчас-сейчас, – отозвался майор.

Он ходил по берегу, пытаясь что-то понять, но было видно, что уверенности у него не было. Он стоял в нерешительности, глядя на дорогу. Вдруг из-за поворота вылетел конный разъезд, казаки, но уже без красных лент на папахах, и впереди – офицер.

– Господин штабс-капитан, вы не видели, большевистская конница тут не проходила? – крикнул он с дороги.

– Нет, не проходила, – отозвался майор.

– Нет, проходила, – выкрикнул офицер и съехал с дороги к берегу.

Казаки съехали за ним. Опустив правую руку с маузером на левую руку, пальцами которой он держал повод, офицер сказал майору:

– Во-первых, вы мне врёте, во-вторых, погоны у вас странные, и звёзды на них странные, и они мне не нравятся. Кто вы такие?

– Не то, что вы думаете, – сказал майор.

– Вы, может, англичане? – спросил офицер.

– Англичане, – подтвердил майор.

– Мне не нравится, что вы всё время врёте, – процедил офицер.

– Со мной они, – крикнул монах из лодки.

– Ты молчи, батюшка, без тебя разберёмся, – сказал офицер и, повернувшись к майору, добавил: – Мне почему-то кажется, что вы – переодетые большевички. Документы!

Майор полез в карман за документами, вытащил свой метатель, раздался щелчок, и офицер вылетел из седла. Майор не успел убрать руку, казачок, выгнувшись с седла, потянул по ней шашкой. Брызнула кровь. Но тут раздался грохот выстрела настоящего земного оружия. Казачка выкинуло из седла, кони отпрянули, участковый кинулся между раненым майором и казаками, громыхнуло ещё три раза, двое казаков полетели с коней, а ещё двое понеслись по дороге, стрелять им вслед не имело смысла.

У майора рукав мгновенно намок, и обильно закапало на землю.

– Ай-ай-ай! – закричал монах. – Очень плохо. Бегите быстро в лодку, сейчас начнётся.

– Что начнётся? – простонал майор, сжимая руку.

– Увидите, – крикнул монах, – скорее, ради Бога!

Тут земля под ними загудела, майор, поддерживая здоровой рукой раненую, ловко перебрался в лодку, участковый за ним, успев поднять выроненный майором метатель. Считанные удары вёслами, и лодка достигла другого берега.

– Давайте быстро руку, – крикнул спелеолог. Он одним движением разрезал намокший кровью рукав рубашки, предплечье было разрублено до кости.

– Это шить надо, – сказала Иевлева, осмотрев рану.

Спелеолог моментально затянул жгут выше локтя, майор покривился от боли. На лбу его выступили капли пота.

– Дайте мне. – Иевлева быстро и умело промыла рану перекисью водорода, которую дал спелеолог. Высушила, насколько могла, и стянула пластырем края.

– Потом всё равно открывать, – объяснила она, – но это уже наверху, под местным наркозом.

– Больно не будет, – пробовал улыбнуться майор.

Спелеолог в это время вводил ему сыворотку против столбняка. Участковый смотрел на другой берег.

Оттуда доносился гул, потом появилась конница. Она залила всё видимое на том берегу пространство – тысячи всадников. Они ещё не знали стремян, вооружены были луками, копьями и мечами. Вёл их человек маленького роста. Он подъехал к реке, сошёл с коня и посмотрел с того берега участковому прямо в глаза. «Этот бы документы не спрашивал», – пронеслось в голове участкового, и он схватился за пистолет.

Вождь был одет в звериные шкуры, на голове остроконечный колпак. Он слез с коня, подошёл к самому берегу. опустился на колени, потом на карачки и стал лизать камни, на которых была кровь из разрубленной руки майора. Слизывал с камней кровь, а всё его войско выло.

– Господи Боже ты мой! – закричал монах. – Этого я и боялся. Они полезут через реку. Раз вы пошли туда, они пойдут сюда. А то ещё наверх повыходят.

– И что будет? – испугался спелеолог.

– Что будет? – переспросил майор. – Преступность вырастет. Показатели испортятся.

Вождь подошёл к воде и что-то прокричал.

– Он говорит, – переводил монах, – если вы придёте ему поклониться, ваша смерть будет лёгкой. Не верьте. Они режут понемногу неделями.

– А кто они? – спросил майор.

– Не то массагеты, не то самогуды, разве всех упомнишь, – махнул рукой монах. – На всё воля твоя, Господи. Скифы, в общем.

Вождь на другом берегу стоял и ждал. Монах вылез из лодки на берег, втащил её повыше, достал книгу и стал читать. Майор приказал:

– Борис, от камня, где стоит вождь, вправо – ваш сектор. Влево от камня – ваш, товарищ лейтенант. Стрелять наверняка, экономить патроны.

– Дайте мне тоже пистолет, я хорошо стреляю, – сказала Иевлева.

Майор обратился к спелеологу:

– Боря, дайте ей мой пистолет, снимите только с предохранителя, – и, обращаясь уже к Иевлевой, спросил: – Вы заряжать умеете?

– Конечно, умею, нас на стрельбище возили на военной кафедре.

– Тогда лучше заряжайте, больше пользы будет, а мы будем стрелять!

Сам он, видимо, готовясь к ближнему бою, держал в перебинтованной руке метатель, который успел взять у участкового. Монах сидел, вцепившись в книгу, губы его шевелились. Вождь поднял руку, потом опустил её, и в воздух со свистом взвились тысячи стрел. Участковый закрыл глаза, понимая, что это конец.

Стрелы взвились над рекой, потом раздался такой звук, как будто град стучит по крыше. Наткнувшись на невидимую преграду посередине реки, стрелы забарабанили в неё и посыпались в воду.

– Ну всё, – сказал монах, – больше ничего не могу сделать.

Вождь стоял, не двигаясь, смотрел на них, потом опять поднял руку и опустил. Всадники закричали и кинулись в воду. Монах громко молился, но, видно, сила его молитвы вся вышла, и река не была для них преградой. Спелеолог и участковый открыли огонь. Несколько всадников ушло под воду, но остальные продолжали плыть и вскоре достигли берега.

– Только не бежать, – крикнул майор, – бежать некуда.

Участковый и спелеолог стреляли в упор, Иевлева тоже стреляла, потому что передавать заряженное оружие было уже некогда.

– Мама! – закричал спелеолог.

Участковый посчитал про себя: «Ещё два выстрела и капец!» Страху он почему-то не испытывал, и ему было даже интересно.

Прямо на майора из воды выскочил всадник, но лошадь встала на дыбы, и майор всадил ей лезвие из метателя прямо под левую ногу. Лошадь повалилась, разбивая всадника о камни.

– Ур-ра-ра! – услышал вдруг участковый.

Крик из другой эпохи. Красноармейцы с винтовками наперевес, стреляя на ходу, опрокинули конницу, вождь вскочил на коня и поскакал прочь. Всадники, успевшие достичь этого берега, повернули коней и поплыли обратно. Два красноармейца у самой воды ставили пулемёт. Один из них открыл огонь по отступающей коннице, другой подавал ленту. Скифская конница потекла в обратную сторону, схлынула и совсем пропала за холмами.

Участковый стоял, держа в опущенной руке пистолет с пустой обоймой. Он никак не мог поверить, что живой.

– Ай, слава тебе, Господи! – радостно закричал монах. – Ай, слава тебе, Господи!

На противоположном берегу строилась рота. Она строилась повзводно, как положено. На берег вышел Фролов, он был теперь в красноармейской форме, в погонах старшего лейтенанта.

– Товарищ майор, – закричал он, – разрешите доложить. Атака отбита. Разрешите продолжать движение.

– Следуйте по предписанному маршруту согласно приказу, – ответил майор.

– Есть, – крикнул Фролов и приложил правую руку к виску.

Майор поднял перевязанную руку и отдал честь, морщась от боли. Участковый тоже приложил руку к виску. Спелеолог не отдал чести, он был без головного убора. Но стал по стойке смирно.

Фролов вдруг как-то совершенно не по-военному помахал рукой на прощание. Майор увидел краем глаза, как Иевлева помахала в ответ.

Противоположный берег опустел. Из бинтов, которые дал спелеолог, Иевлева сделала петлю, чтобы майор мог держать руку на весу. Надо было возвращаться. Майор повернулся к монаху и спросил:

– А скажи-ка, батюшка, это рай или ад?

– Для кого как, – ответил монах.

– А для тебя? – спросил майор.

– А моё дело маленькое, – ответил монах, – моё дело – грехи замаливать. Свои грехи и чужие грехи. Ну, наверное, для меня это – ад. Раз есть грехи – значит, ад. В раю грехов нет.

– Как же ты в аду оказался? – спросил майор.

– А на всё воля Божья, – ответил монах. – В аду – значит, заслужил.

– Как же это ты заслужил? – удивился майор. – Ты же – святой! Ты ж молитвой стрелы останавливаешь!

– Это не я останавливаю, – ответил монах. – Разве это я останавливаю? Это Бог останавливает. Я только попросил.

– Ну, значит, ты святой, – сказал майор, – раз тебя Бог слышит.

– Бог всех слышит, – ответил ему монах. – А мне тут самое место. Тут я нужен. А в раю зачем я нужен? В раю и без меня хорошо.

– Ты помолись за нас. Нам отсюда выйти надо, на землю.

– Идите, – Монах, подняв руку, благословил их. – Я помолюсь. Идите. Только не оглядывайтесь, а то беды не оберётесь.

– Надо бы тебя обнять на прощание, – сказал майор.

– Обойдётся, – ответил монах, – ступайте с Богом.

 

Глава 71. Дорога наверх

– Почему он сказал не оглядываться? – спросил спелеолог.

Они шли вдоль берега, и Иевлева уже видела вход в коридор, который показывал Фролов. Майор шёл, ступая осторожно, видно было, что он борется с болью.

– Не думайте об этом, Борис. Нам туда. – Иевлева показала рукой вперёд. – Просто не думайте об этом. Там, за рекой, вы ничего не оставили, вам не нужно туда смотреть.

– А вдруг кто-то набросится сзади? – Спелеологу явно не давала покоя мысль о том, что происходит сзади, за их спинами.

– Просто не думайте об этом, – повторила Иевлева. – На этом берегу ничего такого не может произойти, и никто на нас не набросится. Бояться того, что мы оставляем за спиной, – всё равно что оглядываться. Это монах имел ввиду.

– Вы уверены? – переспросил спелеолог с надеждой.

И сразу же они услышали шаги: кто-то быстро шёл, почти бежал за ними. Иевлева отвернулась от спелеолога и вздохнула с досадой. Участковый искоса посмотрел на майора, тот шёл, никак на шаги не реагируя. Участковый стал смотреть перед собой, борясь с огромным желанием всё-таки оглянуться. Спелеолог же рефлекторно повернул голову, чтобы посмотреть, кто идёт за ними. К счастью, Иевлева не дала ему оглянуться, прикоснувшись пальцами к его щеке. Он посмотрел на неё и кивнул. И прибавил шагу. Иевлева взяла его за руку, не позволяя убегать вперёд.

– Делайте вид, что вы не слышите, – сказала Иевлева, спелеолог кивнул головой.

Сзади раздался голос:

– Извините, можно у вас спросить?

Они шли, всё так же не оглядываясь, стараясь не ускорять шага.

– Я только спросить хочу, – продолжал голос, – как отсюда добраться до центра города?

Они продолжали идти, делая вид, что не слышат.

– Я слышал, тут пешком недалеко. – Голос звучал уже прямо за их спинами. – Но не знаю, в какую сторону.

– Боря! – тихо позвала спелеолога Иевлева. – Смотрите перед собой.

– Я командировочный из Бреста, завод газоаппаратуры, – не унимался тот сзади. – Меня за подшипниками прислали. Я тут заблудился маленько, мне надо на подшипниковый завод. Вы только скажите, где тут автобусная остановка?

– Боря, не бегите. – Иевлева вцепилась в руку спелеолога.

Участковый начал понимать, что оглянуться ему придётся, долго он так не выдержит.

– А куда вы женщину ведёте? Я её знаю, она у нас в плановом отделе работает. Куда вы её забираете? – Голос звучал прямо за спинами, как будто его обладатель шёл за ними нога в ногу.

Да он и шёл, потому что его шаги тоже были слышны. Причём ступал он довольно тяжело, и камешки осыпались под его ногами.

– А ну-ка, оставьте женщину! Кому я говорю! Оставьте женщину в покое. Хулиганьё! Я щас милицию вызову!

Участковый, скосив глаза, отчётливо увидел чью-то руку сзади, хватающую Иевлеву за локоть.

– Я тебе такую милицию покажу, – начал участковый, оборачиваясь.

Тут все остановились и повернулись назад.

Никого сзади не было. Вообще никого. Сколько нужно времени, чтобы оглянуться? Никуда убежать за это время нельзя. Спрятаться – тоже. Да и некуда тут прятаться. Слева – река, справа – стена. Голый берег. И никого на этом берегу.

– Зачем вы оглянулись? – накинулся спелеолог на участкового. – Монах предупреждал!

– Хорош истерики устраивать, – разозлился участковый. – Ты видел, он её за локоть хватал?

– Отставить! – приказал майор.

Все замолчали. Майор долго смотрел на берег, на воду, потом сказал:

– Так, всё это вообще ерунда. Я вам говорю. Ничего не случилось. Просто выбросьте из головы.

– Но как же… – начал спелеолог.

– Отставить, – повторил майор, – приказываю всё это забыть немедленно.

И, обернувшись к Иевлевой, спросил:

– С вами всё в порядке?

– В полном порядке, – ответила она. – Нам туда.

Иевлева легко нашла вход в коридор, который должен был их вывести коротким путём. Они сделали привал. Как ни странно, у спелеолога остался ещё шоколад. Он опять заварил травяной чай.

Майор от шоколада отказался, но травяной чай пил, держа кружку левой рукой. Участковому не понравилась мысль возвращаться через Кобяково городище. Он много слышал плохого об этом месте, что там, например, пропадали люди, и потом их находили искалеченными, разорванными на части, как будто какое-то чудовище растерзало их. Он вспомнил бабушкины рассказы про это гиблое место, и что туда нельзя ходить. И сказал об этом майору.

– Вот и восстановим социалистическую законность, – ответил на это майор.

Вообще майор старался держаться, но видно было, что рана его болит, и от травяного чая лучше ему не стало. Спелеолог дал ему таблетку, он выпил. Иевлева с беспокойством смотрела, как лицо его время от времени застывает, делается каменным, и понимала, что это попытка не показать, что с ним происходит, не пустить на лицо гримасу боли.

– Вы можете идти? – спросила она.

– А что, плохо выгляжу? – ответил майор вопросом на вопрос.

– Выглядите неважно, – призналась Иевлева.

– И чувствую себя неважно, – признался в ответ майор, – но дойду, конечно.

Коридор, по которому они шли, постепенно поднимался вверх. Идти в гору было тяжело. Было сыро и холодно. Впереди шёл спелеолог, освещая путь фонарём, за ним майор и Иевлева, шествие замыкал участковый. Они шли так довольно долго, пока Иевлева не сказала, что надо остановиться и дать майору отдохнуть. Майор возражать не стал. Он сел, опираясь на стенку коридора, дышал тяжело, видно было, что ему хуже.

– Как вы думаете, далеко ещё? – спросил участковый у Иевлевой. Он не хотел говорить ей «ты» при майоре.

– Я думаю, не больше часа, мы всё-таки прошли уже довольно много. – Иевлева спрятала улыбку, довольно дружелюбную. Она хорошо понимала, что заставило участкового спуститься под землю.

– Значит, мы в самом что ни на есть Кобяковом городище, – сказал участковый, – в самом центре.

– Бабушкины сказки, – отрезал майор и повернулся к Иевлевой. – Скажите, вы что-то искали под землёй или попали сюда неожиданно?

– Неожиданно, – ответила Иевлева. – Я слышала от местных о бреши, через которую мёртвые попадают в мир живых, но никогда не воспринимала этого серьёзно.

– И правильно делали, – сказал майор, – нет никакой бреши.

– А потом он мне сказал, зачем мы идём, – продолжала Иевлева. – Ему нужно было уйти совсем.

– Вы потом всё подробно расскажете, – сказал майор.

– А вы, – спросила Иевлева, обращаясь к майору, – когда-нибудь встречались с чем-то подобным?

– Видел разные вещи, – отозвался майор. – Подробно рассказать не могу, давал подписку о неразглашении… Да, кстати… – Он достал бумагу из планшета и протянул Иевлевой: – Распишитесь вы тоже. Напишите, «с содержанием документа ознакомилась и обязуюсь сохранять секретность».

Иевлева подписалась.

– А инопланетян не встречали? – спросила она.

– Не попадались, – хмуро ответил майор.

– Какие инопланетяне! – почти закричал спелеолог.

– Борис, – повернулся к нему майор, – вам не следует это принимать близко к сердцу. Вы отлично себя показали. Хотя я и ждал капитана Анисимова, вы справились не хуже. А это очень большая похвала, уверяю вас.

– Капитан Анисимов сломал ногу, – перебил спелеолог.

– Да, вы докладывали, – кивнул майор. – Но поверьте мне, разные вещи, которые вам показались странными, не имеют никакого значения для всех нас и для вас в первую очередь. Никакого значения для нас и нашей жизни. Забудьте про эти видения, просто была темнота, холод, подземная река. Забудьте, бог с ним, со всем этим.

– После того, что мы видели?! – опять выкрикнул спелеолог.

– А что мы такого видели? – пожал плечами майор.

– Как? – опешил спелеолог. – Ну, всё это – другой берег, и всадники, и танки… и всё это под землёй!

– А вы уверены, что вам не показалось? – спросил майор. – Какие танки? – повернувшись к участковому, он спросил:

– Товарищ участковый, вы видели танки?

– Да как бы вроде и… не видел, – ответил участковый. – Была какая-то паника, а из-за чего, как-то и не припоминаю.

Участковый улыбнулся майору из-за спины спелеолога.

– Ну конечно, – сказал майор, – не было никаких танков. Мало ли что привидится в темноте. Ни танков не было, ни Бабы Яги на ступе не было. Просто у нас под влиянием низкой температуры, высокой влажности и усталости развились галлюцинации. И тогда наше сознание начало генерировать разные образы.

– А рука, кто вас ранил в руку?! – не мог успокоится Борис.

– Обычный несчастный случай. Разрубил о камни при падении. Ничего сверхъестественного. Скоро мы выйдем на поверхность и обо всем забудем, правда? – успокаивал спелеолога Ершов.

Спелеолог хотел верить в то, что говорил майор. Теперь, когда всё вокруг было понятно и привычно, то, что происходило внизу, представлялось ему чем-то и вправду нереальным, и это успокаивало. Может, ему показалось? Какое было бы счастье, если бы оказалось, что это галлюцинации, сны, и больше ничего.

Они пошли дальше, но майор слабел. Наконец они были вынуждены остановиться. Майор опять сидел, опершись о стену, тяжело дыша. Повязка его намокла. А тоннель всё не кончался.

Вдруг они услышали какой-то странный звук. Звук был низкий, скрежещущий, от него шёл мороз по коже.

– Что это? – вскрикнул спелеолог.

– Где-то осыпаются камни, – отозвался майор. – В конце концов, кто тут спелеолог, вы или я?

– Это не звук осыпающихся камней, – возразил спелеолог. – Такое впечатление, эти камни кто-то грызёт.

Участковый сказал:

– Товарищ майор, давайте я вас на спину взвалю. Тут немного осталось, мы дойдём.

– Давайте, вы правда мне поможете, – сказал майор.

Он встал, участковый взвалил его себе на спину, и они пошли. Но звук усиливался. Пол под ними стал слегка дрожать. Майор держался, сколько мог, но в конце концов голова его свесилась, было похоже, что он потерял сознание.

Коридор уходил вверх всё круче. Участковый, обессилев, остановился. Спелеолог с Иевлевой поддержали бессильно повисшее тело майора и осторожно опустили его на пол.

В это время скрежет уже перешёл в непрерывный рёв и раздавался все ближе и ближе, спелеолога трясло. Майор пришёл в себя:

– Это ничего, – пробовал он говорить, – сейчас пойдём…

Но его голос был почти не слышен в этом грохоте. К тому же было уже ясно, что источник этого рёва и жуткого скрежета находится впереди, там, куда они идут. И что вперёд идти нельзя, а назад – некуда. И что сказки про Кобяково городище – это не сказки. И то, что было внизу, никакие, конечно, не галлюцинации. И что люди, видевшие это, не могут вернуться. И прав был монах, когда говорил, что нельзя оглядываться. А не прав был майор, назвавший это ерундой. То, что там так страшно воет, должно быть огромным. И в его рёве и крике слышится столько боли, столько оскаленной звериной злобы, такая жажда крови… Теперь понятно, почему так растерзаны были найденные в этих коридорах. Участковый посмотрел на майора. Майор сидел, опустив голову, опираясь на стену пещеры. Воющее чудовище их тоже разорвёт, растерзает, раздавит, расплющит, как и тех других, о которых рассказывали местные…

Впереди что-то обвалилось и посыпалось. Было ясно, что это гигантское существо ввалилось в коридор, отрезая им путь наверх. И рёв оборвался…

Теперь уже сознание потерял спелеолог. Его нервы не выдержали, и он просто упал в обморок.

Участковый расстегнул кобуру, достал пистолет. Посмотрел туда, где притаилось это что-то. Потом вдруг стал на одно колено перед лежащим майором и спросил, причём в его голосе прозвучали совсем не свойственные ему теплота и сочувствие:

– Майор, ты вообще кто?

Майор не удивился вопросу. Он поднял глаза на участкового и ответил:

– Я ничего о себе не знаю. Не помню ни отца, ни матери. Откуда я? Кто я? Почему я отличаюсь от других людей? Я не знаю. Может, мы отсюда выберемся, может, нет. Я бы сказал, если б знал.

Участковый пожал ему левую руку. Потом встал, кивнул Иевлевой. И с пистолетом в руке участковый пошёл навстречу страшному существу, чудовищу, которое прогрызло скалу и теперь таилось где-то там впереди и ожидало своих жертв. В левой руке он держал фонарь, который забрал у спелеолога.

Иевлева смотрела и думала, что тогда, в его кабинете… ну, в общем, он того стоил. Потом наклонилась над спелеологом, пытаясь привести его в чувство. Но позади себя услышала какой-то шорох. Она оглянулась.

Это было настолько невероятно, настолько страшно и неправдоподобно даже для неё, что она застыла, как парализованная, не могла пошевелиться, даже, наверное, не могла дышать.

Над майором нависла массивная человеческая фигура, только на спине у этого человека было две пары крыльев, таких больших, что верхние поднимались над его головой, а концы нижних волочились по полу. На поясе висел меч, а в левой руке было длинное копьё, упирающееся почти в потолок. Она не видела его лица, потому что он стоял к ней боком, и его лицо закрывали волосы, падающие на плечи. От него шёл свет, рассеивая темноту, так что можно было хорошо разглядеть пол, потолок, стены, лежащую фигуру майора.

Майор изменился. Его тело начало светиться… Он был теперь тоже покрыт серым плащом, оказалось, что и у него две пары крыльев за спиной, только поменьше. И было очевидно, что он и пришелец – существа одной природы.

Человек с крыльями приставил копьё к стене, стал на одно колено перед майором, положил ему на грудь правую руку и замер. Она не знала, сколько времени это длилось. Не было сказано никаких слов, но Иевлевой было всё ясно так, как будто ей это прямо сказали. Лежащий на полу, ослабевший от раны ангел – именно её ангел-хранитель. Она вспомнила, как участковый ударил майора кулаком в затылок, боясь, что он её застрелит. Парадоксальность этой ситуации, граничащая с комизмом, поразила её настолько, что у неё из глаз потекли слёзы. Она закрыла лицо ладонями.

Но когда отняла их от глаз, четырёхкрылый ангел уже исчез, а майор опять был в милицейской форме, он смотрел на Иевлеву и понимал, что она всё видела, и указательный палец левой руки приложил к губам в знак того, что она ничего не должна говорить и сохранить всё увиденное в тайне.

Через какое-то время раздались шаги, но это были шаги не одного человека, а двух. Участковый пришёл с каким-то солдатом.

– Чудеса закончились, – сказал участковый слегка даже разочарованным голосом. – Это землепроходческий комбайн: военные строят подземные склады. О нас уже доложили и нам расчищают дорогу.

Спелеолог, пришедший в себя, смотрел на участкового счастливыми глазами. Майор сказал:

– Ну и хорошо! Помогите-ка мне встать.

Участковый с Иевлевой помогли ему подняться с пола. Ему явно становилось лучше. Солдат побежал за помощью, и уже слышны были шаги спешивших к ним людей.

 

Глава 72. Сон парторга про Бога

Парторгу приснился Господь Бог. Он выглядел именно так, как парторг его себе и представлял. За его спиной сияли лучи света, на грудь спускалась огромная борода, длинные седые волосы до плеч были разделены посередине головы. Лоб Бога пересекали глубокие морщины, а строгие глаза смотрели парторгу прямо в душу, которая, как парторг это теперь понимал, у него всё-таки есть.

– О чём ты хочешь спросить? – произнёс Бог.

Возникла долгая пауза. Парторг молчал, потому что у него не было приготовленных вопросов. Он оказался перед лицом Бога неожиданно и тему беседы никак запланировать не мог. Тогда Бог сказал сам:

– Детей из пионерского лагеря можете возвращать. Автобус пошлите свой.

Парторг прошептал побелевшими губами:

– Скажите, пожалуйста, товарищ… э-э-э… господин…

Бог поморщился и, перебив парторга, велел обращаться к себе на «ты».

– Так будет проще, и ты не запутаешься, – сказал Бог. – Что ты хочешь знать?

– Вампир будет ещё или нет? – спросил парторг.

– Будет, – ответил Бог, – не сомневайся.

– А что же делать? Может, нам опять священника вызвать?

– Можете вызвать, – согласился Бог.

– А он поможет?

– Поможет.

– И вампир уйдёт? – хотел уточнить парторг.

– Нет, – ответил Бог, – вампир не уйдёт.

– Но как же тогда? – не понял парторг.

– А вот так, – подтвердил Бог, – вампир останется, а священник поможет. А потом вампир уйдёт. А потом и священник уйдёт.

– А что будет со мной? – решился наконец произнести вслух парторг.

– Вампир тебя не тронет, – ответил Бог. – Но грехи твои тяжкие. Что ещё хочешь знать?

– А коммунизм… – Парторг судорожно сглотнул. – Мы правда построим?

– А ты сомневаешься?

– Сомневаюсь, – честно признался парторг.

– Значит, не построите, – сказал Бог.

– Ну, может, хоть немного? – в голосе у Парторга была надежда.

– Ну, немного построите, – согласился Бог.

– А я думал, что вас нет, – признался парторг.

– Нас? – переспросил Бог. – А сейчас как думаешь?

– Сейчас думаю, что вы есть.

– А завтра как будешь думать?

– И завтра буду думать, что вы есть. Извините, не могу я вас на «ты» называть.

– Понимаю, – сказал Бог, – называй, как можешь. Смотри же, завтра тоже думай, что я есть! Ещё что-то хочешь узнать?

– А она… с ней всё в порядке?..

– Кто она? – спросил Бог.

– Иевлева Тамара Борисовна, пятидесятого года рождения…

– А… – понял Бог. – Всё с ней хорошо. А ты беспокоишься о ней?

– Беспокоюсь, – закивал парторг.

– Хорошо, что беспокоишься, – похвалил Бог.

– А она ведьма?

– Нет, она женщина, – ответил Бог.

– А что она с вампиром была, это как? – засомневался парторг.

– А это не твоего ума дело, – объяснил Бог.

– Ну, у неё здоровье – как? Хорошо всё?

– Всё хорошо, – заверил Бог, – не сомневайся!

– А у меня будет инсульт? – спросил парторг.

Бог посмотрел на парторга оценивающе, по крайней мере, так парторгу показалось.

– Не будет у тебя инсульта, – сказал Бог.

– А я скоро умру?

– Нет, не скоро, ещё что-то хочешь узнать?

– А говорят, что Кирова это Сталин приказал убить. Правда это или нет?

– Неправда, – и Бог пошёл прочь.

Парторг проснулся. Было ещё темно. Ветер как-то неприятно шумел в ветвях яблони за окном. Часы на кухне пробили два раза.

«Приснится же такое, – подумал парторг. – Детей будем возвращать из лагеря. Но сначала пусть участковый вернётся. Я его расспрошу… А про Кирова – вот я сердцем чувствовал, что неправда это».

 

Глава 73. Сон Снегирёва

А генералу Снегирёву приснилась мама. Он заснул в кресле на десять минут. Перед ним на столике альбом с иллюстрациями. Открытый на странице, где залитое солнцем пространство и купола дворцов и храмов, поднимающихся как будто прямо из моря. Короткий сон среди дня прекрасно приводит мысли в порядок.

Ему приснилось, что он – мальчик, и мама и ещё какая-то женщина с ним на прогулке. Они идут по берегу моря, и мама рассказывает ему легенду про ящера, который живёт в этой лагуне. А та другая женщина несёт за ними корзину.

Сзади слышен стук копыт по камням. Их догоняют всадники. Скачущий первым бородатый мужчина останавливает коня, сходит на землю, другой всадник берёт от него поводья. А он идёт прихрамывая, подходит к матери, кланяется ей, она кланяется ему. Во сне Снегирёву совершенно не кажется странным, что его мама кланяется какому-то незнакомому мужчине, приехавшему верхом. И на ней такая странная одежда, длинный красный плащ с капюшоном. А мужчина одет в кожаную куртку и штаны и кожаный плащ, а руки его и плечи, и грудь, и ноги ниже колен защищены стальными пластинами. И на поясе у него меч в ножнах, а на голове бархатный берет. Он ещё что-то сказал маме, она снова поклонилась, он ещё раз поклонился в ответ, повернулся и пошёл к лошади.

– Мой брат сеньор Барбаро вернулся домой, – сказала мама. – Значит, и твой отец вот-вот будет. Они вернулись победителями.

Её глаза мерцали. Она обернулась к женщине, которая шла позади, сделала ей знак рукой, та сразу отошла дальше.

– Пройдёт совсем немного лет, – продолжала мама, – годы проходят быстро. Ты станешь воином. И тогда ты узнаешь его, он живёт в этой лагуне. Ты будешь захватывать корабли, побеждать конников. Ты будешь разрушать из огромных орудий стены городов, сажать на троны людей, для которых твоя воля станет законом. Венеция поклонится тебе, а все страны и города поклонятся Венеции. Ты станешь господином морского пространства и господином материка. Всё подчинится тебе, даже золото. Это могущество даст тебе он. Он покровительствует мужчинам нашего рода. Только нашего. Только мужчинам рода Барбаро. Однажды он приплывёт сюда. И он попросит тебя отдать то, с чем тебе трудно будет расстаться. Он попросит для себя человека, которого он выберет. Но ты уже будешь взрослый. Твоё сердце будет твёрдым. И ты отдашь то, о чём он попросит. Ты сможешь это сделать. Другие не смогли, но ты сможешь. Цена окончательной победы, власти и могущества. Бог на небе, а ты на земле. Ценой ужаса и боли того, кто тебе действительно дорог. Ведь ты сделаешь это, правда?

– А если он захочет, чтобы я отдал ему тебя, мама?

Она вскрикнула, закрыв рот ладонью. От этого вскрика он и проснулся.

Вскоре в кабинет вошёл полковник Крамер. Снегирёв налил себе коньяк, Крамеру не предложил. Он был не в духе, сон совсем не освежил его на этот раз, скорее – наоборот. К тому же Крамер за рулём. Хотя раньше это не всегда останавливало.

– Разрешите доложить, товарищ генерал.

– Докладывайте.

– В совхозе Усьман пропала женщина. Сотрудница университета. Они там помогают на уборке овощей. Двенадцать дней назад. Никаких следов. Я узнал от начальника первого отдела при отделе кадров университета. Сорок минут назад она и посланная за ней на поиски группа из управления областного УВД были обнаружены в районе Аксая, где на нашем объекте ведутся подземные строительные работы. Она и трое мужчин. Один из мужчин легко ранен. Она не ранена. Группа будет размещена в военном госпитале для наблюдения и лечения. Иевлева Тамара Борисовна. Вот её фотография.

Полковник Крамер положил перед Снегирёвым фотографию, уже увеличенную. Потом открыл папку, достал рисунок Снегирёва и положил рядом. Никакого торжества его лицо не выражало. Был приказ. Приказ выполнен. Ничего особенного. Снегирёв молча рассматривал фотографию.

 

Глава 74. Рапорт майора Ершова

Товарищу генерал-майору Боровому В. Г.

Рапорт составлен в Ростове-на-Дону, 15 августа 1981 г.

Начальнику Областного УВД Ростовской области

Рапорт о проведении поисковой операции по делу о пропаже гражданки Иевлевой Т. Б., проживающей в Ростове-на-Дону по адресу: переулок Театральный, д. 21, кв. 14

Следующим сообщаю, что информация о пропаже гражданки Иевлевой Т. Б. поступила от органов милиции Багаевского р-на Ростовской обл. 2 августа 1981 г.

В связи с высокой оценкой риска, которая следовала из факта нападения неизвестных на наряд милиции в селе Усьман, меры по отысканию гражданки Иевлевой были приняты в срочном порядке.

По прибытии в село Усьман и проведении предварительных мероприятий, связанных с поиском, мною было установлено, что гражданка Иевлева может находиться в системе подземных пещер под озером Дарьинка. Никакой связи между её исчезновением и нападением на милицейский наряд установлено не было.

Мною была запрошена помощь спелеологической группы при УВД Ростовской области, вследствие чего в село Усьман незамедлительно прибыл специалист-спелеолог лейтенант милиции Кононов Б. Н.

Совместно с ним, а также с участковым, уполномоченным милицейского участка села Усьман лейтенантом Микрюковым И. С., было осуществлено исследование системы пещер, названных выше.

По причине тяжёлых спелеологических условий передвижение группы по системе пещер было замедленно. По этой же причине был оставлен приказ для следовавшей за нами группы спелеологической поддержки немедленно вернуться на поверхность. Осматривая пещеры, группа наткнулась на следы пребывания Иевлевой, как-то: её носовой платок и заколка для волос (подробности в отчёте спелеологической службы).

Был сделан вывод о том, что Иевлева заблудилась, видимо случайно провалившись в подземелье, и передвигается в поисках выхода. В конце концов удалось установить направление её движения.

На третий день пребывания в системе пещер с ней был установлен контакт, удалось найти её и оказать помощь.

Ориентируясь по признакам, характерным для подземных коридоров, имеющих выход на поверхность, группа искала более короткий путь, чтобы выйти наверх как можно скорее.

На десятый день работы произошёл несчастный случай. Поскользнувшись, я упал в колодец, что было причиной ранения на правом предплечье. Моё ранение создало дополнительные задержки в продвижении группы. В конце концов удалось достичь уровней, на которых производились строительные работы силами спецстроя Управления строительных работ СКВО. Военные помогли нам выйти на поверхность, оказали всяческую помощь и поддержку.

Гражданка Иевлева была доставлена на поверхность без серьёзного ущерба для здоровья, хотя организм её оказался ослаблен переутомлением, переохлаждением, скудным питанием и психологическими факторами. В настоящее время она находится под наблюдением в отделении общей терапии Первого военного госпиталя СКВО (Северо-Кавказский военный округ).

В заключение хочу особенно отметить высокий профессиональный уровень и проявленное мужество в трудной ситуации со стороны лейтенанта милиции Кононова Б. Н., а также проявленное мужество и стойкость в трудных условиях лейтенанта Микрюкова И. С. Прошу рассмотреть вопрос о награждении обоих за участие в операции.

 

Глава 75. Выход на поверхность

Как только вышли на поверхность, Тамара Иевлева почувствовала такую головную боль, что дальнейшее воспринимала не очень отчётливо. Она ещё помнила гигантский круглый щит комбайна, рывшего тоннель, гусеницы шириной с кровать, какие-то гидравлические сочленения, как у кузнечика, величиной с дом.

Вечерний свет показался очень острым.

Потом головная боль заглушила всё, в окне машины скорой помощи проходили знакомые улицы, умиляться им не было сил.

Привезли в госпиталь на Военведе. Мужчин куда-то увели. Она осталась одна с медсестрой в процедурном кабинете.

– Можно я позвоню? – спросила Иевлева.

– Завтра позво́ните, – ответила холодно медсестра.

Спорить с ней тоже не было сил.

Вошёл врач, молодой, склонный к полноте, щёки составляли значительную часть его лица, а на шее висел стетоскоп. Глаза смотрели строго и вдумчиво. «Какой умный с виду доктор», – подумала она и поняла, что ей придётся привыкать к своему новому свойству видеть людей насквозь.

– На что жалуетесь? – спросил врач.

– У меня очень болит голова, – сказала Иевлева. – Мне нужна таблетка анальгина, полстакана тёплой воды, кровать. И чтоб меня все оставили в покое. Если я не могу позвонить, – она кивнула на медсестру, – значит, на вопросы отвечать я тоже не могу.

– Понимаю, – сказал доктор, не обидевшись. – Вы устали, вам надо отдохнуть. Сестра вас проводит в палату. Вам поставят капельницу и спите себе на здоровье… В газетах о вас пишут.

– Этого ещё не хватало! – вздохнула Иевлева.

– Нет-нет, всё хорошо, не беспокойтесь, – поспешил заверить доктор и, обратившись к медсестре, добавил: – Третья палата.

– Отдельная? – подняла на него удивлённые глаза медсестра.

– Третья палата, – повторил врач.

В палате медсестра очень умело поставила катетер на левую локтевую вену, подключила капельницу, дала какую-то таблетку и воды запить. Потом что-то ещё сказала, но Иевлева не поняла, потому что медсестру она ещё как-то видела, но скорее уже спала, чем бодрствовала. Когда она засыпала, у неё возникло чувство, что она летит в пространстве с ужасающей скоростью. И там, где происходит полёт, темно, и вдалеке мерцают звёзды. Скорость была просто запредельная. Потом она увидела свой город сверху. И крыши домов, и кроны деревьев в парке. Она увидела знакомую башенку на крыше здания напротив городского универмага на углу проспекта Будённовский и улицы Энгельса. Там, где кафе «Золотой колос». В башенке почему-то стоял Валера, а рядом с ним какая-то незнакомая женщина старше него. Она была стильно одета, и в ней было что-то неприятное. Они смотрели вниз на прохожих и не заметили Иевлеву, а она успела разглядеть их очень хорошо. Надо сказать, что не только незнакомая женщина, но и Валера на этот раз ей очень не понравился. Во сне она не задавала себе вопроса – почему? Просто не понравился. И то, что он стоит на крыше в башенке, почему-то не удивило её.

Далее она никаких снов, скорее всего, не видела или не помнила. Когда открыла глаза, в окне было светло, из коридора доносились шаги и голоса, то есть день наступил, и, видимо, уже какое-то время назад.

Надо отдать должное то ли решительности, проявленной толстым врачом, то ли тактичности органов, но в этот день Иевлеву никто ни о чём не расспрашивал. Ей меняли капельницы, кормили манной кашей, дали принять душ, взяли на анализы кровь и всё остальное. Дали, наконец, позвонить.

Ирка прилетела на такси с бульоном. Не пустить её не посмели. Но и она ни о чём не расспрашивала. Только внимательно рассматривала Иевлеву, после чего сказала:

– Я не знаю, что с тобой произошло, и ничего мне пока не рассказывай. Будет время, обо всем поговорим. Но одно я могу сказать тебе уже сейчас. Ты никогда так сногсшибательно не выглядела. Или это я не понимала, какая ты красивая. Я бы тоже сходила под землю, если можно.

– Всё нормально, – ответила Иевлева. – Ты – красотка. У тебя есть Миша, тебе не нужно под землю.

– Виктор в Сочи, я ему не звонила.

– Какой Виктор? А, да. Конечно, хорошо, что не звонила.

Ирка смотрит с весёлым осуждением.

– А что за странные анализы ты мне присылала? Кто там у нас беременный?

В это время дверь палаты тихо открылась, на пороге появился доктор и вежливым голосом произнёс:

– Ирина Николаевна, я вас очень прошу, мне нужно остаться с больной наедине.

– Говорите при ней, – сказала Иевлева, – она и так знает про меня больше, чем я сама про себя.

– Вы уверены? – переспросил доктор.

– Совершенно уверена, – улыбнулась Иевлева.

– Хорошо, – сказал доктор. – В таком случае… у вас беременность. Четвёртая неделя.

 

Глава 76. Мысли участкового о будущем

Участковый лежал на койке в больничной палате и слушал дождь. К его соседу по палате, прапорщику, приехала девушка. Прапорщик с девушкой куда-то ушёл, и участковый остался один.

Он лежал в больнице уже третий день, совершенно не понимая, зачем его здесь держат. Никаких болезней он в себе не чувствовал, никакие недомогания его не беспокоили. Лежать в больнице было неприятно, но приказано находиться на обследовании, и, хотя никто вроде особенно и не обследует, но приказ есть приказ…

Окно выходило на большую плоскую крышу, с которой можно было бы заглянуть внутрь палаты. Ну и что такого интересного увидел бы тот, кто заглядывает?

Две больничные койки, две тумбочки. Одна койка не застелена. На другой лежит немолодой мужчина в пижаме и смотрит в потолок.

Через открытое окно, выходящее на крышу, звук капель дождя казался каким-то спокойным и широким, как будто дождь, выполняя функцию прибора акустической разведки, передавал в палату информацию: здесь крыша – большая, широкая и плоская.

Когда в селе через открытое окно доносился шум дождя, по нему можно было как-то, шестым чувством, угадать, что капли падают на сухую землю, на листья в кронах деревьев, на крышу беседки.

Участковый слышал этот звук, но никогда не обращал внимания.

Во время завтрака он поговорил с майором. Майор не согласился на его просьбу взять на работу в управление. Майор сказал:

– Ваше место на хуторе, Игорь Степанович. Там люди, которых вы должны защищать. Вы хороший офицер – вам можно верить. Чтоб в бою прикрыть спину, я лучше вас никого бы и не желал. Да вы и прикрыли. Может, и ещё придётся. Но там на хуторе вся эта история не закончена. Там ещё будут происходить события. А если вы хотите защищать её, вы понимаете, о ком я, то ей по-прежнему угрожает опасность. А вы ведь хотите защищать её, правда? Судя по тому эпизоду, да, хотите защищать. Но давно меня никто с ног не сбивал!.. Под землёй, впрочем, люди сходят с ума. Ваше последующее поведение вас полностью оправдало в моих глазах, и давайте больше не будем об этом вспоминать. Так что возвращайтесь к себе, мне будет спокойнее, оттого что вы там. А надо будет – вызову немедленно. Если же я вам понадоблюсь – звоните…

И вот участковый лежал теперь на кровати, смотрел в потолок и представлял себе, как он будет жить на хуторе. И это у него не очень получалось. Во-первых, он совершенно не понимал, как он будет жить с женой.

Жена приезжала. Она вошла в палату с большой сумкой и сказала:

– Ой, Игорёша, а я тебе малосольных огурчиков привезла!

Участковый представил, как она пёрлась с этой сумкой на автобусе в город, потом с автовокзала на двух автобусах сюда, ему и жалко её было, и видеть её особой радости не доставляло. Он старался не показать, но жена поняла, опыт у неё был немаленький. Она поджала губки:

– Видела, – сказала она, – твою вертихвостку в коридоре. В халате с цветами. Так глазами и стрижёт. Бледная, худая, кости из халата торчат. И что в ней мужики находят! Тьфу!

И видя, что слова её не вызывают у мужа энтузиазма, она добавила:

– Тебя сын и дочь дома ждут. Ты дурь-то выкинь из головы.

И тут она была совершенно права. Участковый не мог с ней не согласиться. Но она сама испортила всё следующей фразой:

– А то смотри – можно и жалобу в управление написать. Там тебя по головке за эти дела не погладят.

Она ушла, малосольные огурцы остались стоять на столе, в холодильнике – сметана, кусок сливочного масла, жареная курица.

Он лежал и думал, что жить с ней он всё равно не сможет, что она вырастила двоих его детей, терпела все его похождения. И правда на её стороне. И жалко её, но никаких человеческих сил терпеть её рядом с собой нет. Если возвращаться на хутор, то надо присмотреть свободный дом и в нём поселиться. Только не дом Фролова, конечно.

А как быть с детьми? Участковый любил детей и не хотел с ними расставаться.

Он пытался принять какое-то решение, сделать выбор, но получалось, что все варианты – плохие.

А во-вторых, – она! Тоже все варианты плохие. Что тут можно сделать? Он представил себе, что он у неё в квартире, и вечером к ней пришли друзья. И каким странным, каким чужим он бы себя чувствовал. Он знал наизусть несколько стихов Есенина, но она почему-то над этими стихами смеётся. Общение с её остроумными друзьями вызывало бы у него раздражение. Если бы он был поэтом, он бы спросил, почему любовь обязательно должна сопровождаться ведением совместного хозяйства и общими друзьями. Почему жизнь так несовершенна!

Но он не был поэтом. Поэзию и поэтов вообще недолюбливал. А стихи Есенина выучил только для того, чтобы производить впечатление на женщин. Причём обычно впечатление производилось. Сбой произошёл только на Иевлевой.

Так что с ней быть не получится, а как быть без неё – абсолютно непонятно…

Лёгкая на помине, Иевлева приоткрыла дверь в его палату и, обнаружив, что может войти, вошла и села на стул перед его кроватью. Он хотел было встать, но она положила ладонь ему на грудь, шутливым жестом удерживая его, как бы разрешая и даже прося не вставать.

Иевлева действительно была в халате с цветами, но что-то никаких костей, выпирающих из этого халата, участковый не заметил. Она, как всегда, показалась ему необыкновенно красивой, и было в ней что-то, что трогало его, отчего вместо агрессивной горечи желания он чувствовал довольно-таки несвойственную ему нежность.

– Твоего соседа увела возлюбленная, – сообщила ему Иевлева. – В настоящее время они сидят в буфете, держась за руки, забыв о чае в гранёных стаканах, стынущем перед ними на столе. Какие новости из дома?

– Всё вроде нормально, – ответил участковый. – Никто не ходит по ночам. А тебя почему никто не навещает? Я смотрю, подруга тебя навещает. А где мать, отец, братья, сёстры?

– Братьев и сестёр у меня нет. А мама с папой у меня уже очень старенькие – я была поздним ребёнком. Они живут в Новосибирске. И я скоро к ним туда полечу проведать. А в Ростов я попала по распределению. Университет окончила в Новосибирске. Прислали сюда, а здесь уже защитила кандидатскую.

– Я вот тоже думаю в городе остаться, – сказал участковый, – а майор говорит, надо возвращаться.

– Майор прав, – тихо сказала Иевлева.

Участковому понадобилась вся его воля, чтобы не показать, какое чувство вызвали у него эти последние её слова: «Майор прав», – а может, всё-таки нет, а может, не до конца?

– Нас всегда будет что-то связывать, – продолжала она. – И предложение дружбы с эротическим оттенком остаётся в силе. Но я никогда не смогу быть для тебя единственной, а ты не сможешь для меня. Мы слишком разные люди. Ты не выдержишь в моей жизни, а я – в твоей. С этим ничего нельзя поделать. Но мы никогда не забудем друг о друге. И жизнь, которая свела нас однажды, будет сводить нас ещё. Так будет лучше для тебя. Придёт время, ты это поймёшь.

Участковый заметил, что, говоря эти слова, она нет-нет да и косилась на малосольные огурцы, которые стояли в банке на столе.

– Я знаю, что ты права, – сказал участковый. – То, что ты говоришь, – правда. Но я хочу другую правду. Понимаешь, это не б***ство, – я тебя действительно люблю.

Так и сказал: «не б***ство, действительно люблю». Было ему не до приличий.

Она дотронулась пальцами до его щеки.

– Я к тебе приду во сне и скажу всё, что ты хочешь услышать. А сейчас я поцелую тебя, и никакая правда не помешает мне это сделать. И мне даже жалко, что палата не запирается.

Она наклонилась к нему и поцеловала в губы. Друзья так не целуют.

– Послушай, – спросила она, немного смутившись, – это чьи огурцы на столе?

– Мои. Жена привезла.

– А можно мне один?

– Хоть все.

Участковый смотрел, как она выловила себе огурец и откусила кусочек, и с каким удовольствием, почти жадностью, она его грызла. И в голове у опытного участкового зародилось подозрение.

 

Глава 77. Перед выпиской

Участковый поздним вечером сидел в беседке и курил. Завтра выписывают. Надо ехать домой. Там будет видно. Иевлева тоже завтра идёт домой. Наблюдали пять дней, решили, что всё в порядке. Аномалий никаких не выявлено. Болезней ноль. Всё в норме. Так что – домой. Были из газеты. Хотели интервью. Героическое спасение пропавшей женщины, провалившейся в подземелье. Участковый сказал: «Наше дело помогать!» А про подробности отослал к спелеологу. Тот тоже ещё был здесь…

Всё время тянуло к ней. Но он понимал, что надо сдерживать себя, иначе будешь выглядеть надоедливым олухом. Всё, что хотите, только не это. Это, как выражается майор, неприемлемо.

Она, как всегда, легка на помине, появилась из-за угла. В джинсах, курточке. Остановилась, стала вглядываться в луну, большую, круглую, почти полную.

Но из-за угла вслед за ней вышли трое солдат. Участкового они не заметили. Он успел к этому времени потушить сигарету, в беседке было темно. Они подошли к Иевлевой, и один из них сказал:

– Слюший, дэвушка, хочишь сосать, в беседку пойдём.

Участковый был от них в нескольких шагах. По опыту он знал, как опасны могут быть такие пьяные, полудикие пацаны. Они просто не понимают, что делают. Мозгов ещё нет. А реакция отличная. Стараясь не шуметь, он передвинулся так, чтобы появиться неожиданно. Иевлева спокойно подняла глаза на говорившего и ответила:

– Нет, спасибо, как раз сейчас такого желания у меня нет.

– Будишь сосать. У тебя нэт, а у меня есть.

– Ну, если у вас есть такое желание, вы можете доставить удовольствие вашему товарищу, – предложила Иевлева.

– Ах ти, с**а позорный! – закричал солдат. – Иди в беседку и будишь сосать. – Он достал из кармана нож.

Нож блеснул в свете фонаря. Участковый бросился в пространство между ножом и Иевлевой, но не успел. Человек с ножом пролетел мимо него и, ударившись головой о деревянный стояк беседки, сполз на землю. Двое других тоже уже лежали на земле.

– Ведь уже стемнело, – сказала Иевлева и, повернувшись к участковому, спросила: – А ты откуда тут взялся?

– Как ты это сделала?! – закричал участковый.

– А что такого? – удивилась Иевлева. – Дёрнула за нос, он через мою ногу полетел вперёд. А этим банально дала по морде. Меня не надо трогать, когда темнеет.

Солдаты поднялись на ноги, кроме того, который был с ножом.

– Стоять! – крикнул участковый.

– Слюшай, отпусти, да? – попросил один из солдат.

Участковый, наклонившись, поднял с земли нож. Воспользовавшись тем, что он отвлёкся, двое солдат повернулись и бросились бежать. Участковый даже не сделал попытки их преследовать, понимая, что оставшийся товарищ всё равно на них укажет. Оставшийся солдат пришёл в себя, он тёр руками ушиб на голове и смотрел на Иевлеву и участкового, как загнанный в угол хищный зверёк. Участковый сел перед ним на корточки:

– Ну давай знакомиться, лейтенант милиции Микрюков. А твою фамилию запишем при составлении протокола.

Он поднял солдата за шиворот и повёл.

– Пусти его, – сказала Иевлева.

– Нет, его нельзя отпустить, – ответил участковый. – Он тебе нож показал.

Райотдел прислал ПМГ (передвижная милицейская группа). Стали составлять протокол. Дежурный врач, тот самый, что принимал Иевлеву, всё время повторял – да, это ЧП. Солдаты врали, вились ужом. Особенно тот, который достал нож. Иевлева им всячески помогала. Её в конце концов отправили в палату. Участковый дал показания. Солдат арестовали и увезли.

Было уже довольно поздно. Он решил ещё покурить перед сном и вышел во двор. «Набралась вампирских штучек», – думал он. Ему было весело вспоминать, как хрупкая женщина уложила на землю троих солдат, и заняло это у неё одну секунду. Пришла мысль, что и он после приключений под землёй наверняка изменился. Он смотрел на свои руки с сомнением – интересно, что они могут теперь?

Участковый огляделся вокруг. Перед беседкой стояла большая парковая скамейка с каркасом из литого чугуна. Он подошёл, поплевал на руки, взялся за край и попробовал её поднять. Ему, правда, удалось слегка оторвать скамейку от земли, но она оказалась до того тяжёлой, что участковый тут же опустил её обратно. Ему стало неудобно, он огляделся, не видел ли кто? Но никого не было, и он сел на эту страшно тяжёлую скамейку.

Он думал, что Иевлева давно уснула, потому что составление протокола заняло всё-таки какое-то время. Мысли и так возвращались к ней. Наверное, он будет приезжать в город, видеть её, потом это чувство на расстоянии начнёт ослабевать, он будет приезжать всё реже. Как-то всё это успокоится. И жизнь пойдёт своим чередом.

Он встал со скамейки. И тогда это случилось.

Посреди хорошо ему знакомого уютного больничного дворика, в нескольких шагах от двери, ведущей в здание, совершенно без всякой причины ему вдруг стало настолько страшно, что буквально мороз пошёл по коже. Дыхание перехватило. Сердце забилось так, что его было слышно в голове. Он хотел оглянуться, но оглянуться было страшно. Он всё-таки оглянулся – ничего. Но ощущение было такое, как будто там за спиной аллигатор с открытой пастью. Ноги приросли к земле, участковый не мог сделать ни шагу. Он старался сопротивляться этому ужасу, пытался взять себя в руки, но ужас как раз таки и заключался в том, что для него не было никакой видимой причины. Участковый ещё раз оглянулся и опять не увидел за спиной ничего необычного.

И вдруг всё кончилось. Страх прошёл так же внезапно, как и возник. Не хотелось ничего, даже курить не хотелось. «Сходим с ума понемногу, – подумал участковый, – незаметненько так. На виду у медицины. Тихонько сходим с ума».

Он всё-таки достал сигарету, закурил и, с удовольствием затянувшись, пустил дым.