Вместо предисловия

Почему-то беспричинный ужас, овладевший вообще-то вполне уравновешенным, достаточно сильным и, честно говоря, не особенно перегруженным фантазиями человеком, а именно таким я участкового прекрасно знал… почему-то этот ужас принял форму аллигатора, угрожающего со спины. По крайней мере, слово «крокодил», как он потом говорил, промелькнуло в голове вполне отчётливо. Но это был не какой-то конкретный крокодил, который, например, убежал из зоопарка, прополз по улицам ночного города, попал во двор военного госпиталя и теперь хочет сожрать участкового. Не крокодил внушал страх, а, наоборот, сам страх порождал образ крокодила. Дикий какой-то страх без видимой причины, возникающий внезапно.

И вот вопрос – почему страх принял именно такой образ? Почему не сумасшедшего, например, с топором? Или оседающей земли, под которой разлилось маленькое озеро кипятка из прорванной трубы? Или заболевшей бешенством лисицы? Это вообще не подарок, можете мне поверить. Я видел однажды. Почему не представилось что-то вроде: из густого кустарника, который начинается за беседкой, выскакивает зверь и мгновенно впивается зубами участковому в ногу? Однако у участкового в голове не возникли эти образы, а пришла мысль именно об аллигаторе, открывшем пасть и готовящемся к броску.

У меня самого, по крайней мере несколько раз в жизни, были переживания, которые я должен считать сигналами из будущего в настоящее. Может, и крокодил привиделся участковому неслучайно? А что такое вообще случайность? Кто-нибудь может объяснить? Откуда берётся беспричинный страх, беспричинная тоска, да, кстати, и беспричинная радость? Говорят, это всё – кишечник, но, по-моему, вряд ли.

Ясное предупреждение – о чём? Этого участковый не знал. Но чувствовал, что в его жизни произойдут теперь большие перемены, что они только начинаются. И скучно ему точно не будет. И страх такой сильный, потому что это страх не за себя. Участковый подумал ещё, не эти ли перемены имела в виду Елизавета Петровна, когда говорила, что просто так вампиры не приходят. И что будет не то война, не то какая-то страшная болезнь, которую медицина не умеет лечить. Нет, наверное, Елизавета Петровна говорила о других каких-то событиях. Слишком близко за спиной участкового был этот воображаемый крокодил. И то, что он предвещал, должно было касаться самого участкового и людей, которых он любит.

Например, Иевлевой Тамары Борисовны. Вот за неё и может быть так страшно.

А Елизавета Петровна говорила не об этом, она имела в виду события, которые могут произойти в масштабе страны, области, в крайнем случае – района. Конечно, трудно было предполагать, что в Советском Союзе может случится что-то такое. Слишком много врачей, чтобы эпидемия могла так уж распространиться, слишком большая Советская Армия, чтобы кто-то мог угрожать войной. Но раз был вампир, значит, может быть и чума, и война, и всё что угодно. Вампир в Советском Союзе – событие такое же невероятное, как война или чума.

Но приступ страха у участкового был вызван предчувствием не этих событий. Ещё не этих.

 

Глава 1. Валера с Сильвией Альбертовной на крыше

Крыша покатая. Но не очень крутая. Спокойно можно по ней ходить. Пока она сухая – вообще спокойно. Она покрыта рубероидом. Хорошее слово, звучит страшно, Валере нравятся такие слова. Страшные вампирские слова. Рубероид. Труп и рой. Рой ос, облепивший человека, упавшего в ров. Труп и ров. Страшно? Страшно и интересно. Ещё был такой шотландский разбойник у Вальтера Скотта. Роб Рой. Очень страшный человек.

Валера раньше никогда не ходил по крышам. Но в последнее время его «приобщили» к таким прогулкам, и ему очень понравилось. А Сильвия Альбертовна отлично чувствовала себя на крыше. В туфлях на каблуке, в узком модельном платье. В красной кожаной курточке – всё фирменное, у спекулянтов купленное за дикие деньги. Довольно ещё стройная, вполне-вполне, несмотря на возраст, эффектная женщина.

Другая женщина, далеко не такая эффектная, сидит, опершись о вентиляционную трубу. Она в сером полупальто и серой косынке, в руке у неё целлофановый пакет с надписью «Универмаг». Она смотрит на Сильвию Альбертовну с восхищением, как маленький ребёнок на красную звезду, сияющую на новогодней ёлке. Но Валера понимает, что это просто так выглядит, на самом деле женщина не испытывает никакого восхищения, а только запредельный страх и подавленность. Она не понимает ещё, что сейчас произойдёт. Но её тело понимает.

– Чистый страх, – проговорила Сильвия Альбертовна, обращаясь к Валере, – делает вкус крови особенно острым.

Нижняя челюсть женщины начинает дрожать. Сначала еле заметно, но потом всё сильнее, и, если бы рот не открылся, зубы стучали бы, выбивая дробь. Ей лет пятьдесят, совсем простая женщина. Кассирша? Вахтёрша? Она смотрит на другую женщину, на вид культурную, но которая схватила, затащила по стене на крышу и уже не отпустит. Сейчас она курит, но сколько времени горит сигарета?

Сигарета догорела, огонёк соскользнул вниз на тротуар. Сильвия присела на корточки, грациозно, выставив коленку вперёд. Протянув к сидящей женщине руки, медленным, почти заботливым жестом развязала и сняла с её головы косынку.

– Смотри, желторотик, – сказала она, – это мой шедевр.

Волосы сидящей женщины, не длинные, крашенные под каштан, зашевелились, начали медленно подниматься, встали, наконец, дыбом и замерли.

– Это наш праздник, – сказала Сильвия. – Твой день рождения. Не будем медлить, а то она умрёт от страха.

Она осторожно повернула голову женщины немного влево, наклонилась и приникла губами к её шее. Женщина засучила ногами. Волосы её продолжали торчать вверх. Сильвия выпрямилась, теперь её лицо было прямо напротив лица женщины, глаза её заглядывали женщине в глаза, нижняя губа и подбородок были залиты кровью. Женщина уставилась на Сильвию, потом тихонько завыла: а-а-а! И попыталась как-то отодвинуться. Сильвия встала с корточек, выпрямилась и, отвернувшись, вытерла лицо ладонью и облизала её, снова вытерла и снова облизала. Когда она повернулась к Валере, лицо её было чистым.

– Твоя очередь, желторотик, – сказала она.

Валера тоже присел на корточки, таким же осторожным жестом повернул голову сидящей женщины вправо. Она пыталась ещё отстраниться, но Валера придвинулся вплотную, приложил рот к её шее, но с левой стороны. Женщина уже не двигалась и так и осталась лежать, когда он встал на ноги. Он тоже стал вытирать лицо ладонью, но у него не оказалось той грации, с какой это проделывала Сильвия. Потому что его трясло от пережитых ощущений. Но… не салфеткой же рот вытирать.

– Желторотик, ты прикончил её по неопытности, – улыбнулась Сильвия.

Он не ответил, у него буквально тряслись руки. Она достала из сумочки сигареты, протянула одну Валере, дала ему прикурить и прикурила сама.

– Сколько мне лет? – спросила она.

– Около сорока, – убедительно соврал Валера, уверенный, что на самом деле не меньше пятидесяти.

– Не ври мне, придурок, я же вижу, что ты врёшь. Никогда мне не ври. А то я тебе шею сверну. Посмотри на меня, желторотик, сколько мне лет?

– Ну, может, пятьдесят. – Валера не удивился вспышке грубости, он воспринимал это как часть игры, это случалось и раньше, особенно во время совокуплений.

– Нет, ты не угадал. Попробуешь ещё? – спросила Сильвия. – Можешь не пробовать, это бесполезно. Мне двадцать два года. Да, мой дорогой, я на три года младше тебя. Ты удивлён, у тебя много вопросов? Не нужно спрашивать. Все твои вопросы мне известны. Я происхожу из не совсем благополучной семьи. Папа был вором… Ему не повезло: когда он был на деле, в квартиру неожиданно вернулась хозяйка. Пришлось её зарезать. Она оказалась беременна. На восьмом месяце… Но ведь папа мог подумать, что она просто толстая. Он же был вором, а не акушером. Папу взяли. В тюрьме он почему-то повесился. Кто-то не захотел быть соучастником по такому делу. В газете написали, что он повесился от угрызений совести. А при чём тут совесть, она же могла его опознать. Да… А мама у меня фармазонщица. Разводит лохов. Я к ней не хожу, она меня боится… А когда я была маленькой девочкой, ко мне стал залазить через окно такой маленький чёртик. Мы с ним вместе играли. И я стала так расти, что мама от страха увезла меня в Краснодар. Там она продала меня знакомым азербайджанцам. Они меня посадили в «жигули», отвезли далеко в село какое-то и всю ночь насиловали. Я хотела ещё, но они уже не хотели. Потом меня отвезли к морю, посадили на корабль, и мы приплыли в Турцию. Там меня часто возили с места на место, поэтому они не сразу поняли, как я быстро расту. А когда меня стали отдавать обратно азербайджанцам, те не поверили, что это я. И стали требовать меня. А турки им говорили, что это я и есть, и что у меня внутри шайтан. И они были правы. Но те не поверили, и все очень долго стреляли. Потом турки закопали азербайджанцев в песок и увезли меня обратно.

Она опять закурила.

– Тебе интересно, желторотик? Интересно, я вижу.

– Может, это какая-то форма прогерии? – предположил Валера.

– Нет, при ней люди сразу начинают стареть, – ответила Сильвия. – А я, как видишь, просто живу быстрее. Я сильнее любого гиганта, я никогда ничего не забываю, всё, что читала, помню наизусть, всё, что слышала, тоже помню. Но за год я проживаю пять лет… Это не прогерия. Это не болезнь вообще. Я никогда ничем не болела.

– А что это? – удивился Валера.

– Это маленький чёртик, – объяснила Сильвия. – Да. Это он. Маленький чёртик оказался совсем не маленьким.

– Офигеть! А что было потом? – спросил Валера.

– Ну вот, – продолжала Сильвия. – Продали меня одному немцу. Немец сам был странным человеком. Он жил в Аргентине, а в Германию вернуться ему было нельзя. Там была какая-то история во время войны, я не вникала. Я ему очень понравилась. Он привозил мне мальчиков, я их раздевала, унижала, а потом, когда их силы заканчивались, выпивала их кровь. А ему нравилось смотреть. Он сам уже ничего не мог. Но смотреть он любил. Сидел в кресле, укутав ноги пледом. Курил сигару и смотрел. Пил вино и смотрел, как они умирают. Он точно знал, чего хочет. У него было много денег. Других людей он ставил ниже себя, считал их обязанными выполнять любые его желания. Он хотел, чтобы я научила его пить кровь. Но у него не хватило сил.

Сильвия отбросила окурок.

– И ещё у него не хватило времени, – рассказывала Сильвия, – потому что в его дом за четырёхметровым забором каким-то образом проникли два цыгана. Я не знаю, откуда они взялись и как им удалось справиться с охраной. Но, судя по всему, они знали, кого ищут, а он знал – почему. Когда он их увидел, у него внутри всё забулькало. А они не стали с ним разговаривать, а просто перерезали ему горло и ещё живого бросили в бетонный резервуар, куда стекало всё из туалета. И там он утонул. Они подмигнули мне, и я попросилась с ними. Мы жили в Боливии, потом в Америке, поэтому, кроме немецкого, я хорошо говорю по-испански и по-английски.

Сильвия помолчала, потом вытащила пачку и, опять закурив, продолжила:

– В Америке я работала горничной у графини Извольской. Она просила читать ей книги вслух, я быстро научилась читать и все эти книги помню наизусть. По ночам я спала с её мужем-богачом, а потом уходила к цыганам, и мы воровали машины. Мне было очень скучно воровать машины, но я это делала, чтобы вспоминать папу, мне хотелось его вспоминать.

Валера смотрел на неё удивлённо.

– Однажды мы украли какую-то необыкновенную машину, – продолжала Сильвия ровным голосом. – Цыгане очень радовались, но под утро пришёл хозяин этой машины. Цыган он просто передушил, а меня хотел утопить в реке. Но потом он перестал меня топить, потому что, если бы я там умерла, я бы осталась там навсегда. И ему бы это мешало. Он мне дал чемодан денег, принёс женщину и сказал, чтоб я села на корабль. Я взяла ещё один чемодан денег у мужа графини Извольской и с двумя чемоданами и женщиной села на корабль, который отплывал в Ленинград. Корабль перевозил зерно. Мне было там очень удобно. Но от морского воздуха у меня усилился аппетит, и женщина вскоре умерла. Я привязала к её ноге верёвку и осторожно опустила в воду, потом обрезала верёвку. Потом я познакомилась с одним матросом. Когда он засыпал, я пила его кровь, но следы оставляла почти незаметные. Я тебя научу потом. То, что мы сделали с тобой сегодня, можно делать только очень редко. По большим праздникам. Если хочешь жить среди людей и пить их кровь, делай так, чтобы они о тебе не знали. Запомни это. Да, так вот, матрос… Какое-то время он приходил ко мне, сохраняя всё в тайне, но потом решил рассказать про меня своим друзьям, другим матросам, которые лежали у себя в каютах и держались рукой за член. Мне это не понравилось. Пространство корабля ограничено. Бежать с него некуда. Тогда я измучила его, потом выпила у него кровь. А потом продиктовала предсмертную записку. Он её написал и прыгнул за борт. Я записку отнесла в его каюту… Потом мы приплыли в Ленинград. Я с двумя чемоданами села на поезд и спокойно прибыла в Ростов-на-Дону. Мама пришла в ужас. Она увидела взрослую, зрелую женщину, её лет, может, даже немного старше её. А когда мы расстались, мне было десять лет. Я осталась в Ростове. Сделала себе документы через папиных знакомых. И меня устроили работать переводчицей… Тебе интересно?

– Очень интересно, – сказал Валера и посмотрел за плечо Сильвии на тело женщины, прислонённое к трубе.

– Ещё бы, – отозвалась Сильвия, – конечно, интересно… Теперь, желторотик, я тебе расскажу, какую роль в этом во всём играешь ты. Тот человек в Америке, который хотел утопить меня в реке, он был очень опытный. Он сказал, что, когда я умру, у меня не будет тела, а голод я буду чувствовать всё равно. Это как с фантомными болями. Ты знаешь, что такое фантомные боли? А, ну да, ты же биолог. Фантомные боли возникают от того, что человек психически очень связан с той частью тела, которую ампутировали, с рукой или ногой. Поэтому он чувствует в ней боль, хотя её нет на самом деле. Так и у меня. Меня связывает с телом большая и неконтролируемая сила. Когда я умру, эта сила не умрёт вместе со мной. Возникнет некоторый дискомфорт. И он может продлиться лет сто и больше. Тела нет, а голод есть. А раз тела нет, голод утолить нельзя. Мне кажется, что ты можешь мне в этом как-то помочь. Я ещё сама не знаю как. Тебе не страшно, что ты попал в такую историю?

– А ты мне купишь американские джинсы? – улыбнулся Валера.

– Какие ты хочешь джинсы? – спросила она.

– Я хочу Врангель, – ответил Валера.

– Врангель – это какой-то белогвардеец, – улыбнулась Сильвия. – А джинсы называются Wrangler.

– Можно Леви Страус или просто Ли, – не смутился Валера.

– Получишь, – пообещала Сильвия.

– А что мне надо делать? – спросил Валера.

– Я сама ещё точно не знаю, – призналась она. – Но мне нужен кто-то, на кого я могу положиться.

– Почему ты думаешь, что на меня ты можешь положиться? – спросил опять Валера.

– Да, я тоже задавала себе этот вопрос, – сообщила Сильвия. – Есть три причины. Во-первых, тебе останутся деньги. Тебе ведь захочется спокойно распоряжаться ими. А это возможно, если со мной всё будет хорошо. Во-вторых, рано или поздно ты столкнёшься с такой же проблемой. Но она уже будет прямо касаться тебя самого. И тебе надо будет знать, что делать. Это твой главный вопрос. В каких-то книгах написано, что вампиры живут вечно. Может, кто-то и живёт. Но точно не я и не ты. А третья причина – та, что я не принуждаю тебя приходить ко мне. Ты сам приходишь. И мне это пока не надоедает. Я тебя жду. Это первый раз в моей жизни. Сама судьба посадила тебя ко мне в такси, и от тебя так чудесно пахло не твоей кровью. Я люблю смотреть на тебя. И я – единственное существо на свете, которое знает про тебя всё. Поэтому ты сам захочешь мне помочь. Просто для меня. И это самое интересное, что есть в жизни. Кровь и это.

– Да, – сказал Валера, – я понимаю. Мне, конечно, страшно, что я попал в такую историю. Но я в неё уже попал. Мы с тобой едем на поезде, который разобьётся. Нам нужно соскочить раньше, чем это произойдёт. Мы нужны друг другу, раз так всё получилось.

– Ты, я вижу, взрослеешь, – улыбнулась Сильвия.

– А что мы будем делать с ней? – Валера кивнул на женщину, которая не дышала, но продолжала сидеть, опираясь на вентиляционную трубу.

– Оставим так. Этот кусок крыши ниоткуда не виден, – сказала Сильвия.

– Сюда слетятся вороны со всего города!

– Нет, мой дорогой орнитолог. – Сильвия снисходительно улыбалась. – Не слетятся. Вороны не такие глупые, как ты думаешь. Ещё неделю сюда вообще не прилетит ни одна птица. А потом вороны будут прилетать, но осторожно и только самые смелые. И только днём. И они не будут есть тут. Они будут отрывать кусок и уносить подальше. Но до первого снега останется только скелет. И найдут его не скоро. Только надо помочь птицам.

Сильвия достала из сумочки маленький перочинный ножик и, наклонившись над женщиной, разрезала на ней одежду.

– Помоги мне раздеть её, – обратилась она к Валере. – Вещи надо будет бросить в огонь.

 

Глава 2. Иевлева после выписки. Свидание с участковым. Встреча с Валерой

В больницу в день выписки за Тамарой Иевлевой приехала на автомобиле «Жигули» верная подруга Ирка. Ирка сама машину не водила, поэтому за рулём был её муж, врач-офтальмолог Михаил Юрьевич Ривкин. Иевлева ждала их полностью собранная. С участковым она простилась утром. Он обещал звонить и приехать при первой возможности, сказал, что будет защищать её, но, кажется, сам нуждался в защите больше, чем она. Спелеолог вообще уехал, не попрощавшись. А вот майор нашёл её после завтрака, продиктовал свой телефон, просил звонить по любым вопросам, был необыкновенно мил и как-то даже чуть-чуть слащав, совсем не похож на того майора из подземелья, кричавшего «не бежать!». На прощание он сказал:

– Только помните, я вас очень прошу, есть вещи, о которых никто никогда ни при каких обстоятельствах не должен от вас узнать. То, что касается меня… я вас очень-очень прошу… – При этом он приложил палец к губам, как бы замыкая их, и стал на мгновение похож на того майора из подземелья.

Тут появился врач, и майор опять превратился в странноватого, слегка приторно вежливого офицера. Врач никакой перемены в нём не заметил.

У Иевлевой вещей особенно не было. Её сумку из совхоза привезли коллеги и оставили на кафедре. Только косметичка, организованная Иркой, и кое-какие мелочи.

Они заехали на кафедру за сумкой, потом повезли Иевлеву к себе, накормили обедом. За обедом Ирка периодически требовала от врача-офтальмолога Михаила Юрьевича Ривкина, чтобы он перестал самым нахальным образом пялиться на Иевлеву, но врач оправдывался тем, что Иевлева слишком красивая и перестать на неё пялиться возможности нет. Ирка в глубине души расстроилась, но виду не подала.

Про Иевлевскую беременность Ирка говорить запретила: «Сначала всё хорошо обдумаем, примем окончательное решение, тогда уже всем торжественно объявим». Иевлева согласилась. Но про себя подумала, что об аборте на этот раз не может быть и речи. Страшно, конечно. Ребёнок вроде от мёртвого человека. Но, вспоминая Фролова, Иевлева понимала, что он не был мёртвый, это была какая-то другая жизнь. Непонятная, неизвестная науке, но жизнь. Мёртвый так любить не может.

Только ближе к вечеру они завезли её наконец домой и оставили одну. Она решила в этот вечер ничего особенного не делать. Прошлась по Пушкинской, зашла в продовольственный, что-то там купила. Вернувшись, заправила стиральную машину. Потом развесила вещи сушиться.

Вдруг раздался звонок в дверь. На пороге стоял участковый. Он не был пьян, но было видно, что выпил.

– Ты понимаешь, – сказал он, – денег на автобус нет, так как я их пропил с мужиками, а ночевать негде.

Она взяла его за руку, закрыла за ним дверь и поцеловала его в губы. Ей показалось, что он сейчас расплачется.

– Как ты мог, – сказала она, – пить с мужиками и не пригласить меня?

Участковый был лёгкой добычей. Он пришёл сам и сдался на милость победителя. А победитель в этот вечер пленных не брал. К тому же победитель понимал, что этот мужчина заслужил награду и за этой наградой пришёл. И появилось ещё одно обстоятельство. У победителя было такое чувство, что ему, этому мужчине, угрожает какая-то опасность. Опасность очень большая. Совершенно пока не понятная. Но как-то связанная с ней. Поэтому участкового любили долго, со всей серьёзностью, на этот раз не экспонируя своей власти над ним, но уступая ему инициативу. Любили со всей чувственностью, и чуткостью, и нежностью. Инициативу принимали только два раза, на последних отрезках дистанции, чтобы сохранить особо важный на этом этапе контакт, позволяющий проходить дистанцию до самого-самого конца. Чтобы она заканчивалась только там, где она действительно заканчивается. Ни на одно движение раньше. Заканчивалась там, где финиш созревает полностью, где дальнейшее движение совершенно уже невозможно. Она настолько хорошо чувствовала его, всё его тело с головы до ног, что могла управлять этим процессом намного лучше, чем он. И делала это искусно, с радостью, к несомненной обоюдной пользе. Она шептала ему на ухо, что он будет приезжать.

После первого раза она дала ему вина, которое успела вечером купить. Хотела дать ещё что-то поесть, но он отказался.

Говорил, что решил вернуться к жене. Это его дом, его дети, он им нужен. Он постарается привыкнуть опять к своей жене, чтобы ушло желание всё время кричать на неё. Может быть, это у него получится. А не получится – будет кричать. Пусть она привыкает. А что можно сделать? А сделать ничего нельзя.

Она подумала, что, наверное, влюблённость и чувство, которое испытываешь потом к супругу, – это совершенно разные чувства. Влюблённых соединяет влечение, супругов – время, прожитое вместе. Ещё он спросил:

– Не хочешь – не говори. Но мне показалось, что ты беременная.

– Тебе не показалось. Это так и есть. А что, заметно уже? – удивилась Иевлева.

– Некоторым – нет, а я вижу, – признался участковый. – От меня?

– Нет, от него, – ответила Иевлева.

– Как это возможно? – удивился участковый.

– Сама не понимаю, но это так, – сказала Иевлева.

– Ты уверена, что от него? – не мог поверить участковый.

– Абсолютно уверена, – ответила она. – Я бы не стала тебя обманывать.

– Что ты будешь делать?

– Буду рожать, – сказала она.

– Одна?

– А что тут такого? – призналась Иевлева. – Многие женщины так делают.

– Я, сама понимаешь, – тихо проговорил участковый. – Одно твоё слово…

– Нет, – прервала его Иевлева. – Не нужно.

– Нет так нет.

– Так будет лучше, – уверенно произнесла Иевлева.

– Тебе виднее, – отвернулся участковый.

На рассвете он ушёл. С боем удалось впихнуть ему пятёрку на такси и автобус. Потом она опять заснула. Ей приснился сон, в котором она была в больничной палате, а на кровати перед ней лежал генеральный секретарь Леонид Ильич Брежнев.

Товарищ Брежнев был болен. Его большое тело нуждалось в крови, которая, омывая его изнутри, приносила ему жизнь. Но кровь была слишком слабая. Она не могла омывать изнутри всё большое тело генерального секретаря. Органы чувствовали недостаток в жизненных силах, приносимых кровью. Очень, например, плохо чувствовали себя почки. От этого кровь становилась ещё слабее, а почки чувствовали себя ещё хуже. Получался замкнутый круг, который грозил генеральному секретарю тем, что кровь в нём вообще остановится, и его жизнь закончится. Какие-то люди очень просили Иевлеву вмешаться и разорвать этот замкнутый круг. Говорили, что от этого зависит равновесие в государстве. Но Иевлева сама понимала во сне, что этот старый больной человек нуждается в помощи, и, несмотря на всё его могущество, помочь ему не может никто, кроме неё.

Она положила правую руку на левую сторону его тела, туда, где, как она хорошо чувствовала под рукой, лежит селезёнка. Левую руку она держала на весу, проводя ею от правого плеча больного до низа живота и обратно. Через некоторое время она почувствовала, что кровь по жилам больного потекла с большей силой. Он закрыл глаза и погрузился в спокойный сон.

Приснится же такое.

На следующий день она пришла на кафедру. Все поздравляли её с возвращением. Начались обычные мероприятия перед учебным годом. И жизнь готова была войти в привычную колею. Иевлева разговаривала с секретарём, уточняя изменения в расписании, которые ей хотелось внести, когда в деканат вошёл Валера.

Самый обычный Валера, но в новых фирменных джинсах Wrangler, в белой рубашке и модных босоножках. Валера с портфелем. Валера с пачкой сигарет в нагрудном кармане, с ещё больше отросшими светлыми волосами, с кожей, покрытой загаром, подчёркивающим цвет карих глаз. Валера элегантный. Валера, после практики у реки распространяющий вокруг себя свежий дух открытых пространств. Валера таинственный. Валера неотразимый.

Иевлева протянула ему руку и, с трудом скрывая то, что она чувствует, улыбнулась:

– Привет, с возвращением.

– Привет. И тебя, – ответил Валера. – Как это тебя угораздило?

– Сама не знаю.

– Страшно было?

– Да не очень.

– А выглядишь потрясающе, – улыбался Валера.

– Ты находишь? – улыбалась Иевлева.

– Слава богу, что всё кончилось хорошо, – резюмировал Валера.

– А ты всех трясогузок перестрелял или оставил немного на развод? – спросила Иевлева, меняя тему. – Как вообще диссертация?

– Перестрелял не всех. На развод оставил. Диссертация продвигается. – Валера тоже не показывал, что он чувствует.

Ей стоило огромного труда сохранить самообладание. От Валеры с такой силой несло кровью, запах был такой отчётливый, что ей казалось, эта волна собьёт её с ног. Валера, в свою очередь, почувствовал её состояние и понял, что оно вызвано им и что Иевлева чувствует наступившую в нём перемену. Он смутился. Иевлева понимала, что он понимает, что она понимает. И он понимал, что она понимает, что он понимает. Двое хорошо понявших друг друга людей. Она вспомнила Иркины слова – часть пробирок разбилась. Выглядит неотразимо. Короче – бедный Валера. И что теперь делать?

Но никто из присутствующих совершенно ничего такого необычного в их беседе не заметил.

 

Глава 3. Знакомство Сильвии Альбертовны и Тамары Борисовны

Утром в субботу Иевлева проснулась в своей комнатке одна. Ближайшие планы – собраться и отбыть на две недели в Новосибирск. Значит, первым делом надо купить билет.

Она вышла со двора и повернула налево. Август был в Ростове-на-Дону очень жаркий и очень яркий. В чёрных очках, в лёгком платье и босоножках она шла по улице, едва касаясь ногами асфальта. На Энгельса перед ней зажёгся красный сигнал светофора. Мимо, неуклюже переваливаясь, проехал громоздкий троллейбус. До авиакасс, которые за кинотеатром «Ростов», было уже совсем недалеко. К ним, как всегда, стояла очередь. Иевлева покорно встала в неё, открыла книгу и начала читать. Это была книга московского писателя Леонида Лиходеева «Я и мой автомобиль». Роман-фельетон о том, как частная хозяйственная деятельность людей пробивалась в Советском Союзе между бетонными плитами государственной экономики. Одна из любимых книг её отца, он подарил её Иевлевой полгода назад, а она так и не собралась прочитать её. Теперь это необходимо было сделать, так как папа захочет о ней поговорить.

Перед Иевлевой какая-то девушка требовала билет в Москву и кричала, как ей всё это надоело, и что это всё – дно. «Дно! Дно!» – повторяла девушка. Потом настала очередь тихого молодого человека в американских джинсах, который доверительно сказал кассирше: «Я от Гиви!» Молодому человеку не пришлось возмущаться, что вокруг дно, через несколько минут он отошёл от кассы с билетом в руках. Когда подошла её очередь, Иевлева попросила билет до Новосибирска, девушка спросила:

– Через Свердловск полетите?

– Конечно, – ответила Иевлева, – почему бы и нет.

– И обратно через Свердловск, – сказала девушка.

Иевлева вышла с билетами на залитую солнцем улицу Энгельса. Она перешла через дорогу, чтобы посетить большой продовольственный магазин «Дары Дона» с надеждой купить какой-нибудь гостинец маме и папе. Надежда эта не оправдалась. Ничего такого особенного она не увидела, чего бы не было в Новосибирске.

Билеты на послезавтра, делать особенно нечего. Надо пойти в Театральный парк, взять мороженого и почитать книгу. Рядом с магазином «Дары Дона», возле почты, остановка автобуса. На этот раз автобус подали, как по заказу. До улицы Горького одна остановка, там трамвай до переулка Театральный, и всего через двадцать минут Иевлева сидела за столиком кафе «Весна», ела мороженое и читала книжку. Книжка неожиданно увлекла далёкую от социальных проблем Иевлеву. Это была бунтарская книжка о живых человеческих судьбах, не уместившихся в канонах системы.

Подошла официантка и громко спросила:

– Ещё что заказывать будете?

– Пока нет, спасибо, – ответила Иевлева.

– Тогда нечего здесь сидеть, – сказала официантка.

– А почему? – удивилась Иевлева.

– А потому! – сказала официантка. – Здесь вам не изба-читальня!

Иевлева огляделась. Из примерно пятнадцати столиков заняты были только два: её и ещё один. Больше никого не было. Ей стало интересно.

– Скажите, – обратилась она к официантке, – вот так просто, по-человечески – чем я вам тут мешаю?

– Деловая какая! – удивилась официантка. – Хочешь читать, иди читай на скамейку. Здесь тебе не библиотека.

«Так, – подумала Иевлева, – попытка установить контакт не удалась».

Официантка возвышалась над ней, победно улыбаясь, никому не давая уронить своё официантское достоинство. Спорить с ней было абсолютно бесполезно. О том, чтобы её переорать, перехамить, нечего было и думать. Можно было просто треснуть её по морде, и такой соблазн появился. Но это было бы слишком. Всё-таки официантка её не била. И эта ситуация, наверное, стала бы ещё одной из сотен тысяч побед хамства над человеческим разумом в Ростове-на-Дону. Иевлева действительно не хотела использовать в контакте с этим полудиким существом свои новые возможности. Но она не сдержалась. Она почувствовала беспомощность перед этой жирной, уверенной в себе тёткой, твёрдо знающей, что, если у человека в руках книга, можно и нужно вытирать об него ноги. А чувство беспомощности легко превращается в ураган, сметающий любые запреты. Иевлева негромко сказала:

– А ты бы сначала триппер вылечила, а потом на людей бросалась.

– Что?! – заорала официантка.

– Тихо-тихо, – продолжала Иевлева, – тебе сюда санэпид прислать, чтоб ты заткнулась? Может, мне неприятно, что меня обслуживает официантка с триппером.

Официантка, будучи профессиональной скандалисткой, сразу поняла, что орать о том, что у неё нет триппера, не следует. Текст вроде «ты сама сифилитичка-м****вошка» и так далее – тоже не пойдёт. Нельзя громко кричать про венерические болезни. Это скользкая тема. К тому же эта вертихвостка такая бойкая, а вдруг у ней муж – прокурор? Иевлева всматривалась в её лицо.

– Ах, вот как, – сказала Иевлева, – да ты ещё и сама не знаешь. Ну так узнай приятную новость. Тебя ждут на улице Баумана. (Там городской кожно-венерический диспансер)

Официантка с ужасом понимала, что эта выдра с книжкой, наверное, права. Судя по дискомфорту, который ощущался с утра. Но – откуда она знает? Может, она тоже спала с Лёханом, и он успел её заразить? Или из её знакомых кто?

– Ни я, ни кто-то из моих знакомых твоего любовника в глаза не видел, – сразу отозвалась Иевлева.

«Мысли читает», – испугалась официантка.

– Да не читаю я твоих мыслей, – сказала Иевлева, – просто надо быть дурой, чтобы не догадаться.

– А?.. – официантка издала какой-то невнятный вопросительный звук, полный ужаса.

– Просто запах, – сказала Иевлева.

Она услышала сзади приветственные возгласы, обернулась и увидела Валеру с какой-то дамой. Дама посмотрела на официантку, просто посмотрела, и официантка сразу же заулыбалась преданной улыбкой.

– Мы сейчас сделаем заказ, – сказала женщина официантке. – Не уходите.

Официантка опять осклабилась и сделала два шага назад, задев стул.

Валера представил свою спутницу Иевлевой, женщины пожали друг другу руки, посмотрели в глаза и обе всё поняли. После этого Сильвия улыбнулась Иевлевой и сказала:

– Да бог с ним, с мороженым, давайте выпьем по бокалу белого вина!

– У меня нет привычки пить с утра, но вы не стесняйтесь, – ответила Иевлева.

– Меню, – тихо сказала дама, и официантка кинулась к стойке за меню.

– Вы завсегдатай? – спросила Иевлева. – Официантка ошалела от услужливости, когда вас увидела. А меня хотела выкинуть отсюда за то, что я читаю книгу.

– Да кто ж читает книги в кафе? – удивилась Сильвия. – А ко мне она почувствовала уважение просто потому, что увидела на мне фирменные шмотки.

– Да, – улыбнулась Иевлева, – знак того, что человек принадлежит к особой касте тех, кто не живёт на зарплату. Живущие на зарплату из кожи вон лезут, чтобы приобрести такие шмотки. Это пропуск туда, где тебя могут зарезать, но не будут тебе хамить.

– Вы совершенно правы, – ответила Сильвия. – Вам бы тоже пригодились такие вещи для маскировки. Вы ведь не связаны с преступным миром? Если вам что-то будет нужно – скажите, я могу помочь. Хотя у вас такая фигура, что и без этих тряпок вы очень привлекательны. Такую фигуру нельзя купить ни за какие деньги.

– Для маскировки, – рассмеялась Иевлева, – чтобы на меня официантки не бросались.

– Я могла бы внушить ей уважение и без этих вещей, – призналась Сильвия. – Но… ближе к вечеру.

– У меня такое впечатление, что вы и Валеру этому научили, – сказала Иевлева.

– Валера ничему бы не научился, – Сильвия сделала небольшую паузу, – если бы вы не поручили ему отвезти анализы. Когда я увидела у молодого человека пятна на джинсах и поняла, что это такое, я глазам своим не поверила.

Она подозвала официантку, ещё раз спросила Иевлеву, окончательно ли её решение, и заказала два бокала алиготе для себя и Валеры, а для Иевлевой апельсиновый сок.

– Так что у начала Валериного пути в неизвестное стоят две женщины: вы и я, – продолжала она.

– И как далеко он прошёл по этому пути? – спросила Иевлева.

– Достаточно далеко, – ответила Сильвия, – но не в этом дело. Я всё ещё, как ни странно, сомневаюсь, его ли это путь. Взять хотя бы вас, Тамара Борисовна. Ведь вы, как я понимаю, крови не пьёте?

– Мне это даже в голову не приходило, – пожала плечами Иевлева.

– Ну вот, – сказала Сильвия, – а мне приходило, ещё как приходило. И Валере приходило.

Валера попробовал вмешаться в разговор, ему было неудобно, что с его коллегой по работе говорят о нём так откровенно.

– Не беспокойся, пожалуйста, – сказала ему Сильвия. – Тамара Борисовна знает о тебе всё. Говорить с ней обиняками было бы глупым ханжеством. Итак, крови вы не пьёте, но по ночам можете не спать, крыши для вас место не чужое, и отличаетесь вы от меня не так уж сильно. А Валера кровь пьёт, и очень любит. Но есть в нём что-то такое, что эту его новую природу отталкивает. И меня это беспокоит. Валере нужно или отказаться от этого, что на данном этапе уже довольно трудно, или полностью принять. Иначе с ним случится что-то нехорошее, так что мы обе будем об этом жалеть.

Иевлева слушала эту рассудительную речь и сама себе поражалась. Перед ней сидела хищница. Наверное, из самого страшного вида хищников, существующих на земле. Она была человеком. Она говорила, как человек, причём очень красивым русским языком. Она была красива и элегантна. И свою античеловеческую природу воспринимала просто, как нечто данное, как часть обстоятельств, лежащих за пределами моральных оценок. Ведь не подлежат же моральной оценке возбудители сальмонеллы, скалы, падая с которых человек разбивается, время, превращающее человеческое тело в пародию на самоё себя.

Перед Сильвией и Валерой стояли два запотевших бокала с вином. Официантка, подавая их, старалась держаться как можно дальше от стола, что смешило Иевлеву, но она, конечно, не подавала виду.

– Что же мы будем делать с Валерой? – спросила Иевлева, улыбаясь.

Сильвия взяла бокал, отпила вино и, кивнув в сторону официантки, спросила:

– А что это вы с ней сделали, Тамара Борисовна, что она боится к столу подойти?

– Уверяю вас, – ответила Иевлева, – я здесь совершенно ни при чём.

– Понимаю, – сказала Сильвия, – ещё одна жертва мужского коварства. Как и вы. Ведь вы беременны, если я не ошибаюсь?

– Да, – подтвердила Иевлева, – но в моём случае коварства в этом не было никакого.

– Коварства не было, но проблема есть, и немаленькая, – сказала Сильвия. – Ребёнок непростой… Отец довольно необычный. Да вы сами понимаете… Получается, что у нас – у всех троих – есть проблема. Вам надо родить ребёнка, мне – перестать быть, а Валере – определиться.

О своей смерти она говорила таким будничным тоном, как будто речь шла о визите к стоматологу.

– Выходит, что наша встреча неслучайна, – продолжала Сильвия. – Мы все трое – разные, но, кажется, мы можем помочь друг другу. Как ни странно, с вами, – она обратилась к Иевлевой, – я связана ещё больше, чем с Валерой. Так, как бывают связаны противоположности. Я думаю, нам нужно отбросить предрассудки, которых у нас, впрочем, и так нет, и, поскольку мы зависим друг от друга, постараться извлечь из этого максимальную пользу.

Иевлева слушала рассуждения этого античеловеческого существа и не могла не признать, что в них присутствует абсолютно железная логика.

 

Глава 4. Люди из Москвы

Заканчивалось лето, поэт уехал в Ростов, взяв с меня слово, что я приеду к нему, как только соберусь. Что мне помешало тогда уехать с ним, я сам не понимал. Но почему-то не поехал. К тому же деньги закончились совсем. Оформился опять в гараж, с механиком у ГАЗа кольца в цилиндрах менять.

Жизнь в совхозе полностью вернулась в свою колею. Университет тоже уехал. Посеяли озимые. Парторг было слегка запил, но протрезвел и орал не хуже, чем до начала всей этой истории. Фельдшер, наоборот, крепко попивал и дальше, а напившись, впадал в раздражение и злобно сопел, что это ещё не конец. Никто его не слушал. Вампир исчез прочно. Мужики как-то даже жалели о нём, всё-таки его появление вносило в сельскую жизнь элемент разнообразия. Бывало, встретишь его на улице, окликнешь, как, мол, жизнь вампирская? Ничего, мол? Кровь будешь пить, так у Надьки Козловой пей. Она норму выполняет, а на нас бригадир ругается. Вампир, бывало, кивнёт, ладно, мол, у Надьки так у Надьки. Нам, вампирам, это всё равно, как скажете, мужики, так и будет.

Теперь же ничто не скрашивало серых сельских будней. Даже начинающаяся прекрасная осень не скрашивала их, а воспринималась как должное.

Фроловский дом стоит пустой, на могиле на кладбище скукожились и покрылись пылью венки, краска на фанерной тумбе потрескалась. Вечера пошли прохладные, уже не тянет посидеть перед сном на лавочке перед калиткой. Выйдешь покурить, по**ышь и спать. Не услышишь ритмичных вздохов под звёздами. Холодно, трава сырая, камыши шуршат неприятно, как будто там ходит кто-то. В общем, не до этого дела. Х**ово как-то, скучно мужику. Я его понимаю. Какой вампир?

Ну, возвращаюсь я однажды с работы, стоит у магазина «шестёрка» с ростовскими номерами. Вылезают из неё два амбала: «Есть, – говорят, – разговор».

Я говорю, что, мол, такое? Может, редактор на меня настучал? А они улыбаются: не бзди, мы не из КГБ. Ну, не из КГБ, и хорошо.

– А откуда? – спрашиваю.

– Да мы из Москвы. Из газеты «Аргументы и факты», – говорят амбалы.

– Журналисты, что ли? – интересуюсь я.

– Ну вроде этого, – соглашаются они.

«Да, – думаю, – это журналисты. Из тех, что ногтем консервы открывают».

– Что за разговор? – спрашиваю.

– А что тут у вас за история была на хуторе? – интересуются теперь они.

– Да ничего особенного, – отвечаю, – женщина потерялась, потом нашлась.

– А до этого ещё? – выпытывают они.

– А что?

– Ну, – говорят, – слухи какие-то ходили, потом все перетрахались, участковый заболел на голову, а потом только женщина потерялась.

– А, – говорю, – было такое, привезли бочку. Плодово-ягодное на разлив. Не очень хорошего качества. Бочка в тот же день и закончилась. Ну и мужики тогда видели вампира, Змея Горыныча и Павлика Морозова.

Посмеялись амбалы.

– А чего, – говорю, – вы меня спрашиваете? Что я, думаете, больше всех про вампира знаю?

– Да мы случайно тебя зацепили, – отвечают они. – Стоим, смотрим, с кем бы поговорить? А тут ты идёшь.

– Ну хорошо, – говорю.

Так мы с ними гуляем по улице, разговариваем, солнышко пригревает, жрать мне хочется после работы, а так всё отлично.

Подходим к дому Елизаветы Петровны.

– Ну, я пришёл, – говорю. – До свиданья.

– Подожди, – отвечают, – посидим чуть-чуть на лавочке.

– Ну хорошо, посидим.

– Ладно, – говорят, – хватит с тобой в кошки-мышки играть. Ты язык можешь за зубами держать?

– Могу.

– Вот это по-нашему. А то когда человек много болтает, то его трактор может переехать. Нам нужен толковый мужик, мы про вампира этого вашего должны всё узнать и с ним встретиться. Нам с ним надо потолковать. И ты нам в этом поможешь. Ты про него расспрашивал, мы знаем. Мы тебе заплатим, а ты нам помоги.

– А зачем вам вампир? – спрашиваю.

– Да мы клад ищем, – говорят. – Он про этот клад знает. Нам надо его расспросить.

– А что я должен делать? – удивляюсь я.

– Ты? Да только нас с ним сведи, – просят они. – Сведёшь, мы тебе заплатим. Не сведёшь – не заплатим. И всё.

– Ребята, зря вы ищете, – говорю им. – Про вампира слухи ходили, но его правда никто не видел. Давайте, я вас лучше с девками познакомлю.

– Так, говоришь, нет вампира? – спрашивают.

– Да нет никакого вампира, – отвечаю я. – Где я вам возьму вампира?

– Ладно, на нет и суда нет, – сказали они. – Тогда давай нас с девками знакомь. Мы тут побудем пару дней. Для начала с девками познакомимся, а там, может, и про вампира вспомнишь. Мы тебя пока не торопим.

То есть из разговора понятно, что они собираются сесть мне на голову всерьёз и надолго. Но совсем непонятно, кто они такие. Про клад – это чушь, на дурака рассчитанная. Для воров слишком они одинаковые. Для журналистов слишком большие. Не может журналист быть такой большой. У него палец на печатной машинке сразу на две буквы будет нажимать. И вроде похоже, что они правда из Москвы. И зачем их сюда принесло, ну, вообще не понимаю. А главное, зачем им вампир? Ну зачем?

От волнения жрать мне уже не хочется. А они не уходят. Сидят на лавочке, так что и мне как-то уйти неудобно. Непонятно, что делать. Пауза какая-то неловкая возникает.

Тут выходит на улицу Елизавета Петровна. Хлопает калиткой, идёт прямо к нам.

– Ну, – говорит, – и где тебя, дурака, черти носят? Я до ночи с ужином буду ждать? А это что, новые дружки твои? Ну-ка, я на них погляжу.

Становится она перед ними и начинает их рассматривать. А они сидят. Она рассматривает этих двух амбалов, а они сидят, смотрят на неё, улыбаются. И уже слишком долго как-то, неудобно это длится. И тут Елизавета Петровна им и говорит:

– Он, во-первых, припадочный, во-вторых, плоскостопие у него, в-третьих, он алкаш.

– Да не сделаем мы ему ничего, не бойся, – говорят амбалы. – Мы так только, расспросить.

– Смотрите, – отвечает, – как бы я на вас собаку не спустила. – И, повернувшись ко мне: – Иди домой, придурок, суп остывает.

Только за нами калитка закрылась, она говорит:

– Завтра же в Ростов поедешь. От греха подальше. Это ж военные, ты что, сам не видишь? Чего они от тебя хотели?

– Да ты не поверишь, – говорю, – хотели, чтобы я их с вампиром познакомил.

– Чтоб ты их с вампиром познакомил? А это твой друг, вампир, что ли?

– Да я ж им и говорю: не знаю я никакого вампира. А они – своё.

Она опять говорит:

– Военные это, дурья твоя голова. Им вампир зачем нужен? Чтоб он в разведку ходил. Языка брал. Вот козлы! А ты чтоб завтра же в Ростов. У дружков своих поживи.

 

Глава 5. Амбалы и Елизавета Петровна

Я уехал в город. В городе я нашёл поэта, и то, что у нас с ним там приключилось, я расскажу потом. Сейчас намного важнее рассказать, что происходило на хуторе. Когда я садился в автобус, два вчерашних амбала появились как из-под земли.

– Значит, уезжаешь? – спросили они.

Я начал нести какую-то фигню, что срочно надо ехать, друг письмо прислал. Меня перебили:

– Да всё мы понимаем, – сказали амбалы. – Тебе хозяйка сказала ехать – езжай! Мы тебя так – проводить пришли. Ты едь спокойно, ничего не бойся. Ты нам ничего не обещал, и мы тебе ничего не обещали. А с девками мы, в случае чего, и сами познакомимся.

В общем, я уехал. Как потом выяснилось, стали они ходить к Елизавете Петровне и её обо всем расспрашивать. Она, как честная женщина, пробовала их отговорить. Но они настаивали. Говорили, что встретиться с Фроловым им совершенно необходимо. Днём куда-то уезжали, вечером приезжали, действительно познакомились с девушками из села, увозили их к себе, девушки возвращались в состоянии алкогольного опьянения, но довольные и на грубость не жаловались.

Ещё амбалы познакомились с фельдшером. Они пришли к нему вечером, принесли две бутылки водки «Пшеничная». Выпили и расспрашивали очень долго. Фельдшер, когда окончательно напился, в конце концов сказал им:

– Я, – говорит, – человек гражданский, хоть в армии и служил. Я на фронт ехал – не доехал. Война закончилась. Так что пороху так по-настоящему я не понюхал. Меня потом быстро демобилизовали, я был болезненный после голода и проку от меня было немного. Так что я человек гражданский. Но одного я не понимаю: в армии над всем должен быть контроль, правильно я говорю?

– Правильно, – подтвердили амбалы.

– А если ты из пушки выстрелил, – продолжал он, – то снаряд должен лететь туда, куда ты его нацелил. Правильно я говорю?

– Ну, правильно, – опять подтвердили амбалы.

– Тогда выпьем, – сказал фельдшер. Они выпили, и фельдшер продолжал: – Ну хорошо. А зачем же вам нужен Фролов? Ведь его вы контролировать не сможете! Разве может в армии служить человек, которого нельзя контролировать?

– Ты не беспокойся, – отвечали амбалы, – мы ж его не в бой посылаем у врагов кровь пить. Он нам нужен исключительно для научных исследований. И если ты сможешь его как-то к нам вызвать, чтоб мы могли поговорить, – ты стране пользу принесёшь.

– Да я бы и рад, – сказал фельдшер, – но как я его вызову? Он, как исчез, с тех пор больше и не появляется. Я, конечно, могу пойти на кладбище ночью, стать на его могиле и заорать: Фролов, выходи, тут тебя военные ищут! Только ведь он не выйдет. Он уже вон сколько дней не показывается.

– Тогда давай выпьем, – сказали амбалы, – и скажи нам, кто в деревне может его вызвать?

– А х** его знает, – честно признался фельдшер. – Петровна может что-то знать, но с ней лучше не связываться, это злая баба.

– С Петровной мы уже познакомились, она хотела на нас собаку спустить.

– И спустит, не сомневайтесь, держитесь от неё подальше, – предостерёг фельдшер.

На следующий день амбалы пришли к Елизавете Петровне и сказали ей, стоя у калитки, поскольку во двор она их не впустила:

– Елизавета Петровна, ты скажи, у тебя поясница болит? Болит! А куры нестись перестали? Перестали! А телевизор у тебя испортился? Испортился! Вот что бывает, когда людям злые слова говоришь! У тебя кабанчик заболеет и помрёт. Куры тоже передохнут и насос испортится. А если ты нам поможешь, у тебя куры станут вдвое больше яиц нести, мы тебе телевизор починим, и про поясницу ты забудешь.

– С Богом идите, – сказала Елизавета Петровна, – чтоб духу вашего здесь не было!

Но кабанчик действительно издох. И две курицы тоже пали. Насос испортился. А поясница разболелась так, что носить воду из колодца стало совсем невмоготу. Поэтому через несколько дней амбалы сидели у Елизаветы Петровны на кухне, пили чай, а Елизавета Петровна говорила им:

– Ваша взяла, выродки окаянные! Я думала, вы просто хулиганы, а вы, сволочи такие, не просто хулиганы.

– Мы, Елизавета Петровна, – ответили амбалы, – вообще не хулиганы. Нам тоже не хочется людям заботы доставлять. Но служба – ничего не поделаешь. Международное положение знаешь какое сложное? Вот телевизор починят – сама увидишь!

– Я обещать – ничего не обещаю, – сказала Елизавета Петровна. – Но попробовать могу. Вы с меня не взыщите, если что. Только смотрите – он тут долго быть не может. Ему надо быстро назад возвращаться. Если вы его как-то задержите, он и вам беды наделает, и ему самому плохо будет. Так что вы подумайте. Если здесь с ним поговорить, это куда ни шло, а если забрать его куда-нибудь, – этого делать нельзя. Да вы потом сами жалеть будете.

– Да нет, – отвечали амбалы, – мы только поговорить. Мы его отсюда забирать не будем, только посоветуемся.

 

Глава 6. Встреча амбалов с Фроловым

На следующую ночь амбалы сидели в беседке у Петровны, сидели трезвые, серьёзные, молчали, разговаривать было не о чем. О чём можно разговаривать в ожидании вампира? Потом калитка хлопнула, показался обычный мужик, в рубашке, пиджаке и кепке, в обычных деревенских бесформенных штанах и каких-то коричневых туфлях. Он стоял перед ними в ярком свете лампы, висящей под крышей беседки, и в нём не было ничего необычного, до такой степени нормальный деревенский мужик, что кто-то менее сведущий мог бы заподозрить Елизавету Петровну в подвохе. Но амбалы были непростые, амбалы были опытные и грамотные, и они хорошо понимали и чувствовали, кто перед ними.

– Ну что, мужики, давайте знакомиться. Фролов Василий Петрович, – сказал пришедший.

– Гена, Жора, – отрекомендовались амбалы.

– Кровь пить никого учить не буду, – сразу сказал Фролов, – это вы зарубите себе на носу. Петровне дайте сто рублей, на возмещение ущерба.

– Сто рублей – не вопрос, – сказали амбалы.

– Начальство ваше знает, что вы придумали? – спросил Фролов.

– Начальство нас и прислало, – сказали амбалы. – А что? Нам надо страну защищать. Думаете, у них своих вампиров нет? Есть, не сомневайтесь. Они с этим волынку тянуть не будут. Раз есть вампир, надо его в деле использовать. Это мы сопли растягиваем. Можно-нельзя… А у них это быстро.

– И что, вы с их вампирами сталкивались? – заинтересовался Фролов.

– Да кто их разберёт, – ответили амбалы. – По виду ж не скажешь. Таких, как мы с Жорой, мало. А другие, может, и сталкивались. Только не знали.

– Если что-то такое будет, вы мне скажите.

– Спасибо, Василий Петрович, мы так и думали, что ты – нормальный мужик, – заулыбались амбалы.

– А подполковник в курсе? – насторожился Фролов.

– Так мы у них в городке в гостинице живём, – сказали амбалы. – Наш командир подполковника давно знает. Они по Африке ещё знакомы. Там в семидесятых разные интересные вещи происходили. Это вообще секретная информация, но от тебя секретов нет.

– Какой смысл от меня скрывать, я же мёртвый, – согласился Фролов.

– Ну, не такой уж ты и мёртвый, – тактично засомневались амбалы. – Но это пусть учёные голову себе ломают. Наше дело – практические вопросы.

– И какие практические вопросы? – спросил Фролов.

– Да очень простые практические вопросы, – сказали амбалы, – например, боец спецназа без ноктовизора в условиях ночного боя.

– А что такое ноктовизор?

– А это такая х**ня, – объяснили амбалы, – закрепляешь её перед глазами на ремешке и ночью в темноте всё нормально видишь. А если ноктовизора нет, то ты в темноте не видишь ни х**а… Ещё вопрос – солдат не знает, есть ли за углом боец воображаемого противника. Ты бы почувствовал. Мы с Жорой чувствуем, а бойцов научить не можем. Может, ты бы нам помог… Как нанести удар, чтобы противник не только блок не успел поставить, чтоб он об этом подумать не успел… Все вопросы сугубо практические. Никто тебя с парашютом на Пентагон сбрасывать не собирается. Помоги тренировать спецназ.

Фролов молчал. Он сидел на лавке, спиной к столу, покрытому выцветшей клеёнкой. Время сумерек прошло. И там, где кончался свет лампы, висевшей под потолком беседки, начиналась темнота. Фролов смотрел в эту темноту, как будто хотел там что-то увидеть, как будто темнота могла помешать ему увидеть. А он старался разглядеть.

– Станьте лагерем, – наконец сказал Фролов, – на Маныче, чтоб ночью гражданских – никого, только свои. Прихожу – тревога. Будем вместе тренироваться, может, у кого-то способности откроются. А так чтоб учить – это как?.. Я даже не знаю. Как научить чувствовать? Как научить видеть? Меня никто не учил. Это всё случайно само получается. Может, и у них получится. Не получится – не взыщите! Может, и не получится. У одних это есть, у других – нет.

– Понимаем, – сказали амбалы.

– И теперь – самое главное, – заметил Фролов, – моё время девяносто минут. И потом меня задерживать нельзя. Иначе я могу бойцам вред причинить. Это никому не надо. На Маныче лагерем станьте – я вас найду… Если в какую ночь не приду – значит, не смог. Значит, на следующую ночь приду. Вы будьте наготове. Всё, мне пора.

– Подожди ещё, – попросили амбалы, – тут ещё надо поговорить кое о чём.

Фролов как раз поднимался со скамейки, когда Жора протянул руку, чтобы взять его за плечо и посадить обратно. Фролов проскользнул под Жориной рукой и, как показалось Гене, сделал такое движение, как будто хотел поправить кепку на голове. Жора от этого движения согнулся пополам. Гена хотел схватить Фролова, но не успел сомкнуть на нём руки, потому что почувствовал довольно холодную Фроловскую ладонь на своём горле.

– Когда темно – меня нельзя трогать, – сказал Фролов.

Потом он оказался у калитки, калитка хлопнула, и он растаял в темноте неосвещённой улицы. У Гены и Жоры не было на ремешках ноктовизоров перед глазами, и видеть, куда он пошёл, они не могли.

 

Глава 7. Иевлева в Новосибирске

– Уважаемые пассажиры, наш самолёт приступил к снижению. Через двадцать минут, если не произойдёт какая-нибудь трагическая хрень, мы совершим посадку в аэропорту Толмачёво города Новосибирска. Температура в Новосибирске восемнадцать градусов тепла. Просим всех занять свои места, пристегнуть ремни, сложить откидные столики и сидеть на заднице до полной остановки самолёта… – Иевлева дремала, и слова стюардессы слышала сквозь сон, возможно, слегка интерпретируя их по своему вкусу.

Перед этим она дочитывала последние страницы романа. Ей стало грустно: там в конце была лирическая сцена с инспектором ГАИ. Она вспомнила про участкового, представила себе, как ему хреново там на хуторе, опять появилась какая-то неясная тревога за него. Но потом она опять задремала, убаюканная ровным гудением моторов.

Родители Иевлевой – Борис Яковлевич и Ольга Васильевна – были настоящими комсомольцами сороковых годов. Они оба в прошлом инженеры-строители. Для них совершенно естественным было то, что их жизнь принадлежит не им, а народу, государству, партии. Кому угодно – только не им. Им была свойственна жертвенность родом из первых христианских общин. Готовы были поделиться последним, действительно считали, что, если их о чём-то попросят, следует расшибиться в лепёшку, но просьбу эту выполнить. Им не приходило в голову особенно гордиться своим героизмом и считать свою работу чем-то выдающимся, хотя они хорошо знали, что такое строительная площадка на тридцатиградусном морозе, на ураганном ветру, что такое опасность, которой не придаёшь значения, потому что есть вещи поважнее, что такое ответственность перед государством, которое ничего не прощает. Им было от чего ожесточиться, но они не ожесточились.

Оба весёлые, открытые, их благородство было совершенно естественно, как будто по-другому просто не бывает. Они прожили трудную жизнь, и к старости оба были очень больны. Немецкий философ Ницше, совершенно не известный Фролову, но отлично известный, например, Сильвии Альбертовне и немного известный самой Иевлевой, написал как-то: «Что меня не убило, то меня закалило». Очень остроумный любимый народом афоризм. Но если что-то тебя не убило один раз, потом что-то другое опять тебя не убило, а потом что-то третье снова тебя не убило, – и в конце концов тебя не убило ещё много раз, то сначала ты, конечно, очень закалишься, но потом твои жизненные силы истощатся, и ты станешь больным человеком. Невероятно закалённым, но больным.

За их плечами были великие стройки, они разгружали и ставили на ход эвакуированные заводы во время войны. Запредельное напряжение тыла сменилось тяжёлым периодом послевоенного восстановления. Они не жаловались. Оба принадлежали к ВКП(б), Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Папа был из русской учительской семьи, мама – еврейка по происхождению. Родители Иевлевой любили свою страну, страна отвечала им взаимностью, как могла. А возможности её были ограничены. Старики нуждались в лечении, а лечение в системе бесплатного медицинского обслуживания было немного похоже на выигрыш в лотерею – на кого попадёшь. Они не отчаивались, в хандру не впадали. Болезни свои переносили бодро, подшучивая друг над другом, и единственной по-настоящему серьёзной их жизненной проблемой было отсутствие дочери, работающей на другом конце необъятной страны и приезжающей только раза два в год.

Иевлева изо всех сил старалась поменять их квартиру в Новосибирске на Ростов-на-Дону, чтобы видеть их постоянно и помогать им, но пока приемлемых вариантов не подвернулось.

Родителей Иевлевой, когда они уже переехали в Ростов, я знал очень хорошо. Да я, кстати, и помогал в переезде, и до этого она мне рассказывала о них. И потом, когда я с ними познакомился, то убедился, что в её рассказах не было никакого преувеличения…

Самолёт приземлился. Иевлева получила багаж, протиснулась через толпу встречавших и увидела маму и папу, ожидавших её возле стеклянной двери. Они улыбались ей, и папа махал рукой:

– Мы здесь!

Папа в костюме, с галстуком, мама в нарядном платье. Оба прямые, стройные, не согнувшиеся. В руках у папы букет цветов. Глаза у обоих сияют – вот наша девочка.

– Что делает с человеком уборка овощей на свежем воздухе, – сказал папа. – Ты просто не представляешь себе, какая ты красивая…

Вечером папе стало плохо. Приступ астмы. Мама кинулась с приготовленными на этот случай лекарствами, но помогали они плохо. Скорая помощь всё не ехала, наверное, по дороге у неё были другие пациенты, которым было ещё хуже, чем папе. Папа просил не звонить и не торопить: приедут, когда смогут.

От отчаяния Иевлева стала на колени перед его кроватью и положила правую руку ему на лоб, а левую на грудь. Она сама не знала, зачем она это сделала. Просто она хотела успокоить его, чтобы он почувствовал: она рядом.

Вдруг её горло перехватило, и она поняла, что не может дышать. Она мгновенно сосредоточилась на этом ощущении и заставила свои лёгкие сделать глубокий спокойный вдох, потом такой же спокойный выдох, потом пауза четыре секунды, снова – вдох, выдох. Она перестала чувствовать чьё-либо присутствие, полностью сосредоточившись на том, что происходит с ней самой. Что-то всё время не давало ей дышать. Какой-то спазм перехватывал грудь, и она начинала задыхаться. Но ей без труда удавалось преодолевать этот спазм и восстановить ровное и спокойное дыхание. С каждым разом возвращавшийся спазм был слабее и слабее. Бороться с ним не представляло для неё особого труда.

Она вдруг поняла, что глаза её давно закрыты. Она открыла их и увидела, что папа спит, дыхание его спокойно, а мама стоит перед ней с другой стороны кровати, и по щекам её текут слёзы.

В дверь нетерпеливо позвонили. Это наверняка была припозднившаяся скорая. К счастью, папа не проснулся. Иевлева открыла дверь и приложила палец к губам, прося, чтобы не шумели.

– Папе стало лучше, и он уснул, – сказала она. – Извините, что не успели предупредить и отменить вызов.

– Ну и слава богу, – сказала врачиха. – Мы сами поздно приехали. У нас тут был инфаркт на Советской. – Она вздохнула: – Слава богу, что хоть здесь обошлось.

Она пожелала спокойной ночи и, повернувшись, пошла вниз по лестнице. Фельдшер со своей здоровенной сумкой отправился вслед за ней.

Иевлева вернулась в квартиру. Папа спокойно спал. Мама сидела на табуретке на балконе и курила папиросу. Иевлева подошла к ней, достала из маминой пачки папиросу для себя и, чиркнув зажигалкой, закурила. Это была большая тяжёлая железная зажигалка, которую Иевлева знала с детства.

– Я так больше не могу, – сказала Иевлева. – Или мы встретим Новый год в Ростове, в вашей новой квартире, или я брошу всё к чёртовой матери и вернусь сюда.

– Ты лечишь руками, – сказала мама. – Ты сняла приступ астмы. Никакие лекарства никогда так ему не помогали. Я бы ни за что не поверила, если б не увидела своими глазами. Я же не верю в Бога и во всю эту чепуху, но я своими глазами видела. Как я могу не верить своим глазам?..

– Мама, – сказала Иевлева, – я жду ребёнка.

 

Глава 8. Участковый дома

Прокуратура прекратила дело об инциденте в совхозе Усьман, в котором пострадал сержант кадрированного танкового полка, раненный милиционером в ногу. В действиях милиционера состава преступления обнаружено не было. На решение прокуратуры повлиял, кроме всего прочего, рапорт майора Ершова. В этом рапорте поведение лейтенанта Микрюкова во время сложной и опасной операции оценивалось самым высоким образом, рапорт также содержал просьбу о представлении Микрюкова к награде. Я так думаю, что обстоятельства, на которые опиралось решение о прекращении дела, были не такие уж однозначные. При желании можно было бы милиционера и обвинить. Даже без пуль. Но решение приняли на основании всего комплекса обстоятельств… Дело прекратить. Но и за операцию под землёй не награждать. Взвешенное решение… Пусть спасибо скажет, что на свободе ходит.

Ввиду того, что заменить его на хуторе особенно некем, так как хутор пользуется с некоторых пор дурной славой, и желающие там занять должность участкового в очередь не выстраиваются, – оставить Микрюкова на его месте, вернуть к исполнению обязанностей, что, как оказалось, почему-то уже было сделано по рекомендации парторганизации района ещё перед операцией под землёй. Путаницу в документах устранили. Второй раз принимать то же решение не стали, оставили в силе первое. Но парторгу на хуторе Усьман было дано поручение жёстко контролировать поведение участкового, наблюдать и в случае чего – немедленно сигнализировать в райком.

Парторг регулярно беседовал с участковым, старался «быть в курсе его поведения и вообще», как он сам выражался, но ничего тревожного не замечал. Нормально исполняет обязанности, как раньше. Ну, ездит в Самодуровку к своей Марусе, у которой от него дочка. Так он и раньше ездил.

Ну, ездит к брату в Багаевку, пьёт с ним и у него ночует. Так это нормально. Брат на заводе работает, у него семья, почему у него не переночевать? Что тут такого?

С женой участковый открыто не скандалит. Дома всё тихо, жалобы от его жены ни в партийные, ни в профсоюзные органы не поступали. Парторг бдительности не терял, конечно, но пока что всё было нормально.

С уходом вампира преступность на хуторе Усьман повысилась. Внимание населения больше не отвлекалось на события, имеющие мистическую природу. В присутствии вампира, как ни странно, ослабевала та особая энергия, которую народ направляет на совершение подвигов в состоянии алкогольного опьянения в часы досуга. Какие могут быть подвиги, когда по хутору ходит вампир? Но вампир исчез.

В первый же день, когда участковый вернулся к исполнению своих обязанностей, ему пришлось гасить конфликт между работниками Сергеевым и Геращенко. Конфликт перерос в горячую фазу, когда Сергеев стал объяснять Геращенко, что даже за тринадцатую зарплату он всё равно бы с его женой не пошёл. Геращенко был обижен словами Сергеева, поскольку содержащийся в них откровенный намёк на женскую непривлекательность жены Геращенко и на самого Геращенко бросал тень. Так как в руках у Геращенко в этот момент была пустая бутылка из-под пива, могли последовать нарушения социалистической законности.

Следует признать, что участковый в какой-то момент испытал большой соблазн самоустраниться, позволив этим достойным людям поразбивать себе головы. Но соблазн этот он быстро преодолел, и появившееся за несколько дней пребывания в городе высокомерие участковый задавил в себе, как змею.

Может, конечно, гоняться за вампиром и спасать женщину, которую любишь, от воющих всадников с копьями – это более возвышенное занятие, чем разнимать мужиков, охреневших от плодово-ягодного вина. Но жизнь есть жизнь, и она такая. И надо делать дело, до которого в эту минуту могут дотянуться твои руки, и не давать воспоминаниям и всяким чувствам брать над тобой верх.

С женой тоже необязательно ссориться. Ей не нужно, чтобы ты запил. Ей не нужно, чтоб ты на неё орал. Ей нужны тишина и порядок. А без дикой твоей страсти она вполне может обойтись, что и делает уже довольно давно.

Детям тоже нужны тишина и порядок. И то, что происходит у тебя внутри, людям не так уж сильно интересно, даже твоим близким. Хотя, с другой стороны, если ты, сидя в своём кабинете, выпьешь пятьдесят грамм водки и закуришь сигарету, как-то страшно осуждать за это тебя тоже не будут.

Даже если ты задекларируешь необходимость поехать в Ростов по важным служебным делам, возражать не будут. Будут вздыхать, не выразят восторга, но и только.

Беда в том, что совершенно не нужно ехать в Ростов, потому что её там сейчас нет. А думать о ней можно и здесь, никуда не выезжая. Так что, как говорил один лектор, всё возвращается на круги своя.

Из новостей можно было бы отметить, что на Маныче, недалеко от Дарьинки, в лесополосе разбили лагерь военные. Они там тренируются, на хуторе появляются редко, но какие-то два амбала на хутор иногда заходят, участковый встретил их возле магазина. А потом узнал, что они заходят в гости к Елизавете Петровне, а фельдшер при упоминании о них замахал руками и закричал, что он их знать не знает, и участковый ясно видел, что фельдшер врёт. Попробовал поговорить с Елизаветой Петровной, но ничего от неё не добился. Но он помнил слова майора о том, что Тамаре может угрожать какая-то опасность. И участковому нужно быть тут на хуторе, чтобы её защищать. Он чувствовал неясное беспокойство, понимал, что майор так просто говорить не будет. И вроде страшного ничего не происходит, а страх где-то близко.

И главное – никому об этом не расскажешь. Даже брату, который вообще-то умный мужик. И ничего не остаётся делать, как ждать. Ждать и быть готовым. А это нервное занятие.

 

Глава 9. Встреча Саши Пухова с русалкой

Александр Пухов, старший сержант группы специального назначения «Поток», думал, что командование устроило им каникулы, потому что иначе идиотское решение – разбить палатки и находиться в лесополосе над рекой Маныч Ростовской области, созерцать природу, купаться в реке и ничем таким особым не заниматься – нельзя было объяснить. Днём стояла жара, да и вечера были необычно тёплые, как будто вернулось лето. Хотя отдыхом по-настоящему это нельзя было назвать. Отдых – это когда есть девушки. А тут до ближайшей деревни шестнадцать километров, и ходить туда командир запретил.

Особенно непонятным был приказ высыпаться днём, ночью быть готовым к марш-броску. За три ночи, впрочем, ни одного марш-броска не было, и бойцы спали ночью, а потом днём, после обеда, как в детском садике, и все ужасно удивлялись.

Правда, Гена и Жора устраивали тренировки после завтрака и перед ужином, в основном занимались рукопашным боем, бегали босиком по стерне, вообще учились передвигаться по местности без обуви. Жора даже говорил, что по колючей проволоке можно ходить босиком, но не показал, потому что не было колючей проволоки.

После обеда Саша, в соответствии с предписаниями, лёг спать с глубоким сознанием выполняемого долга, поскольку сон укрепляет нервы спецназовца, что сказывается положительно на уровне боевой и политической подготовки.

Сашу разбудила муха, которая гудела и тяжело садилась ему то на нос, то на глаз. Это была вражеская муха. Она мешала выполнять приказ командира, поэтому Саша поймал её в кулак, но, поскольку раздавливать её рукой было противно, выпустил обратно. Муха улетела, а вместе с ней улетел и сон.

Саша встал и решил пойти к реке один. Ребята спали, кроме, конечно, дневального. Будить их не хотелось, вернее, очень хотелось не будить, чтобы побыть одному. В армии иногда очень хочется побыть одному. Благо ходить неслышно босиком обучали каждый день, он проскользнул мимо спящих товарищей, спустился с пригорка к реке и вышел на берег. Босиком, в тренировочных брюках, голый по пояс.

У него не было такого огромного тела, как у Жоры и Гены, он был скорее низкого роста, скорее худой, чем коренастый, у него были тонкие руки, и он вообще ничем с виду не напоминал спецназовца. Даже взгляд у него был скорее застенчивый, чем вызывающий. Опытные Гена и Жора именно таких мальчикоподобных бойцов считали самыми опасными противниками.

Итак, Саша стоял на берегу реки, смотрел, как солнце клонится к закату, и наслаждался одиночеством. Он всё-таки решил искупаться. День был довольно тёплый, вода в реке наверняка успела нагреться, дно хоть илистое, но гладкое. Вокруг поля и – никого, ни живой души!

Воспользовавшись отсутствием любопытных глаз, Саша снял то немногое, что на нём было. Вода действительно оказалась не холодной. Плавал он очень хорошо, поэтому, выплыв на середину реки, повернул против течения, изо всех сил грёб, стараясь продвинуться. Борьба с течением доставляла ему огромное удовольствие. Потом в несколько гребков он оказался недалеко от берега, лёг на спину и, наслаждаясь тем, как вода качает его, отдыхал. Когда он повернулся в сторону своих вещей, оказалось, что его одиночество нарушено, причём нарушено самым невозможным, невероятным образом, который только можно себе представить. На большом камне, недалеко от того места, где лежала его одежда, сидела девушка. Как и сам Саша, она была одета только исключительно в свет склоняющегося к закату солнца, свет, с которым соединялось сияние её кожи. Ну, о Саше можно сказать ещё, что его одеждой была река, пока он не вышел из неё.

Он смотрел на девушку, как заворожённый, она отвечала взглядом спокойным, серьёзным, который как будто бы говорил: «Да-да, вот так вот, а ты как думал? Именно так, иначе и быть не может!»

Река не могла служить ему одеждой долго, так или иначе всё равно нужно было выходить на берег. И хотя у него было такое тело, какого вполне можно было не стесняться, – ему было неловко выставлять себя напоказ, а девушка отворачиваться явно не собиралась. В конце концов она улыбнулась ему и сказала:

– Что, так и будешь в воде сидеть? Выходи – я тебя не съем.

Тут уж ничего не оставалось делать, девушка смотрела на него, подперев щёку кулаком, а локоть поставив на колено. Взгляд её был серьёзным, почти хмурым, она смотрела, как тело молодого мужчины появляется из воды – плечи, грудь, живот… Она подняла голову, а ладони положила себе на колени. Видя, как Саша слегка замешкался, она сказала:

– Не журися, это у тебя от меня! Подойди ко мне, не бойся.

Саша подошёл к ней, она взяла его голову руками и поцеловала в губы долгим нежным поцелуем.

– Давай, – сказала она, – иди ко мне, только осторожно, чтоб больно не было.

Саша не заставил себя просить дважды. Долгие месяцы воздержания, которые можно было пережить только благодаря интенсивным тренировкам и огромной усталости, непривычная обстановка на открытом пространстве, где в любой момент мог кто-то появиться, прохладный ветер, обдувающий довольно-таки разгорячённое тело, а главное – естественная готовность девушки – всё это доводило Сашу буквально до умопомрачения. От её кожи пахло речной водой и её потом. Ладони её лежали на Сашиных ягодицах, а губы шептали нежные деревенские слова. И тем не менее это не закончилось быстро, а, наоборот, как-то затянулось и вообще не могло закончиться, так что девушка, прижимаясь к нему, шептала:

– Ну давай, милый, ну давай.

Наконец он почувствовал, что вышел на финишную прямую. Он хотел отстраниться, чтобы уберечь девушку от ненужных ей проблем. Но она обняла его руками и ногами и прижала к себе с неожиданной силой, но не издала ни звука, только сильно прикусила нижнюю губу и прикрыла открытые до этого времени глаза.

– Хороший, – через секунду прошептала она, – хороший мой!

И опять поцеловала его в губы.

Она встала и, подойдя к реке, оглянулась.

– Меня Ириной зовут, – сказала она.

На фоне реки, в которой отражался уходящий день, среди спокойствия и тепла, она, стоя у воды, казалась Саше сосредоточением этого спокойствия и тепла, его главной кульминационной частью. Она была такая красивая, что Саша забыл о своей наготе, потому что вообще забыл о себе.

– Ты поплавал – теперь я поплаваю! – сказала она. – Жалко, что сейчас день, а не ночь, а то мы бы вместе поплавали. Приходи ночью.

В несколько изящных взмахов она выплыла на середину реки, помахала ему, смеясь, и нырнула. В это время он уже одевался. Он тоже засмеялся, подошёл к берегу, высматривая, где она вынырнет. Но она всё не показывалась и не показывалась над водой. И вдруг стало совершенно ясно, что она вообще не выплыла. Саша бросился в воду в чём был. В момент оказался там, где она скрылась под водой, и нырнул с открытыми глазами – он прекрасно умел плавать под водой. Он обшарил всё дно, но её там не было.

Он проплыл вниз по течению, тщетно пытаясь обнаружить девушку, чтобы оказать ей немедленную помощь.

Так он боролся с рекой, пока не сообразил, что искать уже бессмысленно, что человек, который провёл столько времени без воздуха – уже мёртвый, и никакое искусственное дыхание ему не поможет.

Он выбрался на берег, по его тренировочным штанам стекала вода. Он сел на камень, на котором до этого сидела она, и смотрел в воду, пытаясь собраться с мыслями. Потом повернулся и быстрыми шагами пошёл в лагерь.

Ребята как раз только что встали. Режим не запрещал ходить на реку в свободное время, он вообще больше был похож на распорядок в доме отдыха.

Гена и Жора сидели у костра, над костром закипал чайник. Саша подсел к ним и сказал:

– Амбец, только что на моих глазах девушка утонула.

– Да ну брось, откуда здесь девушки?! – ответил Гена. – Тут и людей вообще нет. С полей всё убрали. Ближайшая деревня – шестнадцать километров! Какая девушка?!

– Я своими глазами видел! – сказал Саша. – Она мне рукой помахала, нырнула и уже не вынырнула. Я там на дне всё обыскал, вокруг всё обыскал – наверное, течением снесло.

– А кто-то ещё видел? – спросил Жора.

– Нет, – ответил Саша. – Никого вокруг не было.

– Ты уверен? – спросил Жора.

– Я бы заметил, – ответил Саша. – Нас же учили.

– Так, – процедил Жора, – а кто она? Откуда? Ты одежду проверял?

– Не было никакой одежды, вообще ничего! – ответил Саша.

– Она что, без одежды туда пришла, в одном купальнике? – спросил Гена, прищурившись.

– Да, честно говоря, и купальника не было, – сказал Саша.

– Ну ты счастливчик, – заулыбались Гена и Жора. – Выходит, она без всего туда пришла и так без всего и утонула.

– Выходит, что так, – ответил Саша.

– Интересная девушка, – Гена и Жора переглянулись, – перед солдатом голая ходит, потом из воды рукой ему машет, смеётся – и тонет, нет её.

– Как ты думаешь, Жора, может, это русалка? – спросил Гена.

– Точно русалка, – отозвался Жора.

– На моём месте вам бы было не до шуток, – сказал Саша. – Может, пойдём вместе посмотрим?

Втроём они спустились к реке, Саша подробно показал, где она сидела, где подошла к реке, куда поплыла и где пропала.

Гена и Жора внимательно осмотрели берег, потому что уже понимали, что Саша не разыгрывает их. Но никаких следов прибытия девушки на берег со стороны суши они не обнаружили. А они оба очень хорошо разбирались в следах. Может быть, на просторах великой державы и нашёлся бы кто-то, кто разбирался бы в следах не хуже, чем они, но лучше – точно никто (майор Ершов не в счёт, он ориентировался не по следам). Следов точно не было.

Иногда человек и не оставляет следов. Особенно если он ступает по камням, по твёрдой земле, но берег порос травой, земля была с песком, скорее всего, какие-то следы она бы оставила.

Гена и Жора стояли лицом к реке и смотрели на воду довольно задумчиво. Найти объяснение случившемуся было затруднительно.

– Слышь, Гена, – спросил Жора, – а может, правда, русалка?

– Да какая русалка? – протянул Саша. – У неё хвоста точно не было.

– Ты что, – повернулся к нему Жора, – и это успел?

Саша кивнул.

– Да, – сказал Жора, – счастье привалило. А ты нормально себя чувствуешь?

– Так нормально, – ответил Саша. – Только это хрень какая-то получается – куда она вообще делась?

– Она тебе говорила что-нибудь? – спросил Гена.

– Ну… сказала, днём мы вместе не поплаваем, а ночью мы бы вместе поплавали.

– Ага, – серьёзно сказал Жора, – тогда спасибо скажи, что это днём было, а не ночью.

– Не понял, – сказал Саша.

– И не надо, – ответил Жора. – Ты, главное, сейчас этим не заморачивайся. Придёт время, всё поймёшь. Только ночью держись от этой реки подальше. Я тебе серьёзно говорю. Так, старший сержант Пухов, смирно! Слушай мою команду. Прекратить расп***яйство, включить мозги!

– Так точно, товарищ старший лейтенант! – вытянувшись в струнку, отозвался Пухов.

– Без шуток! – серьёзно произнёс Жора. – Держаться от этой реки подальше! Особенно ночью! – И командным голосом добавил: – Вы меня поняли, товарищ старший сержант?

– Так точно! Держаться подальше! – отчеканил Саша.

– Вольно! – скомандовал старший лейтенант и добавил: – Саша, я тебе серьёзно говорю! Я твой командир, ты мне должен верить. Ну его на х**! По лагерю приказ: к реке близко не подходить ни ночью, ни днём – от греха подальше. Пойдём ребятам скажем!

 

Глава 10. Участковый и монах

Пока жена собирала ужинать, участковый вышел за калитку, сел на лавочку и закурил сигарету. Ему не давала покоя мысль об этих двух шкафах, которые ходили по деревне время от времени, искали неизвестно чего, заходили к Елизавете Петровне и фельдшеру, и, значит, всё это как-то опять поворачивалось в сторону Фролова и выглядело подозрительно. Мужчины военные, но ходят в гражданском. Их солдаты в лагере на Маныче тоже в спортивной форме. Это всё милиции вообще не касается. Но что-то участкового грызло. Он сам толком не мог понять что.

Он уже хотел вернуться в дом, как к нему подошёл и сел рядом на лавочку мужик то ли городской, то ли деревенский – не поймёшь.

– Бог в помощь! Не помнишь меня? – сказал подошедший.

– Где-то я тебя видел, а где – припомнить не могу, – ответил участковый.

– Не можешь припомнить – ничего, – сказал тот. – А я к тебе по важному делу.

– Я по делам в кабинете принимаю, – ответил ему участковый.

– Да я по личному делу, – сказал незнакомый. – Дело это сперва тебя касается, а уже потом твоей работы. Да и меня ты вспомнишь. Ты меня сейчас узнать не можешь, потому что я не в том виде пришёл, в каком обычно хожу. Зачем в глаза бросаться? А меня ты видел на берегу реки, я вас с майором на ту сторону возил. А потом сидел на траве и книгу читал. Не помнишь?

Участковый теперь вспомнил это лицо и узнал его без бороды и длинных, спускающихся до плеч волос. Он смотрел в глаза монаху и понимал, что это конец ожидания. Участковый ждал и был готов, и вот теперь всё начинается. И он не один. Другие тоже видят, что беда идёт, и не оставляют его, и приходят на помощь. Ещё он подумал, что майор тогда про хутор говорил не зря.

– Бог тебя послал! Что есть – то есть. – Участковый полез было за сигаретой, но монах сказал:

– Воздержись, от тебя не убудет. А пришёл я тебе вот что сказать. Ты в Аксай поедешь, там в церковь такой человек приходит – ты его узнаешь, у него длинные седые волосы, зовут Степаном. Он тебе поможет во всём. Я не могу сюда приходить. Один только раз пришёл, и то с большим трудом. А Степан многое знает.

– А что случилось? – спросил участковый.

– Да ходит опять односельчанин ваш, – сказал монах. – Но пока только к военным ходит. Которые на Маныче стоят. А в селе в дома не заходит, спящих не трогает.

Участковый почувствовал, как по спине его прошла дрожь.

– Эти, к которым односельчанин ваш ходит, – продолжал монах, – они воины-шаманы. Но это ещё туда-сюда, полбеды. А есть другие военные, которые под землёй ходят, строят что-то. И это не полбеды, а от них может быть и вся беда. Они злые. И той женщине, о которой ты думаешь, от них грозит большая беда. Больше не могу сказать. А тебе помощь нужна. В Аксай поедешь. Ты понял меня?

– Завтра же и поеду, – сказал участковый.

Жена участкового вышла из калитки и, увидев незнакомого мужчину рядом с мужем на скамейке, сказала:

– Я с ужином жду, а он вон где сидит! Здравствуйте!

– И с вами Бог! – ответил монах.

– Милости просим с нами ужинать.

– Спасибо, хозяйка, – ответил монах, – я не голодный, и мне пора.

– А то остались бы, – продолжала жена участкового, – картошечки бы с курятиной жареной… И вино есть.

– Благодарствую, женщина, – ответил монах. – Я за тебя помолюсь.

Она посмотрела на мужа вопросительно, муж кивнул, мол, всё в порядке; потом, повернувшись к монаху, он попросил:

– Ты и за меня помолись, отец.

– Ой, молиться за тебя не перемолиться, – улыбнулся монах. – Одна радость, что крещёный. Ну, мне пора. Бывайте здоровы!

И он ушёл по улице.

Сидя за столом, жена спросила:

– Кто это? Что-то я его раньше не видела.

– А чего ж ты его в дом зовёшь? – спросил участковый.

– А я вижу, что хороший человек.

– Завтра я в Аксай поеду. Ты не думай ничего. Я завтра же и вернусь.

– На автобусе поедешь? – спросила она.

– Нет, – ответил он, – я на мотоцикле поеду.

– В Аксай ты давно не ездил. – Она всё-таки поджала губы.

– Да говорю тебе, по службе, – заверил участковый.

– Знаем мы твою службу.

– Это не то, что ты думаешь, – сказал участковый.

Жена вдруг подумала, что он очень изменился в последнее время. Похудел, перестал рассуждать на разные темы, например, про то, что в газетах пишут и по телевизору показывают. Перестал обсуждать городских. Вообще стал меньше говорить. Но и орать на неё перестал. Раньше бывало чуть что – и в крик. Бить не бил, это по справедливости надо сказать, но орал и в словах не стеснялся. А теперь притих. Сидит, думает всё время о своём. Как будто ничего вокруг не замечает. А сам всё отлично замечает. «У Пети сигареты в кармане сразу углядел. Я не заметила, а он заметил. Но тоже орать не стал. Просто сказал, рано тебе ещё курить, и сигареты отобрал. Изменился. Да оно и неудивительно. Две недели под землёй провёл. Каждый изменился бы… Хороший он у меня. А что на других баб кидается, так на то он и мужик. Все кидаются. Только надо глаз востро держать. А то, не ровён час…»

– Мне в Аксай поехать вот этот мой знакомый и сказал, – продолжал участковый. – А он же, ты сама видишь, хороший человек. Так что я в Аксай по хорошему делу еду. Ты мне поесть с собой собери. Я чуть свет поеду. А то я обещал.

И жена ему поверила.

 

Глава 11. Участковый в Аксае

Участковый выехал рано, как и хотел. Ещё затемно. И, наверное, первый раз в жизни он был в церкви на службе. Того, что пели попы, он не понимал… Но свет свечей чем-то отдалённо напоминал свечение неба, которое он видел на той стороне реки. А в церковном пении ему слышалось отдалённое эхо грохота стрел, которые бьются о невидимую преграду. И он, как член КПСС, понимал, что трудно было бы после всего этого поддерживать атеистическую пропаганду, потому что мир вокруг него живой, а не просто вереница предметов, среди которых бытие определяет сознание. Хотя определяет, конечно. Не окажись он под землёй, он воспринимал бы эту церковную службу просто как утренник наоборот. Так что – определяет. Однако религиозного восторга участковый тем не менее не ощущал, потому что, во-первых, восторги не были ему особенно свойственны; а во-вторых, он приехал сюда не за этим.

Высокого старика с длинными седыми волосами он заметил сразу. Старик стоял впереди, ближе к алтарю, и был очень занят тем, что происходит. Мешать ему во время службы участковый не стал.

Служба закончилась. И нужный участковому человек вышел из церкви. Участковый догнал его:

– Можно вас на минутку?

– Чего тебе? – повернулся к нему старик.

– Я сюда приехал, чтобы с вами поговорить, – сказал участковый. – Мне один человек посоветовал.

– Кто тебе посоветовал? – спросил старик.

Тут участковый замялся: как звали монаха, он не знал. Но что-то надо было отвечать.

– Один монах, – честно сказал участковый, – я не знаю, как его зовут.

– Что монах – хорошо, – ответил старик. – Что не знаешь, как зовут, – плохо. Только у меня сейчас времени нет, мне надо ещё в два места зайти.

– А я вас отвезу, – предложил участковый, – я на мотоцикле.

Старику надо было завезти просфорки двум больным старушкам. К мотоциклу он отнёсся со снисходительной покорностью. Без всяких таких мыслей. Понимал, что, если бы хотели арестовать, приехали бы на машине.

Участковый Аксай отлично знал, поскольку много раз тут бывал. Они завезли просфорку сначала одной старушке, потом другой. Потом поехали к старику домой на улицу Гоголя. Его жильём была часть старенького домика, но с отдельным входом. Жил он один, и беседе его с участковым никто не мог помешать.

Участковый вошёл и увидел маленький коридорчик, который служил старику также и кухней, он прошёл в комнату, где был стол, шкаф и большая железная кровать. Много-много лет назад такая кровать считалась шикарной; на спинках, на металлических спицах были когда-то накручены никелированные шарики, но их открутили, вероятно, уже давно.

– Да я же и открутил, когда пацаном был, – сказал старик, проследив взгляд участкового, – это наш дом был.

Старик заварил чай. Участковый достал бутерброды с колбасой, и они сели завтракать. Это было как бы само собой разумеющееся и никакими словами не сопровождалось. Потом старик сказал:

– Ну, рассказывай, что за монах тебя прислал?

– Да он вчера ко мне приходил, – начал участковый, – давай, говорит, едь в Аксай.

– А почему ты имени его не знаешь?

– Я, если честно, – признался участковый, – не спрашивал.

– Как же ты с человеком разговаривал, а имени не спрашивал?

– Я его два раза видел, – признался участковый. – В первый раз было не до этого, очень много вокруг происходило, и меня всё время хотели шашкой зарубить. А во второй раз он сам спешил, я и спросить не успел.

– Кто ж это тебя шашкой хотел рубить, это в наше-то время? – улыбнулся старик.

– А вот этого я сказать не могу, – ответил участковый. – Я бумагу подписал, разглашать не имею права.

– Как зовут – не знаешь, разглашать не можешь, а помощи просишь?

– Монах сказал, надо помощи у вас просить, – объяснил участковый.

– Иларионом его зовут. – Старик внимательно посмотрел в глаза участковому. – Заруби себе на носу. Отец Иларион. Это во-первых. Во-вторых, он не просто монах, а иеромонах. Чтоб ты знал. Он в священстве – молитву творит, и Бог его слышит. Раз ты его знаешь, значит, ты под землёй был. Правильно я говорю? Тут недавно людей из-под земли достали, женщину и троих мужчин. Ты не с ними ли был?

– Да, я один их них, – признался участковый.

– Я тоже был под землёй, – сказал старик. – Всё я клады искал. Пока не набрёл на подземное озеро. И я там много ходил, ничего не боялся. И ящера видел. Своими глазами. Он по размерам такой… с автобус примерно, и на крокодила похож. Но он спал. Я тихо прошёл – он не проснулся. Я его не боялся, но так мне противно от него стало, веришь? Чуть меня не вырвало… Я крепко в Бога верю… Меня на войне контузило. Я с тех пор вообще ничего не боюсь. У меня болезнь такая, я страха не испытываю. Я могу в огонь руку сунуть, могу в пропасть прыгнуть. Для меня это запросто. Так что это чудо, что я вообще живой… У меня вся семья за войну погибла – я один остался… Но клад я хотел найти… соседям помогать. А потом мне уже не до клада стало. Не нашёл я никакого клада, будь он неладен.

И слава Богу, что ты не нашёл, участковый вспомнил жуткого старика в пещере… Это хорошие деньги…

Зато я всё видел, – продолжал странный собеседник, – И озеро видел, и реку, которая в него впадает, и ещё другую реку. И то, что над ней. Что на небо похоже. И солдат за рекой. И ты тоже видел. Не можешь разглашать – не разглашай. Я и так знаю. Только ты ящера не видел, а то бы ты умер от страха. Ящер в подземном море живёт, это под озером ещё. Он почти никогда не показывается. Туда, где море, я не заходил. Чего не было, того не было. А потом я отца Илариона встретил. Он мне строго-настрого запретил туда ходить. Вот ты скажи, ты чудеса всякие любишь?

– Терпеть не могу, если честно, – признался участковый. – А про ящера, я думал, это сказки.

– Сказки, конечно. А тебя, я вижу, грызёт изнутри, не отпускает. Ты смирись, на всё воля Божья. Оно погрызёт, погрызёт и пройдёт. Сам не заметишь как.

– Спасибо на добром слове, – сказал участковый. – Я вот не могу понять, как вы узнали, что меня отец Иларион прислал?

– Да он мне сам сказал: «Я к тебе буду за помощью присылать», – ответил старик. – Я долго ждал. Вот тебя первого и прислал. Он из-за ерунды беспокоиться не будет.

– Он ко мне вчера сам пришёл, велел вас найти.

– Неужели сам приходил? – удивился старик. – Значит, дело серьёзное. Ты из пистолета хорошо стреляешь?

– Да вроде нормально, – ответил участковый.

– Ты потренируйся, – попросил старик. – Я тебе правильные патроны потом дам. Покажи мне свой пистолет.

Участковый расстегнул кобуру, достал пистолет и протянул его старику.

– Стандартный, – сказал старик. – Это никаких дополнительных проблем. Тебе, главное, надо спокойно целиться, что бы вокруг ни происходило. А лучше, если ты целиться не будешь, а прямо сразу видеть, куда стрелять, и прямо туда пулю пускать. А то, если человек целится, он обязательно промахнётся.

– А что за патроны? – спросил участковый.

– Это такие патроны, чтоб одним выстрелом трёх слонов убивать. Я всё тебе объясню. Ты, главное, знай одно. Что б у вас там ни происходило, раньше ты был один в поле воин, а теперь ты не один. Так что езжай спокойно.

Участковый вернулся к обеду. По его посветлевшему лицу жена поняла, что он ездил и правда по хорошему делу. И правильно она ему поверила.

 

Глава 12. Докладная записка парторга в райком партии

Секретарю Багаевского районного комитета КПСС

Секретарь парторганизации совхоза Усьман

товарищу Хорошееву В. В.

Стрекалов Е. И.

16 сентября 1981 г.

Секретаря парторганизации совхоза Усьман

совхоз Усьман Багаевского района

Стрекалова Е. И.

хутор Усьман Багаевского района Ростовской области

Докладная записка

Уважаемый Виктор Викторович!

Настоящим сообщаю, что сегодня, 12 сентября 1981 г., участковый уполномоченный Микрюков Игорь Степанович совершил поездку в г. Аксай на своём личном мотоцикле ИЖ за номерными знаками КИ 147 Б.

В Аксае тов. Микрюков И. С. был в церкви во время богослужения. В личной беседе тов. Микрюков И. С. объяснил, что ездил встретиться со знакомым, каковых у него в Аксае много. В том числе женского пола. А в церковь зашёл от любопытства. На замечание, что партийному человеку такое любопытство не пристало, ответил утвердительным кивком головы.

После службы он встретился с человеком, которого называют Стёпкой, несмотря на преклонный возраст. О Стёпке этом (фамилия уточняется) известно, что он старик, инвалид Великой Отечественной войны и, как на войне пришибленный, живёт бобылём и является религиозным прихвостнем попа. Но среди товарищей местных жителей города Аксай он пользуется уважением за то, что в молодые годы лазил по пещерам Кобякова городища и собственноручно видел большого крокодила, которого местные жители, по недостатку пропагандистской работы, боялись как поедающего скот и людей. Но никаких доказательств того, что он видел большого крокодила, не представил, а то, что он ходит невредимый, скорее подтверждает факт, что он говорит неправду, и никакого крокодила на самом деле он не видел. Но люди иногда в частных случаях его словам дают веру, что ещё раз свидетельствует о недостатке пропагандистской работы.

Вышеизложенные факты известны парторганизации совхоза Усьман от жительницы Аксая тов. Софроновой В. Е., в прошлом нашей хуторской и двоюродной сестры жены (парторг не заметил, что получилось, как будто она была двоюродной сестрой в прошлом, а потом перестала быть, что – абсурд. И не понятно, чьей жены, парторг этого не уточнил, так как речь шла о его собственной жене. И ему не пришло в голову, что это нужно уточнять. Я его не осуждаю за стиль. Он писал, как мог. Он и так поднаторел с годами, а раньше у него, наверное, получалось ещё намного хуже).

О содержании беседы между Микрюковым и гражданином Степаном тов. Софронова В. Е. не сообщила, так как ей это неизвестно. Но на фоне полностью нормализовавшейся обстановки на хуторе Усьман сам факт посещения церкви в г. Аксай тов. Микрюковым И. С. и беседы Микрюкова И. С. с гражданином Степаном, в своё время лазавшим по пещерам, представляется заслуживающим внимания.

В целом обстановка в совхозе рабочая, люди успешно трудятся, воплощая в жизнь решения XXVI съезда КПСС.

C глубоким уважением,

 

Глава 13. Ночной кросс

Глубокой ночью Гена и Жора вдруг поняли, что на территории лагеря есть посторонние. Жора выглянул из палатки и увидел, что возле потухшего костра сидит Фролов Василий Петрович и смотрит на Жору так, как будто бы Василий Петрович ждал, что тот выглянет. Не задавая ненужных вопросов, Жора приложил руки ко рту и издал характерный крик кукушки. Он изображал кукушку настолько здорово, что кукушка наверняка бы поверила, что это кричит другая кукушка. Но бойцы спецназа очень хорошо знали, что это кричит не кукушка, а Жора, и означает этот крик сигнал тревоги.

Василий Петрович Фролов кивнул Жоре и сидел неподвижно ровно двадцать секунд. Потом он встал и пошёл в темноту. Жора и Гена пошли за ним. Когда они вышли на открытое пространство, на кукурузное поле, давно скошенное, на котором рядами торчала стерня, Жора оглянулся и сразу увидел, что все двенадцать бойцов спецназа, как двенадцать апостолов, идут следом за ними. Они пересекли кукурузное поле и перешли на бег в тени, которую лесополоса отбрасывала на просёлочную дорогу.

Поле было залито светом луны; здесь же, на дороге, было очень темно. Бойцы бежали легко, Фролов не задавал какого-то сумасшедшего темпа, наверное, быстрота передвижения не была его целью. Жора на бегу толкнул Гену под локоть и кивком головы указал вперёд. Гена увидел, что Фролов, находившийся впереди, метрах в пяти от него, больше не бежит, а скользит по дороге, не переставляя ноги, как делает это идущий или бегущий человек, а держа их вместе, как если бы он стоял на маленькой невидимой платформе, которая своими колёсами ехала бы по невидимым рельсам.

Теперь все бойцы могли видеть, что это неживой человек.

Итак, по просёлочной дороге, прикрытой деревьями от света луны, в темноте, передвигаясь жутким неестественным образом, скользил вампир, а за ним, не отставая, сплочённой группой, бежали бойцы советского спецназа.

Фролов заскользил быстрее. Спецназ не отставал. Бойцы умели бегать. И пока что ничего такого сложного от них не требовалось. Фролов заскользил ещё быстрее – вообще никаких проблем, бойцы следовали за ним. Дорога поворачивала влево, но вампир заскользил прямо, приподнявшись над землёй; всё так же не меняя позы, он перелетел ирригационный жёлоб из бетона, идущий по краю следующего поля. И заскользил дальше.

Если у кого-то из бойцов осталась хоть малейшая надежда, что фигура впереди была всё-таки живой, но бежала неестественно ровно, то теперь, после того как она проплыла над бетонным жёлобом, примерно в полутора метрах от земли, уже никаких сомнений ни у кого остаться не могло.

Бойцы перепрыгнули жёлоб в два касания и, не сбавляя темпа, легко бежали за скользящим Фроловым. Привидение? И х** с ним! Мы советский спецназ. Мы пострашнее любого привидения.

Теперь Жора бежал впереди своих бойцов, сразу за Фроловым. Гена бежал замыкающим, потому что, как это говорится, бережёного Бог бережёт. Фролов неожиданно повернулся, дальше его движения были такими быстрыми, что Жора вообще не понял, как он оказался на земле. За ним последовали бойцы в порядке подходящей очереди, и последним полетел на землю Гена. Хотя он успел приготовиться, но это не помогло. Фролов заскользил вокруг поверженного спецназа. Каждый из лежащих бойцов понял, что привидение не стоит недооценивать. Каждый, кроме, конечно, Гены и Жоры, понимавших это и раньше. Удары об землю оказались неожиданно очень сильными. Было довольно больно. Бойцы вскочили на ноги, он заскользил дальше. Наверное, всё-таки не привидение. Привидения бесплотны, как образы, сотканные из воздуха. А это что-то в несколько секунд уложило на землю четырнадцать человек. Но рассуждать абсолютно некогда. Зловещая фигура снова скользит в темноту впереди бегущих бойцов. Не отставать, боль сейчас пройдёт.

Поросший камышами берег канала, хутор Усьман остаётся по левому плечу. Водную преграду преодолели легко, как учили, мокрая одежда быстро сохла на ночном ветру.

Дорога опять пошла краем поля, потом повернула вправо, и группа бегущих оказалась в тени небольшой скальной гряды. Плывущая впереди фигура повернула в сторону скал и, зайдя за одну из них, оказалась у входа в пещеру и исчезла в ней. Не колеблясь ни одной секунды, не теряя темпа, Жора вбежал в пещеру, бойцы втянулись за ним. Гена, перед тем как вбежать в пещеру, огляделся вокруг, стараясь запомнить как можно больше.

В пещере группа перешла на быстрый шаг и, пройдя метров десять в почти полной темноте, остановилась. Бойцы чувствовали, как к ним по очереди подходил кто-то, клал руку на плечо и заглядывал в глаза. Это было, конечно, страшно, но бойцы спецназа умели не впадать в панику, переносить страх так, как они умели переносить боль, усталость, голод и т. д.

Четырёх бойцов тень вывела за руку и поставила отдельно. Остальные вместе с Геной повернули обратно и, выйдя из пещеры, остановились у её входа. С каждым из оставшихся тень провела короткий рукопашный бой, чтобы убедиться, что боец действительно видит и ориентируется в темноте. Потом тень заскользила дальше, а Жора и четверо бойцов побежали за ней.

Тень передвигалась не быстро. Бойцы шли за ней в абсолютной темноте, где не было никаких шансов увидеть даже очертания своей руки, поднятой к лицу. В такие минуты самое главное, чтобы услужливое сознание не выбросило вопрос, как это возможно? Поэтому тень всё время отвлекала их: то набрасываясь, то пугая, то увеличивая темп, то останавливаясь, то заставляя переходить какие-то преграды: по полу пещеры текли разные ручейки, лежали камни. Так продолжалось до тех пор, пока бойцы не убедились, что они действительно видят, могут ориентироваться в этой темноте.

Тогда Фролов остановился и сказал Жоре так, чтоб бойцы могли слышать:

– Я отобрал четырёх. Возвращайтесь в лагерь. Ты доволен результатом?

– Я думал, один-два максимум! – признался Жора. – Четыре – это выше всех моих ожиданий.

– Я думаю, выявятся ещё, – сказал Фролов.

Потом, в лучших вампирских традициях, Фролов исчез. Жора, став во главе своего маленького отряда, повёл его в обратный путь. И уже минут через двадцать они вышли из пещеры.

 

Глава 14. Иевлева-целительница

Ольга Васильевна, мама Тамары Иевлевой, добросовестно переживала крах своего материалистического мировоззрения. Она утешала себя тем, что человеческое тело может обладать неизученными свойствами, имеющими тем не менее абсолютно материальную природу. И эти свойства могут быть разбужены какими-то обстоятельствами экстраординарного характера. И тут Ольга Васильевна была гораздо ближе к истине, чем могла это себе представить. Другой вопрос, и ещё более важный, можно сказать, драматический, складывался из двух слов: кто отец?

– Ой, мамочка, – смеялась Иевлева, – ты даже не можешь себе представить.

– Но кто он? – спрашивала Ольга Васильевна. – Коллега по работе?

– Нет, мама, нет, – смеялась Тамара, – по работе точно нет.

– Но, может, он женат? Старше тебя? – не унималась Ольга Васильевна.

– Он действительно старше меня, причём намного, мама, но ты даже не можешь представить себе, до какой степени он не женат, – ответила Иевлева.

– Тогда в чём же дело? – удивлялась Ольга Васильевна. – Мужчины часто женятся на женщинах моложе себя.

– Нет, мама, об этом не может быть и речи, – заверила Иевлева.

– Я тебя не понимаю, – говорила Ольга Васильевна, – ребёнку нужен отец! И если он не вор, не шпион, не государственный преступник…

Иевлева понимала, что маму нельзя расстраивать, и, если не придумать что-нибудь правдоподобное, она не отстанет:

– Мама, он принадлежит к другому миру!

– Как – он из капиталистического лагеря? – испугалась Ольга Васильевна.

– Нет, мама, нет, из социалистического! Но это ещё хуже. Мама, он – румын, – нашлась Иевлева.

– Но почему? – всплеснула руками Ольга Васильевна. – Почему именно румын? Но, в конце концов, если ты уже беременна, пускай будет румын. Румынский народ… – начала она, но сама себя перебила: – Он откуда – из Бухареста?

– Из Трансильвании! – не удержалась Иевлева.

– Ну хорошо, пусть будет из Трансильвании. Звучит даже романтично. А чем он занимается в жизни?

– Мама, он князь, – сказала Иевлева.

– Нормального человека ты не могла себе найти? – спросила мама.

– Мама, если они узнают там в Румынии, его посадят, – сказала Иевлева. – А здесь он не может остаться.

– Но ты его любишь? – воскликнула мама.

Иевлева оторопела:

– Конечно люблю. Но я заранее знала, что мы никогда не будем вместе.

– Бедная моя девочка.

– Зато я люблю ребёнка. Я так люблю ребёнка! Я так счастлива, что он родится.

– У меня голова идёт кругом, – сказала Ольга Васильевна. – Ты сошла с ума!

– Да, мама, я сошла с ума. Когда-то надо было это сделать, – весело подтвердила Иевлева. – Но мне так нужно кого-то любить, кроме тебя и папы. Прижимать его к себе. А про отца ребёнка не думай, он всё равно что умер.

Мама просила ничего не говорить папе, потому что не знала, как он отреагирует.

Дни летели быстро. Обнаружив, что может лечить руками, Иевлева спешила максимально использовать свои новые способности, так что у папы окончательно отступила астма, у мамы перестали болеть суставы, а давление у обоих прочно остановилось на отметке 120 на 80.

Папе всё-таки сказали…

Это было за завтраком, когда в одной руке Иевлева держала вилку с куском тихоокеанской селёдки, а в другой – малосольный огурец. Папа пошутил:

– Твоя страсть к малосольным огурцам и селёдке просто поразительна! Кто-нибудь менее сведущий мог бы подумать, что ты находишься в интересном положении.

При этом Ольга Васильевна положила вилку на тарелку и вздохнула.

– А что бы ты сделал, папа, – тихо сказала Иевлева, – если б узнал, что менее сведущий человек – это как раз ты и есть?

– Ты серьёзно говоришь? – нахмурился Борис Яковлевич.

– Папа, – запнулась Тамара, – честно говоря, да.

– Так, – сказал Борис Яковлевич и, повернувшись к жене, сурово спросил: – Ты знала?

– Знала, – ответила не умеющая врать Ольга Васильевна.

– Почему мне не сказала? – спросил Борис Яковлевич.

– Боялась тебя расстроить! Мы не знали, как ты отреагируешь.

– А как я должен отреагировать – кричать, выбегать на улицу, воздевать руки к небу? – спросил Борис Яковлевич.

– Мы боялись, что у тебя давление прыгнет, – сказала Ольга Васильевна.

– А оно прыгнет? – спросил Борис Яковлевич.

– Нет, – отозвалась Тамара, – теперь не прыгнет.

– Тогда слушайте, что я вам скажу, – начал он. – Я, тире, будущий самый счастливый дедушка на свете! Я не могу дождаться того момента, когда смогу взять на руки его, её, не имеет значения. Я не спрашиваю, кто отец, потому что, если мне не сказали, значит, его, вероятно, на горизонте нет. Бог с ним! – это не моё дело. Но я торжественно вам обещаю, что недостатка в мужском воспитании не будет. Ну, – повернулся он к Ольге Васильевне, – прыгнуло у меня давление?

– У тебя, может, и нет, а у меня – прыгнуло! – ответила она.

– Ну вас к чёрту! – сказал Борис Яковлевич. – Давайте по такому случаю покурим прямо здесь и не будем ходить на балкон.

– Папа, ты доживёшь до ста лет, – сказала Иевлева. – Я тебе это обещаю.

Было принято решение срочно мобилизовать все ресурсы и меняться как можно скорее на Ростов. Жаль расставаться с друзьями. Но ребёнок – важнее всего. А пока день вылета Тамары в Ростов приближался. И вот, когда осталось три дня, Ольга Васильевна забрала Тамару на балкон, который и был местом важных разговоров, а кроме того, Ольга Васильевна воевала с курением в комнатах.

– Тома, у меня к тебе просьба, – сказала она. – Я не знаю, нужно ли нам в это ввязываться, но вдруг ты можешь помочь? Сестра моей подруги очень больна. А у неё, кроме сестры, никого нет. Может, ты бы осмотрела её?

– Едем хоть сейчас! – ответила Иевлева.

– Ехать никуда не надо, они живут в соседнем подъезде, – сказала Ольга Васильевна.

Перед тем как приступить к первой процедуре, Иевлева сказала маминой подруге:

– Только я вас очень прошу, пожалуйста, никому об этом не говорите!

Подруга обещала и сдержала слово. Но врач был настолько удивлён неожиданными изменениями в состоянии больной, что поделился этим с заведующим отделением. Заведующий был серьёзным человеком и считал, что чудес не бывает. В том смысле, что они не происходят сами по себе, а кто-то их делает. Заведующий поговорил с больной. Врач имеет большое влияние на своих пациентов, больная в конце концов всё рассказала. Заведующий назначил диспансеризацию родителей Иевлевой, они, не подозревая ничего, прошли её. Результаты диспансеризации показали изменения, произошедшие по времени после визита дочери. Врач был частью структуры, он сообщил, куда следует. Так Иевлева Тамара Борисовна, ничего об этом не подозревая, стала номенклатурой ЦК КПСС.

 

Глава 15. Встреча Сильвии Альбертовны и Тамары Борисовны

Согласно установившейся традиции, хотя никто её не устанавливал, а просто так сложилось, Сильвия Альбертовна и Тамара Борисовна встречались в кафе, иногда даже в ресторанах. Сентябрь в этом году был тёплый. Они сидели в кафе на веранде в парке Горького, с веранды открывался вид на гигантскую клумбу, засаженную цветами, создающими прихотливые узоры, буквы, цифры и т. д. Тот, кто никогда не был в Ростове-на-Дону и не видел этой клумбы, смело может считать, что много потерял.

Они встречались вдвоём, без Валеры. Иевлева испытывала какой-то болезненный интерес к существу, которое питалось человеческой кровью так же естественно и безыскусно, как пчёлы соком растений. Это, впрочем, было не совсем так. Сильвия Альбертовна не питалась кровью. Она ела то, что едят все люди. Но кровь была для неё необходимым фактором её существования наряду с питанием и дыханием.

Сильвия Альбертовна искренне не понимала, в чём здесь состоит проблема, ведь все питаются друг другом. Животные питаются друг другом. Люди питаются животными. И абсолютно бесспорно, что люди, конечно же, питаются людьми. Человеческая жизнь концентрируется в виде особой субстанции, в которой соединены время, усилия, эмоции, жизнь тела и мысли. И эту субстанцию, например, деньги или другие ресурсы, люди легко, совершенно не задумываясь, отбирают друг у друга. Присваивают себе дни, недели, годы другого человека, питаются его жизнью. И Сильвия Альбертовна действительно не могла понять, почему это представляется нормальным, а питьё крови – чем-то предосудительным. Ведь потеря крови восстанавливается, а прожитое время вернуть нельзя.

У Сильвии Альбертовны и Тамары Борисовны был совершенно разный жизненный опыт, под влиянием которого сформировались два мировоззрения, совершенно разных. Сильвия Альбертовна, не получив фактически никакого образования, была парадоксальным образом гораздо образованней, чем Тамара Борисовна. Она знала языки, она помнила наизусть десятки книг. В этих книгах, кроме всего прочего, содержалась информация о человеческой истории, о разных странах и временах. Ей были хорошо понятны чувства героев этих книг, но понятны сугубо механически, она знала, как называются чувства, как они проявляются и какой производят результат. Но сама этих чувств не испытывала, и ей просто не могло прийти в голову, что это может как-то касаться её. Она никогда никого не любила, но и её никогда никто не любил. Она никогда никого не жалела, и её никто никогда не жалел. Все её привязанности были для неё приключением, развлечением. Она привыкла к тому, что могла быть нужна кому-то, но ей никто никогда не был нужен. Она могла подчиняться кому-то только по собственной воле, иногда из любопытства – интересно, что получится? – иногда видя для себя в этом какую-то пользу. Но если она не хотела подчиняться, никто не мог заставить её, и, наоборот, она могла заставить любого встреченного ею человека подчиниться себе. Ей нравилось чувство власти над другими людьми. Ей нравилось чувство силы и могущества, которые она ощущала в своём теле и в своём сознании. Она привыкла к тому, что все её желания беспрекословно выполняются.

Тамара Борисовна всю жизнь была обычным человеком. Она, наоборот, привыкла к тому, что не следует желать того, что не может исполниться, что вокруг тебя люди, с которыми надо считаться, даже если они тебе не нравятся. Она любила мужчину, но совместная жизнь не удалась, потому что он не понимал её и не понимал себя, и они, живя вместе, ранили друг друга так больно, как могут ранить друг друга только очень близкие люди. В конце концов им пришлось разойтись, и оба испытали чувство облегчения.

Если бы кто-то, претендуя на лавры Плутарха, стал сравнивать жизнь Сильвии Альбертовны с жизнью Тамары Борисовны, то обнаружил бы между ними фундаментальное различие: Сильвия Альбертовна имела дело с чужой болью, а Тамара Борисовна – со своей.

Она сравнивала уже себя однажды с кораблём. Если продолжить эту линию, то Тамара Борисовна была похожа на корабль, побывавший в плавании, а Сильвия Альбертовна – на великолепный фрегат, который никогда не был спущен на воду. Как ни странно это звучит, но в первом случае боль сочеталась со смыслом, во втором случае отсутствие боли сочеталось с отсутствием смысла. И Сильвия Альбертовна, будучи очень умным существом, прекрасно это понимала, намного лучше, чем Тамара Борисовна была бы в состоянии это понять до встречи с Фроловым. Но теперь и Тамара Борисовна хорошо понимала это обстоятельство и, несмотря на своё глубокое отвращение к звериной природе хищника, не могла её осуждать так, как не могла бы осуждать животное, ибо Сильвия Альбертовна именно и была, в сущности, животным, почти полностью лишённым человечности.

Именно поэтому смерть вообще не пугала Сильвию Альбертовну. Она не очень хорошо понимала, что такое страдание, и смерть не представлялась ей страданием. Её беспокоили исключительно факторы метафизической природы. Тело умрёт – голод останется. И тогда колесо начнёт крутиться в обратном направлении: вместо могущества – ничтожество, вместо силы – бессилие, вместо наслаждения – дискомфорт.

– А вы знаете, – сказала Сильвия Альбертовна, – у Валеры завелась девушка. Она смотрит на него, вытаращив глаза, у неё сохнет во рту. И Валере это почему-то нравится. И представьте себе, я до сих пор не убила её!

– По идее, – ответила Тамара Борисовна, – мне следовало бы сообщить о вас в милицию. Но, во-первых, вы там окончательно озвереете, во-вторых, вы убежите оттуда и станете ещё опаснее, чем сейчас.

– Всё произошло бы в точности так, как вы сказали, – согласилась Сильвия Альбертовна. – Вы не должны мучиться совестью только из-за того, что вам известно то, что ранее было вам неизвестно, потому что повлиять на ход событий вы не можете сейчас точно также, как не могли и тогда. Но что же делать мне? Валера гуляет по Пушкинской с какой-то дылдой, у которой ноги длинные, как у лошади. Он бесхарактерный, он врёт, изворачивается. Но дело не в этом. Из него не выйдет вампир. Вот у этой своей дылды он кровь не пьёт. И потом – обратите внимание, – вы вступили с вампиром в интимную связь. И только. И перемены в вашем теле пошли очень далеко. Валера не изменился, хотя в интимную связь с ним вампирица вступала так, что ей пришлось потом ремонтировать мебель, и кровь он, между прочим, пил, и действовала она на него правильно. И вот поди ж ты! Конечно, я могу призвать его к порядку одним движением. Конечно, стоит мне ночью залезть к этой дылде в окно (а это очень легко, уверяю вас), и её существование перестанет быть предметом наших с вами рассуждений. Почему мне казалось, что Валера поможет мне? Ведь он, по сути дела, тряпка. А передо мной – задача не из простых! Мне нужно перестать быть. А перестать быть также трудно, как начать быть. И если начать быть можно только с чьей-то помощью, то и для того, чтобы перестать быть, помощь, вероятно, тоже необходима. Я почему-то рассчитывала на него. Странная ситуации, вы не находите?

– Интересно, – сказала Иевлева, – что никакая милиция не старалась бы разрешить вашу проблему, то есть проблему, которую вы создаёте для общества, так основательно, как вы сами стараетесь. Я бы очень хотела вам помочь. Обещайте, что вы не станете калечить Валеру и выдёргивать у девушки ноги из того места, из которого они так чудесно растут.

– А если я пообещаю вам, то что? – спросила Сильвия Альбертовна.

– Нам надо чаще встречаться, – сказала Тамара Борисовна, – я уверена, что мы найдём решение. Но меня смущает ваше желание перестать существовать. Это так неестественно для живого существа.

– Не драматизируйте, – улыбнулась Сильвия Альбертовна. – Существование – это палка о двух концах. А встречи и разговоры с вами мне доставляют большое удовольствие.

– И, я думаю, не нужно сбрасывать Валеру со счетов, – продолжала Иевлева. – Он ищет решение, мне кажется, он только об этом и думает.

– Валера боится меня, – рассуждала Сильвия Альбертовна. – Я показала ему некоторые вещи. Сначала он пришёл в восторг. Потом он очень сильно испугался. А страх у людей тесно связан с инстинктом продолжения рода.

– Я думала, это свойственно только женщинам, – удивилась Иевлева.

– Вы правы, это женская черта, – согласилась Сильвия Альбертовна. – Думаю, что это связано со страхом перед родами. Это особый, чисто женский страх. Но в каждом мужчине есть немного женщины. А иногда – очень много. Как и в каждой женщине – мужчины. И этот особый страх, если он появляется, делает влечение особенно острым… Не было ли и у вас такого страха при встрече с… вы понимаете, о ком я? Попробуйте вспомнить. Ощущение беспомощности перед чем-то неизвестным, очень странным?

– Сначала было именно так, как вы говорите, – честно призналась Иевлева. – Но потом это изменилось.

– Конечно! – почти воскликнула Сильвия Альбертовна. – К неизвестности вы стали привыкать, ваша собственная природа стала просыпаться в вас. И страх притупился, в вашем случае даже, возможно, и совсем исчез. Но у Валеры нет вашего дара. Почти нет. Его страх только усиливается.

– Если идти в этом направлении, – заметила Иевлева, – то у Валеры по отношению к вам на фоне сильных эмоций должна появиться особая, чисто женская преданность. А это очень сильное чувство.

– Да, – согласилась Сильвия Альбертовна. – И эта испуганно-головокружительная потрясённая преданность вполне в его типе. Такое «возьмите меня всего без остатка» в Валерином исполнении. Мне прямо захотелось его потрогать.

Тамара Борисовна открыла сумочку, достала сигареты, протянула пачку Сильвии Альбертовне, та изящным жестом взяла сигарету, Тамара Борисовна взяла сигарету себе, чиркнула зажигалкой. Женщины закурили, глядя на монументальную клумбу, на мост, под которым был проход в виде арки. А по мосту проходила главная аллея парка, и видно было, как люди останавливаются и тоже смотрят на клумбу, что неудивительно. Клумба размером с площадку для ручного мяча встречается нечасто.

– Есть и у меня одна идея, – сообщила Тамара Борисовна, – только мне надо кое с кем поговорить. Если мы нашли в Валере женское начало, которое его меняет, может, мы и в вас найдём что-то, что подвержено изменениям. Без полного разрушения системы. Как-то вы у меня не ассоциируетесь с похоронами, по крайней мере в ближайшее время.

 

Глава 16. В подвале у художников

Приехав в Ростов, я поселился для начала в подвале у каких-то художников на улице Пушкинской. Художники эти умели всё. Социалистический реализм был для них так же доступен, как и самое современное искусство. С одинаковым успехом они могли для денег – а почему бы и нет? – изобразить рабочего с жутко сознательными глазами, чтоб партийные работники плакали от этих глаз. А для души приклеить рентгеновский снимок с рёбрами на спинку детской кровати, приделать сверху лопасти от вентилятора, усилить композицию двумя вениками, симметрично расположенными по краям самим, так сказать, веником вверх. И назвать это «Внутренний свет».

Я понял, что такое искусство. Искусство – это прелюдия к пылкой любви. Иначе говоря, повод потрахаться. В этом секрет его, искусства, необходимости. То есть парень и девушка ищут повод начать целоваться. Иногда как-то неудобно просто кинуться друг на друга. Мешает провинциальная скованность. И тут на помощь приходит искусство. Оно вызывает восторг, а от восторга до этого дела один шаг. Как? Вентиляторы? Веники? Внутренний свет? И сияют её глаза, переполненные восхищением, и голова клонится к плечу, щека касается щеки… А как устоишь перед гением, особенно если свечи горят, стакан, в котором было вино, пуст. И там в большой комнате спорят, крик стоит, а тут в каморке полумрак, продавленный диван, и дверь гений запер на крючок.

Гениальность была распространена необыкновенно, к радости присутствующих девушек. В густом дыму от сигарет, среди бутылок, стаканов, переполненных пепельниц слышались крики:

– Старик, ты гений!

– Ты сам гений!

– Эта последняя строфа гениальна!

– Нормально!

– Ты, б****, сам, п***р, не понимаешь, какой ты гений!

Во-первых, это приятно, когда тебя называют гением. Во-вторых, приятно и самому назвать кого-то гением в глаза, видя, как в этих глазах от твоих слов появляется блеск. И потом, это вселяет надежду на успех, признание, красивую жизнь с восторгами поклонниц, славой. Ведь дали же Солженицыну Нобелевскую премию. Да, кстати, а почему бы кому-нибудь из этих пьяных горлопанов и вправду не оказаться гением? Из чего, впрочем, ничего не следует. До сих пор большинство гениев умирало в неизвестности и нищете, и, если бы можно было опубликовать статистику этого явления, люди боялись бы гениальности, как чумы.

Кошка жмурится на эти крики, гениальности вообще не боится. Видели мы вещи пострашней этой вашей гениальности, пылесос, например.

А кто гости? Да все знакомые и знакомые знакомых. Дверь вообще открыта – заходи. Мы с поэтом сидим в углу. Раньше поэт тут спал в каморке, а теперь живёт на Газетном у какой-то женщины. На нём чистая рубашка, он уже сильно пьян. Стихов не читает, в дискуссиях не участвует, вообще после истории с исчезновением Иевлевой он как-то помрачнел и притих.

Гости меняются: одни приходят, другие уходят. Я всё не могу припомнить, где я видел этого пижонистого блондина с длинными волосами – красавчик! – и девушка с ним – очень даже ничего! Оба хорошо одеты. Сразу видно, что не художники, не поэты, не артисты, не скульпторы, не долбо**ы, в крайнем случае архитекторы или музыканты. Поэт определил меня сюда жить неделю назад, и за эту неделю я успел осмотреться, кто как выглядит. Мне тут очень понравилось. Я люблю выпить. И в искусстве я не то чтобы очень хорошо разбираюсь, но выпивать с творческими людьми – это одно удовольствие. Это вам не скотники. Они если и подерутся, то сразу помирятся и жмут друг другу руку через каждые три слова.

Но вот эти явно выделяются. Он практически не пьянеет, на неё вообще не действует искусство, то есть видно, что у неё здесь много знакомых, и вообще она из этой среды, и это скорее всего она – музыкант, а он – неизвестно кто. Почему-то я подумал, что пианистка. Но сейчас в центре её внимания не искусство, а её спутник, длинноволосый блондин. Он же, вероятно, человек от искусства далёкий, поскольку смущается, и видно, что ему очень интересно. А тут, между прочим, актёры сидят из Театра юного зрителя, и даже певец из Музкомедии пришёл в надежде, что какая-нибудь девушка его полюбит сегодня ночью. Есть и актрисы, девушки лет под сорок, они курят и сквернословят. Отборный мат вообще отличает людей искусства от мещанско-обывательской толпы.

Вечер идёт своим чередом, и все уже пьяны, и девушка, которую я условно назвал пианисткой, целует своего длинноволосого блондина довольно-таки страстно, пользуясь тем, что полумрак и никто не обращает внимания. Она целует его и запускает руки ему под рубашку, и ей не мешают ни споры о влиянии Хлебникова на поэзию Беллы Ахмадулиной, ни рассказы о зловещих интригах в коллективе городского Театра юного зрителя (Медичи отдыхают), ни даже пение тенора из Музкомедии, который запел романс так неожиданно громко, что все от него отодвинулись, и в каморке девушка не могла как следует сосредоточиться на своём гении, и слова «Милая, ты услышь меня…», как артиллерийская канонада, рвали тишину в клочья. Но ту девушку, которая целовала длинноволосого блондина, всё это не отвлекало, и всё шло отлично. На улице совсем стемнело, и на целующуюся пару вообще никто не обращал внимания…

Вдруг девушка вскрикнула и схватилась рукой за шею.

– Зачем ты меня укусил? – спросила она, в её голосе не было слышно ни тени нежной страсти, так как ей было, наверное, очень больно. Она, конечно, успела отстраниться, и ничего серьёзного с ней не произошло. Но кожа на шее была явно повреждена. – Слушай, тебе лечиться надо!

– Мне уже поздно лечиться! – зловещим голосом сказал её спутник. – Ночь пришла, я буду пить твою кровь!

– Тоже мне, вампир нашёлся! – засмеялась нервным смехом девушка.

– У меня тоже был один, – заметила актриса, – тоже всё за грудь меня кусал. Он укусит – я его кулаком по морде! Так и отучила.

– Ночь – это время вампиров! – продолжал зловещим голосом блондин. – Что вы пьёте всякую дрянь? Пейте кровь! – тут он довольно громко пёрнул. Этим он, конечно, обратил на себя всеобщее внимание.

– Валера, что с тобой? – крикнула девушка.

– Водка – это х**ня, вино – это х**ня! – говорил Валера, ни на кого не обращая внимания. – Напейтесь крови, тогда вы поймёте, что такое настоящая дрожь.

– Ещё один вампир, – заметил я в сторону поэта. – Пьяный или обдолбался!

– Это же Валера Соколов, – объяснил мне Брунько. – Он, между прочим, Фроловские анализы в Ростов возил!

– Как нажрался! – сказал я.

– Он не нажрался, – пробормотал поэт, – он вообще не пьяный. Всё гораздо хуже.

Поэт вскочил, растолкал всех, подбежал к Валере и сказал:

– Как вампир вампиру говорю тебе – дай мне руку и уйдём отсюда!

– Ты не вампир, – закричал Валера, – ты даже не тень вампира! Ты грязный, вонючий бомж! Твои стихи – только на туалетной бумаге писать, чтоб задницу ими вытирать! Пошёл ты!.. – И Валера опять громко пукнул.

– Слушай, ты, перестань пердеть! – закричал тенор из Музкомедии. – А то я тебе сейчас по е**льнику дам!

– Не трогай его, – вмешался поэт. – Звоните быстро в скорую!

Тут Валера нашёл глазами меня, в глазах его было столько боли, столько горечи и обиды, и, обращаясь ко мне, он срывающимся голосом сказал:

– Ну ты! Ну хоть ты! Ты тоже не веришь? Посмотри на меня! Я пил кровь! Я пил много крови! Кое-кто из них умер! Их кровь – она у меня здесь. – Он ткнул себя в грудь. – Ты не можешь мне не верить!

Вдруг он схватил свою девушку в охапку и попытался вцепиться зубами в её шею. Тенор легко оторвал её от него и с криком: «А меня, с**а, ты не хочешь укусить?!» – ударил Валеру кулаком в лицо. Валера отлетел и врезался в стену так, что стена загудела, дверь в каморку раскрылась, из неё выскочил хозяин в рубашке и трусах.

– Шо! – заорал он. – Крыша съехала от водки! Выгоню всех!

Но он не успел выполнить свою угрозу, потому что с каким-то нечеловеческим визгом Валера оторвался от стены, кинулся к тенору и сделал попытку вцепиться ему в шею зубами. Поскольку Валерина атака была неожиданной, ему удалось добиться частичного успеха. Он, конечно, не вцепился тенору в шею, но укусил его довольно сильно куда-то в область ключицы.

Тенор взревел хорошо поставленным голосом, технично обхватив Валеру за шею, сунул его голову куда-то себе под мышку и стал правой рукой бить его кулаком по голове довольно ритмично. При этом тенор громко дышал и сопел, и на его лбу вздулась жилка.

Хозяин, художник, злой из-за того, что его оторвали от того, что происходило в каморке, злой оттого, что хмель проходил, и оттого, что он сам подозревал в глубине души, что никакой он не гений, довольно грубо вырвал Валеру из рук тенора, оттолкнув последнего рукой в грудь, и закричал тенору:

– Что ты, цыганский барон, себе позволяешь?!

– Серёга, он меня укусил, – закричал тенор и стал расстёгивать рубашку.

– Правильно сделал, – прокричал в ответ художник. – Тебе сорок уколов будут делать от бешенства, и так тебе и надо!

– Ты не понял, Серёга, он меня правда укусил! – кричал тенор. – Смотри! – Он расстегнул наконец рубаху, и художник, к своему ужасу, увидел отчётливые следы зубов.

Тут и руки художника сжались в кулаки. Он повернулся к Валере, кажется, с желанием тоже дать ему по морде. Но когда он увидел Валерин взгляд, он сделал шаг назад, и руки у него опустились.

Иногда глаза называют окнами, из которых смотрит душа или, если говорит неверующий, психологическое «я» человека. Валерины окна были прозрачны. И за ними не было ничего. Ни души, ни психологического «я», вообще ничего. Он стоял, опершись на стену, потом вдруг надул щёки, схватился руками за рот, как делает человек, которого сейчас вырвет. Все отскочили, потому что никто не хотел быть облёванным. Валеру обильно вырвало на пол, и посреди обычной в таких случаях блевотины отчётливо была видна лужа какой-то ярко-красной субстанции.

– Так, всем на х** отойти! – крикнул хозяин квартиры. – Иди, Вася, мне помоги!

Тенор бросился к нему. Они осторожно, стараясь не вступить в блевотину, схватили Валеру, посадили его на стул.

– Простыню принесите! – крикнул хозяин.

Валера не сопротивлялся. Он сидел послушно на стуле, пока из каморки, откуда уже успела выйти одевшаяся девушка, не принесли простыню. Хозяин и тенор как-то очень ловко, как будто всю жизнь только этим и занимались, привязали Валеру простынёй к стулу, так что он не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Стул поставили между шкафом и стеной, чтобы Валера не перевернул его и не упал на пол. Но Валера не предпринимал никаких попыток сопротивляться. Он просто сидел, свесив голову на грудь, и молчал.

Я оглядел комнату и понял, что поэта в ней нет.

– В скорую позвонил кто-нибудь? – крикнул хозяин.

– Брунько побежал, – сказал я.

Но поэт как раз появился на пороге, он тяжело дышал, увидел блевотину на полу, увидел связанного Валеру и, судя по его лицу, пришёл в ужас.

– Ты скорую вызвал? – спросил хозяин.

– Вызвал я, вызвал, – выкрикнул поэт. – *б твою мать, дайте сигарету!

 

Глава 17. Приезд Пальчикова

Подполковник сам поехал в аэропорт встречать своего старого знакомого по африканской командировке. Их, собственно, и в Африке никакая такая уж тесная дружба не связывала. Они не оказали друг другу каких-то особых услуг, не спасали друг другу жизнь, не вытаскивали из окружения и тому подобное.

У подполковника, а тогда ещё старшего лейтенанта, была понятная миссия. Его танки стремительными бросками занимали позиции в непосредственной близости к неприятельским, так что тот должен был просто отступать, чтобы не начинать бой. Было похоже, что эти атаки служат сигналом, чем-то вроде сообщения: если так, то будет вот так. Он понимал, что от него требуется предельная решительность, демонстрация готовности к бою на грани самого этого боя. И это единственная возможность предотвратить настоящее большое столкновение. То есть он должен внушить противнику такое уважение, чтобы у того не появлялось глупых мыслей в голове. Поэтому он шёл вперёд, так что отступление противника становилось само собой разумеющимся. И противник отступал. Ну… отдельные эпизоды не в счёт.

Его знакомый командовал десантниками. Они действовали небольшой группой, около роты, куда-то ездили, неожиданно приезжали. Держались особняком. Некоторые из них носили длинные волосы и бороды, что для танкистов выглядело дикостью. Но… может, нужно для маскировки? Хотя какая в Африке может быть маскировка, если ты – белый?

Знакомый тоже был в звании старшего лейтенанта. Они несколько раз выпивали вместе. Действия танкистов он очень хвалил. Но о своих особенно не распространялся. Чем он конкретно занимался, Пушкарёв не знал, а спрашивать было неудобно. А Пальчиков охотнее всего говорил о бабах, как будто бабы и были главной заботой военного человека.

Пушкарёв поехал встречать гостя не служебным газиком, а взял свой личный автомобиль «Волгу» ГАЗ-24, но сам за руль не сел, а посадил солдата. Пальчиков обставил свой визит почти как частную поездку: «Приеду, посмотрю на моих ребят, что они там натренировали у тебя». Он даже одет был в гражданское.

Они ехали по Аксайскому мосту. Подполковник рассказывал, как отсюда упал в реку грузовик и как на дне реки грузовик исчез. Потом выяснилось, что там какая-то воронка, всё, что туда попадает, затягивается в ил, уходит хрен знает куда под землю, а там, под землёй, вроде тоже какая-то река течёт и есть какие-то пещеры и подземные ходы, и вроде вся Земля в этих подземных пещерах, в этих ходах, и что там – мы вообще ничего не знаем. А это может быть интересным ресурсом боевых операций. И со временем можно будет создать танки для ведения подземной войны. А вот спецназ можно использовать даже сейчас.

– Красиво говоришь, – отозвался Пальчиков. – Так мы и сделаем. Вылезем из-под земли на территории воображаемого противника и, пока он будет вглядываться своей оптикой и своими радарами в восточном направлении, мы подкрадёмся к нему сзади и дадим ботинком по заднице. Он повернётся к нам, тут вы с танками и жахнете с востока! Короткая победоносная война. Вообще тебе спасибо, что ты моих ребят поддерживаешь. Мне Жора сказал, что ты дал всё, что нужно, и во всём помогаешь.

Некоторое время они ехали молча. Потом Пальчиков спросил:

– А ты слышал, при Хрущёве была идея создать подземный танк, машину, которая передвигается на глубине, снабжена впереди специальным винтом, чтобы рыть перед собой тоннель… Была такая идея. Так что подземная война не одному тебе в голову приходила.

– Да я это так… – отозвался подполковник. – Наше дело маленькое. А прикажут под землёй воевать – будем под землёй воевать!

Они опять замолчали. Через несколько минут полковник отозвался:

– Мои у тебя с большой пользой время провели!

В ответ на вопросительный взгляд подполковника он покивал головой и сказал:

– Да, да, с большой пользой!.. Ну, мы потом с тобой об этом поговорим… Красивые тут у вас места! Ты меня в гостиницу завези, а через час за мной пришли, может, пообедаем вместе.

– Что значит «может»? Катя жарит гуся! – сообщил Пушкарёв.

– Вот и поговорим обо всём, – негромко сказал Пальчиков.

И подполковник понял, что говорить есть о чём, и что это обстоятельный, серьёзный разговор, который не ведут в машине, тем более в присутствии водителя…

Гусь, о котором говорил подполковник, оказался не идеей, а самой настоящей объективной реальностью, данной обедающим в ощущениях, причём очень приятных. Пальчиков сначала говорил о переводе подполковника в Москву, но не как о близкой перспективе, а вообще. А пока надо тут создать базу для тренировки маленьких групп. В этих местах под влиянием неизученных наукой факторов у бойцов проявляются редкие способности, позволяющие решать особые задачи.

В первой группе было двенадцать бойцов и два инструктора. Из двенадцати бойцов способности проявились у пяти. У двух из них – очень сильные.

– Что, – спросил подполковник, – нашли всё-таки вампира?

Пальчиков ответил уклончиво, мол, он сам в эту х**ню про вампиров не очень верит, но инструкторы докладывают, что что-то есть, а что – он и сам как следует не понимает. Но способности проявились. Подполковник сказал, что у его танкистов тоже каждое лето открываются способности и растёт число самоволок, но он навёл порядок и это дело прекратил. Посмеялись.

Пальчиков сказал, что особое подразделение он так и назовёт «вампирский спецназ», а то «соколы» – «вымпелы» в печёнках сидят.

– А разрешат? – Подполковник ткнул пальцем в потолок.

– Нет, конечно, но кто запрещает помечтать?

Потом он стал рассказывать про сложную ситуацию в Польше:

– Там поединок спецслужб, наши пока американцам проигрывают. Поляки хотят военное положение вводить. Убеждают, что восстановят полный контроль над ситуацией. А наши считают – это полумера. Надо туда вводить войска. Иначе Польша выйдет из Варшавского договора, и он тогда посыплется, как карточный домик. Военные говорят, надо входить, а с самого верха говорят, нельзя, политическая цена будет слишком высокая. Но на всякий случай подготовка идёт. Ты бы поехал в командировку? Будут нужны люди с опытом…

Подполковник с поляками сталкивался несколько раз на учениях. Каждый раз это оказывались очень симпатичные весёлые ребята. Ехать по их стране танками не хотелось. Но если прикажут…

– Ты понимаешь, – продолжал Пальчиков, – военные такие ситуации лучше понимают, чем гражданские. Ярузельский вообще умный мужик. На всякий случай планы наступления, конечно, есть, но мнения разделились. Так что кризис назревает, будут события.

– А как ты сам думаешь? – спросил Пушкарёв.

– Я думаю, и так плохо, и так плохо. Это не просто локальный политический кризис. Его военными средствами не решить. – Пальчиков задумался.

– Начало больших событий? – предположил Пушкарёв.

– Будет что-то совершенно новое, – сказал Пальчиков. – Наши танки в Европе могут оказаться совершенно бесполезными. Это будет какая-то другая война. Без линии фронта.

За разговором прошло время, и уже темнело, когда подполковник отвёз Пальчикова обратно в гостиницу. Хорошо посидели, поговорили, выпили в меру.

 

Глава 18. Вампирский спецназ

Полковник ждал наступления темноты. Он сидел в своём номере, свет потушил. Сидел в кресле и, не отрываясь, смотрел на дверь балкона. Он сам не очень верил, что это возможно: домик, в котором была гостиница, стоял на открытом месте, хорошо освещённом. Подойти к нему незамеченным представлялось невозможным. Дверь на балкон заперта. «Ну-ну… Интересно».

Прошёл час, потом ещё час. Пальчиков сидел спокойно в кресле и не сводил глаза с балконной двери. Искусство ждать, умение побеждать такого противника, как время, – это традиция советского спецназа. Пальчиков умел ждать, он спокойно сидел в кресле, смотрел на дверь. Ему не нужно было курить, пить кофе, читать газету, у него было занятие – он ждал.

В ноль часов двадцать четыре минуты ручка балконной двери пошла вниз. Потом в замке что-то очень тихо щёлкнуло, и дверь открылась.

В комнату, ступая совершенно неслышно, вошёл невысокий худой парень в кедах, спортивных штанах и чёрной майке. Он вытянулся по стойке смирно. Глаза Пальчикова в темноте сияли. Он был доволен.

Вслед за первым появился второй. Однако действительность превзошла ожидания Пальчикова, потому что за ним с балкона вошла девушка, одетая только в свет луны. Но в свет луны она была одета, когда стояла в проёме двери, а в комнате её одеждой стал густой полумрак.

Она почему-то не вытянулась по стойке смирно, а вместо этого запустила пятерню правой руки в копну своих довольно густых волос и откинула их с лица. Не худенькая, рослая, сложённая, как богиня, она смотрела на Пальчикова спокойно, даже как-то чуть-чуть хмуро, как будто он был в чём-то перед ней виноват. Пальчиков встал с кресла. Вот это да! Вампирский спецназ.

– Это что такое? – спросил он.

– Это Ирина, – сказал тот, что вошёл первый.

– Спасибо! Сам вижу, что не Прохор! – ответил Пальчиков.

– Увязалась за нами, товарищ полковник, – сдержанно улыбнулся тот, что вошёл вторым.

– Как это увязалась? – Но он уже понимал, что тут что-то не так. Ну ладно, спецназ, притом лучшие из лучших, но как девушка могла пройти мимо караула? К тому же раздетая, так она ещё намного больше внимания к себе привлекает. Обернувшись к спецназовцам, он спросил:

– Откуда она взялась?

– Она в реке живёт, товарищ полковник.

– Да в какой реке?! – слегка сердито переспросил полковник.

– В реке Маныч, товарищ полковник!

«А чего я удивляюсь? – думал Пальчиков. – Я сам прислал сюда людей, чтобы их тренировал вампир. Я хотел видеть своих солдат непобедимыми. Хотел дать им нечеловеческую силу, нечеловеческую интуицию, скорость, выносливость. Значит, я верил в это! Или я делал это в надежде, что то, во что я не верю, всё-таки существует. И я оказался прав. Но когда ко мне приводят русалку, я себя веду как научный атеист».

Девушка не сводила с него глаз, потом сказала:

– Не бойся, я тебя не съем.

– Она всем так говорит, товарищ полковник, – отозвался первый, – ещё никого не съела.

– Только Жоре и Гене не говорите, товарищ полковник. А то они волнуются. – Второй опять сдержанно улыбнулся.

– Завтра в восемь ноль-ноль у меня. Благодарю за службу, – сказал полковник и приложил палец к губам.

– Служим Советскому Союзу! – шёпотом гаркнули бойцы.

Девушка смотрела с интересом, видимо, не понимая, что происходит, потом спросила:

– Так ты их зачем приглашал, просто посмотреть?

– Просто посмотреть, милая, – ответил Пальчиков. – А ты всегда так ходишь?

– Как я хожу? – улыбнулась девушка.

– Ну… безо всего? – показал глазами полковник.

– Так я в реке живу, – ответила девушка. – А я тебе не нравлюсь, да?

– Да нравишься, конечно… – признался полковник.

– Тогда их прогони, а я останусь, – предложила она.

– Вы только в реку с ней не заходите, товарищ полковник, – с ноткой озабоченности в голосе предупредил первый, – утащить может. А на суше она безобидная.

– Отставить! – приказал полковник.

Товарищ полковник, конечно, не может задержать у себя девушку, как бы она на этом ни настаивала, если она перед этим была с его подчинёнными, тем более младшими чинами. Тем более что они сдержанно улыбаются.

Товарищ полковник приказывает забрать её с собой:

– Как привели, так и забрать!

Но что тут можно сделать, если солдаты и девушка исчезают, а через пять минут девушка возвращается, скребётся в запертую балконную дверь. Два часа ночи. Это, в конце концов, личное время. Она смотрит через стекло, и твоя рука сама тянется, открывает замок. Девушка не спрашивает ни о чём, никаких разговоров не заводит. Просто обнимает за шею, и её лицо оказывается перед твоим лицом, она смотрит также, чуть-чуть хмуро, сдвинув брови на переносице.

А какие у неё губы… Она прижимается к тебе всем телом, всем своим нежным крепким телом, ты чувствуешь, какая гладкая и какая мягкая у неё кожа, и какой холодок от этой кожи под твоими пальцами. Не может она быть русалкой, она совершенно живая, тёплая, губы полураскрыты, а глаза полузакрыты… Давай, объясни ей, что такое субординация, моральный облик советского офицера, долг, бдительность и так далее. Тем более что даже если ты сделан из железа, над некоторыми частями тела твой контроль вообще ограничен… товарищ полковник.

А она ведь чувствует, что эти части тела уже тебе не подчиняются… прижимается к тебе. Вот какие у нас бывают русалки в Южной России.

Наступает такой момент, когда движение назад невозможно. Кто, как не военный человек, это понимает. Спасибо хоть она тихая. Не кричит, не стонет. А сильная, сжимает руками так, что дыхание захватывает. Это она так чувства свои выражает. Не криками, не стонами, а этим. А потом сплетается с тобой ногами, прижимается к тебе изо всех сил, ладонями сжимает твоё лицо и дрожит вместе с тобой до самого-самого конца. Вот так. И откидывается на подушку, улыбается, давно она головой на подушке не лежала. Последний раз – лет семьдесят назад.

Пальчиков уснул в своей постели, как младенец. Наутро девушки рядом не оказалось, но недвусмысленные довольно сильные ощущения в определённой части тела: приятная тяжесть, лёгкое покалывание и прочее, не позволяли отнести ночное приключение к снам. Причём ничего такого необычного не вспоминалось, кроме некоторых обстоятельств. Для девушки, по-видимому, караул представлял собой препятствие ещё менее существенное, чем для спецназовцев. В общении с ней никакой гнилой мистики не наблюдалось, всё было совершенно так же, как если бы она была обычной девушкой. Конечно, очень страстной, но и, с другой стороны, совершенно естественной, натуральной, ничего не изображающей.

За Пальчиковым тянулся длинный шлейф разных историй с женщинами, с самыми разными женщинами в самых разных ситуациях. Но эта была особенная, в своём роде. Девушка была вся открыта, всё, что с ней происходило, было отлично по ней видно. Но происходило-то с ней всего много, и происходило это очень интенсивно. Вот и подхватила его река женственности девушки, живущей в реке. И чувствовал он себя так, будто эротический контакт с русалками, феями, нимфами или какими-нибудь эльфицами, вакханками… бог знает с кем ещё был для него обычным делом. Он даже стал напевать под душем. А между тем уже было без двенадцати восемь, и надо было поторапливаться.

В восемь ровно он был готов. Он никогда не опаздывал. На этот раз никто через балкон не проникал, а тактично постучали в дверь.

 

Глава 19. Участковый чинит мотоцикл

Итак, жизнь участкового на хуторе Усьман, можно сказать, вошла в привычную колею. Символом привычности стала неисправность мотоцикла, сцепление всё время «вело», надо было его постоянно регулировать. И участковый принял решение поменять к чёрту диски и заодно цепь, чем он и занимался во дворе под навесом, обложенный инструментами.

Вспышки беспричинного страха у него прошли. Степан из Аксая не приезжал пока, монах тоже не показывался, так что участковый стал думать, что монах ему как бы привиделся. Правда, в таком случае он должен был придиться и жене, но спросить у неё, приходил ли такой, непонятно кто, который ужинать отказался, участковому было неловко. Степан, конечно, подтверждал его существование, но всё как-то отдалялось вместе с проходящими днями на второй план, переставало так тревожить, вроде и был, ну и что? Главное, приступы страха прошли, а конкретная опасность не просматривалась. Амбалы тоже оказались в принципе мирными, ни в чём плохом замечены не были. К фельдшеру и к Елизавете Петровне больше не ходили, тренировались у себя, ощущение тревоги в связи с их присутствием погасло.

Может, в самом деле конец всей этой вампирской истории?

Когда руки заняты, причём нужно очень внимательно следить, что ты делаешь, время пролетает незаметно. В конце концов всё было установлено на свои места, масло залито, можно было заводить мотор. Участковый вывел мотоцикл со двора, завёл, сел на него и проехал по улице. Всё отлично действовало, сцепление выключалось и включалось, как положено.

Он подъехал к сельпо, как раз Верка его открывала после перерыва. Бабы выстроились в очередь. Участковый попросил без очереди купить сигарет.

– А что нам за это будет? – спросили бабы задорно, но сигареты купить пустили.

Он взял пачку «Примы», вышел из магазина, сел на лавочку, разорвал пачку и закурил. На лавке рядом с ним сидел какой-то не местный мужик. Вдруг мужик повернулся к участковому и сказал:

– А я смотрю, ты на мотоцикле: туда-сюда! Туда-сюда!

– А мы разве на «ты»? – Участковый считал себя представителем власти и не любил, когда с ним разговаривали без уважения. Тем более незнакомые люди.

– Да ты первый мне стал «ты» говорить, не помнишь? – пожал плечами мужик.

Участковый внимательно вгляделся в лицо мужика: где-то он вроде его видел, но где? Мужик улыбался довольно спокойно, без агрессии.

– Не помнишь меня? А я тебя хорошо помню. Когда ты ещё в Багаевке был. Шестнадцать лет назад.

– Неужели Щеглов? – прищурился участковый.

– Ну, вот и вспомнил, – опять улыбнулся мужик. – Ты же мне тогда кричал: «Выходи, с**а», а это вроде как на «ты».

– А ты обиделся? – спросил участковый даже с какой-то ноткой участия в голосе, при этом он наклонил немного голову вправо и смотрел мужику прямо в глаза.

– Ну почему сразу обиделся? – сказал мужик. – Но неприятно.

– А Катренке приятно было? – спросил участковый. – Ему сначала ногу ампутировали. А он всё равно умер. А баба, которую ты подстрелил, ребёнка выкинула, спилась и тоже умерла. Думаешь, ей приятно было? И всё из-за двадцати рублей.

– Хорош мне морали читать, – разозлился мужик. – Я пятнашку отсидел и перед законом чист, как слеза.

– Ну чист так чист, – сказал участковый. – Бывай здоров.

И не подав мужику руки, он встал со скамейки, бросил окурок культурно в мусорку и хотел идти.

– Подожди немного, разговор есть, – сказал мужик в спину участковому.

– Разговор? – удивился участковый, оборачиваясь.

– Слушай, – начал Щеглов, – тут человек интересуется… Ты, когда под землёй был, ничего такого не видел?

– Такого – это какого?

– Ну там, может, ты клад видел, а тебе при всех неудобно было забирать? – спросил мужик.

– Нет, клада я не видел, – сказал участковый.

– А ты далеко заходил?

– Что, неужели общак ищете? Там, говорят, вроде даже и не один общак пропал, – усмехнулся участковый.

– Общак пусть г*****ы ищут. Мы не теряли. А с тобой человек хочет встретиться, – объяснил Щеглов.

– Тоже хочет про клад спросить? – поинтересовался участковый.

– Нет, у него другие вопросы есть, – ответил Щеглов.

– Пусть напишет в «Пионерскую зорьку», – посоветовал участковый.

Он сел на мотоцикл, но мужик, то есть Щеглов, стал рядом с ним и тихо так сказал:

– Ты не заводись, мент. Он не блатной. Он блатных знает, но сам не блатной. Для него мента убить легче, чем два пальца обос*ать. Ты не дёргайся, не звони никуда, за тобой смотрят – глаз не сводят… Я сам ни х**а не знаю, кто он. Но его все боятся. Даже воры его боятся. А воры, сам понимаешь… Они никого не боятся. Я на тебя зла не держу, мне сказали – я передал, всё. Но ты о детях своих подумай.

– Чего?.. – начал было участковый, но Щеглов перебил его:

– Да я при чём? Мне это всё на х** не надо. Он этими подземельями очень интересуется. Что-то там важное для него. Лучше сам с ним встреться. Тебе ж по-любому придётся. А так сразу узнаешь, что ему надо. Для тебя ж лучше.

– Ну, убедил. Хорошо. Мне и самому интересно стало, – сказал участковый. – Ну, садись, что ли, поехали.

 

Глава 20. Встреча участкового с сектой Генерального штаба

Они выехали на трассу, свернули в сторону Самодуровки, потом Щеглов показал, где съехать с дороги. Они проехали ещё с километр по узкой дорожке вдоль лесополосы, остановились, сошли с мотоцикла и оказались перед не то маленьким домиком, не то большим шалашом. Он стоял в лесополосе, не видный с дороги. Щеглов кивнул, мол, здесь.

В домике сидели трое мужчин. Они поздоровались. Один из них, рыжеволосый, пригласил участкового сесть. Рыжий сказал, что участкового ему рекомендовали очень хорошо, как человека, на которого можно положиться.

Участковый разглядывал их и понимал, что это кто угодно, только не бандиты и не блатные. Щеглова они послали с поручением, но и только.

– Ты тут посиди, пока мы говорим. – Рыжий показал Щеглову кивком на край скамейки и, обращаясь к участковому, сказал:

– Мы тебе хотим работу предложить. Работа выгодная. И вместо своего вонючего мотоцикла ты довольно скоро купишь себе новую машину. Ты как насчёт машины?

Другой, сидящий за столом сказал:

– «Семёрки» очень хвалят, прямо говорят, хорошие машины.

– Вот, – продолжал рыжий, – будешь детей возить в город, в цирк.

– Да они уже выросли из цирка, – возразил участковый.

– Ну, в театр, – поправился рыжий, – разница небольшая.

– Да, – отозвался тот второй, – в цирке люди мастерство показывают, а театр я не понимаю.

На этих словах рыжий достал пистолет с глушителем и буднично как-то, без секунды колебания выстрелил Щеглову в голову. Щеглов свалился с лавки, издал головой какой-то гудящий звук, который нельзя было назвать даже стоном, три раза двинул ногами и затих.

Участковый вскочил на ноги, но рыжий сказал:

– Сиди спокойно, не бойся.

– Он же только что освободился, – пробормотал участковый.

– Не только что, а полтора года назад… – Рыжий спрятал пистолет. – Зачем таких вообще выпускают, не знаю. Он же бандит.

– Я вообще блатных не уважаю, – сказал второй, – на них положиться нельзя. Среди них хорошо агентуру иметь, но долго нельзя использовать, обязательно нарвёшься.

– У нас ситуация трудная, мы на войне, – продолжал рыжий. – Вот ты – положительный человек, у тебя дом, семья, работа. Офицер. Не очень уже молодой. Тебе можно доверять. Ты не станешь обдолбанный бегать и языком трепать. Ну, скажи теперь ты что-нибудь.

– Кто вы такие? – спросил участковый.

– Хороший вопрос, правда, Юра? – Рыжий посмотрел на того, другого, участковый обратил внимание, что третий вообще молчит, в разговоре участия не принимает.

– Скажи ему, – отозвался Юра.

– Мы всё, что тебе нужно знать, скажем. – Рыжий был самым разговорчивым из всей тройки, и хотя он только что застрелил человека, вёл себя так, как будто уже забыл об этом.

– Мы тут бункеры строим, – продолжал рыжий. – Это наши строители вас под землёй нашли. У нас было ЧП. Двое солдат погибло. Но… дело в том, что трупы выглядели так, как будто на них напало что-то ужасное. Эксперты в шоке. Мы не можем так работать, нам надо всё знать и контролировать. И держать в секрете, чтобы панику не разводить. А там под землёй что-то есть. Вот ты нам и поможешь.

– А ты нам сейчас расскажи, – второй, которого звали Юра, смотрел на участкового, не мигая, – что вы там так долго делали? Что вы там видели?

Участковый подумал, что, если он начнёт рассказывать про реку мёртвых, его тоже сразу застрелят.

– Да мы… если честно, сами заблудились. Там внизу река течёт, впадает в озеро.

– Ты нам только не ври, – предупредил рыжий. – Это очень важно. Для тебя в первую очередь. Мы можем с другими участниками вашего похода поговорить. С этой бабой, которая беременная, например. Так что ты правду говори.

– Я вам правду говорю, – уверенно сказал участковый, так как действительно то, что он говорил, было почти правдой.

– Мы тебе надёжных двух людей дадим, вы туда спуститесь и поищете, ну… следов каких-нибудь. Но это секретное задание, если ты кому-нибудь скажешь, мы сразу узнаем. Придётся тогда с другими участниками работать. А от кого она ждёт ребёнка, мы тоже знаем.

Тут участковому правда стало страшно. Точно так же, как тогда в больничном дворике.

– Вы знаете, от кого? – спросил он тихо.

– Да от тебя же, – весело сказал рыжий, у участкового слегка отлегло от сердца: знают, да не всё.

– А ты не скромничай, баба красивая, нечего стесняться, – продолжал рыжий, – мы жене не скажем. Ты подумай об этом обо всем, успокойся и настройся на работу. У тебя масса времени. До завтрашнего утра. Ты же, я так понял, согласен сотрудничать? Ну, вот и хорошо. Завтра сюда приедешь к восьми утра.

– К восьми утра поздно, – отозвался участковый. – Давайте к четырём.

– Почему поздно? – спросил рыжий.

– Там, где мы будем под землю спускаться, скот пригоняют на водопой. Надо спуститься раньше, чтоб нас не увидели, – объяснил участковый.

– Хорошо, – сказал рыжий.

– И мне сюда приезжать не нужно, – сказал участковый. – А лучше вы меня по дороге заберите, я пешком куда-нибудь выйду, за хутор. А то мы здесь мотоцикл оставим – кто-то его увидит. Этого не нужно.

– Правильно, – сказал рыжий и, обернувшись к Юре, добавил с одобрением: – Он правильно говорит.

– Я в четыре часа утра, – сказал участковый, – выйду на грунтовку за огородами, которая в сторону Дарьинки идёт, и там вы меня подберёте.

– У наших будет всё, что нужно, можешь даже пистолет не брать, – сказал рыжий.

– Я возьму на всякий случай, – возразил участковый.

– Ну возьми, раз тебе так спокойнее, – согласился рыжий.

– Так, – сказал молчавший всё это время третий. И рыжий заткнулся на полуслове.

Третий смотрел на участкового немного исподлобья. У него были правильные иконоподобные черты лица. Глаза жёлто-зелёного оттенка, до такой степени светлые, что почти сливаются с белками. Таких светлых глаз участковый никогда не видел. Ему казалось, что он смотрит в глаза волку, а не человеку.

– Задание выполнишь – получишь орден и деньги, – сказал третий. – Не выполнишь – сядешь. Ты человека убил. – Он кивнул головой в сторону лежащего на земле Щеглова. – Завтра в четыре утра. Свободен.

 

Глава 21. Иевлева едет в Москву

Тамара Иевлева позвонила майору. Попросила о встрече. Майор сказал, что занят, но примет её на следующей неделе.

Звучание его голоса показалось Иевлевой странным. Странным во многих отношениях. Во-первых, голос майора был только немного похож на голос, который Иевлева помнила, и звучал с совершенно другой интонацией. Равнодушный официальный тон, общие слова – майор не мог с ней так разговаривать.

Она отлично помнила их последнюю встречу. Тогда он разговаривал совершенно по-другому. И само предложение встретиться только через несколько дней было странно. Майор отлично должен был понимать, что Иевлева по пустякам звонить не будет, он не стал бы отделываться от неё. Во-вторых, она обратила внимание на лексику майора, тоже изменившуюся. Майор стал говорить какие-то простонародные слова, которых раньше не употреблял. Он сказал: «Вы позво́ните, и мы будем искать средства́ для решения вашего вопроса». Как будто это был другой человек. Кстати, какого вопроса? Она не ставила никакого вопроса.

Решиться на разговор с майором про Сильвию Альбертовну она никак не могла. Вдруг он займёт резкую непримиримую позицию? Возьмёт и застрелит Сильвию Альбертовну серебряной пластинкой из своего метательного аппарата. Тогда Иевлева оказалась бы в роли доносчицы, предательницы… Неприятно. А тут всё решилось за неё. По крайней мере, до следующей недели.

Все эти новые обстоятельства очень её беспокоили. Она оказалась в центре каких-то странных зловещих событий. Главное из них – Валерина неожиданная шизофрения в предельно острой форме, он в областном психоневрологическом диспансере, состояние его ужасное, перспективы очень плохие. Она была абсолютно уверена, что это следствие отношений Валеры с Сильвией Альбертовной. Всё сплелось в один клубок. И где-то есть нить, за которую надо потянуть, чтобы клубок распутался. Нить, которая одна для всего клубка, для всех заинтересованных сторон. Она очень надеялась на майора, но там тоже что-то происходит. Какие-то проблемы у майора? Надо обязательно встретиться, всё, наверное, выяснится, но после телефонного разговора стало правда очень тревожно.

В результате всех этих переживаний ночью ей приснился крокодил. Это был знакомый крокодил, она видела его под землёй, когда провожала Фролова. Теперь он полз по какой-то каменистой местности, искал, кого бы сожрать, но никого не было, и он полз дальше. Причём у Иевлевой во сне было даже какое-то сочувствие к этому крокодилу. Она понимала, что никого он в этой местности не найдёт, сожрать ему будет нечего. Никого тут нет. Бедный, короче говоря, крокодил. И тут она поняла, что ведь есть она. Если крокодил её найдёт, она с ним не справится. Причём, судя по поведению крокодила, ему эта мысль тоже пришла в голову. Он остановился, начал оглядываться, Иевлева поняла, что он ищет её. Она, конечно, могла бы убежать, никакой даже самый быстрый крокодил её не догонит. Но тут она подумала о ребёнке. Как он убежит от крокодила? При этом та простая мысль, что ребёнок находится внутри неё, вообще не появилась. Ей было совершенно ясно, что ребёнка она не оставит одного. У крокодила был большой живот. На вид довольно мягкий. Он тащил этот свой живот по камням, и когда останавливался, живот растекался под ним, расплющивался под тяжестью крокодильего тела, лежал по бокам крокодила. Это было настолько отвратительно, что Иевлева почувствовала, как содержимое её желудка подкатывает к горлу. Но тут ребёнок сказал ей: «Мама, а чего ты боишься? Я же в тебе, внутри, у тебя в животе. Беги спокойно от крокодила, ни о чём не беспокойся. Если ты убежишь, я буду с тобой и никуда не денусь». Иевлева почувствовала волну какой-то радостной ярости. Она схватила камень и бросила его крокодилу в морду. Крокодил кинулся на её, но она легко перескочила с камня на камень и потом ещё на другой камень. Крокодил замер, обессилев. Он не мог бежать долго. Крокодилы холоднокровные. Они способны на молниеносный рывок, но далеко преследовать свою потенциальную жертву не могут. Иевлева стояла высоко на скале и смотрела вниз на замершего крокодила. Крокодил видел её, но догнать не мог, стоял, приподнявшись на лапах, замерев, как изваяние…

Тут Иевлева проснулась, потому что звонили в дверь. Причём довольно настойчиво. Что случилось? На часах было шестнадцать минут шестого. За окном небо уже серело. Что это за вторжение среди ночи?

По дороге к двери она успела предположить, что прорвало трубу в ванной между этажами, и соседей заливает. Такое уже один раз было. А что ещё могло случиться, из-за чего в такое время могли звонить в дверь?

В глазке она увидела стоящих перед дверью двух военных. Значит, это точно не труба. То есть, может, это «труба», но точно не труба. Хоть и не тридцать седьмой год на дворе, но всё-таки неприятно, когда в Советском Союзе военные ночью звонят в дверь. Она подумала о родителях.

Из-за двери прозвучал голос, который скорее просил, чем требовал:

– Откройте, Тамара Борисовна, дело очень срочное.

Она приоткрыла дверь. Один из военных очень вежливо сказал:

– Извините, что беспокоим ночью, но дело государственной важности. Вам срочно нужно вылетать в Москву. Мы – за вами.

– Заходите, не стойте на лестнице, – пригласила вежливая Иевлева в халатике.

– Мы будем вам мешать собираться. Мы подождём внизу, – предложили те.

– Да в чём дело? – спросила ничего не понимающая Иевлева.

– Мы обслуживаем аппарат Политбюро ЦК, – сказал военный негромко, чтобы слышала только Иевлева. – Необходима ваша помощь. Пожалуйста, поторопитесь. Самолёт взлетает через сорок минут, по дороге всё объясним.

– Вы меня точно не путаете с кем-нибудь? – спросила Иевлева.

– Тамара Борисовна, мы никогда ничего не путаем. Слишком большая ответственность, – объяснили опять очень вежливо.

– Хорошо, десять минут, – пообещала Иевлева.

– Спасибо.

Её привезли на чёрной «Волге» прямо к трапу самолёта. Передали какому-то молодому человеку в гражданском костюме.

– Максим, – представился молодой человек.

Посадка закончилась, на трапе никого не было, они вошли последними, ждали только их. Самолёт взлетел, Иевлева увидела в иллюминаторе встающее солнце. Она и молодой человек, Максим, сидели в первом ряду кресел. Кроме них в этом ряду никого не было. Самолёт набрал высоту и лёг на курс.

– Принесите нам по большой чашке кофе с молоком, – обратился Максим к стюардессе и, повернувшись к Иевлевой, спросил: – Вы не возражаете?

– Нет, я дома не успела, – сообщила она.

Кофе принесли сразу же, причём в больших красивых заграничных чашках из фаянса. Таких Иевлева в самолёте никогда не видела. Максим открыл перед Иевлевой откидной столик, достал из сумки коробочку из картона, в ней оказались заботливо приготовленные бутерброды с икрой, балыком, ветчиной.

– Прошу вас.

– Вы всегда так завтракаете? – удивилась Иевлева.

– Нет, лично я предпочитаю овсянку. Это я для вас старался, – признался Максим.

– Спасибо, но… почему именно я? Что вообще случилось? – удивилась Иевлева.

– Да вы, наверное, догадываетесь, Тамара Борисовна, – начал он. – Ничего необычного не случилось, пожилые люди часто болеют. А вы можете помочь больному, как никто. Есть ещё двое с похожими способностями, но, судя по всему, вы намного сильнее.

В иллюминаторе далеко внизу тянулись бесконечные белоснежные поля залитых ослепительным солнцем облаков. Иевлева задумчиво жевала бутерброд с икрой. Она сама не могла сказать, радует или пугает её это неожиданное продвижение по социальной лестнице. «Но, может, помогут с квартирой для мамы и папы?» Это сейчас всё-таки проблема номер один.

– Как вы обо мне узнали? – спросила она.

– Слухами земля полнится, – улыбнулся Максим. – Но ваши родители тут ни при чём, это точно.

– Соседка? – угадала Иевлева.

– Доброе дело всегда вознаграждается. Всегда. – Непонятно было, серьёзно он говорит или глубоко прячет иронию.

Опять чёрная «Волга» возле трапа. И только когда она отъехала, а отъехала она моментально, началась высадка пассажиров.

«Волга» летит к Москве по Киевскому шоссе с превышением скорости. Милиция не останавливает, а, наоборот, вытягивается, берёт под козырёк. В Москве утро, уже довольно много машин. Можайское шоссе, пешеходы, закрываясь зонтами от мелкого косого дождика, входят в метро.

Привезли прямо в Центр Чазова. Поднялись на второй этаж. У Максима была такая красная книжечка, при виде которой милиция сразу брала под козырёк. Иевлеву провели в кабинет. Её встретил немолодой мужчина в белом халате, наброшенном на костюм. Он представился Петром Сергеевичем.

– Вам нужна консультация с лечащим врачом? – спросил он.

– Нет, – ответила Иевлева, – необязательно.

– Мы очень надеемся на вашу помощь, – сказал Пётр Сергеевич.

Он открыл дверь в палату. Там на большой высокой койке с удобным приподнятым изголовьем, подключённый под капельницу, лежал генеральный секретарь.

 

Глава 22. Иевлева навещает Валеру, ищет майора Ершова

Валеру наблюдали шесть дней, после чего врачи пришли к выводу, что он может обходиться без фиксации, его поведение не опасно для него и для других больных, и можно впустить к нему посетителей, но время посещения должно быть ограничено, чтобы не утомлять его.

Ну конечно, пришла его семья. Все были, естественно, в ужасе, все пытались этого не показывать; конечно, Валера это всё прекрасно понимал.

Пытался навещать Валеру поэт Брунько. Но вид у него в этот день был бомжеватый, и трезвый до конца он не был. И его не пустили. Зато пропустили Иевлеву, которая точно не выглядела, как бомж, а, наоборот, произвела очень сильное впечатление на главврача и двух ординаторов. Главврач даже два раза приходил в палату, как бы интересуясь здоровьем больного.

Главврач Анесьян был настолько уязвлён женственностью посетительницы, что, желая с ней познакомиться, стал рассказывать про особенности случая с Валерой, не скрывая, конечно, ни своих глубоких медицинских познаний, ни великолепной эрудиции.

Иевлева знала, какое действие она оказывает на мужчин, поэтому всячески старалась смягчить это действие. Она перестала краситься, носила джинсы и рубашку, волосы зачёсывала назад, собирая на затылке резинкой в хвост. Не помогало.

Главврач стал объяснять, что случай представляется ему редким проявлением патологии, которая хоть и характеризуется классическими симптомами шизофрении, однако имеет, представьте себе, токсикологический характер. Случай исключительно редкий.

– Посудите сами, наследственный фактор отсутствует, а это очень важный фактор, – объяснял Иевлевой главврач, надев на своё лицо самое научное выражение, чтобы скрыть эмоции. – К нам он поступил после приступа примерно в таком состоянии, в каком вы его видите сейчас. Из проявления патологии – только этот стойкий бред про вампиров. Представляется, что налицо действительно клиническая шизофрения с токсикологической этиологией. Я не хочу будить надежды, возможно, преждевременные, но, как это ни парадоксально, я бы попробовал плазмаферез. В моей практике был случай – правда, только один! – когда результаты такого лечения дали поразительный результат. Я написал статью, она вызвала резкую критику, впрочем, это неважно.

Он хотел говорить ещё, но его позвали, и он с сожалением, бросая на Иевлеву внимательные взгляды, покинул палату.

Когда врач вышел, Иевлева взяла Валеру за руку и спросила:

– Ну что, долго будем психовать?

Ей показалось, что на Валерином лице появилось некое подобие улыбки.

– Доктор тебя вылечит, – продолжала Иевлева, – несколько хороших клизм – и всё пройдёт! Зато тебя точно в армию не возьмут ротой биологической защиты командовать. Диссертацию спокойно защитишь. В армии психи не нужны. А в университете, пожалуйста, там это даже приветствуется. Так что ты не расстраивайся. Всё придёт в норму. Вот увидишь. Я тебя в эту историю втянула, я тебя из неё и вытащу.

Валера смотрел на неё отсутствующим взглядом. Но она понимала, что какая-то небольшая часть его сознания всё-таки воспринимает происходящее и хоть и очень слабо, но реагирует.

Всё это время Иевлева держала Валеру за руку. Ей показалось, или так и было на самом деле, но Валера был крайне подавлен. Держа его за руку, она говорила ему какие-то шутливые, ничего не значащие фразы, а сама вслушивалась в свои ощущения: ей показалось, что у Валеры внутри всё дрожит от ужаса и отвращения. Она тоже почувствовала дрожь и попробовала привыкнуть к этому состоянию, как если бы эта тряска была чем-то внешним. Не сразу, но через какое-то время у неё появилось ощущение, что она чувствует то же, что и Валера. Валерино существо не принимало вампирскую природу, но не по соображениям нравственности. Просто эта природа не прививалась к телу Валеры, как черенки яблони не привились бы к стволу тополя. Этого не выдержали нервы, этого не выдержала психика.

Когда дрожь начала стихать, ей показалось, что у Валеры в животе сидит какое-то существо. Что это существо и есть вампир, но не сформировавшийся. Какой-то болезненный нежизнеспособный зародыш. Она изо всех сил сконцентрировала свою силу в ладони правой руки, положила её Валере на живот, и под её рукой зародыш этот совершенно обессилел, потом стал растворяться и, наконец, к её удивлению, полностью исчез.

Валера лежал с закрытыми глазами, но она знала, что он слышит каждое её слово. Она сказала тихо, почти на ухо:

– Если не хочешь, чтоб тебя навсегда упрятали в психушку, продолжай психовать. Ни за что не показывай врачам, что ты уже нормальный. Дай им себя вылечить. Иначе они не поверят, что ты здоров. И будут тебя лечить и держать здесь. Я тебе обещаю, что никаких инсулиновых блокад, никаких электрошоков, никаких мокрых простынь не будет. Если б ты видел, как на меня смотрел главврач, ты бы поверил. Тебя, дурачка, будут лечить плазмаферезом, но мы-то с тобой, как профессиональные биологи, понимаем, что ничего, кроме пользы, плазмаферез тебе не принесёт. Так что лежи спокойно. И никому не дай шанса подозревать тебя в том, что ты не псих. А сейчас я пойду передать твой психический привет коллегам по работе.

Она встала и каким-то машинальным жестом помахала Валере, как будто он мог видеть её жест, не раскрывая глаз. Но Валера открыл глаза. Не делая попытки оторвать голову от подушки, он тоже помахал ей и приложил палец к губам.

Прямо из больницы Иевлева поехала на улицу Энгельса, в городское управление МВД. Она прямо подошла к дежурному и сказала, что ей надо видеть майора Ершова. Срочно. Дежурный сказал, чтобы она подождала. Когда к ней вышел майор, она встала и от удивления прикрыла рот рукой.

Майор слегка поправился, спина его ссутулилась, брюки были помяты, китель тоже примялся на животе. Подойдя к Иевлевой, он сказал:

– Я вас слушаю, гражданка.

– Товарищ майор, – спросила Иевлева, – вы что, не узнаете меня?

– Узнаю, товарищ Иевлева, – ответил майор Ершов, – какой ваш вопрос?

– Хотела посоветоваться.

– Посоветоваться – это правильно, – ответил ей майор.

Потом он прямо посмотрел ей в глаза, и она увидела взгляд майора, который хорошо знала.

– Но сейчас не время со мной советоваться, – тихо сказал майор. – Именно сейчас и именно со мной.

Он посмотрел на неё вопросительно, как будто спрашивал глазами, понимает ли она. Потом громко перешёл опять на простонародную интонацию:

– У нас сейчас время горячее. Группу расформи́ровали, вы не волнуйтесь, я сам с вами свяжусь. Но вы меня не ищите и сюда больше не приходите. Всё положительно решим… Все вопросы… Вот так, товарищ Иевлева, расформи́ровали группу. Бывайте, как говорится, здоровы.

Иевлева была настолько поражена переменами, которые произошли в майоре Ершове, что ей захотелось вернуться в психиатрическую больницу и попросить у главврача каких-нибудь таблеток. Она, конечно, не стала этого делать, ибо встреча с главврачом сулила восторги любви, на которые она сейчас не была настроена.

А ещё от разговора с майором ей захотелось выпить водки.

– Вот сейчас твоя мама напьётся, – сказала она ребёнку, – и вырастешь ты потомственным алкоголиком.

«Ничего, мама, – ответил ребёнок, – выпей немного, если тебе надо, как-нибудь это дело переживём».

 

Глава 23. Второе сошествие участкового в подземелье

Участковый не мог не показать двум приданным ему спелеологам вход в подземелье через Дарьинку. Ему бы ни за что не поверили, что он этого входа не помнит. Но когда они уже шли по коридору, участковый сам стал себя спрашивать, правильно ли он всё запомнил. Коридор этот как-то не был похож на тот, по которому он шёл с майором Ершовым и спелеологом Борисом.

Фонарики спелеологов освещали стены, на которых не было никаких следов резца. Они были похожи на обычные стены пещеры. Под ногами всё время попадались камни, а потолок, как казалось участковому, стал выше. Никаких плачущих мальчиков, никаких собак им по дороге не встретилось. И шли они намного дольше. Но, как и в прошлый раз, коридор закончился входом в огромную пещеру, по дну которой текла река.

Участковый хорошо помнил, что у выхода из коридора был наклеен отражатель. Но сейчас никакого отражателя не было. И участковый этому даже не удивился. Спутники попались молчаливые. Ни о чём особенно не расспрашивали.

Вдоль реки пошли, естественно, по течению, чтобы увидеть, куда река впадает. Через каждые четыре часа делали привал. Первые два привала были по полчаса. Они жевали концентраты, пили воду из реки и шли дальше. На каждом привале наклеивали на стену отражатель.

На третьем привале участковый сказал, что он дальше не пойдёт, пока как следует не отдохнёт. Расстелили спальные мешки, залезли в них и поспали около шести часов. Встали, вскипятили воду, приготовили кашу с мясом, поели, вымыли посуду в реке, упаковались и двинулись в путь.

Они шли так, как будто сами хорошо не понимали, куда и зачем они идут. В конце концов у участкового сложилось впечатление, что те просто шли за ним, что их целью было выяснить, куда пойдёт он, и обозначить этот путь отражателями.

Участковый сам хорошо не понимал, куда он идёт, потому что в прошлый раз, как ему казалось, они дошли до озера быстро, буквально за несколько часов, и усталости особенной тогда не было. А теперь уже второй день шёл к концу, участковый буквально падал от усталости, а река всё не кончалась и не кончалась, и озера не было и в помине.

Он не понимал сам, как это возможно. Почему коридор выглядел иначе, куда делись отражатели, которые наклеивал Борис, почему путь к озеру оказался такой длинный? А главное, он чувствовал, что силы его подходят к концу, холод, сырость и темнота действуют на нервы всё сильнее, и сама мысль об обратной дороге вызывает глубокую тоску.

Двое молчаливых спутников, подчёркнуто официальных, обращающихся к участковому на «вы», тоже действуют на нервы. Звук текущей, бурлящей между камнями воды до такой степени осточертел, что там наверху, когда он вернётся, даже сливать в унитазе будет неприятно. Если он вернётся.

После второй – можно это так назвать – ночёвки, хотя ночи тут никакой не было, как и дня, участковый проснулся совершенно больной. У него была высокая температура, его трясло, и идти он не мог. Ему дали выпить какую-то жидкость из пузырька, сделали укол, стало немного легче, и они пошли дальше. И только после второго привала, после примерно шести часов пути на третий день, они услышали впереди шум падающей воды. И где-то через час вышли к озеру.

Участковый с удивлением увидел, что вода вливается в озеро, падая с небольшого уступа около полуметра высотой. Этого небольшого водопада он тоже не помнил.

Температура опять поднялась, сердце колотилось прямо в горле, и идти он снова не мог. Они устроили большой привал, поели. Сидели молча, смотрели на озеро, освещали его поверхность фонарями. Поверхность, как и в прошлый раз, была ровная, как стекло. Потом дали участковому выпить лекарства, сделали ему укол, и он уснул.

Проснулся он от боли в ноге. Боль была какая-то неожиданная и очень сильная. Он увидел над собой одного из спелеологов. Спелеолог вытирал нож платком. Платок, пропитанный кровью, спелеолог бросил в озеро. Участковый сунул руку в карман, но пистолета там уже не было. Из раненой ноги текла кровь. Спелеологи стояли над ним. Один из них сказал:

– Тебе страшно? И это правильно. Тебе и должно быть страшно. Каждый бы на твоём месте боялся. Но ты подумай: назад ты всё равно не дойдёшь. Ты и без раны на ноге не дошёл бы, потому что мы спускались почти три дня, а теперь нужно подниматься. А ты больной совсем. Мы тебя не вытащим. У нас сил не хватит. Мы не знали, что так далеко до озера. А ты, кстати, говорил, что не больше дня пути. Но ты подумай, ты гибнешь за свою страну. За весь огромный Советский Союз. То, что мы здесь делаем, не просто важно, это ох**ительно важно. Вдумайся, мужик, в это слово: «ох**ительно»! Все большие империи охраняет либо орёл, либо дракон. Орёл, кстати, – это птица, то есть очень-очень близкий родственник дракона. Наш командир верит в дракона и хочет, чтобы дракон служил ему, то есть империи. А мы – Советский Союз, мы – империя. Мы здесь для того, чтобы выманить дракона. А ему нужно приносить жертвы. Вот ты и будешь такой жертвой. И это ничуть не страшнее, чем ложиться под танк с гранатой, как ребята делали на войне. И наши парни в Афганистане, когда к моджахедам попадают, они умирают не легче, чем ты будешь умирать. Так что не думай, что ты какой-то особенный. Наш командир верит в дракона, и мы верим в дракона. А здесь живёт дракон, в этом озере. И он приплывёт на запах крови и вылезет на берег. Мы тряпок с твоей кровью за собой набросаем, и это ему покажет путь, и он будет выходить к Дарьинскому озеру. Наш командир знает, как с драконом разговаривать.

– Мужики, – попросил участковый, – лучше меня сразу добейте.

– Нет, – ответили спелеологи, – мы не можем тебя добить. Ты должен бояться, иначе дракон не приплывёт. Так что давай, мужик, бойся и помни, что ты умираешь за свою страну, за свой дом, за своих детей. Тебе орден дадут посмертно, а семье – пенсию полковничью, они ни в чём нуждаться не будут. Ну, ты по-своему счастливый мужик, ты перед смертью дракона увидишь, почти никто его не видел. И убивает он быстро: раз и всё! Долго мучиться не будешь. Так что – разговор окончен.

Они взвалили на себя рюкзаки, повернулись и ушли в темноту.

Рюкзак участкового они оставили. Он полез в него, чтобы найти что-то и перевязать ногу. Нашёл санитарный пакет, вскрыл его и, как мог, перевязал ногу бинтом. Кровь уже текла не так обильно, но штанина вся была мокрая, аж до пятки. В рюкзаке он нашёл концентраты, которые, в принципе, можно было грызть и так, без варки, кружку, чтобы он мог зачерпнуть воду из озера, до которого он мог дотянуться рукой, и фляжку, в которой оказался чистый спирт. Что могли, то для него сделали. С**и, конечно, но хоть спирт оставили.

Ну, давай, ожидай крокодила или дракона, как они его называют, или ящера, как выражается Степан. Главное – её не тронут. Узнает она, как он умер, или нет? Узнает. Она такие вещи чувствует. Одно только х**ово. Сказали, что не тронут. А сдержат слово или нет, это вообще неизвестно. Но что делать? Если бы он стал кочевряжиться, они бы его всё равно убили и взялись бы за неё. Выбора и так не было. Правильно он всё сделал. Так хоть маленькая надежда была – выжить. По крайней мере, не переложил это на неё. Взял на себя. Привыкнуть жить без неё и так плохо получалось. Как нога болит…

Участкового трясло от высокой температуры. Он решил, что самое умное будет – выпить спирта. Сделал несколько больших глотков из фляги, после чего, как это ни странно, заснул, обессиленный страхом, тоской, болью, потерей крови, усталостью, болезнью и спиртом. Засыпая, он ещё подумал, что, может, этот дракон и вовсе не придёт, и вообще, пока человек жив, он не умер, и неисповедимы пути Господни. С этой мыслью он провалился в сон.

И с этой же мыслью он проснулся. Он открыл глаза, жмурясь от непонятно откуда взявшегося света. Первая мысль была: «Вернулись!» Но, прикрывая ладонью глаза, разглядел, что перед ним на корточках сидит Степан, старик из Аксая, который сказал, что участковый не один в поле воин.

– А ты откуда тут взялся? – обрадовался участковый, понимая, что присутствие Степана означает спасение.

– Козлы! – сказал Степан вместо ответа. – Фанатики с*аные. Они думают, что ящер будет им служить.

– Как это? – не понял участковый.

– А так это! – огрызнулся Степан. – Называется – слышали звон, да не знают, где он. Ты пока спал, снилось тебе что-нибудь?

Участковый стал вспоминать. Снилось ему только какое-то дерево. Тут он вспомнил, что от этого дерева была во сне жуткая тоска. Но почему, он сначала не понимал. Дерево и дерево. Стручки какие-то на нём, как на акации. Но потом, когда он подошёл ближе, дерево вдруг оказалось такое большое… Тут тоска из сна начала переходить в явь, и от неё участковый почувствовал в середине груди реальную боль. Короче, дерево оказалось такое огромное, что его ствол надо было обходить вокруг, наверное, минут десять, не меньше. А вверх, в крону этого дерева вообще не хотелось смотреть.

– Ну, – сказал Степан, – понял теперь? Это не наш мир. Нам про него знать нельзя. Ты только кусочек во сне увидел, а уже сам не свой. А если бы ты больше увидел, я не знаю, что бы с тобой было. Они хотят, чтобы ящер им служил. А он из того мира. Он их поумнее будет.

– А что это за мир такой? – спросил участковый.

– Да как тебе объяснить? – Степан полез в свой рюкзак, достал оттуда термос. – Ну представь себе, что ты в домике живёшь, и всё у тебя есть. Но домик твой стоит на высокой-высокой горе. И ты живёшь себе спокойно, и всё у тебя хорошо. Пока ты вниз не смотришь. А если ты вниз посмотришь, увидишь, как высоко, и станешь думать – а если я упаду? Будет тебе страшно. И вся жизнь твоя станет вокруг этого страха крутиться. Утром первая мысль: какой обрыв высокий, как бы не упасть. Замучаешься так жить в страхе, поэтому лучше тебе про этот обрыв не знать.

– Так, выходит, наш хутор на высокой горе стоит? – спросил участковый.

– Ну, в каком-то смысле выходит, что так, – согласился Степан.

– А как же ты живёшь? – удивился участковый.

– Так я же контуженный, – объяснил Степан. – Забыл? Мне хорошо, я страха не чувствую. А вот тебе хуже будет. Но ты не расстраивайся. Я тебе буду помогать, и отец Иларион нет-нет да и тоже тебе поможет. И ты не пропадёшь. Раз тебя к этому делу приставили, значит, так надо.

– Приставили? – удивился участковый. – Кто это меня приставил? К какому делу?

– Ну… служба у тебя такая, – объяснял Степан. – Мы же сами про себя мало что знаем. Ты зачем в милицию шёл? Ты думал, зарплата хорошая, и будешь командовать, и все тебя бояться будут. А как получилось? Оказывается, служба у тебя. Ну ничего, я тебе отвар из трав приготовил, а то пьяный ты тут далеко не зайдёшь. Так что хватит спирт хлестать, на вот, попей, – и он протянул участковому кружку с отваром. – Потом ещё поспи. И пойдём! Может, ящер пока и не выйдет.

– А если выйдет? – спросил участковый.

– А вот когда он выйдет, тогда мы с тобой и будем бояться, спи давай! – ответил Степан.

 

Глава 24. Валерины посетители

В тот день у Валеры было много посетителей. Сначала родители, потом Иевлева. После её ухода Валера понял, что надо быть предельно осторожным с врачами, чтобы его не начали по-настоящему лечить. Потом приходила подруга Валериной подруги. Она принесла Валере большую кисть винограда «дамские пальчики» явно с базара и письмо от бывшей Валериной подруги. Подруга писала Валере, что желает ему быстрого выздоровления. Что просит её извинить.

«Но пойми меня, – писала подруга, – после того, как ты меня укусил, мы не можем быть вместе. Я боюсь. Вдруг ты опять меня укусишь? Ну, может быть, не сразу. Но через какое-то время, может быть, даже через год или два. Конечно, может быть, ты и не укусишь меня. Может, это был единичный случай. А вдруг нет? Вдруг однажды среди спокойного дня, на работе или в магазине, или во время отдыха на берегу моря, или в театре во время спектакля ты возьмёшь и укусишь меня. Без всякого повода, без причины, неожиданно, ни с того ни с сего… Укусишь меня до крови. А у нас уже будут дети. А вдруг и они? Ну, в том смысле, что они могут унаследовать такое расстройство и тоже начнут кусаться? Что же мне тогда делать? От этой мысли мне становится очень страшно, я вся покрываюсь мурашками. Прости меня. Но укусивший однажды может укусить снова. Я знаю, что ты не виноват. Что, кусая меня, ты не имел плохих побуждений, хоть ты и кричал, что хочешь выпить мою кровь. Это в тебе говорила болезнь. Я понимаю это. Я тебе желаю только добра. Будь счастлив всегда. И ты наверняка встретишь ещё свою девушку и полюбишь её. И она станет твоей верной подругой. Я тебе желаю этого. От всей души. Пожалуйста, не сердись на меня, тем более что тебе вредно волноваться. Но я никогда не смогу забыть, как ты укусил меня. Поверь, я всегда буду тебе другом. Если тебе что-то будет нужно, всегда обращайся ко мне, я буду рада тебе помочь. Эти ужасные синяки на моей шее никак не проходят. Когда у тебя будет другая девушка, никогда не кусай её. Анна».

Валера понимал, что, если он засмеётся, могут подумать, что он – нормальный. Поэтому он сдержался.

Потом пришла она. Сильвия Альбертовна собственной персоной. Главному врачу повезло, к этому времени он успел уйти домой. Второго такого сильного впечатления за день он мог и не выдержать.

– Обитель скорби, – сказала Сильвия Альбертовна. – Можно ночью сбежать отсюда и совершить увлекательную прогулку. Но ты не составишь мне компанию, как я понимаю?

– Я могу пойти с вами, только не буду… – Валера сделал паузу. – Ну, вы понимаете.

– Пить кровь, что ли? – подсказала Сильвия Альбертовна. – Мне не нужен такой спутник.

– Тогда зачем вы пришли? – удивился Валера.

– Мне нравится на тебя смотреть, – объяснила Сильвия Альбертовна. – У тебя такие длинные ресницы.

– Что я должен делать? – спросил Валера.

– Лежи спокойно и делай вид, что читаешь газету, – сказала Сильвия Альбертовна, находя рукой под одеялом Валеры дорогу с неотвратимостью змеи, которая охотится на полевую мышь.

Пальцы Сильвии Альбертовны, которым ничто не мешало, быстро добрались туда, куда стремились. К тому времени состояние «полевой мыши» изменилось очень сильно. Сильвия Альбертовна определила это состояние тактильно, то есть посредством прикосновений, что и вызвало на её лице улыбку, выражающую ироническое одобрение. Валера шумно перевёл дыхание.

– Почему так тяжко вздыхаем? – спросила участливым тоном Сильвия Альбертовна.

– Меня сегодня девушка бросила, – ответил Валера и, не удержавшись, прыснул от смеха.

– Как же мне утешить тебя в таком несчастье? – Она безошибочно нашла самую чувствительную точку и осторожно поглаживала её подушечкой большого пальца. Валере тут же стало не до смеха.

– Я сама себя не понимаю, – продолжала Сильвия Альбертовна. – Раньше, до нашей неожиданной встречи, я поступала иначе. Просто съедала того, кто мне чем-то мешал. И сразу забывала об этом. Очень удобно. Теперь я почему-то отошла от этого правила. Твоя девушка ходит по городу неосторожно, как глупая самка фазана, но с ней ничего плохого не происходит. Я смотрю на себя в зеркало и задаюсь вопросом – я ли это? Почему меня вообще интересует, общаются ли другие женщины с твоими гениталиями? Раньше мне это было бы не то что безразлично, а мне такой вопрос вообще не пришёл бы в голову. Ко мне бы это вообще не имело отношения. Ревность и я. Да это так абсурдно, что даже не забавно. А тут я стала думать про эту курицу, не съесть ли мне её. Представляешь? Я стала зачем-то думать. Вместо того чтобы просто съесть и забыть. Но – что совсем уж парадоксально, я не съела её. Вместо того чтобы аккуратно положить её косточки на краю тарелки, я хожу по улицам ночью и ищу тот город, те улицы, которые я видела раньше. Ты слышишь меня? Не закрывай глаза, смотри на меня. Мне нравится видеть, что происходит с тобой. Вот так, мой дорогой. И не нужно открывать рот, а то туда залетит птичка. Итак – город. Он изменился, хоть и не менялся. Раньше он был нейтральный, а теперь он дразнит меня, он стал шумный, вонючий, нахальный. Он меня мучает, как будто нарочно. Что с ним произошло? Ведь не скажешь же ты, что это я изменилась, а он остался таким, каким и был всё время. Не скажешь?

Валера в таком состоянии, конечно, не мог возражать ей. Всё, что угодно, только пусть она позволит наконец прозвенеть звонку. В последнее мгновение ей удавалось удержать Валеру на этапе хрупкого, почти невыносимого равновесия, где-то на самом верху, не допуская, чтобы Валера сорвался и заскользил вниз с горы. Но теперь сами прикосновения её стали другими. Раньше её пальцы как будто наслаждались свой властью над Валерой, они держали Валеру крепко и уверенно. Теперь они касались его так, как будто хотели дать ему почувствовать, какое это ощущение – прикосновение к Валере. Как бы стараясь передать, что чувствуют они сами, прикасаясь к нему.

Раньше её ладонь сжимала его так, как она сжимала бы рукоятку боевого ножа. Теперь она держала его осторожно, будто стараясь на ощупь воспроизвести для себя его скрытый от глаз образ. Всё-таки раскрывать Валеру она не хотела, так как в палате был ещё один больной. Он, правда, лежал, отвернувшись к стене, и Сильвия Альбертовна закрывала Валеру от него своей спиной. А две другие кровати пустовали, но… Раскрывать Валеру тут не следовало, и ему тоже пришлось воздержаться от всяких проявлений вслух того, что он чувствовал.

– Ты обещал мне помощь, – продолжала Сильвия Альбертовна, – но я поняла, что ты не сдержишь своего обещания. Ты не сдержишь его, дорогой. Ты просто не знаешь, как его сдержать. Ты не можешь пить кровь. Ты не можешь видеть, слышать и чувствовать так, как те, которые пьют кровь. Или могли бы пить её. Ты хотел бы, но ты не можешь. А что ты можешь? Ты можешь только сладко похрюкивать, когда твоя госпожа едет на тебе верхом. Но и это немало, мой дорогой. Некоторые не могут и этого. Приходится банально высасывать их, как лимон. Нет, ты мне нужен для чего-то другого. Когда ты исчезаешь, город становится мерзким. Мне это неприятно. Ну хорошо, отпускаю тебя, на сегодня – всё.

Сильвия Альбертовна подушечкой большого пальца нажала на кнопку. Валера услышал звонок, довольно длинный и громкий, как в школе. Потом он сорвался и полетел с горы, причём летел он в несколько приёмов, как будто склон имел форму ряда небольших трамплинов, на которых Валеру подбрасывало в воздух. Он взлетал и секунду зависал в воздухе, после чего падал вниз и летел дальше. Пока его не вынесло на более пологую часть склона, всё более пологую, где он в конце концов и остановился. Сильвия Альбертовна вытерла ладонь о простыню.

– Если ты уже можешь говорить, скажи, что ты думаешь обо всём этом? – спросила она.

– Я не знаю, как я вам помогу, но я узнаю это. Как-то я это узнаю. – Валера смотрел в глаза Сильвии Альбертовны, и она понимала, что он говорит искренне. Что он действительно так думает. Что по какому-то странному праву он принадлежит ей. И соглашается с таким порядком вещей. Ей принадлежит его тело, с которым она делает то, что хочет. Ей принадлежит его беспомощность перед нею. Его покорность, его стыд. Поэтому она заставляет его не закрывать глаза. Чтобы видеть в них всё это. Чтобы взять себе всё то, что ей принадлежит. Всего Валеру. Всё, что у него не только снаружи, но и внутри.

– Я это сделаю, – говорит Валера, – в один прекрасный момент я пойму, что нужно. Я не отступлюсь. Не испугаюсь. Вы увидите.

– Ну хорошо, – отвечала Сильвия Альбертовна. – Надеюсь, что так и будет. У тебя сегодня был хороший день. Тебя навещали, успокаивали, лечили руками, обещали избавить от пыток, принесли тебе вкусную еду, сняли камень с твоего сердца, ну а потом и с чего-то ещё. Ты будешь хорошо спать. Во сне тебе, может быть, приснится решение. И ты расскажешь мне во время нашей следующей встречи.

Она вышла из палаты. Но Валере не пришлось заснуть и увидеть решение во сне. Его сосед по палате повернулся к нему, и Валера увидел взгляд совершенно нормального человека.

– У неё внутри бесы, – сказал сосед по палате. – Надо их погонять, а то совсем плохо будет. Она и так уже, считай, пропала. Но попробовать, может, и стоит.

– А ты тоже нормальный, только виду не показываешь? – спросил Валера. Он не знал, видел ли этот человек, что с ним делала Сильвия Альбертовна. Он сильно смутился, но сосед по палате вёл себя так, как будто ничего не видел.

– Нормальный. Не дай Бог узнают, – отозвался сосед, – замучают до смерти. Ты её к одной женщине отвези. Я тебе адрес дам. Трудный, конечно, случай. Но, может, она справится. Ты, главное, сам не бойся. Попытаться надо обязательно.

Сосед вздохнул и повернулся к стене.

 

Глава 25. Выход спелеологов из пещеры

Спелеологи старались не задерживаться, хотя подъём и труднее спуска. Они, конечно, были натренированы получше, чем участковый, и двигались вперёд намного быстрее. Не делали долгих привалов, шли в режиме марш-броска.

Они понимали, что оставленная ими жертва, даже если отползёт куда-то от берега, всё равно далеко уползти не сможет и будет найдена и растерзана, то есть принесена в жертву, как это было запланировано на самом верху. Но когда это произойдёт, на этот счёт никакой определённости не было, и представлялось всё-таки нужным поторопиться. Хотя, с другой стороны, бежать по нагромождению камней они тоже не могли, слишком велик был риск получить травму.

Сначала они прислушивались – не доносятся ли какие-нибудь звуки, хотя звуки под землёй доносятся довольно-таки издалека. В какой-то момент они поняли, что отошли так далеко, что всё равно ничего не услышат.

По их подсчётам, до входа в боковой коридор, ведущий к выходу, было примерно ещё четыре часа хода. И тут они увидели впереди себя в свете фонарей два человеческих силуэта и услышали, что кто-то кричит, зовёт их. Двое каких-то парней бежали к ним по камням, причём один как-то неловко поскользнулся и упал, но тут же вскочил.

– Мужики, – кричали они, – Бог вас послал! Как отсюда выйти?

– А вы что – заблудились? – спросили спелеологи.

– Да заблудились – это мягко сказано! – кричал парень. – Мы счёт времени потеряли! Во-первых, ни х**а не видно – батарейки кончились. Во-вторых, холодно и жрать хочется. У вас поесть ничего нет?

– Да это не проблема, – отозвались спелеологи. – А что вы здесь вообще делаете?

– Да мы на экскурсию приехали в Дарьинские пещеры. Наши там, наверное, с ума сходят. Мы чуть дальше зашли, хотели вернуться, куда-то не туда пошли и заблудились. И мы уже, кажется, несколько часов здесь ходим. А вы кто?

– Да мы служим здесь, в стройбате, тут подземная стройка. Ходим, отметки делаем, – объяснили спелеологи.

– А вы к выходу идёте? – спросили парни.

– Да, уже возвращаемся, – подтвердили те.

– Ну слава богу! – радовались парни.

За этим разговором спелеологи довольно подробно рассмотрели туристов – такие худенькие, невысокие ребята. Без касок, без снаряжения. В каких-то польских кроссовках… Короче говоря, самодеятельность. Но и туристы, охая и матерясь, тоже успели внимательно осмотреть спелеологов. Жалуясь на холод, сырость и боль в ногах, разбитых о камни, и голод, и громко унижая мать этой системы пещер, они успели отметить про себя, что снаряжение у спелеологов не общевойсковое, а всё – от ботинок до касок с фонариками – иностранное и самое дорогое, самого лучшего качества. От внимания охающих и жалующихся туристов не ускользнули также боевые ножи «Ka-Bar», которые носят американские «морские котики». То есть типичное, б****, снаряжение стройбата!

– Ну, спасибо, мужики! – кричали парни. – А то мы уже думали, что тут и останемся! Как говорится, с нас пузырь! Вы какую водку пьёте?

– Да всякую, – буркнули спелеологи.

– А я, – кричал один из туристов, возбуждённый перспективой спасения, – считаю, лучше «Пшеничной» нету!

При этом, восхваляя пшеничную водку, турист ни на минуту не спускал глаз со своего спасителя, держась от него по его правую руку. Другой турист кричал:

– Мужики! Нельзя чуть помедленнее, я вообще за вами не поспеваю!

– Да можно и привал сделать, – ответили спасители. – Поесть, отдохнуть.

– Поесть – это мы с удовольствием! – кричали туристы. – Мы с утра ничего не жрали!

Спасители зачерпнули воды, вскипятили её с помощью крохотной газовой горелки фирмы Siemens. Концентраты, правда, были наши, но они, кстати, и вкуснее западных.

– Меня Серёга зовут, а его Юрка! – представились туристы. – А вас?

Стройбатовцы представились сдержанно:

– Анатолий.

– Константин.

– Ну что, мужики, как служба? – спросил Серёга.

– Да, служба – зае**сь! – вынуждены были ответить спелеологи, поскольку иного ответа на этот вопрос в Советской Армии не существовало. – А вы служили?

– Да мы ж танкисты, – ответил Серёга. – Я даже в Новочеркасское танковое училище поступал. Но провалился. По математике. На следующий год опять поступать буду.

– А я, мужики, – сказал Юрка, – скажу вам по-честному, я армию вообще не уважаю. Как дембельнулся, больше ничего общего с армией иметь не хочу. Правильно говорил наш бугор: как одену портупею, всё тупею и тупею. Вечно ты кому-то что-то должен. Спать не ложишься, трансмиссию ремонтируешь. Я однажды на морозе траки чинил. Я зае***ся. Ну его на х**! Уеду работать на Север. Заработаю денег. И буду сам себе хозяин.

– А ты из Ростова? – спросил Константин Юрку.

– Да, я на Чехова живу, – ответил Юрка. – На Чехова и Горького продовольственный, и сразу же за ним по Чехова первая подворотня. Там во дворе меня все знают. Я, между прочим, карате занимаюсь! Ходим с пацанами тренироваться в 49-ю школу. Ну, я не то чтобы чёрный пояс заработал, но по е**льнику дать могу.

– Да, карате – это сильная штука, – уважительно кивал Константин. – Так что, тебя, в случае чего, бояться надо?

– Да зачем тебе меня бояться? – кричал Юрка. – Я за тебя любому башку оторву! Вы же нас, можно сказать, из жопы вытащили! Причём – из какой жопы? Из каменной жопы!

– А ты тоже из Ростова? – спросил Серёгу Константин.

Серёга ответил:

– Ясный путь. Мы же с Юркой в одну школу ходили, в 53-ю. У него там мама учительница английского. Мы, можно сказать, с детства дружим. Я уж сегодня подумал было, вместе и сдохнем. А тут вы подвернулись. Без вас я прям не знаю, чтоб мы делали. И покормили. И армию мы вспомнили. А у вас, ребята, дембель скоро?

– Да у нас весной, – ответил Анатолий.

– И чё после дембеля думаете делать? – спросил Юрка.

– Да ещё до дембеля дожить надо, – сказал Константин.

– Это ты прав, никогда ничего про себя не знаешь, – подтвердил Юрка. – Но вы ж не в Афгане! Что же с вами может случиться в стройбате, дедушки Советской Армии? Разве что кирпич на голову упадёт.

– Ладно, хорош болтать, – скомандовал Анатолий, – собираемся и идём. Ты самый разговорчивый, – обратился он к Юрке, – пойди, миску помой!

И Анатолий стал упаковывать в рюкзак газовую горелку, на которой глазастый турист Юра успел прочитать: «Die.

Юра взял миску и, чертыхаясь, полез с камня на камень её мыть. Константин пошёл за ним, ступая по камням лёгкой и совершенно неслышной походкой, так характерной для солдат стройбата. Турист Серёга заметил, что нож Константин уже держит в руке, готовясь нанести удар. Серёга стоял примерно в трёх метрах от Анатолия. В правой руке у Серёги был камешек, который он незаметно поднял, вставая.

Юра оглянулся, увидел Константина с ножом в руках и спросил, улыбаясь:

– А чё это ты нож достал? Рыбу чистить?

– Какую рыбу? – удивился Константин.

– А зачем тебе нож? – спросил ещё раз Юра и как-то смутился.

При этом сознание Юры сфотографировало каждый выступ каменного пола, но глаза глядели испуганно, как бы умоляя о пощаде.

– Ты чего? – пробормотал Юра. – Что я тебе сделал? Серёга! – заорал он, держа миску так, как будто хотел ею прикрыться от ножа.

Серёга отскочил от Анатолия назад и камешком попал точно в фонарик на каске, разбив его вдребезги, отчего Анатолий сразу ослеп. Анатолий бросился вперёд, но ничего, кроме темноты, не поймал.

Константин тоже бросился вперёд. Он целился ножом в Юрин левый бок. Юра отпрянул, оступился и чуть не упал. От такого Юриного неловкого движения Константин промахнулся, не попал в Юру ножом. Юра отскочил назад, довольно далеко, но опять поскользнулся и всё-таки упал на спину. Константин бросился на него, но навстречу ему уже летела алюминиевая миска. Сила, с которой летела неожиданно правильно брошенная миска, наложилась на силу Константинова броска вперёд. Удар пришёлся прямо по переносице.

Анатолий краем глаза видел, как турист с ловкостью и скоростью ящерицы выскользнул из-под падающего на него Константина, а Константин на полном ходу врезался лицом в камни, фонарик потух, и наступила темнота и тишина.

– Я ж говорил, что я карате занимаюсь, – крикнул Юра.

Анатолий махнул несколько раз ножом в темноте, надеясь кого-то задеть и сориентироваться. Но услышал за спиной голос:

– Сдавайся! Чой-та вы на нас напали?

– Да мы пошутили, – сказал Анатолий, поворачиваясь на голос.

И в следующую секунду от удара кулаком по затылку он упал и потерял сознание.

 

Глава 26. Люди Пальчикова

Анатолий и Константин были связаны профессионально, их окружала плотная темнота, но кляпа во рту нет – кричать можно сколько угодно, всё равно никто не услышит.

Вспыхнула зажигалка. Она осветила лицо человека лет тридцати. Зажигалка погасла и в темноте раздался голос:

– Крокодила вам подавай! Прямо так приспичило, срочно вам надо крокодила! Вот объясните мне – зачем? Разве мало там наверху всякой х**ни? Зачем нужен ещё крокодил?

– Какой крокодил? – изобразили удивление спелеологи.

– Хорош врать! – предупредил голос. – Вы уже всё рассказали, пока были… ну, типа без сознания. Ну, вы понимаете… У нас есть такие способы допроса, что нам надо – всё узнаем. И про генерала Снегирёва вы рассказали. И про милиционера, которого вы бросили над озером… И про силу дракона, как вы его называете. Ну, в общем, вы своё дело сделали, крокодил вылезет. Спасибо вам скажут сельские жители.

– А вы кто – коллеги по работе? – спросили спелеологи.

– Коллеги, – ответил голос, – спецназ ГРУ. И у нас тоже разные вещи происходят. И из-под земли мы вызываем, кого нам нужно. Но крокодилов мы не вызываем. Вы совсем, ребята, охренели.

– Во-первых, нам приказали, – сказал Анатолий. – А во-вторых, не говори, чего не знаешь.

– Да всё я знаю, – сказал голос. – И про секту вашу венецианскую, и про командный пункт под землёй, чтобы с крокодилом общаться. Как только людям такая мура в голову приходит?!

– Это не мура, а древнее знание, – терпеливо, как маленькому, стал объяснять Анатолий. – Дракон сделал Венецию великой.

– Да слышал я уже сегодня всю эту х**ню про Канал Сирот каких-то, – повторил голос. – Ты мне объясни, если вы такие страшные с вашим крокодилом, почему мои ребята вас повязали? Двое на двое – по-честному. Вы вооружены – они без оружия. Без этих ваших канадских ботинок, американских ножей. Голыми руками вас взяли. Как же это они без крокодила справляются?

– У вас тут тоже не всё чисто, – ответил Константин. – Они же в темноте видят.

– Они в темноте видят, а вы не видите, – прокомментировал голос. – И никакой крокодил вам не помог.

– Дракон – это будущее, – продолжал Анатолий. – Система подземных сообщений идёт до самой Европы, даже до Атлантического океана. И её надо осваивать. А для этого надо, чтобы дракон был за нас.

– Так вы Европу хотите драконом завоёвывать? – удивился голос. – Из-под земли? Ребята, вам надо лечиться.

– Это всё не твоего ума дело, – разочаровался в собеседнике Анатолий. – Вы знаете только то, что знаем мы. А мы знаем далеко не всё. В стране назревают перемены. В мире назревают перемены. Войну планируют на самом верху. Мы только выполняем приказы.

– И у вас приказ – никаких свидетелей, да? – спросил голос. – Поэтому вы моих ребят хотели порезать?

– Да откуда мы знали, что это ваши ребята? – спросил Анатолий. – Мы только свою работу делаем. А как же? Приказы надо выполнять.

Внезапно вспыхнувший свет ослепил и так слепых в темноте спелеологов. В этом смысле он мало чем отличался от темноты. Но они услышали, как одновременно со вспышкой света другой голос скомандовал:

– Отставить!

Спелеологи пытались разглядеть, что вокруг них происходит. Скоро они поняли, что их окружает девять человек. Причём с Юрой и Серёгой они уже были знакомы. Ещё трое были вроде Юры и Серёги, худенькие, неказистые. Зато двое – настоящие шкафы. Один из этих шкафов и разговаривал с ними, сидя на корточках. Ещё какой-то мужик с кобурой на поясе, видно было, что постарше других. И он теперь стоял перед связанными спелеологами. И была ещё странно неподвижная, непонятная какая-то фигура с краю. Странно неподвижная какая-то. Тоже вроде немолодой мужик, он сильно отличался отостальных, а чем – сразу не скажешь. Старший с пистолетом, тот, что приказывал отставить, подвёл итог:

– Под землёй действие советских законов никто не отменял. Если вы милиционера оставляете, чтоб его сожрал какой-то подземный крокодил, а на заблудившихся туристов с ножом кидаетесь, то надо вас ставить к стенке. И мне с высокой башни нас*ать, кто вам отдавал такие приказы. Я этим ещё займусь. Вы арестованы и будете переданы в распоряжение военной прокуратуры. Но пока что окажите мне услугу. А потом, глядишь, может, и я вам помогу.

– Что надо делать? – спросили спелеологи.

– Надо проверить одну вещь, – объяснил он. – В условиях, приближенных к боевым.

Он обратился к тому другому, который стоял неподвижно:

– Если им завязать глаза, они будут видеть? – спросил он.

– Можно попробовать, – ответила неподвижная фигура глуховатым голосом.

– Ну что, – предложил мужик с пистолетом, обращаясь к своим подчинённым, – у кого есть желание подраться с завязанными глазами?

– Разрешите мне, товарищ полковник, – вызвался турист, назвавший себя Серёгой.

– Да мы бы все попробовали, – сказал другой парень.

– Согласен, – сказал полковник, – тогда первые ты и ты.

Он показал на Сашу Пухова, назвавшегося ранее Серёгой, и на того, кто отозвался вторым. Они сняли с себя тёмные майки, сложили их в несколько раз и перевязали ими глаза. Тот, что сидел на корточках, развязал спелеологов, им дали несколько минут, чтобы прийти в себя и приготовиться. Саша Пухов вышел вперёд:

– Ты! А может, им ножи отдать? – Он никак не мог или не хотел выходить из роли шумного туриста.

– Отставить! – сказал старший.

– Есть отставить! Вот! А мы предупреждали, что карате занимаемся с пацанами, – продолжал Саша Пухов каким-то обиженным голосом. По его позе и по тому, как он повернулся к тем, к кому обращался, было понятно, что он всё отлично видит.

Спелеологи понимали, что их могут и убить в этом спарринге. И хоть какой-то шанс выйти отсюда живыми только в том, чтобы драться как можно лучше. А драться они умели очень хорошо. Они просто великолепно умели драться. Оба последние лет пять только этим и занимались.

Фролов учил видеть в темноте не глазами, а как-то по-другому, видеть лбом, руками… Развивал не только их естественные и разные другие способности, но и внушал им, как бы передавал те особые качества, которые были у него самого, у существа, для которого темнота была светом. Учил не только видеть в темноте, но иначе перемещаться в пространстве. Для него пространства не существовало. А для бойцов вампирского спецназа оно, конечно же, существовало, но поддавалось им всё-таки легче, чем другим людям, которые с вампиром не тренировались.

Спелеологи сделали всё, что могли. Но смогли они немного. Их противники сразу действовали так, как будто никаких повязок у них на глазах нет. Бой длился несколько секунд. После чего у Константина были выбиты два пальца на левой руке, Анатолий же от полученных ударов упал на камни, на которых он и лежал, стараясь дышать медленно, чтобы восстановить дыхание и унять боль.

– Всё! – крикнул тот, кого называли полковником.

Повязки на глазах затягивала следующая пара.

– Готовы? – спросил полковник.

– Готовы!

Полковник видел войну на трёх континентах и не раз стоял лицом к лицу с настоящими свирепыми чудовищами в человеческом облике. Он знал, какое значение имеет магия на войне, и никогда не относился к этому легкомысленно. Но то, что он увидел сейчас, – и первый, и второй бой, – действительно поразило его. Люди с завязанными глазами в течение буквально считанных секунд укладывали на землю бойцов опытных и прекрасно подготовленных.

Пятый перевязал себе глаза. Он стоял один против двоих. Хотя у тех и были травмы после первых двух боёв, но им дали отдышаться, прийти в себя. Пятый и нанёс им самые тяжёлые травмы, ведь он был один против двоих. После третьего спарринга они не могли встать, у одного была сломана ключица, другой вообще был без сознания.

– Товарищ полковник, разрешите обратиться. – Перед полковником стоял тот, которого спелеологи обозначили для себя как неподвижную фигуру; это был, разумеется, Фролов.

– Слушаю вас, – отозвался полковник.

– Надо забирать отсюда личный состав, там что-то большое из озера выползло и сюда ползёт, – глуховатым голосом сказал Фролов.

– Далеко оно? – спросил полковник.

– Пока нас не слышит, нашего запаха не чувствует, – ответил Фролов.

Полковник сел на корточки перед лежащим спелеологом, тем, что был в сознании:

– Ну что? Ползёт ваш крокодил. Скоро сюда приползёт. Хотите с ним встретиться?

Требовать последовательности и геройства от человека, если у него сломана ключица, значит, требовать слишком многого. Вся его психическая энергия уходит на борьбу с болью. Можно оставить человека на съедение крокодилу, почему бы и нет? Тем более если это предатель, который шёл с ножом на своих. Фанатик, приносящий человеческие жертвы. Хотя как раз принесение человеческих жертв полковника особенно не шокировало. Он не раз видел, как приносили человеческие жизни в жертву глупости, тщеславию, жадности и, конечно, страху. А чем, собственно говоря, крокодил хуже? Ничем не хуже. Да и с воспитательной точки зрения неплохо бы показать бойцам, чем кончается предательство.

Спелеологи лежали на камнях – один раненый, в сознании, и другой раненый, без сознания. Полковник не был особенно жалостливым человеком. Но бросать раненых на съедение какому-то подземному гаду он не хотел. Просто не хотел. Может человек не хотеть?

 

Глава 27. Степан спасает участкового

Теперь уже участковому приснилось, как за Иевлевой гоняется крокодил. И сон этот был радостный, потому что в нём крокодил был тяжёлый и неповоротливый, а Иевлева лёгкая, как балерина. Лёгкая, несмотря на довольно большой живот, из которого, почти как из сумки кенгуру, выглядывал совершенно разумный маленький ребёночек и давал ей какие-то очень практичные советы. Ребёночек, например, говорил:

– Если ты, мама, этим камнем попадёшь ему по морде, то он совсем взбесится, а тебе, наоборот, станет веселее, и ты будешь ещё легче прыгать с камня на камень.

«Из молодых да ранних, – подумал про себя участковый. – Ещё не родился, а уже такие умные вещи говорит!»

А ребёнок, как увидел участкового, так ему и сказал:

– А ты, дядя, уйди отсюда подальше, потому что ты не можешь так прыгать с камня на камень, как мама. У тебя нога раненая. Тебя крокодил схватит, и всем плохо будет. И тебе плохо будет. И мама будет плакать, и я расстроюсь.

– Ну, нет, – ответил ему участковый, – зря ты так говоришь. Мама твоя из-за меня плакать не будет. Не потому, что она меня не любит. Она меня любит. Но не так, как любят единственного своего мужчину.

– Понимаю, – сказал мальчик.

– А поэтому, – продолжал участковый, – я не допущу, чтобы со мной случилось что-то плохое. Вот ты говоришь, что я с камня на камень прыгать не могу. Правильно, пока не могу. Но есть у меня одна вещь, которая от крокодила защищает. И называется эта вещь – пистолет. А в пистолете патроны, их дал дядя Степан. Они волшебные – одним выстрелом трёх слонов убивают. Но в слонов мы стрелять не будем, правда? Слоны – хорошие. Они в Индии живут и тяжёлые бревна своим хоботом поднимают. Людям помогают. А вот крокодилы, которые из-под земли выходят, людям ни в чём не помогают, только хотят их пожрать. И в таких крокодилов, мальчик, мы будем стрелять пулями дяди Степана.

Тут участковый оглянулся и увидел, что крокодил подполз к нему совсем близко. И все увидели, что это не простой крокодил, а правда похожий на дракона. Только огонь у него из пасти не вылетает, потому что огонь – это бабушкины сказки.

Участковый не стал ждать, пока крокодил бросится на него и растерзает. Он снял «макарова» с предохранителя и, увидев перед собой голову крокодила, выстрелил прямо в середину этой головы, между глазами.

Эффект превзошёл все ожидания. Крокодила ударило нижней челюстью о камни, оглушённый, он медленно сполз обратно в воду. Он хотел уплыть, но вдруг появились другие крокодилы поменьше и стали рвать его на части. Участковый подумал, что получилось очень плохо, эти маленькие сожрут большого и тоже выползут из воды. А их много. И что же тогда делать? Это было так отвратительно, что участковый проснулся.

Проснувшись, он обнаружил, что, пока он спал, Степан его перетащил на другое место, намного дальше от воды.

– Ты меня перетащил, а я даже не проснулся, – сказал участковый Степану.

– Я тебя перенёс, как ребёнка. Я мужик здоровый, даром что старый. Ты во сне что-то говорил, доказывал что-то. С кем это ты разговаривал?

– С одним мальчиком, – ответил участковый.

– Что за мальчик такой?

– Да он ещё не родился. Но уже умные вещи говорит.

– Твой?

– Нет, не мой.

– Потому и умный, что не твой… Куда ж ты с этими под землю попёрся? Они же убийцы.

– Выбора не было. Я бы не пошёл, они б её заставили пойти. Ну, помнишь, тогда под землёй с нами женщина была? Они б её заставили. А она к тому же беременная. Я не мог рисковать.

– Рисковать он не мог… Ладно, что теперь… Главное, нашёл я тебя всё-таки.

– А откуда ты знал, где меня искать? Или ты случайно здесь оказался?

– А на их дьявольскую силу у нас наша ангельская сила есть. Слава тебе, Господи. Мир не без добрых людей.

– Ты скажи толком. Я не понял ничего.

– И не надо. Пятый десяток разменял, а ума не набрался. Ничего, ящера увидишь – поумнеешь.

– Ящера? – удивился участковый.

– Да он плывёт уже, – сказал Степан. – Вода в озере дрожит, но пока очень слабо. Он далеко ещё. Я поэтому тебя с берега и убрал. Оставил два куска твоих штанов… Кровью напитанные. Он в пещеру полезет за ними. А там следы, которые эти твои дружки оставили. И пусть он туда ползёт. А мы пока другой дорогой уйдём. В другую сторону. Но сначала нам надо убедиться, что он в ту пещеру полез.

– А он нас не найдёт?

– Не должо́н. Его запах в сторону уведёт. Но там пещеры поуже будут. Он до поверхности не доберётся. А мы уже будем далеко. Ты идти совсем не можешь?

Участковый попробовал подняться, но стало очень больно. Идти он не мог.

– Я тебя так далеко не унесу, – сказал Степан. – Придётся тебе одному тут остаться. Пока я к верхним пещерам схожу и у строителей тачку украду.

– Как так? – спросил участковый.

– Да мы тачку потом вернём, ты не беспокойся, – засмеялся Степан.

– А если он выползет, пока тебя не будет?

– В пещеру пойдёт. Ты, главное, сиди тихо. Я такие тачки видел, где бункер строят. Это около двух километров идти. Ты уж меня подожди.

– Только ты, когда возвращаться будешь, тачкой сильно не греми, – попросил участковый.

– Ладно, не бзди, – улыбнулся Степан.

 

Глава 28. Степан выводит участкового на поверхность

Участковый остался один. Степан дал ему пистолет, такой же «макаров», как тот, что забрали спелеологи. Забрали, но воспользоваться им так и не представилось возможности. Но участковый пока об этом ничего не знал. Степан, правда, сказал, что стрелять из этого пистолета ни в коем случае нельзя. Только если ящер правда полезет. Сказал, что отдача очень сильная, и участковый может от неё покалечиться с непривычки. Но пистолет всё-таки оставил, чтобы участковому было не так страшно. Участковый сидел, опираясь спиной о скалу. Озеро было внизу, метрах в пятидесяти. Фонарь был выключен, как того потребовал Степан.

Сначала участковый сидел в полной темноте, но потом, когда глаза привыкли, он начал различать силуэты камней, очертания берега. Оказалось, что от озера идёт какое-то фосфоресцирующее сияние. И его достаточно, чтобы темнота не была непроницаемой. Через какое-то время участковый уже довольно хорошо ориентировался, не так, конечно, как с включённым фонариком. Но довольно хорошо. Он различал лёгкую дрожь на поверхности воды. Дрожь иногда усиливалась, а иногда вода почти разглаживалась.

Прошло около часа от ухода Степана. Участковый надеялся, что Степан вернётся. И он будет не один тут сидеть, когда это что-то вылезет из воды. Ему было очень страшно. То есть он делал именно то, для чего его оставили на берегу озера спелеологи, то есть боялся.

Время в темноте тянулось невыносимо долго. Вдруг по поверхности озера пошла уже довольно сильная рябь. Участковый снял пистолет с предохранителя.

На поверхности показалась голова, очень длинная, с характерными выпуклыми глазами и ноздрями. Потом камни начали осыпаться под тяжёлыми лапами, и на берег стала выползать рептилия.

Когда участковый увидел её, он почти успокоился. Он боялся больше всего неизвестности. Но как только увидел это существо, выползающее из каких-то невообразимых глубин, страх почему-то прошёл.

Во сне на коже рептилии были такие же, как у крокодилов, выпуклости. Но наяву она оказалась гладкой. И похожа была не на крокодила, а скорее на гигантскую ящерицу. Хотя и двигалась довольно медленно. Около десяти, наверное, метров длиной. Длинный хвост и узкая очень длинная голова.

На берегу она действительно поползла в сторону входа в пещеру, по которой текла впадающая в озеро река.

Участковый наблюдал за ней, осторожно высовываясь из-за камня. Он видел, куда она поворачивает голову, куда смотрит, и ни разу не оказался на линии этого взгляда.

Рептилия вытягивала голову, отчего сходство с крокодилом уступало сходству с драконом, которого участковый видел однажды по телевизору нарисованным на каких-то китайских вазах. Не было, правда, длинной шеи, но сама голова была очень длинная.

Потом она поползла, но не по берегу реки, а прямо по самой реке, перебираясь с камня на камень.

Ну, неприятное, конечно, зрелище. Но если ты предупреждён и у тебя есть причины считать, что оно на тебя не полезет, и вдобавок у тебя в руке верный «макаров», который дал опытный Степан, то как-то всё это можно пережить. Особенно если ты был уже под землёй и видел реку и другой берег её. Скоро шум камней, осыпавшихся под ногами ящера, стал тише. Участковый оглянулся. За ним, рядом с валуном, стоял Степан. Он закрыл указательным пальцем губы, призывая к полному молчанию и тишине.

Ещё некоторое время после того, как звуки, производимые ползущей рептилией, полностью затихли, Степан делал знаки сохранять тишину. У рептилии отличный слух. Лучше, чем у нас.

Потом он приподнял участкового и помог ему дохромать до входа в боковую пещеру, довольно узкую. Там действительно стояла обычная строительная тачка. Она была изнутри вся в песке, но, по крайней мере, жидкого раствора в ней не было. И на том спасибо. Забраться в неё с раненой ногой и устроиться так, чтобы можно было сидеть, тоже оказалось нелегко. Но с помощью Степана в конце концов и это получилось. Степан оказался человеком, отлично умеющим обращаться с тачкой. Где-то он этому научился. Не сидел ли?

Они так продвигались около часа, когда увидели свет впереди, и был это свет не дневной, какой бывает при выходе из тоннеля, а были это фонарики на касках, как у шахтёров. Коридор в этом месте имел выступ, после которого делал небольшой поворот. Из-за поворота выехал сначала участковый на тачке, которую Степан толкал перед собой. Он увидел два маленьких пятнышка света и сразу, протянув руку, повернулся к Степану и приложил палец к губам – тихо.

Но Степан уже и сам успел заметить впереди свет. Он давно привык видеть в темноте. Поэтому его фонарь был выключен. Те, кто приближался к ним, вряд ли их заметили.

Степан аккуратно (к счастью, тачка попалась не скрипучая) закатил участкового обратно за выступ и ещё метров так на шесть. Вернувшись к выступу, он долго наблюдал за приближающимися огоньками. Потом, оставив участкового посредине коридора, сам спрятался, сев на корточки за складкой стены, которая как нарочно была предназначена природой для засады. В ней была маленькая трещина, через которую Степан сможет увидеть тех, кто приближался к ним, но сам не будет бросаться в глаза. Через неё же можно и стрелять. Он снял пистолет с предохранителя.

В повороте коридора за уступом показался свет. Двое одетых и экипированных очень похоже на спелеологов, которые оставили участкового у озера, вышли из-за уступа и остановились. Они увидели тачку. В тачке сидел мент, но без фуражки. Он щурился от света и закрывался рукой.

– Меня тут бросили, – сказал мент, – вывезите меня на поверхность, я сам идти не могу.

Они пошли к нему, деловито доставая ножи из чехлов. Тут и прогремели выстрелы. Участковый никогда не видел, чтобы пуля подбрасывала человека и била им о стену коридора. Когда Степан подошёл к ним, оба были уже мертвы. Что немудрено при поражениях такого объёма, сила удара пули разрывала тело почти пополам.

Степан опять вернулся к выступу и выглянул в коридор. Там никого не было. Степан включил фонарик и долго искал пули. Участковый молчал. Наконец обе пули были найдены.

Степан ещё раз посмотрел вперёд в коридор, потом взялся за тачку и покатил её, осторожно объехав лежащих.

– Прямо как за нас взялись, – бормотал он, – скоро на каждом шагу будут с ножами разгуливать.

– Откуда такая сила у патрона? – спросил участковый.

– Да я сам не знаю, я старичку одному отдаю, – ответил Степан. – Он только мне делает, больше никому. Сам изобрёл, Кулибин местный.

– Как ты пистолет удерживаешь при такой отдаче? – удивился участковый.

– А научился. И ты научишься, – заверил Степан.

 

Глава 29. Докладная записка парторга в райком партии

Я так себе представляю, что, когда парторг писал это письмо в райком, на душе у него было черным-черно. Да что же это такое, в конце концов! То одно, то другое. В конце концов его же попрут с партийной работы, у них тоже нервы не железные. И так уже косо смотрят.

Я прямо представляю себе, как он, бедный, мучился, искал выражения, пил чай…

« Секретарю Багаевского районного комитета КПСС

товарищу Хорошееву В. П.

Секретаря парторганизации совхоза Усьман

Стрекалова Е. И.

хутор Усьман Багаевского района Ростовской области

Уважаемый Виктор Викторович!

Партийная организация совхоза Усьман с глубоким удовлетворением рапортует в район, что у нас в совхозе собран урожай зерновых в количестве 1242 тонны, и это составляет на 7 % процентов больше, чем запланировано. Трудящиеся совхоза собрали также богатый урожай овощей и фруктов, по итогам года выйдя на показатель 12 % перевыполнения плана. По поставкам государству молока и мяса на третий квартал года совхоз перевыполнил план на 4 %. Своим вдохновенным трудом коллектив совхоза, руководствуясь решениями XXVI съезда КПСС… »

Тут парторг, наверное, задумался: «Руководствуясь решениями XXVI съезда КПСС… – что? Повышает… э-э-э… Что повышает? Ни х**а непонятно – что. Вкладывает свой посильный вклад… тоже не пойдёт. Вкладывает вклад, придёт же на ум такое».

Парторг нахмурился: «Ну хорошо. А если так? Своим вдохновенным трудом трудящиеся совхоза, руководствуясь решениями XXVI съезда КПСС, вносят свой вклад в строительство социализма в его развитой фазе…»

Парторг было почувствовал, что он на верном пути, и сразу сбился, не понимая, как закончить предложение: «А х** с ним, пусть будет – на благо советского народа». Парторг с удовлетворением поставил точку в конце предложения. И тут же увидел «…трудом трудящиеся совхоза». Тут, я думаю, он громко выматерился, а кто бы на его месте воздержался от такого выражения? Твою мать! Но переделывать он уже не стал, сколько можно!

Как?! (Тут опять, наверное, было выражение, которое каждый может вставить по своему вкусу.) Как написать о не укладывающемся в голову происшествии в совхозе, понимая, что после вампира райком от такого дела просто взбесится?

Только с вампиром всё вроде успокоилось, только секретарь опять стал называть парторга доверительно на «ты», и вот надо докладывать о новом диком происшествии. Диком. Не менее диком, чем вампир. А главное – сколько можно? Что это за полоса какого-то кошмара? Почему опять такое и опять у них в совхозе?

« Социально-идеологическая обстановка среди тружеников совхоза, – писал парторг, – находится на высоком уровне сознательности, характеризуется оптимизмом и чувством уверенности в завтрашнем дне. Явления, связанные с религиозными пережитками, имевшими место в июле этого года, в совхозе полностью преодолены.

Секретарь парторганизации совхоза Усьман

Считаю, однако, своим долгом сообщить, – тут парторг глубоко и шумно вздохнул, – относительно состоявшегося сегодня инцидента на озере Дарьинка, свидетелем которого стал пастух Василий Юхно.

Стрекалов Е. И.

Пастух Василий Юхно со стадом личного скота трудящихся совхоза Усьман находился сегодня около восьми часов утра на берегу водоёма Дарьинка. Товарищ Юхно был в это время трезв, так как спиртные напитки в магазине сельпо хутора Усьман, согласно распоряжению правительства, отпускаются с одиннадцати часов утра. Брагу же и самогон, как не искоренённые ещё до конца явления, он этой ночью не употреблял, поскольку работницы совхоза Усьман всегда проявляют заботу о трезвости Василия Юхно, доверяя ему частный домашний скот.

9 сентября 1981 г.

Находясь при стаде, которое товарищ Юхно пригнал на берег водоёма с целью водопоя, он стал свидетелем случая, который не должен иметь место в советской действительности. Однако есть основания верить сообщению товарища Юхно, которое подтверждается его трясущимися руками. На вопрос, почему трясутся руки, товарищ Юхно объясняет, что это потому, что корова кричала человеческим голосом. Его объяснения частично подтверждаются также отсутствием в стаде коровы Машки, принадлежавшей семье механизатора Плотникова В. И. И ещё косвенно другими трудящимися совхоза, которые помогали товарищу В. Юхно собирать разбежавшееся стадо. Также пасечники тов. Шуров Е. Д. и Мельников А. И. утверждают, что слышали, как кто-то кричал человеческим голосом с направления озера. И хотя это было далеко, оба они после этого были обнаружены в состоянии алкогольного опьянения, и руки у них тоже тряслись.

совхоз Усьман Багаевского района».

По сообщению В. Юхно, около восьми утра вода в озере Дарьинка взбурлила, и на берег выскочило животное, похожее на крокодила. Товарищ В. Юхно, который исполняет должность общественного пастуха, в частности потому, что пользуется среди тружениц совхоза репутацией малопьющего, настаивает на том, что животное было длиной как автобус и, выбегая из воды неожиданным образом, схватило корову Машку зубами за загривок и на глазах у всего стада утащило в воду. Причём, как указывалось выше, при этом корова кричала человеческим голосом. А у товарища В. Юхно, когда он докладывал об этом, руки тряслись ещё сильнее и в глазах выступили слёзы.

Дальше тов. В. Юхно докладывает, что от этого стадо разбежалось в разные стороны, потому что коровы пришли в ужас, и собирать их потом помогали другие трудящиеся совхоза. Несмотря на репутацию В. И. Юхно как малопьющего человека, трудящиеся совхоза, конечно, не поверили бы ему в сказку про крокодила, потому что раньше подобных происшествий не было. Но непосредственно после происшествия ряд трудящихся, взволнованных разбежавшимся стадом и криками В. Юхно, прибыли на берег водоёма Дарьинка и видели собственными глазами следы, оставленные животным на илистом берегу среди следов коровьих копыт. Следы эти были размером примерно как четыре человеческих ноги, но трёхпалые, похожие на куриные, на вид отвратительные, вселяющие беспокойство. Бывший на месте зоотехник сделал фотографии следов фотоаппаратом «Смена», но мною фотоплёнка у зоотехника была изъята и помещена в сейф с партийными документами.

Ситуация дополнительно осложняется временным отсутствием в селе органов милиции, так как участковый товарищ Микрюков И. С. отбыл в неизвестном направлении, написав предварительно рапорт с просьбой об отпуске.

В результате вышеизложенного происшествия население хутора Усьман встревожено и активно советуется в плане принятия мер для поимки животного сотрудниками совхоза. Всё это требует от партийной организации немедленной реакции. Поскольку же опыта реагирования на такие события у партийной организации совхоза нет, я обращаюсь с просьбой о методологической помощи к партийным органам района.

Коммунисты совхоза полны решимости дать отпор мещанским слухам, активизирующимся на фоне вышеизложенного происшествия, а также проводить дальнейшую работу по повышению сознательности среди тружеников совхоза.

C глубоким уважением,

 

Глава 30. Выхаживание участкового

Участковый проснулся оттого, что в комнату кто-то вошёл и остановился перед его кроватью. Открыв глаза, участковый увидел мужика, одетого по-деревенски, но чисто, аккуратно, как будто на мероприятие.

– Проснулся? – констатировал вошедший. – Тогда я тебе сейчас поесть принесу.

Он повернулся и вышел. Нога участкового была аккуратно перебинтована. И боли он не чувствовал. Он помнил, как Степан вывел его, бросив тачку внизу, к каким-то домам, посадил в лопухах на краю огорода, а сам ходил куда-то. У участкового тогда рана разболелась и её дёргало, и ему было так плохо, что один раз он потерял сознание. Потом появился Степан с каким-то мужиком. Они вдвоём буквально дотащили участкового до «москвича», на котором приехал тот мужик, и куда-то потом долго ехали.

Вообще на поверхности участковому стало резко хуже, как будто под землёй его поддерживала какая-то сила, а на поверхности поддерживать перестала. И он не очень хорошо помнил, куда они приехали. Он только помнил, что ему сделали какие-то уколы и положили на кровать, и он заснул…

Дверь открылась, в комнату вошёл тот же аккуратный мужик, неся в руках поднос. На подносе была тарелка с горячей кашей. Вслед за ним в комнату вошёл Степан и сказал:

– Ты ешь, а я тебе буду рассказывать. Значит, так. Рану твою зашили, но за день-два она у тебя не пройдёт. Здесь ты в безопасности. Начальство думает, что ты в отпуске. А твои знакомые думают, что тебя сожрал ящер.

– Ой, как нехорошо, – отозвался аккуратный.

– Они не знают, что ты жив, – продолжал Степан. – И слава богу. Им пока лучше этого не знать. Твои провожатые на обратном пути наткнулись на другой спецназ, тот, который тренировался на речке Маныч. Ну, в общем, они этих двоих твоих друзей сильно побили и увели с собой. С ними был полковник из Москвы. И они вообще люди непростые. Так что они этих двоих скоро не выпустят. И даже главный почитатель крокодила ничего про тебя не узнает. Пока ты на хутор не вернёшься. Лежи тут спокойно, выздоравливай. На ребят можешь положиться. Это монахи, они тебя не выдадут. Они тут спокойно живут, никто и не знает, что они Богу молятся. А они молятся, и Бог их слышит. У них пасека почти сто ульев, в колхоз записались, мёд сдают, живут себе на отшибе, никто тут не ходит. Я считаю, хорошо устроились. Они тебя молиться тащить не будут, но и прогонять не будут, если захочешь. А так – нормальные мужики. Всё умеют, всё у них есть. Отец Пётр врач по образованию. – Степан кивнул в сторону аккуратного мужика. – Так что ты в хороших руках.

– В миру в больнице работал, – отозвался отец Пётр.

– Все сидели, – продолжал Степан, – наши люди, во всём помогут. Теперь про ящера слушай! Он-таки пролез по Дарьинским пещерам, выплыл в озеро и утащил корову. На глазах у пастуха. Я сам не ожидал, что он там пролезет по пещерам и аж наверх выйдет. И это сейчас наша главная забота. Потому что он наверх пятьсот лет не выходил. И если он вылез вообще из-под земли, значит, у него дело какое-то. Или его выманили.

Степан выглядел озабоченным и встревоженным.

– Какое у него дело, а? Отец Пётр? Не знаешь? – спросил он.

– Война? – ответил отец Пётр вопросом на вопрос.

– Война, – отозвался Степан машинально, думая о своём. И продолжал:

– Спецназ скажет танкистам, те приедут на танках и будут его подстерегать. А то ещё застрелят из пушки с перепугу. А нам нужно эту гадину загнать обратно. И желательно целую, не раненую.

– А как это сделать? – спросил участковый.

– Там видно будет, – ответил Степан. – Но ты пока про это не думай, а то ты сам зелёный, не знаешь ничего. И ничего ты всё равно не придумаешь. Я потом за тобой приеду, а сейчас мне быстро надо в Аксай.

Степан уехал, вернее, ушёл пешком. До дороги было не очень далеко, всего километра три. Чтобы участковый не скучал, ему принесли книгу писателя Лескова. Участковый открыл наудачу и стал читать про какого-то грека, у которого был друг жид, и жид этот почему-то был бедный. И тот грек давал жиду деньги, чтобы он снарядил корабль. И жид снаряжал корабль. И куда-то на этом корабле уплывал. И возвращался без денег. И тот опять давал жиду деньги. И жид опять снаряжал корабль. И опять уплывал. И опять возвращался без денег. Книга оказалась хорошей, потому что от неё участковый уснул очень крепким, счастливым каким-то сном и проснулся где-то под вечер. Рядом с кроватью он увидел прислонённые к стене костыли. И подумал, что до ветру вполне может пойти на этих костылях. На спинке стула висели какие-то штаны, приготовленные скорее всего для него. А на сиденье лежал свитер. Одевшись, участковый встал на костыли и, довольно ловко передвигаясь на них, вышел из дома. Туалет оказался чистый и удобный, почти как в городе. В коробке лежали нарезанные газетные листы.

На обратном пути участковый увидел хозяев. Четверо мужчин стояли на коленях на веранде с другой стороны дома перед небольшим деревянным крестом. Они негромко повторяли хором, не особенно торопясь, одну единственную фразу:

– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас грешных, – и снова: – Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас грешных.

Ничего особенного участковый в этом не видел. Ну, молятся, ему и раньше приходилось видеть молящихся людей. Но он почему-то остановился и стоял, опираясь на костыли, и слушал негромкие голоса, раз за разом спокойно, без особого рвения повторяющие одну фразу. Он не мог понять, что его поразило во всём этом. Почему это представляется ему таким неправдоподобно странным, что в этой молитве заставляет стоять, не шелохнувшись, и слушать?

И он понял. Был ранний вечер, солнце садилось. Рядом с домиком начиналась лесополоса. В ней стояли ульи. Перед лесополосой было поле сурепки, уходящее к горизонту. Четыре мужских голоса на веранде повторяли одну фразу. Повторяли вполголоса, и, кроме неё, не было никаких обычных для этого места звуков. Ветер на открытом пространстве замер. Деревья стояли неподвижно, кроны их молчали. Птицы не подавали голоса, даже воробьи не чирикали. Пчёлы не летали и не жужжали. Кузнечики не стрекотали. Как будто мир, окружающий веранду с четырьмя молящимися людьми, затих специально на время, пока они молятся. Степан говорил, что Бог слышит их молитвы. Каждый бы услышал, когда такая тишина.

 

Глава 31. Загородный домик полковника Пальчикова

А вот пробуждение Константина и Анатолия не было вызвано какими-то внешними причинами, в отличие от пробуждения участкового. Никто не входил и их не будил своим присутствием. Они проснулись просто оттого, что выспались, причём проснулись одновременно, как по команде.

Они лежали в кроватях, на чистой постели, боли не было, происшедшее в подземелье представлялось бы сном, если б не фиксирующие повязки. У Анатолия такая повязка была на руке и фиксировала она два пальца – большой и указательный. Выглядело это так, будто он изображает, что у него пистолет, которым он, впав в детство, пугает других детей.

У Константина повязка выглядела не так забавно. Она была плотно наложена на всю верхнюю часть тела, почти до пояса, и фиксировала левое плечо. Но гипса точно не было, фиксация достигалась с помощью тонких шин – полос то ли из дерева, то ли из пластмассы, что было странно, так как обычно при переломах на советского человека щедро накладывались килограммы гипса, чтобы он понял, что чувствует черепаха, имея панцирь. А эти перевязки были удобные, надёжные, лёгкие, какие-то не наши. Кто их накладывал и когда – этого ни Анатолий, ни Константин не помнили.

Ещё под землёй им сделали уколы, и действительность с болью, светом фонариков в темноте, каменным потолком пещеры, лёгкими шагами рядом и крокодилом где-то сзади… эта действительность стала отодвигаться, гаснуть, от неё сначала остались только звуки… Потом боль стихла… И больше никаких воспоминаний не сохранилось.

Из одежды на них не было ничего. Но перед каждой кроватью на стуле лежал аккуратно сложенный спортивный костюм, обычный, отечественного производства, майка, трусы, носки, а на полу – кроссовки польские, новые. Где-то они уже видели такие кроссовки, но ношеные.

Комната была вся обшита деревом, как на очень хорошей генеральской даче. Дверь в комнату оказалась не заперта. Они вышли в коридор, рядом с комнатой оказался туалет. Очень кстати. Лестница вниз. Внизу гостиная, довольно большая, и кухня. В открытой двери на кухню показался человек, принадлежащий к монголоидной расе, одетый в такой же, как у них, спортивный костюм, но не новый, и тоже в белую хлопчатобумажную майку.

– Потому что… – сказал стоящий в проёме двери человек, – умываться надо и завтракать надо.

При этом с его лица не сходила сладкая улыбка.

Изумлению Анатолия и Константина не было границ. Во-первых, никто их, судя по всему, не охраняет. Это дача какая-то, убежать отсюда ничего не стоит. Ну не может же их охранять этот довольно нелепый на вид чурка, лет под пятьдесят, в штанах с вытянутыми коленями. К тому же они одеты в гражданское, польские кроссовки оказались очень удобными. В окно видать поле, забор несерьёзный, калитка. Это вообще не военный объект. И никого вроде нет, кроме безобидного чурки.

– Меня Жугдер Гунгаевич зовут, – продолжал чурка, улыбаясь. – Гунга – значит, радость, а Жугдер – это вам долго объяснять. Умывайтесь и кушать идите, а я вам скажу, что будет дальше.

Но Анатолий и Константин не стали ждать, пока приедет кто-то посерьёзнее Жугдера Гунгаевича. Справиться с ним можно было и без рук, одними ногами. Он полетел на деревянный пол с криком, который скорее даже выражал досаду, чем боль. Связали его хорошо скатертью со стола. Убивать смысла не было никакого. Калитка оказалась заперта только на щеколду. Дорога шла через поле, на котором уже скосили не то пшеницу, не то рожь… не важно. А важно то, что прятаться на этом поле всё равно не в чем, и они пошли быстро прямо по дороге туда, где виднелась железнодорожная насыпь, и там где-то, наверное, должна была быть станция.

– Х**ня какая-то, – сказал Анатолий. – Такое впечатление, что им для чего-то нужно было нас отпустить. А для чего? Их же найти как два пальца обос*ать. Крамер их в два счёта найдёт.

– Пока давай когти рвать, – отозвался Константин. – Потом думать будем.

На платформе никого не было. Это плохой признак, значит, электричка будет не скоро. Но электричка показалась на горизонте, закричала и со скрежетом остановилась перед перроном. Анатолий и Константин вошли в вагон. Народу было немного, напротив них сидела старушка с маленькой печатной машинкой в руках и смотрела на них одобрительно.

– Спортсмены? – спросила старушка, улыбаясь.

– Спортсмены, – без выражения ответили Анатолий и Константин.

– Из больницы? – в голосе у старушки прозвучали нотки весёлого сочувствия, как будто речь шла о побеге из больницы и старушка этот побег одобряла.

– Из больницы, – опять без выражения подтвердили Анатолий и Константин.

При этом Константин поправил воротник спортивной куртки, пытаясь спрятать за ним выглядывающую перевязку. Что было наивно, так как левый рукав и так висел пустой, рука была прибинтована к груди.

– Боксёры? – спросила старушка.

– Водное поло, – сказал зачем-то Константин, но старушку эта информация вполне удовлетворила. Она кивнула с пониманием, как будто сама всю жизнь играла в водное поло, и повернулась к окну, в котором проплывали подмосковные берёзы.

Мысль о билетах даже не появилась, так как никаких денег, даже самых мелких, при Анатолии и Константине не было. Беглый осмотр домика перед бегством никаких результатов по деньгам не дал, а задерживаться не хотелось. К счастью, контролёр проверять билеты так и не пришёл. Так изредка бывает. Электричка летела быстро, как всегда. Люди в вагоне как-то притихли, мало разговаривали, наверное, думали о своём, и смотрели в окна, подобно старушке, сидящей напротив Анатолия и Константина. За окнами пролетали поля – отдыхающие поля, как сказал однажды поэт, но не из этой истории, а другой прекрасный поэт. Поля сменялись берёзовыми рощами, мелькали загородные станции, проходили длинные высокие бетонные заборы, прямо стены, а что за ними – неизвестно. Но солнце светило так интенсивно, как бывает только осенью. Это особенный свет. Не яркий, а именно сильный какой-то, подчёркивающий цвета. От него небо, например, насыщается густой синевой, в которой парадоксально присутствует чёрный оттенок. Облака от этого становятся не серыми или белыми, а ледяными. Очень красиво.

Всё отлично, если бы не мысль, что догонят. Но ведь отпустили же. Не хотели бы – точно бы не отпустили. Значит, какая-то цель у них есть. Может, думают проследить, куда пойдём? Бред. Кто за ними следит? Тот мужик с яблоками в коробке, перевязанной шпагатом? Даже если он бросит яблоки и побежит следом за нами, с таким животом он далеко не убежит. Метров сто и инфаркт. Он не спортсмен, по крайней мере, уже давно. Водным поло точно не занимается. А кто? Мама с двумя детьми? Исключено, мама тоже толстая, а дети маленькие. На всякий случай надо внимательно смотреть. Могли и загримироваться по такому случаю. Ладно, там видно будет.

До Москвы оказалось совсем недалеко. Вышли на станции Вешняки, пересели в автобус, доехали до Кузьминок, тоже без билетов. Там сели в метро, объяснили женщине-контролёрше при турникете, что солдаты из больницы, денег нет. Она посмотрела на гипс, на одинаковые спортивные костюмы, решила не заморачиваться и пропустила. Затерялись в толпе.

Вышли на Пушкинской. Вдруг всё-таки следят? Надо позвонить майору Долгову. Доложить и спросить, что лучше сделать. Но денег ни копейки нет. Выручила солдатская смекалка. Анатолий непринуждённым жестом нагнулся к бабке, которая сидела с жестяной коробкой на полу в подземном переходе, взял лежавшие там 10 копеек. Показал бабке палец, приложенный к губам. Бабка обомлела. «Жуткие какие-то, вдобавок перевязанные, хрен знает, кто такие. Но хоть не всё забрали, и на том спасибо. Милиции как раз нет рядом, защитить-то некому. За что я им только деньги плачу, иродам? Как нужны – никогда рядом нету».

Десять копеек разменяли в киоске «Союзпечать». Позвонили. Лишнего не болтали, только самое главное. Долгов выслушал внимательно, сказал адрес, где подождать, пока за ними приедут. Переулок Козицкий, 3, квартира 14. Откроет девушка. Скажете, от меня. Она будет предупреждена. Сейчас прямо идите, это там рядом с вами.

Переулок Козицкий Анатолий с Константином быстро нашли. Открыла действительно девушка. Причём хорошенькая. Курносенькая такая, весёлая и чувственная. Спросила, что они хотят сначала – мыться или есть. Решили сначала помыться, а потом уже спокойно поесть. Константин пошёл мыться первым. Девушка показала ему, где в довольно большой квартире помещается ванная. Вернулась в комнату, подошла к сидящему в кресле Анатолию и спокойно, как будто это совершенно естественно и так и надо, попросила его чуть приподняться, стянула его спортивные штаны вместе с трусами на колени. Реакция Анатолия удовлетворила вполне её ожидания, она села на него сверху прямо в кресле, а руками схватила его руки и прижала их к спинке кресла. Анатолий быстро приблизился к финишу и у самой финишной ленты, в самый последний момент увидел боковым зрением в полированной дверце шкафа отражение мужчины с пистолетом в руках. Отреагировать он не успел, потому что девушка вдруг очень сильно прижала его руки к креслу, а мужчина сразу поднял пистолет, и Анатолий услышал щелчок выстрела; последняя его мысль была, что глушитель, видимо, не наш. Короткая агония Анатолия совпала с мощным разрывом финишной ленты, и, уходя из жизни, он испытал немыслимое наслаждение.

Потом он вдруг понял, что видит себя, и сидящую на себе девушку, и мужчину с пистолетом, но смотрит со стороны, как будто это кино. Девушка продолжала, сидя сверху, совершать характерные движения. Уход Анатолия из тела она сопроводила долгим тихим, но выразительным стоном. Присутствие другого мужчины, видимо, только усиливало её переживания.

Потом она сошла с Анатолия, он лежал теперь на кресле с разорванной выстрелом головой, мёртвый, но по-прежнему готовый к любви. Девушка щёлкнула пальцем по целящемуся в потолок члену, улыбнулась и сказала мужчине:

– Давай быстро, пока он в ванной. Там всё потом легко отмоется. А креслу, кажется, хана. И приходи, а то я только во вкус вошла.

И улыбнулась ему нежной женственной улыбкой…

Открыв глаза, Анатолий обнаружил, что лежит на полу, а над ним склоняется заботливое лицо Жугдера Гунгаевича. Он лежал на полу в гостиной, двери на кухню были справа от него. Константин лежал рядом. Анатолий успел заметить, что под голову Константина подложена маленькая подушка.

– Потому что так бы оно и было, – объяснил Жугдер Гунгаевич.

Анатолий видел, что Константин тоже пришёл в себя.

– Завтракать будете, – продолжал Жугдер Гунгаевич, – а я вам скажу, что будет дальше.

 

Глава 32. Ящер и танкисты

Ежу понятно, что не пускать любопытных к озеру, из которого выскакивает ящер, – это дело милиции, а не армии. Но… любопытных особо нет, так как страшно. А ящер этот может проголодаться и пойти поискать, кем бы тут можно было покормиться. И если пастух Вася говорит правду, то милиция его просто не удержит. Поэтому подполковник поставил на берегу озера танки. У них есть прожекторы, чтобы и ночью всё было под контролем. Из пушки стрелять по ящеру – это, конечно, баловство. Этого никто делать не собирался. Но пулемёты на всякий случай заряжены.

Там наверху будут решать, что делать с ящером и с информацией об этом инциденте. Считать ли его сенсацией? Или, наоборот, – плодом воображения человека, трезвость которого столько раз упоминалась при описании обстоятельств, что скорее всего был он всё-таки пьяный в задницу. Но, как водится, бережёного Бог бережёт, и пока во всём как следует не разберутся, танки не помешают. Тем более если вспомнить, что говорил Пальчиков.

Кстати, поставить над озером танки – это была его идея. Он задержался в городке на несколько дней, проверял результаты тренировок своих подчинённых. И остался очень доволен. Накануне всей этой идиотской истории с ящером за ними прилетел вертолёт. Перед отбытием у него с Пушкарёвым состоялся разговор. Он сказал:

– Присматривай за Дарьинским водоёмом. Не жди указаний сверху. Там что-то вылезло из-под земли. Это не шутки, на самом деле.

– Что там такое? – спросил подполковник.

– Мои ребята слышали в пещерах что-то странное. И видели даже кое-что.

– Что видели?

– Какой-то не то крокодил, не то что-то похожее, но очень большое. Я серьёзно говорю.

– Бред какой-то. Что-то ты недоговариваешь.

– Я тебе говорю всё, что могу. А ты мне всё договариваешь? Я тебя спрашивал про вампира, а ты мне что сказал? А ты прекрасно всё знал. И сам его видел.

– Послушай…

– Нет, это ты меня послушай! Ты думаешь, я в маразм впал? В байки играюсь? Ты слушай меня очень внимательно. Идут события. События непростые. Генеральный секретарь болен. Сколько он проживёт – никто не знает. Может, год, а может, и месяц. Кто придёт на его место – это очень сложный вопрос. Возможен даже военный переворот. Я тебе всего сказать не могу. Но тут у тебя под носом происходят важные вещи. И ты, как военный, перестань думать схемами, не бойся принимать за действительность то, что ты раньше никогда не видел. Я тебе как раз верю больше, чем ты мне. Не спорь! Я тебе говорю то, что не должен, не имею права говорить… Есть группа в Генеральном штабе. Это очень серьёзные люди. Если ты кому-то об этом доложишь, от тебя мокрое место останется в тот же день. Они рвутся к власти. Они хотят большой войны. Фамилии я тебе не назову, а то тебя найдут и грохнут. У них есть спецсредства. Они работают с магами. Им этот крокодил для чего-то нужен. Х** его знает, я сам не понимаю всего. Но это очень серьёзно.

– Если ты знаешь фамилии, почему ты просто не напишешь рапорт?

– А вдруг я не все фамилии знаю? А вдруг мой рапорт попадёт к одному из них?

– Но если я выдвигаю танки, командиру дивизии я обязан доложить. Это же танки, – сказал подполковник.

– Спасибо тебе, что ты объяснил! – окончательно разозлился Пальчиков. – А то я с луны упал и танки первый раз в жизни вижу. Идём к нему прямо сейчас.

Подполковник снял телефонную трубку, сказал соединить с командиром дивизии. Коротко объяснил ситуацию. Попросил разрешения зайти в кабинет, обсудить.

Полковник Вахнюк И. Б., встречая вошедших, встал из-за стола, прошёл под портретом генерального секретаря, пожал руки, как полагается. Пальчиков ему представлялся уже раньше и благодарил за помощь. Теперь сказал, что зашёл попрощаться. Комдив предложил вошедшим сесть, сам расположился на своём месте за большим столом под портретом основателя Советского государства, с огромным лбом, бородкой и добрым прищуром. Пушкарёву он ответил:

– Аномальные явления? Корова пропала? Жители напуганы? Чтоб твоих танков там близко не было, понял? Пусть пожарники этим занимаются.

– Товарищ полковник, разрешите доложить, – возразил Пушкарёв. – Пожарники боятся. Оно слишком большое. Пожарную машину перевернуть может.

– Ты в сказки веришь, – ехидно сказал комдив.

– Товарищ полковник, может, и правда это сказки, – продолжал подполковник. – А если нет? Я вас очень прошу, под мою ответственность. Под мою личную ответственность. Сорок восемь часов.

– Всё, разговор окончен!

– Товарищ полковник, я вас никогда ни о чём не просил, – не унимался Пушкарёв. – Я вас прошу. Это моя личная просьба. Это правда страшно, товарищ полковник. Это наша работа. Не пожарников.

– Ты сам видел? – спросил комдив.

– Я сам не видел. Но есть факты, – настаивал Пушкарёв. – Есть фотографии следов. Корова не могла сквозь землю провалиться, её бы давно нашли.

– Разрешите мне, – перебил Пальчиков, – это я тревогу поднял. Мои бойцы видели в пещерах следы. Это огромное животное. Пожарные ничего не сделают, а наш долг защищать людей. Мои солдаты, я считаю, слишком легко вооружены для этой задачи. А вас за инициативу отметят в министерстве, я доложу по своей линии.

– Чтоб нам дураками не выглядеть… – сомневался полковник Вахнюк.

– Товарищ полковник, – улыбнулся Пальчиков, – давайте откровенно, вы любите мистику и всякие чудеса?

– Терпеть не могу, – не задумываясь ответил полковник Вахнюк.

– А научные сенсации? – продолжал Пальчиков.

– Люблю в газетах читать, – честно сказал полковник Вахнюк, – а лично принимать участие желанием не горю.

– А кстати о газетах, как вы относитесь к представителям прессы? – гнул Пальчиков свою линию. – А ведь их приедет из области и даже из Москвы целая толпа. И ломиться они будут сюда, мы ближе всего к озеру.

– Что вы предлагаете? – Полковник Вахнюк колебался.

– Надо по-тихому самим выставить на берегу несколько машин. Экипажи будут в полной безопасности. И доложить только по нашим каналам, чтобы всё было спокойно, без криков и шумихи.

Слово «шумиха» убедило полковника Вахнюка окончательно. Комдив это слово ненавидел и боялся его.

Потом, уже в кабинете Пушкарёва, Пальчиков долго молчал, занятый своими мыслями. Наконец проговорил:

– Заговорщики… Ты вообще как к предателям относишься?

– Да без восторга, – отозвался Пушкарёв.

– Ну-ну… – пробормотал Пальчиков и опять замолчал.

Первыми на дежурство на берегу озера заступили танки взвода лейтенанта Петрова. В одном из них, кроме механика-водителя, находились командир полка и командир дивизии. Пушкарёв достал из планшета фотографии следов, полученные у парторга совхоза Усьман, который по своей инициативе изъятую плёнку проявил и снимки напечатал. Комдиву следы очень понравились.

Ночью танки стояли вокруг озера, но никакой дракон не появлялся. Комдив сначала разговорился, вспомнил прошлогодние учения. Но потом стал смотреть на подполковника хмуро, как будто это подполковник был виноват, что дракон не выходит.

Потом дракон появился. Небо уже серело, фары были выключены. Как дракон выходил из воды, не заметили, а увидели его, когда он уже полз по берегу. Огромный, гладкий и совершенно жуткий.

Он подполз к танку лейтенанта Петрова, схватил в пасть ствол пушки, как будто хотел её перекусить пополам. Непонятно было, то ли он чувствовал запах танкистов и поэтому принимал танк за живое существо, то ли просто хотел поточить зубы о такой удобный для этого предмет, как ствол пушки.

– Петров, не вздумай стрелять! – крикнул в радиотелефон комдив. Потом он вдруг вытащил из портфеля фотоаппарат «Киев» и полез наверх.

Открыв люк, он стал фотографировать чудище, громко матерясь от восхищения. Увидев вспышки, а главное, услышав голос, ящер оставил пушку. Он повернулся, и комдив сделал самый главный снимок в своей жизни.

Лохнесское чудовище, увидев этот снимок, плюнуло бы от зависти и уползло глубоко в свою шотландскую нору: крупным планом – огромная гладкая голова неизвестного гада смотрела в объектив маленькими глазами.

Следующий кадр – чудище, бегущее к фотографу. Оно бежало, как ящерица, но слегка извивалось своим огромным телом и длиннющим тонким хвостом. Лапы его стали почти прямые, тело поднялось над землёй, живот почти не касался её. Сама пластика движений почему-то напоминала движения насекомого, жука или таракана. И странным образом, пока таракан стоит на месте, можно на него смотреть. Но стоит ему побежать, как люди теряют власть над собой и в припадке страха, смешанного с отвращением, кидаются, чтобы немедленно его раздавить. С этим чувством невозможно бороться. Оно неподконтрольно сознанию, ему подвержены мужчины и женщины в равной степени. Похожее чувство овладело Пушкарёвым. Он был готов схватиться за пулемёт и открыть огонь. Но страх за комдива, похоже, потерявшего рассудок, оказался сильнее.

Следующий кадр: прямо над фотографом пасть с жуткими зубами. Следующий кадр: кусок сереющего неба и фрагмент люка, потому что Пушкарёв, не выдержав, стянул комдива вниз.

– Извините, товарищ полковник, – пробормотал он.

– Я бы успел! Последний кадр!

– Не успели бы, – сказал Пушкарёв.

Ящер потыкался в захлопнувшуюся крышку люка. Слез с танка и пополз вдоль берега. Тогда это началось.

– Пушкарёв, у тебя выпить нет? – спросил вдруг комдив.

Но идея комдива выпивать в танке на боевом дежурстве и в присутствии механика-водителя показалась Пушкарёву по степени абсурда цветочками по сравнению с тем, что произошло далее.

Ящер полз вдоль берега, не быстро, изгибаясь при движении всем телом. Дополз до скалы. Остановился. Пушкарёв вдруг почувствовал непонятно откуда взявшуюся жуткую тоску. Ни с того ни с сего, без всякой причины. Без всякого содержания. В том смысле, что тоска обычно бывает из-за чего-то. А эта была без повода, ничем не вызванная, необъяснимая, но она была такая сильная, что воспринималась как физическое ощущение. Его охватила подавленность, он понял, что не может двигаться. Спереди слышались истерические рыдания механика-водителя. Комдив прижимал к себе фотоаппарат. Кажется, он тоже не мог двигаться. Он смотрел на Пушкарёва выпученными глазами, потом положил ладонь правой руки на лысину. Фотоаппарат теперь валялся у него под ногами.

Не могло быть и речи о том, чтобы, например, всё-таки открыть огонь из пулемёта или включить двигатель и попытаться траками уничтожить этот кошмар, ползущий вдоль берега. Теперь уже и огонь по нему из пушки не казался таким уж бессмысленным. Почему бы и нет? Тем более что в автомате заряжания были снаряды. Учебные, но тоже вполне годные для этого случая. Хотя ничего странного Пушкарёв не усмотрел бы и в использовании фугасного снаряда. Или даже кумулятивного. Но Пушкарёв не мог пошевелить рукой, не то что стрелять из пушки, пусть даже и учебным снарядом. Он даже не мог говорить. Он видел в оптику, как танк Петрова завёл мотор и пошёл почему-то прямо на скалы. Перелез через два огромных валуна, полез по косой стене, идущей вверх. Причём ему удалось залезть довольно высоко, метра на три, но потом он провис одной стороной, перекосился, левый трак лопнул, и в таком положении застрявший танк и остался.

Пушкарёв, сделав над собой титаническое усилие, попробовал всё-таки навести пулемёт. Ничего из этого не получилось, руки не слушались, и он обнаружил, что по его лицу тоже льются слёзы.

Но дальше было вообще что-то сюрреалистическое. На берег озера приехал мотоцикл с коляской, с него сошёл какой-то незнакомый довольно пожилой человек, высокий и седой. Он кинулся навстречу рептилии и стал стрелять в неё из пистолета. Но попасть не мог. Пули ложились перед мордой ящера. А поскольку тот успел уже доползти до скал, так как, видимо, хотел попробовать добраться до экипажа застрявшего танка, то в его морду полетели осколки камней, разбиваемых пулями. При всём этом старик показал ловкость совершенно не старческую, отскакивая, оставаясь на дистанции, недоступной для броска рептилии.

А главное, то, что так подействовало на танкистов, на него, видимо, вообще не действовало, по крайней мере подавленным он точно не выглядел. И с ума он не сходил, слёз на его лице не было видно, и своим мотоциклом на скалы заехать он не пытался. А вот ящеру, по-видимому, этот старик сильно мешал. Наверное, осколки камней, летящие в морду, причиняли большое беспокойство. Он мотал мордой из стороны в сторону, старик отскочил, не сводя взгляда с ящера, поменял в пистолете обойму на полную.

Тут Пушкарёв понял, что не только видит, но и слышит выстрелы. Это его удивило. Краем сознания он подумал, что это какие-то очень громкие выстрелы, слишком громкие для пистолета.

Ящер повернулся всем телом и пошёл в воду. Какое-то время он плыл с головой на поверхности, потом ушёл под воду весь. Старик же больше не стрелял в него, пока тот плыл, убить его не пытался. Не показав никакого намерения пообщаться с танкистами и вообще не глядя на машины, стоящие у края воды, он подбежал к своему мотоциклу, сел на него и быстро уехал.

Вот так.

Пушкарёв постепенно пришёл в себя. И комдив полковник Вахнюк ему сказал:

– Надо было позиции занять подальше, метрах в трёхстах, и сразу бить из пушки. Да кто ж знал.

Но ящер больше не показывался.

Танк Петрова стянули и эвакуировали на ремонтную базу. Повреждения оказались небольшие.

Командир дивизии организовал эхолокатор. И этот эхолокатор не обнаружил присутствия в озере чего бы то ни было, хоть немного напоминающего большую рептилию. Как будто всё это приснилось. Но вот же фотографии, на них гад во всей красе.

Старика с пистолетом, как выяснилось, никто не видел, кроме Пушкарёва и ещё одного солдата. Машина Муромцева оказалась на линии скал, и с их позиции ни застрявший танк Петрова, ни старик с пистолетом, ни пятящийся от него ящер не просматривались. Механик-водитель танка, в котором был сам Пушкарёв, вообще не смотрел. А комдиву стало плохо, и он тоже ничего не видел. Но странно, что ни Петров, ни его экипаж тоже не видели старика, хотя он был почти рядом с ними. И свою попытку заехать танком на скалу они тоже объяснить никак не могли.

Краткий итог дежурства на озере Дарьинка: Муромцев, его стрелок и механик-водитель вообще ничего подозрительного не видели. Только зафиксировали момент, когда танк Петрова завёлся, тронулся с места и зашёл за скалу. Никакого ящера они не видели. Но это невозможно, ящер был огромный, а у них ведь оптика. Но говорят – не видели ничего. Пушкарёв про ящера умышленно не спрашивал. Если бы видели – сами бы сказали. Это же не собака, не кошка… А почему не видели? Может, спали? Вряд ли бы они просто так уснули. Но судя по тому, что творилось с самим Пушкарёвым, и с ними тоже могло происходить что-то ненормальное. Может, и заснули каким-то неконтролируемым сном.

Но, что самое невероятное, Петров тоже ничего не видел. Докладывает, что он и его экипаж услышали вдруг – ни с того ни с сего – жуткий какой-то скрежет снаружи, как будто кто-то хотел распилить машину огромной металлорезкой. От этого скрежета у механика-водителя, младшего сержанта Васина В. Е., произошёл сбой в работе мозгов. Он завёл двигатель машины, перестал реагировать на команды и «попёр». Куда и зачем «попёр» Васин В. Е., Петров объяснить не может, также как сам Васин.

Васина пришлось отправить в медпункт из-за явного нервного расстройства. Но медпунктом дело не ограничилось, и Васина отправили в госпиталь. Сейчас ему уже лучше, но кроме скрежета он тоже ничего не помнит и не видел. И не слышал. То есть выстрелов он не слышал.

А вот механик-водитель самого Пушкарёва видел и слышал абсолютно всё. Он подробно описал ящера, он видел седого старика в пиджаке и с пистолетом и слышал выстрелы. Пушкарёв пробовал его убедить, что ему это всё приснилось. Солдат делал вид, что согласен. Пушкарёв обещал солдату отпуск, но если солдат будет болтать, то Пушкарёв сразу узнает, и получится тогда отпуск наоборот. Солдат сказал – так точно! Вообще солдат оказался сообразительный. Он обещал про свой сон никому не говорить и даже постараться самому всё забыть. Пушкарёв напустил ещё туману про новые технологии психологического воздействия на расстоянии, разработки под грифом «совершенно секретно». Солдат проникся причастностью к военной тайне. Он вообще был неглупый парень, городской, из Мариуполя. Служить ему оставался ещё год. Всё равно эта ситуация очень Пушкарёву не нравилась.

Комдив полковник Вахнюк очень разозлился на Пушкарёва. Он считал, что Пушкарёв поступил безответственно. В чём заключалась безответственность, не объяснил, но перешёл на «вы». Вместе они придумали какой-то приемлемый рапорт. О продолжении наблюдения за озером Вахнюк не хотел даже слышать. Про фотографии сказал, что ничего не проявлял, а плёнку сжёг. Пушкарёв понимал, что это неправда.

И теперь один из самых интересных вопросов: что это за седовласое видение на мотоцикле и с пистолетом. Откуда оно пришло и куда делось впоследствии? Куда уехало на своём мотоцикле? Где его искать, чтобы задать вопросы, от которых невозможно отделаться ни днём, ни ночью? Этого Пушкарёв не знал. Более того, он отлично понимал, что у него нет ни малейшей возможности это узнать. Но не совсем так обстояло дело в случае Пальчикова. У Пальчикова как раз такие возможности имелись. И он обещал заняться.

 

Глава 33. Встреча генерала Снегирёва с Иевлевой

Иевлева, накинув халатик, вышла из ванной и пошла одеваться в комнату. Стоя перед зеркалом, она внимательно рассматривала своё тело. Особенно те его части, которым предстояло меняться. Иевлевой казалось, что уже видно. Но скорее всего ей только казалось, что изменения наступили и что она уже их видит. А может, действительно они произошли? Но про её живот можно было только сказать, что он стал чуть менее плоским. Груди, может, чуть более твёрдыми. В общем, внести окончательную ясность в этот вопрос ей не удалось. В конце концов она спросила:

– А ты как думаешь? Видно что-нибудь?

– Нет, мама, ничего ещё не видно, – ответил мальчик.

– Ну и хорошо, что не видно, – ответила Иевлева, – чем меньше обо мне знают, тем лучше.

На встречу в «Интуристе» нельзя, конечно, пойти в джинсах. Но и вечернее платье надевать ни к чему по двум причинам. Во-первых, насколько Иевлева поняла, речь идёт об очень высокопоставленном человеке, который хочет познакомиться с ней. Надевать в такой ситуации вечернее платье – значит, сигнализировать намерение произвести впечатление. У Иевлевой этого намерения пока не было. Тем более что предложение встретиться поступило в такой форме, что она как бы не могла отказаться. Позвонили из штаба Северо-Кавказского военного округа, сказали, что высокопоставленный военный руководитель хочет познакомиться с Иевлевой, возможно, попросит помочь ему в каких-то вопросах, сообщили время и место встречи, обещали прислать машину и попросили не опаздывать и быть готовой к назначенному времени. Деловой характер встречи с незнакомым мужчиной, хоть и в гостинице «Интурист» на улице Энгельса, делал, по мнению Иевлевой, вечернее платье неуместным.

Вторая причина, по которой она не хотела надевать вечернее платье, заключалась в том, что у неё не было вечернего платья. Как-то не обзавелась. Зато у неё был отличный импортный финский зелёный костюмчик английского покроя, очень нарядный, хоть и строгий. А ещё у неё была прекрасная, финская же, блузка под этот костюмчик и немецкие лодочки на умеренном каблуке фирмы, кстати, «Саламандра», купленные когда-то по случаю в Москве в магазине «Лейпциг». К этому всему – нитка малахита – и получилось отлично. Духи «Шанель» спекулянтского происхождения, подарок, если честно, Сильвии Альбертовны, которая на слабые попытки Иевлевой отказаться ответила:

– Но, дорогая, вы же очень умная женщина и не станете вмешивать мораль в отношения с существом, которое пьёт человеческую кровь!

Подарок пришлось принять.

– Ну и как ты думаешь? – спросила Иевлева, разглядывая себя в зеркало.

«Мама, ты выглядишь, как королева», – ответил мальчик.

– Да, по-моему, ничего. – Иевлева ещё раз оглядела себя с головы до ног. – Может быть, выберем тебе имя?

«Потом, – ответил мальчик. – Тебе пора выходить, машина ждёт».

Машина ждала. Это была, естественно, чёрная «Волга». Она стояла у въезда во двор, прямо перед подъездом, её было видно из окна. «Пора так пора», – Иевлева набросила сверху серый, производства Венгрии, плащ с большими блестящими пуговицами, взяла сумочку и шагнула за порог.

До гостиницы «Интурист» было недалеко. Около десяти минут самой спокойной прогулки. На машине десять минут превратились в две. Машина въехала на небольшой подъём и подкатила к стеклянным дверям гостиницы. Услужливый лейтенант, сидевший рядом с водителем, выскочил первым и открыл двери перед Иевлевой. Она грациозно выбралась из машины и поблагодарила лейтенанта улыбкой и кивком головы. Лейтенант был слегка растерян, он старался не показать впечатления, которое произвела на него пассажирка, а впечатление было сильное и скрыть его было трудно.

Иевлева огляделась. Ясный спокойный сентябрьский день заканчивался. Каштаны в парке уже краснели и желтели по-осеннему. Но листья в основной своей массе были ещё на ветках. Они сорвутся под ветром и лягут на дорожки парка позже, в начале ноября. На стене дома, примыкающего к гостинице, пожарной стене, то есть без окон – огромный портрет генерального секретаря. Генеральный секретарь величественно задумчив. Он пишет что-то, судя по всему, важное, авторучкой на листе бумаги. Ведь он – писатель, автор также и литературных произведений. Но, хотя перо его уже находится на середине страницы, верхняя исписанная половина её пуста, написанных строчек не видно. Местные острословы говорили про этот портрет, что генеральный секретарь пишет симпатическими чернилами. Над ним потихоньку посмеивались все. Над ним, или над его образом, создаваемым наивной советской пропагандой. А Иевлева сразу вспомнила человека на кровати, как-то даже удивлённого, что ему так плохо. Ей было жалко его совершенно по-человечески, он это понял и сказал ей «пашыба», и это не было ни капельки смешно.

Хоть на этот раз её вызвали в гостиницу, а не в больницу, причину, по которой её хотели видеть, она связывала со своими целительскими способностями, информация о которых, по-видимому, просочилась к военным из управления ЦК. Но она, то есть Иевлева, была совершенно не права, ни одна капля информации из управления ЦК никуда не просочилась. А причина была совершенно в другом.

Её провели в апартаменты люкс, судя по тому, что за дверью номера оказался небольшой зал, в котором два офицера встали при её появлении. С ней поздоровались очень уважительно и провели дальше в небольшую комнату, обставленную скорее как кабинет. Там ждал её невысокий, подтянутый, одетый в гражданский костюм мужчина, на вид около пятидесяти лет. Он подошёл встречать её к самым дверям и со старомодной учтивостью поцеловал ей руку.

– Позвольте представиться. Модест Алексеевич Снегирёв, генерал-лейтенант. Воздушно-десантные войска. Вам не нужно представляться. Я прекрасно знаю, кого я вижу перед собой. Хотя должен признаться, что действительность превзошла все ожидания.

Иевлева поблагодарила. Она смотрела в необыкновенно светлые жёлто-зелёные глаза собеседника и понимала, что влипла, поскольку очень сильно нравится этому человеку. А он любит брать без спроса то, что ему нравится. И лечить тут точно никого не надо, а, возможно, придётся, наоборот, самой создавать факторы, которые потребуют медицинской помощи.

Она улыбнулась, сама удивляясь тому, как легко справляется с задачей скрывать свои реакции. Демонстрируя доброжелательную сдержанность, спросила, чем может быть полезна.

– Откровенно говоря, я хотел поговорить с вами о делах, – начал Снегирёв, – но я в растерянности. Вы так хороши собой, что все дела совершенно вылетели у меня из головы. Давайте сначала познакомимся немного поближе. Прошу вас к столу, Тамара Борисовна! Мы выпьем шампанского, поужинаем. Моё смятение немного уляжется. Мы, естественно, перейдём к делу.

Говорил он со спокойной улыбкой, никакого смятения на самом деле не проявляя.

– Большое спасибо, – ответила Иевлева.

«Мама, спокойно! – услышала она голос мальчика. – Ты думаешь на тридцать процентов быстрее, чем он, хоть он и генерал. Тридцать процентов – это очень много».

Её подвели к столу. Уважительно усадили, придвинув стул. У генерала были отличные манеры. Он предложил и сам налил ей шампанского, не забыв упомянуть, что оно из Франции. Французское шампанское показалось ей кисловатым.

– По поводу меню, – сказал Снегирёв, – мой вам совет. Возьмите бефстроганов. Это единственное, что тут умеют готовить по-настоящему хорошо.

Был приглашён официант, сделан заказ. И, когда они наконец остались одни, генерал заговорил о деле:

– Я нахожусь под глубоким впечатлением от вашего долгого пребывания под землёй, – начал генерал. – Мы строим здесь объект, именно поэтому всё, что происходит под землёй, для нас очень важно. Не скрою от вас, что мои подчинённые встречались с другими членами вашей, так сказать, экспедиции. Однако майор Ершов произвёл впечатление человека выносливого физически, но недалёкого и довольно простоватого. Со спелеологом вообще разговор не сложился, поскольку он ничего, кроме общих моментов, не может вспомнить, и у него какое-то психическое расстройство. Интереснее всего сотрудничество намечалось с милиционером товарищем Микрюковым. Но он, представьте себе, куда-то исчез. Такое впечатление, что у него возникли проблемы. Вроде бы какие-то бандиты, которых он когда-то помогал задержать, нашли его и пытались ему угрожать. Но ничего более конкретного наши сотрудники установить не смогли. По крайней мере, у него неприятности, и его нет на месте. Очень, конечно, жаль.

В интонации Снегирёва Иевлева уловила ожидание реакции с её стороны на это последнее сообщение. И немедленно отреагировала:

– Я ничего про это не знала. Честно говоря, меня это беспокоит. Игорь Степанович очень помогал мне в этой трудной ситуации. Я и до этого хорошо знала Игоря Степановича. Он звонил мне примерно 10–12 сентября, но ни о каких проблемах не говорил.

– В любом случае из источников ценной для нас информации остались только вы, – продолжил Снегирёв. – Скажите мне откровенно, как вы вообще очутились под землёй?

– Очень просто, – ответила Иевлева. – Вы ведь десантник и, следовательно, не ханжа.

Снегирёв внимательно смотрел на неё, не комментируя замечание про ханжу, как нечто само собой разумеющееся.

– Я увлеклась одним мужчиной, – рассказывала Иевлева. – Мы были вместе ночью, поссорились. Вы позволите не сообщать подробностей?

– Да, конечно, всё и так ясно, – сказал Снегирёв, а про себя подумал: «Поэтому мент и полез, хотя Ершов не хотел его брать!»

– Я шла одна и куда-то провалилась. Потом, когда меня нашли, – продолжала Иевлева, – они сами потеряли ориентиры, и мы стали искать выход. У спелеолога произошёл нервный срыв. Он нёс какую-то чепуху, что это странные пещеры, что они меняются и из них нельзя попасть наверх. Что мы всё время оказываемся в одном и том же коридоре, но он каждый раз выглядит по-другому. Но ведь это же невозможно, правда? Мы вышли на берег подземного озера, кажется, очень большого. Потом проверяли каждую пещеру, которую находили, и в одной из них совершенно случайно наткнулись на подземных строителей. Когда мы оказались на поверхности и нам сказали, что мы провели под землёй двенадцать дней – меня это поразило. Мои субъективные впечатления были совершенно другими. Ну никак не больше трёх-четырёх дней. Причём нашли меня в первый из них. Я долго думала, чем это можно объяснить. И мне кажется, нашла разгадку. Там очень тяжёлые условия под землёй. И ощущение замкнутого пространства ужасно давит на психику. Останься я одна ещё какое-то время, я бы, наверное, сошла с ума. Мы делали привалы и ложились спать. И мне кажется, мы спали намного дольше, чем предполагали, может, и по тридцать часов. Может, и ещё больше. Мы впадали в какое-то состояние между сном и бодрствованием. И у нас было что-то вроде галлюцинаций. А может быть, это были просто сны.

Она отчётливо понимала, что Снегирёв её рассказом заинтересован, как только может быть заинтересован человек, много лет искавший что-то и наконец напавший на след.

– Какие галлюцинации? Что вы конкретно видели? – спросил он.

– Ну, даже не знаю, как вам сказать, мне показалось, что я видела своего ангела-хранителя, – начала она.

Снегирёв всячески выражал заинтересованность словами Иевлевой, но реакцию на ангела-хранителя проницательная Иевлева прочла как досадливое «не то».

– Один раз мне привиделась моя бабушка. Она умерла десять лет назад.

– Она говорила что-нибудь? – спросил Снегирёв с поддельным любопытством.

– Нет, она ничего не говорила, она просто смотрела. Впрочем, я уверена, что она мне просто приснилась. Очень часто снились кошмары. – В этот момент по реакции Снегирёва Иевлева почувствовала, что она на правильном пути.

Снегирёв смотрел на неё, не мигая.

«Мама, тепло-тепло, горячо!» – крикнул мальчик.

– У меня было такое чувство, что на меня кто-то смотрит из темноты, – сказала Иевлева. – И на поверхности подземного озера, мне показалось, в какой-то момент всплыла голова ящера. Характерные выпуклые глаза. Но это что-то было очень большое. Голова размером с лодку. Это было очень страшно.

– Вот это для меня очень важно, – встрепенулся Снегирёв. – Пожалуйста, вспомните как можно более подробно.

– Я видела только голову, – вспоминала Иевлева, – показавшуюся на поверхности воды. Если только это не была галлюцинация.

– Да, – сказал Снегирёв, – это может быть очень-очень важно. А вам известно, что во вторник на хуторе Усьман пропала корова, и пастух утверждает, что её утащила рептилия, огромная, похожая на крокодила. Мы строим объект под землёй, а там что-то живёт. И что это – мы не знаем. Я, конечно, не должен вам этого говорить, и даже не имею права. Но вы вызываете у меня доверие, и я знаю, что уж кто-кто, а вы болтать направо и налево не станете.

– Мы там были в июле на уборке овощей, представить себе невозможно, что там что-то такое могло случиться. Честно говоря, для меня это звучит как сказка, – поразилась Иевлева.

– Данные ещё не проверили, – сказал Снегирёв, – но много очень странной информации. Нам, конечно, понадобится ваша помощь, Тамара Борисовна. Но у меня к вам есть ещё одна личная просьба. Такая красивая женщина, как вы, не может не любить балет. Мне бы очень хотелось пригласить вас на спектакль в Большой театр. Разумеется, самолёт и гостиница… я всё организую. Пожалуйста, не отказывайте мне.

– Разве вы любите балет? – удивилась Иевлева.

– Я, честно говоря, предпочитаю бокс, – ответил Снегирёв.

– А знаете, – сказала Иевлева, – я тоже ничего не имею против бокса. И мне будет приятно, если вы, посвятив мне вечер, не будете приносить себя в жертву.

– Вот мой телефон, – протянул листок бумаги Снегирёв. – На всякий случай. Я всегда буду рад вашему звонку.

Чёрная «Волга», проехав по улице Энгельса к переулку Кировский и свернув вправо, довезла Иевлеву домой.

Дома Иевлева сразу пошла в душ, чтобы смыть с себя неприятное ощущение, оставленное встречей. «Я очень боюсь этого человека, – думала она, – я ему подхожу, как новый экземпляр для его гарема. Но точно не беременная. А мне совершенно не улыбается перестать быть беременной. Ну… до срока, разумеется. И мне совсем не нравится перспектива однажды прийти в себя в больнице и услышать: не расстраивайтесь, пожалуйста, у вас был выкидыш. А он мог бы устроить что-то подобное. И это меня очень беспокоит».

«Не беспокойся, мама, – заметил мальчик, – будем думать, что мы делаем, и всё будет отлично».

– И с Игорем он мне явно не всё говорит. Он отлично знает, где Игорь, и мне не хочет этого сказать, – думала Иевлева.

«А я считаю, мама, он только думает, что знает. А на самом деле не знает», – уточнил мальчик.

– Много ты понимаешь, сиди там в животе и молчи.

«И ещё его, мама, что-то грызёт. Что-то у него идёт не так», – заметил мальчик.

– Всё равно мне в Усьман придётся ехать. Как бы не прямо завтра. А то страшно за Игоря.

«Позвони Сильвии Альбертовне».

– Пора тебе выбрать имя, а то мы всё откладываем и откладываем, – заметила Иевлева.

Сильвия Альбертовна взяла трубку сразу, несмотря на поздний вечер. Сказала, что готова предоставить свой автомобиль «Лада»-2107 для поездки в Усьман завтра с самого утра. Но с условием, что её возьмут с собой. Условие было принято без колебаний.

Снегирёв же ехал с Крамером в машине.

– Решение отложить встречу с Иевлевой было правильным, – говорил Снегирёв, – хоть вам и не терпелось, товарищ полковник. Зато мы были хорошо подготовлены. И я думаю, она подходит.

А про себя он подумал: то, что она не боялась ящера, спокойно смотрела на него – знак. На эту роль годится только она, одна из сотен тысяч. Она сможет понять.

– Так ведь она беременная, товарищ генерал! – вырвалось у Крамера.

– В том-то и дело. Сегодня беременна, завтра не беременна. Например, какой-нибудь несчастный случай или осложнение. Мало ли из-за чего происходит выкидыш. Не спускать глаз. Придумайте что-нибудь. Лучше всего прямо завтра. Теперь по хутору Усьман. Говоришь, танкисты фотографировали?

– Так докладывает Ефремов, – сообщил полковник.

– А что, – задал вопрос Снегирёв, – танк уже сняли со скал? – Глаза его при этом мерцали.

– Так точно, сняли, – доложил Крамер. – Есть ещё одно обстоятельство. Но Ефремов готов доложить об этом только вам лично. Я приказал ему явиться для доклада завтра к девяти ноль-ноль.

– В чём дело? – спросил Снегирёв.

– Ефремов сказал, что доложит только лично вам, меня это тоже удивило. Он прибыть раньше не может, по соображениям секретности, – сообщил Крамер.

– Хорошо, подождём до завтра. Мне нужны фотографии, – сказал Снегирёв.

– Он говорил, снимки делал командир дивизии, – сообщил полковник.

– Командиру дивизии я сам позвоню.

– Так точно, товарищ генерал-лейтенант, – отозвался полковник.

– С завтрашнего же дня, – отдал приказ Снегирёв, – эту информацию по дракону распространить через спецканалы. Мне нужно, чтобы об этой истории пошли упорные слухи.

Полковник Крамер являлся не просто доверенным помощником Снегирёва, а почти его тенью. Он непосредственно руководил операцией по спуску участкового под землю, он застрелил вора Щеглова, чтобы участковый не отказался, а чувствовал себя связанным по рукам и ногам. Зная связи Снегирёва, зная о высокопоставленных участниках заговора, он не сомневался в успехе. И сама мысль о мистическом могуществе Снегирёва, его тайной власти над подземным чудовищем будоражила Крамера и приводила в восторг. Крамер происходил из маленького местечка на западе Украины. Про нечистую силу слышал в детстве от бабушки, рано привык к мыслям о чертях, упырях и, даже став советским офицером, втайне мечтал о возможностях, которые связь с этой чертовщиной могла бы открыть. Снегирёв стал для него воплощением этой мечты. Крамер не признался бы в этом никому, и в первую очередь самому себе, но он боялся Снегирёва, боялся до жути, и в этом страхе было какое-то стыдное, но острое наслаждение.

Полковник Крамер слушал генерала Снегирёва очень внимательно.

 

Глава 34. Загородный домик Пальчикова, продолжение

Анатолий и Константин узнали от Жугдера Гунгаевича, что будет дальше. Они останутся тут на даче, не сказал – чьей, пока у них не пройдут травмы. Это не меньше месяца. Жугдер Гунгаевич будет их лечить; наверное, через месяц они вылечатся совсем. Их в части признают без вести пропавшими. Напишут родителям. Жён Анатолий и Константин ещё не имеют, поэтому одной проблемой меньше. Жугдер Гунгаевич поедет к родителям Анатолия и Константина и прямо им ничего не скажет, но сделает так, чтобы они не переживали. Прямо им ничего не надо говорить, а то они ещё больше будут переживать – правда или неправда, поверить или не поверить, и так им совсем плохо станет. А Жугдер Гунгаевич просто рядом посидит, и они будут знать, что всё хорошо. И никуда писать не будут, никуда ходить не будут. А тогда и Анатолий с Константином не будут волноваться. А им не надо волноваться, а то их ищут и, если найдут, сразу убьют. Их какой-то рыжий полковник ищет, а что это за такой полковник, Жугдер Гунгаевич не знает, но Анатолий и Константин, наверное, знают. Не надо сейчас говорить. Сейчас надо на завтрак хорошую гречневую кашу кушать.

И действительно, через несколько дней Жугдер Гунгаевич уехал. Его заменили два больших человека, которых Анатолий и Константин видели в подземелье. К этому времени стало понятно, что пытаться бежать не следует, да и электрички тут на самом деле рядом нет, иначе её слышно было бы издалека.

Сон про побег оба помнили во всех подробностях, причём эти подробности у них полностью совпадали. Как будто они были в одном сне, что психологически трудно себе представить. Оба помнили точно то же самое, и невозможно было поверить, что это был сон. Если бы не пробуждение. Будь это реальностью, на которую сон был так болезненно похож, пробуждение бы не наступило. Вообще. В самом необратимом смысле этого слова. Что Константин и Анатолий тоже теперь понимали очень хорошо. Поэтому надо было оставаться тут. Да тут и неплохо. Первые несколько дней они почти всё время спали. Жугдер Гунгаевич сказал, что так надо, чтобы травмы быстро прошли. Анатолий возражал, утверждая, что у него только ушиб пальцев, но Жугдер Гунгаевич сказал, что это Анатолию только так кажется. Но и объяснять не стал.

В общем, он куда-то делся, возможно и вправду поехал успокаивать родителей; проверить это хоть как-то было невозможно, приходилось верить. Жора и Гена, так представились два гиганта, знакомые по подземелью, объяснили, что он ненормальный, птичек приносит с поломанными крылышками, однажды спас бобра. У бобра была травма, и Жугдер Гунгаевич его вылечил.

– Ну а мы не такие добрые, – объясняли Жора и Гена, – мы вряд ли стали бы лечить бобра. К нам вообще бобры стараются не попадать, потому что они – умные животные. А вы? Умные вы животные или нет? Как там поживает дурь про величие дракона?

Жора и Гена при всей своей грубоватости были понятнее, чем Жугдер Гунгаевич, который у Анатолия и Константина вызывал чувство недоумения и страха перед неизвестным. И не только после сна про побег. Хотя это было в высшей степени странное происшествие. Жугдер Гунгаевич перемещался неслышно, дышал практически незаметно, на его лице постоянно было такое выражение, как будто он кивает и соглашается. Но создавалось впечатление, что только небольшая часть его внимания направлена на окружающих его людей и предметы. А на чем сконцентрирована остальная часть его «я», это было непонятно. Надо отдать ему должное, про дракона после его разъяснения всё как отрезало. Он, оказывается, про этого дракона тоже знал. И он рассказал Анатолию и Константину, как этот дракон убивает. Жугдер Гунгаевич не умел описывать в красках, он рассказал простыми словами. Но и Анатолий и Константин после этого рассказа смогли немного задремать только под утро. И проснулись убеждённые, что натравливать на людей этого дракона могут только психически больные люди вроде Крамера. А нормальные этого делать не должны.

Жора и Гена тоже сказали, что сейчас главная задача – прийти в форму. Что будет дальше, не известно пока, но уже от себя добавили, что «если полковник сразу не убил, значит, скорее всего, и на будущее таких планов нет. Значит, надо пока всё делать, как Жугдер Гунгаевич говорит, он вроде и не приказывает, но всё, что он говорит, всегда обязательно исполняется. Это полковника правая рука. И если он сказал пить эту гадость, которую он заварил, значит, придётся её пить, даже если вы, уважаемые коллеги, будете от неё блевать на пол. Как ни крути, а блевотину придётся с пола убрать, привести себя в порядок и всё равно выпить установленную порцию. Так что блевать смысла не имеет, товарищи бойцы».

Жугдер Гунгаевич появился через несколько дней. Он описал родителей Анатолия и Константина довольно точно, рассказал немного про их здоровье, и это прозвучало довольно оптимистично, а закончил в том смысле, что здоровье – это самое главное и есть. Судя по описаниям, выходило, что он действительно их видел. Потому что, например, слов, которыми папа Константина, впрочем, без всякой злобы, называет маму, нельзя было найти в кадровых документах. Их там точно не было, а Жугдер Гунгаевич их знал.

На следующий день приехал полковник. Он кивнул Анатолию и Константину довольно сухо, после чего они ушли наверх и только видели из окна ближе к вечеру, как полковник с Жугдером Гунгаевичем выходили из натопленной бани на дворик совершенно голые, обливались из ведра колодезной водой и о чём-то спорили. Причём полковник раздражался, а Жугдер Гунгаевич его успокаивал. И что-то долго ему объяснял. Они ходили голые по дворику и что-то обсуждали довольно эмоционально. Потом опять ушли в баню. Утром полковник уехал, Жору и Гену забрал с собой.

 

Глава 35. Поездка двух женщин на хутор Усьман

Сильвия Альбертовна отличалась исключительно спокойным стилем вождения. Она не кидалась обгонять. Не сигналила, когда кто-то занимал ряд, с которого ей нужно было поворачивать. Объяснялось это очень просто: Сильвия Альбертовна никогда никуда не торопилась.

Съехав с Аксайского моста, автомобиль повернул влево на Багаевку. Было около девяти утра, светило довольно тёплое осеннее солнце, типичное бабье лето.

– Во-первых, пора пить кофе, – сказала Сильвия Альбертовна. – Во-вторых, за нами следят.

– Давайте сделаем привал, – предложила Иевлева. – Вы имеете в виду голубую «шестёрку»?

– Именно, голубую «шестёрку», – подтвердила Сильвия Альбертовна. – Она приняла нас за аэропортом. До этого была «Волга» «колумбийская зелень».

– Что это – «колумбийская зелень»? – удивилась Иевлева.

– Цвет лакокрасочного покрытия кузова, – объяснила Сильвия Альбертовна. – Мне когда-то случайно попался каталог.

– Неужели вы в состоянии помнить такие вещи?

– Для меня забыть – гораздо труднее, чем запомнить.

Они съехали на довольно широкую в этом месте обочину и остановились.

– Мне бы не хотелось обляпать платье, – сказала Сильвия Альбертовна. – А на ходу это сделать очень просто. Впрочем, на всякий случай я взяла несколько запасных.

Она открыла багажник, в котором Иевлева увидела довольно внушительный чемодан.

– Зачем вам такой большой чемодан? – спросила Иевлева. – Ведь мы собираемся вернуться сегодня после обеда.

– Да, у нас такие планы, – ответила Сильвия Альбертовна. – Но никто не знает, как это будет на самом деле и сколько это займёт времени, как и никто не знает, что может понадобиться женщине в дороге.

Голубая «шестёрка» проехала мимо них, снизив скорость, и исчезла за лесополосой.

– Остановились и ждут, – сказала Сильвия Альбертовна. – Насколько я понимаю, вы варите кофе из зёрен, которые мелете сами. Мне даже кажется, что вы и жарите эти зёрна сами. На мой вкус, вы их чуть-чуть пережариваете. И всё равно получился бы отличный кофе, если бы не привкус пробки от китайского термоса.

Женщины не стали задерживаться. Кофе был выпит, чашки и термос упакованы, автомобиль продолжил движение. За лесополосой они увидели стоящую на обочине голубую «шестёрку».

– Мне кажется, вы догадываетесь, кто это, – сказала Сильвия Альбертовна. – Не говорите мне пока. Так ещё интереснее.

– Догадываюсь, – ответила Иевлева, – но в это трудновато поверить.

– Я думаю, – заулыбалась Сильвия Альбертовна, – надо им подбросить версию, что мы с вами, как две порядочные дамы, едем в свой выходной день в село, чтобы купить на зиму лук. Мы этот лук засунем в чулки и повесим под потолком на кухне и в коридоре, чтобы создать уют. Так, по крайней мере, эти гаврики должны подумать. Это называется – конспирация.

– Лук – отличная идея, – согласилась Иевлева. – Немного шито белыми нитками, но за неимением ничего лучшего сойдёт. Поедем прямо к фельдшеру. У него наверняка есть огород.

– Вы будете насыпать лук в мешки, – сказала Сильвия Альбертовна, – а я буду сначала поднимать их и всем показывать, а потом укладывать в багажник.

– Вы заняли весь багажник своим чемоданом, – заметила Иевлева. – Впрочем, у нас есть заднее сиденье.

– Никогда, – сказала Сильвия Альбертовна, – в салоне моей машины не будет луковицы. И дело не в вампиризме, просто в машине не должно пахнуть луком. Да, кстати, что там у Валеры? Мне как-то неловко навещать его дома.

– Он чувствует себя намного лучше, но ещё не выходит на улицу, – сказала Иевлева. – Скоро он совсем поправится. И мы займёмся вами. Знаете, мне кажется, что, может быть, вам и не нужно будет прекращать существование.

– Да это как раз не проблема, – отозвалась Сильвия Альбертовна. – Ничего, если я закурю?

– Конечно, и меня угостите, – согласилась Иевлева.

Женщины закурили и следовали по дороге без превышения скорости семьдесят километров в час, сопровождаемые «шестёркой» голубого цвета, следующей за ними примерно в ста метрах сзади.

Фельдшер сидел у себя в медпункте, несмотря на воскресенье. Увидев Иевлеву, он встал. Увидев Сильвию Альбертовну, он вскрикнул, отскочил в угол и закрылся руками.

– Вам не стоит пугаться, – сказала Сильвия Альбертовна, – мы приехали за луком. У вас есть огород?

– Тебе-то зачем лук? – вскрикнул в ужасе фельдшер. – Ты ж его на дух не переносишь.

– Почему на дух не переношу? – удивилась Сильвия Альбертовна. – Я могу есть лук. Нам нужен целый мешок.

Фельдшер как-то жалобно посмотрел на Иевлеву.

– Не бойтесь, – сказала Иевлева, – вас никто не тронет.

– Да как же не бояться, когда ты всегда с ними приходишь, – сказал фельдшер.

– Мы только хотели спросить про Игоря Степановича, – объяснила Иевлева.

– Нет его, – пробормотал фельдшер, – знать не знаю, куда он делся. Вы идите к Елизавете Петровне, четвёртый дом за сельпо. А лука я дам, сколько вам надо лука?

– Четвёртый дом от сельпо? – переспросила Иевлева.

– И откуда ты только их берёшь?! – вскрикнул фельдшер.

– Вам не стоит так трястись, – заметила Сильвия Альбертовна. – Ваш страх только привлекает нас…

Фельдшер действительно принёс мешок лука. Сильвия Альбертовна положила его на землю, прислонив к багажнику, закурила и долго смотрела мечтательно в небо.

– Ну… надеюсь, видели все, – сказала она наконец и бросила мешок в багажник.

В доме Елизаветы Петровны они тоже ничего конкретного не узнали об участковом Микрюкове. Но Елизавета Петровна зато и не тряслась и руками не махала, а пригласила в дом. Достала маринованные огурцы, колбасу, сало, хлеб, масло и водку.

– Ну, – сказала Елизавета Петровна, – за всё хорошее.

Сильвия Альбертовна с удовольствием выпила и закусила огурцом.

– Вы пьёте за рулём? – удивилась Иевлева.

– Чего я только не делаю за рулём. Но езжу осторожно. Никогда даже самой мелкой аварии не было, – заверила Сильвия Альбертовна.

– Не было, и хорошо, – сказала Елизавета Петровна, – и нечего хвастать. А то сглазишь.

– А что это за история с крокодилом? – сменила разговор Иевлева.

– Так корову утащил на Дарьинке, – стала рассказывать Елизавета Петровна. – Что за лето такое! То вампир, то крокодил. Не к добру. Твой-то Фролов приходил. С солдатами бегал по ночам. Потом опять пропал. Стал он совсем на человека не похож. Бывало, не отличить его от живого. Да что я тебе говорю, ты побольше моего знаешь. А теперь плывёт над землёй, как тень. Да он и есть тень теперь. Даже говорит всё меньше и меньше. И нужно ему это было – с солдатами бегать? А участковый пропал, как сквозь землю. То, говорят, блатные его ищут. Вроде он кого-то из них застрелил. Он, как из города вернулся, ходил как в воду опущенный, места себе не мог найти. Что ты сделала с мужиком?

– Хозяйка права, – встряла Сильвия Альбертовна. – Вы теперь, как честный человек, должны на нём жениться. В смысле – выйти замуж.

– Ты не смейся, смешного ничего нет. – Елизавета Петровна налила ещё водки.

– Поешьте и забирай подругу, – добавила она, уже обращаясь к Иевлевой, – хватит с нас крокодила.

– Да откуда он взялся? – спросила Иевлева.

– Это тебе лучше знать, – ответила Елизавета Петровна. – Я под землёй по пещерам не лазила.

– Не видела я там никакого крокодила, – сказала Иевлева.

– Взялся откуда-то, раз ходит, – возразила Елизавета Петровна.

– У вас очень вкусная колбаса, – похвалила Сильвия Альбертовна.

– Чеснок не мешает тебе? – съязвила Елизавета Петровна.

– Да что вы ко мне сегодня пристаёте с этими мелочами? – улыбнулась Сильвия Альбертовна. – То лука я не выношу, то чеснок мне мешает. Сказки это всё. Откуда вы это берёте?

Так ничего и не узнав, они сели в машину и поехали в сторону шоссе.

– Если хотите знать моё мнение, – сказала вдруг Сильвия Альбертовна, – никого он не застрелил. Ушёл из села сам, его не похищали. Это почему-то связано с крокодилом, который там появился. И, как это ни странно, с вами. Подумайте, что вас может связывать с крокодилом. Может, у вас есть общие знакомые? Это, конечно, всё на уровне интуиции, но у меня хорошая интуиция.

Иевлева подумала про генерала армии Снегирёва.

Они выехали на асфальт. Голубую «шестёрку» они увидели обе и сразу. Машина сошла со своего ряда и летела им прямо в лоб. Расчёт, видимо, был такой, что женщина за рулём растеряется и, пытаясь избежать столкновения, дёрнет руль, от чего её машина свалится в кювет. Водителя и пассажирку заберут в больницу. И там у пассажирки – ну что ж, очень жаль, конечно! – произойдёт выкидыш.

Сильвия Альбертовна успела к этому времени прибавить до семидесяти километров в час. Вместо того чтобы растеряться, она нажала на газ до пола, потом почти сразу дёрнула за ручной тормоз и вывернула руль вправо. «Пятёрка», продолжая лететь в лоб встречному автомобилю, совершила пируэт и к моменту удара успела повернуться вокруг своей оси почти на 180 градусов. При этом значительная часть энергии, толкавшей машину вперёд, ушла в силу вращения. И со всей этой силой они ударили встречную машину левым задним крылом в правое переднее. «Шестёрку» сорвало с дороги и выбросило в кювет на стоявший там тополь. Судя по звуку удара – вдребезги.

Сильвия Альбертовна опустила ручной тормоз, «пятёрку» развернуло в другую сторону, она некоторое время протащилась по дороге боком, потом опять развернулась задом и остановилась.

– Не расслабляйтесь, – сказала Сильвия Альбертовна, – сейчас подъедут. Помните, что мы обе побитые и в полуобморочном состоянии.

– Они живы? – спросила Иевлева.

– Навряд ли, – ответила Сильвия Альбертовна, кладя голову на руль. – Ну, что я говорила? Вот и «колумбийская зелень». Откиньтесь поправдоподобнее.

«Волга» подъехала и остановилась напротив тополя, об который разбилась «шестёрка». Из неё выскочили двое мужчин. Один спрыгнул в кювет к разбившейся машине, другой побежал к «пятёрке», всё ещё стоявшей поперёк дороги.

– Вы в шоке, – закричал он, открывая дверь пассажирки, – вам надо быстро в больницу, мы вас отвезём.

Он повернулся в сторону тополя и крикнул:

– Ну что там?

– Оба готовы! – отозвался другой. – Давай, забирай её.

Тут Сильвия Альбертовна громко застонала:

– Моя нога! Помогите.

– Сейчас, гражданка, вас тоже заберём. Как же это вас угораздило? – При этом он чуть не силой выдирал не сопротивляющуюся Иевлеву из машины.

– Летят, как сумасшедшие, – стонала Сильвия Альбертовна, – пьяные, небось. Ой, помогите.

Подошедший второй мужчина открыл дверь водителя.

– Они пьяные? – спросил мужчина. – А я что-то от вас запах чувствую. Ну ничего, в больнице разберёмся.

Иевлева к этому времени уже стояла на дороге. Она ощупывала себя, потом повернулась к мужчине, который за руку пытался тянуть её к своей «Волге».

– Знаете, – сказала Иевлева, – я, кажется, и не пострадала совсем.

– Говорю вам, это у вас шок. Вы просто сейчас не чувствуете. Вам в больницу надо, – настаивал мужчина.

– Не хочу я в больницу. Вера! – крикнула она Сильвии Альбертовне. – Ты что, ногу поломала?

– Ой! – закричала опять Сильвия Альбертовна. – Танька, помоги, болит, как ненормальная.

У мужчины в глазах мелькнуло недоумение, какая «Танька»? Ему было известно другое имя. На всякий случай он опять схватил Иевлеву за руку. Его коллега в открытую дверь водителя протянул руки к Сильвии Альбертовне, но не так, как будто хотел помочь ей выйти из машины, по-другому, как-то странно. К затылку и подбородку, как будто хотел ей зачем-то сломать рывком основание черепа. Что можно было бы потом объяснить столкновением машин. Очень умно.

Сильвия Альбертовна, держась одной рукой за руль, протянула вторую к нему таким доверчивым жестом и вдруг, схватив его за рубашку и дёрнув на себя, довольно сильно треснула переносицей о крышу машины. Потом отклонила его подальше и треснула второй раз уже очень сильно. Ничего не успев сделать и, кажется, даже толком понять, мужчина свалился на дорогу.

– Маски сорваны, – подумала Иевлева.

И, вырвав руку, она шагнула в сторону, увернувшись от удара в затылок, которым её, вероятно, хотели оглушить.

Они стояли друг напротив друга – две женщины и мужчина. На пустой дороге. Что было неудивительно в воскресенье вечером. Мужчина, подумав, достал из кармана нож.

– Вам не следует в вашем положении этого делать, – обратилась Сильвия Альбертовна к Иевлевой. – Я понимаю, что вам не трудно, но всё равно предоставьте это мне.

Она повернулась к мужчине и спросила:

– С ножом спокойнее? Жаль, нет времени. Ещё проедет кто-нибудь. А то бы мы долго дрались. – И, обернувшись к Иевлевой, попросила: – Дорогая, отвернитесь на секундочку.

Иевлева отвернулась. Ей совсем не хотелось смотреть и никакого злорадства она не испытывала. Когда она повернулась обратно, мужчина уже сползал на дорогу, а Сильвия Альбертовна осматривала его нож.

– Хороший нож, – заметила она, – импортный.

Она открыла багажник своей машины, достала чемодан. Закрыла багажник и, упершись в него руками, столкнула машину в кювет. Двух мужчин по очереди стащила вниз и положила у открытых передних дверей, как будто они вылезли оттуда после аварии. Получилось очень правдоподобно. Бросила свой чемодан в багажник «Волги».

– Нам придётся вернуться к гостеприимной хозяйке, – сказала она. – Ехать на этой «Волге» сейчас в город слишком опасно. А из села я позвоню своим друзьям, они приедут и заберут машину. Кто же это вами так увлечён?

 

Глава 36. Второй визит к Елизавете Петровне

– Вернулись? Ну, я как в воду глядела. Уезжаете, у вас одна машина, приезжаете – другая? – удивлялась Елизавета Петровна.

– Мы попали в аварию, – сообщила Иевлева, – и её виновники нам любезно предоставили свою машину.

– А сами погибли, – добавила Сильвия Альбертовна. – Вы лучше говорите всю правду, дорогая, нашей хозяйке можно доверять.

– Что такое? – спросила Елизавета Петровна.

– Пусть нам Тамара Борисовна расскажет, это за ней охотится какая-то банда. Причём банда хорошо обученная и экипированная. Судя по всему – военные, – доложила Сильвия Альбертовна.

– Да с чего вы взяли, что военные? – встревожилась Иевлева.

– У нас так действовать могут или военные, или блатные, – ответила Сильвия Альбертовна. – Но блатным вы не нужны, и блатные по-другому выглядят. Причём это какое-то новое ваше знакомство. Потому что такие вещи надолго не откладываются. Ну-ка, припомните, с кем вы познакомились в последнее время?

– Да вчера только меня пригласили на встречу. Я об этом человеке знаю только, – сказала Иевлева, – что он большая шишка. Говорит, что генерал. Пригласил меня на балет в Большой театр.

– Ухаживает, – сказала Сильвия Альбертовна.

– Неужели это он? Так сразу? А зачем меня хотели забрать в какую-то больницу? Ведь убить можно и на дороге, – удивлялась Иевлева.

– Да вас не хотели убивать. Убить хотели только меня, – засмеялась Сильвия Альбертовна.

– Жениться хочет, – предположила Елизавета Петровна. – а дитё чужое ему не нужно. В больнице бы тебя того, и сказали, мол, выкидыш после аварии.

– А откуда ему известно, что я беременна? – удивилась Иевлева.

– Собрал информацию, что тут такого странного? – Сильвия Альбертовна пожала плечами. – И решил, что вы ему больше подходите без ребёнка.

– Интересно, что у меня самой были похожие подозрения, – задумчиво отозвалась Иевлева, вспоминая свои впечатления от вчерашней встречи. – У него такой странный взгляд. Совершенно волчий. И он был очень заинтересован. Ну, вы понимаете…

– Понимаем, – веселилась Сильвия Альбертовна, – да кто же устоит перед вами. Он думает, что знает о вас всё. А это на самом деле не так. Вот эта ваша вампирская история ему, скорее всего, совершенно не известна.

– Но что-то он подозревает. Он расспрашивал про подземелья, – вспомнила Иевлева. – Я, конечно, наврала с три короба. А как же? Я очень хорошему человеку обещала про это никому не говорить. Не стану же я трепаться первому встречному, тем более генералу.

– Одно только кристально ясно, – заметила со своей стороны Сильвия Альбертовна, – вам, милая моя, нужно исчезнуть на какое-то время. А то они вас найдут и сделают вам аборт или чего и похуже. Я сама не совсем человек, поэтому в людях разбираюсь очень хорошо. Эти сегодняшние – настоящие убийцы. Дело не в том, что они хорошо обучены, а в том, что они обучены именно убивать. Это не разведчики и не диверсанты, это именно убийцы. Хорошо, что я с вами поехала.

– Это не просто хорошо, а вы фактически спасли мне жизнь, – сказала Иевлева.

– Ну… не будем преувеличивать, – немедленно отозвалась не любящая пафоса Сильвия Альбертовна, – вы у нас тоже не лыком шиты. Можете за себя постоять.

– Но так водить машину, как вы, я не могу.

– Тут вы, пожалуй, правы. Я четыре года профессионально занималась угоном машин. Причём в Америке. Но вы тоже неплохо водите.

– Что же мне делать теперь? Куда исчезнуть?

– Машиной пользоваться нельзя, – сказала Сильвия Альбертовна. – Её теперь будут искать, и будет очень жаль, если её найдут вместе с нами. А без машины куда вы на ночь глядя собираетесь исчезать? В сарае спрятаться? Там вас, кстати, найти будет очень легко.

– Тебе, – обратилась к Иевлевой Елизавета Петровна, – сейчас самое умное – водки выпить и успокоится!

– К тому же, – добавила Сильвия Альбертовна, – насколько я понимаю, ваш новый адоратор и любитель балета ничего о вас толком не знает. Он не знает ни о ваших способностях, ни о ваших пациентах, вы ему просто очень нравитесь, что, честное слово, неудивительно. И он хочет вас присвоить, как ребёнок хочет куклу. Ведь он – большой ребёнок. Даже, я бы сказала, очень большой ребёнок, раз он – генерал и у него такая агентура. Где он вас будет искать? Дома? На работе? У родителей он вас искать не будет. Достаточно ознакомиться со списком пассажиров на линиях Ростов – Новосибирск. В этих списках вас нет. Ну, будут вас ждать на вокзалах – в Новосибирске, в Москве – пусть ждут. Я вас могла бы в Ростове легко спрятать. У меня есть связи ещё от папы. Это воры в законе. Только им надо позвонить прямо сейчас. Я видела у фельдшера телефон.

– Уже темнеет, – заметила Елизавета Петровна, обращаясь к Сильвии Альбертовне. – Если ты в темноте к фельдшеру придёшь, он у**ытся и умрёт со страха. Давай я к нему сама схожу. Вы тут пока посидите, подождите меня. Выпейте водки, поешьте. Только номер телефона мне дай. И что сказать.

Сильвия Альбертовна открыла сумочку, достала блокнот и авторучку, вырвала из блокнота лист и написала: «Сильва просит Филона забрать её прямо сейчас с машиной, как чайку». И номер телефона. Прочитала записку вслух.

– Почему как чайку? – спросила Иевлева. – Причём тут чайка?

– Речь идёт о машине, не о птице. Они однажды увели «Чайку» у торгового работника из Дагестана. Он будет знать, как перевозить «Волгу». В закрытом кузове грузовика… Трубку возьмёт женщина, – обратилась она уже к Елизавете Петровне. – Прочитайте текст слово в слово, ничего не меняйте и не спутайте. Сможете? Ну да, вы же учительница. И адрес ваш я писать не буду, вы сами скажите! Сколько у вас времени с Ростовом соединяют?

– Да могут и час соединять, – ответила Елизавета Петровна. – Но сегодня воскресенье, может, будет скорее.

– Скажите телефонистке, что у вас внук родился. Вообще мы вам очень признательны за помощь.

Елизавета Петровна ушла. Оставшись одни, женщины выпили водки. Закусили салом и колбасой и вышли во двор покурить. Пригодился большой чемодан. Оттуда извлекли два тёплых свитера.

– Почему вы мне так помогаете? – спросила Иевлева. – Ведь вам не свойственно чувство дружбы, привязанности?

– Нет, не свойственно, – спокойно ответила Сильвия Альбертовна, как будто речь шла о вышивании или умении готовить борщ. – Я вам уже говорила, я хорошо понимаю эти чувства, но сама не испытываю их. Но чувство прекрасного мне не чуждо. Я люблю всё красивое. Мне, например, нравится Валера, у него такая нежная кожа на животе. И такие римские плечи, и он так интересно прикусывает нижнюю губу, когда… Ну, вы понимаете… И вы мне очень нравитесь. Если бы меня привлекали женщины, я старалась бы добиться вашей взаимности. Но никогда женщины не привлекали меня. Как женщины, разумеется. Видите ли, я старею, я меняюсь. Я становлюсь доступна влиянию людей, этого никогда раньше со мной не было. Ведь вы помогли отцу вашего ребёнка спуститься вниз, в Тартар, как сказал бы Гомер. Вы даже проводили его. Поступок для женщины невероятный, да и для мужчины тоже. Но вам помогли те качества, которые развились под его влиянием. А ему те, что развились под вашим. Он не перестал быть вампиром, но перестал делать то, для чего становятся вампирами. Перестал пить кровь. В нём проснулась ваша природа. Вот и со мной происходит что-то подобное, хотя и не в такой степени. Ваша природа в какой-то степени переходит ко мне, и для этого нам с вами не надо сплетаться и переплетаться, да… в безумствах нежной страсти… А с Валерой можно и переплетаться иногда. Я не против. И так же часть его природы переходит ко мне. Для меня это представляет огромную опасность. Опасность застрять где-нибудь на полдороге. Но я не из трусливых. А попробовать стоит.

– Да, надо попробовать, – услышали они глуховатый голос.

– Отозвался наконец! – улыбнулась Сильвия Альбертовна. – Я всё ждала, когда он голос подаст.

Иевлева оглянулась и увидела сидящую на скамейке фигуру, в которой она, конечно, сразу узнала Фролова, но теперь он совсем не был похож на живого человека. Тело его приобрело какую-то странную бесформенность, то есть форма его скорее обозначалась, чем была на самом деле, как если бы туловище совершенно не предназначалось для жизни туловища, и руки были не для того, чтобы ими что-то делать, а ноги не для того, чтобы ступать по земле.

– Это ты! – сказала Иевлева.

– Это то, чем я становлюсь, – ответил Фролов глуховатым голосом.

– Я думала, ты будешь всегда таким, каким я видела тебя на берегу реки, – сказала Иевлева.

– Тогда, у реки, мы расставались навсегда, – сказал Фролов. – Значит, мы видимся после навсегда. На самом деле я такой же, каким был тогда. Только я такой не здесь, а в другом месте. Там я похож на того, с кем ты рассталась. Я бы и не пришёл, если бы не должен был что-то тебе сказать.

– Говори, я слушаю.

– Под землёй ходят люди Снегирёва. Это они выманили большого ящера на поверхность. Они ему поклоняются. У них такая вера.

– Коллега имеет в виду, – вставила Сильвия Альбертовна, – что вам надо держаться подальше от этого Снегирёва. Что нам и так ясно после сегодняшних событий.

– У него есть агентура среди воров, они убили одного из блатных и подставили участкового. Теперь его ищут как убийцу, – проговорил Фролов.

– А где он? С ним можно встретиться?

– Он ранен, но уже приходит в себя. Встретиться нельзя. Но он в хорошем месте.

– Я не буду прятаться, – закипела Иевлева.

– Но это очень опасно, – настаивала Сильвия Альбертовна.

– Да не говорите, – согласилась Иевлева, – мой ребёнок, ваша жизнь, Сильвия Альбертовна, а теперь ещё Игорь. Не слишком ли высокая плата за его любовь? Вообще-то это мерзко и совсем на меня не похоже. Но тут особый случай. Когда появляется настоящий, я бы сказала, исключительный с**ин сын, нормальные люди должны стать у него на пути. Так меня папа и мама воспитали. Мне, конечно, придётся врать, притворяться. Как я ненавижу это! А что делать? Кто-то должен быть его слабым пунктом, его ахиллесовой пятой.

– Что это такое? – спросил Фролов.

– Это что-то вроде подключичной вены, – пояснила Фролову образованная Сильвия Альбертовна.

– Держись от него подальше, она права, – сказал Фролов.

– Хотя, с другой стороны, – сказала вдруг Сильвия Альбертовна, – немного, как Вы говорите, мерзости, может, вам и не повредит. Вы спуститесь немного на землю с этих ваших заоблачных высот, почувствуете, что живёте. Ещё войдёте во вкус. Это иногда бывает интересно – поводить мужчину за нос.

– Я никогда не водила мужчин за нос, – проговорила Иевлева, как будто обращаясь к самой себе.

– Ни один принцип не распространяется на все случаи жизни, – немедленно отреагировала Сильвия Альбертовна. – Разбавите немного ваш положительный образ, вам же будет веселее. А я помогу при случае. Раз вы всё равно не даёте себя переубедить.

– Им другие люди занимаются, не лезь в это дело, – настаивал Фролов. – Другие военные, они дело знают.

– И что я ему скажу, когда он позвонит? А он обязательно позвонит. Извините, вами занимаются другие военные? – Иевлева пожала плечами. – Мне уже нельзя просто устраниться. У меня нет выхода.

– Не надо этого делать. Я уже однажды просил тебя чего-то не делать. А ты – своё. Ты знаешь, чем закончилось. – Фролов теперь больше был похож на живого, чем когда только появился. Но всё равно он был какой-то нереальный, немного прозрачный, что создавало неестественное противоречие с тем, как он говорил. Говорил он глуховатым голосом, но совершенно как живой.

– Во-первых, ничем это пока не закончилось, – вмешалась в разговор Сильвия Альбертовна, – а во-вторых, для меня всё оказалось очень интересно.

– Я могу поцеловать тебя? – спросила Иевлева.

– У меня уже почти нет тела. Это всё равно что целовать воздух. Ну зачем тебе целовать меня, если самое главное, что от меня осталось, это сейчас часть тебя? – ответил Фролов.

– Да. Он разговаривает со мной, – сказала Иевлева.

– Он остался вместо меня. И тебя не даст в обиду. Ты его слушай.

– Я тебя люблю. Всегда буду любить, – тихо сказала Иевлева.

– И я – тебя. Всегда… И твой мальчик будет тебя любить. Он родится и вырастет, у него будет сестра. Ты ещё встретишь своего мужчину. Я не ревнивый, ты же знаешь.

– Знаю, – улыбнулась Иевлева.

– Мне хорошо там, куда ты проводила меня. Но я приду, когда тебе понадоблюсь, – пообещал Фролов.

– Немногие, дорогая, могут похвастать таким удобством, – вставила опять Сильвия Альбертовна.

– А моя подруга? – спросила Иевлева. – Ей нужна помощь.

– Этот парень со светлыми волосами, только он может ей помочь, – ответил Фролов.

– И у меня тоже руки и ноги будут из воздуха? – удивилась Сильвия Альбертовна.

– Но это будут твои руки и ноги. А сейчас ты даже не знаешь, чьи они, – объяснил Фролов.

– Я догадываюсь. Может, вы и правы. А скажите, вы не жалеете, что вы из воздуха? – спросила Сильвия Альбертовна. – Ведь могло быть по-другому.

– Я не из воздуха. Просто так вам легче понять. Тебе тот парень поможет. Ты уже меняешься, – сказал Фролов.

– Вот что я назвала бы сочетанием приятного с полезным, – улыбнулась Сильвия Альбертовна.

Дверь калитки хлопнула, и в беседку вошла Елизавета Петровна.

– Все в сборе, – сказала Елизавета Петровна, – только крокодила не хватает! Дозвонилась я. Всё передала.

– Значит, они приедут, – отозвалась Сильвия Альбертовна, – они всегда приезжают.

И действительно, приехали всего через три часа. Открыли ворота во двор, где стояла «Волга», подъехали вплотную. Была полная луна. При её свете «Волгу» подцепили на трос, погрузили в кузов, умело, быстро, тихо. Грузовик отъехал, «Волга» испарилась.

Иевлева прилегла на кровать, а Сильвия Альбертовна вышла во двор. Глядя на широкий круглый лунный диск, она замерла, потом негромко завыла, вытягивая маску, в которую превратилось её лицо, к небу, к лунному свету. Иевлева проснулась, приоткрыла окно и сказала:

– Извините, вы не могли бы не выть?

Сильвия Альбертовна обернулась к ней: на Иевлеву глядела морда с растянувшимся ртом, узкими щёлочками глаз и оскаленными зубами.

– Я не даю вам спать… – сказала Сильвия Альбертовна изменившимся сиплым голосом.

– Ладно, – сказала Иевлева, – войте, пожалуйста, если вам нужно. Но, если можно, потише.

 

Глава 37. Телефонные разговоры Снегирёва

Сегодня плохой день. И вчера был плохой день. Во-первых, прибыл Ефремов и доложил информацию, которая не лезет вообще-то ни в какие ворота. К тому, что Снегирёв и так знал, а именно о попытке военных патрулировать Дарьинское озеро после того, как оттуда появился ящер, добавилась следующая деталь: какой-то старик будто бы приехал на берег озера на мотоцикле и не только не испугался ящера и не подвергся воздействию, которое ящер оказывает на человеческую психику, но, наоборот, стрелял в ящера из пистолета, причём выстрелы были намного громче, чем обычно стреляет «макаров». Но старик в ящера почему-то не попал, хотя стрелял много раз и выстрелял две обоймы. Ящер тем не менее не схватил старика, а повернулся и уплыл в глубину озера, так докладывает Ефремов. После чего старик сел на мотоцикл и уехал, танкисты его не задержали, несмотря на то, что обязаны были ему задать вопрос, кто он такой и почему у него огнестрельное оружие. Сам Ефремов не мог задержать старика, не обнаружив своего присутствия.

Про старика навели справки. Найти его оказалось нетрудно. Выяснилось, что живёт он в Аксае. Церковный активист. Что-то вроде городского сумасшедшего. Но про него говорят, что он много ходил под землю в своё время. И даже вроде бы болтал, что видел ящера. И теперь он появился неслучайно, потому что, судя по докладу Ефремова, он имеет к ящеру какое-то отношение и не боится его. Это обстоятельство настолько серьёзное, что может сильно нарушить планы. Потому что ящер всегда был связан только с мужчинами рода, к которому принадлежит сам Снегирёв. Из истории Венецианской Республики Снегирёв знал, что многие влиятельные люди пытались установить с ящером связь, но только его род – род Барбаро – был избранным, и больше никому ящер не покровительствовал. А что, если и старик этот – тоже потомок рода Барбаро? Маловероятно, конечно, но не исключено. Тогда он может быть очень полезен. А может быть, наоборот, его необходимо убрать? Скорее второе, чем первое. Но в любом случае надо его найти как можно скорее. Найти, задержать, допросить. И тут удобно воспользоваться контактами Крамера среди воров. Пусть из-под земли достанут. День сроку.

«Что вообще происходит? Двое спелеологов, которые ушли под землю вместе с тем участковым с хутора, вообще не вернулись. Куда они делись? Что с ними? Непонятно. Что с участковым – тоже непонятно! Судя по тому, что ящер всё-таки вышел на поверхность, можно предположить, что задание они выполнили. Ящер получил первую жертву и поэтому вышел на поверхность. Но куда делись они сами? Может, они не успели уйти? Если они не успели уйти – это, конечно, плохо. Это высококлассные специалисты, совсем не предназначенные для таких целей. Для ящера можно было бы найти кого-то попроще. Но ясности в этом вопросе нет. Нет ясности.

Ещё двоих нашли в пещере буквально разорванными пополам. Что с ними случилось? Можно предположить, что это он, ящер. Но тоже уверенности нет. А тогда – кто?

И что это за постоянные слухи про вампира в этом совхозе? То они утихают, то опять появляются. Чушь, бред, никаких вампиров не бывает. Я бы знал. Но на всякий случай пусть Крамер поедет, поговорит с информатором».

И теперь по Тамаре Иевлевой: Снегирёв приказал приготовить для неё в больницу красивую передачу из кремлёвского распределителя. Он хотел произвести впечатление на женщину своей внимательностью, ведь это по его просьбе ей предоставили отдельную палату. А ещё впечатление – содержанием передачи с державной советской копчёной колбасой и икрой. И миндальным печеньем. Да ещё розы. От роз в сочетании с миндальным печеньем растает сердце провинциальной молодой дамы, довольно, впрочем, остроумной, как оказалось, что только повышает её привлекательность. Очень повышает и без того очень сильную привлекательность.

Она и не знает, какое будущее ей уготовлено. Ещё спасибо скажет, что избавили от ребёнка какого-то деревенского дядьки. Откуда он вообще взялся, этот дядька? Но теперь, можно сказать, ребёнка нет, да и дядьки всё-таки, скорей всего, тоже нет. Утром она проснётся и сразу увидит новую жизнь, розы, миндальное печенье, колбасу и всё остальное…

В этот момент зазвонил телефон, и генералу сообщили, что женщина в больницу не поступила.

Утро застало его в кабинете.

Снегирёв привык не показывать раздражения подчинённым. Но на этот раз не мог удержаться от соблазна засунуть розы в корзинку для мусора собственноручно. Причём розами вниз.

Почему погибли все четверо? Если бы хоть один был ранен, он бы рассказал, что случилось. Картина маразматическая какая-то. Двое ехали почему-то на «пятёрке». А куда делась их «Волга», почему они пересели на «пятёрку»? Или их положили рядом с «пятёркой», а «Волгу» забрали? И где «Волга»? А самое главное, где она? Как это вообще могло случиться? Там же были подготовленные люди, не ж**ошники какие-то. Двое погибли в машине от удара об дерево. В смысле от удара машины об дерево. А другие два, которых нашли рядом с «пятёркой», с ними вообще непонятно. Огнестрельных, ножевых ранений нет. Надо ждать вскрытия. Но, на первый взгляд, попали на своего брата, убиты кулаком. У одного переносица провалена. Спецподразделение? Но кто?

Это проклятое какое-то направление, этот Усьман. Она по телефону с подругой договаривалась туда поехать. Что за подруга? Переводчица какая-то. Около пятидесяти лет. Если это её «пятёрка», то где две женщины? Неужели она погибла? Кто её убил? Кто убил моих людей? Из Усьмана информация. Видели, как две женщины приезжали на машине. На «Ладе». На какой «Ладе» – не разглядели. Вроде брали лук у фельдшера. Какой лук? И почему у фельдшера? Репчатый лук. Мешок на двоих на зиму. В чулки засовывать. Потом агентура кормила корову, гусей, поросёнка и кур и больше ничего не видела. Опирались не на неё. А на группу из четырёх человек. Двое работают. Двое обеспечивают. Достаточно вроде на двух женщин, учитывая, что каждого из этих четырёх достаточно на восьмерых мужчин. Что происходит, это выяснится, и все будут наказаны. Переводчицу уже ищут. Но где же Она? Куда делась Она? Дома её нет. Как и переводчицы. Ищут. Пока данных нет…

Телефон зазвонил опять. Дежурный офицер сообщил:

– Звонит Иевлева Тамара Борисовна. Соединять?

Снегирёв заставил себя сделать паузу и сдержанно сказал:

– Да. Прошу вас.

В трубке её голос:

– Здравствуйте, Модест Алексеевич. Извините, что вас беспокою. Но тут неприятность приключилась. Хотела посоветоваться.

– Рад вас слышать. Пожалуйста, говорите.

– Нас вчера с подругой ограбили на дороге, – начала Иевлева взволнованным голосом. – Мы ехали из хутора Усьман, это тут, недалеко от Багаевки. Какие-то двое мужчин остановили на грунтовке, отобрали машину, личные вещи, и ещё в багажнике был мешок лука. Мы сейчас в Багаевку поедем, в милицию заявление писать. А вчера мы с дороги пешком вернулись в Усьман, и было уже поздно. Я на всякий случай вам звоню. Может быть, вы сможете помочь, как-то нажать на милицию. Чтобы они нашли машину. А то подруга очень расстроена, что её машина пропала. А это я её уговорила ехать.

– Вы откуда звоните? – спросил Снегирёв.

– На хуторе же, с почты звоню, – ответила Иевлева.

– А как выглядели грабители? – не удержался Снегирёв.

– Какие-то молодые, – вспоминала Иевлева. – Так, без особых примет. У одного тёмно-серая куртка, рубашка в сиреневую полоску, помятая, польские джинсы, туфли чёрные, отечественные. Волосы русые, глаза карие. Роста среднего. Другой в свитере, связанном английской резинкой, тёмно-синего цвета. Брюки тёмные. Туфли не видела, он не с моей стороны был. Да, ещё усы у него. Только усы, бородки нет.

Он отметил про себя особенности женского восприятия, позволяющие запомнить столько подробностей.

– В котором часу? – спросил он.

– В семь часов тридцать две минуты, – не задумываясь, ответила Иевлева. – Они отъехали, я сразу на часы посмотрела.

– Но, самое главное, с вами ничего не случилось?

– Нет, надо честно сказать, нас пальцем не тронули. Но мы так испугались и никакого сопротивления не оказывали. Они вышли на дорогу перед машиной. Нам пришлось остановиться. Выходите, говорят, и подруге нож показали. Большой чёрный нож. Я таких никогда не видела. Она весь вечер тряслась, валерьянку пила.

– Так, все понятно, – сказал Снегирёв. – Идите с подругой в контору совхоза. Вас в Багаевку в милицию отвезут. Там вы дадите подробные показания. Постарайтесь вспомнить как можно больше. А я вышлю за вами машину, сделаем всё, что можно. Машину подруги, я так думаю, найдём. А вот как будет с луком, не знаю, возможно, преступники его успели съесть.

– Тогда вы и преступников легко найдёте. – Он по звучанию её голоса понял, что она улыбается на том конце провода. – У них будут глаза, красные от слёз.

– У них без всякого лука будут глаза, красные от слёз, когда мы их найдём, – обнадёжил её Снегирёв, – это я вам обещаю. Мне нравится, что вы не теряете чувства юмора. Я надеюсь, мы встретимся сегодня, и вы подробнейшим образом расскажете мне о вашем приключении.

Снегирёв положил трубку и подумал: «Кто ты, молодой человек в свитере, связанном английской резинкой? Откуда ты взялся? Не ты ли перехватил моих людей под землёй? Ты становишься на моём пути как тень – где тебя искать? Одно мне непонятно, по правилам оперативной работы ты должен был высадить женщин из машины, отвести их в лесополосу и аккуратно зарезать этим своим чёрным ножом. Потому что они видели твоё лицо. Но ты не сделал этого. Или у тебя свой план, или, что маловероятно, но возможно, тебя вообще нет. Но тогда что случилось на дороге? А не водят ли меня за нос? Надо эту подругу-переводчицу как следует допросить».

Снегирёв налил себе полрюмки армянского коньяка, пригубил и закурил американскую сигарету «Кэмел». Мечтательно задумавшись, он смотрел в потолок. В голове его проходили чередой разные фамилии, черты биографии, эпизоды проведённых операций.

 

Глава 38. В кафе «Зелёная горка»

Сильвия Альбертовна курила, по своему обыкновению, сигарету «Честерфилд» и смотрела сверху на панораму вечернего города. Слева был Будённовский проспект, там гремел трамвай, проезжали машины. Справа был зелёный массив большого парка. Ещё в значительной степени зелёный, но уже и жёлтый и красный. Для встречи была выбрана крыша Дома офицеров, поскольку события последних дней были тесно связаны с офицерами Советской Армии. В особенности с одним офицером. Очень высокого ранга. Дом офицеров выходил задней своей стеной к парку, это было удобно, с этой стороны пожарная лестница и минимум потенциальных свидетелей.

– Вас допрашивали? – спросила Иевлева.

– Полтора часа, – ответила Сильвия Альбертовна. – Много спрашивали про вас. Я сказала, что сама в ужасе от этого вашего романа с деревенским милиционером. Не понимаю, как это могло случиться. Сказала, что вы женщина со странностями, любите экзотику, что, кстати, недалеко от истины.

Сильвия Альбертовна затянулась, выпустила дымок.

– Самым трудным был выбор гардероба, – продолжала она. – Я старалась одеться так, чтобы выглядело, будто я иду за молоком. От меня узнали много интересного. Я много и долго рассказывала, какие я пью лекарства, какие с какими можно пить, а какие нельзя. Как я всю жизнь копила на машину, потом я долго перечисляла, в чём я себе отказывала. Потом мне себя стало жалко, и я рыдала. Про угонщика рассказала, что у него очень неприятный взгляд. Такой холодный, чужой и неискренний. И что он – нехороший, недобрый человек. Мне показывали фотографии, и я на них узнала трёх довольно мало похожих друг на друга мужчин. Под конец мне стало плохо. Это был эффектный финал. А вот что мне удалось расслышать, так сказать, в шорохе его мыслей.

Сильвия Альбертовна потушила докуренную сигарету.

– Наш генерал хочет быть вождём, он одержим жаждой власти, он рвётся к ней. И крокодил как-то связан у него с этой жаждой власти.

– Да полно вам, – ответила Иевлева, – ведь это дикость какая-то.

– Да, конечно. Это смешно и глупо бы выглядело, если бы не то, что ящеру свойственна действительно какая-то жуткая энергия. Он очень злой, хотя вам, наверное, смешно это слышать от меня.

– Нет, совсем не смешно, – сказала Иевлева.

– Он – часть мезозойской эры, когда жить означало – рвать кого-нибудь на части. И люди тоже из той эпохи.

– Любой учёный скажет вам, – ответила ей Иевлева, – что это абсолютный бред. В мезозойскую эру людьми ещё и не пахло.

– А у меня такое впечатление, что уже пахло. Причём довольно отчётливо. Но это, конечно, только впечатление. Оно основано на моей интуиции и никакими фактами не подтверждено. Так вот. Он убивает не для того, чтобы утолить голод, как другие хищники, – улыбнулась Сильвия Альбертовна, – а просто так устроено его сознание. Он убивает от радости убивать, и в этом он похож на человека. Он живёт под землёй, но везде, где выползает, оставляет после себя культ. Это именно культ власти, наверное, потому что власть сильно связана с жестокостью и страхом. Посмотрите на блатных. Власть не у того, кто физически сильнее, а у того, кто злее. Не сила вызывает страх, а именно жестокость, свирепость. Люди подчиняются не тому, кто убивает, а тому, кто казнит. Сажает на кол. Но вернёмся к нашему ящеру. Со следами поклонения этому существу вы столкнётесь практически у всех народов. Это наводит на мысль о его реальном присутствии в истории человечества. Ему приносят человеческие жертвы. Он эти жертвы очень любит, он людоед.

– Что редкость среди животного мира, – профессионально заметила Иевлева.

– Ну да, – продолжала Сильвия Альбертовна, – редкость. У него именно жажда убивать людей. Что вы, люди, ему такое сделали, неплохо бы узнать? Впрочем, вам не до шуток. Наш с вами знакомый раскопал какую-то старинную историю, что сюда вроде бы приезжал в пятнадцатом веке некий иностранец, который у себя в Венеции поклонялся такому же ящеру, как наш. Он вроде бы искал тут золото, но потом оказалось, что искал он совсем не золото, а этого самого ящера. И вроде бы нашёл и очень обрадовался. И вроде тут тоже ещё издавна этому ящеру поклонялись. И было какое-то капище, что ли, подземное… Наш с вами новый знакомый очень хорошо во всём этом разбирается, потому что сам занимается магией. У него есть некоторые способности, но очень скромные. Он умеет с помощью магии делать всякие гадости своим противникам и думает, что он – Калиостро. Притом он считает себя дальним потомком того иностранца из Венеции. И, возможно, так это и есть. Он хочет приносить ящеру людей, а ящер будет ему давать силу, от которой все придут в ужас. Поэтому он тут и строит командный центр. Ну, мне это всё не очень интересно, а для вас может быть любопытно. И ваша беременность ему действительно мешает, наши предположения подтвердились.

– И как вы считаете, – спросила Иевлева, – может, мне стоит подумать?

– Я думаю, вам не стоит, – ответила Сильвия Альбертовна. – Ящер, конечно, очень страшный. Но сам будущий повелитель ящера вам до такой степени не нравится как мужчина, что ваш женский каприз может разрушить великий план. Впрочем, великий план вам тоже не по душе.

– Дайте мне сигарету, – попросила Иевлева, – мои закончились.

– А хотите что-нибудь поинтереснее? – спросила Сильвия Альбертовна и, перехватив вопросительный взгляд Иевлевой, добавила:

– Очень хорошая марихуана.

– А что, – сказала Иевлева, – почему бы и не попробовать?

Сильвия Альбертовна открыла сумочку и, порывшись, достала две приготовленные папиросы.

– Как вы думаете, – спросила Иевлева, – это хорошая идея в моём положении?

– Ничего вам не будет, – сказала Сильвия Альбертовна.

«Мама, спокойно! – добавил со своей стороны мальчик. – Она права, ничего нам не будет».

Они закурили. Марихуана действительно оказалась очень хорошей. Дымок с характерным, ни с чем не сравнимым запахом плыл над крышей Дома офицеров.

– Вообразите, – сказала Сильвия Альбертовна, – в подземелье к приговорённому спускались судьи, одетые в шитые золотом камзолы с брабантскими кружевами. Один из них подходил к человеку, прикованному к стене, и шёпотом на ухо сообщал ему приговор. Приговорённый с криком ужаса бросался прочь, натягивая цепь, выл… Некоторые становились перед судьями на колени, целовали им ноги, умоляли умертвить их любым другим способом, только не этим. А судьи смотрели и чувствовали, как страшная ярость подводного существа проникает в них через ужас его будущей жертвы.

– Очень поэтично, – отозвалась Иевлева.

– Вы явно не в духе сегодня, – заметила Сильвия Альбертовна.

– Извините, – сказала Иевлева, – правда, простите меня. Я срываюсь на вас, а вам в первую очередь должна быть благодарна за помощь. Но поймите, я очень плохо себя чувствую, когда я злая. А я очень злая. На одного человека. Нашего с вами недавнего собеседника. Он хочет делать страшные вещи, как будто он сам Сатана. А он никакой не Сатана, а обыкновенный г**нюк. Его тайну знаем мы с вами, Фролов и спецназовцы, которых он обучал. И Игорь. Тоже мне тайна.

– Вы его недооцениваете, – сказала Сильвия Альбертовна. – Он же не знал, что наткнётся на вампира. Настоящего вампира. Я бы сказала: вампира с большой буквы. Обратите внимание, что почти все факторы, угрожающие планам нашего генерала, созданы Фроловым. Он не создавал эти факторы сознательно, но если бы он однажды не проснулся в могиле, на нашего Снегирёва не вышли бы ни мы с вами, ни фроловские спецназовцы, никто. Ваш адоратор наверняка является частью очень сильной структуры. Вам надо соблюдать особую осторожность. Как вам травка?

– Отлично, так приятно кружится голова.

– Тогда послушайте меня внимательно. Шутки кончились. Вам необходимо окончательно принять решение. Или вы осторожно, спокойно спускаете всё на тормозах, отказываетесь от встреч, придумываете причины, долго и тактично даёте человеку понять, что ничего между вами не будет. Пока, наконец, ему самому не надоест это вечное ваше мягкое, но постоянное «нет», и он не отвалит куда-нибудь в сторону более доступных прелестей. Или вы твёрдо решили играть с ним в довольно опасную для вас игру. Довольно опасную, я вам прямо говорю, я в таких вещах кое-что понимаю. Те, за кем он охотится, сами достаточно умелые люди. Необходима ли им ваша помощь? Согласились бы они подвергать вас риску, если бы их спросили? Подумайте обо всём этом и примите окончательное решение. Вам сразу станет легко.

– Вы как всегда в точку. Конечно, я мечусь туда-сюда, это должно всех раздражать. Я сама себя такую не люблю. Но беременность, будет ребёнок, это всё очень усложняет.

– С моей точки зрения, это всё относительные ценности. А как вам самой хочется?

– Честно? Хочется набить ему морду, – призналась Иевлева.

– Так не отказывайте себе, если таково ваше желание. На меня можете рассчитывать, мне всё это очень интересно и весело.

– Считайте, что окончательное решение принято, – сказала Иевлева.

– И очень хорошо, – поддержала её Сильвия Альбертовна. – Но тогда никаких колебаний, никаких сомнений. Иначе вы погибнете. Вам придётся много врать и притворяться. А это не является вашей сильной стороной. Вы будете разыгрывать сцены. Самая малая неубедительность сразу выдаст вас. Вам необходимо сделать выбор один раз и потом уже все средства подчинить этому выбору. И в средствах вам перебирать не придётся. Главная линия – водить за нос мужчину, очарованного вашей красотой. Поэтому необходимо, чтобы вы не терзали себя сомнениями каждый раз, когда надо будет выбирать средство. Иначе вы изведётесь. Решите для себя один раз, что вы пойдёте на всё, и больше не возвращайтесь к этому.

– Да, но мне кажется, нет другого выхода, – проговорила Иевлева. – Он не оставит меня в покое. На пути к своей цели он не оставит в покое ни меня, ни моих друзей. Я как-то, независимо от моего желания, оказалась на передней линии. Решение, которое мне приходится принять, – это единственно возможное решение.

– Я немного успокою вас, вам не придётся наносить ему смертельный удар, – сказала Сильвия Альбертовна. – То есть его интриге – скорее всего да, вам придётся. Вы его крупно подставите и многое ему испортите. Но убивать его вам не придётся. Давайте пойдём в «Зелёную горку», посидим немного. У меня немного позже там назначена встреча.

Женщины спустились с крыши Дома офицеров, что было, конечно, нетрудно. В наступивших сумерках никто не заметил, как они соскользнули вниз. И вот они уже входят на освещённую площадку летнего кафе, где стоят столики, и посетители едят мороженое, посыпанное орехами и шоколадом, причём подают это мороженое в красивых вазочках из нержавеющей стали. Женщины садятся за свободный столик, наслаждаясь свежестью и прохладой осеннего, но тёплого, почти летнего вечера. Подходит официантка.

– Пожалуйста, две порции мороженого и два бокала белого вина.

Красота Иевлевой привлекает двух грузинских мужчин. Грузины одеты в модную иностранную одежду и держатся очень гордо. Они при деньгах – скорее всего, гвоздики на базаре, или подпольный цех.

– Дэвушки, – обратился один из мужчин к Иевлевой и Сильвии Альбертовне, – садитэсь за наш столик, да?

– Нам и тут хорошо, – возразила Сильвия Альбертовна.

– Нэт, – сказал грузин, – садитэсь за наш столик. – И немного подумав, добавил: – Пажялуста!

– Как интересно, – тихо заметила Сильвия Альбертовна, – один мужчина хочет прервать вашу беременность, а другой уже готов её возобновить. Вас надо прикрывать чем-нибудь. Вы слишком сильно действуете на них.

Грузинские мужчины исходили из того, что женщины, если они сами пришли вечером в кафе, являются законной добычей. Возражения с их стороны унижают достоинство мужчины. Что является оскорблением.

– Пажялуста, за наш столик, – повторил грузин.

– Вы что, ухаживаете за нами? – возмутилась Сильвия Альбертовна. – Мы честные женщины.

– Мы честные советские женщины, – радостно вторила ей Иевлева, – моральный облик строительниц коммунизма не позволяет нам заводить случайные половые связи.

От марихуаны наступила лёгкость, и вся эта ситуация почему-то Иевлеву очень смешила.

– Ох ти! Ох ти! – неприятно удивились грузинские кавалеры. – Слушь, пэрэстань, да?

Они бесцеремонно сами заняли два пустых стула за столиком Иевлевой и Сильвии Альбертовны. Один из них вытащил из кармана пачку денег, искусно демонстрируя их женщинам, но стараясь не показывать широкой публике. Взял сто рублей, положил их на стол рядом с собой, остальные деньги спрятал в карман. Увидев сто рублей, к столику сразу прибежал молодой официант.

– Слушаю вас, – сказал официант, высоко вздымая перед собой блокнот и карандаш, чтобы записывать заказ.

– Шампанское самый дарагой сюда нэси, да? Комфэты, икра, балык, бужянина, пирожьные, да? Что самый дарагой, всё нэси.

– Икра пока зачеркни, – добавил другой, который был постарше и, видимо, более рассудительный.

– Закуски холодные, – повторял официант, записывая, – шоколадный набор «Юбилейные», шампанское «Советское»…

– Шампанское двэ бутылки, да? – Чтобы официант не перепутал, сколько бутылок, ему показали два пальца, видимо, намекая на его тупость. Сделав такой ошеломительный заказ, оба гостя гордо посмотрели на женщин, чтобы оценить произведённый эффект. На лицах женщин было написано восхищение.

– Вы такие солидные мужчины… – начала Иевлева.

– У вас так много денег, и вы так модно одеты, – продолжала Сильвия Альбертовна, – и вы собираетесь есть так много пирожных и буженины… Как жаль, что наш кодекс…

– Да, – перебила её Иевлева, – моральный кодекс строительниц коммунизма не позволяет нам отдаваться незнакомым мужчинам.

– Скажите, – опять встряла Сильвия Альбертовна, – а вы способны на настоящее большое чувство? Когда в сердце пылает любовь и вся жизнь…

– Вся жизнь, – опять перебила её Иевлева, – лежит перед тобой, как светлый путь, чтобы идти по нему вместе, рука об руку…

– До гробовой доски, – закончила Сильвия Альбертовна с мрачноватой ноткой в голосе.

От таких текстов у грузинских мужчин буквально полезли глаза на лоб. Во-первых, они оба были женаты. Во-вторых, знакомиться с женщиной в кафе – это одно, а идти до гробовой доски – совершенно другое.

– Слюшь, – сказал тот, что был помоложе, обращаясь к Сильвии Альбертовне, – ты домой иди, да?

– Падруга свая остав тут, а сама давай домой иди, – согласился с коллегой тот, что постарше.

Тут Сильвия Альбертовна совершенно изменила линию поведения. Наклонившись над столом, который официант успел заставить закусками, она тихо сказала своему кавалеру:

– Мудила Петрович, к тебе человек пришёл, – и, повернувшись к Иевлевой, добавила: – Тамара Борисовна, вам пора.

Возле столика стоял невысокий худой мужчина лет сорока. Одетый в обычные советские брюки, рубашку, пиджак. Никаких бросающихся в глаза особых примет у мужчины не было, и вообще он ничем особенно не выделялся. Но Иевлева почувствовала, как опытные грузины сжались от страха. Они уже понимали, что деньги придётся отдать.

– Дай своего мозга, жопу помазать, – сказал мужчина негромко.

Грузины ничего не ответили.

Так вот как выглядят настоящие воры. Иевлева понимала, что её присутствие здесь действительно неуместно. Это та сторона жизни, с которой у Иевлевой нет ничего общего. Вмешиваться неправильно, неумно и по отношению к Сильвии Альбертовне несправедливо. Здесь дикая природа, не будет же профессиональный биолог отбирать зайца у волка? К тому же Сильвия Альбертовна не вмешивается в дела Иевлевой, только помогает.

– К сожалению, мне пора, – сказала Иевлева. – Желаю всем спокойного приятного вечера.

– До свидания, – сказал мужчина, не улыбнувшись.

Грузины молчали.

 

Глава 39. Участковый становится на ноги

Упорные слухи про появление огромной, неизвестной науке рептилии в озере Дарьинка действительно появились. По крайней мере Степан, вернувшись из Аксая, сказал, что народ там только об этом и говорит. Причём по сложившейся традиции во всём обвиняют советскую власть, типа старые и больные люди из Политбюро ЦК ничего не контролируют, в стране бардак, неудивительно, что появился крокодил. Вот при Сталине крокодил сразу бы поехал на Колыму, по 58-й статье за антисоветскую деятельность.

– Люди боятся, – сказал один из монахов, тот, который был постарше и в миру был врачом, – им хочется знать причину своих бед. Вот они и говорят всякую ерунду. Ничего, Господь вразумит.

Участковый ещё ходил с трудом. Рана, впрочем, заживала неплохо, уже скоро можно было снимать швы.

– Слухи слухами, – сказал Степан, – а нам что-то надо с этим делать, потому что раз они ящера наружу вытянули, эти, которые тебе ногу проткнули, значит, у них есть цель. А я даже знать не хочу, какая у них цель. Я и так должен сделать всё, чтобы она не осуществилась. Двоих мы застрелили, считай, в бою убили. Те осторожнее стали. Ну, на территории стройки, как положено, машины работают, а вглубь никто не ходит – боятся. Тебя они искать не будут, – обратился Степан к участковому, – думают, что тебя уже и в живых нет. Ты скажи, ты с этими людьми встречался перед тем, как вы под землю спустились? Можешь мне их описать?

– Я только запомнил, – ответил участковый, – что один из них – рыжий. А другой, который, наверное, главный у них, у него глаза светло-жёлтые, как у волка.

Степан при этих словах присвистнул и поднял удивлённый взгляд на участкового.

– Вернулся, значит, – сказал Степан.

– Кто вернулся? – спросил участковый.

– Старый знакомый. – Степан говорил медленно, как бы продолжая при этом думать о своём, как бы привыкая к тому, что самое невероятное, во что трудно поверить, становится фактом.

– Из поколения в поколение, – продолжал он, – тут рассказывают историю о человеке с волчьими глазами, который копал землю, искал подземные ходы и платил рабочим чистым золотом. Это было сотни лет назад. И вот он вроде бы имел над ящером какую-то власть. Это был древний род, они не русские и вроде как служат этому ящеру. Жертвы ему приносят, волшебством занимаются и плетут интриги. А ты что скажешь? – обратился Степан к монаху.

– Жил да был крокодил, он по улицам ходил… – засмеялся монах. – Чудны дела твои, Господи.

– Да откуда он вообще взялся, ящер этот? – не выдержал участковый. – Что это вообще такое? Я сам его видел, а поверить не могу, что он есть. Вот вы, мудрые люди, вы молитвы знаете. Вы мне объясните, что это вообще такое, а? Этот ящер? А если их там таких много под землёй, а если они все вылезут?

– Как откуда взялся? – опять улыбнулся монах. – Под землёй реки, озёра, моря, да ещё всякие пещеры, да ещё всякие такие места, которые мы себе и вообразить не можем. Кто там живёт и что там живёт – одному Богу известно. Мы думаем: наша деревня – это контора, гараж, свинарник, улица… А не видим, что над этим всем небеса, а в них тоже много кто живёт. А под землёй целый мир в сто этажей. Так-то, дорогие мои. А мы посерединке с нашими свинарниками, домами, полями.

– Ну ладно, – продолжал участковый, – раз так и надо, пусть по полям совхоза ходит ящер. Но зачем ему людей скармливать? Вот чего я не понимаю.

– Хорошо, что не понимаешь, – откликнулся монах. – Сказано: блаженны нищие духом. Он же колдун, этот Степана старый знакомый. Колдун ищет силу, для этого он и колдует. А есть в природе старая великая сила. Это сила зла. Ей приносят жертвы, и надо, чтобы она, эта сила, была в самой своей страшной форме. Крокодил, например. А жертва – чтоб была этой силы самой дальней противоположностью. Например, ребёнок или беременная женщина.

Тут участковый вскочил. Монах с интересом смотрел, как участковый опирается на раненую ногу, забыв о боли. Приступы страха, начавшиеся в больничном дворе. Вот их причина. Вот чего он так боялся. Не понимая этого, только предчувствуя. Перед его глазами возникло её улыбающееся лицо. Потом лицо человека со светло-жёлтыми глазами, сидящего на лавке в шалаше… «Ты человека убил». Потом морда ящера, появляющаяся на поверхности воды, его брюхо, волочащееся по камням. Всё это выстроилось в последовательность. Смысл этой последовательности был ясен.

Участковый почувствовал, как его выворачивает наизнанку, и что сейчас он блеванёт. Он взял у монаха стакан с водой, который тот протягивал, и, отпив несколько глотков, начал приходить в себя.

– Это битва Бога с демонами, – сказал Степан, – никогда она тут не прекращалась. Двадцать лет как-то поспокойнее было. А сейчас вроде как опять начинается. Что-то будет такое, вампиры с ящерами цветочками покажутся.

– А ты, – спросил участковый, – кто ты такой?

– Я-то? – удивился Степан. – Я этому ящеру вроде пастуха. Смотрю, чтоб он никого не обидел, ну и чтоб его никто не обидел. Без него под землёй нельзя.

– А зачем он нужен? – спросил участковый.

– Да я и сам не знаю, – сказал Степан. – Но без него нельзя, надо его охранять, когда он выходит. А я помру, наверное, может, ты на моё место и пойдёшь. Так что давай, учись, чтобы с отдачей ты справлялся при стрельбе. А там, глядишь, ты привыкнешь и с ящером освоишься… Ты уже виды разные видал. И реку ты видел. И отец Иларион к тебе приходил. Я так думаю, ты справишься.

 

Глава 40. Смерть полковника Вахнюка

Командир кадрированной дивизии полковник Вахнюк И. Б. снимки крокодила, сделанные на озере, не показывал никому, опасаясь неприятностей по партийной линии. Что это ещё за хренов какой-то немарксистский крокодил, и почему советский офицер и коммунист этого крокодила фотографирует? Как будто у нас в стране уже нечего фотографировать? А замечательные боевые машины? А личный состав, повышающий уровень боевой и политической подготовки? А прекрасная наша природа Придонья, все эти поля, на которых созревают помидоры и болгарский перец? Да фотографируй, сколько влезет! Ну почему обязательно надо фотографировать то, чего не должно быть? Ты бы ещё Бога сфотографировал.

Но фотографии-то – вот они, полковник их проявил в ванной комнате в пластмассовом тазике. Крокодил с одной из них смотрит прямо на полковника, заглядывает даже не в глаза – в душу. А вот крокодил бежит к полковнику, чтобы откусить ему голову. Отличный снимок. А вот ещё… Маленькие глазки смотрят прямо в кадр, а под ними на всю фотография огромная открытая пасть. Почему-то сначала, когда снимал, страха совсем не было, а только потом началось это… даже непонятно, как это назвать… Даже теперь ещё, когда смотришь, оторопь берёт. Да, надо бы порвать эти фотографии к чертям собачьим. А плёнку сжечь. Но рука не поднимается. Не поднимается рука.

«Сам Снегирёв, генерал-лейтенант, вэдэвэшник, звонил, расспрашивал, просил дать фотографии. Пришлось соврать, что засветились, а те, что вышли… ничего нет на них интересного. Кусочек неба, кусочек люка. А что видел? Вроде что-то было. Что-то было. А что? Движение какое-то очень быстрое, не успел рассмотреть. Может, и крокодил. А может, и не крокодил. И главное, чего кошки на душе-то скребутся… Ведь Снегирёв чувствует, что ему всей правды не говорят. Он, конечно, тактичный советский человек. Понимает, что такие вещи нельзя прямо так вывалить на стол – вот, мол, крокодил, а вот его снимки. А если он взбесится, что из него какой-то задрипанный полковник дурака делает? У Снегирёва связи-то – о-хо-хо! На самом верху. Если он разозлится, я костей не соберу. Позвонить ему? А что сказать? Сложная ситуация.

Ладно. Решено. Всё равно он не поверит, что я ничего не видел. Не поверит, что на фотографиях ничего нет. Надо завтра ехать прямо к нему. Показать снимки. Отдать плёнку. Сказать, что по телефону боялся говорить. Ну его на х**. Со Снегирёвым ссориться нельзя. Два года осталось до пенсии. Дослужить и всё. Но… надо до завтра ещё напечатать снимки и себе оставить. Хоть по одному экземпляру…»

Но завезти снимки Снегирёву не пришлось. Потому что на следующий день полковника обнаружили мёртвым в постели, он умер во сне от обширного инфаркта. Такое неожиданное, печальное событие. Человек прожил трудную жизнь, сердце пошаливало иногда, плюс повышенное давление, лишний вес, нервотрёпка, без которой службы не бывает. Жена даже не слышала ничего. Спали в разных комнатах. Утром закрыла ему глаза, а вечером ещё пили чай на сон грядущий, разговаривали. И поверить невозможно, а как не поверить, когда полная квартира народу. Суета какая-то, чужие люди приходят, уходят. Все чем-то заняты. Гроб привезли из Багаевки.

Подполковник Пушкарёв принял командование дивизией как старший по званию и замкомандира. Он поехал на квартиру полковника, говорил с его женой, попросил свою приехать и побыть с ней. Документы, касающиеся службы, опечатал. Снимки и плёнки тоже осмотрел, но той, которую искал, не было. Что вызывало удивление, так как вообще плёнок было немного, на всех стояли даты проявления, порядок у полковника был идеальный. Но последней плёнки не было. Вернее, последней была августовская с экскурсии в Волгоград. И на ней, конечно, много величественного, но крокодила точно нет и быть не может. Так как она была проявлена до крокодила. Может, он не проявил? Но жена говорит, что он проявлял и фотографии печатал и вчера, и позавчера, но ей почему-то не показал. Сказал, что это по работе важные снимки, и ничего интересного на них нет. Ну, по работе так по работе. И куда они делись?

Командир кадрированной танковой дивизии полковник Вахнюк Илья Борисович был, как и его жена, родом из Севастополя. И там, где у него и у неё остались родственники и где она намеревалась поселиться, решено было его похоронить. Торжественное прощание с командиром было назначено на завтра.

Вечером подполковник Пушкарёв сидел в своём кабинете, просматривая бумаги, которые он и так хорошо знал, домой идти не хотелось. Хотелось побыть одному и собраться с мыслями. Только что ушли офицеры, выпитая бутылка коньяка лежала в корзинке для мусора. Помянули командира в узком кругу. Был он нормальным мужиком и хорошим офицером. Мог сорваться, накричать, причём лицо у него начинало при этом дёргаться. Память о контузии под Будапештом в сорок пятом. Нормально к одним офицерам относился с большей симпатией, к другим – с меньшей, но явных гадостей за спиной вроде никому не делал. Да и рановато, всего пятьдесят восемь лет. Спокойно можно было бы ещё пожить. Посидели, повспоминали, допили бутылку и разошлись.

Как-то неожиданно это всё. Вскрытие было, врачи сказали – инфаркт. Никаких оснований им не верить нет. В конце концов, бывает. Ну нет плёнки с крокодилом, может, он её выкинул от греха подальше. Но в голове Пушкарёва всплыли слова, услышанные здесь же, в этом кабинете, от полковника ГРУ Пальчикова: «У них спецсредства. Они работают с магами. Им этот ящер для чего-то нужен. Ты как к предателям относишься?» Стоило командиру сфотографировать крокодила, и почти сразу – инфаркт.

Пушкарёв не то чтобы не верил в совпадения, но они всегда выглядят подозрительно. Инфаркт, комар носа не подточит, но почему именно сейчас? И куда делась плёнка с крокодилом? А кто втянул полковника в эту историю? Да сам же Пушкарёв и втянул. Позвонить бы Пальчикову, но телефон может быть на прослушке.

Телефон, который мог быть на прослушке, зазвонил неожиданно, как будто только и ждал, что о нём вспомнят. Пушкарёв снял трубку. Звонил, конечно, Пальчиков.

– Да, знаю, передай жене соболезнования. Слушай, тут есть перспектива тебя в Москву перевести. Преподавателем на военную кафедру в университет. Какой? Московский государственный университет, слышал про такой? Так что давай, прилетай. Завтра ты не сможешь, а послезавтра вылетай. Да… жену с собой возьми, пусть она по Москве погуляет, попривыкнет. Так что я про твою просьбу помню, как видишь (никогда Пушкарёв ни о чем полковника Пальчикова не просил). Вот переедешь в Москву, на рыбалку будем ездить (Пушкарёв терпеть не мог рыбалку и, как ему было известно, полковник Пальчиков тоже). Модницу твою приоденем (полковник Пальчиков хорошо знал, жена Пушкарёва, красивая, кстати, женщина, никогда не гонялась за модой, одевалась строго и сдержанно. Да и сам тон Пальчикова слегка запанибратский звучал как-то необычно, как будто полковник хотел дать понять Пушкарёву, что их разговор может кто-то слышать).

«Всё одно к одному», – подумал понятливый Пушкарёв, откладывая трубку на рычаг. Он вдруг понял, что надо быстро ехать домой к жене. Расстегнул кобуру, достал «ТТ», осмотрел, вытащил обойму и вставил её на место. Поставил на предохранитель, засунул в кобуру, но застёгивать её не стал. Подошёл к двери, выключил свет и хотел выйти в коридор, но услышал, как рядом тихо сказали:

– Здравия желаю, товарищ подполковник.

В темноте перед дверью кабинета, которую он почти прикрыл, он увидел фигуру, почти бесформенную, но лицо он хорошо помнил. У директора совхоза летом в беседке этот человек (человек?) рассказывал историю, как его спасли танкисты. Но тогда он выглядел как нормальный мужчина, хоть и говорил, что мёртвый. А теперь это что-то на нормального мужчину совершенно не было похоже. Оно висело над полом в темноте, но лицо не утратило сходства.

– Товарищ подполковник, – обратилось это что-то, но совершенно по уставу, как положено, – с вами товарищ полковник хочет поговорить.

Из темноты выступила ещё одна фигура, на этот раз это был полковник Вахнюк, причём выглядел он совершенно как живой.

– Миша, – сказал полковник, – ко мне ночью пришли какие-то двое. Забрали плёнку, снимки, меня хотели завербовать в какую-то шайку. Я даже толком не понял. Но я не согласился. Я против своих не воюю. Они меня чем-то побрызгали, я лежу, слышь, на кровати, всё чувствую, а рукой пошевелить не могу. Они мне какой-то укол сделали в кисть правой руки, я лежу, вдруг у меня в груди всё надулось, как пузырь, и как лопнет! Я хочу воздуха вдохнуть и не могу. Потом смотрю – я на кровати лежу, а они уходят. Они Веру тоже чем-то побрызгали, она спала, не слышала ничего. Но плёнку они забрали. Ты иди, спи нормально, мы с Фроловым тут ночью побудем, они к тебе не посмеют подойти. А утром здесь люди Пальчикова будут. Так что эти к тебе не сунутся. И наших из взвода Петрова тоже не тронут. Да, ещё. Мне вчера Снегирёв, генерал армии, звонил. Фотографии и плёнку просил. Так что это у меня его люди были.

И вдруг за полузакрытой дверью Пушкарёв увидел перед собой пустоту. Пустота молчала, никаких фигур, никаких слов, никаких очертаний.

 

Глава 41. Фотографии крокодила у Снегирёва

Снегирёв рассматривал фотографии дракона с чувством большого душевного подъёма. Он всегда верил, что однажды встретится с этим существом. И тогда старая история, которую рассказывала ему мама, перестанет быть сказкой. Сказкой о том, как дракон помог маминому дальнему предку – дедушке дедушки, и ещё несколько раз дедушки – победить всех врагов и стать правителем республики. Он верил с тех пор, что и ему когда-нибудь поможет дракон.

Но что дракон – это крокодил, он понял сам. Этого ему никто никогда не объяснял. А понял он это ещё ребёнком в зоопарке, куда водила его няня. Он хорошо запомнил, как он стоял перед вольером с крокодилом и думал, как интересно было бы бросить туда няню, бабу Шуру. Причём никакой особой ненависти к бабе Шуре он не испытывал. Она была скорей нейтральной частью действительности, не душила шарфиком, когда завязывала его на шее, следила, чтобы мыло не попадало в глаза, когда купала. Ну, конечно, много всего запрещала. Но это было нормально, взрослые всегда всё запрещают, на то они и взрослые. Так что картина в его голове, как он бросает бабу Шуру крокодилу, совсем не была рождена мечтой о какой-то мести. Совсем наоборот, мальчик жалел крокодила, который лежит, как бревно, и то ли спит, то ли умер, то ли он вообще такой. И в душе ребёнка просыпается безграничное сочувствие к этому дереву с хвостом, лапами и пастью. Даже кожа его похожа на кору… Как бы он обрадовался, если бы к нему скинули толстую тёплую бабу Шуру. Как ему было бы интересно, что баба Шура так орёт, что она так вырывается. Он схватил бы её пастью поперёк тела, а она махала бы руками и ногами…

К этому времени маленький Снегирёв уже перестал на даче ловить и убивать лягушек. Ему быстро надоело, потому что лягушки умирали как-то недостаточно интересно. Подрыгаются немного, и всё.

Он часто думал о крокодиле, особенно перед сном, лёжа в постели. Из гостиной доносились голоса, там папины друзья пили коньяк, который был в очень красивых бутылках со звёздами. Папа военный, его на работу в Генеральный штаб забирает из дома большая машина. Иногда он не приезжает домой по несколько дней, идёт война. Маленький Модест, названный в честь деда – генерала от кавалерии, тоже будет военным.

Модест единственный ребёнок в семье. Но военные традиции взяли своё, и он не неженка, маменькин сыночек, хотя мама его в основном и воспитывает. Раз заведённый железный распорядок никогда не нарушается, мальчика тренируют, закаливают, приучают быть решительным.

Мамы не стало в то лето, когда он сказал, что не будет больше надевать короткие штанишки. Когда её забирали в больницу и он видел её живой в последний раз, она сказала ему на ухо, как звучит имя венецианского рода, из которого он происходит, и что они не умирают. Он кивнул головой. Потом мама некоторое время приходила к нему, так что он видел её даже чаще, чем раньше, при её жизни. Но она со временем стала приходить всё реже и, наконец, совсем перестала появляться.

Модест учился, служил, делал стремительную карьеру. Он побывал в разных интересных местах, где люди охотно и с энтузиазмом убивали друг друга. На них не распространялось тайное покровительство, о котором сказала ему мама. А сам он был под этим покровительством и побеждал. И везде находил следы существа, о котором она рассказывала, – в памяти, в мифах, в обычаях, в изображениях; и в храмах разных верований, и в поведении людей. Он знал, что рано или поздно встретится с этим существом. Такова судьба рода, к которому он принадлежал. И он готовился к этой встрече. Встрече, которая сделает его правителем страны, как это случилось однажды с его предком. Готовился давно, обстоятельно, не пропуская ничего, формируя заранее группу, на которую можно будет опереться в решительный момент…

И вот он держит в руках фотографии. Они не оставляют места сомнениям. Он нашёл то, что искал. Он и раньше знал, что место выбрано правильно, он был уверен. Мама, умирая, не назвала точного места, но описала его признаки. Дело не только в том, что признаки совпадали, но и в чувстве, которое подсказывало Снегирёву – это здесь. Он умел доверять интуиции.

Он впервые приехал сюда несколько лет назад, стоял жарким летним полднем над обрывом, и перед ним открывалась холмистая степь, уходящая за горизонт. Да, это здесь. Под этой выжженной солнцем степью, под этими камнями, там, глубоко внизу… Но теперь не надо нанимать землекопов, как сотни лет назад. Сюда придут военные строители. Они проложат дорогу вниз к подземному морю. И страшная сила, которая скрывается под землёй, выползет на поверхность, придаст империи второе дыхание. И древнее предназначение рода осуществится. Старый Барбаро нашёл когда-то то, что искал. Он нашёл здесь, не возле Азова. И даже ящерица, промелькнувшая в траве, появилась именно в это мгновение. Она вылупилась из яйца точно в установленное время и металась тут между камнями, хватая насекомых, как делали её предки миллионы лет. И она должна была проскользнуть под камень именно в это мгновение, когда Снегирёв представил себе его там, глубоко под землёй.

Да, это подтверждение, теперь уже последнее и окончательное. Так вот как он выглядит. Совсем как та ящерица, только немного побольше. И великая древняя сила с его образа на фотографии плывёт прямо в сердце Снегирёва. Решительный момент ближе, чем казалось. И очень хорошо. Он готов к этому. И ещё один знак, появление в его жизни женщины, у которой дар, которая может стать его самым близким, самым важным помощником. Прикрывать ему, что называется, спину. Да, у неё дар. Знает ли она об этом? Если нет, то он первый откроет ей этот её дар, откроет для неё самой, она и будет самым верным, самым надёжным звеном в системе. Будет соправительницей. Символом и душой восходящей всемирной империи. Только надо скорее сделать аборт. А то ребёнок какого-то мента портит всю картину.

«Может, с ней просто поговорить? Она должна понимать, что принадлежит мне, и я решаю такие вопросы сам. Делаю то, что считаю нужным. Она принадлежит мне, а полмира принадлежит ей. А когда-нибудь весь мир будет принадлежать её и моему сыну.

Надо забрать её в Москву, там у меня больше возможностей. Вечером офицер доставит ей на дом билет на самолёт и букет цветов. На следующий день её встретят во Внуково, отвезут в гостиницу. На спектакле ей станет плохо, в скорой помощи она потеряет сознание. Из больницы привезут прямо ко мне на дачу. Там она придёт в себя. Среди картин, в старом уютном доме. Потом приеду я. Мы будем гулять по осеннему лесу».

Но, конечно, о планах она ничего не должна знать. Она выйдет замуж за советского генерала, человека постарше её, поопытнее. С авторитетом абсолютным. И станет его слушать. И родит ему сына.

От перспективы делать Иевлевой сына Снегирёв почувствовал прилив ощущений, отвлекающих от серьёзных масштабных проблем.

На смену приятным мыслям о том, как он будет делать Иевлевой ребёнка, генералу армии Снегирёву, глядящему на фотографии ящера, стали приходить мысли о всей ситуации в целом.

«Страна под нами шатается, – думал он. – Нам нужен мобилизационный режим. Накоплена гигантская мощь, но держится всё это на непрочных основах. Если что-то начнёт валиться, то потянет за собой всё. Эта же гигантская мощь и потянет всё вниз. Чем больше тяжесть, тем больше она давит на то, что её держит. Тем сильнее разрушения, если то, что держало, уступает под тяжестью. Поэтому необходимо всю накопленную мощь обрушить на того, на кого она была нацелена. Иначе она обрушится на своего создателя. Сделать это нужно как можно скорее. Пока это всё ещё держится. Дело не в том, кто прав, а кто виноват. Держава всегда права. Хорошо то, что хорошо для Спарты. Сейчас мы похожи на воина, который поднял над головой огромный камень, чтобы обрушить его на врага. Если он так и будет стоять с этим камнем над головой, как мы это делаем, камень в конце концов свалится ему на голову, сколько можно его держать на поднятых руках?

Что конкретно вырисовывается? На нас фактически напали. В Польше обрушивают Варшавский договор. Проводят полномасштабную операцию. Мы, придя к власти, отвечаем на агрессию защитой наших рубежей. Немедленная мобилизация, проведение большой наземной операции в Европе под условным называнием «Голубь мира». Прочь от наших границ. Потом такая же операция на Юге. Бросок из Афганистана через Пакистан к Индийскому океану. Ядерное оружие они не посмеют применить. Слишком близко наши ракеты. Наш нож на их горле. Это будет окончательная победа. Доминируя на Большом Острове, мы лишаем их раз и навсегда надежды править нами. Границы будем устанавливать мы.

Конечно, для этого надо будет прогнать коммунистов. Наконец Россия станет страной горожан, а не деревенских олухов, переселившихся в город.

А силу, чтобы на это решиться, мне даст он. Вот он смотрит на меня с фотографии, заглядывает мне прямо в глаза. Он будет жить рядом с моим командным пунктом. Он будет выползать на берег подземного озера. Он будет получать свою условленную плату. Это страшно, но по-другому нельзя. Всё решено, и так будет. Мы будем внушать настоящий страх, который парализует наших врагов. Мы будем кормить этот страх живыми людьми. Мы будем непобедимы».

Он смотрел и смотрел в глаза подземному чудовищу на фотографии. И вдруг понял, чего хочет это чудовище. Оно хочет не просто жертвы. Чтобы отпустить порцию могущества, необходимую на осуществление такого великого плана, оно хочет получить жертву не простую. Оно хочет её. С ребёнком в животе. Вот её оно хочет растерзать, её крик ужаса и смертельной тоски оно хочет услышать. Чувствовать, как именно её голова трескается в его огромных зубах, её тело извивается и замирает навсегда.

И встаёт вопрос, это действительно желание дракона или дикая идея, пришедшая в голову самому Снегирёву под влиянием фотографии? Как ответить на этот вопрос? Как ответить на этот вопрос?!

 

Глава 42. Снегирёв и Иевлева

Снегирёв в цивильном пиджаке. Но что-то в этом пиджаке не так. Это не просто не советский пиджак. Отличный финский, например, пиджак можно купить в универмаге на Энгельса. Но не такой. Это вам не финский, конечно, очень хороший, но всё равно и так полусоветский пиджак. Иевлева решила про себя, что это пиджак французский. Причём парижский. Он стоит на вооружении солидных мужчин среднего возраста, бывающих на Западе. И предназначен для поражения советских девушек и женщин. Дистанция гарантированного поражения – до десяти метров. Поражающий элемент – сочетание элегантности с легкомыслием. Цвет – тёмный графит. Серьёзный – хоть в кремлёвский кабинет иди. Но присутствует отблеск. Очень скупой отблеск. Очень в меру. Но всё-таки отблеск – это легкомысленно. И отвороты какие-то весёлые. С такими отворотами можно легко отвлечься от классовой борьбы. Потерять ориентиры. Вон официантка уже потеряла ориентиры. В зоне поражения ходит с грацией цапли, слегка выгибая попу назад, на пиджак бросает взгляды, полные горькой беспомощности, а на Иевлеву – полные ненависти.

Снегирёв не замечает официантку, он смотрит на Иевлеву. Кстати, и сидит на нём этот пиджак удивительно. Естественно, удобно, точно по фигуре, но свободно, как будто он в этом пиджаке родился. И Иевлева угадала, как ни странно, пиджак действительно из Парижа.

Но пусть Снегирёв не слишком задаётся со своим французским пиджаком. Иевлеву одевала на встречу Сильвия Альбертовна. У Сильвии Альбертовны свои каналы, она ездит к московским спекулянтам. А главное, она очень хорошо разбирается в этом деле. Так что Иевлева одета неплохо. Спокойно, без желания поразить. Просто одежда, не обращайте внимания, пожалуйста, должна же я что-то надеть на себя, чтобы не быть голой. Джинсы классические, тёмно-синие, точно по фигуре, но не в обтяжку, тонкий свитерок, туфли на невысоком каблуке. Бусы из круглых белых жемчужин. «Настоящие, искусственные? Наверно, искусственные, откуда бы у научного работника из Ростовского университета такое ожерелье? Ну и хрен с ним, что искусственные. Всё равно – как красиво. Ничего, со временем будут и настоящие, бесценные. Дракон отступится от неё, она нужна мне».

Но дело не только в одежде. Тайна женской прелести – гармония в жизни уголков глаз и уголков губ. Красивая гибкая Иевлева, и в груди у неё, немного выше солнечного сплетения, чуть-чуть ближе к левой стороне – душа женщины. Сила и радость этой души управляют еле уловимыми движениями уголков губ и внешних уголков глаз. Наблюдательный Снегирёв очарован, он чувствует глубокое острое очарование, он сейчас совершенно забыл, что он – убийца.

– В ресторан приходят есть, – говорит Снегирёв, рассматривая меню, стараясь говорить сдержанно, не показывая впечатления, какое производит на него собеседница, – но, кроме бефстроганова, есть тут по-прежнему абсолютно нечего.

– У меня ограниченный опыт, – отвечает собеседница, – и у меня нет привычки рассматривать людей в общественном месте. Но у меня такое ощущение, что многие из присутствующих пришли сюда просто по привычке. Потому что, честно говоря, не так уж тут уютно и весело.

– Здесь сидят криминалисты, – поддержал разговор Снегирёв, – цеховики, композиторы, командированные снабженцы с поставщиками, торговые работники, эстрадные администраторы, переодетые милиционеры… Вы могли бы относиться к категории красавиц, неизменно присутствующих в подобного рода местах, но вы – красавица другого рода. Вы не охотитесь на мужчин. Скорее, вы делаете всё, что в ваших силах, чтобы не привлекать к себе их внимания. Но большинство из них, даже те, кто пришёл с жёнами, да что я говорю, даже те, кто пришёл с женщинами, встреченными недавно, случайными попутчицами, да… на любовь которых они рассчитывают сегодня ночью, даже они и так смотрят только на вас. И у вас поразительное качество не реагировать на бурю, которую вы произвели своим появлением. У вас сильный характер.

– Это у вас сильный характер, – улыбается собеседница. – Я совершенно уверена, пока я с вами, никто из них не приблизится ко мне на расстояние выстрела из пистолета.

– Я не захватил с собой пистолета, – смеётся Снегирёв, – хотя ваш Ростов и слывёт бандитским городом.

– Думаю, вы и без пистолета не так уж беззащитны, – улыбается собеседница.

– Не будем об этом, – меняет тему светский Снегирёв. – А поскольку на нас пялится публика, как вы думаете, за кого нас принимают?

– Вас принимают за иностранца, – улыбается собеседница, – в вашем возрасте безукоризненно стройная фигура, отличные манеры, и потом, этот пиджак. Вы по привычке обращаете внимание на реакцию мужской части публики, а я замечаю реакцию женщин. Ваш пиджак и ваше умение носить его сеют вокруг опустошение. Большая часть присутствующих женщин с упоением прибила бы меня, чтобы поменяться со мной местами.

– Я бы сразу поменялся местами с её кавалером, – шутит Снегирёв, – чтобы снова оказаться напротив вас. А ваша подруга? Она уже отремонтировала машину?

– Моя подруга… – Собеседница больше не улыбается. – Она наговорила мне неприятных вещей после этой истории, не хочет меня видеть. Как будто я виновата, что нас ограбили.

– Но машину вы помогли ей найти и в экстренном порядке получить обратно, хотя расследование ещё идёт.

– Это вы помогли, и она справедливо благодарна именно вам. Но мне кажется, дело не совсем в машине. Просто она познакомилась с вами и… мне так кажется… а ведь она одинокая женщина. Вы не поймёте, у женщин это происходит иначе, чем у мужчин. Просто это часто неподконтрольная реакция. И отсюда её подсознательная неприязнь ко мне. Как к возможной сопернице. Мне это всё очень неприятно. Ну, Бог с ней…

– Да, очень жаль, – посерьёзнел Снегирёв. – Какая соперница? Вам нет соперниц вообще, но не в этом дело. Просто жаль, что она из-за этого на вас набросилась.

«Вроде получается», – подумала Иевлева.

Историю про ссору с Сильвией Альбертовной она сочинила вдохновенно на ходу. Вышло очень жизненно. У неё даже мелькнула мысль о том, как она будет рассказывать об этом Сильвии Альбертовне и как та будет смеяться. Ведь для Сильвии Альбертовны развлечение – это главная цель, из-за которой она участвует во всём этом.

– Очень жаль, – повторил Снегирёв и опять перешёл на шутливый тон: – Одно ваше слово, и мы похитим её и увезём в Латинскую Америку, чтобы она не смела вам устраивать сцен. Она ведь никогда не была в Латинской Америке, – продолжал улыбаться Снегирёв.

– Что вы! – всплеснув руками, воскликнула Иевлева, прекрасно знавшая про похождения Сильвии Альбертовны на американском континенте. – Какая Латинская Америка?! Она в Москве была два раза, и больше, по-моему, из Ростова не выезжала.

– Она немного странная, – заметил Снегирёв. – Расскажите мне о ней.

– Банальная история, – начала Иевлева, – бурная несчастная любовь в молодости, экзальтация, нервные срывы, потом, как она сама выражается, никто из мужчин не вызывал у неё доверия. Я вообще себе не представляю её в качестве жены и матери семейства, – а про себя подумала: «Про мать семейства – хорошо. Чем ближе к правде – тем убедительнее!» – и продолжала: – В результате всего этого свою женскую заботливость она перенесла на автомобиль. Она неплохо зарабатывает и заботится об автомобиле так, как будто это муж и ребёнок в одном лице. Она тряпочкой моет колёса! Честное слово, я сама видела. Поэтому я вам очень благодарна, что вы ей помогли получить машину обратно.

– Ну, я надеюсь, вы не навсегда поссорились, – заметил Снегирёв.

– Нет, конечно, – согласилась Иевлева, – мы давно дружим, у моих родителей были с ней общие знакомые, и когда я приехала в Ростов, она была первым человеком, который меня встретил, и она мне во всём помогала. Она, конечно, очень странная и всё такое, но добрейшей души человек! – Иевлева вздохнула.

Да, Сильвия Альбертовна это добрейшей души человек. Охренеть! Но прозвучало очень убедительно.

Вздохнул и Снегирёв. Тут им принесли заказанный ранее бефстроганов. К бефстроганову – холодную водку в графине. Снегирёв вообще пил очень мало. Иевлева, как ни странно, не любила вино. Посовещавшись, они решили, что немного водки лучше всего отвечает привычкам каждого из них, и официантка, с беспомощной горечью косясь на пиджак Снегирёва, записала в заказ 100 грамм водки. «Интеллигенты!» – подумала официантка с неприязнью, направленной исключительно в сторону Иевлевой.

– Мне чуть-чуть, – попросила Иевлева.

– Да и мне чуть-чуть, – сказал Снегирёв. – Наверное, мы не допьём эту водку!

– Но по крайней мере начнём, – улыбнулась Иевлева.

Они чокнулись и выпили.

– Мне нужно вам что-то сказать, – сказала Иевлева, поднимая глаза от тарелки. – Честно говоря, я не могу пить, потому что… Ну… В общем, я беременна.

Проницательный Снегирёв понял, что таким образом ему прозрачно дают понять следующую вещь: когда ужин закончится, они сядут в его машину, он отвезёт её домой, возле машины она скажет ему: «Большое вам спасибо за чудесный вечер! Спокойной ночи», – и он не пойдёт за ней в её квартиру, потому что она не пригласит его, и сейчас она даёт ему понять, что между ним и ею стоит эта беременность и неизвестный автор этой беременности, как будто Снегирёв не знает, кто этот автор.

Он прекрасно знает, кто этот автор и где этот автор, и тут мысль Снегирёва естественно переходит на дракона, и он начинает думать, а вдруг то, что она отдаляется от него и защищается от него – это судьба, а вдруг мысль о ней и драконе пришла к нему неслучайно? А вдруг для этой мысли есть какое-то реальное основание? Ведь по ней ещё ничего не видно – никаких признаков. И если бы она не хотела говорить об этом – она бы ничего и не сказала, но она захотела и сказала. А что, если это судьба? Нет, ерунда. Просто ей действительно нужно развязаться с прошлым, чтобы перейти к будущему.

Тут он опять вспомнил морду дракона на фотографии. И понял, что он запутался. Женщина, сидящая напротив, ему очень нравится, и терять её ни за что не хочется. Но может ли она быть важнее его великого предназначения? Может ли она на чаше весов перевесить всё остальное?

Он налил ей и себе до краёв и с удовольствием выпил. Он не боялся милиции. Иевлева заметила, как он помрачнел. Но она ожидала этой реакции. Всё произошло точно так, как она себе это представляла.

Снегирёв отлично изобразил удивление, лёгкую растерянность.

– Да-да. Конечно, – сказал он, – я не буду вас расспрашивать, если захотите – сами расскажете. Но если так… Да, конечно, в вашем положении много водки нельзя.

 

Глава 43. Воры и Степан

У человека, которого все называли Горбатый, на самом деле никакого горба не было. Как ни странно, кликуха, я бы даже сказал – ксива «Горбатый» была ему присвоена за его армянское происхождение. Причём этот, казалось бы, очевидный абсурд на самом деле объяснялся очень просто. Не было такого человека на просторе огромной державы, который не знал бы фразы: «А теперь – Горбатый! Я сказал: Горбатый!», выкрикнутой хриплым прекрасным голосом. И все двести шестьдесят два миллиона человек, возможно, даже включая стариков и грудных младенцев, отлично знали, что этот Горбатый из телесериала был вором, а играл его легендарный артист с армянской фамилией и армянской внешностью.

Именно поэтому армянское происхождение вора-рецидивиста Ашота Петросяна давало все основания, чтобы присвоить ему почётную кликуху Горбатый. Он был трижды судим, все три раза за квартирные кражи.

Степана с улицы Кирова он отлично знал. Помнил его с детства, поэтому найти его не представляло никакой сложности. А человек, который об этом просил, во-первых, обещал, что брат Горбатого, отбывающий наказание в Новочеркасской колонии, получит должность библиотекаря. Во-вторых, отказывать этому человеку в просьбе не следовало. Это даже вору-рецидивисту могло при случае выйти боком. Так что дело тут не только в деньгах.

Но дядя Степан куда-то пропал. Он не приходил в церковь, что было странно, потому что раньше он бывал в церкви регулярно. По месту жительства его тоже не было. Можно было предположить, что он уехал.

Но это было глупое предположение. Степана знал весь город, причём много лет. Уезжать ему было абсолютно некуда и не к кому. Он был один как перст, как только может быть один человек после большой войны. Он не женился и не завёл детей, потому что, и это также было широко известно, у Степана были «не все дома».

Кроме того, он жил на крохотную пенсию, и поехать, например, на море, ему было абсолютно не на что, даже если море это – Азовское.

Никогда не случалось такого, чтобы дядя Степан уезжал. Ну, мог куда-то деться на один день, два дня, три дня. Но три дня давно прошли, а его всё нет. Тут пацаны видели его как-то на мотоцикле на улице Горького. Но номер мотоцикла запомнить не успели. Значит, нельзя узнать, у кого он брал мотоцикл. А тот, кто обращался к Горбатому по поводу Степана, конечно, нашёл бы владельца мотоцикла по номерным знакам транспортного средства.

Но на нет и суда нет. А жаль, потому что этот владелец мотоцикла, наверное, знает, куда делся Степан.

Так что ничего интересного Ашот сказать этому человеку, которому нужен был Степан, не мог.

Потом вдруг совершенно случайно Ашот узнал, что в гастрономе на Советской Степану «сделали» палку дефицитной копчёной колбасы, что тоже было довольно странно, так как Степан обычно покупал самые простые и недорогие продукты. А тут вдруг целая палка – недешёвой! – копчёной колбасы. Ашот, или, выражаясь официальным языком, Горбатый, считал, что о здоровье надо заботиться, и сам как раз регулярно употреблял в пищу копчёную колбасу, такую, как «сделали» дяде Степану в гастрономе.

Но сегодня дядя Степан по-любому должен появиться, потому что сегодня похороны Старовойтова, бывшего учителя физкультуры средней школы номер 2, соседа дяди Степана. Старовойтов умер от внутреннего кровотечения, вызванного язвой желудка. В больницу его забрать успели, но всё равно не спасли.

Короче, на похоронах Степан обязательно должен был появиться. И Горбатый пошёл туда лично, чтобы этот случай не упустить. И действительно, на кладбище среди провожающих дядя Степан был одним из первых, кого он увидел.

В церкви Старовойтова, естественно, не отпевали, поэтому Степан пришёл прямо на кладбище. Дочка Старовойтова работала учителем истории в той же школе, в которой до пенсии работал и сам Старовойтов, поэтому об отпевании не могло быть и речи. Это, впрочем, было неважно, так как ни сам Старовойтов, ни его дети особой религиозностью не отличались.

После похорон был подан автобус, чтоб ехать всем в кафе «Космос» на поминки. Степан остался один у могилы, его окликнули, он сказал, что сейчас придёт. Он хотел остаться тут один на минуту, потому что надо было покропить могилу святой водой из бутылки и прочитать молитву. Старовойтов на самом деле был крещёный, но об этом никто, даже его семья, не знал. А Степан знал.

Все уже сидели в автобусе, Степан махнул, чтоб ехали без него.

Это был подходящий момент. Горбатый подошёл к Степану и сказал ему так:

– Дядя Степан, с тобой человек хочет познакомиться.

Степан повернулся, хорошо рассмотрел Горбатого и всё понял.

– Ашот, – сказал Степан, – я, кажется, знаю, кто этот твой человек. Мой тебе совет – держись ты от него подальше. Это не менты. Они тебя не будут в тюрьму сажать. Они тебя сразу убьют.

Горбатый немного подумал и сказал Степану:

– Чё ты быкуешь, в натуре?

– Я вижу – ты не понял, – отозвался Степан.

Он пошёл от могилы к выходу с кладбища по аллее. Горбатый шёл рядом с ним. В руке его были ключи от машины на брелоке, которыми он поигрывал.

– Да чё это я не понял? – спросил Ашот.

– Ничего ты не понял, – продолжал Степан. – Твоё дело грабить и воровать. Это тебе в испытание послано, чтоб душа твоя проснулась. Заболит однажды твоя душа, и так ты про неё узнаешь. А ты куда полез? Ты не в своё дело полез, Ашот.

– Хорош базарить, – сказал Горбатый.

– Нельзя мне с тобой идти, – убеждал Степан, – я не боюсь, просто у меня дело есть. Мне ещё хоть два месяца надо пожить.

– Не гони, кто тебя будет мочить, кому ты нужен? – изобразил удивление Ашот.

– А зачем я им, ты думаешь? Меня выпотрошить надо, чтоб я сказал всё, что знаю про одно дело. А потом убить, – ответил Степан.

– Что ты пургу гонишь, какое дело? – сделал вид, что не поверил, Ашот. – Ты не при делах.

– Ашот, – тихо сказал Степан, – это ты не при делах.

Горбатый удивился: а кто тогда при делах?

– Ашот, – продолжал Степан, – у воров есть старое правило: не трогать ненормальных. Это правило придумали воры, которым ты в подмётки не годишься. Это очень хорошее правило, не нарушай его. Ты в это дело влез, теперь ты сам в опасности. Уедь куда-нибудь месяца на три. У тебя вроде в Волгограде двоюродный брат был. Вот хоть у него поживи. Потом вернёшься.

Всё это время они шли в сторону Горбатовской машины, и поэтому Горбатый не перебивал. Он даже был готов признать отчасти правоту дяди Степана. В том, что касалось ненормальных. Но тот человек просил. И Горбатый сказал слово. И потом, ему очень хотелось, чтобы Саркис, который из книг держал в руках только Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР, стал всё-таки библиотекарем в Новочеркасской колонии.

– Я не дикий фраер, – сказал наконец Горбатый. – Ты под вольтанутого косишь.

Они уже были у выхода из кладбища, когда перед ними на аллее появился молодой человек интеллигентного вида, в очках, в костюме, с букетом гладиолусов в руках.

– Дядя Степан! – обрадовался молодой человек. – Помните меня? Я Петра Николаевича ученик. Мы ещё у него дома змея делали. Помните?

Степан и преследовавший его Горбатый остановились, поскольку молодой человек стоял прямо перед ними, загораживая дорогу.

– Змея? – переспросил Степан. – Да, вроде было что-то такое.

Тут Горбатый решил тоже поучаствовать в беседе.

– Иди отсюда, – сказал он очкарику и хотел отодвинуть его, чтобы освободить проход. Но очкарик совершенно не обиделся, а как-то так стал, что опять оказался у них на дороге. При этом он радостно улыбался и махал своими гладиолусами.

– Мне сказали вас в кафе завезти, дядя Степан, – продолжал молодой человек и, обращаясь уже к Горбатому, добавил: – И вас могу забрать, место в машине есть. А то вам же тоже, наверное, надо ехать.

– Я сказал: иди отсюда. – Горбатый взял у молодого человека из рук гладиолусы и бросил их на траву перед первым рядом захоронений.

Гладиолусы развернулись в воздухе веером и упали очень живописно, вполне в духе траурной композиции. Молодой человек смутился. Сошёл с дороги. Горбатый взял за локоть Степана, вывел его за ворота кладбища и повёл к своей «шестёрке». Но тут он понял, что ключей в его руках нет. Может, он успел их положить в карман перед тем, как бросал цветы этого очкастого придурка? Может, конечно. Он похлопал себя по карманам. Ключей не было. Он обернулся, молодой человек шёл за ними.

– Извините, как ваше имя-отчество? – крикнул тот. – Вы ключи от машины на могиле забыли. Идите быстро за ними, пока никто не взял. А мы вас тут подождём.

Горбатый подумал, что мог выронить ключи, когда кидал гладиолусы. Но очкарик явно крутит. На какой могиле забыл? Что это вообще за очкарик гнилой какой-то?

Очкарик же, как будто читая мысли Горбатого, продолжал:

– Вы, наверное, беспокоитесь, что мы без вас уедем. Вы не беспокойтесь. А давайте тогда мы с вами пойдём. Чтоб вы не волновались. Но надо поскорее, а то нас ждут.

Горбатый хотел сразу найти ключи. А то без ключей он никого никуда не отвезёт. В карманах их точно не было. Он повернулся и пошёл назад. Но Степана он по-прежнему держал под руку. Степан не вырывался. Идти было всего ничего, до калитки кладбища и там метров буквально двадцать. «Гонит гнилой очкарик. Вот же они лежат. Рядом с гладиолусами. На траве. Выронил, когда бросал цветы. Какая, б****, могила?»

Горбатый ловко подхватил ключи и, не выпуская Степана, потащил его обратно. Очкарику только сказал:

– За нами пойдёшь, я тебя в жопу вы**у!

Очкарик опять смутился.

На стоянке, не отпуская Степана, Горбатый вставил ключ в замок, причём со стороны пассажира, чтобы Степана сразу посадить в машину и запереть за ним двери, а потом обойти машину и открыть свой замок, сесть за руль и ехать. Ключ в замке не поворачивался. Ну, заедает иногда…

Он продолжал крепко держать Степана. На стекле двери пассажира он видел отражение стоянки сзади себя. Он увидел, как очкарик появился невдалеке, но подойти близко, по-видимому, боялся. Ключ не поворачивался. Очкарик подошёл поближе.

– Извините, пожалуйста, – сказал очкарик. – Это, наверное, мои ключи. У меня брелок точно такой же. А ваши я возле могилы Петра Николаевича видел. Они там на земле лежат.

Горбатый хорошо помнил, что, идя от могилы, держал ключи в руке. Очкарик гонит, значит, он гнилой. Зачем он на кладбище обратно заманивает?

– А давайте я сам схожу, – вдруг вызвался очкарик.

Горбатый по-прежнему держал Степана под руку, не отпуская его. Он был теперь в нескольких шагах от калитки, глядел на очкарика. Очкарик дошёл до могилы, наклонился, выпрямился и крикнул:

– Вот они, на месте были, – и пошёл с ключами назад.

Горбатый двинулся ему навстречу, увлекая за собой Степана.

«Что-то он крутит, – думал Горбатый. – И весь расклад какой-то гнилой. Надо его мочить прямо тут, на кладбище. А то что-то тут не то. И этого старого п****а тоже мочить. Он всё равно не сядет в машину, не драться же с ним на стоянке, там людей полно. Ещё менты приедут. А человек сказал: если привезти не получится – мочить. Всё один к одному». Горбатый нащупал в кармане заточку.

Он дважды в жизни замочил. Но не на деле. Первый раз по малолетке в драке. Второй раз на танцах в Геленджике. Оба раза сошло.

Очкарик приближался, весь какой-то зашуганный. Подойдя ближе, он протянул Горбатому ключи.

Тут в голове у Горбатого вдруг ярко вспыхнуло понимание, что это ловушка. Потому что очкарик ведь тогда, первый раз, к могиле вообще не подходил, он бы не успел. Он только сейчас первый раз подошёл. А откуда он знал, что там ключи?

Горбатый хотел сразу ударить его. Но руку с заточкой кто-то заблокировал в кармане. Кто-то неслышно подошедший сзади. Не Степан, кто-то третий. А очкарик, протягивая ключи, вдруг поднял кисть руки к самому лицу Горбатого и всадил ему ключ в ноздрю, причём как-то сразу очень глубоко. От боли у Горбатого потемнело в глазах. Очкарик потянул его на себя, и Горбатый послушно сделал несколько шагов. Он был полностью во власти этого очкарика и пошёл бы за ним куда угодно, нестерпимая боль полностью отключила какую бы то ни было волю к сопротивлению.

Больше Горбатый ничего не помнил.

Горбатый пришёл в себя. Он сидел на лавочке. Вечерело. Ключи от машины лежали у него на коленях. Крови, как ни странно, было немного. Но на видном месте, на рубашке.

Горбатый встал, пошёл к выходу, открыл калитку, вышел на улицу. Закрыл калитку за собой. Машина стояла на пустой стоянке. Ключ открыл дверь водителя при первой попытке. Горбатый сел за руль. Посмотрел в зеркальце. Под носом были следы крови, но уже подсохшие, не сильно бросающиеся в глаза. Он поехал по улице. Остановился возле автомата газированной воды. Нашёл тряпку в бардачке, намочил её водой из автомата. Вытер под носом, потёр немного рубашку. Стало как будто меньше видно. Припарковал машину на стоянке возле автовокзала. Сел на автобус и поехал в Таганрог. В Таганроге купил билет до Волгограда. Купейный вагон. Поезд отходил через двадцать три минуты. Он ещё успел купить три беляша на дорогу.

 

Глава 44. Степан и Жугдер Гунгаевич

Саша Пухов должен был обеспечить прикрытие старика так, чтобы никто со стороны никаких признаков этого прикрытия не обнаружил. Пушкарёв описал Пальчикову акцию на берегу озера Дарьинка, в результате которой крокодил ушёл с берега в воду. Пальчиков был уверен, что после того, как тот высокий седой старик загнал ящера в озеро, его, то есть старика, будут искать люди Снегирёва, которые за этой акцией наверняка наблюдали. И скорее всего будут стараться заполучить его, допросить и так далее. Что ему не сулит ничего приятного. А старик интересный, зрелищный, по всей видимости, знающий много интересного. И, значит, он стоит того, чтобы за ним присмотреть. Ну и, конечно, самим с ним познакомиться.

Возникшую мысль: а не может ли этот старик быть человеком Снегирёва? – Пальчиков не отбросил сразу, а хорошо обдумал. Нет, не может. Он слишком не подходит по стилю. Снегирёв через своих людей может пользоваться услугами посторонних, воров, например. Но не в таком болезненно важном для себя деле. Безумный старик на мотоцикле с пистолетом. Это стихия какая-то. Это Снегирёва должно было бы выводить из себя, просто бесить. Его мир держится на подготовке, порядке, ответственности, там старики на мотоциклах с пистолетами не носятся. Там есть своё безумие, но оно чётко ограничено рамками логики, вписано в общую канву. К тому же, если Снегирёв хотел выманить крокодила на поверхность, зачем по его приказу кто-то стал бы его пугать и загонять обратно под землю?

Старика быстро идентифицировали, следить за ним оказалось трудно, так как он всё время куда-то пропадал. Но на мотоцикле его видели и номер мотоцикла, в отличие от знакомых Горбатого, успели записать. Благодаря этому проследили его путь подробнее, чем это удалось информаторам Крамера. И в решающую минуту оказались на месте.

Сама идея противника поручить ворам операцию похищения старика не вызвала удивления. Особо секретные миссии иногда приходится поручать людям, находящимся за рамками структуры. Здесь есть логика, именно соображения секретности. По уровню подготовки к такого рода заданиям воры зачастую не уступают хорошим агентам. Они и психически подготовлены. И тут в привлечении воров снова есть логика. Но их действия трудно обеспечивать, так как они, как правило, сразу это обеспечение видят, и им это действует на нервы. Кроме того, после важных операций их лучше всего сразу ликвидировать. Это дополнительная сложность и неприятное обстоятельство. Поэтому Пальчиков никогда не прибегал к этой возможности. Но другие не стеснялись.

Старика вывели с другой стороны кладбища, посадили в закрытый автомобиль, отвезли в Ростов в район рабочего городка, где в частном секторе по улице Панфилова был дом с хорошо огороженным двором. Там спокойно можно было пообщаться.

Старик охотно позволил себя забрать, никаких попыток сопротивляться не предпринимал. Ему сразу сказали, что они от подполковника Пушкарёва, которого танки были на озере. И что просто надо поговорить, а ходить по улице одному ему теперь опасно. Он согласился.

И вот он сидит в беседке на воздухе. Беседка густо оплетена виноградом. С одной стороны её закрывает стена дома, с другой стороны дворик, ещё с двух сторон довольно солидный кирпичный забор, тоже оплетённый виноградом. Ни услышать, что говорят в беседке, ни тем более записать, скорее всего, невозможно. Да и в голову никому не придёт там что-то подслушивать и записывать. Соседи знают, что там живёт сварщик, нормальный парень, с женой, но пока без детей. Ничего интересного.

Степан сидит в беседке, за столом, накрытым клеёнкой. Клеёнка весело украшена разбросанными по ней колобками из мультфильма. Колобки улыбаются, потому что они «от бабушки ушли и от дедушки ушли…». Прямо как сам Степан. На столе перед ним стоит чашка чая с молоком. Чай заварил мужчина, представившийся Жугдером Гунгаевичем. Он сказал, что это не калмыцкий, а бурятский чай. Но Степан особой разницы не почувствовал.

У мужчины бурятская внешность, которая, по мнению Степана, имеет много общего с калмыцкой, как и чай. И мужчина этот уж точно «при делах», по крайней мере он всё понимает сразу.

– Какие-то вы странные танкисты, – говорит Степан.

– Ничего, – отвечает собеседник, улыбаясь не хуже колобков на клеёнке. – Нам главное, чтоб всё хорошо было.

– Я на войне повидал танкистов, – говорит Степан, отпивая из чашки горячий жирный напиток, по вкусу скорее похожий на суп, чем на чай.

– Танкисты, они разные бывают, – весело щурится Жугдер Гунгаевич. – У нас, например, танков даже нет.

– Да вашим танки и не нужны, раз они могут вора двумя пальцами держать. Как бабочку.

– Они много занимались, – согласился Жугдер Гунгаевич. – Их ещё тренировал один человек. Ты про него слышал.

– Слышать – слышал, сам не видел, – сказал Степан. – Но мне участковый рассказывал. Он познакомился. А ты-то сам кто? Ты на военного не похож. А тот парень на кладбище? Как он придурка изображает! Даже я сам чуть было не поверил. Вы, наверное, всё-таки не танкисты.

– Мы, когда надо, танкисты, а когда не надо, мы не танкисты, – объяснил Жугдер Гунгаевич. – А наши ребята, они как рыба, которую я по телевизору смотрел. Она, если вокруг песок, цвета песка. А если под ней камни, она цвета камней.

– Да понял я, кто вы такие, – признался Степан.

– Ещё ты до конца не понял, но ты в хорошем направлении идёшь, – продолжал Жугдер Гунгаевич. – Такие, как мы, тоже разные бывают. Тот генерал, про которого тебе твой друг милиционер говорил, он тоже из таких, как мы. Но он – жадный. А наш командир не жадный. Наш командир, если можно жизнь не забирать, никогда жизнь не забирает. И здоровье не забирает. Когда можно.

– Понимаю. – Степан усмехнулся. – Я тоже видел разных, и добрых, и злых.

– Ты больше видел злых, чем добрых, – объяснял Гунгаевич. – Но когда тебя посадили после войны, начальник лагеря тебя выпустил. Он понял, что ты ненормальный, сумасшедший, и тебя по закону надо выпустить. И сделал, что ты живой остался. А знаешь почему?

– Ты смотри! Тебе ничего рассказывать не надо. Ты уже сам всё знаешь, – рассмеялся Степан.

Он слышал про таких людей, как Жугдер Гунгаевич, но встречал такого в первый раз.

– Не надо мне рассказывать, – согласился Жугдер Гунгаевич. – Я тебе сам скажу. Он тогда уже устал, твой начальник лагеря. Он старый был. Ему умирать было скоро. Он увидел, что ты ненормальный. И документы подготовил. Из-за него ты живой. Он много у людей жизнь забирал. А тебя спас. Он тебя спас и сам тебе должен спасибо сказать. Это в тебе было такое, что он увидел. И ему умирать потом было легче. А если бы был ты не такой, он у тебя всё здоровье бы забрал и сам бы совсем плохо умер.

– Так-то оно так, – отозвался Степан, – только ведь он, как ты говоришь, жизнь забрал и у многих таких, как я. И ничего не увидел. Что это он на мне вдруг прозрел? Это, я считаю, его заслуга, а не моя.

– А это такое дело, – согласился, кивая, Жугдер Гунгаевич, – не видит человек и не видит. Потом вдруг ни с того ни с сего – раз и увидел. Потом может опять не видеть. Да ты и сам знаешь. Я хочу понять, почему это, но не могу… Может, ты кушать хочешь?

– А может, мне ваших ребят с ящером познакомить? – вдруг спросил Степан.

– У нас котлеты есть из кулинарии, – как бы не слыша вопроса, продолжал своё Жугдер Гунгаевич. – Если ты кушать хочешь… А знакомить с этим ящером наших не нужно. Они не смогут этого. Это только ты можешь и твой друг милиционер. Который был в ногу раненый. У него есть способности.

– Ты так думаешь? Да ты откуда знаешь? – удивился Степан.

– Да ты знаешь, откуда я знаю. Вот он сможет, милиционер… Ты учи его, – сказал Жугдер Гунгаевич, и Степан понял, что задал глупый вопрос.

– А я сам не знаю, откуда я знаю, – продолжал Жугдер Гунгаевич, – я и ошибаюсь иногда. Все ошибаются… Котлеты могу на сковородке подогреть.

– Вот как узнать, когда ошибаешься, а когда не ошибаешься? – спросил Степан. – Это меня всегда мучило.

– Никак ты этого не узнаешь. – Жугдер Гунгаевич допил чай и поставил чашку на стол. – Но если ты часто не ошибаешься, значит, ты правильно смотришь.

– Как это? – Степан тоже допил чай. – А котлету можно и съесть, я с утра не ел ничего.

– Сейчас я тебе подогрею. И сам с тобой покушаю. – Жугдер Гунгаевич начал вставать. – Понимаешь, если неправильно смотреть, если хотеть не того, что нужно, всегда будешь ошибаться. Тот генерал, который крокодила на землю вызывает, он всегда ошибается, даже когда не ошибается… Посиди тут, я сейчас покушать принесу.

Вечером приехал Пальчиков. Степана пригласили в дом, на дворе стало холодновато. Пальчиков был в пиджаке, причём он умел носить пиджак так, чтобы этот пиджак выглядел на нём как с чужого плеча, как на вешалке… Всё-таки знакомый сварщика, а не бравый полковник. Я отлично помню, что в Советском Союзе хорошо сидящий на ком-то пиджак уже одним этим обстоятельством мог привлекать внимание.

Старик Пальчикову очень понравился. Он долго расспрашивал Степана про ящера. Степан хотел рассказать, но понял, что сам про этого ящера почти ничего не знает. Откуда он точно приходит? Почему он так действует на людей, что они впадают в тоску и теряют над собой власть? Даже если он им прямо не угрожает, как сидящим в танках людям Пушкарёва, которым он вряд ли мог как-то навредить? Чего он сам хочет? Как Снегирёв собирается его использовать? На все эти вопросы Степан толком не мог ответить. Но старые легенды про Снегирёвского предка рассказал. Пальчикова эти легенды, как ни странно, очень заинтересовали, поскольку он читал много книг, чем не могли похвастаться ни Жугдер Гунгаевич, ни Степан.

Пальчиков, послушав Степана, высказался в том смысле, что планы у этого предка, искателя сокровищ, могли быть просто наполеоновские. Если бы он мог, конечно, знать, кто такой Наполеон.

События эти, излагал Пальчиков, вроде бы происходили в XV веке, ближе к его середине. Константинополь или уже пал, или вот-вот падёт. Растущее могущество турок постепенно выдавливает итальянцев из Крыма, где они до этого обосновались довольно прочно, понастроили крепостей, католических соборов, и всё это с прицелом на Восток, на Скифию, которую они хотели завоевать, подчинить и крестить по второму разу, но теперь уже в правильную веру – в католичество. Ну, или по крайней мере обескровить, как они до этого обескровили Константинополь. Но Скифия к тому времени превратилась в Московию. Итальянцам нужны были новые опорные пункты взамен утраченных в Крыму. Не с этой ли целью искал помощи у старой магии венецианский проходимец, аристократ и колдун? Не ключа ли от московских ворот искал он тут под землёй? Нет, скорей – таран. Здесь не за что было зацепиться. Торговые пути не шли уже через эти степи. Но если взять в союзники чудовище из каменных пещер? Может, этот человек действительно мог как-то устанавливать контакт с рептилией? Может, он действительно у себя в Венеции этому научился и решил тут, в Скифии, использовать накопленный опыт?

Жугдер Гунгаевич и Степан немного могли добавить в силу скудости знаний о предмете. Но Степан стал говорить, что ящер, наверное, по плану этого итальянца, должен был заразить войско страшной яростью, сделать его непобедимым. А врагам, наоборот, внушить страх. И это, наверное, было нужно итальянцу. Раз он хотел идти на Москву.

Пальчиков всматривался в лицо Степана, внимательно слушал его предположения. И сопоставлял с тем, что удалось в последнее время узнать.

Снегирёв считает, что помощь крокодила ведёт к власти и могуществу. Как-то крокодил в этом деле способен сильно помочь. Бред какой-то. Но наш Снегирёв, по-видимому, приглядывается к какому-то очень высокому посту. Не на самый верх ли он метит?

А ещё удалось узнать, что в Политбюро ЦК КПСС на самом верху есть человек, который поддерживает со Снегирёвым контакт и собирается, по-видимому, разделить с ним результат наступающих перемен. Фамилия этого человека начинается на «с». Один из известнейших, могущественнейших партийных вождей. Вот тебе и крокодил, товарищ полковник.

И ещё это значит, что ни в коем случае нельзя себя обнаружить, нельзя показать, что есть люди, которые могут что-то знать, подозревать. Иначе сразу найдут и утихомирят. И Пухову надо благодарность объявить за сегодняшний спектакль. За стариком могли следить.

И хорошо бы предъявить трупы Анатолия и Константина. Но поздно это делать. Они ведь могли что-то сказать до того, как стали трупами. А если их отдать живыми, они всё равно сразу станут трупами. Вот проблема. Добрые дела всегда вознаграждаются проблемой. Уже засыпая, Пальчиков подумал, что надо Снегирёву послать их одежду, испачканную кровью, как в истории с Иосифом и Иаковом. С намёком, что их растерзал лев, в смысле крокодил. Что-то в этом роде.

И Жугдер Гунгаевич тоже, засыпая, думал об одной вещи. А правда, если тот итальянец хотел идти на Москву. И если ему для этого был нужен крокодил. И если он нашёл крокодила. Почему же он всё-таки не пошёл на Москву?

«Странное дело», – думал Жугдер Гунгаевич.

 

Глава 45. Нога

Перед парторгом на столе, в эмалированном тазике, лежал довольно красивый в прошлом десантный ботинок. Теперь ботинок уже не был такой красивый, он весь размок и распух от воды, в которой пробыл долгое время. Парторгу очень хотелось блевануть. Поскольку отчётливо было видно, что ботинок этот не пустой. Нога в нём присутствует, но тело от этой ноги неизвестно где. А ввиду того, что выловили эту гадость в Дарьинке, напрашивалось предположение о причастности крокодила.

Ботинок принесли в медпункт. Не потому, что собирались ногу там как-то лечить. Ну, просто не в контору же это нести? Всё, что относится к человеческому телу, положено нести в медпункт.

Ещё при первом осмотре парторг определил, что ботинок не наш. Сразу по нему видно, что заграничный. Поэтому немедленно были о происшествии проинформированы соответствующие органы, а не только милиция. И вот стояли рядом с парторгом военный прокурор, сотрудник КГБ, которого воинское звание нельзя было определить, так как сотрудник был в штатском, а на удостоверении, которое ему показали, парторг не успел прочитать. И ещё какой-то рыжий полковник из штаба округа. В форме, при погонах, сразу видно – полковник. В любом случае блевать при них было неудобно.

Присутствующие ознакомились с протоколом, заверенным парторгом и фельдшером. В протоколе предмет бегло описан. Даже указан его вес. Парторг боялся, что, по мере вытекания из ботинка воды и высыхания, его вес может измениться, и с парторга, как ответственного, за это взыщут. А что делать? Не доливать же воду из озера?

Ещё в протоколе были описаны обстоятельства обнаружения предмета.

«Житель хутора Усьман, товарищ Зуев В. И., 1946 года рождения, член КПСС, проживающий по адресу ул. Подтёлкова, 17, с братом Зуевым Г. И., прибыл 4 октября, в воскресенье, на берег озера Дарьинка с целью ловли раков. Приступить к ловле раков не успели, так как заметили предмет, напоминающий ботинок. Предмет покачивался у самого берега. Это и оказался ботинок…» и так далее.

Да и фельдшер чувствовал себя не лучше парторга. И дело было не в том, что он боялся мёртвой ноги. Всё-таки он был фельдшером и видел разные вещи в жизни. Но того, что убило эту ногу и всё остальное тело, этого фельдшер боялся до тошноты, и у него, как и у парторга, слюна подкатывала под горло и во рту образовывался противный сладкий вкус. Или фельдшеру так казалось, или это действительно было так, но он отчётливо видел, что нога откушена. Усиленное средним медицинским образованием воображение рисовало фельдшеру подробности. Из-за этого фельдшер вёл себя неестественно, ходил боком и залихватски улыбался, пытаясь скрыть своё состояние.

Его поведение заинтересовало рыжего полковника. Полковник отметил про себя, что фельдшер странно весел, и вроде бы часть ноги ему даже нравится. Полковник не показал по себе, какое впечатление произвёл на него фельдшер. Он решил выяснить это позже. А сейчас надо было решить важный вопрос: кто заберёт находку на экспертизу.

Полковник хотел забрать предмет на экспертизу сам, в его ведомстве, конечно, тоже были военные медэксперты. Более того, он просто должен был забрать предмет, фактически у него не было выбора. Потому что он узнал этот ботинок. На подошве был хорошо виден размер – 44. Подошва толстая, с глубокими протекторами. Цвет коричневый. От подъёма вверх шнурки лежат в металлических крючках. Это не просто несоветские ботинки. Хуже. Это английские ботинки. Это обувь английского воздушного десанта. В них полагается быть ноге какого-нибудь Джона или Тома, а в данном случае это наверняка нога Анатолия или Константина, что не должно иметь места. Тем более нога одна, без остального тела. И совершенно не нужно, чтобы в этом ботинке копались посторонние. Вдруг они обнаружат такие ботинки на живых военнослужащих, и это наведёт их на размышления. Совершенно этого не нужно.

– Это первая такая находка? – спросил рыжий полковник.

– Вам что-нибудь известно? – сразу откликнулся проницательный сотрудник КГБ.

– Вообще-то у человека две ноги, хотя бывают и одноногие, – резонно заметил военный прокурор.

– В озере тонули и раньше, – вкрадчиво сказал фельдшер, – но всегда всплывали целиком.

Перепуганный насмерть фельдшер захотел показать, что не боится откушенной ноги. Из-за этого он стал смотреть на неё с таким странным выражением лица, как будто она его умиляла. Рыжий полковник заметил это и укрепился в своих подозрениях, что с фельдшером что-то не так.

– Может, это вообще и не военнослужащий, – возобновил попытку рыжий полковник. – Но в любом случае лучше это дать нашим экспертам. Обувь, судя по всему, иностранная. Значит, и тот, кто её носил, тоже мог быть иностранцем. Это наш сектор.

– У нас нет вообще никаких оснований утверждать, что эта нога принадлежала советскому военнослужащему, вы правы. – согласился военный прокурор. – Может, эти ботинки кто-то у спекулянтов купил. Забирайте, я не возражаю.

– Забирайте, – согласился и сотрудник КГБ и сострил: – Допросить её мы всё равно не можем.

На шутку отреагировал смехом один фельдшер, получилось у него как будто он захрюкал. Полковник снова покосился на него.

Это был случай до такой степени странный, что ни сотрудник КГБ, ни военный прокурор не горели желанием его расследовать. И хотя ГРУ формально не занимается расследованием, можно в этом случае пойти им навстречу. Они – контрразведка. Военный прокурор официально заведёт дело, а в расследовании помогут специалисты из структуры, которую представляет полковник. Так будет намного проще, чем с ними ссориться. А то они могут вообще послать и не захотеть сотрудничать. Так что пусть полковник пока забирает ногу, глаза б на неё не смотрели, на красоту такую.

Ногу забрал рыжий полковник под расписку. Обещал вернуться и прочесать озеро в поисках других частей. Парторг хотел вытянуться по-военному, но в последний момент понял, что если это сделает, то не выдержит и блеванёт рыжему полковнику прямо под ноги.

Снегирёв выслушал доклад полковника Крамера, приказал озеро не трогать, на всякий случай, чтобы не терять личный состав. Ногу закопать. Для прокуратуры составить отчёт поправдоподобнее. Анатолия и Константина объявить пропавшими без вести. Одним вопросительным знаком меньше. Описание фельдшера показалось Снегирёву интересным. Он не верил в вампиров, но если ходят слухи, почему бы не проверить? Фельдшер… удобная должность, для вампира в самый раз.

А парторг с фельдшером, как только военные уехали, сразу пошли к фельдшеру в хату. Там в холодильнике стоял самогон, о котором знать парторгу не полагалось. Но сейчас было не до приличий. Фельдшер быстро разлил по стаканам. Выпили, не чокаясь, как на поминках. Но фельдшеру пошло не в то горло. А парторгу вспомнился запах. Они оба кинулись из хаты на двор. И когда они уже были на дворе, хорошо, что военные их не видели. Военным бы это не понравилось.

 

Глава 46. Крамер ищет вампира

Елизавета Петровна вообще не любила военных. Гимнастёрки и портупеи, фуражки и сапоги, всё это вызывало у неё чувство тоски и неопределённости. Она хорошо помнила войну, и стрельбу, и перепаханную землю, и исковерканные тела с вырванными внутренностями. И её дом в центре всего этого, нетронутый, как заколдованный. Она, конечно, не называла это состояние неопределённостью, она бы скорее сказала – хрен его знает, что будет. Но ведь это и есть неопределённость в чистом виде.

Советский Союз считался страной людей, уверенных в завтрашнем дне. Это, по-моему, вообще фигня какая-то. Ведь уверенность в завтрашнем дне – типичнейший фатализм. Ведь и приговорённый к смерти, и неизлечимо больной тоже уверены в завтрашнем дне. А попробуй сказать, что СССР – страна фаталистов, тебя растопчут. Скажут, ты сам – фаталист, сволочь и буржуазный придурок. Скорее СССР был страной людей, неточно выражающих словами свои мысли. И часто поэтому говорящих не то, что хотели сказать.

Елизавета Петровна не любила военных в принципе, но этот ей особенно не понравился. Тамара хорошо сделала, что предупредила. Позвонила фельдшеру, фельдшер пришёл за Елизаветой Петровной, не поленился. Пришлось идти с ним, заказывать Ростов. Тамара ждала у телефона, смотри, говорит, знакомый звонил, спрашивал, кто в селе может помочь, подсказать. Елизавета Петровна догадалась, от кого и что подсказать. Пригласила, мол, давай его ко мне, приму как родного.

Рыжий полковник приехал вроде как по поводу ноги, будь она неладна. Парторг его при библиотеке поселил, в комнате для гостей. Звал на ужин с выпивкой, но полковник отказался. И, когда стемнело, полковник постучался в калитку Елизаветы Петровны. Она сразу его впустила. Не то что Жору и Гену, которых мурыжила, считай, неделю. Сразу. И, как чувствовала, этот хотел того же, что они. Но те были ещё туда-сюда, более или менее. Они знали, чего хотели, не боялись, понимали, куда лезут. А этот выпячивал грудь, но особой бодрости в глазах его Елизавета Петровна не разглядела.

Ну хорошо, хочешь вампира, будет тебе вампир. Фельдшер тебе подозрительным показался? Ладно. Пускай будет фельдшер. Хотя он и тянет только на мелкого упыря. Он ещё не спит, можно прямо сейчас и пойти.

Фельдшер, конечно, тут же и обомлел, когда увидел в дверях рыжего полковника. Слава богу, с ним Елизавета Петровна. Баба злая, но своя. При ней полковник особенно не того будет. А чего – не того, фельдшер сам не понимал. Но… позвал в хату. Рыжий полковник не знал, с чего начать. Помогла опять Елизавета Петровна.

– Товарищ полковник интересуется, – сказала она, – как простой народ живёт. Какая у него мебель, как питается? Что пьёт?

Она кивнула на холодильник. Фельдшер разозлился. В холодильнике по-прежнему стоял самогон, показывать его чужому полковнику – это глупость. Во-первых, самогон варить, а следовательно, и приобретать, и держать в холодильнике запрещено законом. Во-вторых, сам фельдшер принадлежит к сельской интеллигенции, и с него спрос вдвойне. А в-третьих, человек расследует убийство. Зачем ему, например, смотреть на этот самогон? Ведь это же подозрительно. Может же кто-то, у кого в холодильнике самогон, напиться этого самогона или, проще говоря, на**ениться и в таком состоянии убить человека? Ну может. И, например, самого человека закопать, а ногу вместе с ботинком бросить в озеро? Да запросто. А кто лучше ногу отрежет? Фельдшер или не фельдшер? То-то и оно, что фельдшер. Вот, а вы говорите – холодильник? Поэтому фельдшер стал между холодильником и гостями и довольно раздражённо переспросил:

– Что пьём?

И отрезал:

– А томатный сок!

Полковнику питьё томатного сока не понравилось. Слишком близкая ассоциация. Хорошо, что тут эта женщина, она в случае чего поможет, так Снегирёв сказал. Томатный сок – как вызывающе. А если он и вправду вампир? А похоже, что это так и есть. Тогда что? В заднем кармане брюк маленький парабеллум на всякий случай. Но стоит задача: с вампиром установить контакт, а не мочить. Да, может, его и нельзя мочить. Может, он не замачивается, как вампир. Но как-то надо посмотреть, что у него в холодильнике, а вдруг там кровь?

– Я и сам люблю томатный сок, с водкой очень хорошо, – миролюбиво заметил полковник, но фельдшера это миролюбие не успокоило. Тем более что полковник при этих словах сделал шаг к холодильнику. Елизавета Петровна достала папиросы, закурила, пустила дым, фельдшер сделал шаг назад, по-прежнему закрывая дорогу к холодильнику.

– Нету там томатного сока, – сказал фельдшер.

– А что есть? – спросил полковник уже без улыбки.

Елизавета Петровна курила, щурилась, наконец, сказала:

– Это не тот томатный сок, что вы подумали. Наш фельдшер любит это дело. Но не всем об этом говорит. Сами понимаете.

Ей казалось, что она сказала ясно, ясней не бывает. Ну любит человек выпить, что тут такого? Полковник же всё понял как раз наоборот. «Не тот томатный сок, что вы подумали». Неужели правда? Он в глубине души так надеялся, что нет. Что неправда. Конечно, интересно найти вампира. Настоящего вампира, чтобы у Снегирёва глаза мерцали, как стеклянные шарики. Но одно дело представлять себе этого вампира, и совсем другое – реально видеть его перед собой. Пистолет в заднем кармане брюк. Но пули в нём обычные, не серебряные. Не серебряные… А вампир злится. Женщина курит… Что, если это ловушка? А если и она?

Тут полковник сделал ещё один шаг к холодильнику. Его тело приобрело неуловимое сходство со сжатой пружиной. Причём эта пружина появилась и во взгляде его остановившихся глаз. Их взгляд остановился где-то над переносицей фельдшера. Как две точки лазерных прицелов.

Фельдшера осенило: полковник думает, что фельдшер всё знает про откушенную ногу, но не говорит. А на самом деле полковник-то и сам того… рыльце у него в пушку. Это его, полковника, и надо спрашивать и про ногу, и про самого крокодила. Он, гад, потому и расследует, чтоб другие не узнали. Чтоб концы в воду. И пришёл он сюда, чтобы убить фельдшера. Убить. И его, и Елизавету. Убить на х**, чтобы замести следы.

У фельдшера верхняя губа задрожала и задралась над верхними зубами.

«Так вот ты какой – вампир. Вот как трясёт тебя от жажды крови. Зубы у тебя на вид вполне обычные. Жёлтые от никотина. Чёрные от кариеса и не все. Но таящие в себе страшную силу. А ведьма курит как ни в чём не бывало. Сейчас ты покуришь».

Правая рука полковника метнулась куда-то назад, и фельдшер увидел перед глазами дуло пистолета.

– Ни с места! – крикнул полковник. – Открывай холодильник!

Тут фельдшер как-то совсем не по-вампирски закричал, схватился за голову руками и присел.

– Как же он откроет тебе холодильник, когда ты с места сойти не велишь? – Елизавета Петровна шагнула к холодильнику и распахнула его.

«Рояль был весь раскрыт, и струны в нём дрожали» – этот романс она помнила со времён педучилища.

Холодильник фельдшера тоже был весь раскрыт. Внутри ярко горела лампочка. И прямо под ней одна на полке стояла бутылка. Полковник вырос на Украине в маленьком городке. Ему не нужно было два раза смотреть на бутылку, чтобы понять – это не кровь, это самогон. Он опустил пистолет…

Трое сидели за столом, на котором было только самое необходимое – хлеб, сало ломтиками и нелегальная бутылка, уже наполовину пустая. Полковник легализовал её, согласившись пить, а не согласиться он не мог после неловкости с выхватыванием пистолета. Неловкость вышла очень большая.

– Какой вампир? Ну какой вампир? Это что слухи разные ходили? Да это всё сказки. Нет никакого вампира. Да нет никакого вампира. Да вы по селу пройдите! Ну откуда тут вампир? Ну, напуганы люди, крокодил какой-то корову утащил. Потом, эта нога в озере. Вот и болтают всякие глупости. А с ногой как? Продвигается расследование? Ну и хорошо. Нет, нам рассказывать не надо, это государственная тайна, мы понимаем. Ну, будем здоровы, за всё хорошее, как говорится. За всё хорошее.

 

Глава 47. Странное дело

«Да, странное дело», – Жугдер Гунгаевич всё думал про того иностранца, который пятьсот лет назад искал крокодила в донских степях. Хотел идти на Москву, но не пошёл. «Странное дело». И Жугдеру Гунгаевичу приснился сон.

Приснилось ему, что он в каком-то парке. И там очень тепло и растут пальмы. И это не Сочи, потому что в Сочи Жугдер Гунгаевич был и там всё запомнил. И это точно не Сочи. Хотя и видно море. На море корабли со странными парусами. Большими и квадратными. И люди одеты не по-советски. На головах большие мягкие приплюснутые шляпы. Или это береты, но очень большие, с маленькими полями. Очень красивые. У пиджаков большие высокие воротники. А у самих людей длинные волосы и огромные бороды. Ну, бороды только у мужчин, конечно. Но женщин почему-то вообще не видно. Что Жугдера Гунгаевича не удивляет, как будто так и надо.

Жугдер Гунгаевич сидит на скамейке из камня. И рядом с ним сидит какой-то человек. Этот человек смотрит на море и говорит Жугдеру Гунгаевичу:

– Всего, Ливио, не знает никто. Эту тайну я унесу с собой в могилу.

«Почему он называет меня Ливио? – думает Жугдер Гунгаевич. – Разве я похож на Ливио? И что это за тайна, которую он хочет унести с собой в могилу, а сам говорит о ней на скамейке в парке?» Но тут Жугдер Гунгаевич понимает, что этот человек уже унёс тайну в могилу, причём сделал это очень давно. Несколько сотен лет назад. И говорит он не с Жугдером Гунгаевичем, которого даже не видит. А с каким-то собеседником, которого нет здесь, но которого он себе представляет и к нему обращается.

– Наша любовь, Ливио, была для меня как магнит. Где бы я ни путешествовал и где бы ты ни путешествовал, меня тянуло к тебе, и я знал, что однажды мы встретимся. А её любовь была для меня как буря, которая сбивает корабль с курса, лишает паруса, руля, топит его в бездне, если такая его судьба. Но я не погиб, Ливио. Скоро я отправлюсь в путь, прямо домой, прямо к тебе.

Ты не должен сердиться на меня, ты знаешь, как я люблю тебя. Но я был так одинок, я не могу годами обходиться без любви. Ты знаешь меня и ты поймёшь меня. И ведь она – женщина, а это совсем другое.

Никто не знал, что я искал в этой земле. И все думали, что я ищу клад. Сокровища. Глупые люди, Ливио. Ведь я пробыл здесь шестнадцать лет. Разве есть на свете сокровища, которые стоят шестнадцати лет жизни на чужбине в дикой стране, среди дикарей, которые питаются корнями трав? Тут есть и совсем дикие люди. Они покрыты волосами, живут на деревьях и по ночам испускают долгие тоскливые крики. А когда наступает зима, земля замерзает, и её надо долбить железной киркой, чтобы выкопать могилу. Но меня не закопают в эту землю, Ливио, я вернусь домой, вернусь к тебе.

Клад я искал не один. Сокровище ищут многие, и я без труда убедил купцов Петро Карино и Бартоломео Бьо, что сокровища князя аланов зарыты в известной мне могиле, которая имеет форму небольшого холма. Холм этот образуется, когда много людей принесёт на могилу по одной мере земли. И таких могил здесь множество. Мы наняли людей, чтобы они копали землю. Условились с ними по три золотых монеты на каждого за всё время работы. Теперь тяготы и расходы мы делили на троих. И полученные сокровища условились поделить также.

Но то, что я действительно хотел найти, нельзя поделить на три части. Ты это знаешь, Ливио. Ты был со мной у Канала Сирот, когда Он появился на поверхности воды. И ты свидетель того, что Он слышал меня. Была полная луна, и ты хорошо видел его голову. Она была большая, как рыбацкая лодка. И ты видел, что он подплыл к берегу, когда я попросил его об этом. Но тебе стало плохо, и потом, когда я оглянулся, я увидел тебя лежащим без сознания. И теперь я скажу тебе то, чего не говорил никогда. Он хотел, чтобы я отдал тебя ему. Если бы я тогда сделал это, я победил бы греческий флот. Я разрушил бы Византию, как ты забавно называешь этот город. В честь маленького греческого городка, который стоял когда-то на его месте. Я взял бы Владимир и Москву. Я обратил бы славян в нашу святую католическую веру. Как этого хотел Папа, сидящий на святом престоле.

А он сам говорил мне об этом, когда я был на аудиенции в Риме. Я обещал верно служить ему; это было, когда все вышли из комнаты, и Папа говорил со мной наедине и велел мне сохранить наш разговор в тайне.

Я совершил бы всё это, Ливио, если бы тебя, потерявшего сознание, я отдал Ему. Покровителю Венеции. Покровителю могущества. Покровителю моего рода Барбаро.

Но я не смог. Я слишком слаб, чтобы отдать мою любовь на растерзание. Я принёс ему другие жертвы. Много людей. И Он дал мне победы. Или, может быть, Он отказался помогать мне. Из-за того, что не получил тебя. А я приписывал Ему свои заслуги, побеждал сам, а жертвы приносил ему. Ведь я неплохо владею мечом и конём и хорошо разбираюсь в морском деле. Я захватывал греческие корабли и побеждал болгар, и разбил венгерских рыцарей в небольшом сражении на Дунае. И это было ещё до того, как Он приплыл ко мне в первый раз. Тут все думают, что моя цель – золото. Пусть думают так. О моём разговоре с Папой теперь знаешь только ты, а тогда никому не было известно, зачем я нахожусь в этих местах. Я хранил это в величайшей тайне.

И вот я приехал сюда, потому что знал. Здесь я снова найду Его. Здесь я дам ему в жертву того, на кого Он укажет. Я совершу всё, что обещал Папе. И поэтому, Ливио, я жил здесь как монах, довольствуясь любовью рабынь. Я надеялся, когда ты далеко, он не потребует тебя. Возьмёт себе другую жертву.

Я нашёл место в степи на расстоянии двух дней пути от города Тан. Там было старое ложе большой реки Дон, и холмы, под которыми были похоронены знатные люди. Мы стали раскапывать могильный холм. По причине мороза первый слой земли окаменел, и работа шла очень медленно. Но у нас было сто пятьдесят три человека, мы разделили их и, сменяя уставших землекопов свежими, смогли преодолеть окаменевший грунт за несколько дней. Далее земля оказалась мягче, чем мы думали. Она была пополам с песком и поддавалась легко. Мы быстро раскопали холм, но нашли там только немного серебряных украшений. Я призывал моих спутников не терять надежду и убеждал их, что сокровища лежат намного глубже. Мы продолжили работы.

События, Ливио, часто своей причиной имеют случай, возникают из ничего, но потом оказывается, что это часть плана. Нам кажется, что это случайность, что в этом нет смысла, просто потому, что не мы этот план составляли. А тот, кто выстраивает цепочку событий в будущем, видит их смысл так же ясно, как и мы, когда эти и последующие события уже наступили. Не потому ли нас оставляют в неведении о будущих событиях, чтобы мы не помешали выполнению плана?

В один из дней меня пригласил к себе знакомый скиф. Мы ели на ужин мясо птиц, пойманных на охоте. Они большие, хвост имеют короткий, как у курицы, и мясо их очень приятно на вкус. Потом меня отвели туда, где для меня был приготовлен ночлег. Меня оставили там и со мной оставили женщину, славянку, рабыню, которая должна была согреть мне постель. В смущении говорю это тебе, Ливио, но я обещал ничего от тебя не скрывать. Женщина эта была очень красива и так пришлась мне по сердцу, что я не хотел отпускать её. Хоть она и просила отпустить её. Она не знала нашего языка и не знала по-гречески. Но она жестами просила отпустить её, а я не соглашался и снова склонял её, чтобы она осталась. И она оставалась и делила со мной ложе, но не так, как рабыня, которая должна повиноваться. А со всей страстью женщины, которая подчиняется своему желанию, а не служит по обязанности. И вдруг она стала отталкивать меня и жестами пытаться мне дать понять, что мне грозит опасность. Она руками хваталась за своё горло. Потом показывала на дверь, потом на меня. Я вскочил и быстро оделся. Меч был при мне.

Ещё в Риме начальник папской стражи хотел меня обучить разным приёмам боя на мечах. Это была милость Папы, который понимал, как опасно задание, порученное им мне. Ведь в папскую стражу не берут первых встречных. А это был её начальник. Самый умелый, самый опытный – он обучал искусству сражаться тех, кого Папа посылал с секретными поручениями. Но, не хвалясь, скажу тебе, Ливио, начальник стражи мало чему научил меня, а сам от меня научился двум хорошим ударам.

Слуги этого скифа, который неизвестно зачем решил убить меня, нашли меня одетым, а не нагим, как ожидали. И с мечом руках. Их удивление было недолгим. Я сел на коня и, взяв с собой женщину, ускакал туда, где мы раскапывали могилу и где были мои товарищи и нанятые нами люди. Я не мог оставить её, потому что её жизни грозила опасность, а моя жизнь была спасена благодаря ей.

В ту ночь, Ливио, я впервые понял, что нашёл то, что искал. Да, Он был здесь. Землекопы прорыли тоннель от холма в сторону реки и вниз. Я сам ещё раньше указал это направление. Мои спутники искали там спрятанные сокровища. Но скоро их охватил страх без причины. И они ушли. А уже наверху оказалось, что один из них пропал. Они в большом страхе и не хотят продолжать работы. Я узнал об этом от купца Петро Карино, который не мог спать и ждал меня. Я сразу взял факел, меру масла и кресало и пошёл искать человека, который пропал под землёй. Пошёл один, хотя Петро Карино и говорил, что я потерял разум. Оказалось, что они докопались до прохода, который вёл глубоко вниз. Я был в огромной подземной пещере, пошёл дальше вниз и нашёл этого человека, и даже у меня дрогнуло сердце, когда я его увидел. Его голова, Ливио, была раздавлена, огромные зубы сдавили её и разгрызли, как орех. Следы зубов были видны отчётливо при свете факела. А всё тело выгнулось и так застыло, а ногти впились глубоко в кожу ладоней и содрали её. Тело умершего говорило, что его смерть была необыкновенно, исключительно ужасна. Я почувствовал, что это сделал Он.

Я никогда не видел, как Он убивает. Дома я оставлял Ему людей на поверхности воды. Я даже не слышал их криков, их рты всегда были надёжно заткнуты, так что они не могли издать ни звука. Теперь я мог представить себе, как это происходит. Я не подберу слов, Ливио, чтобы описать тебе, какое действие произвело на меня это зрелище.

Я оставил тело там, где нашёл его. Когда я вышел наверх, оказалось, что мой вчерашний гостеприимец с сотней всадников стоит перед нами в степи, ждёт, чтобы я вышел к нему. Я сел на коня и проехал по направлению к нему половину расстояния. Там я остановился и ждал, и он тоже один поскакал на коне и остановился передо мной.

Он спросил, с чего это я убил его слуг и забрал с собой его рабыню. Я сказал, что они пришли с оружием туда, где я спал без одежды и с женщиной. Он сказал, что, если бы это было так, они бы убили меня. Что меня предупредили, и, наверное, это сделала женщина, которая притворилась, что не знает его языка. Я подтвердил его предположение в общем, но не в том, что касалось её хитрости. Сказал, что она действительно не знает его языка, иначе и ко мне обращалась бы, используя этот язык. Но она со мной объясняется жестами. Я спросил его, почему он решил убить меня. Он ответил, что это было желание не его, а другого человека. Этот человек знает, что я сюда приехал с тайным поручением. Я спросил, кто этот человек, и он ответил, что не может ничего сказать, но предполагает, что это человек из Константинополя. Потом он сказал, что хочет забрать рабыню. Я отказал ему, объяснив, что рабыню считаю возмещением за покушение на мою жизнь. Он сказал, что оставил бы мне эту рабыню, но на мою жизнь покушался не он. А рабыня принадлежит ему. И это несправедливо, чтобы я возмещал себе из его имущества. К тому же рабыня должна понести наказание, потому что она передала то, что узнала, против воли своего господина. Поэтому её надо будет утопить при других рабынях, чтобы они лучше хранили верность. Я напомнил ему, что ведь он знал о грозящей мне опасности и ничего мне не сказал. Он сказал, что знать и не сказать – это не то же самое, что хотеть отнять жизнь. Он не хотел отнять жизнь, он только не сказал, что другой хочет. И, значит, это не его вина. И опять говорил мне очень настойчиво, чтобы я привёл его рабыню, и что он уведёт её с собой. Что она очень красивая и ему будет приятно её утопить. Я уже понял, что он хочет зарубить меня саблей, потому что он на самом деле не был настолько глуп, чтобы так со мной говорить. Я думаю, что тот человек из Константинополя заплатил ему за это.

Он стоял близко от меня, Ливио, и мог достать саблю чуть скорее, чем я обнажу меч. Поэтому я, чтобы лишить его этого преимущества, опять обратился к нему, но на середине слова дал коню шпоры и мой конь ударил его коня грудью в плечо. Его конь шарахнулся, он, конечно, не вылетел из седла, так как ездок он был отменный, но, когда он выхватил саблю, меч уже был у меня в руке. Тогда же я в первый раз почувствовал силу, которая не была моей силой, но пришла от Него, от Дракона, от покровителя рода Барбаро. Мою победу в том поединке нельзя даже назвать победой. Я не победил его. Я раздавил его, как таракана. А ведь он всю жизнь сражался, и саблей, Ливио, он владел, как музыкант, играющий на виоле, владеет смычком. И он не знал страха. Но я первым же ударом отрубил ему правую руку, в которой он держал саблю. Я показал ему удар с одной стороны, а нанёс с другой. Его конь прянул, но мой сделал скачок с места, и я ударил его коня мечом плашмя между ушей, отчего конь упал передними ногами на колени. Я, привстав на стременах, ударил моего противника в то место, где шея становится плечом. Удар оказался такой силы, что меч прорубил кожаный нагрудник и прорубил тело до середины груди. Он наклонился в седле, и следующим ударом я снёс ему голову, хотя этот удар был уже не нужен. Я нанёс его ради удовольствия. Это было так удобно, сверху вниз. Его конь вскочил с колен и потащил за собой тело без головы. За ним потянулась по снегу яркая красная полоса. На меня уже неслись всадники с той стороны, но и на помощь мне бежали наши землекопы и, конечно, мои товарищи и их слуги.

Я бросил коня вперёд прямо на всадников, которые приближались ко мне. Это было как во сне, Ливио, я убивал человека одним точным движением, сразу поворачиваясь к другому, нападавшему на меня. Я убил, наверное, не меньше десяти, пока помощь ко мне подоспела. Сам я не пострадал совсем. Ни царапины на коже, даже платье моё было совершенно цело. Наши землекопы накинулись на всадников с таким остервенением, что те сразу бросились прочь. Потом они вернулись, чтобы забрать мёртвых. Мы не мешали им.

В этот же день я отправил гонца прямо к Папе. Я дал гонцу перстень. Получив этот перстень, Папа сделает нужные распоряжения. Ко мне придёт татарская конница, венецианская и генуэзская пехота из Каффы, польский король пришлёт рыцарей и литовские дружины. А за ними придут рыцари из Венгрии, Моравии, Германии, Франции.

В следующие дни я спускался всё ниже по открывшейся пещере. Я хотел найти Его. Увидеть Его. Поклониться Ему. И принести Ему то, что Он хочет. То, что Он заслужил, наделив меня небывалой силой в недавней стычке. Я знал, что Он любит женщин больше, чем мужчин. Мне прислали двух рабынь из Крыма. Я держал их так, чтобы они не бросались в глаза, чтобы их пропажа тоже не бросалась в глаза никому. Я бродил под землёй, раздвигая темноту факелом. И в один из дней я нашёл большое подземное озеро. Стоя на берегу озера, я позвал Его. Я сказал Ему, что завтра приду сюда не один. Я знал, Ливио, что Он слышит меня.

На следующий день я привёл Ему женщину. Я связал её, положил у самой воды и ждал. И Он приплыл, Ливио, я видел его совсем близко. Я стоял в нескольких метрах от неё. Я хорошо связал её и заткнул ей рот. Когда Он забирал её, я видел своё отражение в Его глазу. Он видел меня. Он такой огромный, я не видел Его никогда так близко. В тот день я готов был один выступить в поход. И он увенчался бы успехом, я уверен. Я перебил бы русских и взял Москву. Так Он воздействует на меня. И на других, когда я веду их. Петро Карино сказал мне, никогда бы он не смог себе представить, что наши землекопы бросятся с лопатами на вооружённых до зубов всадников. Но они пошли за мной с лопатами в руках. А если бы им дали копья?

Со смущением я должен рассказать тебе о той женщине, которая предупредила меня об опасности. Она было славянкой, я уже говорил тебе. Но её волосы были тёмного цвета, и сама она не имела пышного тела. Она была маленькая и не привлекала внимания с первого взгляда. Но в ней, в её глазах было что-то, от чего во мне сразу просыпалось желание. И я иногда не отпускал её до самого утра. Взгляд её глаз, её лицо, всё это вызывало во мне такое чувство, что мне не хотелось отпускать её. Это стало происходить каждую ночь. Она сделалась худая, как от голода, румянец горел на её щеках. Под утро силы совсем оставляли её, и она не могла уйти из моих покоев. Я забирал все её силы, а она покорно отдавала их мне. Она не знала моего языка, я не знал её языка. Мы совсем не разговаривали.

Служанка говорила мне, что и днём эта рабыня не может спать. И что она скоро умрёт, если я не умерю свой пыл. Но пыл я не умерил, надеясь, что она всё-таки не умрёт. Я сам не понимал, что со мной происходит. Рабынь много, почему именно она нужна мне? Что в ней есть, отчего я беру на своё ложе только её? Другие рабыни не менее красивы. И рабыни из Персии знают много такого, что даже мне в диковину. Гордые гречанки смиряются, если ты можешь их усмирить, и сами дрожат от страсти. Африканки приветливо улыбаются, как будто подносят тебе вино. От их естественной готовности, от красоты их тел голова может закружиться. Но мне была нужна только она. Только она, Ливио. Я погружался в её любовь, она, прижимая меня к себе, летела рядом со мной. Как в ночном небе одна звезда может лететь рядом с другой. Закрывая глаза, я продолжал видеть её. Я даже утром продолжал видеть её, когда уходил, оставив её лежать без сил, без движения. Я признаюсь тебе, Ливио, я чувствовал с ней что-то похожее на то, что я чувствовал с тобой. Я чувствовал в темноте, как панцирь, в который закована с детства моя душа, разрывается, что я не один, что меня больше нет, а есть что-то другое, и я – только часть этого. Не всё, а только часть. Это было так прекрасно, что я чувствовал перед этим какую-то беспомощность, Ливио. Я чувствовал беспомощность. Я чувствовал, что не могу присвоить это себе. Что это снова окажется за границей моего существа, передо мной, и что я не могу стать этим, превратиться в это, чтобы перестать желать этого, чтобы желание этого перестало мучить меня. Она так нравилась мне, я так любил её тело, что мне хотелось самому стать этим телом, превратиться в неё. Я понимаю, что это звучит как бред больного, охваченного лихорадкой. Но я и был больным, охваченным лихорадкой; обнимая её, прижимая к себе её тело, я чувствовал, что лихорадка охватывает меня. Довольно. То, что я говорю, недостойно мужчины.

Прошёл месяц. Она превратилась в тень женщины. Шёпотом произносила моё имя. Протягивала ко мне худые руки, пальцы её дрожали.

Наши работы закончились. Землекопы ушли. Ушли мои товарищи, купцы из Венеции Петро Карино и Бартоломео Бьо. Они сказали, что не хотят участвовать в предприятии, которое оказалось не тем, чем было сначала. Но ко мне пришли из Каффы сто копейщиков. Закованные в сталь. На отличных лошадях. Опытные после многих битв. Лучших воинов нельзя и желать. И две сотни отличной генуэзской пехоты. Мы начали строить военный лагерь. Я спускался вниз в подземелье к берегу подземного озера. Иногда я приходил с рабыней, связывал её и отдавал Тому, от кого ждал помощи. Война приближалась.

И приближался день, который наполнял меня тревогой. Когда-то отец сказал мне, что перед решающей битвой Он, Покровитель рода, попросит у меня самое дорогое для меня. Что-то, что мне очень жаль будет отдать. И к этой минуте мужчины нашего рода готовятся всю жизнь. Чтобы не поддаться слабости, чтобы отдать то, что просит Он, и получить взамен то, что хочешь ты. Я знал, что он попросит, Ливио. Я старался приготовить себя к этому. И когда из Путивля пришёл князь Юрий с дружиной и стал пред нами, я знал, что день этот настал.

Князь дал нам три дня, чтобы мы ушли в Каффу. Настала ночь, я взял мою рабыню, ту самую, про которую я говорил тебе, Ливио. Ту самую, которая была со мной все эти ночи и стала похожа на собственную тень. Она ни словом, ни жестом не выразила несогласия с моей волей, послушно шла со мной, мы спустились в подземелье, я привёл её к берегу озера, связал и положил у воды. Он появился, но я не выдержал испытания. Я схватил её на руки и постыдно отступил. Я не мог отдать её на растерзание, как раньше не смог отдать тебя. Он не преследовал меня. Этой же ночью я привёл Ему другую рабыню. Он не тронул её. На следующий день князь нарушил слово и напал на нас.

В самом начале битвы меня ударили сзади по голове. Шлем мой треснул и слетел, а я упал с коня.

Когда я пришёл в себя, я понял, что лежу на ноше, привязанной к сёдлам двух лошадей. Ноша висит между ними, а двое копейщиков скачут галопом. Венецианские копейщики. Они скакали так слаженно, что меня даже не трясло. Дружина князя преследовала нас. Я не чувствовал боли. Я не чувствовал горечи. Самое важное для меня было то, что она жива. Жива, я знал это. Я терял сознание и опять приходил в себя. Потом я как будто отделился от тела и летел над снежным полем, по которому скакали кони. И тогда я понял, что она родит ребёнка. Она знала, что моя слабость проявится в самый последний момент, и что это её единственная возможность остаться в живых. И дать жизнь ребёнку. Поэтому она так любила меня. Поэтому она была так послушна. Чтобы лишить меня твёрдости. И, самое стыдное, я был рад тому, что она жива.

В Каффе, когда ко мне вернутся силы, я пойду к священнику на исповедь, и он отпустит мне грехи. А потом в Риме сам Папа тоже исповедует меня и отпустит грехи. Но я никому не скажу всего. Только тебе, Ливио, только тебе…

Тут говорящий всмотрелся в своего собеседника и отшатнулся. Он увидел перед собой незнакомое лицо, да ещё вдобавок монгольской расы. Как он мог думать, что перед ним Ливио! Но человек этот стал таять, как будто он был из дыма, и дым довольно скоро рассеялся. Теперь он сидел на каменной скамейке один. Смотрел на корабли и думал о возвращении домой.

Жугдер Гунгаевич проснулся. Он помнил каждое слово, услышанное от человека, сидевшего на каменной скамейке.

 

Глава 48. Участковый и Степан под землёй

Рана участкового зажила до такой степени, что ходить уже не мешала. Степан заехал за ним, и они поехали в Аксай. Там Степан провёл его на территорию каких-то складов, откуда шёл один из известных ему ходов под землю. Чтобы участковый не привлекал к себе внимания, монахи переодели его в обычную гражданскую одежду, только ботинки он надел свои, потому что к ним привык.

Степан тащил на спине рюкзак, участковому, хоть тот и был моложе, рюкзак тащить не дал, считая, что тот ещё может быть ослабевшим от раны. На этот раз Степан серьёзно подготовился: еда, свитера, два спальных мешка.

Дорога, которую выбрал Степан, была длиннее, но позволяла обойти подземную стройку, так что риск встретиться с людьми Снегирёва был сведён к минимуму.

Подземелье, которым они шли, было, как и во время второго похода участкового по пещерам, обычным подземельем, с обычным холодом и сыростью, с обычными камнями под ногами, с обычным временем, без всяких мистических персонажей, и для участкового, уже немного привыкшего к подземному миру, эта обстановка представлялась нормальной, обыденной, без ожидания, что вот сейчас из-за поворота покажется что-то жуткое, а то и вовсе выйдет ящер. Окончательно успокаивало присутствие Степана.

Они сделали два привала и даже легли поспать. Наконец они вышли к берегу подземного озера.

– Здесь, – заметил Степан, – он может быть в любом месте: в воде, или на берегу, или в каком-то коридоре, поэтому мы далеко уходить от этого места не можем. У нашего коридора узкий вход – и он туда не влезет. А сделаем мы вот что.

Степан открыл рюкзак и достал оттуда свёрток, который лежал на самом дне. Он развернул его, и это оказалась палка копчёной колбасы. Он стал отрезать куски и кидать так далеко, что они плюхались в воду озера.

– Знал бы ты, как я эту колбасу доставал, – причитал Степан. – Если б не отец Анатолий, не знаю, что б я и делал. Еле я его упросил. Он говорил, денег я тебе дам – пожалуйста, но не могу я у прихожан копчёную колбасу просить, мне стыдно. Но сказал, у кого дети торговые работники. Нашёл я эту старушку, говорю, нужна, мол, палка копчёной колбасы. Мне не жрать, честное слово, мне для дела нужно. Бабка говорит: «Приходи в гастроном на Советской. Зайди со служебного входа. Спроси Арсена Григорьевича и скажи, что ты от Мариэллы за копчёной колбасой». Ну, я и пошёл. Арсен Григорьевич кричит: «Клава, сделай ему палку копчёной колбасы». Дали мне в бумажном кульке, чтоб не особенно в глаза бросалось. От этой колбасы такой мясной дух стоит! Если бы мы просто кусок мяса бросили, он бы так не пах. Я думаю, он приползёт на эту колбасу. И те, кем он питается, тоже приползут. Он за ними погонится и, может, вообще на берег не вернётся.

Степан бросил последний кусок копчёной колбасы в воду и сказал:

– Лучше нам самим её не есть. А то от нас тоже будет очень сильно пахнуть. Бережёного Бог бережёт.

Участковый был совсем не прочь съесть дефицитной копчёной колбасы, но не настолько, чтобы из-за этого подвергать себя риску быть разорванным ящером. Монахи вообще мало кормили участкового мясом, и он от него поотвык.

– Подождём, – сказал Степан, – а пока поговорим. Я тихо буду говорить, а ты слушай. Здесь вообще очень тихо надо говорить.

Участковый слушал, не перебивал. Степан продолжал:

– Эти твои знакомые, которые тебя ящеру хотели отдать, они меня нашли. Я так думаю, когда танки над озером стояли и ящера ждали, эти тоже следили, что будет. И меня там видели.

– А ты откуда там взялся? – спросил участковый.

– Да я приехал на мотоцикле. У друзей в Аксае мотоцикл одолжил и приехал. А то же это страшно, танкисты с перепугу беды наделают, застрелят его. Ну, я и приехал. Но они, к счастью, сами так перепугались, что не стали стрелять. Я его в воду и загнал. А те другие, которые ящеру поклоняются, они видели меня. И в Аксае нашли. Блатного ко мне послали…

– Какого блатного? – Участковый считал не без оснований, что блатные – это по его части. Степан махнул рукой, мол, неважно, и продолжал:

– И вот тут слушай интересное. За мной, оказывается, ещё другие военные следили. Те, которых ваш вампир тренировал. Мы с тобой в такую историю попали, что я даже сам не ожидал. Оказывается, главный у тех твоих, которые тебя хотели в жертву принести, он большая шишка в армии. И какую-то поганку он там затевает, причём очень большую.

Степан посмотрел вопросительно на участкового, понимает ли он? Участковый кивнул.

– И вроде есть только два человека, – говорил дальше Степан, – на которых ящер этот не действует. Это главный у тех твоих… Какой-то генерал, я фамилию забыл. Вот. И я, стало быть, второй. Вот и выходит, что твой человек с волчьими глазами – это и есть тот генерал. Ты его видел, с ним рядом сидел. Ты для меня поэтому очень важный теперь человек. Раз ты его видел. Вот почему отец Иларион тебя ко мне послал. Наперёд знал, что будет. Ты между мной, этим генералом и ящером получаешься таким звеном, которое связывает нас всех. Ты как, ничего? Не страшно тебе?

Степан внимательно смотрел на участкового.

– Как я связываю? – спросил участковый. – Ничего не понимаю…

– Ну и хорошо, что не понимаешь, – вздохнул Степан. – Так тебе спокойнее будет. Да и мне спокойнее. Ты потом всё поймёшь. Главное, раз тебя отец Иларион ко мне послал, значит, он знал, что делал. И я теперь сам хоть что-то начинаю понимать.

Но тут заговорил участковый и сказал то, чего Степан не ожидал услышать.

– Ага, – сказал участковый, – ты вот говоришь, что мне так спокойнее. Что я вот, мол, не боюсь, потому что не понимаю там чего-то. Слушай теперь ты меня. Я под землю полез знаешь почему? А я тебе скажу. Из-за одной женщины. Вот что-то мне говорит, что это именно её хотят отдать твоему поганому ящеру. И монахи тоже говорили: противоположность главного зла – беременная женщина. Она как раз беременная. Вот за неё я боюсь. И поэтому за себя я не боюсь. Ты это запомни крепко. Я за неё все эти пещеры на голову поставлю и ящеру твоему глаз на жопу натяну.

– От тебя беременная? – спросил Степан.

– Нет, не от меня, – ответил участковый, – не важно.

– Ты смотри, какой ты стал прям уверенный в себе человек, – засмеялся Степан. – Ну и хорошо, и натянешь. И точно на жопу. Хотя где у ящера жопа, я не знаю. А пока суть да дело, мы будем тут ждать. Причём неизвестно сколько. И это, Игорь, первая вещь, которой ты должен научиться – ждать неизвестно сколько. Сядь вот здесь на камушке, на мягкий спальный мешок, смотри внимательно на воду и считай свои вдохи. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Молиться ты пока не умеешь, молиться – это я тебя потом буду учить. Пока считай. Тебе сколько лет?

– Сорок шесть, – ответил участковый.

– Вот и хорошо, – заметил Степан, – посчитай до сорока шести и загни палец. А сам на воду смотри. Посчитай опять до сорока шести и загни второй. Да при этом следи, чтоб дышал ты неглубоко и чем реже, тем лучше. Попробуй, как я тебе говорю. Считать дыхание – это дело непростое. Это тебе не то что пьяных мужиков под магазином гонять! Но ты должен научиться.

Участковый несколько раз сбивался со счёта. Но потом ему удалось пройти все десять пальцев. И даже сделать это два раза подряд. Третьего цикла он не закончил, потому что Степан положил ему руку на плечо и многозначительно кивнул в сторону озера.

Участковый ничего не видел и не слышал, но через несколько минут услышал, как очень далеко где-то осыпаются камни. Потом он увидел, как ящер ползёт вдоль берега, грузно волоча свой живот по камням. Он полз довольно медленно. И участковый успел уже к нему привыкнуть и даже немного соскучиться к тому времени, как ящер оказался между ними и большой водой.

Наверное, Степан был прав, утверждая, что копчёная колбаса имеет вкус и запах мяса намного более интенсивный, чем само мясо, потому что ящер явно оживился и принял боевую позицию, как будто думал, что копчёная колбаса будет ему сопротивляться. Потом он кинулся в воду и несколько раз в ней бросался в разные стороны, не понимая, где находится то, за чем он охотится. Видимо, судя по запаху, ящер ожидал встретить что-то большое, что-то, что пахнет так сильно, потому что имеет большое тело.

Наконец он вылез на берег, повернулся к воде и стал ждать. Наверное, он ждал, что на этот запах приплывёт ещё кто-то. И оказался прав. Через какое-то время они услышали всплеск, и на поверхности воды блеснуло длинное тело, судя по тому, что они успели разглядеть, что-то среднее между рыбой и змеёй.

Рука Степана всё это время лежала на плече участкового. Ящер отполз от берега и замер. Это что-то, что приплыло на запах, тоже искало источник его и тоже не находило. Но двигалось всё медленнее. Потом и вовсе перестало двигаться и вдруг начало медленно выползать на берег.

Участковый увидел сначала голову, как ни странно, немного похожую на голову лошади. Но с большим гребнем там, где у лошади полагается быть ушам. Потом из воды показалось и всё тело этого существа. Длинное, наверное, около пяти метров, но не очень толстое змееобразное тело, по спине которого шёл ещё один довольно длинный то ли гребень, то ли плавник. Оно вылезло на берег и легло послушно перед ящером. Как будто было загипнотизировано. Ящер не двигался.

Это продолжалось некоторое время; сколько времени, участковый потом не мог сказать, течения времени в этот момент он не чувствовал. Наконец ящер подвинулся вперёд, открыл пасть и взял в неё голову этого существа. Оно вдруг ожило и стало страшно биться о камни, как будто от жуткой боли. Но ящер держал его голову в пасти крепко и сам был достаточно тяжёлый, чтобы удержаться на месте.

Потом вдруг раздался очень громкий хруст, наверное, голова этого существа в пасти ящера треснула, но оно ещё билось, ещё не умирало какое-то время. Наконец оно затихло.

Ящер, не отпуская голову, потащил убитое им существо в воду и только там отпустил. Оно сразу пошло ко дну. Никаких попыток есть это существо он не делал. Скорее всего, он и то большое, что сильно пахло колбасой, тоже не собирался есть. А только схватить его голову и раздавить в своей пасти.

На берег он уже не выполз, а поплыл далеко от берега, некоторое время его голова ещё была видна на поверхности, а потом погрузилась под воду. Похоже было, что он действительно уплыл. Да… Скоро и вода совсем успокоилась.

– А скажи, – начал участковый, – почему его нельзя просто прибить? Взять у военных огнемёт? Я бы договорился с подполковником.

Не было никакой необходимости в огнемёте, это отозвались эмоции участкового после увиденного.

– Нельзя! – вскрикнул взволнованно Степан. – Понимаешь, тут такое дело… Ну, в общем… Да я и сам, если честно, до конца не понимаю… Знаю, что нельзя, а почему, не могу точно сказать, – тихо закончил он.

Они сошли вниз и прошли по берегу довольно далеко. Вдруг Степан нагнулся над какой-то массой между камнями.

– Смотри, – сказал он, – никогда не видел, первый раз такой случай в моей жизни. Г**но ящера. Это он после коровы, наверное. Я так считаю, надо немного взять с собой. Это дело нам может и пригодиться.

Он достал из кармана небольшой целлофановый мешочек, собрал немного неприятно, конечно, но, к счастью, не очень сильно пахнущей и успевшей подсохнуть субстанции, тщательно завязал кулёк и положил в рюкзак. Потом внимательно посмотрел на поверхность воды.

– Возвращается, – сказал Степан. – Что-то его тянет на поверхность. Не твой ли знакомый? Может, он какие-то слова знает, которые это животное слышит? Или заговоры какие-то, или ещё как-то его вызывает. Но смотри, ведь действует. А я вот не могу его словами вызывать. Смотри, как вода пульсирует. Нам с тобой бегом бежать надо в наш коридор.

И они побежали. Причём перспектива быть застигнутым ящером, который берёт твою голову в пасть и её там раздавливает, а на этот раз будет взбешён вдвойне, поскольку эти двое мало того что являются людьми, так ещё украли его г**но… Эта перспектива так подействовала на участкового, что, прыгая с камня на камень, он вообще забыл про раненую ногу. Поэтому в какой-то момент, видимо, неудачно на неё став, он вскрикнул и упал на одно колено. Степан подхватил его, помог подняться, потащил за руку:

– Ну-ну, вот наш коридор. Три шага осталось! Давай!

Они вошли в коридор, перед входом в который Степан подхватил лежавший на камне рюкзак и два спальника. Степан остановился, оглянулся, посмотрел на воду, потом зашёл вместе с участковым в коридор, внимательно осмотрел вход, отсчитал от него восемнадцать шагов, кинул на пол спальник, сел на него и кивком показал участковому сесть рядом. Но участковому трудно было сидеть, подогнув под себя раненую ногу, поэтому он остался стоять.

Они прождали совсем недолго. Вдруг, без всяких предварительных звуков, осыпаний камней снаружи и так далее, из темноты внутрь коридора метнулось что-то огромное, и они почувствовали на себе движение воздуха от дыхания огромного тела.

Степан включил фонарь. И участковый увидел на расстоянии, наверное, всего трёх метров огромную морду ящера, причём голова поместилась в коридоре очень легко и даже могла раскрыть пасть, но, судя по всему, передние лапы остались снаружи, так как коридор был для них слишком узкий. Участковый увидел, как в одном из глаз ящера отражается свет фонаря и две фигуры – сидящая и стоящая. И подумал, что ящер их теперь надолго запомнит, а может быть, навсегда.

Степан встал, отошёл метра на два назад и сказал участковому:

– Теперь смотри, как надо пистолетом действовать.

Он достал пистолет, стал перед ящером под таким углом, чтобы пуля рикошетом попала в стену, а не ему в морду. Потом выстрелил два раза в пол перед мордой крокодила. Пули, разбивая камень, улетели рикошетом в стену, а ящеру в морду брызнули каменные осколки. От этого ящер раскрыл пасть и заскрёбся всем телом, пытаясь проникнуть в коридор.

– Попробуй ты, – предложил Степан и передал участковому пистолет.

Участковый взял его обеими руками, на что Степан тут же сказал:

– Так тебе кисти вывернет отдачей. Возьми одной рукой. И руку расслабь, не сжимай. Отдача отбросит твою руку, а ты попробуй это движение контролировать. Держи руку свободно.

Участковый выстрелил. Пуля рикошетом опять ушла в стену, и опять ящеру в морду брызнули куски отбитого камня. Но отдача вырвала пистолет из руки участкового, и он, ударившись о стену, упал на пол. Степан, легко нагнувшись, поднял его и сказал:

– Ничего. Ты научишься. – Он повернулся и выстрелил ещё несколько раз.

Острые осколки камней опять полетели в морду ящера, вблизи было видно, что они били по телу рептилии довольно сильно. Участковый смотрел, как морда ящера стала отодвигаться, он пятился. И наконец голова его совсем пропала из коридора.

– Ну, – сказал Степан, – нашего полка прибыло.

– А в чём дело? – спросил участковый.

– Да ведь и на тебя он не действует, – продолжал Степан. – Я смотрю, ещё когда он ту змеюку убивал и когда ты первый раз его видел. И теперь тоже. Вроде с ума ты не сходишь, и такого страха и тоски у тебя нет. Значит, ты – третий. Прав был отец Иларион.

 

Глава 49. Парторгу снится Ленин

Степан с участковым окончательно перебрались пока к пасечникам. От греха подальше. В Аксае Степана ищут. Участковый вообще вроде как погиб под землёй. И пусть так думают. И хорошо. Участковый заехал домой, взял одежду, жене сказал, что уезжает на задание. Задание секретное, никому нельзя говорить.

– Если скажешь, меня убить могут. Ты меня не видела, и всё.

К жене потом приезжали какие-то военные два раза. Расспрашивали, не появлялся ли. Жена твёрдо, глядя им прямо в глаза, сказала: «Не появлялся!» («Так я и выдала вам своего Игоря. Не на такую напали, сволочи!») Во второй раз даже полковник рыжий какой-то приезжал, так подробно расспрашивал, всё доискивался. Потом смягчился, сказал, в случае чего, если Игорь не найдётся, так они пособие, мол, хорошее организуют. Поблагодарила. Про себя подумала: «Ты своей жене пособие организуй. А Игорь вернётся. Он с таким хорошим человеком приходил. Из Аксая. Пришли ночью, ушли ночью. Даже дети не видели, никто не видел. Ночи длинные стали, люди спят, про вампира не слышно, тишина».

А вот Снегирёв по поводу вампира получил от Крамера доклад, что вампира никакого нет. Это порадовало Снегирёва. Он любил, когда его мнение подтверждалось фактами. Нет вампира? И не должно было быть. Хорошо, что проверили на всякий случай. Проверка показала верность первоначального предположения. Всё остальное идёт по плану. Политические решения приняты на самом высоком уровне. Детали уточняются. По срокам наступит ясность в течение четырёх недель. Подземное строительство – по графику. Эпизод со стариком выясняется. Пока найти его не удалось. Но его ищут и обязательно найдут.

Самое важное – это установленный контакт с драконом. Это можно считать свершившимся фактом. А это событие исторического масштаба. Никогда в истории не соединялись вместе такие силы: армия и ресурсы Советского Союза – стратегические и тактические ядерные арсеналы, танковые армады в сердце Европы, лучшая в мире авиация, могущество надводного и особенно подводного флота… и несокрушимая магия подземного мира. Это идеальный шторм, этого никто не сможет остановить. И совсем не обязательно отдавать дракону её, Иевлеву Тамару Борисовну. Она останется, она будет рядом и в самые трудные минуты, и в торжестве победы. Но с абортом надо подождать несколько недель. Такие вещи делаются и на поздней стадии. Нужно быть уверенным, чего хочет дракон. Ни одна из возможностей не должна оказаться недоступной в случае надобности. Ни одна.

Пальчиков, со своей стороны, понимал, что на этом этапе самое главное – не обнаружить своё присутствие на шахматной доске. Противник не должен знать, не должен даже подозревать, что кто-то осведомлён о его планах. Иначе он примет контрмеры, его возможности именно сейчас практически безграничны. А пальчиковское спецподразделение, которое он так и окрестил про себя «вампирский спецназ», необходимо сохранить, чтобы разрушить планы противника, когда он меньше всего этого ожидает. Лучше всего для этого подходит финальная стадия операции противника, когда он думает, что уже победил. Операция в финальной стадии развивается с большой скоростью, и достаточно незначительного воздействия извне, чтобы она начала сама себя разрушать. Как повреждённый на ходу мотор разрушает сила инерции. Для таких действий как раз подходят маленькие мобильные спецподразделения, действующие с высокой эффективностью. Если противник раньше времени узнает про «вампирский спецназ», сохранить его будет очень трудно. Но рано или поздно подходящий момент наступит. К этому и надо комплексно подготовиться. Двое живых, которых противник считает мёртвыми, тоже могут пригодиться. Жугдер Гунгаевич считает, что надёжно их перевербовал. А танкист Пушкарёв не на шутку увлёкся подземными военными технологиями, каждый сходит с ума по-своему. На него, впрочем, можно положиться. Как и на этого сумасшедшего старика и его друга милиционера. Но эти скорее информаторы. Не более того. Если, конечно, не принимать серьёзно в расчёт силу этого ящера, как его называет старик. Но если она, то есть сила, действительно существует, то эти двое могли бы стать между Снегирёвым и его драконом. Это была бы реальная помощь. Жаль, что других союзников пока не видно.

У Пальчикова, впрочем, есть ещё один союзник, о котором Пальчиков не знает. Я имею ввиду Тамару Борисовну Иевлеву. По своим возможностям, тем более усиленная Сильвией Альбертовной, она сопоставима с «вампирским спецназом». Хоть и уязвимость её (беременность) намного больше, но зато она находится в непосредственной близости к самому Снегирёву, что повышает и его уязвимость. У неё, в отличие от бойцов Пальчикова, исключительно сильная личная мотивация. Кроме того, она вхожа в самый высокий кабинет. Причём вхожа с совершенно неожиданной для противника стороны. С той стороны, которую противнику очень трудно контролировать. Вдобавок за Иевлевой просматривается в несколько более отдалённой перспективе, но несомненно присутствующий майор Ершов. Его действия не могут быть открыты даже для Иевлевой, но он, конечно, проинформирован обо всём, он уже действует и, когда настанет время, он сыграет свою роль.

Тамара Борисовна смотрит в окно на улицу Пушкинскую. Когда-нибудь по этой улице будет ходить её мальчик. Сначала в детский садик, за руку с ней. Потом сам. Потом он пойдёт в школу. Какой он будет? Наверное, он не будет отличаться от других детей, будет такой же, как все. Его жизнь будет проходить при дневном свете, а ночью он будет спать. Спать и видеть сны. Обычные сны, как у других детей. Она будет очень стараться, чтобы ночью никто и ничто не потревожили его, чтобы его сны были, как у других детей.

А парторг в этот вечер опять заснул перед телевизором. И его сон был как раз необычный, на сны других людей совсем не похожий. Парторгу снился Ленин. Сон был сначала очень страшный, но потом пришёл Ленин, и стало легче. Парторг заснул пьяный, сидя на диване, сразу после программы «Время». Он часто стал пить в последнее время, причём пил один. Пил один, потому что поговорить о том, что мучило парторга, крутило кишки в животе… поговорить об этом было не с кем.

Если смотреть с перспективы глубокой осени 1981 года, то можно сказать, что раньше жизни парторга придавали устойчивость три фактора: отсутствие вампира, отсутствие крокодила и незыблемость на своём посту товарища Хорошеева, секретаря Багаевского райкома партии. Ни один из этих факторов к осени не сохранился и за устойчивость жизни парторга никто не дал бы теперь и трёх копеек.

Раньше секретарь райкома доверял парторгу. Они вместе выпивали не раз. И парторг нутром чувствовал неразрывную связь с партией.

– Тебе поручили совхоз, партия доверяет тебе!

Вот сидит напротив секретарь райкома и доверяет. Смотрит без улыбки, даже слегка хмурится, закусывает огурцом и доверяет. Знает – ты не подведёшь. Он серьёзный человек, но и ты серьёзный человек. Партия может на тебя положиться. Вечереет, к сердцу подкрадывается приятная печаль. Бутылку допили неизвестно когда. Вроде только открыли. Секретарь спокойно так, серьёзно смотрит тебе в глаза, и ты чувствуешь его доверие. Переживаешь, готов землю грызть, но доверие оправдать. Это как на войне: свои-чужие. И он в тебе видит своего. Он – мужик, мысленно протягивает руку тебе – мужику: доверяю, полагаюсь на тебя, ты свой, наш. Дай пять. Смотри не подведи!

Но парторг подвёл. Сплошные ЧП. Сначала вампир. Подставил тогда парторг товарища Хорошеева под удар обкома партии. И чуть ли не сам обком партии подставил под удар ЦК. Шутка ли? Вампир пьёт кровь у сельских тружеников, и пропадают преподавательницы университета! Слава богу, закончилось всё хорошо. Женщина нашлась, а вампир, наоборот, исчез. Всё вроде бы пришло в норму, но жизнь треснула непоправимо. Нет былого авторитета и поддержки у товарища Хорошеева в обкоме партии. Там такие вещи не забывают. А кто подвёл? Парторг подвёл. А так ему товарищ Хорошеев доверял.

И пожалуйста. Только немного стало это дело с вампиром затягиваться, как рана, только жизнь вернулась в привычное русло, только текущие дела отвлекли от тревожных мыслей… На тебе! Крокодил. Тут уж лопнуло терпение у обкома партии. Что это за такая кадровая политика у товарища Хорошеева? Кого он там ставит парторгами на совхозы? М**аков каких-то. То у них вампиры, то вообще крокодилы. Так советское материалистическое мировоззрение не укрепляют. Так не выполняют решение Пленума КПСС. Так сельских тружеников к победе коммунизма не ведут.

И узнал через свои каналы товарищ Хорошеев, что сам секретарь обкома партии товарищ Бондаренко в личной беседе за столом выяснял подробно и про вампира, и про крокодила – и был удивлён. Был, твою мать, удивлён и спрашивал, кто рекомендовал товарища Хорошеева на пост секретаря райкома. А это уже, б****, не шуточки. Эх, парторг, а так на тебя полагались.

Товарищ Хорошеев с парторгом окончательно перешёл на «вы». Поняли?! Бывало и обматерит, да всё равно как-то по-отечески. Навтыкает х**в, но по-родственному, как своему. А теперь сухо так: «Вы, товарищ Стрекалов», как чужому. Прям слёзы наворачиваются на глаза, но не от обиды, а от чувства вины.

Ничего не закончилось, всё только начинается. Вампира опять видели ночью, причём с военными. Никому об этом сказать нельзя, а то ещё тебе военные сделают сюрприз. По своей линии. Оторвут яйца на х**. У них вообще своя контора. С ними лучше не связываться. А крокодил? Когда он опять вылезет? Завтра? Через неделю? Какого х**а танки делали ночью на берегу Дарьинки? Раков ловили, б****?!

А тут ещё эта нога. У парторга в советском совхозе в озере, где поят скот, где купается подрастающая молодёжь, плавает, понимаешь, откушенная нога в ботинке. То есть исправлять ситуацию парторг не собирается. Ответственности у него ноль. При Сталине бы давно расстреляли, а теперь вот нянькаются. Но нянькаться долго не будут.

Кишки крутит, сердце ноет, неврастения называется. Водка помогает немного. Выпьешь, так хоть заснёшь. Недослушаешь про озимые в телевизоре… А чего про них слушать, вон они, считай, из окна видать… Ну, не вечером, конечно, когда темно…

И вот парторгу приснился Ленин. Приснился он не сразу. Сначала во сне парторга приговорили всё-таки к расстрелу. Исключили из партии, как «не оправдавшего», и вынесли приговор: расстрелять на х**, тут же, за сараем. И хуже всего то, что парторг с приговором в целом согласен. Кто он такой был? Солдат партии. Стоял в шеренге? Стоял. Справился? Нет, не справился. Ну вот и не обижайся.

Вытащил парторг дрожащей рукой партийный билет. Положил на стол. Вывели его за сарай, причём это был его собственный сарай, и сразу из пистолета застрелили. Пуля попала прямо в сердце. Боль была жуткая, самая настоящая, как будто не во сне, а наяву.

Лежит парторг, застреленный, за сараем, бездыханный и беспартийный. И подходит к нему Ленин. Смотрит на него сверху вниз. А парторг думает про себя: вот я мёртвый, застреленный лежу, но Ленина вижу. А Ленин присел на корточки. И тихо так говорит:

– Зря они тебя. Ты ж старался. Ты ж хотел, как лучше. Ну чем ты виноват, что из-под земли лезет всякая гадость. Тем более ты в Бога верить не имеешь права. Ты же этого Фролова похоронил чин чинарём. Ещё слово на могиле сказал. Хорошо похоронили. Ну встал он потом из могилы, ты-то тут при чём? И когда вампир стал ходить, ты ж ни на пядь от партийной линии не отступил. И чем они тебе помогли? Ну, только майора прислали. Так это они себе помогли, не тебе. Хотя и ты тоже хорош. Хотел попов звать! Вообще, что ты при этом думал про Бога, пусть останется между нами.

Тут Ленин посмотрел многозначительно. Парторг вспомнил, что он думал, и ему перед Лениным стало стыдно. Но Ленин не сердился.

– С другой стороны, а что тебе было думать? Потом ещё этот крокодил. Ну как ты мог помешать ему вылезти из озера? «Манифест Коммунистической партии» читать на берегу? А с откушенной ногой ты вообще ни при чём. Пардон, проводить идеологическую работу среди крокодила парторг не обязан. А из тебя крайнего делают. Расстреляли вот. Пойду, засуну им этот пистолет в жопу, Ленин я или не Ленин?

Парторг проснулся. Телевизор был выключен. Свет в комнате – тоже. Сидящий парторг был накрыт одеялом, туфли сняты. Нет, пока есть жена, пока есть Ленин, не всё потеряно.

Парторг пошёл до ветра, вдохнул полной грудью резкий осенний воздух, вернулся в дом. Стараясь не шуметь, разделся в спальне, посмотрел на легонько похрапывающую во сне жену и забрался под одеяло.