— Никаких эксцессов! Слышите, братцы? Никаких эксцессов!..

Эти слова капитана, сказанные в преддверии Вечной гармонии, никогда не забывал. А дальше — черная пропасть… Память нашу заблокировали с того момента, когда силовая сфера заглотила корабль своими протуберанцами. Но сейчас прекрасно помню, что встретило нас по ту сторону сферы.

На нас обрушилась тишина. Заглохли планетарные двигатели, перестали петь приборы. Прозрачная полусфера пилотской каюты потемнела — ни солнца, ни звезд. Корабль будто провалился в угольную яму.

С электронным универсалом что-то случилось. Он буквально мямлил, на вопросы отвечал с перебоями. С трудом удалось выяснить, что звездолет, как муха, попал в паутину силовых полей. Его будто сунули в мешок и волокли в неизвестном направлении.

— Выясни, что с двигателями, — приказал мне капитан.

Я спустился в кормовую часть корабля. Из машинного зала вырывался сноп света, и на полу коридора вздрагивала тень неизвестного человека.

С излучателем в руке я подкрался к двери и увидел широкую спину незнакомца. Тот склонился над приборами. Левую руку он отставил в сторону и опирался ладонью на предохранитель. Пломба почему-то сорвана. Стоило по неосторожности нажать кнопку предохранителя, и свинцовый шар, получивший от утечки гравитонов отрицательный заряд, освободится от пут силовых полей. Он может коснуться корпуса реактора. И тогда — черный взрыв! Та самая черная аннигиляция!

Что делать? И я поступил, может быть, не лучшим, но радикальным образом — тонким и острым, как бритва, лучом отрубил руку. Не задев кнопки, рука упала на пол.

Взревев от боли, незнакомец обернулся и увесистым правым кулаком с размаху стукнул меня по скуле. Удар был хорош. Я отлетел в другой конец коридора. Слизнув соленую струйку крови, вскочил на ноги. В ту же минуту за моей спиной появились члены экипажа.

Взглянув на мою окровавленную щеку, капитан сердито сдвинул брови.

— Опять эксцессы? Я предупреждал…

Я привел товарищей в машинный зал, где на полу валялась отрубленная по локоть рука, и рассказал о случившемся.

— Не очень остроумно поступил, братец, — насмешливо заметил капитан. — Впрочем, ничего другого не оставалось. А ты, Яков Петрович, возьми эту чертову руку, исследуй и доложи.

Поставив на предохранителе новую пломбу, мы тщательно заперли за собой машинный зал. Как будто это имело какое-то значение для вездесущих и всепроникающих гостей.

Через полчаса в пилотскую каюту пришел из лаборатории Яков Петрович.

— Рука как рука, — сказал он. — Из той же плоти и крови, что и у нас. Могу сообщить группу крови, РОЭ, процент гемоглобина…

— Не надо, — отрезал капитан. — Выкинь ее за борт.

Стычка в машинном зале имела одно положительное последствие: таинственные потомки оставили нас в покое. Никто больше не следил за нами и не рылся в каютах.

Малыш повеселел, а планетолог, поглаживая бороду, благодушно острил:

— Феноменально! Понимаешь, Сережа? Любезным потомкам мы надоели. Изучали они нас, изучали, а потом, треснув тебя по физиономии, поставили на этом точку.

— Хороша точка, — смеялся Ревелино, показывая на мою левую щеку. — Может быть, всего лишь запятая?

Шрам на щеке и в самом деле походил на багровую запятую.

— Хватит зубоскалить, — строго сказал капитан, однако от улыбки не удержался.

Лишенный управления звездолет продолжал нестись в полной темноте. Однажды утром, когда я только что проснулся, корабль сильно вздрогнул, ударившись обо что-то.

Быстро оделся и побежал в пилотскую. Весь экипаж на месте. Даже Иван Бурсов.

— Мы на Луне! — кричал он.

Каюту заливал солнечный свет: полусфера снова стала прозрачной, словно кто-то сорвал с нее черное покрывало.

Мы натянули комбинезоны с гермошлемами и спустились вниз. Над нами колыхался косматый огненный шар Солнца. Почти рядом чернел диск, окруженный голубым ободком подсвеченной сзади атмосферы. Это была Земля, ее ночная сторона.

Звездолет стоял на лунном космодроме, опоясанном какими-то строениями. Может быть, город? Мы шагали по ровной площадке, оставляя глубокие следы в многовековой пыли: с космодрома уже сотни лет не взлетал ни один корабль.

Вошли в лунный город. Он напоминал почерневший лес, по которому когда-то прокатилась волна пожара. Кругом, как темные стволы циклопических деревьев, высились многоэтажные здания, переплетенные лианами провисших мостов и эстакад. Ноги утопали в пыли, как в пепле. Многие дома покосились, часто попадались обломки рухнувших эстакад. Город был мертв. Ни малейшего движения, никаких признаков жизни. Внутри зданий — такое же запустенье: ровный слой пыли, истлевшая мебель.

— Где же люди? Хотя бы те призраки? — спросил Иван.

— На Земле, — уверенно ответил капитан. — То есть людей-то не найти и там. Во всяком случае, живых людей. Но там разгадка.

К экспедиции на Землю готовились два дня. У нас была вместительная шлюпка — посадочная ракета, которую с помощью механизмов поставили рядом с кораблем.

Ракета стартовала, взметнув облако пыли. У всех нас зачастил пульс, когда увидели темный диск в голубом ореоле атмосферы. Земля наплывала, увеличивалась. Что ждет нас на родной планете? Она молчала. Ни звука в микрофонах, ни одного светового всплеска на черном диске. В наш двадцать первый век ночная сторона Земли казалась из Космоса мерцающей. Светились города, в океанах проплывали ярко иллюминированные лайнеры. А сейчас — ничего. Огни цивилизации погасли…

Приборы показывали высоту сто километров, потом пятьдесят. Ракета, выпустив крылья, входила в плотные слои атмосферы.

Мы прильнули к экрану радароскопа. Он серыми красками, но в сильном увеличении рисовал неясную картину — лениво перекатывающиеся волны океана. Затем водные просторы сменились сушей. Однако это была странная суша: те же волны, но неподвижные, вдруг закаменевшие.

— Что такое? — бормотал планетолог. — Хотя бы руины, как на Луне… А то ведь ничего. Какой-то застывший океан.

— Скоро будет освещенная сторона Земли, — капитан хмурился, около тонких губ залегла жесткая складка. — Сейчас увидим.

И мы увидели… Трудно передать чувство смятения, охватившее членов экипажа. Под нами расстилалась серо-желтая пустыня, безграничный застывший океан песков.

Планирующая ракета еще снизилась и замедлила полет. Внизу мелькали барханы. Ни одной зеленой рощицы или дерева, ни одной нежданно сверкнувшей реки.

Кружили над мертвой планетой долго.

— Будем садиться, — сказал, наконец, капитан.

Ни один мускул не дрогнул на его каменном лице. Часто я восхищался, но иногда смущала эта волевая непроницаемость. У нас сжимались сердца от предчувствия беды, постигшей человечество. Но что думал Федор Стриганов? Трудно сказать. Движения его рук за пультом управления были по-прежнему уверенными и спокойными.

Место для посадки капитан выбрал удачно — ровную гранитную площадку, почти не затянутую песком.

Иван Бурсов и биолог выпустили на волю автономные приборы — автоматы. Первые показания их не радовали. Песок и воздух не содержали не то что капли, но и росинки воды. О жизни и говорить нечего. Чуткие приборы не обнаружили даже микроорганизмов. Это была стерильная пустыня, пустыня-абсолют.

И вдруг…

— Человек! В пустыне человек! — закричал Ревелино.

Мы поспешили к бортинженеру на горбатый бархан. С вершины заметили вдали одинокую фигурку, точнее — силуэт. Человек поднял руку, не то показывая вверх, не то подзывая к себе. Рядом с ним — решетчатый остов полуразрушенного здания. И ничего больше. Кругом унылая холмистая равнина.

— Это контакты! — воскликнул легко возбуждающийся Иван. — Скорее в вездеход!

Под прозрачным бронекуполом гусеничного вездехода разместился весь экипаж. Завыл двигатель. Машина, покачиваясь, переваливала через бугры и оставляла за собой рубчатые следы. Когда до цели оставалось метров триста, мы поняли свою ошибку: это был не человек, а внушительных размеров статуя.

Двигатель внезапно заглох. Ревелино долго копался в нем, но повреждений не нашел. Что это? Снова шутки невидимок?

Мы выпрыгнули из кабины и осмотрелись. Позади остроносой гусеницей-шестиножкой серебрилась горизонтально поставленная ракета.

В крайнем случае к ней можно вернуться пешком.

Подошли к статуе. Металлический идол с застывшей усмешкой простирал руку вверх. На постаменте какая-то надпись из замысловатых знаков, которые раньше, очевидно, светились.

Сейчас, уже побывав в Электронной эпохе, я смог бы объяснить товарищам, что это статуя Генератора Вечных изречений. Прочитал бы и надпись: «Болезней тысячи, а здоровье — одно». Сотни лет простоял чугунный Генератор. Сначала во всемирном городе, затем в глобальной пустыне — пустыне абсолютного «здоровья». Идеальное воплощение Вечных изречений?

Это сейчас… А тогда я вместе со всеми с недоумением взирал на статую. Она вызывала тревогу, ощущение забытой вехи погибшей цивилизации. Но какой цивилизации? Сфинкс пустыни с загадочной усмешкой молчал. Ничего не дал нам и осмотр металлического покосившегося скелета здания.

Прошли еще километра два. Ракета утонула за горизонтом. Компасы не работали словно планета лишилась магнитного поля. Среди пустых холмов четко вырисовывался на белесом небе единственный ориентир — силуэт статуи. За нами цепочкой тянулись глубокие следы. Они, решили мы, приведут нас обратно к вездеходу. Это был просчет. Мы еще не знали нрава таинственной пустыни.

Пустыня, до этого неподвижная и немая, вдруг зашевелилась и заговорила звенящим шепотом. Задымились макушки барханов, поползла, Скручиваясь в желтые веревки, струистая поземка.

Потом поднялся сильный ветер и началась песчаная круговерть, быстро стершая наши следы.

Обернулись, но ориентира своего не увидели. Горизонт затянуло колышащейся мглой. Мы крепко взялись за руки, чтобы не потерять друг друга, и зашагали, как нам казалось, в нужном направлении. Только бы дойти до вездехода — там баллоны с жидким кислородом и запасы питательной пасты.

Все кругом забилось. Серая пелена скрыла не только статую, но и солнце. Мы брели упорно и долго и, конечно, сбились с пути.

Ветер усиливался. Тугие струи воздуха, взвинчиваясь пыльными вихрями, пошли гулять по барханам. С шипением и грохотом налетел ураган. Тысячи песчинок щелкали по гермошлемам, густые потоки сбивали с ног.

Бурю решили переждать около скалистого обнажения. Тем более, что по нашим часам на планете наступила ночь. Однако не было ни Луны, ни звезд. Ничего, кроме мчавшейся с визгом и воем песчаной мглы.

Ураган смолк внезапно. Искать, ракету сейчас не имело смысла. Надо ждать утра. Мы уселись плотнее друг к другу. Я опирался на широкую, как плита, спину Ивана Бурсова и чувствовал его учащенное дыхание. Могучим легким планетолога не хватало воздуха. Кислород кончался и в моих баллончиках. По показаниям приборов воздух планеты содержал кислород. Но годился ли он для дыхания? Я осторожно приподнял, а потом совсем откинул назад гермошлем.

— Не курорт, но дышать можно, — сказал я Ивану.

Планетолог открыл гермошлем и облегченно вздохнул. Остальные последовали нашему примеру. Мы даже вздремнули до рассвета.

Утреннее солнце осветило безотрадную картину — безбрежный песчаный океан. Мы сориентировались по солнцу, посовещались и направились на северо-запад. Там, казалось нам, была надежда найти ракету или вездеход.

Через час мы чувствовали себя, как в раскаленной печи. Сколько бы ни двигались, всегда сказывались в центре ослепительной и знойной бесконечности. А еще через три часа едва плелись. Голод, который ночью сосал желудком, отступил перед новым врагом — жаждой. Жгучее солнце выжимало из нас последние соки. А мы все брели и брели, с трудом вытаскивая ноги из сыпучего песка.

Первым свалился с ног самый старший из нас — Яков Петрович Зиновский. Капитан подхватил биолога за плечи и помогал ему идти. Я присматривал за Иваном Бурсовым. Крупному, полнотелому планетологу приходилось туго. Но он крепился. И даже разразился витиеватой бранью по адресу статуи.

— Чугунный подонок… Стоит сейчас где-то в пустыне и ухмыляется. Это он завел нас…

В горле пересохло. Сухой и шершавый язык с трудом ворочался во рту. От усталости шатало из стороны в сторону. В голове закружилось, и я готов был упасть, когда услышал крик Ревелино:

— Оазис! В пустыне вода… Оазис!

«Бредит», — подумал я, еле взбираясь на вершину бугра, где стоял Ревелино. На западе, куда клонилось перешагнувшее через зенит солнце, увидел деревья и блеснувшее между ними зеркальце воды.

— Мираж? — спросил я капитана.

— Не похоже, — ответил он. — В такой глобальной пустыне не должно быть миражей.

Вид деревьев и воды приободрил нас. И все же мы едва доплелись до оазиса — зеленого островка в желтом океане. Последние метры я тащился, сгибаясь под тяжестью Ивана. А тут еще оазис не пускал нас: руки наткнулись на упругое энергетическое поле. Впрочем, оно тотчас завибрировало, вспыхнув на секунду голубоватым пламенем, и втянуло нас внутрь полусферы. Оазис был под невидимым силовым колпаком.

Легкие судорожно расширялись. Я глотал свежий воздух, обильно насыщенный кислородом и ароматом лугов. Потом плеснул воды на Ивана, дал ему попить. Тот очнулся, с изумлением взирая на высокие ветвистые деревья и озерко чистейшей воды.

— Феноменально! — прошептал никогда не унывающий Иван, поглаживая свою мокрую бороду. — Мы что, уже в раю? Мы умерли?

Жажда так иссушила нас, что мы забыли о всякой умеренности. Встав на четвереньки и погрузив лица в воду, пили, как животные на водопое. Потом разделись и бросились в озерко, напоминавшее скорее глубокую лужу. Обезумев от радости, плескались, как дети, ели плоды, похожие на бананы…

Когда наши животы разбухли от воды и сочных плодов, мы вылезли на берег и осмотрелись. Диковинный оазис не имел ничего общего с пустыней. Он был инородной частью. Создавалось впечатление, что круглая травянистая платформа с деревьями поставлена прямо на песок. Журчащий ручеек, впадающий в лужу, начинал течь из пустоты — от границы силового барьера. Еще одна странность — ветер. В пустыне, окружающей оазис, не шевельнется ни одна пылинка. Кругом мертвая раскаленная неподвижность. Здесь же дул прохладный порывистый ветер. Густая листва деревьев звенела, переливаясь серебром и чернью.

— Смотрите! — воскликнул Ревелино.

В небе, над кроной самого высокого дерева, кружилась птица. К ней присоединилась другая, влетевшая внутрь невидимого колпака неведомо откуда. Птицы описали круг и улетели в пустоту, в ничто.

— Почти все ясно, — сказал капитан.

— Модель? — спросил планетолог.

Нет, оазис не смоделирован. Это частица реальности, выхваченная из прошлого. Вероятно, из очень далекого, доисторического прошлого. Как это сделано? Имею об этом лишь теоретическое представление. Но это так, братцы. Это кусок действительности….

Похоже, что Федор был прав. Опасаясь, как бы перемещенное во времени чудо не исчезло, мы еще раз искупались, наелись впрок плодов, напились. Капитан приказал надеть комбинезоны.

— Всякое может случиться.

— А не провалимся ли мы в прошлое вместе с этой платформой? — спросил я.

Капитан пожал плечами. Планетолог выразил согласие провалиться хоть в преисподнюю, только бы остаться в этом райском месте.

Испытания, выпавшие на нашу долю в пустыне, усталость — все это сказалось. Мы не заметили, как заснули. Проспали, вероятно, больше суток.

Разбудил нас Федор Стриганов глубокой ночью и молча обвел вокруг рукой: смотрите!

Вид был ошеломляющий. Мы сидели на берегу знакомой лужи, тускло посеребренной луной. Над нами склонялись ветви тех же деревьев. Но пустыни — вот что нас поразило! — пустыни не было. Оазис естественно вписывался в пейзаж, который заворожил нас первобытной красотой. До самого горизонта холмистым ковром расстилалась лесостепь, залитая дымным лунным сиянием. Вдали темнели две или три рощи вроде нашей. Справа — лес.

Силовой колпак исчез. Ручеек начинал свой бег не из пустоты, не от границы, где раньше был барьер, а из травянистой ложбины. Удивительный ручеек! Раньше он весело звенел и журчал, а сейчас беззвучно переливался в траве, играя слюдяными блестками. Дул, очевидно, ветер. Но мы не ощущали его упругости.

Странный, молчаливый мир. Мир без звуков, без запахов, без ощущений. Одни лишь зрительные восприятия.

— Фотонный мир, — сказал Стриганов.

— Не темни, капитан, — проворчал Иван. — Объясни.

— Слышали про эффект Ньюмена?

— Да, — ответил я. — Шведский ученый Ньюмен предсказал эффект несовмещенного времени. Его гипотезу поддержали немногие. Большинство специалистов иронизировало.

— Вот именно. Иронизировало, — хмыкнул капитан. — А теперь смотрите.

Федор встал и, наклонив голову, решительно направился прямо на дерево. Все ждали, что он стукнется лбом о шершавый ствол. Но произошло невероятное — капитан прошел сквозь дерево, как призрак. А точнее — дерево было призрачным.

— Поняли, братцы? Фотонный мир. Две несостыкованные эпохи. Раньше мы были в состыкованной роще, а сейчас во всей эпохе, но несовмещенной во времени. Нас разделяют биллионные доли секунды, всего один квант времени. Но самый важный квант. Мы видим вторичные фотоны, световое изображение прошлой эпохи, но не пребываем в ней. Не осязаем ее и не слышим. Мир по ту сторону наших органов чувств, кроме зрения. А жители эпохи нас даже видеть не могут. Мы вроде незримых наблюдателей из будущего — из пустыни. Не спрашивайте, как это делается. Не знаю.

— А главное, кто это делает? Может быть, они? — планетолог показал в сторону степи. Там, за гребнем холма, светилось багровое зарево…

— Сходим и посмотрим, — предложил капитан.

Мы осторожно передвигались, испытывая непривычное ощущение нереальности, призрачности окружающего. Сквозь холм с кустарником проплыли, будто он был соткан из подкрашенного воздуха.

За холмом, в полукилометре от нас, извивались космы большого костра. Около него скакали крохотные человеческие фигурки.

— Можем подойти ближе, — сказал капитан.

Подошли. Вокруг костра плясали, разевая рты в беззвучных криках, голые волосатые люди. Очевидно, это было племя людоедов: у костра лежали связанные гибкими ветвями пленники.

Беззвучная картина начала растворяться, размываться, заволакиваться дымом.

— Этой безобразной сценой наши потомки хотели что-то сказать. Подать какую-то мысль.

Федор согласился со мной и добавил:

— А чтобы их мысль стала еще более наглядной, сейчас по контрасту увидим мирную, идиллическую сцену.

На этот раз капитан ошибся. Сначала его предположение как будто оправдывалось. Клубящийся вокруг нас туман редел, насыщаясь светом. Торжественно и мирно выплывало солнце, рассеивая клочья мглы. Медленно выступал большой город, окруженный горами. Необычные купола многоэтажных зданий жарко сверкали под утренними лучами.

Город просыпался. По широким проспектам, радиально расходящимся от центральной площади, катились каплевидные машины. На окраине которая подступала к нашему наблюдательному пункту — высокому холму, люди неторопливо выходили из подъездов, щурясь на солнце.

И вдруг что-то стряслось. Город обезумел, охваченный внезапной паникой. Машины увеличили скорость, стремясь вырваться из города. Они сталкивались, врезались друг в друга, образуя груды металла. Люди на окраине заметались с широко открытыми и ничего не видящими от ужаса глазами. Они натыкались на стены, падали.

Кошмар, навалившийся на город, казался таким чудовищным и реальным, что и нас охватил страх.

— В чем дело?

Из-за гор, в противоположной от нас стороне, выглянула черная туча. Ее клубящиеся края меняли очертания и форму. Во всем туча была обычной, естественной, кроме стремительной скорости, с которой она передвигалась.

Туча налетела на кипящий ужасом город, как коршун, распластав свои необъятные крылья. На город упала ночь. Засверкали молнии, заискрились капли дождя. Вскоре дождь превратился в ливень.

Однако не вода обрушилась вниз, а какая-то вязкая жидкость, облепившая дома и людей. Тучи не стало — она вылилась вся без остатка. А жидкость взрывоподобно вспыхнула, взметнув до неба пламя. Люди мгновенно превращались в пепел, в дым, в ничто. Машины, бетон и металлические конструкции зданий плавились и разливались потоками.

Все произошло в считанные секунды. В котловине между горами образовалось озеро еще не остывшей, пузырящейся жидкости — густой, как магма.

— Чистая работа! — воскликнул Иван. — Нет, Федя, это не история. Страшновато для истории. Нам показали научно-популярный фильм о действии нового оружия массового истребления. Контакты! Таинственные потомки с помощью фильмов пытаются вступить с нами в контакты. Сначала попугать нас…

— Попугать — это верно. Но с помощью кусков реальной истории. Мы в несовмещенном времени. Нагнитесь и пощупайте траву. Я не буду этого делать. Знаю, что найду там.

Я наклонился и обнаружил, что трава, росшая на холме, протыкала наши ноги. Попробовал схватить ее. Но трава оказалась неосязаемой. Ее будто не было. Зато ладонь загребла горсть песка. Невидимого, но раскаленного, обжигающего песка глобальной пустыни.

Вслед за мной то же самое проделал Иван Бурсов.

— Убедились, братцы? По-настоящему мы не на холме, а на песчаном бархане. Мы на стыке двух эпох.

— Ты хочешь сказать, что мы были свидетелями события, происшедшего после нашего отлета, после двадцать первого века? — спросил я. — Но это же немыслимо! Войн не могло больше быть!

Капитан развел руками.

— Мне тоже не верится. Не хочется верить.

Пока разговаривали, кругом сгущался шелковистый туман. Очевидно, это был какой-то вид энергии, поддерживавший нас в несовмещенном времени.

Густой и непроницаемый туман понемногу рассасывался и накалялся. Это не было похоже на предыдущий тихий солнечный рассвет. Ослепительные блики теснились со всех сторон. Раскаленные шары проплывали и внутри нас.

Когда последние клочья тумана истончились и распались, мы долго не могли ничего понять. Разноцветные огни мигали, извивались, крутились, брызгали искрами. Сквозь огненную пляску проступали человеческие лица, равнодушные и неподвижные, как маски.

Угадывались фасады огромных зданий, переплетенных сетью движущихся эстакад и светящихся парабол.

Кое-как разобрались: мы — в чреве чудовищного мегаполиса, сверхгорода-автомата. Замелькали сцены безобразнее прежних. Кто-то выхватил из сытой жизни супергорода самое отвратительное и показывал крупным планом. Вот с огромной высоты бросился вниз человек. Он врезался в настил площади с такой силой, что буквально расплескался. Откуда-то выскочил дворник-автомат и смыл кровавое месиво, оставшееся от самоубийцы. Запестрели перекошенные лица сумасшедших. Затем началось такое, о чем и сейчас не могу вспоминать без дрожи. Какие-то застенки, пытки людей…

Мы закрыли глаза руками, стараясь подавить тошноту. Сквозь пальцы почувствовали, что пляска огней прекратилась. Открыв глаза, увидели клубящийся туман — сгустки энергии, своего рода облака времени, на которых нас переносили из одной несовмещенной эпохи в другую. Обволакивающий туман не рассасывался, наливаясь светом, а пропал моментально. Так же мгновенно исчезло ощущение призрачности окружающего. Мы в реальной, в совмещенной эпохе — в пустыне. На голой равнине только наши следы.

— Уважаемые потомки, — с усмешкой проговорил капитан, — наглядно показали, до чего безобразна человеческая история и вообще вся земная жизнь. Быть покойниками лучше…

Я и сейчас, когда прошло много времени, не перестаю удивляться прозорливости капитана. Он ошибся лишь в одном: не «уважаемые потомки», а сам Диктатор пытался разговаривать с нами без посредничества своих слуг. Он хотел убедить: живое человечество — мятежное, буйное и никчемное племя. То ли дело пустыня — идеал вечного успокоения, мира и гармонии…

Мы осмотрели тот круг вселенной, который достался на нашу долю. До самого горизонта желтыми холмами простиралась раскаленная пустыня.

Оазиса нет. Он остался в недостижимом прошлом. И не было никаких надежд, что могущественные потомки захотят еще раз побаловать райскими уголками. Они бросили нас на произвол судьбы.

— Что делать? Где искать ракету? Чувство безнадежности охватило членов экипажа. Капитан ободрял с добродушным юмором:

— Не вешать носы, братцы. Накачали животы первобытной водой — и будьте довольны. С таким запасом воды не пропадем. Разобьем пустыню на квадраты и будем искать ракету.

Посовещались и пошли сначала на восток. Старались не смотреть вниз, на ослепляющий песок. Оттуда, как от раскаленной плиты, струился горячий воздух. Сверху немилосердно жгучим потоком лились солнечные лучи. Ни ветерка, ни малейшего движения. И тишина.

Первый день шагали сравнительно бодро. Ревелино поднимался на остроконечные холмы и осматривал горизонт. Мы останавливались, с волнением ожидая его крика: «Я вижу ракету!»— или: «Оазис!» Но Малыш, опустив голову, каждый раз молча спускался вниз.

Ночь переспали, приютившись у одинокой скалы. После полуночи из космического пространства опустился пронизывающий холод. В черном омуте неба тонкими искристыми льдинками колыхались бесчисленные звезды.

Со второй половины следующего дня начались кошмарные часы. Пустыня и беспощадное солнце высосали из нас последние капли влаги. В переливах горячего воздуха кружился рой огненных мотыльков. Временами казалось, что мы тонем в расплавленном металле.

С трудом переставляя ноги, я поддерживал обессилевшего планетолога.

— Человек в пустыне! — неожиданно раздался крик Малыша. — Человек!..

— Наконец-то! — встрепенулся Иван. — Это тот самый чугунный идол… Сейчас найдем ракету.

Поспешно, насколько еще хватало сил, поднялись на гребень пухлого бугра и встали рядом с Ревелино.

Дальше нам пришлось пережить одно из самых сильных потрясений. Почему этот случай не всплыл в заблокированной памяти первым? Хотя бы в кочующем аквагороде, когда доктор Руш расшифровывал заблокированные энграммы? Вероятно, потому, что эпизод был слишком уж впечатляющим…

Вдали, в той стороне, куда показал Малыш, мы заметили одинокую фигурку. Иван ошибся: это была не статуя, а человек. Живой человек!

Он стоял на гребне серповидного бархана и правой рукой подзывал к себе. Потом повернулся спиной и стал ждать.

— Призрак? Мираж? — прошептал Иван.

— Не призрак и не мираж, — ответил капитан. — Следы…

В самом деле: пологий склон бархана испещрен черными точками — следами незнакомца.

А призраки следов не оставляют.

— Тогда контакты, — оживился Бурсов. — Подойдем?

Чем ближе подходили, тем сильней росла безотчетная тревога. Незнакомец стоял все так же спиной к нам. Его невысокая, но стройная фигура кого-то напоминала. Одет он был в такой же комбинезон, как и у нас. Незнакомец то и дело рукавом отирал с лица пот: ему, как и нам, тяжко приходилось в адском пекле.

Когда расстояние сократилось до пяти метров, человек медленно обернулся. Мы остановились, как вкопанные. Несмотря на жару, по спинам пробежал мороз: на нас запавшими, мертвенными глазами смотрел… Федор Стриганов! Наш капитан! А какой взгляд… Это был тоскливый и жалостливый взгляд из какой-то немыслимой дали. Из той дали, откуда нет возврата.

Вселенская тишина. Не шелохнется ни одна песчинка. В непоколебимом молчании пустыни громом прозвучал знакомый четкий голос.

— Это я, братцы. Не пугайтесь, — сказал двойник капитана. — Вот какой я стал. Не пугайтесь.

Желая подбодрить нас, человек искривил тонкие губы. Улыбка получилась такая печальная и жуткая, что Малыш вздрогнул и вцепился в мою руку.

— Не бойтесь, — тихо, поникшим голосом продолжал незнакомец. — Идите за мной.

Хотел еще что-то добавить. Но раздумал, уныло махнул рукой и начал спускаться вниз, печатая глубокие следы. Рисунок их был точно такой же, какой оставлял на песке наш капитан.

Когда оцепенение прошло, мы взглянули на капитана: вот же наш вожак! Стоит живой среди нас! И тут на лице Федора я впервые обнаружил подобие страха. Может быть, даже минутного ужаса перед чем-то неотвратимым, перед неизбежностью судьбы. Капитан побледнел, но быстро овладел собой и твердо сказал:

— Идемте!

Он был прав: нам ничего больше не оставалось, как только следовать за таинственным проводником. Кругом раскаленный океан песков. Сверху давил такой же пустынный белесый купол неба, откуда насмешливо взирал на нас один лишь огненный глаз солнца.

Двойник капитана шагал значительно быстрее нас. Удалившись на порядочное расстояние, он останавливался и поджидал. Потом, обернувшись и махнув рукой, двигался дальше. На одном из барханов, жестом подозвав к себе, он показал на запад. А затем внезапно исчез. Будто провалился.

С трудом поднявшись на бархан, мы посмотрели в ту сторону, куда показывал провожатый, и невдалеке увидели наш вездеход. Направо, в трехстах метрах, знакомо высилась статуя со вздернутой вверх рукой. Налево остроносой гусеницей серебрилась ракета. Но до нее было далеко.

Доковыляли до вездехода, забрались в кабину. В кабине тщательно задраили бронекупол и закрылись от мучительного блеска пустыни светонепроницаемой шторкой. Без всякой меры пили воду, глотали питательную пасту. И спали. Члены экипажа — народ крепкий, и выспались мы хорошо. Разбудил нас Федор Стриганов. Он казался веселым и бодрым.

— Что сейчас? День или ночь? — спросил Иван.

— Не знаю, братцы, — добродушно отозвался капитан и осекся. Видимо, вспомнил, что словечко «братцы» употреблял и тот загадочный незнакомец, его двойник.

— Не знаю, друзья, — поправился он. — Сейчас увидим.

Капитан нажал кнопку. Светонепроницаемая шторка разошлась в стороны.

Было раннее утро. Под косыми лучами сверкали макушки холмов и барханов. От них тянулись длинные тени.

— Что будем делать, друзья? — с улыбкой спросил капитан. — Ждать контактов?

— На Луну! — воскликнул отлично отдохнувший Иван. — В звездолет!

— На Луну, так на Луну, — согласился капитан. — В километре позади наша ракета. Надеюсь, добежим до нее без приключений.

Открыли бронеколпак. Но выпрыгнуть из вездехода не успели. В пустыне развернулось грандиозное зрелище — парад мертвецов. Кусок этого зрелища, выхваченный доктором Рушем из недр моей подавленной памяти, я уже описал. Теперь расскажу более последовательно и подробно, ибо разыгравшаяся сцена, на мой взгляд, полнее всего выражает сущность Вечной гармонии.

Далеко впереди, прямо за статуей, неведомо как и откуда появилась колонна солдат. За ней, с небольшим интервалом, вторая колонна. Потом третья, четвертая. И так до самого горизонта. Сотни тысяч, может быть, миллионы солдат. Правильными квадратами отлично вымуштрованное войско приближалось к статуе.

Мы схватили биноскопы. В изумительно ровных рядах насчитали пятьдесят человек. А таких рядов в колонне — сто… На плечах солдаты несли странное оружие: длинные стволы были расплюснуты на концах. Ружья мерно покачивались и поблескивали на солнце.

Первый квадрат уже четко вышагивал под статуей, солдаты дружно вскинули вверх правые руки. В один миг, как по команде, раскрылись рты, и пустыня буквально содрогнулась от громоподобного вопля:

— Ха-Хай! Ха-Хай!

Крик отражался от скалистых выступов, от ребристых барханов и холмов. По пустыне долго гуляло затухающее эхо:

— А-ай! А-ай!

Под статуей — второй квадрат. Снова вздернутые руки и снова оглушительный вопль, вырвавшийся будто из одной, но мощной глотки:

— Ха-Хай! Ха-Хай!

Первая колонна, а за ней вторая на ходу повернули в нашу сторону. Солдаты при этом не сбились с ноги, соблюдали поразительное равнение в шеренгах.

— Вот это выучка, — шепнул Иван, стараясь подавить изумление, смешанное со страхом. Всем нам было немного не по себе. Но экипаж держался: таинственная пустыня закалила нашу психику. Один лишь Ревелино оробел. Он забился в угол и пугливо выглядывал из-за широкой спины планетолога. А солдаты все ближе и ближе. Мы и без биноскопов видели уже, как из-под остроконечных касок по тупым и равнодушным лицам стекают ручейки пота. Солдаты задыхались от жары, но не допускали ни малейшего нарушения строя. Четко печатая шаг, они старательно и синхронно ударяли ногами. От чугунного топота вздрагивала почва: тумм… тумм… тумм…

На пульте управления в точности так же вздрагивал и дребезжал плохо закрепленный прибор: дзинь… дзинь… дзинь…

Дзиньканье становилось все громче и противней. И биолог Зиновский не вытерпел. Он выхватил излучатель и тонкой иглой плазмы полоснул по первой шеренге. Капитан вовремя отвел его руку. Однако луч все же коснулся крайнего справа солдата и напрочь отсек высоко поднятую ногу. Солдат заверещал от боли, но даже не покачнулся. Мгновенно у него выросла новая нога, вместе с сапогом, и солдат продолжал вышагивать как ни в чем не бывало.

— Эксцессы, Яков Петрович? — нестрого спросил капитан и ободряюще обнял его за плечи. — Опять эксцессы? Крепись. Ничего страшного не произойдет.

И верно: солдаты не выразили ни малейшего желания отомстить… На их безучастных лицах вообще не было написано никаких чувств, кроме какой-то идиотской непреклонности. Но они неумолимо приближались, и это начинало беспокоить.

— Капитан! — взволновался Иван. — Что это они? Взбесились?.. Эти твои уважаемые потомки?

Дальнейший ход событий до того момента, как первая колонна провалилась в ничто, я уже рассказал. Целый квадрат, насчитывающий пять тысяч солдат, исчез сразу, «Как будто корова языком слизнула», — вспоминаю сейчас слова Ивана Бурсова.

Однако на этом шествие не кончилось. Вторая колонна проделала точно такой же маневр. За ней третья. Мерно покачиваясь, колонны тянулись длинной чередой, выплывая из-за горизонта. Через равные промежутки времени пустыня встряхивалась от восторженного вопля:

— Ха-Хай! Ха-Хай!

По холмистой равнине потом долго прокатывалось эхо:

— А-ай! А-ай!

Торжественный парад прекратился внезапно.

Исчезла не одна колонна, а сразу все. Трудно было понять — провалились они под землю или растаяли в воздухе. Еще не осел песок, поднятый сапогами, а никого уже не было. Солдаты, маршировавшие под статуей, не успели даже прокричать до конца свой клич.

— Ха-хай! Ха…

Бесконечная равнина опустела. Эхо постепенно погасло, и наступила тишина. Некоторое время в вездеходе царило молчание.

— Идеальное послушание! Приказано исчезнуть, исчезли, — заговорил наконец Федор Стриганов. — Мечта всех диктаторов — образцовые солдаты. Не знают ни страха, ни самой смерти, потому что давно мертвы.

— Капитан, — ворчал планетолог. — Опять темнишь? Откуда эти покойники? И кто у них полководец?

— Не знаю. Думаю, на Луне нам все растолкуют. На Луну!

Мы выскочили из вездехода, добежали до посадочной ракеты и закрылись в ее просторной кабине. Я сел за пульт управления. Ракета, выпустив крылья, пролетела несколько сот километров низко над планетой. В бесконечной пустыне заметили сверху еще одну уцелевшую статую. Около нее длинной цепью тянулись свежие следы, которые не успела замести песчаная поземка. Даже не следы, а целые дорожки, протоптанные тысячами ног. Очевидно, и здесь состоялся парад.

Экипаж был доволен, когда ракета, взметнув клубы вековой пыли, села на лунный космодром. А в звездолете почувствовали себя как дома.

Чаще, чем прежде, собирались мы теперь в просторной пилотской каюте. Подолгу засиживались, спорили, строили всевозможные предположения. Капитан предпочитал отмалчиваться на наши расспросы. Больше других, стараясь развеселить членов экипажа, ораторствовал планетолог:

— Состоялся день Страшного суда. В точности по христианскому вероучению! Бесчисленные поколения выкарабкались из могил. Праведники вознеслись на небо и сподобились стать ангелами. Грешников низвергли в ад — в солдатчину…

Мы смеялись, не подозревая, что он был не так уж далек от истины. Капитан скупо улыбнулся и спросил:

— Кто же тогда она? Та самая… Мимолетное видение, посетившее тебя в каюте?

— Конечно, ангел! — воскликнул Ревелино. — А тип, связавший его во сне, безусловно, дьявол!

Но проводник наш, так похожий на капитана? Кто он и откуда? Мы почему-то боялись касаться этого вопроса. Таинственный дух пустыни, спасший нас, внушал неприятное суеверное чувство. Все же Иван осторожно спросил как-то Федора Стриганова:

— Как ты считаешь, откуда взялся в пустыне выходец с того света? Гм… Ну, провожатый наш? Думаю, что это довольно ловкая модель.

— Я этого не думаю, — сухо возразил капитан. — Боюсь, что это я сам. Мое невеселое будущее. Какое — не знаю. Не спрашивайте. Придут и скажут.

Так оно и случилось.

Однажды утром, когда в спортивном отсеке мы после купания делали пробежку, засветился экран внутренней связи. Все остановились и с волнением всматривались в размытые очертания пульта управления и кресла перед ним. В пилотской каюте кто-то неумелой рукой наводил изображение на резкость. И вот на нас глянули темные выразительные глаза. Они занимали весь экран. Потом стали удаляться, и мы увидели миловидное женское лицо в короне черных волос. Неизвестная гостья низким грудным голосом произнесла:

— Здравствуйте, дорогие пришельцы из прошлого. Не желаете ли побеседовать со своими уважаемыми потомками?

При последних словах ее полные губы изогнулись в какой-то странной усмешке — иронической и печальной. Взглянув на нашу весьма лаконичную одежду (мы были в одних трусиках), она улыбнулась одними глазами и добавила:

— Одевайтесь и приходите в пилотскую каюту.

Мы начали одеваться. Один лишь планетолог неподвижно стоял, тупо уставившись на погасший экран.

— Она, что ли? Та самая? — усмехнулся капитан.

Иван молча кивнул. Ревелино расхохотался. Это был нервный смех: Малыш панически боялся призраков и хотел подстегнуть свою волю.

В пилотскую вошли гуськом. Впереди капитан, я замыкал шествие.

У пульта управления стояла стройная молодая женщина в темно-синем платье. На нем вспыхивали и угасали искорки, подсвечивая снизу несколько бледное лицо гостьи.

— Еще раз здравствуйте. Прошу садиться.

Ближе всех к пульту расположился капитан. Я очутился в самом дальнем и плохо освещенном углу рядом с Ревелино. Тот сел и сжался в кресле, боясь шелохнуться.

— Давайте знакомиться, — гостья, усевшись, старательно выговаривала русские слова. — Начнем с меня. В далекой земной жизни у меня было привычное имя. А здесь… Здесь только шифр. Так что зовите меня просто Незнакомкой. Кажется, у древнего поэта было такое стихотворение — «Незнакомка»…

Гостья смущенно улыбнулась.

— О, извините за некоторое тщеславие и не думайте, что я слишком высокого мнения о себе! Но мне нравится это таинственное и поэтичное имя. А стихи! Не могу отказать себе в удовольствии напомнить их вам.

Она декламировала стихотворение красивым бархатным голосом, слегка жестикулируя длинными пальцами.

Декламировала просто, без излишней аффектации, но с нарастающим внутренним волнением.

Гостья разволновалась и, закончив, поднялась.

— Как это великолепно! О, как это прекрасно!.. Если бы вы знали, что потерял человек в своем неразумном увлечении техникой! Лишиться искусства, любви, человечности…

Говорила гостья теперь почти бессвязно, голос ее срывался, глаза сверкали. И вдруг ее не стало. Только что слегка прогибался мягкий, упругий пластик под ее ногами, шелестело, переливаясь искрами, платье. И все это исчезло в один миг.

Знакомство не состоялось. Мы переглянулись. А Ревелино выпрямился и облегченно вздохнул…