(Вместо эпилога)
С высоты десятого этажа смотрю на холмистые поля и леса, на синеющие вдали пологие Уральские горы и не перестаю удивляться контрастам последних двух лет моей жизни. Кажется, только вчера я был в пустыне и видел мертвецов, выскакивающих из песчаных информационных хранилищ. А сейчас сижу на убитой зеленью веранде трехсотэтажного дома-города. Сужающийся кверху и похожий на гигантскую елку, город-сад медленно вращался, равномерно подставляя солнцу свои бока.
Та сторона города, где находится наша квартира, незаметно поворачивалась к югу. Солнечные лучи, проткнув подрагивающую листву, упали на стол и рисовали меняющиеся причудливые узоры. Шмель, чудом залетевший с полей на десятый этаж и дремотным гулом нарушивший тишину, уселся на невзрачный цветок. Раскачав его, опять загудел и тяжело переплыл на соседний цветок. Снова тишина… И не верится, что совсем недавно надсадно выли корабельные сирены, кроваво вспыхивали аварийные лампочки: наш обратный переход не был таким уж гладким. Погиб еще один вакуумкорабль, утонул в неизмеримых пучинах нуль-континуума. Вероятно, у него погасло поле хронозащиты. Корабль, как скорлупку, подхватили вакуум-изотропные, разнонаправленные потоки времени и занесли в прошлое. В очень далекое прошлое. Быть может, в пору огненно клокочущей юности Вселенной.
Земля торжественно встречала эскадру, хотя мы принесли не только радость успеха, но и горечь потерь. Наша экспедиция — заметная веха в истории космических цивилизаций обоих полюсов мироздания.
Миллиарды жителей Земли, Луны, Венеры и Марса видели на экранах, как наша эскадра, погасив фотонные двигатели, медленно опускалась на гравитационных платформах. На Камчатском космодроме находились только семьи астронавтов.
Ориона встретили Инга и шестилетняя Настя с неизменным букетом в руках. Увидев цветы, «варварски» сорванные на примыкающих к космодрому полях, Орион только крякнул, поморщился, но ничего не сказал.
Таня приникла головой к моему плечу. Потом, протянув руку, облегченно вздохнула:
— Ну, здравствуй, Странник! Звездный Скиталец!
А вечером она пригласила в Антарктиду наших общих друзей — гиперастронавтов. Гостей набралось около полусотни. Они кое-как разместились на берегу небольшого пруда. На противоположном берегу, метрах в пятнадцати от нас, склонились над водой Танины инопланетные питомцы. Кварковое солнце угасало, и в таинственных полярных сумерках светящиеся цветы переливались, окрашивая водную гладь колыхающимся семицветьем радуги. Зрелище великолепное! Но то, что мы услышали, превзошло все ожидания.
Гибкие пальцы Тани забегали по клавишам аппарата, излучающего радиоволны. Многокрасочная пульсация непривычно огромных цветов, вначале хаотичная, приобрела стройность и ритм. А в затрепетавших лепестках зазвучали тихие рассветы, шорохи трав, гул сумеречных лесов. Загрохотали морские бури, и, словно на невидимых крыльях мелодии, мы унеслись в космос. Мы слышали то волнующие, как ветер, земные легенды, то шелест иных планет, летящих в звездных пространствах…
А цветы полыхали, бросая на лица слушателей багровые, синие, зеленые отсветы.
Счастливая Таня принимала поздравления и благодарности за столь яркое и необычное светомузыкальное представление. Даже Орион, настроенный вначале весьма иронически, удивленно хмыкнул и снисходительно потрепал сестру по плечу:
— Молодец! Твои лягушки не подвели.
…Не заметил, как прошло два часа. Пирамидальный город-сад повернулся на 180 градусов, и веранда опять в тени. На севере, в тридцати километрах отсюда, в лучах заходящего солнца четко выступали очертания огромной голубой тарелки. Это новый город, чудо гравитационной техники. Он парил в воздухе над излучиной Камы и походил издали скорее не на тарелку, а на циклопических размеров цветок. Чуть наклоненный к югу, цветок медленно вращался и, подобно подсолнечнику, сопровождал наше светило, раскрывая навстречу лучам свои гигантские лепестки-сектора.
И снова вспомнилась Таня, ее увлеченность цветами и музыкой. На другой день после светомузыкального вечера в Антарктиде мы поселились в пирамидальном доме. В тот же день, вот на этой веранде, Таня делилась со мной своей мечтой.
— Природа допустила небольшой просчет, — говорила она. — В лесу поют птицы, звенят сосны, шумит листва. Выйдешь в поле — цветы… Они приятно пахнут, ласкают глаз. Но почему молчат? Они должны звучать, как музыка, петь, как птицы! Что нужно, чтобы исправить оплошность природы? Небольшое вмешательство в генетическую основу…
Таня рассказала о своей будущей работе, в которой найдут применение обе ее профессии — биолога и композитора. «Поющие луга» — так я тут же назвал ее проект, фантастически трудный по исполнению. И вспомнил подходящие к ее замыслу стихи поэта XIX века:
— Какие хорошие стихи! — обрадовалась Таня. — Вот видишь, поэты давно мечтали о поющих степях. Вернее, они воспринимали их поющими. Колокольчики!.. Они должны у меня именно звенеть, тихо и нежно. Чуть громче, на манер пастушеской свирели, будут звучать полевые лютики. А ромашкам и василькам отведу роль первых скрипок. Мои питомцы в Антарктиде — не то… Это почти биороботы. А наши дорогие с детства полевые цветы останутся у меня такими же живыми. И откликаться они будут не на грубые радиоволны, а на биоизлучение человека!
Мне понравилось, что Танины луга будут жить словно в едином ритме с человеком, с его думами и настроениями. Отзываться на биоизлучение человека! Эти слова подсказали мне замысел фантастической картины, которую я вскоре начал писать. Картина под названием «Поющие луга» должна стать у меня своего рода картиной-метафорой, картиной-символом. Один вариант готов, стоит сейчас на веранде передо мной. Многое хочется вместить в картину: и просторы степей, в которых то печет солнце, то гуляют дожди и грозы; и бесшумный скользящий поезд; и парящий вдали на горизонте город. Фантастический, еще никем невиданный сиреневый аэрогород, этакий медленно вращающийся шар-глобус, плавающий на гравитационных волнах. На переднем плане — люди: гиперастронавт, только что вернувшийся на Землю, и его подруга. Они идут по тропинке среди пахучего степного разнотравья. Медуницы и ромашки, яркие лютики и трогательные васильки — все цветы вблизи людей вздрогнули лепестками, отозвавшись на биоизлучение. Они чутко уловили их настроение и встретили никем и никогда неслыханной мелодией. Лица двоих изумлены и радостны, их мысли и чувства сливаются в едином звучании с природой…
…Зашуршали под ветром листья, и на моем столе заплясали солнечные блики — веранда вновь на южной стороне. Сзади послышались легкие шаги — пришла Таня. «Жаворонок», — с нежностью подумал я, когда на моих плечах зашевелились ее длинные гибкие пальцы.
— Заканчиваешь свои воспоминания?
— Да. Есть кое-что и о тебе.
Таня ушла в небольшой зал с высоким, акустически выверенным полусферическим потолком и села за электронный музыкальный аппарат, сочетающий достоинства многих старинных инструментов — рояля, скрипки, органа, арфы. Зал рядом с верандой, и я хорошо слышал, как Таня импровизировала. Под ее удивительными пальцами расцветала сказка, где солнечные дали открывались одна за другой.
На западе, за лесистыми увалами, заполыхал костер вечерней зари. Я смотрел на колышащееся марево и думал о том, каким странным сиянием, предзакатным блеском озарилась моя жизнь, прежде полная тревог и опасностей. Теперь, казалось бы, можно отдыхать, тихо грезить и писать фантастические картины о поющих лугах. Но я еще не стар. Я — астронавт и пока еще не думаю о Земле, как об уютной гавани, где можно осесть навсегда. Скоро в другой рукав нашей Галактики уйдет новый отряд вакуумкораблей. Именно там находится загадочная Глория. По отрывочным сведениям наших космических братьев и соседей, на Глории в давние времена развивалась цивилизация технологического типа. Сейчас планета лишилась биосферы. Она покрылась металлическим панцирем, ощетинилась лесом антенн и огромных вибрирующих усиков, которые стреляют аннигиляционными разрядами по всякому приблизившемуся кораблю. Там произошел, очевидно, технологический коллапс. Жители планеты по неосторожности попали в ими же сделанный капкан. От них не осталось, быть может, даже информационного следа. И нельзя сказать, что на Глории, как и на «потусторонней» Харде, виной всему был несправедливый общественный строй. Здесь решающую роль сыграли другие факторы.
Может быть, гедонизм? В Совете Астронавтики я высказал предположение, что Глорию населяла изнеженная гуманоидная раса, передавшая технике заботу о себе и всякий труд, в том числе духовный. Рассуждения Незнакомки из Вечной гармонии о технологической эволюции, обретающей самостоятельность, не лишены основания. Непомерно разросшаяся техносфера на гедонистической планете Глории стала нянькой бездумно наслаждающихся жизнью разумных существ, спрятавшихся в электронных или иных уютах от природы, духовных поисков и труда. Потом техносфера, вытесняя биосферу, обрела полную самостоятельность, «поумнела» и в конце концов решила, что гуманоиды — тупиковый вариант эволюции, который следует упразднить.
Одна из задач новой экспедиции — проверка моей гипотезы.
…Закатный костер на западе погас, дотлевали его последние тускнеющие угли. В темном небе рассыпался светящийся пепел — легионы далеких солнц. Мыслью, воображением я уже там, в распахнувшейся звездной тиши, в которую вплетаются еле слышные задумчивые звуки, извлекаемые Таниными пальцами. Думаю, что разлука с Таней будет не слишком долгой.
Вакуумэскадра совершит переход к отдаленному витку Галактики в считанные месяцы, минуя релятивистские эффекты со временем. Не пройдет и года, как корабли выплывут из черных глубин вакуумного океана на свет, на волнующуюся звездную поверхность. Вынырнут вблизи Солнечной системы. И я увижу издали нашу Землю… Не информационную глобальную пустыню, а зеленую планету в синем плаще океанов, где нас будут ждать аква- и аэрогорода, прохладные леса и поющие луга.