Смерть приходит к каждому, и лишь глупцы встречают ее с распростертыми объятиями.

Именно такие мысли посещали молодого священника из Германии по имени Вольфганг Зельвейзер. Несмотря на то, что католики должны верить в жизнь после смерти, лучшую жизнь, чем на Земле, Вольфганг почему-то совсем не хотел умирать, боясь даже самой мысли о смерти. Он каждый день неистового молил Бога дать ему сил, чтобы бороться с этим страхом, но ответа не получал.

После обучения в семинарии, он совсем не представлял, что делать дальше. Оставаться дьяконом ему не хотелось, он стремился к чему-то большему, быть на высоте, главенствовать, чтобы с его мнением считались, а советы воспринимались как побуждение к действию. Да, мысли для служителя католической церкви несколько грешные, но Вольфганг всячески отказывался верить, что другие не имеют похожих желаний.

Он очень долго учился, чтобы знать всю подноготную церкви и вообще религии, и потому мышление его отличалось от остальных: он был пастором, пастухом, а остальные всего лишь паства, стадо овец. Подобное отношение можно было бы считать безнравственным, если бы оно не было прописано в Священном писании.

Будучи немцем, Вольфганг стремился к постоянному идеализму, он хотел стать выше, лучше, излучать уверенность и надеяться, что на него будут равняться, и очень не любил, когда подобное происходило с другими. В Германии основной религией был католицизм, хотя хватало и протестантов, которых Вольфганг не переносил на дух. «Ленивые христиане», — называл он их пренебрежительно. Особенно он ненавидел баптистов, с этими их плясками и пениями. Цирк.

В Германии протестантов было примерно столько же, сколько и католиков, а вот в США наблюдался явный перевес в сторону «циркачей». Различных церквей у них было столько, что становилось сомнительно, действительно ли они преданы религии или просто пытаются перещеголять друг друга в более идиотском названии церкви. Все они больше походили на секты.

И самое ужасное из всего этого — это считалось нормой.

А тут еще неожиданно узаконили бордели с продажными девками. Религиозный мир ответил незамедлительно, что заставило священника ликовать: еще не все потеряно. Но радоваться слишком рано — плохая примета. Высказавшись категорически против, католики и представители других конфессий, побузили еще пару месяцев и, не найдя особой поддержки, смерились с фактом развращения общества.

Как только Вольфганга рукоположили в сан пресвитера, он тут же рванул в утопающую в ереси Америку. Но поехал он туда не только потому, что хотел наставить всех на путь истинный, но и по более эгоистичным мотивам. Если где-то очень много протестантов, а он будет их вовсю поносить, — его точно заметят. Оставаться простым священником надолго он не собирался, надеясь в скором времени получить сан епископа, вот тогда его точно признают все, а там… Слишком мало среди римских пап было немцев, а вот итальяшек целый ворох, каждый третий, и это не считая римлян.

Вольфгангу понадобилось около месяца, чтобы его невзлюбили все, кто о нем слышал. Ярый противник протестантства, он то и дело обзывал их еретиками, атеистами, противниками Христа и Бога, сектантами и ально сатанистами. Даже американские католики, поначалу довольно тепло его принявшие, начали неодобрительно на него поглядывать, прося уняться. «Уняться? — гневно отвечал он. — Да если все так оставить, лет через десять все люди будут лишь носить крестик на шее раз в неделю, и считать, что этого достаточно, чтобы тебя считали истинным верующим. Я не для этого проучился полжизни!»

Но его не слушали. Конечно, у него были и немногочисленные сторонники, но с каждым его выступлением их становилось все меньше. Мечты о сане архиерея рассыпались на глазах, не говоря уже про архиепископа. Слово «консерватизм» стало оскорбительным, а традиционные доктрины превратились в свод пожеланий, которые соблюдать не обязательно, а если очень хочется, можно вообще создать новую церковь с любыми правилами, какими захочешь. И это тоже все считали нормальным и богоугодным.

В тот день Вольфганг Зельвейзер молился в своей аскетически обставленной келье при соборе. Молился неистово, стоя коленями на жестком полу и сжимая ладони так, что побелели костяшки пальцев рук. Он читал молитвы на немецком и английском, на латыни и греческом, в надежде, что Бог его услышит и подаст знак, укажет дальнейший путь. Он считал себя единственным верным, а раз так, Господь просто обязан откликнуться на его молитвы, либо сейчас, либо никогда.

Сначала почувствовался легкий толчок, словно кто-то грохнул дверью, и вибрации прошли по полу. Вольфганг не обратил на это внимания: молитву ничто не должно прерывать, особенно если она читается в келье. Однако вторая тряска оказалась чуть значительней, и священник все же был вынужден прервать свое моление.

Он прислушался. В соборе кто-то бегал и что-то кричал. Вольфганг, подобрав полы сутаны, вышел наружу.

— Что случилось? — спросил он у пробегающего мимо клирика.

— Отец Зельвейзер! Землетрясение! Все бегут в бункер под собором, поторопитесь! — и он убежал, даже не дождавшись ответа.

Землетрясение? В Нью-Йорке? И это в час молитвы о знаке свыше? Вольфганга переполняли эмоции. Если Бог услышал его молитвы, то это и есть тот самый знак, иначе быть не может.

Вместо подвального бункера, он уверенными шагами направился к выходу. И тут снова тряхануло. Посыпалась штукатурка, светильники, свисающие с огромного купольного потолка, закачались, лавочки задвигались, скребя по полу. Пресвитер заторопился; Бог ждать не привык.

Выбежав на улицу, он увидел бегающих людей, гудящие возле собора автомобили, некоторые из которых столкнулись, перекрыв проезд, настоящий кошмар. Он выбежал почти на самую середину дороги, остановился и оглянулся на собор, такой большой, но при этом неимоверно крохотный на фоне серых многоэтажек вокруг, однако превосходящий их все по своему неподражаемому великолепию.

И тут земля сотряслась снова, да так сильно, что Вольфганг не удержался на ногах и упал прямо на стоящее за спиной в аварии желтое такси, ударившись затылком о крыло. В глазах тут же залетали точки, бесконечно черные, как его сутана, и вместе с ними вспыхивающие яркими красками блики, а дальше начался сущий ад.

В глазах двоилось, и Вольфганг с трудом осознавал происходящее. В ушах стоял натуральный грохот, словно это звучат трубы всадников Апокалипсиса, а может, так оно и было. Люди падали и кричали, иногда казалось, что орут они прямо в уши, а иногда, что они очень далеко. Что-то разбивалось и падало, земля под пресвитером бугрилась и разламывалась неровными паутинами трещин. Он увидел, как одна из машин провалилась под изрыгающую пар или дым землю, не иначе в ад, ведь это настоящий Апокалипсис. Однако Вольфганг сомневался в том, что заслуживает рая, ведь свою миссию он не завершил, но старания ему точно зачтутся. Однако, несмотря на это, он безумно боялся умереть, даже во имя Христа, чье второе пришествие он сейчас наблюдает.

Он поднял взгляд к небу, но вместо него увидел падающий на него шпиль собора. «Я не хочу», — подумал он перед тем, как его окутала тьма.

Вольфганг очнулся в отделении реанимации. Белый потолок, белые стены, что-то пикает и жужжит, заверяя, что это не рай, слышен топот ног и пульсирующая в голове кровь. При попытке подняться, ничего не получается, лишь чувствуется боль, словно все тело раздавило под прессом. Либо это больница, либо ад.

— Доктор, он пришел в сознание, — послышался откуда-то сбоку слегка встревоженный женский голос. Над Вольфгангом нависло мужское лицо, худощавое, в морщинах, белые усы под длинным носом, седина и в коротких волосах.

— Вы быстро идете на поправку, голубчик, — проговаривает он, доставая фонарик и светя в глаза, заставляя жмуриться. — Удивительно быстро. Три дня, а уже в сознании. Удивительно.

— Что случилось? — выдавил из себя пресвитер.

Доктор заохал, мотая головой.

— Даже не знаю, что и ответить. Землетрясения, цунами, извержения вулканов, настоящий конец света. Связь до сих пор не восстановлена до конца, мы даже не знаем, как обстоят дела на других концах мира.

Вольфганг слушал, не веря своим ушам. Неужели это и в самом деле Апокалипсис? Вряд ли, а иначе за три дня не осталось бы не вознесшихся на небеса или не низвергнутых в геенну огненную. Хотелось спросить: был ли огонь с небес? видел ли кто-нибудь Всадников? воскресали ли мертвецы? являлись ли ангелы? Но будь оно так, доктор точно бы не умолчал.

Был еще один немаловажный вопрос.

— Что со мной?

— Ну, — врач взял в руки табличку с историей болезни. — Сотрясение мозга, — начал он перечислять, — переломы правой руки и обеих ног, так, еще несколько ребер, селезенку и одну почку пришлось удалить, травма грудной клетки, несколько трещин в позвоночнике. И еще по мелочи. Честно говоря, мы очень сомневались, что вы выживите. Конечно, необходим еще не один десяток операций, но с вашим здоровьем, они вряд ли будут проблемой.

Как оказалось, пациентов было столько, что они не поместились ни в одних больницах и госпиталях. Их размещали прямо на улицах, а самого Вольфганга поместили в общую палату не только потому, что он был тяжелораненым, но и из-за его сана священника. Хорошо, что я был в сутане, подумал он.

Люди тащили из своих уцелевших квартир матрасы, подушки, одеяла и даже ковры с занавесками, чтобы подкладывать их под раненых и накрывать. Кто-то даже потрошил уже бесполезные изорванные диваны и кресла, сдирая с них обивку. Армия целыми грузовиками подвозила медикаменты, а в те места, куда невозможно было проехать, их сбрасывали с вертолетов и самолетов, активно использовались беспилотники и мультикоптеры. Помимо медицинских препаратов и продуктов с бельем, на парашютах пребывали и врачи, подключили даже лишенных лицензии, заключенных и ветеринаров.

Ничто так не объединяет людей, как общее несчастье.

Число погибших шло на тысячи, десятки тысяч, и это только по предварительным данным. Даже если катастрофа коснулась лишь одного Нью-Йорка, ее уже можно считать самой ужасной за всю историю человечества.

Вольфганг лежал, буравя взглядом трещину, пересекающую весь потолок, и пытался думать. Что это было? Ни одна даже самая ярая молитва не могла привести к таким последствиям, на его памяти, последствий не было никогда, ни хороших, ни плохих. Если это действительно знак свыше, то предназначался он не для него, точнее, не только для него.

И если так, то что он значил? Жизнь ничего не стоит? Сегодня ты стремишься изменить мир, а завтра мир изменяет тебя, превратив из священника в поломанную куклу, которой оборвали нити. Но может, это и есть свобода, со всеми ее последствиями?

Вольфганг выжил, и это было главным. Сломанные руки, ноги, ребра — это лишь еще одно испытание, вот только пройдешь ты его или нет, зависит не от тебя. Кто его устроил? Бог? «Но не была ли вся моя жизнь сплошным испытанием?» Вольфганг не знал, как на это реагировать, ему нужно было подумать, долго подумать, пожалуй, времени на реабилитацию должно хватить.

— И еще, — вдруг заговорил доктор после долгой паузы, словно не решался. Он перечислил все его травмы, не считая душевной, что может быть хуже? — Вы знали о своей болезни?

— Болезни? — тупо переспросил пресвитер.

Доктор замялся.

— Мы брали у вас кровь, чтобы узнать группу, резус-фактор и тому подобное, и анализы выявили болезнь. Мы думали, вы знаете.

— Не томите, — прокряхтел Вольфганг.

— Она называется болезнью Гюнтера.

— Я не силен в медицине.

— Если простым языком, вам нельзя подвергаться воздействию солнца, да и вообще любого яркого света, поэтому окна здесь занавешены плотной тканью, не пошедшей на импровизированные лежаки и оделяла для пациентов на улице.

Сам Вольфганг видел прекрасно, чуть ли не лучше, чем до попадания в больницу, хотя считал, что ему просто кажется из-за пережитого шока, а свет если и приглушен, то не настолько сильно, как можно было подумать со слов врача.

Болезнь Гюнтера звучала иронично, да и сама ее суть сквозила иронией. Вольфганг был немцем, и болезнь, судя по всему, названа в честь немца, а яркий свет так и вовсе являлся несколько чуждым для служителей церкви, в том смысле, что в соборах и церквях всегда царит полутьма, а в кельях и подавно, и зачастую абсолютную тьму разгоняет лишь несколько свечей.

И все же священника обуял гнев, Ira, один из семи смертных грехов, который, в купе с предметом этого чувства, являлся ужасным деянием, особенно если его источник — служитель церкви; а целью его является — Бог.

«Я готов был смериться с тем, что на долгие месяцы останусь инвалидом, не способным самостоятельно ходить, возможно, на полное восстановление уйдут годы, пусть, но это?! Это знак? Знак, что я не должен выходить на свет, ни в прямом, ни в переносном смысле? Это мое наказание? Тогда оно слишком жестоко для всемилостивого и всепрощающего Господа. Я просил знака свыше, который укажет мне путь, а вместо этого получил наказание за неведомые мне проступки. И если это знак, единственное его значение — сидеть на заднице и не рыпаться. Нужен ли мне такой Бог?»

Вольфганг испугался собственных мыслей, но быстро пришел в себя. Ему не нужны долгие месяцы, чтобы все обдумать, он уже знает, какой сделать выбор, и плевать, если он кому-то покажется неверным.

Доктор продолжал что-то говорить о редкости болезни, тем более в таком возрасте, об экспериментальных способах лечения, что-то там с костным мозгом, но пресвитер — бывший пресвитер — его уже не слушал. Он гадал, что делать дальше. Все, что он умел, — быть служителем церкви. Многие годы учебы, изучение святых писаний, заучивание сотен молитв и клятв наизусть. Помимо прочего, это говорило о его устремленности. Стать богословом? Вольфганг больше не желал иметь дело с католицизмом. Превратиться в активного и ярого атеиста? Вольфганг знал множество несоответствий в религии как таковой, противоречия и переиначивание смыслов, ни один теолог не смог бы выиграть с ним прямой спор.

Все это было детским лепетом, мысли гордого мальчишки, желающего отомстить превосходящему его врагу, врагу, у которого в подчинении больше миллиарда последователей, а его самого, вероятно, и нет вовсе. Это как воевать с тенью, только меньше шансов победить.

Спустя два месяца он выписался из больницы. Хотел и раньше, но врачи просто не могли поверить, что он так быстро пошел на поправку, называя это чудом. Если и так, то Бог участия в нем точно не принимал.

Через неделю после того, как он очнулся, его пришли навестить сам архиепископ и другие служители собора, их достали из бункера, раскопав руины, целыми и невредимыми, отчего Вольфганг чувствовал себя идиотом, но не за свой поступок, а за веру в силу молитвы и знаки свыше. Несмотря на все уговоры, он сложил с себя полномочия священника. Его бывшие братья удалились расстроенными, бывший пресвитер ничего не стал им объяснять, все равно не поймут, он это знал по себе.

За те два месяца, что он пробыл на лечении, мир изменился кардинально. Разрушенные дома, истерзанная трещинами земля, затопленные города, все это было лишь видимой катастрофой, истинная же зародилась в людских сердцах.

Вольфганг перестал быть священником и вообще верующим, но многие годы учебы невозможно просто взять и выбросить. Чистый лист новый жизни зачастую является лишь изнаночной стороной листа уже исписанного. И чем сильнее был нажим ручки, тем больше чернила проступают с оборотной стороны. Вольфганг понимал, что его познания и мысли никуда не делись, и на мир он будет глядеть глазами эрудированного человека, сильно волнующегося о своей душе, и чуть менее сильно — о душах других людей.

Они разбиты, подавлены, многие потеряли кров, но еще хуже — родственников и друзей. Сам Вольфганг рос в детдоме, а потому о родных, если они и были, он ничего не знал, да и знать не хотел.

Но больше всего его поразила волна преступности по всему миру. Грабители, убийцы, насильники, им не было числа, словно катастрофа открыла в людях их потаенные темные стороны. Довольно часто сообщалось о случаях людоедства, хотя еды хватало. Каждодневно правилась статистика погибших и пропавших без вести. Вольфганг все еще сомневался, не попал ли он в ад.

Он жил в соборе, но теперь от собора остались лишь развалины, даже если бы он и продолжал стоять, места ему там больше не найти. Кто он теперь? Бездомный бывший священник-неудачник, всеми порицаемый и ненавистный. В мире для него не осталось места. И единственно, куда он мог пойти, — центр помощи лишенным жилья. Ему выдали войлочное одеяло с маленькой подушкой, порцию одежды, которую пожертвовали граждане, и железную миску с кружкой. На банковском счету у него оставались неплохие средства, но покупать сейчас было попросту нечего и негде, да и найти уцелевший и открытый банк не так-то просто, а в те, что выстояли, очередь на месяцы вперед.

В лагере бездомных под открытым небом, среди едкой вони и болезней, он провел две недели. За это время его успели несколько раз ограбить — даже грязные одеяла и железная утварь была кому-то нужна очень срочно, так срочно, что у него просто не было времени попросить это у распределителей. Дважды он подрался, и оба раза по совершенно идиотским причинам. Интересно, вели ли бы они себя так же, если бы знали, кем он был каких-то два с лишним месяца назад?

А затем случилось то, что переменило всю его судьбу.

Он лежал, укутавшись засаленным одеялом и почесывая мелкие рубцы на теле — симптомы болезни Гюнтера. Он понимал, что так делать нельзя, но все чесалось неимоверно, а ему уже было плевать, как и на слегка розоватую мочу.

Ночью еще не так плохо, но вот днем, когда светит громадное яркое солнце, ему приходится прятаться в тенях устоявших и перестраивающихся зданий, а если все же нужда заставляет его выходить, он даже в разгар дня не расстается с одеялом, накрываясь им с головой.

В эту ночь Вольфганг никак не мог заснуть, ворочаясь с одного бока на другой, и шершавая ткань приятно почесывала кожу. Он все думал о своем будущем. Как только аэропорты заработают для обычных граждан, он первым же рейсом отправится в Германию, послав к черту эту проклятую страну. Там не так много небоскребов и высотных строений, а потому жертв там оказалось намного меньше, хотя и все равно ужасающе много. Там у него остался дом, и, если верить сообщениям знакомых, он остался сравнительно цел, не считая действий мародеров.

Захотелось в туалет. Он поднялся, но до кабинок биотуалетов было далековато, и идти, переступая через головы спящих, попросту не хотелось. Он не боялся наступить на кого-нибудь или потерять свое место — после катастрофы он почему-то начал прекрасно видеть в темноте, — просто переулок между полуразрушенными домами казался намного ближе, и это казалось не только ему.

Завершив дело, очередной раз вздохнув из-за цвета своей мочи, Вольфганг уже собирался отправиться обратно, чтобы попытаться хоть немного поспать, но вдруг услышал какое-то шарканье, идущее откуда-то из-за дома. Он не был любопытным человеком и, наверное, проигнорировал бы это, но сна не было ни в одном глазу, а потому решил проверить, что там такое. Кошка или собака? После катастрофы их почему-то становится все меньше и меньше. Наверно, здесь не обошлось без тех сумасшедших, что промышляют каннибализмом.

Заглянув за ближайший угол, он сразу же заметил какого-то человека. Не будь у него этого необычного зрения, он бы ни за что не разглядел его среди мусорных пакетов и всевозможного строительного барахла. Человек стоял, слегка нагнувшись и опустив голову, одной рукой он держался за стену, вторая висела плетью. На преступника он похож не был, и Вольфганг решил, что ему просто нездоровится.

— Эй, мистер, вы в порядке? — спросил он. Ответа не последовало, человек даже не шелохнулся. «Уснул стоя, что ли?»

Вольфганг подошел ближе, наклонившись и пытаясь заглянуть в лицо из-под опущенных волос.

— Эй, — позвал он, слегка тряхнув незнакомца за плечо. В этот раз ответ последовал, но не тот, на который он рассчитывал.

Незнакомец двумя руками вцепился в плечи Вольфганга и сильно сжал, отчего тот непроизвольно крякнул, а затем поднял голову. Это было не лицо, а настоящая каша, кожа словно слезала с черепа, под глазами залегли неестественно большие мешки, нижняя губа отвисла, словно вот-вот отвалится, а уши, как казалось, отсутствовали вовсе, редкие тонкие волосы едва скрывали два загноившихся отверстия на их месте. Глаза белые, как от катаракты.

— Что с вами? — поразился Вольфганг и попытался отстраниться, но хватка оказалась просто железной. И тут человек открыл рот, да так широко, словно у него не было ни мышц, ни суставов. Бывший священник не успел поразиться одной удивительной картине, как его ошарашила другая — прямо из глотки человека начала подниматься какая-то черная субстанция.

Вольфганг и сам открыл рот, но не мог издать и звука, словно помимо плеч, его ухватили и за горло. Ноги подогнулись, но мертвая хватка ужасного незнакомца продолжала держать его. Если бы он уже не справил нужду, то точно бы обмочился прямо в штаны.

К этому времени черная масса начала обретать очертания: огромная пасть с острыми зубами, едва виднеющиеся под черной пеленой красные глаза с вертикальными зрачками, вместо носа две неровные дырочки. Лапы как у игуаны, с не менее острыми, чем зубы, когтями.

Не до конца вылезши изо рта незнакомца, она уже вцепилась в Вольфганга, раздвигая пошыре челюсти. Бывший священник вспомнил про себя все молитвы, которые знал, они переплетались у него в голове, превращаясь в бессмысленную массу слов с именами всех святых, каких только он мог вспомнить. Вольфганг не знал, есть ли Бог, но лицо дьявола находилось прямо перед ним.

Существо, которое уже засунуло свою морду почти на треть в рот жертвы, вдруг отпрянуло и что-то натужно пропищало, мотая головой, но продолжая держаться за рот. В этот момент тело человека безжизненной грудой рухнуло на спину, и железные пальцы отпустили плечи Вольфганга, а порождение тьмы повисло, вцепившись в челюсти своими когтями. Помимо привкуса серы, во рту начал чувствоваться и вкус крови.

Бывший пресвитер непроизвольно попятился назад, обо что-то спотыкнулся и полетел спиной вперед. Он упал прямо затылком на какую-то железяку и почувствовал острую боль, подобную которой он испытывал лишь пару месяцев назад, когда очнулся в больнице.

Существо от неожиданности ослабило хватку и отцепилось, но в следующую секунду уже вновь накинулось сверху, прижимая жертву к земле. На самом деле оно было не таким уж и тяжелым, но в купе с ужасом казалось просто неподъемным, словно на грудь уронили настоящую наковальню. Оно наклонилось к лицу и вновь вцепилось в рот, раскрыло его, а затем вдруг начало обнюхивать. Вольфгангу даже подумалось, что ему не нравится его запах изо рта.

Обнюхивая его так с полминуты, оно вновь приглушенно взвизгнуло и начало влезать в рот. Невозможно было поверить, что столь огромное существо могло влезть в человека и не разорвать ему хотя бы горло изнутри. Когда оно пролезало в глотку, Вольфганг вдруг понял, что не может дышать, в легких словно не осталось ни грамма кислорода, он затрясся, пытаясь вздохнуть, засучил руками, разорвав одной мусорный мешок, а другой взрывая отчего-то мокрую землю. Но только он подумал, что это конец, как все прекратилось, и он смог вздохнуть.

Полежав не меньше пяти минут и моля, чтобы это было дурным сном, он осторожно поднялся на ноги. Тело незнакомца все еще лежало без признаков жизни. Казалось, что оно пролежало здесь не менее двух недель, медленно разлагаясь. Что его таким сделало? Это существо из другого мира?

Вольфганга передернуло. Почему он решил, что оно из другого мира? Это знание словно само собой возникло в сознании.

— Неужели это и правда был дьявол? — подумал он вслух. — Нет, скорее, это его приспешник. Но что-то ему подсказывало, что это не так.

Он осмотрелся, не видел ли его кто, но вокруг было тихо и безлюдно, словно весь город в одночасье вымер. Однако что-то было не так. Он потрогал затылок и посмотрел на пальцы — кровь. Вновь пошарив по голове, он не нашел даже шишки, да и боли не было. Прислушавшись к себе, он вдруг с удивлением осознал, что у него ничего не чешется. Он с надеждой взглянул на руки, но рубцы все еще оставались на месте. Зато он чувствовал небывалую легкость и прилив сил. Ему почему-то снова подумалось, что все это в порядке вещей, так и должно быть.

Остаток ночи он провел в раздумьях, а днем кто-то обнаружил тело. Он не стал говорить о произошедшем, а иначе его признают просто психом, и весь день провел в тени, но не потому, что боялся воздействия света из-за болезни, а просто не хотел, словно свет стал для него врагом. После того инцидента существо не давало о себе знать, оно не ворочалось где-то внутри, не рвало органы и не пыталось выбраться, будто его и не существовало вовсе, а может, так оно и было. Сойти с ума в наше время не так уж и сложно. Если Бог есть, и он послал Вольфгангу испытание, тот его с треском провалил.

Когда солнце зашло, бывший пресвитер почувствовал зуд, но не от желания почесаться, а такой, который бывает, когда чего-то хочется, но не знаешь, что именно, или когда силишься вспомнить что-то важное, но никак не можешь. Ему захотелось прогуляться.

Он шел, не разбирая дороги, мимо разрушенных домов и разломанных судеб, не обращая на все это никакого внимания. Взор его привлекли служители церкви, ходящие вдоль рядом лежанок с палатками и разговаривающие с лишенными крова людьми. Там были и католики, и протестанты, и иудеи, и даже мусульмане с буддистами, и все они работали вместе. «Может, я был не прав? — подумал он с горечью. — Да, все эти люди верят в разных богов и по-разному, но сейчас они все вместе помогают нуждающимся».

И тут Вольфганг почему-то почувствовал к ним ярое отвращение. Помогают? Но чем? Просто словами ободрения? Это ли нужно людям? «Я хотел дать им нечто большее, веру в Господа, силу противостоять невзгодам не в одиночку, но с Богом в сердце, а вместо Бога они верят в служителей церквей, ждут помощи от них, слушают их речи и надеются на их помощь. Но зачем нужны посредники, если можно общаться непосредственно с Творцом?»

Вольфганг сжал кулаки. Он проиграл в своей борьбе не потому, что был не прав, а потому, что сила, противостоящая ему, оказалась слишком могущественна и злокозненна в своем желании всем заправлять. А ведь он и сам являлся частью системы, но не замечал всего этого, занятый искоренением скверны всюду, кроме своей обители.

Сплюнув, он пошел дальше, куда вела его невидимая юдоль. Темнело все больше, но острый взгляд цеплялся за предметы вокруг, которые размывались в глазах лишь совсем немного, словно это и не ночь вовсе обволакивала землю, а так, лишь небольшие тучи закрыли солнце.

Он остановился возле канализационного люка в одном из переулков. Интуиция и голос в голове подсказывали ему поднять крышку и спуститься вниз. Не найдя, чем бы ее подковырнуть, Вольфганг решил попробовать поднять люк руками. Он всунул палец в небольшое круглое отверстие, в которое обычно вставлялась железная палка, используемая как рычаг, и потянул. Крышка, которая казалась очень тяжелой, соскочила практически без проблем, и бывший священник почти без усилий передвинул ее в сторону.

Внутри было намного темнее, чем на улице, тусклый свет проникал внутрь лишь от открытого колодца. Изнутри исходил очень неприятный запах, но Вольфганг, напоследок вздохнув более-менее свежим воздухом, начал аккуратно спускаться вниз по лестнице. Помимо смрада, там было и довольно влажно, и спустя пять минут одежда уже прилипала к коже.

Несмотря на идущие вдоль стен канализационных лабиринтов трубы, воды было по щиколотку, и Вольфганг старался не думать, откуда она там набежала. Он не знал, как далеко ему придется идти, и уже готовился к долгой прогулке под асфальтом города, но ошибся.

Завернув за первый же угол, он увидел их. Он даже и не сообразил сначала, что это те же самые существа, одно из которых сидит в нем, ему просто показалось, что тьма резко сгустилась, и даже его невероятное зрение не позволяет что-либо разглядеть. Но это все же были такие же существа, сотни, копошащиеся от залитого пола и до свода туннеля.

Первой инстинктивной мыслью было — бежать. Но что-то словно сковало его ноги, он не мог пошевелиться, не мог даже закричать, тело перестало его слушаться.

Внезапно черные твари зашевелились, и через миг их бесформенные тела образовали собой арку, через которую прошел человек. Он выглядел еще хуже самого Вольфганга: оборванные одежды, грязь на лице, небритость, волосы растрепаны. Однако он не казался бедным и несчастным, его взгляд говорил о том, что он знает, чего хочет, и полностью контролирует ситуацию.

— У нас еще одно тело, прекрасно, — сказал он. Вольфганг не знал, что ответить. — Почему ты молчишь? Ты должен был сразу овладеть навыками общения.

— П-простите, — запинаясь, заговорил бывший священник, — но кто вы? Что здесь вообще происходит?

На лице незнакомца появилось искреннее удивление. Он подошел ближе в сопровождении темных существ, которые уже не так сильно вызвали страх, приблизил лицо и понюхал, поморщившись. Вольфганг не смел пошевелиться.

— Странно, — произнес незнакомец. — У тебя странный запах, словно… В тебе есть Тень? — спросил он резко.

— Тень? — не понял Вольфганг.

— Эй, вылезай!

В горле сначала запершило, потом появился ком, как когда начинает тошнить. Вольфганг согнулся, готовый, что его вот-вот вырвет, но вместо этого стало трудно дышать, а затем воздух и вовсе оказался перекрыт. Он почувствовал, как изнутри что-то вылезает, а еще через несколько секунд он увидел, как у него изо рта лезет то существо, что вселилось в него прошлой ночью. Как только оно оказалось снаружи, Вольфганг не удержался на ногах и съехал по стенке на пол, глубоко дыша и держась за горло, не обращая внимания на воду, в которую он шлепнулся.

Между тем существо, вылезшее только что из глотки, что-то проверещало противным писком.

— Понятно, — протянул незнакомец. — Как тебя зовут? Отвечай!

— Вольфганг Зельвейзер, — ответил бывший пресвитер, решив, что скрывать что-либо от этого странного человека бессмысленно. Может, в нем тоже сидит эта Тень?

— Слишком длинно. Я буду звать тебя просто Вольфом. Просто Вольф решил не возражать.

— Тебе, наверное, интересно, — продолжил безымянный незнакомец, — что вообще происходит. Но мне тоже интересно, как ты смог контролировать себя с Тенью внутри. Я уже слышал о том, что мои подданные не способны вселиться в некоторых людей, а потому просто их убивают, но все, в кого они могут вселиться, они контролируют без проблем. Так в чем твой секрет?

— Я не знаю, — ответил Вольфганг. И не соврал. Он вообще мало что понял из слов этого человека, но основную мысль уловил — он чем-то отличался от других, и это было плохо.

— Что ж, тогда я сам это выясню.

Незнакомец вдруг выгнулся назад и захрипел, его тут же окружили темные существа. Затем он согнулся пополам, хватаясь за живот и широко раскрыв рот, из которого показался темный сгусток, напоминающий лапу. Это и правда была лапа. Она оказалась достаточно длинной, чтобы коснуться пола, залитого нечистотами. Она начала расширяться, а затем разделилась надвое. Тело бы давно упало, если бы его со всех сторон не поддерживали остальные Тени.

На все про все ушло около минуты. Перед Вольфгангом предстал сгусток тьмы, похожий на те, что находились вокруг, но только много выше. Существо доставало до самого свода, и это при условии, что оно сильно пригибалось. Если Вольф удивлялся, как обычное существо могло влезть в человека, тут же его не разорвав, то сейчас он оказался поистине шокирован.

Как только оно вылезло, остальные, более мелкие существа, заверещав, подхватили безжизненное тело-оболочку и уволокли куда-то вглубь, откуда раздались совершенно отвратительные чавкающие звуки, от которого у Вольфганга застыла в жилах кровь.

Огромное существо, словно сотканное из тьмы и страха, медленно приблизилось к Вольфгангу, канализационные воды стали еще грязнее, и он вдруг осознал, что сейчас испытает самое ужасное ощущение в жизни, даже ужаснее, чем первые дни, когда он очнулся в больнице. И не ошибся.

Он открыл глаза и увидел над головой звездное небо, хотя вообще больше не ожидал увидеть хоть что-то. Тело ломило, голова болела, рубцы зудели. Даже самое ужасное похмелье не могло сравниться с этим чувством.

— Почему ты не сказал, что болен? — раздался незнакомый голос. Вольфганг с усилием повернул голову, вглядываясь в говорившего человека. Тот оказался довольно оборванным, однако без бороды, но с лишним подбородком, на голове зияла лысина, подобно монашеской тонзуре.

— Кто вы?

— Я? Я все тот же, просто пришлось сменить тело, второе за последний час. Ты не ответил на вопрос.

— Никто и не спрашивал.

Помолчали.

Вольфгангу уже было плевать на все происходящее, ему даже не хотелось чесать рубцы, словно в отместку непонятно кому. Он считал, что умрет, когда наблюдал, как это чудовище раскрывает ему рот своими когтистыми лапами, и теперь сожалел, что этого не случилось.

— Понимаешь ли, — начал монстр в человеческом обличье, — обычные Тени могут вселяться в тела и находиться в них от нескольких недель до многих-многих лет, как я надеюсь; эксперименты в прошлом уже были. Но я не просто Тень, я Высшая. И тело мне необходимо под стать, чтобы оно могло продержаться больше одного месяца и не развалиться. Я надеялся, что ты станешь подходящим сосудом, и, возможно, так бы и случилось, если бы не твоя скверная болезнь. Возможно, я знаю, кто мне подойдет, но мои Тени не могут в них вселиться и привести их ко мне. Ты стал исключением.

— Зачем ты мне все это говоришь?

— Зачем? — Высшая Тень, казалось, задумалась. — Я хочу, чтобы их привел ко мне именно ты.

— Я? Но как? И почему ты думаешь, что я стану тебе помогать? Чего ты вообще добиваешься?

— Ты умираешь, человек, и будешь умирать долго и мучительно, а люди, как я уже понял, очень дорожат своей жизнью. Когда в тебе была одна из моих Теней, тебе же стало лучше, правда? Вселяясь в тела, мы исцеляем их ранения, но если у них болезнь, подобная твоей, то мы ее замедляем. Я не особо понимаю, почему это происходит, но это и не важно. Тела людей всегда — всегда! — переходят под контроль Тени, но не в твоем случае. Если мы договоримся, ты больше никогда не будешь чувствовать дискомфорта, который сейчас испытываешь.

Над Вольфгангом вдруг нависла страшная морда Тени, обычной, а не Высшей, она медленно раскрыло рот и начала влезать. Бывший пресвитер не сопротивлялся. В этот раз все оказалось не так страшно, после своего огромного собрата, эти мелкие порождения тьмы казались совсем не страшными, и в глотку они пролезали, словно намазанные маслом.

Ломоту и головную боль как рукой сняло, но главное — прекратился зуд. Вольфганг словно после обжигающего солнца вступил в прохладную негу реки. Тело наполнилось силой.

Он поднялся.

— Ты будешь сильнее любого человека, сможешь видеть в темноте и заживлять почти любые раны. Однако тебе придется поменьше контактировать с ярким светом, особенно солнечным, и избегать золота с серебром, ранения от которых могут стать смертельными.

— И что мне делать?

— Ты создашь организацию по борьбе с Тенями и будешь приглашать в нее людей, которых мои Тени не могут захватить. Я сам буду давать наводки, тебе лишь стоит прийти к ним и разъяснить, что происходит, то есть то, что я тебе скажу. А Тень внутри тебя проследит, чтобы ты не вздумал меня обмануть.

Так Вольфганг создал организацию «Тенелов». Каждый раз, когда какая-нибудь Тень натыкалась на человека, в которого не могла вселиться (как Вольф понял, Тени словно чувствовали какое-то родство с этими людьми, и попытка в них вселиться была равнозначна попытке вселиться в другую Тень), после чего она вселялась в самого Вольфганга и передавал ему воспоминания об этом человеке.

За месяц набралась целая дюжина таких людей всех возрастов и обоих полов. Им пришлось объяснять, что встреченные ими существа далеко не демоны из ада, а пришельцы из иного мира, из-за чего его подняли на смех. Поверить в демонов для них оказалось проще, чем в иных созданий из параллельной Вселенной. Несколько человек ушло, считая Вольфганга психом.

Рубцы от болезни Гюнтера находились и на лице, пусть и не так много, другие же симптомы проявлялись не так открыто, и потому он мог отговориться, что это простые угри. Болезнь и правда почти его не беспокоила, и вспоминал он о ней обычно лишь во время похода в туалет.

Про организацию, которую и назвать-то таковой было нельзя (они собирались в полуразрушенном доме, покинутом жильцами), начали распространяться слухи. С одной стороны это было хорошо, но при этом, помимо особенных людей, которых Вольфганг называл Тенеловами, из-за чего началась некоторая путаница (не был он силен в придумывании имен и названий), начали приходить и люди обычные.

Высшая Тень лишь сказал, что ему все равно, остальные могут стать сосудами для его Теней, да и в пищу сгодятся. От этих слов Вольфа передернуло. Он знал, что если не оправдает надежд этого существа, его сожрут живьем, а умирать он не желал, как и вообще чувствовать боль.

Спустя два месяца случилось то, чего никто не ожидал. К ним пришел человек, самый обыкновенный, который, спустя некоторое время пребывания в их рядах, заявил, что внутри него находилась Тень. Ему сначала не особо-то поверили, однако его рассказ подробно описывал и само существо, и процесс ее вселения и выселения. Вольфганг сразу узнал в нем свои собственные ощущения первого опыта.

— И как же ты от нее избавился? — спросил один из членов организации. Бывший одержимый усмехнулся и пальцем поддел верхнюю губу, обнажая золотые зубы.

— Не знаю, как это существо не заметило моих золотых протезов, но вселившись в меня, оно испытывало сильную боль, а когда не выдержало, то покинуло мое тело. Случило это днем, в парке, как мне сказали доктора, когда я очнулся в больнице, — кто, то вызвал скорую, увидев мое бессознательное тело. Я лишь от вас узнал, что эти чудовища не переносят солнечный свет и золото. Все встало на свои места.

— Вот это да, — поразился один из слушателей. — Ни разу не слышал, чтобы кто-то выжил после одержимости Тенью. Все остальные тут же загомонили, соглашаясь с ним.

— Но не это самое главное, — прервал их этот человек. — У меня остались некоторые воспоминания этой Тени. В общем, я знаю, где одно из их логовищ.

В это время в просторном помещении заброшенного здания находилось около пятидесяти человек, треть из которых являлись Тенеловами, или, как они сами себя назвали, — Охотниками.

Вольфганга переполняли противоречивые чувства. Если Высшую Тень уничтожат, он станет свободен, но кто знает, что с ним сделают Тени, когда их повелителя больше не станет. Если он не предупредит о готовящемся вторжении, существо внутри него просто разорвет его, он чувствовал, как оно желает поскорее добраться до своего владыки и все ему выложить. Не подчиняясь вселившейся в него Тени, он мог не опасаться, что его мысли станут известны существу, но кое-что все же проскальзывало, как это было и в обратную сторону, и Вольфганг старался поменьше задаваться подобными мысленными вопросам, а вслух и вовсе никогда ничего подобного не произносил.

Однако люди не спешили браться за вилы с факелами и бросаться в омут ради сражения с чудовищами. Одно дело, когда ты просто защищаешься от них, но другое, когда лезешь в их логово, чтобы уничтожить.

— У нас и оружия-то нет, — заявил один. — И вряд ли будет. Где мы возьмем столько золота и серебра?

— У меня золотой крестик, — подал голос другой.

— Этого мало.

— А если переплавить столовое серебро? У меня есть немного.

— Точно. В разрушенных домах полно этого добра. У моего соседа было золото, доставшееся в наследство, он мне сам показывал. Когда наш дом рухнул, я был на работе, а сосед погиб, если там порыскать…

— И кто будет рыскать? — перебил его еще один член «Тенелова». — Там с кранами надо разгребать.

— Верно. И сколько на это уйдет времени? Демоны к тому времени могут перебраться в другое место.

— Есть еще церкви, — подал неуверенно голос другой Охотник.

Вольфганг опасался этого. Когда он был священником, у них в соборе действительно было довольно много серебряной утвари и еще немного золота. Конечно, он мог сказать, что обкрадывать храмы грешно и все в этом роде, но то же заявили и без него. Вольф, как его прозвал Высший, все еще колебался, нужно было очень многое учесть, и любая ошибка могла стоить ему жизни. Если они все же решатся забрать драгоценные металлы из церквей и храмов, так тому и быть, все равно казалось крайне сомнительным, что они смогут победить всех Теней, а главное — Высшую Тень.

В тот вечер он спустился в канализацию и все рассказал владыке Теней. Ему повезло, что тот не стал заставлять подтвердить его слова Тени, сидящей в нем, — кто знает, какие мысли она смогла уловить. Высшая Тень с каждым днем доверяла ему все больше.

За две недели собрали столько серебра и золота, сколько никто из них никогда в жизни не видел, но появилась еще одна проблема — как все это переплавить? Кузниц в городе, само собой, не было, в ювелирных магазинах такое количество не смогут переплавить, да ведь еще и определенная форма нужна. Ближайший плавильный завод довольно далеко, да и кто их туда пустит? Все, что было под ругой, — небольшой тигель, не пойми где раздобытый одним из Охотников, да куча золотого и серебреного лома.

— Вообще, температура плавления золота и серебра не такая уж большая, при желании их можно переплавить и в домашних условиях, но тут нужно постараться, — сказал как-то один из Охотников, когда-то преподающий химию в школе.

В конечном итоге нашлось сразу три сварочных горелки, и народ приступил к делу. Вначале собирались выплавить самые настоящие мечи, руководствуясь принципом — чем длиннее, тем лучше, но стало быстро понятно, что в расплавленном виде металлы выглядят не так внушительно, и что оружия на всех попросту не хватит, хотя из почти пятидесяти человек пойти войной на Теней решились лишь чуть больше тридцати; Вольфганга посчитали тоже, даже не спрашивая его мнения; главный зачинщик, да что б в стороне остался? Поэтому было решено выплавить более короткие и тонкие кинжалы.

Так как форм не было, их вырыли в земле, утрамбовав ее по мере возможности. Раздобыли цемент. Сказать, что оружие оказалось кривым, ничего не сказать. Оно оказалось слишком толстым и тупым, заточка мало помогала. Хватит для убийства Тени, но не одержимого. Ковать горячий металл пришлось на канализационных люках и железобетонных блоках, что тоже сказывалось на качестве.

Когда почти все было готово, кто-то вычитал об амбисидиане, новом сплаве золота, серебра и других примесей, которые вместе давали вполне прочный материал, хотя, по словам самих создателей, практически бесполезный, так как являлся слишком дорогим и непрактичным. В домашних, или уличных, условиях создать амбисидиан невозможно, зато это дало идею разбавить драгметаллы еще чем-нибудь.

Благодаря дополнительным материалам получилось увеличить количество оружия почти на треть, но все это стоило огромного труда. Некоторые металлы имели бо́льшую температуру плавления, чем серебро и даже золото, а на некоторых этапах приходилось использовать специальные методы и выверять каждый грамм. Бетон не выдерживал температуры, и приходилось заливать новые формы, у строителей сперли особый высокоогнеупорный бетон, но и он постоянно трескался.

Спустя еще две недели оружие оказалось готово. Неказистое, искривленное, с зубчатыми лезвиями и рукоятями, смастеренными из двух деревяшек, перевязанных веревочками и изолентой. Никто не додумался сделать нормальную гарду, за которую можно было бы примотать веревочки, и потому самодельные рукояти на самодельных кинжалах шатались, грозясь отвалиться вовсе.

И все же это было лучше, чем ничего.

Когда Вольфганг рассказал все Высшей Тени, тот лишь посмеялся. Легкая добыча, сказал он. Даже самое смертоносное оружие в руках дилетанта окажется бесполезней карандаша в руках слепого. Но даже слепой может создать великое полотно к пению птиц, а глухой написать симфонию восходящего солнца.

Вольф знал, что Высшая Тень стремится заполучить себе самое сильное тело, а потому ждал, когда его прислужники приведут к нему такое. Он приказал убивать лишь обычных людей, а Охотников просто выводить из строя, чтобы он смог затем выбрать лучший сосуд, а остальных можно, например, где-нибудь запереть, чтобы воспользоваться ими в будущем, если тело все же начнет разрушаться. Вольфганга не покидало чувство, что Тень недоговаривает.

В назначенный день они пришли к заветному колодцу и долго не решались спуститься. Каждый разжился фонарем, некоторые даже соорудили факелы, потому что слышали, что Тени боятся огня так же сильно, как и любого другого источника света. По этой же причине раздобыли и фальшфейеры. Все те дни, что они плавили металлы и ковали себе оружие, они не забывали и о стратегии ведения боя: как идти по канализационным туннелям, как драться, чтобы никому не мешать, как использовать оружие, что делать, если кто-то упал или погиб. Единственное, что продумали хуже всего, — как отступать, если другого выбора не будет.

Первым спустился бывший военный, держа в одной руке нож обратным хватом, а в другой — факел. Его пример оказался заразителен, и спустя пару минут под землю спустились все, стараясь идти тихо, но вода под ногами предательски плескалась и хлюпала.

— Где они? — спросил кто-то, обращаясь к тому, в ком когда-то сидела Тень.

— Понятия не имею. Я лишь запомнил дом на поверхности, возле которого валялись детские качели. Я до Катастрофы жил неподалеку, и проходил здесь по пути на работу, вот и запомнил.

— Так мы можем до ночи здесь рыскать, эти туннели идут через весь город.

— Это лучше, чем сидеть сложа руки.

Они прошли вглубь и свернули за угол, где Вольфганг обычно встречался с Высшей и другими Тенями. Он так напрягся, что нож начал выскальзывал из потных пальцев, сжимающих обмотанную изолентой рукоять. Остальные выглядели не лучше, поэтому его поведение не вызывало подозрений. Но он напрягался напрасно, за углом оказалось пусто. Как и за следующим.

Они прошли несколько развилок, возвращались назад, натыкаясь на обвалы, но разделяться все же не решались, хотя подобные предложения поступали. Более тридцати человек едва могли развернуться в узких туннелях, и чем больше проходило времени, тем больше всем это надоедало, словно они не на смертный бой пришли, а просто на прогулку, а проводник, почему-то, отказывается показать им самые интересные места.

— Знаете, — заговорил один из Охотников, уже не держа перед собой нож, а опустив его вместе с рукой и скучающе вертя в ладонях, — по-моему здесь ни хрена нету. Ты, — обратился он к пережившему одержимость, — либо нам наврал с три короба, либо эти твари давно уже смотали.

— Я ведь говорил, что нам следует поторопиться.

— Вот и шел бы сюда с голыми руками да воевал.

— В любом случае, — вновь заговорил первый, — надо отсюда сваливать. Нет здесь ничего, кроме вони и наших мокрых ног.

В это мгновенье за спиной раздался звук, словно какой-то скрежет. Все как один оглянулись.

— Что это было?

— Да отвалилось что-нибудь, — не очень уверенно предположил один из Тенеловов. — Вы же видели обвалы.

— Еще одна причина поскорее отсюда вылезти, у меня от этой копоти факелов глаза слезятся.

— Да мы всего один факел зажгли на всякий случай, не ной. Но да, пошлите отсюда.

Они развернулись и направились к люку, но не к тому, через который пришли, а к другому, что был ближе, надеясь, что он не завален и людей там нет, а то объясняться не очень-то хотелось, сочтут еще за психов, всем скопом сбежавших из лечебницы.

Когда половина группы уже зашла за угол, сзади неожиданно раздался протянутый вопль, леденящий душу. Народ зашевелился. Те, кто был за углом и ничего не видел, начали протискиваться назад, остальные стояли как вкопанные.

— Тени! — закричал кто-то. — Это нападение!

Народ помчался назад, послышались звуки зажигания фальшфейеров. Кто-то поджигал факелы, остальные неумело рубили нападающих на них Теней, остервенело размахивая кривой железкой, хотя до этого тренировались несколько дней. Все их стратегии разбились вдребезги перед лицом ужасного, а главное — реального врага. Послышались выстрелы: у кого-то оказался пистолет, но он был бесполезен.

Вольфганга закружила толпа, пару раз его кто-то случайно порезал ножом, Тень внутри него позволяла залечить такие раны за несколько секунд, однако из-за амбисидиана на это потребуется уже не одна минута. Но намного страшнее было то, что в общей суматохе его могут разорвать сами Тени, не узнав в нем того самого Вольфа.

Его вынесли за угол, и он увидел их. Тени предстали перед ним во всей красе. До этого он видел их спокойными, как ленивый переливающийся черный клубок, но теперь они казались неистовым ураганом, они скалились, плевались, верещали, когда их настигали амбисидиановые ножи и пламя факелов, пытались дотянуться до противников, чтобы их разорвать. Вольфганг даже не был уверен, помнят ли они приказ Высшей Тени не убивать Охотников. Кто-то швырнул в них фальшфейер, но упав в воду, он тут же затух. В руках он являлся более грозным оружием.

Кто-то закричал сбоку, Вольфганг повернулся и увидел еще Теней, нападающих с другой стороны.

— Тени! — закричал кто-то. — Они нас окружают! Сюда!

— Вспомните, чему вы учились! Держать строй!

— Бейте их! Бейте! Не сдавайтесь или мы все умрем.

— Одержимые! Здесь одержимые!

Несколько одержимых, игнорируя фонари, факелы и файеры, бросились в самую гущу толпы, расшвыривая людей во все стороны, словно котят. Кровь и ругань сопровождали эту мясорубку. Кто-то потерял рукояти и держал нож так, разрезая ладони в кровь, другие подбирали оружие павших и наносили удары сразу двумя руками.

Размахивая факелом над головой, один из Охотников бил им по Теням и одержимым. Один из одержимых загорелся, словно облитый маслом. Он закричал и начал метаться во все стороны, что оказалось пагубным как для своих, так и для чужих. Людям приходилось бросаться в нечистоты, чтобы потушить пламя.

Вольфганга выкинуло в авангард, и он тоже рубился, что есть силы. Фальшфейер в его руках целился в глаза, а когда враг отвлекался, бывший священник без жалости вонзал в них нож, снова и снова, пока противник не падал замертво или не растворялся в воздухе. Одному заснул уже затухающий файер прямо в рот, а затем вонзил сверху в голову нож, да так, что рукоять распалась, и он не смог вынуть его обратно, скользя окровавленными пальцами по металлу. Но новый нож нашелся быстро, и оказался он даже лучше собственного.

Умирали люди, умирали одержимые, умирали Тени. Вольфганг чувствовал боль за всех, ибо в нем перемешались части всех их. Он чувствовал, как рвется внутри него Тень, словно желая захватить контроль над его телом и самой вступить в битву, но на другой стороне, колоть и рвать ненавистных ей людей, и плевать, обычные они или наделенные даром, которых приказано оставить в живых. В битве об это забываешь.

Когда ему на глаза попадались лица людей, сражающихся с ним бок о бок, он видел их ненависть, их желание крови и смерти, хотя у Теней, возможно, не было ни того, ни другого. Сами же Тени эмоций не выказывали, но Вольфганг знал — знал благодаря существу у него внутри, — что и они тоже чувствуют и хотят если не жить, то существовать, как того хочет любое живое существо, особенно на пороге смерти.

Да, Тени были монстрами, пожирающими людей, но разве крокодилы и львы делают это нарочно? Нет, они видят чужака, вторгшегося на их территорию, видят добычу, наплевав, есть у того паспорт и ест ли он вилкой с тарелки. Разве глисты и паразиты живут в людях потому, что нарочно хотят им навредить? Нет, их такими создал Бог. Нет, не Бог, природа, поправил себя Вольфганг. Разве Бог позволил бы такому происходить, что его величайшее творение — люди — вдруг оказывались бы в животах у одних, а другие сами обитали бы у них во чреве, грызя изнутри?

Так кто же здесь зло? И есть ли оно вообще? Нас учат, что мир не состоит только из белого и черного, есть и другие цвета, однако и цвета делятся на светлые и темные. Если люди светлее, то Тени темнее? Но чем ярче свет, тем сильнее он обжигает глаза, когда как тьма приносит единственно усладу уставшим очам, остальное лишь выдумки псевдофилософов и поэтов, чья цель лишь красота изложения, но не логика и здравый смысл.

Невозможно было понять, сколько прошло времени. В темноте подземелья всем казалось, что на поверхности давно настала ночь. Трупов тоже было не счесть, окровавленные, растрепанные, невозможно отличить одного от другого.

Вольфганг не сразу понял, что стоит на коленях, а перед ним не осталось ни одного противника.

— Сюда! — закричал кто-то. Вольфганг так не хотел реагировать, тяжело вдыхая вонючие пары канализации и запах крови, но его подняли за руки.

— Давай, Вольф! — закричал ему на ухо один из Охотников. — Мы должны отсюда убираться. Да, этого ему хотелось больше всего на свете. Он нашел в себе силы, чтобы идти самостоятельно.

— Тени! — закричали вновь.

«Нет, только не снова», — промелькнуло у него. Подняв взгляд, он увидел очередную толпу Теней, но было их меньше, чем в предыдущих ордах. Но главное, там стоял Высшая Тень. Выглядел он так, словно вот-вот развалится, его облик был даже хуже, чем у того первого одержимого, которого встретил Вольфганг в переулке за домом.

Посмотрев на сражение, он неожиданно развернулся и побежал, бросая своих драгоценных Теней.

— Руби их! Руби!

Сейчас почти у каждого было по два ножа, у кого-то за поясом даже висел третий. Светило три фонаря, два фальшфейера и один почти погасший факел. Вольфганг, словно открыв второе дыхание, зажег последний свой файер и бросился в атаку.

— Там был еще один! — закричал один из Охотников, когда в воздухе растворилась последняя Тень. — Его нужно догнать.

— Может, ну его? Что он сделает?

— Из-за них мир лежит в руинах! — взорвался первый, его переполняли эмоции, а кровь кипела от адреналина. — Я не успокоюсь, пока не поквитаюсь с каждым.

Никого не дожидаясь, он развернулся и рванул в туннель, держа перед собой единственный фонарь. Остальные, переглянувшись, помчались за ним.

Они едва не потеряли его из виду со всеми этими перепутьями и повторами, но вот он вдруг остановился.

— Что случилось?

— Я не знаю, в какую сторону он побежал.

— Может, пока оставим его? — попробовал вновь его переубедить другой Охотник. — Мы потерял слишком много людей, нам нужно вынести их на поверхность до темноты и похоронить. И раненые…

— Их смерть окажется напрасной, если мы не перебьем всех Теней до единого! — закричал Тенелов в ответ, и его слова отразились эхом от стен канализации. — Они все бросались на нас, словно дикие псы, а этот убежал. Если у них и есть главный, то это, несомненно, именно он.

Его оппонент не нашелся, что ответить, и в звенящей тишине где-то сбоку послышался всплеск. Все тут же побежали на звук. Забежав за угол, они увидели, как за другой поворот свернул убегающий.

— Это он! Быстрее, мы его нагоняем!

Вольфганг решил, что Высшая Тень бежал лишь тогда, когда бежали остальные, чтобы те не могли расслышать звука его шлепанья по воде, как только остановились преследователи, остановился и он, но почему-то все же не смог устоять на месте и случайно обнаружил себя. Это казалось странным.

За следующим углом они увидели его уже более четко. Он бежал как-то неловко, заваливаясь на один бок, а одна нога у него, казалось, едва сгибалась. Тело разрушается, догадался Вольфганг. Высшая Тень считал, что нет смысла искать новый сосуд, если скоро их будет много, и не простые люди, а одаренные необычной силой.

Свернув на очередном перекрестке, Вольф чуть не влетел в спины остановившихся бегущих впереди. Выглянув из-за них, он чуть не воскликнул от удивления. Там находился обвал, и куски бетона, кирпича и арматура проломили землю и теперь представляли собой своеобразную насыпь, ведущую на залитую солнцем поверхность, однако она была столь сумбурна, что при попытке залезть по всему этому мусору, легко можно было сломать ноги, а то и шею.

Однако при всей осторожности сделать это представлялось возможным, вот только Высшей Тени было не до осторожности, и был он явно не здоров, даже отсюда виднелись плеши у него на голове от выпавших волос.

Тот Охотник, что сильнее всех желал разделаться с одержимым, медленно подошел к нему и вонзил нож в брыкающуюся ногу. Высшая Тень закричала, а та, что была внутри Вольфганга, вдруг дала о себе знать. Он схватился за живот.

— Попался, падла! — чуть ли не прорычал Охотник, а затем вынул и вонзил нож уже в другую ногу. Высший вновь закричал и попытался как-то неловко пнуть Охотника, но промахнулся.

— Хватит, просто покончи с ним, и уходим. Кто-то мог слышать его крики, и поверь, если кого и пристрелят, то точно не его.

— Я не могу позволить ему сдохнуть так просто!

— Тогда поторопись!

Охотник ухватил одержимого за ноги и стянул пониже, так как сейчас он мог дотянуться максимум до бедер. Он занес кулак и ударил монстра. Они знали, что Тени и одержимые почти не чувствуют боли, если удары не нанесены с использованием золота или серебра, но чувство удовлетворения никто не отменял.

— Зачем вы это делаете?! — заревел Охотник и нанес еще один удар, ломая нос.

— Разве это имеет значение? — отозвался спокойным голосом Высшая Тень. — Разве вам не все равно, с кем воевать, лишь бы был враг?

— Кто вы такие? Откуда вы?

— Мы? Мы из другого мира, который умирает, а этот мы присмотрели давно. Мы Тени, что живут в каждом из вас, но о которых вы не подозреваете. А я — Высшая Тень! И я повелеваю всеми остальными, — ощерился одержимый и неожиданно нанес удар ногой, отбрасывая Охотника от себя.

Поднявшись на дрожащие ноги, он продолжил:

— Вам, простым людишкам, не убить меня.

— Ты уже выглядишь, как ходячий труп.

— Мне всего лишь нужно сменить сосуд, и вы, выжившие до этих пор, отлично мне подходите. Вольф, надеюсь, ты не забыл наше обещание?

Все взоры тут же обратились на него. Удивленные и злые взоры.

— Я… я не понимаю, о чем он говорит, — начал оправдываться Вольфганг.

— Ты что, с ним заодно? Но ты же наш лидер!

— Лидер? — усмехнулся Высшая Тень. — Скорее, пастух, готовящий свое стадо на убой. Он неплохо поработал, приведя вас ко мне, волку. Иронично, не правда ли, с учетом его имени? Хотя я все же рассчитывал на большее.

— Это то, к чему ты нас готовил? — прошипел один из Охотников, сильнее сжимая свой нож без рукояти.

— Вы… Вы не понимаете. Во мне Тень, а я болен, я умру без Тени, — попытался объяснить злой пастух в овечьей шкуре, медленно отходя назад.

— Не стоит оправдываться, — вновь заговорил Высшая Тень, — ты, как и любой человек, стремишься спасти свою жалкую жизнь, невзирая на последствия, используя все методы, какие можешь найти. А теперь, я надеюсь, ты поможешь мне разобраться с этими сосудами, и тогда наш договор будет исполнен.

Вольфганг стоял, не в силах что-то вымолвить. Он не ожидал, что все будет именно так, он надеялся, что вообще останется в стороне, но ему пришлось сражаться за свою жизнь, как и всем остальным, убивать Теней и одержимых. Его роль сыграна, и если бы он погиб, Высшая Тень вряд ли бы сильно расстроился.

Он шестерка, раб, хуже любой Тени, чья жизнь казалась ничтожной. Высшей Тени в равной степени плевать и на тех, и на этих. Помогать ему? А что взамен? Слепое повиновение? Вольфганг ненавидел повиноваться, он стремился на самый верх, однако рухнул вниз опаленной птицей, но не по своей вине. У него все еще был шанс взлететь, призрачный шанс, едва видимый во тьме где-то далеко впереди.

Но все будет кончено, если он умрет здесь, от рук ли Охотников или самой Высшей Тени. Однако Тенеловов было больше, а Тень, пусть и высшая, — одна, и в теле, у которой выпали почти все волосы и зубы, а сломанный нос готов вот-вот отвалиться.

— Я не могу, — пролепетал он.

— Что? — повысил голос Высшая Тень; несмотря на состояние, выглядел он внушительно и даже устрашающе.

— Не надо меня заставлять, — прерывисто проговорил Вольфганг, пытаясь сглотнуть ком в горле, но через миг он внезапно понял, что это не просто ком. Тень пыталась вылезти наружу.

— Я ведь тебя предупреждал.

Вольф согнулся пополам, и из его широко открытого рта начала вылезать Тень, словно ребенок из роженицы, ужасающий ребенок, готовый тебя сожрать.

И тут, наконец, опомнились Охотники:

— Убейте его! — заревел один и бросился на одержимого, но тот словно знал, куда будет нанесен удар и увернулся, а взмахом руки отбросил нападающего, но тут же на него накинулся другой.

Что же делать с самим Вольфгангом никто не знал: с одной стороны он предатель, но с другой — он рассказал о слабостях Теней и помогал ковать оружие, да еще в нем сидела Тень, однако сам он на одержимого похож не был.

Тем временем Тень вылезла почти наполовину, вереща и царапая своими когтями лицо. Вольфганг упал на колени и вдруг почувствовал боль в ноге. Оказалось, что у него в руке все еще покоится нож, и он сделал то, что казалось единственный верным на тот момент, — он вонзил нож в Тень, торчащую у него изо рта.

Ночная тварь заверещала пуще прежнего, несколько раз конвульсивно дернулась и медленно растаяла у него во рту, оставляя на языке гадкий серный привкус.

Охотники всей толпой набросились на Высшую Тень, нанося ей удары кинжалами. В ответ одержимый махал окровавленными руками, то и дело задевая кого-то и отправляя на залитый пол. Но силы были не равны. Будь Высший в здоровом теле, он мог бы раскидать их всех, ни разу не поранившись, но его оболочка была на грани. Он плевался, ругался, угрожал, но ничего поделать не мог.

Вот кто-то зажег последний оставшийся фальшфейер и сунул его прямо в рожу противнику. Одержимый Высшей Тенью вскрикнул и закрыл лицо руками, но это было ошибкой. Один из Охотников, тот, что побольше, прыгнул и сбил врага с ног, и все вместе они накинулись на него гурьбой, нанося размашистые удары кинжалами. У некоторых отломились клинки, но они продолжали бить обрубками.

Спустя несколько минут все закончилось. Тело одержимого было изодрано так, словно его самого рвали Тени. Удивительно, но среди Охотников не оказалось потерь вовсе, лишь ушибы и пара сломанных ребер.

Прямо сидя в окровавленных нечистотах рядом с трупом и не в силах подняться на ноги, они обернулись к Вольфгангу.

— Тебе лучше уйти, пока у тебя есть возможность, — недобро сказал один из них.

— Верно. Ты предал нас, но без тебя мы бы не узнали слабости Теней, теперь понятно, как ты сам о них узнал. И я видел, как ты бился с ними. Может, в тебе и была Тень, но ты точно не был ею одержим. Если тебе нужна была помощь, ты мог бы нам все рассказать, мы бы что-нибудь придумали.

— А теперь уходи. Или, клянусь Богом, как только я смогу подняться, я утоплю тебя в этих нечистотах.

Поднявшись с колен, Вольфганг посмотрел на свой кинжал. Он выпустил его из окровавленных рук, развернулся и молча ушел, почесывая рубец на шее.

У него за спиной оставалось примерно треть всего спустившегося под землю отряда, который в будущем, из группы обычных граждан с самодельным оружием, превратится в международную секретную организацию по борьбе с Тенями, добьется комендантского часа и особых полномочий.

Вольфганг найдет других Теней и расскажет им о всем, что с ним произошло, слегка подправив финал, представив все так, что он сражался с Охотниками, но ослабевшую Высшую Тень спасти не успел, после чего бежал.

Он, взамен на ослабление своей болезни, даст обещание, что откроет новый большой портал, чтобы впустить в мир еще больше Высших Теней, а до тех пор остальные Тени должны ему повиноваться.

Он привыкнет к ним, а они к нему. Его будут почитать, спустя время он решит, что Тени ему куда ближе, чем люди, которые его никогда не понимали. Все, что умеют люди — воевать, но не ради жизни, а ради смерти, а Тени всего лишь хотят обрести новый дом, взамен погибающего.

Чем Тени хуже людей? Они как беженцы из другого мира, со своими особенностями и традициями. Чья жизнь дороже? Вольфганг решил для себя, что люди — это пройденный этап эволюции, и есть те, кто их превосходит — такие, как он и остальные Охотники. Они видят в темноте, раны на них заживают быстрее, а Тени не способны в них вселиться, как и в своих сородичей, словно эти новые люди им равны.

Однако эти новые люди этого не понимают и убивают Теней, даже не желая слышать их предложения. Старые люди не нужны этому миру, пора свершить эволюционный скачок, и выживут лишь сильнейшие, способные перенести одержимость Тенями и плодиться новыми сосудами для новых Теней. Миллиард? Миллион? Сколько выживут? Это не важно, потому что каждый выживший будет стоить сотни.

Вольфганг взял себе новое имя — Мрачный Жнец. Но разве Смерть — зло? Не она убивает людей, она лишь приходит в назначенный час и отводит тебя в то место, которое ты сам заслужил, и только ты сам виноват, если это ад.

Но что, если Смерть точно также и приводит новую жизнь?

Если Мрачный Жнец забрал чью-то жизнь, значит, пришло его время.

Вольфганг больше не верил в Бога, ибо он в каждом из нас. Он решил устроить Апокалипсис, который, вопреки всеобщему заблуждению, является не концом света, а откровением, вознесение праведных и свержение грешных. Люди должны покинуть этот мир, чтобы освободить место для других. И эти другие — Тени.

И те, в кого они вселились, словно святой дух, не одержимые, они одаренные. А Охотники — их потомки, подобные потомкам первых из людей.