Фива, обычно не реагирующая на остроты Ксении Баклажкиной, не принимающая их близко к сердцу, на этот раз демонстративно повернулась к стене, неуклюже натянула на себя одеяло.

– Ты что, девонька, голая? Никак мастурбировала? Гу-гу-гу! Срочно бойфренда будем искать.

Вначале Фива съёжилась от грубости и глупости. А потом её стало колотить от внутреннего смеха. Она поняла, как рождаются Ксенины шутки. Первая фраза у неё – результат бестолкового мышления такой же, как она сама, провинциалки, начитавшейся глянцевых журналов. А вот вторым заходом, после некоторого осмысления ситуации, она уже шутит, так сказать, осознанно. Обещание искать бойфренда вписывалось во второй заход, потому, наверное, и рассмешило Фиву до коликов.

– С тобой всё в порядке? – поинтересовалась Ксения.

– Всё, даже больше, – кутаясь в одеяло, Фива продолжала заходиться в смехе.

– Нет, не всё, – возразила Ксения и, присев на кровать, резким рывком сдёрнула одеяло.

Нет, Фива не взвизгнула и не скукожилась в постели. Напротив, подняла руку навстречу Ксении и открылась упругой грудью, вынырнувшей из толщи текучих белокурых волос. Да ещё глаза её, потемнев, полыхнули синью и блеском голубых белков. Вскочившая Ксения охнула и выронила одеяло. Фива, слегка вытянувшись, запустила руку под кровать и, нащупав пеньюар, накрылась им – словно ушла под волну.

– Ничего себе! – простонала Ксения. – Да ты же свет-красавица, принцесса! А я и не знала, что такие… бывают!

Она бросилась в умывальную к зеркалу, но в дверях вдруг остановилась.

– Да я теперь боюсь на себя смотреть. Это Агриша у нас смельчак, в себя, Квазимоду, влюблена без памяти.

Теперь они вместе залились весёлым смехом. При этом Ксения не переставала сожалеть, что Фива не имеет парня.

Такое добро пропадает, и, что интересно, удивлялась она, ни Агришин дантист, ни её Кислородный Баллон ни разу не заинтересовались Фивой, не обратили на неё никакого внимания. Она сама как бы впервые увидела её – нет-нет, они с Агриппиной будут искать для неё бойфренда.

Ксения вдруг резко умолкла, словно налетела на невидимую стену, и, обнажив руку по локоть, поднесла её к Фивиным глазам.

– Смотри, девонька, на эти вздыбившиеся волосики, – переходя на шёпот, сказала Ксения. – Я вдруг подумала, что ты – колдунья. Умеешь глаза отводить – волосики-то от страха и встопорщились.

– Ты что, совсем уже?! – надевая пеньюар, сказала Фива и, стараясь не выдать внезапного волнения (ей показалось, что Ксения догадалась про её Иннокентия), прошла в умывальную комнату.

– Да, я совсем уже, – заканючила Ксения. – Ты сама рассказывала про свою бабушку.

– Ах ты вот о чём!

Фиву охватила безудержная радость.

– Прошу посредников не беспокоиться, у меня есть парень.

Она засмеялась, и от её глаз вновь полыхнуло голубым сиянием.

– А хороша-то, хороша! – восторгнулась Ксения и, словно бравый молодец, подкрутила воображаемые усы. – Смотри, Фива, смотри!

Ксения вновь указывала взглядом на свой оголённый локоть.

– Ну-ну, что на этот раз напугало? – всё ещё смеясь, спросила Фива.

– Хахаль, хахаль твой напугал.

– То есть? – посерьёзнела Фива.

Ей опять показалось, что Ксения каким-то образом догадывается о Кеше.

– Я вдруг подумала – если твой, объявившись, превратил тебя из гадкого утёнка в прекрасную лебедь, то, может, и меня превратит?

– А ты-то здесь при чём?! – внезапно даже для себя рассердилась Фива.

– При том, что и я хочу быть прекрасной лебе́дью.

Худая и мосластая, она, подпрыгнув, замахала руками, подражая знаменитой приме-балерине. И это было весьма смешно, но не рассмешило Фиву. Она внутренне подобралась, как бы готовясь к прыжку.

– Ну и будь ле-бе́дью, но при чём тут мой?!

Споткнувшись на слове «лебе́дью», Фива должна была хотя бы улыбнуться, но она не улыбнулась.

– Да ни при чём. Просто я представила: что мой хахаль увлечёт меня так же, как тебя твой. И, знаешь, мороз по коже. Я, как и ты, стану прекрасной птицей, гу-гу-гу.

Ксения, опять подпрыгнув, замахала руками-крыльями подобно приме-балерине. И вдруг замерла.

– Или ты думаешь, что мой Кислородный Баллон может сделать меня только прекрасной бе́дью?

Они хохотали до слёз. Это был какой-то приступ смеха. И всякий раз, когда смех иссякал, кончался, стоило кому-либо из них сказать «бе́дью», как безудержный смех начинался снова.

Этим смехом они как бы породнились, стали ближе. Ксения выложила Фиве, что созванивалась со своим Кислородным Баллоном и договорилась, что сегодня он подменится и сразу после обеда (в час дня) зайдёт за нею – они сходят куда-нибудь в кино. Всё это было известно Фиве, потому что открылось как некое телепатическое действо, в чём-то схожее с их единением в общем смехе. А потому усвоенное как нечто само собою разумеющееся.

– Ксюш, – сказала Фива и невольно сделала паузу.

До этого она не допускала столь дружеского обращения ни к Агриппине, ни тем более к Ксении, хотя и более искренней, но более грубой.

– Да-да, Ксюш, – повторила она, как бы утверждаясь в правильности избранного тона. – Не понимаю – хахаль, хахаль, или даже Кислородный Баллон. У твоего парня что, нет нормального имени?

– Нормального нет, гу-гу-гу! – отозвалась Ксения.

– А ненормальное что, хуже, чем Кислородный Баллон?

– А как ты догадалась? Гу-гу-гу!

Фива улыбнулась.

– Неужто есть связь между его именем и – «бе́дью»?

Они вновь стали хохотать. При этом Ксения так утвердительно кивала головой в такт «гу-гу-гу», что создавалось впечатление, будто она уже стала птицей и клюёт эту невидимую связь.

– Сатир. Его звать Сатир! – внезапно изрекла и умолкла.

Фива тоже перестала смеяться. Она не поверила, что бывают такие странные имена. Однако и её имя достаточно редкое. В общем, ей довелось узнать, что Кислородный Баллон считает своё имя транспарентным, то есть с прозрачным намёком на похотливость и разврат. Но на самом деле он не такой.

– На самом деле его можно звать Сатур, что в переводе с латыни означает «сытый», – сказала Ксения.

И призналась, что называет его Кислородным Баллоном из-за накопившейся злости. Потому что невозможно слушать, с каким упоением он рассказывает, как ласково и осторожно берёт баллон на руки. А потом на руках несёт в укромное место и там производит с ним какие-то интимные манипуляции.

– Может быть, раздевает? Гу-гу-гу!

Она поведала Фиве, что однажды напрямую сказала, что не считает себя хуже какого-то кислородного баллона.

В ответ на откровения Ксении Фива пообещала, что при удобном случае познакомит её и Агриппину со своим Иннокентием, только пусть они не расспрашивают заранее. Вот это «не расспрашивают заранее» она произнесла с таким чувством, что Ксения воскликнула:

– Э, девонька, да ты втрескалась!

В ответ Фива едва заметно улыбнулась и, напомнив, что встречу Нового года по старому стилю никто не отменял, призвала Ксению помогать готовиться к вечеринке.

Оставшись один, Кеша находился в каком-то странном оцепенении. Он не чувствовал себя, точнее, своего присутствия в вагоне. Он пребывал в каком-то трансцендентном состоянии вне мира и вне осознания себя отдельной личностью. И в то же время отчётливо видел резко эманирующий сапфировый перстень (на пакетике с диском синь камня разливалась, как на воде). Фляжку с так называемой живой водой (мерно постукивающую и булькающую содержимым). Но особенно его занимало созерцание пустого вагона, который не был пустым. Пассажиры отсутствовали, существуя в таком же, как и он, неуловимом пространстве, которое он ощущал маленьким, как горчичное семечко, а может, и меньше. Однако много больше этого вагона и даже поезда, как бы мчащегося в пространстве, а на самом деле стоящего на месте и по направлению его мысли (изменяющей угол зрения) то уменьшающегося, то увеличивающегося. – Освобождённая человеческая душа в сто тысяч раз меньше верхушки самого тонкого волоса – утверждают сторонники «Бхагавадгиты». А ещё есть утверждение, что в здоровом теле здоровый дух. Тогда в большом теле должна быть большая душа, однако некоторые тела подобны зомби.– Совершенно неуместная ирония. Кто ты, заговоривший со мной? – мысленно спросил Иннокентий, не чувствуя ни страха, ни удивления, ни даже любопытства.И тут же, созерцая себя извне, отметил: наверное, так разговаривают между собой камни.– Очень точное наблюдение для камней, умеющих, подобно компьютеру, общаться «по умолчанию». Но есть камни другого рода: маленькие и большие, большие и сверхбольшие, сверхбольшие и гиганты – фантомы, которые являются носителями разума иных галактик, разговаривающих на языке реального контакта, то есть физического столкновения. Они оставляют после себя изменившееся время и пространство в виде новых энергетических полей и кратеров, которые, как эхо взаимопоглощающихся вибраций, постепенно обретают общую вибрацию, соответствующую изменившемуся времени. Некоторые люди (их называют индиго) унаследовали от пращуров с иных планет особую энергию духа, благодаря которой могут волевым усилием или даже одним своим присутствием изменять качество вибрации. – Ты ушёл от ответа – кто ты?Иннокентий машинально надел перстень на левый мизинец, а пакетик с диском сунул в карманчик для носового платка. Зачем-то встряхнул фляжку, стал откручивать пробку. Его действия были математически выверенными, но безотчётными, как действия лунатика. Всё его внимание было обращено к разговору, он ждал.– Нет, я не ушёл от ответа. Для высшего знания не существует вопросов – есть только желания. Ты хотел научиться пользоваться своими сверхчувственными возможностями подобно тому, как пользуешься зрением, обонянием, слухом, осязанием, вкусом. Но для чего, с какой целью?– Ты спрашиваешь?! Стало быть, к высшему знанию ты не имеешь никакого отношения.– Какая железная логика! Но я что-то слышал о новой земле и о новом небе , на которые попасть значительно труднее, чем пройти через игольное ушко. Кстати, здесь никакая логика не поможет, здесь нужна мотивация. Ведь нет никакой логики в том, что желание спасти одного человека, по сути, равнозначно желанию спасти всё человечество. Сверхчувственность в некотором смысле как чувство вкуса. Чтобы прочитывать сверхчувственное знание, надо, подобно дегустатору, обладать опытом, чутьём улавливать весь спектр качеств дегустируемого предмета. Впрочем, опыт индиго  – интуиция. А в основе интуиции – инстинкты. А в основе инстинктов – запечатлённый опыт. Опыт и опыт тысяч поколений эволюционно продвинутых людей. – Что-то подобное я тоже уже слышал, точнее, представлял себя конечной пылинкой на самом верху гигантской пирамиды. Пылинкой, идентичной мириадам пылинок, но то, что среди них она самая верхняя и самая конечная пылинка и понимает своё главенствующее положение среди них, – это обособляет её. Наделяет новым качеством – информированностью. – Вот-вот, остановишься у какого-нибудь камня или пирамиды, усилишься их энергией – и ты уже в настоящем. Не девятисекундном, а вечном, в котором прошедшее или будущее всего лишь вектор направления. А вектор – это знание, но и незнание имеет смысл. Весь растительный и животный мир, все они ближе к Богу. Они, как и Он, живут вне времени. Человеку же дано чувство времени. Люди, скрывавшиеся во время войны в катакомбах, круглосуточно были лишены солнца. И что же? В них включались биологические часы, отмерявшие в сутках не двадцать четыре часа, а тридцать шесть. Срабатывал биологический инстинкт отсчёта неземного времени. То есть когда-то, до всемирной катастрофы или катастроф, Земля вращалась вокруг Солнца гораздо медленнее. А может, тут виною инстинкты сынов Божиих, прилетавших с планеты Неборо́беН и бравших в жёны дочерей человеческих? И утраченные секунды способствовали появлению новых людей. В древности – кроманьонцев.– Ты уходишь от ответа – кто ты? Без ответа любое знание опасно, точнее безответственно, потому что безлично. Тем более идеи, навеянные безличным знанием. На Земле много различных людей, но каждый принадлежит какому-то конкретному этносу, национальности.– Но идеи не имеют национальности. Идеи принадлежат культуре, а планетарная культура – это культура общечеловеческая. И вне её не может развиваться ни один этнос.– Кто ты?– Ты прекрасно знаешь, что ты – это я, а я – это ты. Из личинки-человека, самой прожорливой стадии разума, созревает бабочка-спасительница от него самого.