Серебристое марево, скрывавшее Кешу и Фиву, уже давно рассеялось, а они всё стояли, обнявшись, не слыша и не видя ничего, кроме друг друга. Уверенные, что окажутся на Кешиной квартире, они весьма удивились, когда поняли, что находятся под огромным едва ли не тысячелетним деревом. Дерево имело настолько густую и обширную крону и настолько гармонично вершило пологий куполообразный холм (у основания лесистый, омываемый родниками), что казалось главной, как бы парадной частью пейзажа. Невольно представлялось, что корни его здесь, а ветви, крона находятся в другом, неизвестном измерении.

– Кеша, как хорошо вокруг! Я никогда здесь не была, а мне кажется – была. Там, внизу (она показала на лес, окружающий холм), к каждому дереву подбегают питающие ручейки, и солнце, на водной глади палящее, яркое, на самом деле, наверное, светит всему и вся с одинаковой приятностью. Ведь всё здесь сообщается и служит гармонии!

– Я тоже никогда здесь не был, а кажется, что был. Наверное, это и есть наше понимание райского места, которое мы с детства носим в своей душе!

– Да, конечно, какой ты молодец, мы – в раю! Я не хочу быть восторженной дурой, но давай побежим в этот лес, влеки меня в эти цветы и папоротники, в эти кущи.

– Но одежды? – воскликнул Кеша.

– Мы оставим их под вечным деревом, и, словно Адам и Ева, не будем думать ни о чём!

Они обнажились, и их одежды, словно тени крыл, упали под дерево. А каждый цветок и каждая явившаяся былинка наклонились и перелились в светоносное пространство перстня, в котором и Фива, и Кеша уже и сами пребывали радужными потоками небесных волн.

Потоки скользили друг над другом и над землёй. Это было движение света, подобное дыханию. Всё сливалось и переливалось, и уже не надо было бежать к цветам и папоротникам. Стало возможным соприкасаться с ними посредством зрения. Они входили в них, как входят в своё запсихологизированное пространство. Они становились частью лилий и частью порхающих пташек, ликующих в сонме ветвей. Зрение было неконкретным, но охватывало всё и во всех направлениях.

– Господи! – воскликнула Фива. – Я не знала и не догадывалась, что такое счастье! А счастье – это когда сбываешься и в слове, и в цветке, и в самом счастье.

– И я не знал. И тоже не догадывался. Но теперь знаю, очень хорошо знаю, что счастье – когда всё и всюду – ты. Без тебя – меня нет.

Переполненный чувствами, которым не находилось слов, Кеша прошептал:

–  Всегда, буду, хочу !

И существо Фивы отозвалось, радостно сжалось и пролилось восторгом – она почувствовала, что слова эти он извлёк из её сердца. И хотя понимала, что здесь никакие слова уже не нужны, что чувства постигаются чувством, сами собой открылись слова.

Голос возлюбленного моего! Вот, он идет, скачет по горам, прыгает по холмам.

Друг мой похож на серну или на молодого оленя. Вот, он стоит у нас за стеною, заглядывает в окно, мелькает сквозь решетку.

И она увидела своего возлюбленного, своего Кешу – светом искрящимся, светом светящимся, подобно перу жар-птицы. И видела его похожим на серну и на молодого оленя. Он скакал по горам и прыгал по холмам. И сердце её трепетно билось, когда он стоял за стеною и заглядывал в окно и мелькал сквозь решётку.

–  Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди !

Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал;

Цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей;

Смоковницы распустили свои почки, и виноградные лозы, расцветая, издают благовоние. Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди !

И он увидел её, Фиву свою, синим сапфиром мерцающую, индевью искр брезжащую. Он увидел землю цветов, а над нею радугу. Он увидел и услышал голос горлицы.

Возлюбленный мой принадлежит мне, а я ему; он пасет между лилиями.

Сколько это длилось – неведомо. Любовь всегда в настоящем. Не имея границ, она забегает и в прошлое, и в будущее. Она вся здесь, сейчас. Она никогда не кончается.

Кеша и Фива проснулись разом. Они проснулись в Кешиной квартире. Внезапный радостный импульс разбудил их.

Левая рука его у меня под головою, а правая обнимает меня.

Радуясь близости, Кеша привлёк Фиву.

Живот твой – круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево твое – ворох пшеницы, обставленный лилиями;

Два сосца твои – как два козленка, двойни серны …

Кеша и Фива, как два встречных потока, соединились и, втягивая друг друга, замедлили свой бег. Их дыхание стало общим.

– Кеша, – спросила Фива, – где наши одежды?

Она вышла из ванной, облачённая в простыню, словно в сари. Влажная и прилипшая к бёдрам ткань не скрывала наготы, а лишь подчёркивала гармоничную точёность тела.

– Фива, ты прекрасна! – прошептал Кеша. – А одежды? Они там.

– Под вечным деревом, – уточнила Фива и приложила руку к его устам. – Уклони очи твои от меня, потому что они волнуют меня.

Но он не уклонил, и они вновь, как два потока, овладели друг другом.

Между тем, не услышав скрипа шагов на лестнице и под окнами, девчата переполошились. Выбежали на лестницу, во двор. Заставили ухажёров искать, как они говорили, «помолвленных» между поленницами, даже за калитку выглянули. Им казалось, что Фива и Кеша разыгрывают их и прячутся где-то рядом.

Когда же выяснилось, что их нигде нет, вернулись в квартиру и опять прошлись по комнатам.

– Странно, очень странно они повели себя, особенно Фифочка, – то и дело повторяла Агриппина Лобзикова. – Надо же, испарились!

– А ты бы не испарилась, если бы имела такую возможность? – с обычной прямотой спросила Ксения Баклажкина.

– Ну, ты, знаешь, говори, да не заговаривайся, – неожиданно резко одёрнула подругу Агриппина Лобзикова.

Дионис принял слова Ксении Баклажкиной на свой счёт. Стал оправдываться, мол, пусть Сатир подтвердит – они бы уже давно пригласили подруг в гости, но, к сожалению, живут в общежитии «глухонемых», то есть в общежитии СОИС, а у них вход только по пропускам.

Сатир, очевидно в знак подтверждения, буркнул что-то невнятное, но при этом так многозначительно посмотрел на товарища, что тот осёкся и как-то очень неуклюже попытался перевести разговор.

Девчата в момент позабыли о стычке, почувствовали – Дионис проговорился. Стали выпытывать, с каких это пор обычным медикам предоставляется жилплощадь в общежитии СОИС? Конечно, парням льстило вернувшееся к ним внимание, и всё же, как говорится, что-то удерживало их от чистосердечного признания. Они весьма весело лгали, отнекивались, юлили – их неправильно поняли, они действительно живут в общежитии «глухонемых». И именно как медики имеют на это полное право.

– А мы и не претендуем на ваше право. Только не надо принимать нас за дурочек, – строго отрезала Ксения Баклажкина и отрубила: – Сатир, или ты сейчас скажешь всё как есть, или я сделаю выводы не в твою пользу.

Парни переглянулись, и Дионис с плохо скрываемым удовольствием (на этот раз не ему надо выкручиваться) стал увещевать девчонок, чтобы они сменили гнев на милость. Он весьма кстати воспользовался пакетами, оставленными в прихожей. Наполнил фужеры, призвал всех к столу, произнёс примирительный тост. И всё уже наладилось. И шампанское вновь полилось рекой. И вдруг неожиданно Ксения Баклажкина резко отстранилась от празднества.

– Если из-за пропусков СОИС гора не может прийти к Магомету, то пусть Магомет поспешит к горе.

Она встала, подошла к своей кровати и, потянув на себя, попыталась выкатить её из общего ряда. Увы, кровати сцепились. Внимательно посмотрев на Сатира, Ксения сказала, что она вместе с ним переезжает в другую комнату – испаряется. И, не оправдываясь, а как бы подводя итог, заметила, что в ближайшем будущем, кроме Фантомаса, ей ничто не светит. А Сатирчик? «Хоть и плохонький, да свой». Опять внимательно посмотрела на него – правильно ли рассудила?

Сатир, глупо улыбаясь, спешно подтвердил:

– Правильно, Ксюша, очень правильно! (Рывком расцепил кровати.) Никому не возбраняется прямо сейчас «помолвиться».

Все заявления и действия подруги Агриппина Лобзикова, как всегда, сопровождала заливистым смехом. Однако угодливо потворствующее согласие Сатира, с которым он захлопнул за собой дверь, необъяснимо больно задело её. Она умолкла и вдруг заплакала.

Дионис сейчас же приобнял Агриппину, стал утешать. Она, всхлипывая, уткнулась в его плечо.

– Ну что ты, Агра, всё будет хорошо.

– Кто-кто, Виагра? – подражая прямолинейности подруги, переспросила Агриппина, приподняв голову.

– Нет-нет, я сказал – Агра.

– Бог ты мой, какая прелесть! – искренне восхитилась Лобзикова. – Как ты красиво сказал, меня ещё никто так красиво не называл.

Она опять хотела уткнуться в плечо, но вместо этого мягко прильнула к Дионису, поцеловала в шею. Он не ожидал, весь загорелся, привлёк к себе – Агра, Агра!

И она воспользовалась, с ужасом и восторгом прошептала:

– Дионис, а ты мог бы прямо сейчас «помолвиться» со мной?

– Ну какой разговор? – несколько с обидой, но весьма самоуверенно сказал Дионис и предложил погасить свет.

Агриппина Лобзикова подумала-подумала и согласилась.