1

Известие о ноябрьском Пленуме ЦК застало Акимова в колхозе «Путь Ленина».

Поездив по фермам колхоза, помаявшись и намерзшись, он сидел в кабинете председателя, дожидался начала собрания животноводов — надо было поговорить с людьми о начавшейся зимовке.

В кабинете было тепло, тихо. Его томила усталость после проведенного на морозе дня, и он старался стряхнуть эту усталость, перебирал газеты, читал заголовки, пытался вникнуть в содержание самих статей.

И вдруг в «Правде» наткнулся на такую статью, что отлетела усталость, пропало сонное настроение. Он прочел ее не отрываясь, потом перечел еще раз.

В статье рекомендовалось колхозам пересмотреть Устав в отношении норм содержания скота и размеров приусадебных участков. Короче говоря — восстанавливался старый, уже устоявшийся порядок. Это не могло не обрадовать Акимова. Действительно, пока без такого хозяйства обойтись нельзя. К тому же в семье крестьянина всегда найдется часок свободного времени поработать в огороде, подоить корову, накормить поросенка, а в результате — свои продукты, не покупать их, не платить деньги. Но только размер этот не должен быть в тягость семье, не должен отвлекать ее от колхозных работ.

Когда Акимов прочел статью, ему неудержимо захотелось взглянуть на Пастухова. Но Пастухова тут не было, и он мысленно представил себе его вытянутую физиономию, ушедшие за переносицу глаза при знакомстве с новостью — и расхохотался. Не кто иной, как Пастухов ратовал за сплошную ликвидацию в районе личного хозяйства колхозников, при этом ссылался на авторитеты, на опыт одного знаменитого колхоза в Курской области, забыв о том, что нельзя, поднимаясь вверх по лестнице, прыгать через три ступеньки, ненароком можно споткнуться и упасть, набить себе шишек.

Он показал статью вошедшему председателю колхоза Теплову.

— Правильное решение, — сказал Теплов, прочитав статью. — Корову держи, а теленка от нее — в забой. То же и с огородами... Поторопились с этим делом. А говорят, поспешишь — людей насмешишь. Ладно бы только насмешить, а то ведь вместо смеху иногда плакать хотелось.

Акимов слушал его, не перебивая, а когда тот кончил, сказал, улыбаясь:

— А ты, оказывается, политик. Смотри как расписал!

— А я по-ученому не умею, я по-крестьянски. Я так рассуждаю: всякому овощу — свое время. И в политике надо так: пришло время — решай, поспешай, если рано — подожди, пусть созреет, твое от тебя никуда не уйдет. К чему идем — к тому придем...

Собрание закончилось поздно, близко к полуночи. Ночевать Акимов пошел на квартиру, где останавливался всегда.

Спал он долго: когда проснулся, на столе уже шумел самовар.

И только сел завтракать, в дом вошел Теплов.

— Проходи, Иван Максимович, раздевайся, садись с нами чайку похлебать, — пригласила его хозяйка.

Но Теплов от чаю отказался.

— Слушали радио? — спросил он Акимова.

— Да нет, я только встал, — ответил Акимов. — А что случилось?

— Я так и знал, что вы проспите, — сказал обрадованно Теплов, — не зря бежал... Передавали, вчера проходил Пленум ЦК. На нем порешили опять райкомы партии создать, парткомы ликвидировать.

Акимов с каким-то, чуть ли не детским, восхищением смотрел на Теплова.

— Правда? — только и спросил он.

— Правда, правда, — подтвердил Теплов, — сам слышал, своими ушами. И в области все сливается, не будет двух обкомов, двух облисполкомов.

Акимов потерял интерес к яичнице, к чаю, вскочил, заходил по комнате, потом ринулся к вешалке за своим пальто и, сколько его ни уговаривала хозяйка, не захотел остаться завтракать.

— Пошли в правление, — сказал он Теплову.

Его томили новости, кружили голову. Подумать только: вчера статья об отмене излишних ограничений в личном хозяйстве колхозников, сегодня — решение Пленума о реорганизации парткомов в райкомы, упразднение двоевластия в областях. Тут было от чего волноваться! Не терпелось с кем-то поделиться радостью, поговорить, разрядить себя от переполнявших мыслей...

Придя в правление, он тут же позвонил в партком своему помощнику, велев собрать членов бюро на вечер.

 

2

Районная партийная конференция была назначена на первую субботу декабря.

За два дня до конференции в Колташи приехал представитель обкома партии Краснов.

Михаила Матвеевича Краснова хорошо знали в Колташевском районе, особенно в пределах прежних границ: он четыре года, до реорганизации руководящих органов районов и областей, проработал тут первым секретарем райкома. При разделении руководства области на промышленную и сельскохозяйственную части его избрали заместителем председателя сельскохозяйственного облисполкома.

И Краснов тут тоже знал многих — за четыре года, проведенных на посту первого секретаря, он не раз побывал во всех бригадах и фермах колхозов и совхозов, помнил лично, знал по именам не только председателей колхозов и парторгов, но и большинство коммунистов и передовиков производства.

Приезду Краснова был особенно рад Акимов, работавший раньше под его руководством; с отъездом Краснова он принял от него партийную организацию, стал секретарем парткома и как бы чувствовал свою ответственность перед ним за состояние дел в районе. Ни с кем другим он с такой откровенностью не мог бы сейчас говорить о своих делах и заботах, как с Михаилом Матвеевичем. Потому в первый же день приезда Краснова они просидели в парткоме до вечера, — послезавтра Акимов будет отчитываться перед делегатами, а сегодня ему хотелось посоветоваться с Красновым, поделиться своими мыслями и предложениями.

Вечером в гостиницу к Краснову пришел Пастухов.

Михаил Матвеевич только что расположился почитать отчетный доклад парткома — снял пиджак, галстук, зажег настольную лампу, сел за стол, раскрыл блокнот, как дверь открылась, и Пастухов, спросив: «Разрешите?» — шагнул в номер.

— А-а, товарищ Пастухов? Добро пожаловать. — Краснов встал навстречу Пастухову, поздоровался, подвел к стулу, усадил. — Вот хорошо, что зашли на огонек. Я рассчитывал с вами встретиться завтра, но сегодня — даже лучше.

Они сидели по одну сторону стола, почти касаясь друг друга коленями. Пастухов, настороженно хмурясь, сводя брови, глядел на Краснова, на его лицо с припухшими подглазницами за большими очками, на начинающую лысеть голову и ждал, что Краснов первым начнет разговор.

Так оно и произошло: тот отодвинул лампу, чтобы не мешала, не била светом в глаза, и спросил:

— Ну, так что же? Слушаю вас.

Пастухов опустил глаза, полез в карман, вытащил пачку сигарет.

— Разрешите?

— Да-да, пожалуйста, — ответил Краснов и тоже, откинувшись, пошарил в карманах висевшего на стуле пиджака, достал сигареты и закурил.

— Я звонил в обком насчет своего письма, — начал Пастухов. — Мне ответили, что письмо передали вам для проверки.

— Совершенно верно, письмо ваше у меня, — подтвердил Краснов. — Мы к нему еще вернемся. А предварительно расскажите, как идут дела в районе? Как вам работается?

— В письме все это есть, — произнес Пастухов. — Я там с достаточной полнотой проанализировал состояние дел в районе, метод руководства Акимова и изложил свой взгляд на вещи... Не понимаю, какая еще нужна проверка? Разве вам ничего не говорит то, что мы сорвали выполнение обязательств по зерну, хотя возможности к выполнению были? Я настаивал, доказывал Акимову с цифрами в руках, я боролся за обеспечение поставок, а мне за это поставили на вид. Понимаете? На вид за то, что требовал обеспечения интересов государства. Я выступал не просто против нарушителей государственной дисциплины, а против саботажников из числа руководителей района.

Пастухов разошелся. Чувствовалось, он крайне раздражен тем, что назначили какую-то проверку, когда и так все ясно.

— Вы не волнуйтесь, давайте поспокойнее, — попросил Краснов. — Кстати, я поинтересовался сегодня балансом зерна в районе, и не сказал бы, что у вас его излишки. Может, вы взяли непомерно высокие обязательства, не учли своих возможностей?

— Я в своей работе учитывал одно: страна нуждается в хлебе. Отсюда и исходил, — угрюмо проговорил Пастухов.

— В принципе, конечно, верно. Но ведь вот какая история, подход тут может быть разный. Говорят, вы рубили сплеча, а бюро парткома подходило к вопросу иначе: учитывало и интересы государства и интересы колхозов.

— Это неправда! Акимов и некоторые члены бюро стоят на местнических позициях, разводят в районе гнилой либерализм.

Краснов посмотрел печально на Пастухова, загасил сигарету, встал, прошелся по узенькому номеру, опять сел.

— Хорошо, я вас понял... Теперь скажите, а как вы понимаете то, что происходит сейчас в стране? Вот был октябрьский Пленум, полмесяца назад — ноябрьский Пленум, восстановивший прежнюю структуру управления. Как вы расцениваете, как понимаете решения этих Пленумов?

— Я понимаю так, — ответил Пастухов. — Формы могут меняться, а содержание для партийного работника должно быть всегда одно: бороться за интересы партии. А для этого не стесняться, где надо, и власть применить.

— Значит, если встать на вашу точку зрения, либерал Акимов не годится на роль первого секретаря райкома?

— Безусловно! Такие, как Акимов, не могут руководить районом, у них всегда будут недоработки. Тут нужен крепкий товарищ, принципиальный, не поддающийся чуждым влияниям.

— Например, такой, каким являетесь вы, — подсказал, улыбнувшись, Краснов. — Я правильно вас понял, товарищ Пастухов? Скажите, вы не прочь поработать первым секретарем? Заменить Акимова?

Пастухов недоверчиво уставился на Краснова:

— Вы по поручению обкома меня спрашиваете?

— Нет, нет, — заторопился с ответом Краснов. — Просто хочу знать ваше мнение.

Пастухов помолчал немного, словно собирался с мыслями.

— Если изберут, не откажусь, — с достоинством произнес он. — Для меня работа первым секретарем — не новинка. Учиться не надо.

Краснов посмотрел на Пастухова уже потухшим, без заметного интереса взглядом, словно ничего в Пастухове не осталось, что не было бы известно ему, похлопал ладонью отчет парткома, словно коня, заждавшегося седока, и сказал:

— Так вот, товарищ Пастухов, посоветовались мы в обкоме и решили: особой проверки вашего письма не проводить, а довести о нем до сведения районной партконференции. И как она решит, так и будет. Думаем, делегаты разберутся, что к чему... Надеюсь, и вы выступите, расскажете о своей позиции, о своем понимании дел в районе и методов руководства в сельском хозяйстве. А сейчас — прошу извинить, — Краснов поднялся, опять похлопал рукой по отчету, — надо вот посмотреть, почитать, подумать кое над чем.

Пастухов встал не спеша, выпятил недовольные губы, — похоже, его не устраивало сообщение Краснова.

— Значит, обком не будет рассматривать на бюро мое письмо?

— Да, так вот решили... Ну, будьте здоровы.

Краснов пожал руку нахмурившемуся Пастухову, проводил его до двери, любезно дотронулся до плеча:

— До завтра, товарищ Пастухов.

Когда Пастухов ушел, Краснов еще какое-то время постоял возле двери, потом походил по тесному номеру. Он думал о Пастухове, о своем разговоре с ним. Краснов хорошо помнил его секретарем райкома, помнил его поучающие, внешне правильные, как школьная грамматика, речи с трибун областных пленумов и совещаний, и вот только что обнаружил, как он отстал от времени. Жизнь менялась, а он — нет; все еще живет старыми представлениями, мерит все на свой ветхий, стершийся аршин...

 

3

Партконференция открывалась в десять часов утра, и большеполянские делегаты решили выехать накануне, чтобы ночь провести в Колташах.

Всю последнюю неделю шел снег, и Уфимцев еще утром приказал конюхам подготовить две пары лошадей, две вместительные кошевки, набить их сеном, покрыть кошмами, чтобы делегатам было тепло и мягко ехать до райцентра.

Перед выездом он сходил на квартиру — пообедал, переоделся и, прихватив тулуп хозяина, пошел на конный двор, к месту сбора.

День стоял ясный, с легким морозцем, и, хотя дорога после снегопадов была мягкой, Уфимцев рассчитывал к вечеру добраться до места — кони были добрые, кучер надежный.

Он шел серединой улицы, неся свернутый тулуп на плече, и удивлялся, как неожиданно рано навалило в этом году столько снега: еще начало декабря, а у дороги его ометы, отброшенные хозяевами от домов. И хотя удивлялся этому, но и радовался: больше снега — больше влаги на полях весной, выше будет урожай.

Неожиданно он увидел шедшую навстречу Аню. Сердце его гулко заколотилось. Аня тоже заметила мужа, качнулась к одной стороне дороги, потом к другой и, видимо, хотела уйти ближе к домам, но путь ей преграждали кучи снега, и она пошла по дороге навстречу Уфимцеву.

Он шел, не спуская с нее глаз, и ничего не видел, кроме спешащей навстречу фигурки. Все — и поездка в Колташи, и думы про урожай, и улица с сугробами снега — ушло куда-то, исчезло из памяти, скрылось из глаз, осталась только одна эта фигурка в темно-синем пальто и меховой шапочке.

Когда они сошлись, Уфимцев остановился и сказал сиплым от волнения голосом: «Здравствуй, Аня!», но она, взглянув на него, ответила глухо: «Здравствуй», — и прошла мимо.

Он повернул за ней, догнал, пошел рядом.

— Подожди... Надо поговорить.

— О чем? — спросила она.

— Как о чем? Ты подумай, четыре месяца прошло...

Аня не отвечала, шла, не поворачивая головы, глядя себе под ноги. Уфимцеву мешал тулуп, он перекинул его на другое плечо, тулуп распахнулся, одна пола свесилась, потащилась по снегу, но он этого не замечал.

— Не могу я один больше, пойми, не могу! Кажется, достаточно наказан за свою глупость, к чему это продолжение?

Уфимцев остался на дороге. Он стоял и глядел ей вслед, пока она не исчезла за поворотом, пока не перестала мелькать над кучами снега ее шапочка.

На конном дворе его уже ждали. Запряженные кони нетерпеливо переступали ногами, звенели бубенцы, висевшие на шлеях, так и не снятые после Юркиной свадьбы. Трое делегатов в тулупах, в валенках топтались возле кошевок.

— Наконец-то! — обрадовалась Анна Ивановна. — А мы думали, не случилось ли с вами чего?

Уфимцев поморщился: Анна Ивановна, как всегда, права, с ним действительно случилось непредвиденное: произошла долгожданная встреча с женой, которая опять ничего не решила.

И только тут он заметил гремевшие бубенцы на шеях лошадей.

— А это к чему? Не на свадьбу собрались... Дядя Павел!

Дядя Павел ходил с кучером вокруг лошадей, поправлял сбрую, ровнял сено в кошевках.

— Это, Егор Арсентьевич, как сказать... Нонешний день для партейного навроде праздника, — ответил дядя Павел. — Получше свадьбы... Весь район съедется. Вот и пусть глядят, как большеполянцы своему празднику радуются. Ведь один раз в году...

Уфимцев посмотрел на такого самоуверенного, неожиданно многословного дядю Павла, от души посмеялся его наивному представлению о съезде коммунистов района. Но что-то было в словах дяди Павла — очень душевное, бесхитростное, такое, что он махнул рукой на бубенцы и стал надевать тулуп.

 

4

Домой, в Большие Поляны, они возвращались не одни: вместе с ними ехал представитель обкома партии Краснов — у него было поручение проверить письмо Векшина в ЦК. Накануне, ознакомившись с письмом, и Уфимцев и Стенникова убеждали Михаила Матвеевича, что ехать ему в колхоз нет необходимости: бюро парткома уже определило свое отношение к фактам, изложенным в письме Векшина, коммунисты колхоза тоже информированы и ждут лишь текста письма, чтобы обсудить его на общем собрании. Поэтому пусть Михаил Матвеевич передаст им письмо, и, после обсуждения, они вышлют в обком свое решение.

Но Краснов не согласился:

— Во-первых, дело тут не в одном Векшине. В письме подписи двадцати семи человек, и мы не можем игнорировать их, не поговорить с ними, не выяснить их нынешнего отношения к событиям того времени. Я немного знаю Векшина и верю вам, что большинство из подписавших письмо было им обмануто, так вот надо раскрыть этот обман, доказать людям, что они ошибались. А если они в чем-то правы? Тогда следует поддержать их в этой правоте, помочь устранить недостатки в колхозе. А во-вторых, я выполняю поручение ЦК и не могу эту проверку перепоручить другим.

Они ехали не торопясь, погода была — ни туч, ни ветра, только солнце на небе да снег на земле. И небо и снег где-то там, вдалеке, сходились, а где — не различить, — перед глазами одна бело-голубая даль. И в этой дали частые березовые колки, освещенные солнцем, чистые и прозрачные, казались нарисованными прямо на небе.

И тулупы были теплые, и завтрак в ресторане «Санара» соорудили они добрый, и теперь, после двухдневного сидения на заседаниях, от которых Уфимцев устал, он ехал и сладко подремывал под мягкий перестук конских копыт и под легкое покачивание кошевки.

Партийная конференция закончилась поздно ночью. На пленуме райкома первым секретарем избрали Акимова.

А Пастухова, к неизъяснимой радости Уфимцева, даже не включили в списки кандидатов для тайного голосования. Его письмо обкому партии, зачитанное Красновым как дополнение к докладу Акимова, да и пространное выступление самого Пастухова на конференции убедили делегатов, что не нужен им такой руководитель, о чем они, не стесняясь, говорили, выходя на трибуну.

И Василий Васильевич Степочкин потерпел крах. Делегаты конференции не критиковали его, обходили в своих выступлениях, и в списки для голосования он был внесен без споров, но результаты голосования оказались необычными, еще не встречавшимися в практике Колташевского райкома: фамилия Степочкина оказалась вычеркнутой в большинстве бюллетеней...

Лай репьевских собак разбудил уснувших Уфимцева и Краснова. Проезжая мимо правления колхоза, Краснов спросил:

— Председателем тут все еще Петряков? Или другой теперь?

— Петряков.

— Помню, слабенький был председатель... Как у них дела?

— Да все так же... Живут помаленьку.

В последнее время он много думал над предложением Акимова об объединении с Репьевкой, и чем чаще думал, тем больше загорался перспективой, которую сулило это объединение. Он был полностью согласен со своими помощниками — и с Поповым, и с Первушиным — и мысленно уже не раз прикидывал, как все изменится в новом — объединенном колхозе, какие преимущества таятся в нем. Ему уже не терпелось, хотелось, чтобы объединение состоялось поскорее, не терпелось поработать в новых условиях.

Когда выехали за село, Уфимцев не удержался, сообщил Краснову:

— Акимов рекомендует нам соединиться с Репьевкой.

— Ну что ж, рекомендация заслуживает того, чтобы к ней прислушаться, — оживился Краснов. — Я знаю ваши хозяйства — и репьевское и большеполянское. Карликовые хозяйства по нашим временам. Можно: ли в них хозяйствовать по-современному, когда на очереди вопросы интенсификации? Нет, конечно, разворот не тот! Чтобы экономически выгодно хозяйничать, получать дешевую продукцию, нужна механизация. Но механизмы экономичны в крупном хозяйстве, где они используются постоянно и круглогодично. Возьми откорм свиней. При механизации один свинарь может откормить полторы-две тысячи свиней — вот и дешевое мясо. А в твоих «Больших Полянах» можно поставить столько на откорм? Так что — соединяйтесь... Притом учти, сейчас без квалифицированных специалистов нельзя вести хозяйство, а разве карликовые хозяйства способны содержать их?

Четыре дня пробыл Краснов в колхозе. Он побывал во многих домах, разговаривал с Максимом, с Дашкой, со всеми, кто подписывал письмо Векшина. Говорил и с теми, кто не подписывал письма, а также со своими старыми знакомыми Василием Степановичем Микешиным и Иваном Петровичем Коноваловым.

На четвертый день к вечеру он пошел на квартиру тети Маши, к Ане. Пробыл там долго, целых два часа, и все эти два часа Уфимцев ходил из угла в угол по кабинету, отмахивался от посетителей, отсылая их то к Попову, то к Первушину.

Но вернувшийся Краснов ничего ему не сказал, лишь посмотрел на него долгим, изучающим взглядом и улыбнулся про себя чему-то.

В тот же вечер общее собрание коммунистов колхоза единогласно исключило Векшина из партии.

 

5

А через два дня Уфимцев со Стенниковой поехали в Репьевку.

Дорога бежала то перелесками, то заснеженными полями, пересекала овраги с застывшими ручьями. Вдоль дороги стояли телефонные столбы с белыми чашечками, столбы тревожно гудели.

— Говорят, столбы гудят к непогоде, — сказала Стенникова.

Уфимцев посмотрел на небо, небо было чистое, но какое-то серое, неумытое; в той стороне, где лежала степь, поднималась мгла, черная, как ночь. Он не ответил Анне Ивановне, голова его была занята другим. Он не смотрел по сторонам — на полоски полей с мышкующими лисами, на березовые колки с бесчисленными заячьими следами, — глядел задумчиво на бегущую под ноги Карька дорогу, слушал топот лошади, скрип промерзших заверток у саней.

Они ехали в Репьевку договариваться о слиянии. Перед этим Уфимцев собирал актив колхоза, актив поддержал его, но он понимал, что это полдела, главное — добиться согласия в Репьевке. Он не стал просить приезда представителя райкома, как водится в таких случаях, ему не терпелось самому съездить, прощупать, как отнесутся в Репьевке к предложению Акимова.

— А что, если Петряков не согласится на объединение? — спросила Анна Ивановна, словно подслушав его мысли.

Сегодня с утра морозно, на Анне Ивановне надет большой нагольный тулуп. Из поднятого вверх бараньего воротника тулупа торчал лишь нос да под натянутой низко на лоб шалью угадывались полузакрытые глаза. И голос слышался глухо, как из-под земли.

А Уфимцев не взял тулупа, был в одном полушубке, ехал, свесив ногу с кошевки, словно подготовился соскочить с нее в любую минуту.

— Не может не согласиться. Вы слышали, как наши колхозники поддержали эту идею? — ответил он Стенниковой.

Карько бежал ходкой рысью, от него наносило потом, конюшней, чем-то устоявшимся, домашним.

— Если объединимся, председателем кого? — опросила не без любопытства Анна Ивановна.

— Меня, — без тени смущения ответил Уфимцев. — Я никому эту должность не отдам... У меня с объединением столько связано планов, что... Не отдам! Так и в райкоме скажу...

Анна Ивановна ничего больше не спросила, усмехнулась про себя самоуверенности Уфимцева. А подумав, пришла к мысли, что он не бахвалится, действительно, может потащить на своих широких плечах объединенный колхоз, как никто другой.

Они въехали в Репьевку, и, как всегда, их первыми встретили собаки. Уфимцев подумал, что нигде он не встречал столько собак, как в Репьевке, славившейся охотниками на лис.

 

6

Петряков встретил Уфимцева и Стенникову в своем «меблированном» кабинете. Он сидел за широким письменным столом и, встав им навстречу и поздоровавшись, пригласил присесть на диван. Но Уфимцев от дивана отказался — он уже испытал его однажды, посидев на голых и острых пружинах, вынес стул; Стенникова утонула в каком-то допотопном кресле.

— Слушаю вас, — сказал Петряков, вновь возвращаясь за свой стол, как бы отгораживаясь им от приехавших.

— Мы к тебе, Григорий Иванович, по важному делу, — сказал Уфимцев. — Оно касается будущего наших колхозов. И просим тебя отнестись к нашему приезду со всей серьезностью.

Что-то вроде удивления или настороженности мелькнуло в глазах Петрякова, он отвел глаза от Уфимцева, открыл столешницу, вынул папироску, закурил.

— Давай выкладывай, — сказал он.

Уфимцев начал издалека. Он говорил об особенностях их хозяйств, когда кругом леса, что у них одинаковые условия, требуют одних и тех же мер в руководстве, в направлении хозяйства. Потом говорил о необходимости механизации и невозможности этого в маленьких хозяйствах, — тут он пересказал слова Краснова, сказанные им при возвращении с партконференции, — и что только крупное хозяйство может быть рентабельным.

По мере того как Уфимцев говорил, лицо у Петрякова все больше и больше вытягивалось, глаза суживались, становились злыми, беспокойными. Он бросил недокуренную папироску в пепельницу и сказал, прервав Уфимцева:

— Понял, к чему клонишь, можешь, можешь недоговаривать. Это уже было, не согласился народ. Для чего второй раз поднимать?

— Какой народ? — переспросила Стенникова. — Никакого народа не было. Векшин к тебе съездил, договорились не соглашаться и вели эту линию, доказывали району. А с народом не советовались. Я же тут была, на моих глазах все происходило.

Петряков с трудом выдавил из себя улыбку:

— Ах, Анна Ивановна! Не знаю, как у вас происходило, а мы сделали все по правилам: и правление собирали, и с активом разговор вели... Не согласились товарищи.

— Интересно, почему не согласились? — спросил Уфимцев. — Что послужило причиной к отказу?

Петряков помялся, склонил голову набок, словно затруднялся с ответом.

— Видите ли, — начал он, — не простое это дело — соединение... Сейчас в нашем колхозе жизнь вроде устоялась, народ не жалуется: хлеб есть, на чай-сахар хватает. А теперь еще и ограничения в личном хозяйстве сняли, жить вовсе будет лучше. А соединишься — кто его знает, как оно получится. Начнется ломка, перестройка, механизация — сам говоришь, без механизации нельзя, — а на все надо деньги, а где их брать? Опять зубы на полку?

Уфимцев слушал Петрякова, а ему казалось — слушает Векшина. И у него пропала охота говорить с Петряковым. Он посмотрел на Анну Ивановну — в надежде узнать ее мнение. Та опустила шаль с головы на плечи, расслабилась в кресле и мяла в пальцах сигаретку, готовясь закурить, и не думала об отступлении.

— Ты скажи прямо, чего ты боишься? — спросила она, закуривая. — Лишних хлопот, чтобы потом людям лучше жилось, или... за свое место опасаешься, вдруг из мягкого кресла на табуретку пересадят?

Петряков передернулся, изменился в лице.

— Товарищ Стенникова, — угрожающе проговорил он, — па-апрашу! Па-апрашу! Вы здесь не дома....

— Извини, пожалуйста, — ответила Стенникова, — я не хотела тебя обидеть. Но ведь странно твое упорство, словно ты не хочешь для своих колхозников лучшей жизни, чем сейчас.

Но тут Уфимцев не удержался, глядя на побагровевшую физиономию Петрякова, сказал:

— Пойдемте, Анна Ивановна. Похоже, мы не в ту дверь стукнулись.

Он поднялся, подождал, пока Стенникова повязывалась шалью, пропустил ее вперед, и они ушли, не простившись с молча сидевшим.

Выйдя на улицу, они постояли, подышали морозным воздухом.

— Куда теперь? — спросила Стенникова.

— Пойдем к партийным людям, — ответил Уфимцев, разглядывая площадь. — Кто секретарем парторганизации?

— Шумаков.

— Сергей Васильевич? Председатель сельсовета? — обрадовался Уфимцев. — Вот и пойдем к нему.

Шумаков, к счастью, оказался на месте.

— А я собирался к вам, — говорил он, раздевая и усаживая своих нежданных посетителей. — Думал, пообедаю и двинусь. Хотел депутатскую группу собрать.

— Еще успеешь, соберешь, — сказал Уфимцев. — А сейчас такое к тебе дело — и как к Советской власти, и как к партийному руководителю.

И Уфимцев рассказал о предложении Акимова, о цели их приезда и о том, как встретил их Петряков.

Шумаков внимательно слушал его, а когда Уфимцев кончил, сказал:

— Правильно, что сюда пришли, с Петряковым говорить на эту тему — пустое дело. На словах он как на гуслях, а как до дела доходит — в кусты, любое предложение под сомнение берет... Послушали бы, что коммунисты говорили в его адрес на отчетном собрании. Приводили в пример ваш колхоз, советовали съездить, поучиться... Значит, так и сказал, что жизнь в колхозе устоялась? — переспросил он, засмеявшись. — Действительно, устоялась. Вернее, не устоялась, а застоялась. Колхозникам-то всего по килограмму выдали... Народ видит, кто и как живет, свое мнение в секрете не держит. Так что по части объединения, думаю, препятствий не будет.

— Может, позвать сюда Петрякова? — предложила Анна Ивановна.

— Бесполезно, — ответил Шумаков. — Лучше, сделаем так: вечером соберем коммунистов и поговорим. Там и Петряков будет.

— А если он не придет? — не унималась Стенникова.

— Придет, — успокоил ее Шумаков. — Он побоится, что без него решат, и постарается быть, применить свое красноречие, чтобы отговорить коммунистов... Так что вы пока погуляйте, — он посмотрел на часы...

А вечером собрание коммунистов репьевского колхоза, несмотря на противодействие Петрякова, поддержало большеполянцев. Они договорились: на отчетных собраниях по итогам года рассмотреть вопрос о слиянии и, в случае согласия колхозников, провести потом общее собрание с избранием нового правления.