Анастасия грела руки у огня, смотрела, как языки пламени лижут почерневшие поленья. Лес на потрескивание углей отзывался трелями ночных птиц, скрипом покачивающихся деревьев. Ночь выдалась тихой и безлунной. Тяжелый туман рваными клочьями тянулся от болота. Девушка поежилась, поправила воротник куртки.

– Можно? – спросил солдат и, опираясь на палку, подошел к костру.

– Присаживайтесь, – предложила Настя, уступая раненому место на бревне.

– Да вы сидите, – смуглокожий боец улыбнулся. – Я и насиделся и належался. Даже спать устал.

– Понятно, – девушка тихонько вздохнула.

– Тоже не спится? – зажегся огонек, и табачный дым качнулся под порывом ветра. Мужчина лет тридцати опустился на притоптанную траву, трижды чертыхнулся, придерживая забинтованную ногу.

– Что, болит?

– Дергает немножко, – признался солдат и полез в карман. – Угощайтесь. – В свете огня заблестели фольгой яркие обертки.

– Конфеты?

– Ну да. Конфеты, а что?

– Да так… – Настя взяла угощение. – Леденцы, мои любимые. Откуда они у вас?

– Меня Клаусом кличут. А конфеты… – Клаус взглянул на огонь. Ветер ударил по углям, те вспыхнули, разбрасывая тысячи огоньков. – Это меня взводный научил. Я бросал курить, вот Максим и присоветовал. Но что-то не помогает, по-прежнему курю.

– Максим? – Настя улыбнулась краешками губ. Она только-только подумала о рослом грубияне, припомнила и суровый взгляд, и обидные слова. – А он… он какой?

– А что вас интересует?

– Ну-у-у… не знаю. Наверное, все.

– Это не ко мне, вам бы Женьку Босонца расспросить. Они больше года вместе воют. Жека у него вроде ординарца. Я-то взводного не так давно знаю… месяца три, может, чуть больше. Нашу роту под Тапи здорово потрепали. Это на Ури, за поясом Роштона.

– А как вы здесь оказались? – Настя сунула в рот сразу два леденца. – Это же бог знает где.

– Ну да, неблизко. Полк расформировали, кто-то из наших командиров оказался шпионом. Вот нас, тех, кто уцелел под Тапи, и рассовали кого куда. Вот так я и попал во вторую пехотную, во взвод к старшему лейтенанту. – Клаус бросил в огонь веточку, та занялась, осветив смуглое скуластое лицо, широкий, розовый шрам над бровью. – Старлей хороший офицер, не такой, как наш бывший, капитан Друщец… редкая сволочь этот капитан. Солдат за людей не считал. Целый взвод положил. Глупо, бездарно.

– А вам… вам было страшно?

– Страшно? – Солдат потрогал шрам. – Жутко страшно, особенно когда снаряды рвутся. Везде воет, грохочет. Земля вздрагивает, дым, пыль, белого света не видно. А наш капитанишка в бункере сидит и оттуда по связи горланит: «…держать позиции, ни шагу назад…» А ты под открытым небом лежишь, голову руками прикрываешь, носом землю роешь, с неба бомбы, снаряды…

– А новый взводный? Что он?

– Макс – настоящий мужик. – Клаус поправил бинты. – Если не убьют, до генерала дослужится. Хотя… – Клаус как-то обреченно вздохнул. – Скорее всего, убьют. Не прячется он за толстыми стенами да за солдатскими спинами.

– Да что вы такое говорите? – фыркнула девушка. – Убьют… Никто его не убьет.

– Может, и не убьет, – Клаус откашлялся в кулак. – Но такие, как наш взводный, долго не живут, поверьте, я-то знаю. Четвертый год на войне.

– Какие – такие? – Настя глазела на солдата. – Вы о чем?

– Отчаянный он. Солдат жалеет, да и вообще…

– А как по-другому? Он за каждого из вас в ответе. Не станет солдат, кто будет воевать? Может, ваш Друщец вылезет из бункера?

– Отвоевался капитан. Шальная пуля, а может, снайпер достал… Как ни прятался, а получил сполна, по всему видать, есть бог на свете. Наказал душегуба. Прямо в лоб прилепила. Высунулся из окопа и схлопотал.

– Вы так говорите, будто рады?

– Рад, даже очень рад. – Клаус бросил в огонь окурок, потер раненую ногу. – Из моего взвода только пятеро и выжило. У кого руки, у кого ноги нет. И нас двое полуживых, я и Шульц. Побило нас с Шульцем, сильно побило. Восемь месяцев в госпитале отлеживались. Полковой гранс-лекарь сильно удивился, как это мы выжили, да еще с руками и ногами остались. Так и сказал: «… в рубашках родились». – Солдат тронул плечо, помассировал предплечье. – Ничего, еще повоюем. Мы с Шульцем поклялись за всех наших парней отомстить.

– Имена у вас необычные… Клаус, Шульц. А вы откуда?

– С Хольштейна. Слыхали про такую планету? Это на самой границе с англоязычными мирами. Колония Saxons.

– Нет, не слыхала. – Настя пожала плечами. – Да вы, наверное, и сами успели заметить, как тут у нас с информацией. Людей мало, места глухие. Я-то и в Заречье редко бываю, а про большие города вообще говорить не приходится, все по окраинам да околицам. А вы были в Заречье?

– Не успел. Как говорится, с корабля на бал. Сбросили прямо в Кункайс, будь он неладен.

– Да, в Кункайсе сейчас плохо. А вот до войны там за фермами сады были. Я еще в детстве с ребятами из нашего двора… ну, с теми, что постарше, стащим у рыбаков лодку и айда на северный берег сады обносить.

– Эх… – Клаус громко вздохнул. – Только и воспоминаний, что до войны.

– Нам еще повезло. – Настя протянула руки к огню. – Мы только-только узнали, что это такое. А вот на окраинах Империи война и не прекращалась. У меня дедушка там погиб, маме тогда шесть лет исполнилось, в день ее рождения и не стало дедушки. Он военным был, полковником.

– А у меня дед землю пахал, скот выращивал. – Клаус как-то грустно улыбнулся. – Вестфалом себя называл.

– А кто это?

– Не знаю. Может, прозвище такое, а может, еще что.

– Так… нужно было расспросить дедушку. Это же история вашей семьи, разве неинтересно?

– Не успел. Чингары напали, убили и деда, и бабку. Всю деревню дотла сожгли. Мне и десяти не было, мы на севере, в Саксонии-Анхальт жили, в Магдебурге, городок такой. Отец на фабрике работал, мама… – солдат замолчал.

– Выходит, всегда воевали? – Заморосил дождь, и Настя накинула капюшон.

– Угу… – Клаус грустно улыбнулся. – Всегда.

– Да-а-а… – Девушка смотрела на огонь. Угли переливались всеми цветами радуги, вспыхивали, тянулись огоньками к непрогоревшей древесине, шипели каплями смолы и дождя. – Должна же она когда-то закончиться? Эта война проклятая. Деды воевали, отцы, теперь мы. Неужели и нашим детям придется?

– Не знаю. – Клаус бросил в огонь поленце. – Шли бы вы спать? Который день на ногах. Да и погода не для посиделок под открытым небом.

– Понимаю, что нужно отдохнуть, но не могу. Неспокойно как-то.

– А вы через не могу. Прилягте в шалаше. Там тепло, сухо, глядишь, и уснете.

– Ладно. – Настя поднялась. – Попробую, может, и получится.

* * *

Тофик брел по болоту. Ночь, ветер и моросящий дождь, мерзкая, отвратительная погода. Поднятый с илистого дна контейнер поочередно несли солдаты, а тела двух погибших пилотов – аборигены. Тофик хорошо знал, потому как видел и неоднократно, трепетное отношение дикарей к погибшим воинам, именно к погибшим. Так как умершие от болезней или старости не заслуживали такого почета и уважения. Но охотник даже не догадывался, что пилоты с упавшего транспортника неизвестно по каким причинам заслужат такую честь. Аборигены бормотали известные только им молитвы, не скрывали слез, и называли пилотов Ати-Тава «Дети Мрака». Кайцы сплели волокуши из побегов травы вайя: плоских достигающих двухметровой высоты желтых прочных листьев. Скорее, не волокуши – лодки-коконы. В них и положили мертвецов.

– На острове остановимся, – заговорил молодой вождь хайга Ахмон. – Дальше нельзя. Нужно задобрить Атортов. Рапитон, страж Куктариса, гневается. Ты белый и Ати-Тава белые, тебе и идти. Нужна жертва.

– Нужна – значит будет. Вы ступайте, я догоню. – Тофик не стал спорить, отдал ружье, вынул тесак и побрел в обратном направлении. «Дикари, шайтан вас забери! Жертву им подавай», – мысленно ругался Тофик. Дождь и ветер усиливались, и надежда добыть кракана таяла, как и рваные клочья тумана. – Попрячутся краканы, где искать? – сетовал охотник, выбираясь из глубокой ямы. – Жертва-жертва, анахронизм, дикость. – Тофик снова провалился, но гораздо глубже, по самую шею. Поток отборной брани подхватил разгулявшийся ветер. Подхватил и понес над смрадным болотом. У самого лица охотника выбросилось что-то большое, белое, хлопнуло по воде широким хвостом. – Лобатый! – выплевывая чуть горьковатую воду, выкрикнул Тофик. Новый всплеск, брызги. Косяк крупных рыбин шел к островам. Белые, как чистый лист бумаги, обитатели речных ям плыли к нерестилищу. Болото – не их стихия, и рыбины, жадно хватая ртами воздух, шли поверху, рассекая острыми гребнями плавников мутную воду.

– Хвала Аллаху! – Тофик занес над головой тесак, зажав лезвие между ладоней. Удар прочной рукоятью, и полутораметровый лобан, панцероголовый речной гигант, перевернулся кверху пузом, дернул хвостом. Еще удар по голове, и рыба затихла.

* * *

– Вот… – Тофик выволок на берег добычу. – Годится для жертвоприношения? – Лобан приходил в себя, подергивал хвостом, расправлял спинной плавник и широко открывал рот.

– Утукава? – Вождь таращился на рыбину.

– И что? Утукава, извини, кракана не было.

– Это хорошая жертва. Мало крови, много мяса. Оторы будут довольны.

– Кто бы сомневался, – проворчал охотник. С одежды стекала вода, в сапогах чавкало, все тело пробивала крупная дрожь. – Из-за вашей жертвы я тесак утопил.

– Это хороший знак. Оторы примут твоих братьев. Откроют дорогу в мир мертвых.

– Ахмон, ты что удумал?

– Нельзя Ати-Тава нести дальше.

– Это почему же? – Тофик не моргая смотрел юноше в глаза.

– Утукава пришли, с глубин Кахты плывут краканы. Много краканов.

– Да, с покойниками нам не пройти, – согласился Тофик. – Учуют мертвечину…

– Скажи своим, пусть готовятся проводить братьев.

– А что я им скажу? Они люди пришлые, могут не понять.

– Объясни. Ати-Тава не должны оставаться в нашем мире. Им пора уходить. – Вождь кивнул и поволок рыбину к ожидающим на поляне воинам хайга.

– И как мне это сделать? – себе под нос вымолвил Тофик. – Что я скажу?

Пилотов вынули из коконов. Раздели догола, прикрыли лица паутиной травы койя. Молодой вождь и трое воинов хайга встали на колени, задрали головы, подняли к небу руки. Рыбина со вспоротым брюхом лежала перед вождем у изголовья мертвецов.

– Чего это они делают? – тихо спросил сержант, наблюдая за странным поведением аборигенов. Те стояли неподвижно, подставив дождю и ветру смуглые лица.

– Тебе лучше не знать. – Тофик поежился, но не от промозглого ветра, а от одной мысли, что будет дальше.

– Не понял? – сержант тронул охотника за плечо.

– Мы на земле кайцев, понимаешь?

– Понимаю. И что с того?

– Здесь свои законы.

– Ты по-людски объясни, что они задумали?

– Покойники должны очиститься. Оторты – это кайские боги. Так вот они не пустят воинов в мир мертвых, пока те помнят дорогу в мир живых. Так что, Дмитрий, наберись терпения и помалкивай, если хочешь живым и невредимым выбраться из болота.

– Что-то я не врубаюсь. – Сержант насупился, вытер со лба дождевую воду. – Мы что, ребят прямо здесь похороним?

– Если это можно так назвать. Не похороним – утопим.

– Погоди-погоди. Как это утопим? Э нет, так дело не пойдет!

– Ты чего, пацан? – Тофик не моргая смотрел из-под бровей. – Забыл, какой у тебя приказ? Кто принесет контейнер, если всех вас сожрут краканы? Я доходчиво объяснил?

– Нет. – Сержант уставился на охотника. – Откуда им взяться? Сколько отмахали, я ни одного не видел.

– Оттуда, – Тофик указал пальцем в сторону мутной воды. – Стой смирно и жди.

– Ждать-то чего?

– Пока хайга не принесут жертву. Утопим мертвецов и двинемся дальше. Лобатый пришел, вся округа кишит краканами. Без кайцев нам не пройти. Понятно?

– Ни фига мне не понятно. – Сержант махнул рукой. – Делайте что хотите! Мы вас на берегу подождем.

– Отставить, – прошипел Тофик. – Стой, где стоишь!

– Слышь ты… мужик. – Дмитрий заскрипел зубами. – Ты, вообще, кто такой, чтобы мне приказывать?

– Командир второй заслон-заставы. Капитан Фаталиев. Кавалер крестов славы. Последнюю награду получал лично из рук Императора.

– Императора… – прошептал сержант, – капитан…

– Расслабься. – Тофик улыбнулся. – Я в отставке.

Развели огонь. Вождь по-прежнему стоял на коленях с поднятыми к небу руками. Дождь немного поутих, впрочем, как и ветер. Но от этого не стало суше и теплее, скорее наоборот. Противная изморось, хоть и легкий, но пронизывающий до костей ветерок.

Двое воинов приблизились к сержанту и его солдатам, держа перед собой большие плоские раковины с дурно пахнущей вязкой зеленой жидкостью.

– Апаха, – поблагодарил Тофик и сделал небольшой глоток из раковины. Передал сержанту, толкнув того локтем в бок.

– Апаха, – брякнул Дмитрий. Резкий запах ударил в нос, но сержант не кривясь пригубил, сделал глоток и только после этого оскалился, передернул плечами и передал соседу. – Бр-р-ры… – вымолвил Дмитрий и принялся рукавом вытирать язык.

– Ничего. – Тофик проглотил приторно горькую слюну. – Скоро улетишь.

– Куда? – хлопая глазами, спросил сержант.

– Далеко. Надеюсь, тебе и твоим бойцам понравится. Когда я первый раз попробовал зуйгу, до самого рассвета бродил по улицам родного города. А еще кое-где побывал, но лучше бы… – Тофик вздохнул.

– Что за дрянь?

– Травка такая. На болоте ее пруд пруди. Зуйгу зовется.

– Смотри. – Кто-то из солдат толкнул сержанта. – Что он собирается делать?

– Тихо. – Тофик поднял руку. – Всем молчать.

Молодой вождь отсек ножом рыбе голову. Выковырял глаза, положил в перламутровую раковину. Воины хайга, те, что стояли позади вождя, приблизились к мертвым, убрали с лиц траву койя. Черное небо прорезали молнии, сорвался ветер, припустил холодный дождь.

– Атаримо ута Оторто, – обращаясь к небу, горланил вождь. – Аторто утрава, – две пары человеческих глаз легли рядом с рыбьими.

– Что за… – сержант подался вперед.

– Стой. – Тофик схватил его за руку. – Глаза помнят дорогу в мир живых.

– Так нельзя. – Дмитрий отвернулся, хайга вспарывали покойникам животы, вынимали внутренности, а взамен укладывали большие куски рыбы. – Это же…

– Замолчи, скоро все закончится.

Охотник не соврал. Для сержанта и его солдат все закончилось намного быстрей, чем для хайга. Люди повалились на траву, а аборигены затянули громкую тоскливую песню. Мертвецов снова уложили в плетеные коконы, понесли к болоту. Что было дальше, Тофик не видел. Розовый туман окутал разум, мышцы расслабились, и отставной капитан свалился на землю. Мир завертелся, унося Тофика в те далекие годы, когда у него была семья, по дому, что стоял на окраине леса, бегали дети, а он был молод и счастлив.