Вскоре после моего возвращения из Австралии, куда я поставил партию животных для Сиднейского зоологического сада, я решил отправиться в Тренггану. Я надеялся там заполучить носорога и нескольких тигров и леопардов для Гагенбека в Гамбурге. Тренггану тогда еще была девственной страной и изобиловала всякими животными.
В Куала — столице Тренггану — я тотчас же отправился к султану. Он был в восторге видеть меня, — он всегда бывал мне рад, так как я всегда привозил ему подарки. В данном случае я привез для него один из первых фонографов, с восковым цилиндром, и он доставил султану массу удовольствия. В одно из предыдущих посещений я ему поднес шарманку с барабаном, цимбалами и другими карусельными принадлежностями, купленную мною за двести мексиканских долларов у какого-то немецкого торговца в Сингапуре. Султан приставил в качестве капельмейстера одного из своих приближенных, и этот-то капельмейстер теперь, на глазах у султана, дрожал от страха перед новой волшебной машиной, так хорошо воспроизводившей звуки человеческого голоса. Он только издали решался рассматривать фонограф, сам же султан нисколько не боялся и искренно потешался над страхом своих приближенных. Пение и оркестровая музыка казались им уже чересчур сверх'естественными, забавляла их только передача смеха. Хотя, надо сказать, что женщинам нравилось все без исключения.
Я заявил султану, что намереваюсь отправиться в глубь страны и попытать счастья в ловле зверей. Он пожелал мне удачи и предложил дать мне проводников и носильщиков.
После пятидневного путешествия вверх по реке Тренггану мы достигли последнего поселения на северо-западе, дальше которого ни один туземец итти не решался из страха перед дурными чарами, которыми поверье окружает одну из местных гор, Букит Ганта, что значит Гора Духов. Мне давно хотелось проникнуть в эти места, так как говорили, что они кишмя кишат зверьем всякого рода; но тут водились «духи», — всякий, кто захочет проникнуть сюда, будет, либо разорван тигром, либо, что еще страшнее, превращен в тигра.
Я упирался в стену молчания при всякой попытке разузнать, как скорее всего туда попасть. Заколдованную гору надо обходить, избегать даже упоминания о ней в разговорах. Я решил бороться с суеверием — суеверием же: я об'явил всей деревне, что я — паван (колдун). Принятый мною храбрый и самоуверенный вид возымел должное действие.
Я не имел ни малейшего представления о том, что нас могло ждать в тех таинственных местах; но я решил, если это только окажется в человеческих силах, переступить через Гору Духов, Прежде всего я надеялся найти какую-нибудь речку с выходом в море: мы зашли далеко в глубину страны, и, если нам суждено было поймать каких-либо зверей, то нужно было озаботиться обеспечением средств для их перевозки.
Я убедил туземцев, что с самого дня моего рождения ни один злой дух никогда не посмел коснуться меня, и обещал им свое заступничество… Я просил туземцев итти со мной только до подножия горы, уговаривая сакаев, обитателей джунглей, живущих вблизи горы, чтобы они согласились быть нашими проводниками. В конце концов, мне удалось собрать нужное число желавших сопровождать меня.
При первых же шагах мы оказались лицом к лицу с самой настоящей трагедией. Придя в соседнее селение, мы застали его вождя Пенг-Гулу в сильнейшем волнении; вокруг него столпились плакавшие и причитавшие женщины и дети. Он обращался то к тому, то к другому, крича: «Замолчите, замолчите же!», а, увидев меня, он воскликнул: «О, туан (господин)! Какое горе! Сколько тревог!».
Туземцы обносят деревья дурмана частоколом и строят себе вокруг шалаши.
Я спросил, в чем дело. Его ответ, не будь я так хорошо знаком с этими местами, меня, наверное, удивил бы. Оказалось, что сейчас произошла ожесточенная битва за обладание дико растущим в джунглях дурмановым деревом. Туземец пожертвует чем-угодно, лишь бы заполучить необычайные плоды этого дерева.
В происшедшей драке было убито четверо мужчин и одна женщина, а двое мужчин и одна женщина были тяжело ранены. И вот теперь он, вождь селения, должен итти так далеко, в столицу Куала, чтобы сообщить султану о происшедшем несчастьи. Только что были похоронены убитые, а раненых он сейчас отправляет в столицу, в тюрьму. Они лежали тут же, на самых грубых, какие только можно представить, носилках, и состояние их было поистине отчаянное. Я был убежден, что живыми они в столицу доставлены не будут, и высказал свое опасение вождю.
Отношение его к происходящему было очень характерно. Он ответил, что какое ему дело до того, что раненые страдают, хотя бы один из раненых и был его собственным племянником. Если они умрут е пути, значит на то воля аллаха, а доставить их в столицу, живыми или мертвыми, все же необходимо, так как иначе его самого накажет султан. Как глава селения, за все случившееся должен отвечать он.
Впоследствии я узнал подробности этого происшествия. Оба мужчины умерли по дороге, женщина же осталась жива. Она рассказала, что это ее отец нашел в джунглях дурмановое дерево. Возвратившись вечером домой, он сообщил ей об этом и стал вдвоем с ее братом готовиться к тому, чтобы на рассвете итти обратно в джунгли к открытому сокровищу.
Но снаружи хижины подслушали их разговор, — она назвала при этом имя одного из умерших в пути мужчин. Человек этот, собрав своих товарищей, тотчас же отправился в джунгли, чтобы завладеть деревом. Ее отец и брат вышли на рассвете, а она с мужем еще немного погодя. Когда они подошли к дереву, то нашли отца, лежащего мертвым у его ствола, а брата — умирающим. Тут же был и мужчина, которого ее брат ранил, — он ударил ее ножом, но она его убила.
Рассказ женщины был прост и правдив. Ее освободили и признали собственницей дерева.
Ежегодно тут происходили отчаянные сражения за обладание дурмановыми деревьями. Случалось, что деревья эти находили близ пограничной полосы, разделявшей владения двух деревень, и тогда целые селения вырезали друг друга в борьбе за обладание этим ценным деревом.
Столь страстно желанный плод дурмана — величиной с ананас; он покрыт зеленой скорлупой с крепкими, длиной в полдюйма, колючками. Несмотря на то, что эта оболочка очень тверда, ее все-таки без особого труда можно разрезать или вскрыть любым острым орудием. Самый плод делится на пять-шесть долек, на подобие апельсина; в каждой из них сидит по зерну величиной с орешек; плод с'едают дольку за долькой, обсасывая косточку. К сожалению, вряд ли кому-нибудь из жителей других стран придется попробовать этот плод, — он слишком быстро созревает и не выдерживает перевозки.
Дерево, на котором растут описанные плоды, достигает 60–70 футов в высоту и походит на вяз, только кора его нежнее, чем у вяза. Так как плоды, когда созреют, падают на землю, то туземцы не должны лазить на деревья, чтобы их собирать.
Когда приближается время созревания плодов дурмана, туземцы строят вокруг деревьев шалаши, из которых они следят за падением плодов; они принимают все меры предосторожности к тому, чтобы плоды не могли упасть на людей, так как острые колючки наносят страшные, кровоточащие раны.
— Гидок (не та)! — кричит хозяин, и мартышка ищет другой плод.
По запаху и вкусу плоды дурмана нельзя сравнить с какими-либо другими фруктами; еще задолго до того, как повозка, нагруженная дурманом, станет видима для глаза, уже доносится запах плодов. Для обоняния жителя Запада запах этот чрезвычайно неприятен.
Лично мне он был так противен, что я прожил на Малаккском полуострове восемь лет, прежде чем решился с'есть один плод дурмана. Туземцы часто убеждали меня, говоря: «Попробуй! Хорошо! Он тебе ничего дурного не сделает!». Но стоило мне только понюхать плод, я неизменно отрицательно качал головой. Когда я, наконец, впервые решился взять в рот одну дольку, я приступил к этому с особой осторожностью, а именно — предварительно крепко зажав нос. Несколько туземцев собрались вокруг меня, смеясь над моими гримасами, — им очень хотелось, чтобы я одобрил их любимое лакомство. Первый проглоченный кусок моих сомнений еще не рассеял; однако, второй уже привел меня к заключению, что вещь эта, пожалуй, и ничего себе; ну а третий — окончательно убедил меня, что это на самом деле прямо-таки вкусно.
По своей консистенции плод дурмана напоминает сливки; если растереть банан и смешать его с одинаковым количеством густых сливок и небольшим количеством шоколада и прибавить к этой смеси немного чесноку, чтобы придать ее вкусу пикантность, то полученная смесь очень близко будет подходить по вкусу и консистенции к дурману. В то же время вкус дурмана чрезвычайно нежен и, действительно, невыразимо приятен.
Ко времени моего от'езда я успел превратиться в страстного любителя этих фруктов, и теперь, когда я их описываю, мною овладевает непреодолимое желание с'есть хотя бы один сию же минуту.
В период созревания дурмана и звери и люди — все бывают одинаково охвачены стремлением, переходящим в настоящую страсть к этим плодам; одним из самых замечательных свойств плода является способность вызывать любовное возбуждение; многие полагают, что только суеверие туземцев приписывает плодам дурмана подобное свойство, но я слишком часто видел его непосредственное влияние на зверей джунглей для того, чтобы у меня на этот счет оставались какие-либо сомнения. Нельзя также сказать, что созревание дурмана лишь случайно совпадает с нормальным периодом спаривания; на самом деле трудно было бы говорить о нормальном периоде спаривания в стране, где лично я находил новорожденных тигрят и в марте, и в мае, и в августе. Не случайность и то, что обуреваемые страстью звери наполняют джунгли шумом отчаянных битв за желанную подругу именно тогда, когда они наедаются плодами дурмана.
Мне, как трапперу, плоды эти не раз сослужили хорошую службу. Где растет дурман, там лучшее место для сетей и капканов охотника. Повидимому, ни один зверь не может противостоять прелести плодов дурмана. Слон до тех пор катает их ногой по земле, пока не поломаются острые колючки, потом осторожно наступает ногой, чтобы раздавить скорлупу, а затем уже с'едает сначала мякоть, а потом и кожу. Носорог, тапир, дикий кабан, буйвол и олень — все они топчут плоды копытами до тех пор, пока скорлупа не лопнет и не откроется, а медведь, тигр, леопард и более мелкие представители кошачьей породы вскрывают скорлупу своими острыми когтями.
Очень забавно наблюдать за тем, как сражается с дурманом маленькая обезьянка. Обезьянам, конечно, незачем ждать, пока плоды упадут на землю, но часто случается, что они пытаются срывать с дерева не вполне созревшие плоды, и вот это дело оказывается не легким. Да и, сорвав плод, надо еще поломать голову над тем, как его открыть? Достаточно было бы малейшей трещинки, и маленькая лапка могла бы уже в нее проникнуть, а затем скорлупа будет быстро разорвана; и вот обезьяна взбирается на самую высокую ветку и оттуда с силой бросает плод вниз.
Заметив место падения, она кубарем скатывается на землю. Тут иногда ждет ее горькое разочарование: какой-нибудь другой зверь, либо не имеющий возможности лазить по деревьям, либо попросту не такой предприимчивый, как обезьяна, уже успел воспользоваться легкой добычей, схватил плод и унес его, пока она спускалась на землю. Тогда тишина джунглей резко нарушается криками обиженной обезьяны. Нередко случается, что именно писк и визг обезьян приводят людей к месту, где растет дурман.
На долю одного селения, в котором мне как-то довелось некоторое время прожить, выпало исключительное счастье быть обладателем целых четырех дурмановых деревьев. Все они были обнесены частоколом из бамбука, заплетенного тростником; наверху частокола был насажен ряд длинных, острых колючек. Эта изгородь служила защитой от оленей и диких свиней, которыми изобиловали окрестности, о чем можно судить по тому, что как-то я убил здесь восемнадцать животных за один только час.
Но никакие частоколы и изгороди не способны защищать от птиц и обезьян, тут надо было придумать что-нибудь другое, не то не осталось бы ни единого плода. Там, где колючки оказывались, бессильными, пришлось заменять их колотушками.
Изобретательные туземцы придумали большие бамбуковые колотушки, которые устраиваются следующим образом: к ветке дерева привязывают накрепко кусок полого бамбука; другой кусок такого же бамбука свободно раскачивается, но таким образом, что, если внизу дернуть за конец веревки, прикрепленной к этому куску, то он сильно и звонко ударяет по первому.
По утрам меня очень развлекало наблюдение за тем, как туземные ребята, человек по шесть-восемь, сидя под деревом по очереди дергают веревку от колотушки; это могло казаться детской забавой, но на деле грохот колотушки порождал настоящую панику среди мартышек и птиц.
Ближе к полдню, когда солнце подымается высоко и жара усиливается, и обезьяны и отпугивающие их дети засыпают. Даже птицы — и те отказываются от поисков пищи в это время дня.
Туземцам иногда удается научить обезьянку собирать для них плоды дурмана, как это делается при сборе кокосовых орехов. Когда я впервые увидел обезьянку за этой работой, я с большим интересом стал следить за нею. Обезьянка, привязанная на длинной веревке, взобралась на дерево. Добравшись до первого колючего плода и слегка дотронувшись до него лапкой, обезьяна с озабоченным видом стала глядеть вниз. Ее хозяину этот плод не понравился, он дергал за веревку и кричал: «Гидок!» (не та), и мартышка оставляла найденный плод и переходила к другому до тех пор, пока хозяин не закричал утвердительно.
Теперь, когда плод выбран, остается оторвать его от стебля, осторожно избегая колючек; для этого обезьянка начинает вертеть плод, при чем от времени до времени ей приходится приостанавливать эту работу для того, чтобы быстрыми движениями своей маленькой ручки смахнуть облепляющих ее лицо муравьев; когда стебель в достаточной степени перекручен, обезьянка перегрызает его зубами.
Интересно было посмотреть на выражение лица обезьянки, когда плод упал на землю! На выглядывавшем из листвы ее лице были одновременно написаны и страх и ожидание. Но хозяин одобрительно крикнул, и на лице ее изобразилось полное удовлетворение.
Мы покинули селение, где дурмановое дерево причинило столько горя и даже смерть, с тем, чтобы продолжать путь к Горе Духов.
