1

Гоня лошадей, Константин с Дацием проделали путь до Никомедии за четыре дня. Главнокомандующий Лициний выглядел удивленным, когда они предстали перед ним.

— Я вижу, вы шли с хорошей скоростью, трибун, — похвалил он, — Как император Диоклетиан?

— Здоров и счастлив.

— А его капуста? — Лициний улыбнулся.

— Наливается. Никто в окрестностях Салон не осмеливается выращивать крупнее, чем у него.

— Можно мне осведомиться, командир, куда меня направляют?

— К персидской границе, в область правления цезаря Максимина Дайи. Полагаю, ты уже бывал в тех местах.

— Несколько лет назад, во время персидской войны.

— Тогда ты, без сомнения, знаешь территорию, прилегающую к Евфрату, и крепость Каллиник.

— Каллиник? — Это в разговор вмешался Даций, подстегнутый удивлением. — Когда я был там, Каллиником командовал центурион.

— Видите ли, и цезарь Максимин Дайя, и август Галерий считают, что этот пост теперь достаточно важен, чтобы было оправдано пребывание там трибуна, — объяснил Лициний. — А поскольку вы оба уже знакомы с охраняемым крепостью районом, это место показалось нам вполне подходящим для вашей службы.

Ловко придумано, решил Константин. Упрятав его на Востоке, Галерий избежит столкновения с Констанцием, неминуемым, если бы он просто устроил его казнь. Но не исключено и то, что Галерий в своем рвении переусердствовал. Всего лишь в нескольких днях пути к северо-востоку лежали провинция Армения и царство Тиридата — не только одного из могущественнейших независимых монархов империи, но и близкого друга Константина. И в нем жила уверенность, что если он попросит Тиридата вызволить его, заживо погребенного, из Каллиника, то даже Галерий вряд ли сможет отказать просьбе такого почитаемого монарха в том, чтобы его войскам назначили нового командующего.

— А ты, трибун, так же относишься к Каллинику, как и центурион? — Подозрительная нотка в голосе Лициния насторожила Константина: от него ожидают, что он запротестует, а это, возможно, окончится для него еще более скверным назначением.

— Я солдат империи, командир. Буду служить, где бы ни приказали.

— Я тоже, — добавил Даций.

— Когда нам выступать на новое место службы? — осведомился Константин.

— Если желаете, можете взять несколько дней увольнительных, — предложил Лициний. — Насколько мне известно, семья твоей матери живет где-то неподалеку?

— В Дрепануме, — подтвердил Константин. — Коли позволено, я поеду туда сегодня же вечером.

 

2

Хотя Константин находился в подавленном состоянии духа из-за этого назначения, которое должно лечь преградой в половину Римской империи между ним и Фаустой, его настроение резко поднялось при виде того, с каким восторгом его встречают мать и сынишка. Криспу было почти десять лет. Этот крепкий мальчуган мог уже метать легкие копья и дротики, излюбленное оружие иллирийцев. К верховой езде он пристрастился так же естественно, как научился ходить, когда Марий подарил ему пони. И вот теперь по утрам отец с сыном скакали по волнистым холмам у залива, и на какое-то время Константину удалось позабыть уготованное ему впереди унылое будущее. Но однажды, вернувшись домой после одной из таких скачек, он увидел Мария и по серьезному выражению лица своего дяди почувствовал, что назревают еще какие-то неприятности.

— А я собирался навестить тебя завтра, перед тем как мы с Дацием отправимся на Евфрат, — сказал Константин. — Что-нибудь случилось?

— Да. И достаточно серьезная вещь — настолько серьезная, что лучше будет сообщить тебе об этом здесь, а не в Никомедии, где могут подслушать шпионы Галерия. Сейчас даже собственным слугам нельзя уже доверять: Они уверены, что их ждет награда за доносы на своего хозяина.

— Не как на христианина — ты им никогда не был.

— Нет. Какое-то время люди доносили друг на друга за продажу из-под прилавка, но у Галерия хватило здравого смысла — и в этом я отдаю ему должное — не настаивать на соблюдении законов Диоклетиана о фиксированных жалованье и ценах и дать им спокойно умереть.

Это был катастрофический эксперимент; он ни к чему не привел — только создал армию воров и шпионов.

— А как насчет монет?

— Ходят слухи, что август снова добавляет в них неблагородный металл, но дела у него пока идут медленно, и народ еще верит в ценность римских денег.

— Значит, эксперимент, как ты это называешь, не стал полной неудачей?

— В этом отношении, возможно, и нет, — согласился Марий. — Но когда половину народа поощряют шпионить за остальными, вместо того чтобы трудиться, нужно выдумывать новые преступления, чтобы им было чем себя занять. Галерию это удалось: он издал эдикты, где туманно говорится о каких-то «преступлениях против государства». Они позволяют ему сажать в тюрьмы тех, у кого по счастливой случайности еще осталась кое-какая собственность. Но хватит об этом, — уже бодрым тоном добавил он. — К счастью, пока у твоего отца за Альпами стоит наготове превосходнейшая в империи армия, никто из семьи твоей матери, скорее всего, от него не пострадает. Собственно говоря, беспокоюсь-то я о тебе.

— Да что там может случиться со мной, на Востоке? Персы уже несколько лет ведут себя смирно.

— Ты туда не едешь.

— Откуда тебе известно?

— Не у одного Галерия есть шпионы — хотя не сносить мне головы, если он это сможет доказать. Когда ты уехал с Диоклетианом в Салоны, я написал Констанцию и предложил: пусть он попросит, чтобы тебя отправили в Галлию. Так вот, письмо с его просьбой пришло еще примерно месяц назад! Вот почему Галерий вызвал тебя так поспешно и задумал живьем похоронить на Евфрате.

— Ты хочешь сказать, что он осмелился наплевать на письмо отца?

— Скорее всего, он хотел притвориться, что получил его только после того, как преспокойно сплавил тебя на Восток. И это могло бы сойти ему с рук, если бы прошлым вечером не пришло второе письмо от Констанция с категоричным требованием, чтобы тебя немедленно отправили в Галлию, так что даже Галерий не может уклониться от этого.

— Но как же ты так скоро узнал — и о втором письме? — Константин почувствовал, как в нем поднимается волна возбуждения при мысли о том, что наконец-то он, возможно, займет свое место рядом с отцом.

— За это Дацию скажи спасибо; военнослужащие центурионского состава римской армии имеют собственную шпионскую сеть. Они в большинстве своем почитают твоего отца, а Галерия и Дайю на дух не переносят. Так что не успел еще Галерий дочитать письмо до конца, как Даций уже знал о нем. Когда завтра ты вернешься в Никомедию, тебя ждет приятная новость, что ты едешь в Галлию с депешами для Констанция.

— Но ведь это как раз то, что мне и нужно! — вскричал Константин. Но тут его кольнуло какое-то предчувствие, и он с тревогой спросил: — А почему после первого письма отец так быстро прислал второе?

— По сведениям Дация, он ссылался на болезнь.

— Что за болезнь? — быстро спросил Константин.

— Констанций не сообщал подробностей, но я надеюсь через несколько дней получить письмо с дополнительной информацией.

— А может, это просто уловка, чтобы заставить императора Галерия отпустить меня?

— Сомневаюсь. Твой отец честен и редко прибегает к притворству, даже в таком важном деле, как это. Я полагаю, что он действительно болен и хочет, чтобы во время экспедиции в Британию ты был с ним.

— Я ни о каком таком походе ничего не слыхал, — признался Константин.

— В последнем письме твой отец упоминал еще об одной кампании, — сказала Елена, стоя в дверях с Криспом, напоминавшим своим видом белого медвежонка в махровом полотенце, драпирующемся вокруг него наподобие тоги — церемониальной верхней одежды, редко встречающейся на Востоке, а в Риме теперь надеваемой знатью только во время событий государственного значения, — Максимиану и Максенцию он не доверяет, а поэтому заключил договора о мире с двумя германскими вождями. Кажется, их зовут Аскарик и Регаис. Как только он подавит небольшое восстание пиктов в Британии, он хочет перенести свою столицу в Медиолан, — Она повернулась к Марию: — Ты, кажется, сказал, что Констанций болен. Я не ослышалась?

— Так он писал в письме, которое Галерий получил вчера вечером. Он хочет, чтобы Константин был рядом.

— Если бы Констанций не был болен, он бы об этом не просил, — Елена быстро повернулась к сыну. — Ты ему нужен, Константин. Немедленно поезжай к нему. Сегодня же.

— Если я уеду без приказа начальства, Галерий может настоять, чтобы меня убили на месте, — напомнил ей Константин.

— Да ведь он ни за что не отпустит тебя в Галлию. С больным-то отцом.

— А у меня сведения, что Галерий намерен отпустить Константина, — вмешался Марий. — Или, по крайней мере, позволить ему выехать из города.

Всем было понятно, какой смысл таился в этих словах Мария, поэтому в объяснении никто не нуждался. До Галлии далеко, и почти везде на пути мог поджидать убийца.

 

3

Едва на следующий день после полудня Константин успел соскочить с лошади на огороженной территории для военных позади дворца в Никомедии, как появился посланец императора Галерия.

— Трибуну Константину приказано немедленно явиться к августу Галерию, — сказал он.

Когда за несколько месяцев до этого Константин уезжал из Никомедии в Салоны, Галерий выглядел мускулистым, подтянутым, в хорошей бойцовской форме. Но уже роль императора — заметил Константин, когда салютовал августу Востока в том же зале для аудиенций, где он так часто стоял рядом с Диоклетианом, — наложила свой отпечаток на носителя пурпурной мантии и жемчужной диадемы. Галерий заметно раздался в талии, а холодные глаза, прежде всегда глядевшие по-орлиному из-под нависающих век, теперь стали тусклыми и невыразительными и под ними вздулись мешки.

— Ты быстро подчиняешься приказам, трибун Константин, и это делает тебе честь, — проговорил император с ноткой даже если и притворной, но все же очень похожей на нотку теплоты, которую Константин впервые услышал в его скрипучем голосе. — В каком состоянии здоровья ты оставил моего тестя в Салонах?

— Оно с каждым днем все лучше, август, может, потому, что он счастлив.

— Ну да, ведь у него есть теперь его драгоценная капуста. — Казалось, Галерий не обратил внимания на то, что Константин адресовался к нему только как к августу, не употребив титула «доминус», с которым он всегда обращался к Диоклетиану. — Как поживает твоя мать?

— Очень хорошо.

— А твой сын?

— Ждет, когда ему исполнится семнадцать, август, и начнется его военное обучение.

— Сколько же ему сейчас? — с удивлением спросил Галерий.

— Почти одиннадцать, и он отлично развит для своего возраста.

К Галерию на какое-то мгновение вернулся его прежний орлиный взгляд, и Константин с уверенностью мог сказать, какая в нем читается мысль: Констанций и сам он как бельмо на глазу, а тут подрастает еще один из той же семейки.

— Я полагаю, главнокомандующий Лициний позавчера передал тебе новое распоряжение.

— Так точно, август.

— Нам очень нужен человек на Востоке, который знал бы этот регион, а поскольку ты побывал там однажды проездом из Александрии на Евфрат, то мало кто должен знать его лучше, чем ты, — Говорящему неприятно было вспоминать обстоятельства, сопутствующие этой поездке, и челюсть его напряглась. — К сожалению, мы не воспользуемся твоим опытом.

— Значит, это распоряжение отменяется, август? — Константин надеялся, что разыграл достаточно искреннее удивление, чтобы Галерий не догадался о его осведомленности.

— Тебе надлежит ехать в Галлию к своему отцу. Уверен, что эта новость тебя обрадует.

— Я не видел его уже столько лет! За это время он снова женился, у него родилось трое сыновей и дочери.

— Тогда ты, несомненно, захочешь убедиться в своем собственном положении как сына. Тебе известно, что он болеет?

Константин был уверен, что этим вопросом Галерий хотел застать его врасплох. Но, зная августа, он заранее ожидал какой-нибудь неожиданный выпад в этом словес ном поединке и приготовился к его Отражению.

— От отца я за много месяцев не получил ни Одного письма, — Он говорил чистую правду — и ничего больше, — Надеюсь, его болезнь не очень серьезна?

— Наверное, всего лишь рецидив лихорадки; такое случается у нас у всех, воевавших в других частях света. Твой отец снова готовится к переправе через Фретум-Галликум, чтобы покарать бунтарей среди пиктов Эти несговорчивые дикари прячутся среди холмов и в глубоких ущельях Северной Британии. Наверное, Констанций чувствует, что легче за ними гоняться ногам, что помоложе.

Галерий взял свиток, лежавший рядом на столике, и вручил его Константину.

— Вот ваши пропуска. Они дают тебе с центурионом Дацием право приобретать по пути лошадей и требовать еду и жилье на почтовых императорских станциях. — Затем он спросил расчетливо безразличным тоном: — Когда вам желательно выезжать?

— Да хоть сразу же август. Ведь мы с Дацием еще и распаковаться-то не успели с тех пор, как вернулись из Салон.

— Ну, тогда сойдет и завтра, — заверил его Галерий. — Сейчас мои писари готовят послания, которые ты отвезешь Констанцию. Их передадут тебе, как только они будут готовы. Кстати, — добавил он, — император Максимиан, когда правил Медиоланом, не очень-то хорошо очистил от разбойников альпийские перевалы, а цезарь Север еще не успел закончить это дело. Так что будьте там поосторожней.

— Мы с Дацием все время будем начеку — пообещал Константин.

Придя к себе, Константин схватил Дация за плечи и кружил его в танце.

— У нас у обоих пропуска! — ликовал он. — Мы едем к отцу в Галлию и будем сопровождать его в Британию, чтобы подавить восстание среди пиктов.

— Через месяц-другой в том климате твой восторг немного поубавится — особенно когда придет зима, — предупредил Даций. — По утрам там такой густой туман, что приходится пробираться на ощупь. А одежда редко просыхает, разве что деревенеет на морозе.

— Ну и пускай. Главное, что я буду с отцом и у меня появится возможность делать хоть что-то, а не только прислуживать.

— Да уж навоюешься себе в удовольствие, — пообещал Даций. — Когда Констанций увидит, на что ты способен, он непременно назначит тебя полководцем, и тогда твое будущее на Западе будет обеспечено.

— Да, но пока мы еще здесь. — Константин заставил себя успокоиться. — Дядя Марий считает, что по пути нас попытаются убить. Да и сам Галерий предупредил меня насчет разбойников на альпийских перевалах.

Даций протянул было руку за флягой с вином, чтобы налить себе, но остановился, чуть не дотянувшись.

— А был ли там кто-нибудь еще?

— Придворный посыльный и двое писарей. А что?

— Свидетелей достаточно, чтобы освободить Галерия от всяких обвинений, когда на нас нападут и убьют, — сухо проговорил Даций. — Дай-ка взглянуть на пропуска.

Он внимательно прочел переданный ему Константином свиток, потом свернул его и связал пурпурной лентой, указывающей на то, что это императорский документ.

— Так я и думал — маршрут не указан. Скоро ли мы отбудем?

— Завтра, как только писари подготовят письма, которые я должен вручить отцу. А что?

— Если я не ошибаюсь, в письмах будет выражена обеспокоенность Галерия твоим благополучным прибытием в Галлию. Из них твоему отцу станет ясно, что он предупреждал тебя об альпийских перевалах. И можешь быть уверен, что, после того как нас убьют якобы разбойники, эти письма так или иначе окажутся у Констанция, дабы очистить Галерия от всякой виновности в нашей смерти.

— И впрямь все совпадает, — согласился Константин.

— К счастью, тебя предупредили, поэтому у нас есть шанс избежать западни, — Даций задумчиво поскреб седую щетину на подбородке, — Альпийские перевалы тяжелы для лошадей, а менять мы их сможем, только оставаясь на дорогах императорской почты, где, конечно, и будет поджидать нас засада. На это Галерий как раз и рассчитывает. Теперь надо подумать, как его перехитрить.

— На Евфрате, с царем Тиридатом и его командой, наше положение казалось безнадежным, когда мы очутились в тылу у персидской конницы, — напомнил ему Константин, — И мы решили атаковать.

— Это решил ты, остальные же только согласились.

— Мы выиграли, поскольку сделали то, чего противник от нас не ожидал.

Хмурое лицо Дация слегка просветлело.

— Итак, мы выберем путь, неожиданный для врага — в данном случае для Галерия и его наемных убийц. Но какой именно?

— Так ведь ты, кажется, должен знать эту местность, — сказал Константин. — Надеюсь, что ты мне подскажешь.

— Тогда нам лучше засесть за карты.

Даций, покопавшись в углу комнаты, извлек на свет цилиндрический футляр, в котором всегда носил свои бумаги. Час спустя они оба с одинаковым чувством удовлетворения и с возбужденными лицами оторвались от расстеленной на полу карты, и Даций спросил:

— Значит, решено?

Константин утвердительно кивнул головой.

— Галерий уверен, что мы поедем дорогой на северо-запад, в прежнюю его столицу Сирмий на реке Саве, там, где она впадает в Дунай, а оттуда прямо на запад через альпийские перевалы в Галлию и в Треверы. Как раз теперь он, наверное, шлет приказ своим приспешникам в Сирмии, чтобы они устроили нам засаду где-нибудь к западу от этого города.

— Уж они это организуют как следует, можешь мне поверить, — согласился Даций, — Но мы еще посмотрим, чья возьмет. А теперь нам бы как следует выспаться. Завтра предстоит долгий путь.

Константин проснулся оттого, что почувствовал на плече чью-то руку; о том, сколько сейчас времени, он не имел ни малейшего представления. Он быстро перевернулся на другой бок, инстинктивно потянувшись к гвоздю, на который повесил свой меч, но рука его опустилась, когда в свете луны, льющемся сквозь единственное окно кубикулы, Константин узнал лицо главнокомандующего Лициния.

Лициний, заметил он, был без оружия. Сообразив, что, какова бы ни была цель этого ночного визита, нападением тут и не пахнет, Константин сел на своем тюфяке.

— Говори только шепотом, — предупредил Лициний, — У меня письма, которые ты должен доставить отцу. Август Галерий перед сном выпил больше нормы и уж наверняка не скоро проснется. Я думаю, вам следует отправиться пораньше.

— Насколько пораньше? — Константин не мог не заметить ударения на слове «следует».

— Да прямо сейчас. Центурион Лонгин седлает двух лошадей. Они будут готовы, как только вы соберетесь. Да хранят вас Юпитер и Митра.

Рука ночного гостя уже лежала на ручке двери, когда Константин полюбопытствовал:

— А почему вы это делаете для меня?

— Мы с твоим отцом давнишние друзья.

Он ушел, и Константин, не теряя ни минуты, разбудил Дация и рассказал ему о странном визите.

— Лициний — порядочный человек, — говорил центурион, поспешно одеваясь. — Галерий явно намеревался задержать тебя еще на один день — сослался бы на то, что письма еще не готовы, — чтобы его посланцы, которых он отправил вперед, уж наверняка бы вовремя добрались до Сирмия и успели бы все подготовить для нашей «встречи».

— Хотел бы я посмотреть на его физиономию, когда он узнает, какой мы выбрали путь, — говорил Константин, цепляя к поясу меч и снимая с гвоздя свой плащ. — Но к тому времени мы уж должны быть в Треверах, в целости и сохранности.

 

4

Спустя немногим более двух недель Константин стоял в верхнем этаже гостиницы на окраине итальянского города Неаполя, нетерпеливо ожидая возвращения Дация: он должен был выяснить, проживает ли госпожа Фауста там неподалеку, в загородном доме своего отца, в чудесном местечке в Кампании. Как он и предвидел, Даций так и вскипел, узнав о действительной причине включения Неаполя в их маршрут, утверждая — и не без веских оснований, — что Константину пытаться встретиться с Фаустой после категорического запрета Максимиана было бы просто глупо.

В конце концов у Константина не оставалось никакого выбора, кроме как приказать Дацию разыскать Фаусту или хотя бы попытаться узнать, где она, и седовласый центурион отъехал, держа спину жестко и прямо, словно проглотил копье. Хуже того, Константин в глубине души понимал, что Даций прав, но быть рядом с Фаустой и не пытаться увидеть ее стало для него равносильно тому, чтобы иметь крылья и не, полететь над Альпами туда, на север, в Галлию.

Чтобы не думать о Фаусте, Константин мысленно обратился к событиям прошедших недель, начиная с того момента, когда они с Дацием так поспешно посреди ночи уехали из Никомедии после посещения их Лицинием. Покидая столицу, они пробирались по узким и в основном немощеным улочкам, и тем самым им удалось остаться незамеченными.

Первую часть пути они следовали по маршруту императорской почты, по которому осуществлялась скорая перевозка официальных документов и между Никомедией и Сирмием. Официальная сеть дорог через каждые двенадцать римских миль предлагала путнику почтовые станции, где можно было сменить лошадей и раздобыть пропитание. Как правило, две такие станции располагались между каждыми двумя гостиницами, где путники могли провести ночь. Но поскольку можно было свободно достать повозки с постелями и кушетками, на которых едущие могли отдыхать, многие по срочным делам ездили день и ночь.

Дороги тщательно размечались стандартными мильными камнями, цилиндрическими по форме и установленными на квадратных основаниях. Их охраняли и приводили в порядок старшие чины центурионского состава, так называемые бенефициарии, с тем чтобы путешествующие чувствовали себя на дорогах в безопасности, кроме таких районов, как Альпы. Каждый мильный камень снабжался именем, титулом и годом начала правления императора, при котором он был поставлен, а также цифрой, указывающей расстояние от ближайшего города. Поэтому на этих дорогах путешествующим сбиться с пути было довольно трудно.

Поменяв на почтовых станциях несколько раз лошадей, они переправились на пароме через узкий пролив Боспор, или Бычий Брод, названный так на основании греческой легенды об Ио, которая якобы переправилась в этом месте в виде коровы. Пересев на свежих лошадей в одной из гостиниц на северном берегу, они той же ночью поехали в сторону Адрианополя и ближе к утру немного поспали, завернувшись в плащи, у ручья, давшего лошадям воду и сочную траву.

К рассвету они уже снова скакали верхом и вечером четвертого дня попросили номер в гостинице в Адрианополе. Там они плотно поели после довольно скудного питания по дороге и, объявив заполнившему гостиницу люду, что завтра отправятся дальше на северо-запад к Сирмию, вернулись к своим тюфякам, попросив разбудить их за час до рассвета.

Еще не рассеялся ночной туман, а они уже ехали средь пригородных полей Адрианополя в юго-западном направлении и вскоре оказались на Эгнатиевой дороге, одной из главных в империи, ведущей к западу в сторону Рима. Легкой оказалась для двух ездоков переправа через узкую часть залива Адриатического моря, к северу от пролива Отранто, ибо ветер был попутным, что Константин расценил как благоприятный знак, позволяющий надеяться на успешное преодоление оставшейся части пути. Нанятому ими парусному рыболовному Суденышку для этого потребовалось чуть больше дня и ночи, причем большую часть времени Даций страдал от качки. Когда они предъявили свои пропуска в порте Брундизий, им дали и показали кратчайшую дорогу в Неаполь.

Нервничая, — ему казалось, что Даций что-то уж больно медлит с возвращением, хотя тот ушел чуть больше часа назад, — Константин вышел на балкон и глубоко вдохнул воздух с запахом соли, принесенным освежающим вечерним ветром со стороны гавани. Это был его первый приезд в преуспевающий новый центр под названием Неаполь, и то, что он увидел, когда они въезжали в город с востока, произвело на него огромное впечатление.

О плодородии земли в его окрестностях свидетельствовали богатые оливковые рощи и виноградники с тяжелыми сочными плодами, дающими, как сказал Даций, лучшие сорта вин в империи. Холмы и морское побережье оказались усеяны виллами, зачастую почти полностью скрытыми кронами деревьев. А неподалеку от самого города лежал процветающий римский порт Путеолы, где они надеялись найти галеру, идущую к устью реки Родан, — или Роны, как ее чаще называли, — близ города Массилии, откуда путники могли проследовать по широкому водному пути в самое сердце Галлии.

Звук шагов в коридоре заставил Константина вернуться в комнату. Когда они замолкли перед дверью, он бросился к ней открывать, не дожидаясь, пока Даций выстучит условный сигнал. Насупленная физиономия Дация говорила о том, что центурион не одобряет его импульсивности, но чувство вины тут же рассеялось, как только Фауста бросилась ему в объятия.

— В вашем распоряжении час, и на этот раз держите дверь на запоре, пока я не просигналю.

Даций закрыл дверь, оставив влюбленных наедине, и в течение долгих драгоценных минут, пока они страстно целовались и прижимались друг к другу, слова были ни к чему. Потом Фауста отстранилась, чтобы заглянуть ему в глаза.

— А что это, Константин, ты прячешься, словно преступник? — полюбопытствовала она.

— А разве Даций не сообщил тебе, в чем дело?

Она сморщила нос.

— Он не очень-то жалует меня. Сказал только, что ведет меня к тебе.

Константин вкратце рассказал ей о своих отношениях с Галерием и о том, как им пришлось бежать из Никомедии.

— Максенций пришел в ярость, когда не его объявили цезарем, а этого придурка Максимина Дайю, — сказала она.

— И меня обошли стороной, не забудь.

— Мы все знали, что в цезари ты бы не прошел, — заверила она. — Ну разве мог бы Галерий допустить, чтобы наши с тобой семьи обрели более тесные связи, чем они уже есть на самом деле?

— А Максенций — где он сейчас?

— В Риме. Все строит козни против Севера.

— А если я обращусь к твоему отцу — ради нас, — он согласится, как ты думаешь?

— Милый, только не сейчас. Он мною слишком дорожит, чтобы так дешево отдать. Отец поклялся, что снова вернется к власти, когда у Галерия и Максимина Дайи ухудшатся дела на Востоке. И не будет лучшего способа привлечь нужных людей, чем чары красивой дочери.

Глядя на нее, сидящую рядом с ним на одной из кушеток в комнате, он не сомневался в ее правоте. Она действительно была красивой, даже красивее, чем тогда, когда Константин видел ее в последний раз. Но эта мысль его не обрадовала, ибо никогда еще она не казалась ему такой недоступной.

— Если бы ты действительно любила меня, ты бы поехала со мной в Галлию, — сказал он.

— Но, милый! — вскричала она. — Ты ведь знаешь, я говорила тебе в Риме, что любовь — это одно, а браки между царскими отпрысками — это совсем другое.

— Но ты говорила еще, что решила выйти за меня замуж, когда увидела, как я сражаюсь с Кроком в Никомедии.

— Да, говорила. Но я также решила, что когда-нибудь стану августой. Сделай меня августой — и завтра же я буду твоей.

— Ну что ты меня мучаешь! — гневно воскликнул он, — Ты ведь отлично знаешь, что теперь мне до трона далеко — дальше, чем прежде.

— Да легионы обожают тебя с тех самых пор, как ты спас от смерти стольких солдат, когда они отступали из Персии, — сказала она. — Если бы после отречения Диоклетиана ты обратился к ним от имени своего отца, то уж мог бы сам позаботиться о себе и стать августом Востока.

— Как же я мог бы вот так взять и разделаться с Галерием?

— Да так же, как и другие императоры до тебя, — предав его смерти, — спокойно проговорила она, — В конце концов, на отречении Диоклетиана народ заявил, что ты ему нужен. И он бы тебя поддержал, если бы ты отделался от Галерия и объявил себя на его месте.

— А сохранение порядка в империи? То, к чему стремился Диоклетиан?

— Уже зреют силы, которые разорвут ее на части, — пожав плечами, сказала Фауста. — Максенций строит планы против Севера, а мой отец — против Галерия и Максимира Дайи. Если Диоклетиан решит, что есть опасность потерять Восток, он может вернуться на трон. Тогда и отец снова провозгласит себя императором Запада.

— Забываешь, что август сейчас — мой отец.

— Тут хватит места для троих: твой отец — в Галлии, Британии и Испании, а ты при нем цезарь; мой отец — в Италии, Африке и Паннонии; и Максенций — в Египте и Сирии. Такое деление империи гораздо разумней, чем то, которое было при Диоклетиане. Ты же видишь это.

С этими словами она снова оказалась в его объятиях. И он, обнаружив, что Фауста стала куда более женственной, чем в час их расставания в Риме, пришел в такое возбуждение, что забыл обо всем на свете. Когда она целовала его в губы, мягкость ее рта воспламенила в нем непреодолимое желание, грозящее завладеть им полностью. Но даже когда Фауста прильнула к нему всем телом, — вполне сознавая, подозревал Константин, как это действует на него, — он не мог не задаваться вопросом, в какой же степени ее страсть основана на действительных чувствах и в какой — на желании ее продвинуться в своих собственных планах.

— Теперь, после Никомедии, тебе остается только одно: сделать себе в Галлии и Британии, такое имя, чтобы легионы пошли за тобой, куда ты захочешь. — Она оттолкнула его как раз в тот момент, когда он по-настоящему распалился. — Ведь сделал же себя Караузий августом Британии.

— Он был мятежником!

— Перед тем как стать мятежником, он был героем — когда выгнал пиратов из пролива. Мой отец и Диоклетиан даже признали его августом Британии.

— Только потому, что в Галлии шло брожение от восстания багаудов, а с севера угрожали германцы.

— В Галлии вечно идет брожение, — весело сказала она, — А германцы только того и ждут, когда им представится возможность перейти через Рейн. Пикты снова подняли восстание в Британии, и я только вчера слышала, как отец говорил, что Констанцию придется снова переправляться через Фретум-Галликум, чтобы подавить его.

— Он делал это и раньше, — не без гордости напомнил ей Константин.

— Но только потому, что мой отец, когда Констанций повел свою армию в Британию, пошел из Медиолана в Галлию и прикрыл границу через Рейн в Колонии Агриппине и Могонтиаке.

— Что правда, то правда, — согласился Константин. — Полагаю, ему бы снова хотелось это сделать.

— Возможно, если твоего отца не поддержит Север. Теперь, когда Констанций женат на Феодоре, все мы в семье должны помогать друг другу, — Она сопроводила свои слова быстрым дразнящим поцелуем, — Вот видишь: у тебя есть все основания, чтобы сделать себе имя в Британии. Победишь пиктов и иди дальше на север, к Стене Антонина, затем переправься через нее, захвати Гибернию — и ты будешь править территорией, заслуживающей того, чтобы провозгласить себя августом.

— Откуда ты все это знаешь? — спросил он, пораженный ее знакомством с городами, о которых он даже и не слышал.

— Учила, разумеется. Как только я решила стать августой Британии — это было несколько месяцев назад…

— Несколько месяцев назад!

— Мать получила письмо от Феодоры: твой отец потребовал, чтобы Галерий послал тебя в Галлию на помощь ему в усмирении пиктов, — терпеливо объяснила она. — Я вспомнила, что Караузий был когда-то августом Британии, и стала читать о ней.

— Ты забываешь, что Караузию позволили править только потому, что наши с тобой отцы были слишком заняты: они старались обезопасить Галлию для Рима. Когда они с этим покончили, и ему пришел конец.

— Только потому, что Караузий стремился распространить свою власть и на Галлию, — поправила она, — Ты ведь, конечно, это знал.

Константин не был слишком уверен в этом — он никогда не отличался особо сильными знаниями по истории, но ему не хотелось, чтобы она об этом догадалась.

— Вот видишь, что бывает с людьми, которые слишком заносятся? — торжествующе воскликнул он.

— Мы не станем брать Галлию! — Голос Фаусты прозвучал с несколько раздраженной интонацией; учительница явно начинала терять терпение со своим непонятливым учеником. — Ты с персидской войны уже герой, а сыновья Феодоры слишком малы, чтобы править. На время ты можешь стать цезарем Британии, а потом августом. Затем, когда твой отец в конце двадцатилетнего правления отречется от власти, ты станешь править и Галлией. А при поддержке двух мощнейших армий в империи ты сможешь перейти через Альпы и стать правителем Италии, а через несколько месяцев — и всей остальной империи.

У Константина появилось ощущение, несколько похожее на то, что он испытал однажды на Востоке, когда смотрел на извивающуюся змею, медленно встающую из корзины под завывающие звуки флейты в руках старого заклинателя. И тут в его сознание вторгся посторонний звук: два быстрых удара в дверь и после короткой паузы — третий. Это Даций предупреждал, что Фаусте пора уходить.

— Будь в Британии таким же отважным, как тогда с персами, мой милый, — сказала она, становясь на носки, чтобы поцеловать его на прощание. — И глазом не успеешь моргнуть, как тебя провозгласят там августом, и я прибегу к тебе со всех ног.

— А что, если твой отец все еще будет не согласен?

— Не беспокойся, я всегда смогу уговорить его. Если понадобится, я и убегу.

— Почему бы тогда не поехать со мной сейчас?

— Но, милый, подумай! — воскликнула она, широко распахнув глаза, — Нужно ли участвовать в забеге, если приз уже заранее твой?