Чудо пылающего креста

Слотер Френк Джилл

Глава 2

 

 

1

В середине прекрасного весеннего дня Марий и Константин обогнули низкую отвесную скалу на дороге из Дрепанума, где осталась Елена со своей семьей, в римскую столицу восточной части империи Никомедию и на минуту попридержали своих лошадей. Их взорам открылся ландшафт редкостной красоты — с волнистыми на переднем плане холмами, покрытыми зеленью виноградников, пастбищ и крестьянских полей, фоном которым служили далекие горы.

Местность полого спускалась к заливу Никомедии, довольно узкому рукаву, в основном запертого сушей моря Мармара, соединявшего Средиземное с Эвксинским, или Черным, морем. С холмов по заросшим травой долинам к заливу сбегали ручьи, тут и там натыкаясь на вышедшие на поверхность каменные породы. Но, как правило, земля отличалась плодородием, и долины в нижнем течении рек лежали в обрамлении шелестящих бамбуков, лавров, можжевельника и косматых дубов, тогда как выше располагались рощи чахлых на вид сосен, окруженных полями цветущего ракитника, вереска и папоротника.

У Константина от восторга захватило дыхание, когда в поле их зрения, обогнув небольшой мыс, появилась гладкая, лоснящаяся от воды галера. Весла ее взбивали вееры брызг, моментально обращаемые солнцем в многоцветную радугу, а на высокой мачте трепетал широкий белый парус. И с каждым поворотом курса матросы карабкались на нее и ставили парус под таким углом, чтобы он снова напрягся от ветра.

В школе он читал о давних приключениях отважной горстки греческих мореплавателей, которых вел один из их героев по имени Ясон. Эти храбрые матросы, как говорилось в книге, проникли в те воды, что лежали теперь пред его глазами, отбиваясь от дикарей, стремившихся помешать им и не дать продолжить трудный путь в поисках манящего их золота. Ибо в древние времена крепкие рудокопы, выкопав груды ценной руды на холмах у Эвксинского моря, отмывали сей редкий металл от земли в ниспадающих горных ручьях, собирая его на расстеленных шкурах овец для просушки, и получили эти шкуры название «Золотое Руно».

— Эх, такие прекрасные места! — ворвался голос Мария в размышления Константина. — Часто вот думаю, и зачем я только променял их на жизнь солдата. Чтобы в конце концов превратиться в калеку?

— Но ты только представь себе, дядя Марий, чего бы ты тогда не увидел. — В новой тунике, с крепкими голыми ногами, Константин уже теперь обещал ладно выглядеть в форме римского военачальника. — Британия! Галлия! Сирия! Палестина! Египет! Ты же повидал весь мир, а я за всю свою жизнь дальше этого места никуда еще из дому не уезжал.

— Поживешь — узнаешь, что в большинстве своем все места одинаковы. Римские лагеря, где бы их ни разбивали, мало чем отличаются друг от друга. И мухи в Британии жалят так же свирепо, как мухи в Египте.

— Почему император выбрал своей столицей Никомедию, а не Рим?

— Рим, если говорить о нем как о центре империи, уже умер. Настоящий передний край — на Востоке, на границе с Персией.

— Но ведь сенат еще там.

— Что ж, вполне подходящее для них местечко, — усмехнулся Марий. — Эти напыщенные дураки в Риме, которые все еще думают, что их слово имеет какое-то значение в управлении империей, могут дискутировать сколько душе угодно, а как привести в исполнение свои решения, они не знают. Диоклетиан правит железной рукой, даже Максимианом, и отсюда, по суше или по морю, живо полетят легионы, чтобы подавить любое восстание.

— Значит, Рим обречен?

— Вряд ли. Впрочем, я бы не стал огорчаться при виде того, как Рим теряет свою силу. Империи нужен символ, служащий напоминанием о ней подданным, которые поддерживают ее налогами. Рим всегда будет таким символом, и, устраивая время от времени торжества во славу своих побед, любой император может хранить его в этом, качестве. Будь уверен: Диоклетиан это понимает, и Максимиан тоже, и твой отец.

— А цезарь Галерий?

— Галерий — надутый осел, но он женат на дочери Диоклетиана, поэтому его положение обеспечено. Вот тебе мой совет: держись от него в сторонке.

— Почему?

— Уж больно ты похож на своего отца, Флавий, а Констанций — любимец всех воинов, кто носит короткий меч. Вот и напомнишь ты видом своим Галерию, что, как дойдет дело до борьбы за власть, когда Диоклетиан с Максимианом сойдут с трона, отец твой сможет победить, даже не приложив усилий.

— Ты уверен, что по прошествии двадцати лет оба императора действительно откажутся от трона?

— Диоклетиан свое слово сдержит: сколько я его знаю, его слово — всегда закон. Максимиан помоложе и, возможно, захочет остаться у власти. К тому ж его сын, Максенций, учится в Никомедии и, уж верно, мечтает о царской порфире, так что, похоже, беды не миновать.

Они уже приближались к столице; берега залива, в крайней точке изгиба которого она лежала, были застроены виллами и деревенскими домиками, искусно обсаженными садами. Многие пирсы выдавались в залив с причаленными к ним изящными баржами для прогулок, снабженными навесами и достаточно просторными, чтобы в них могла разместиться вся семья. Однако главный канал, видимо, сильно заилился, так как давешняя галера прекратила двигаться вверх по течению и теперь пришвартовывалась к пирсу намного ниже основания территории города.

Главной архитектурной особенностью столицы Диоклетиана, раскинувшейся на холмах, была, как показалось Константину, неуклюже расползшаяся громада императорского дворца. На другой стороне от него через низкую долину; на округлом возвышении, стояло сооружение гораздо красивее, хоть и из дерева. По виду оно напоминало храм, но когда они проезжали рядом, Константин не заметил, чтобы какая-либо статуя Бога указывала на его принадлежность к тому или иному культу.

— Только христиане осмелились бы построить свою церковь чуть ли не на пороге императорского дворца, — молвил Марий.

— Видно, в Никомедии они — большая сила.

— В Вифинии есть христианские церкви, которые построили спустя несколько лет после смерти их Бога.

— Бога или его сына? Мать говорит, что они поклоняются и тому и другому.

Марий недоуменно пожал плечами.

— Что можно ожидать от людей, которые спорят между собой, в одном ли их Бог лице или в трех? Но вот что я скажу в пользу последователей учения назареянина, которые служат в легионах: они стойки и надежны и не боятся умереть.

 

2

Когда они проезжали по оживленным улицам Никомедии, восторженные глаза Константина так и разбегались от жадного любопытства. Со всех сторон он видел новые строящиеся здания, величественные храмы любимым римским богам — Юпитеру, Геркулесу и Аполлону; а также пристройки к стадиону и амфитеатру — все признаки процветающего и быстро растущего римского города.

Рабочие в коротких полотняных туниках по колено развозили по улицам товары в свои мастерские. Лукулл, наставник Константина в Наиссе, говорил, что эти люди объединены в хорошо организованные гильдии и корпорации, и некоторые из них настолько влиятельны, что даже император вынужден с ними считаться в делах управления; и почти над каждой мастерской он различал эмблему той гильдии, к которой принадлежал ее хозяин.

У купцов и представителей знати туники, как правило, были длиннее, чем у ремесленников, но только изредка попадалась ему на глаза церемониальная тога, какую, как он слышал, все еще часто носят в Риме. Рабочие обычно ходили босыми или носили сандалии с деревянными подошвами, но те, которым цена была по карману, щеголяли в кожаных сапогах, иногда высотой достигавших икры. Случилось ему увидеть и высокопоставленного правительственного чиновника, облаченного в шелковую тунику и вышитый далматик — полосу роскошной ткани, обернутую вокруг его шеи; он шествовал по улицам за своими ликторами. Они важно несли в руках связки розог и топоры, которые были их официальной эмблемой, меж тем как раб держал над головой хозяина красочный зонт для защиты от слепящего солнца.

Один раз им с дядей пришлось свернуть в сторону, чтобы пропустить большую повозку, запряженную волами. Константин с удивлением увидел людей, выглядывающих из окон, проделанных по бокам, но Марий сказал ему, что есть и такие повозки, где даже хватит места, чтобы спать, когда едешь из города в город по долгим дорогам, где гоняет императорская почта. Вывески на уличных мастерских говорили о ремеслах, которыми занимались внутри: ветеринары, подстригатели овец, парикмахеры, швеи, закройщики, банщики, учителя красноречия, стряпчие, писцы с их свитками и вощеными дощечками и мастера по мрамору и черепице. Продавцы фруктов разложили на своих прилавках такие деликатесы, как печеные яблоки, абрикосы и сладкие дыни, миндаль, грецкие орехи, винные ягоды из Сирии, финики, персики и черешню. А уличные торговцы овощами бойко выкрикивали названия своих товаров: морковь, артишоки, спаржа — и чего там еще только не было.

Массивная громада дворца Диоклетиана на какое-то время стала преградой для глаз Константина, но когда на пути к казармам, где были расквартированы легионы, они обогнули ее, он увидел, что за дворцом, на фоне покрытого лесом холма, возведен ряд новых, блестящих строений, включая амфитеатр для игр, столь важных в жизни императорского Рима. Позади дворца стояли также казармы городского гарнизона, куда входили элитные части имперской гвардии.

Константин знал, что подобного рода части — знаменитые преторианцы — были расквартированы в Риме и не раз вершили судьбы царского двора, убивая неугодных им императоров и вместо них возводя на престол других. Но теперь, с перенесением столицы старшего августа на Восток, влияние преторианцев в Риме заметно поубавилось.

У ворот огороженной территории военного городка Марий осадил свою лошадь.

— Согласно желанию твоего отца, я не должен ехать дальше, — сказал он Константину, — Но я все-таки позабочусь о том, чтобы Диоклетиану стало известно о твоем прибытии. Управляющий его двором Плотин — мой старый друг, — Он слегка улыбнулся, — В конце концов, мы, иллирийцы, должны помогать друг другу. Уж слишком много подхалимов из Рима стараются приобрести влияние здесь, на Востоке.

— Я буду осторожен, дядя Марий, — пообещал Константин, — и за меня вам никому не будет стыдно.

— Я в этом уверен. Как войдешь, спроси центуриона Дация, и пусть тебя не обманут его манеры: он бы жизнь отдал за твоего отца. Подчиняйся ему беспрекословно, как бы ни тяжки были возложенные на тебя задачи, и в один прекрасный день ты заслужишь звание цезаря.

— Августа, — хмуро поправил его Константин.

Марий вгляделся в глубину мальчишеских глаз и улыбнулся, довольный тем, что он там увидел.

— Я очень удивлюсь, если ты когда-нибудь не будешь носить этот титул! Но тебе придется заслужить его как сыну цезаря, тебе будут чинить препятствия на нормальных путях служебного роста и, пока жив Диоклетиан, выше ранга трибуна прыгнуть не дадут. А после его смерти твоя жизнь может даже оказаться в серьезной опасности.

Наблюдая, как по улице, ведущей от дворца, удаляется по-военному прямая фигура его дяди, Константин вдруг почувствовал еще незнакомую ему доселе глубину своего одиночества. Желание вернуться по той же дороге в Дрепанум, где материнская любовь послужит ему, как в детстве, надежным щитом, было столь велико, что он едва справился с побуждением пришпорить лошадь и умчаться прочь от неласковых стен армейских казарм. Но этот импульс длился всего лишь мгновение; и вот, дернув повод, он направил лошадь в ворота.

 

3

По ту сторону ворот стоял, опершись на копье, часовой и разговаривал с другим солдатом. Он не обращал внимания на Константина до тех пор, пока тот не стал въезжать в ворота. Тогда копье быстро опустилось, да еще в такой близости от лошадиного носа, что животное встало на дыбы и сбросило бы своего седока, если бы тот не натянул поводья и моментально не прижал бы колени к седлу. В первое мгновение Константин в приступе гнева едва не спрыгнул со спины лошади на спину часовому, но вовремя одумался, сообразив, что этот поступок солдата был продиктован желанием показать, что и у малого должностного лица есть какая-то толика власти. Кроме того, за неделю, прошедшую с тех пор, как он проводил глазами уезжавшего из Наисса отца, Константин хорошо уяснил себе одну истину: с сына цезаря спрос велик, и главное, что спросится, — самообладание.

— Куда прешься, деревенщина? — грубо спросил часовой. — Здесь казармы императорской гвардии, и никто без разрешения сюда не допускается.

— Мне нужен центурион Даций.

— По какому делу?

— У меня для него письмо. — Константин достал лежавший на груди под туникой небольшой пергаментный свиток с кратким посланием, написанным Констанцием начальнику императорской охраны, ответственному за подготовку солдат для императорской гвардии.

— Дай-ка взглянуть на него. — Часовой потянулся за свитком, но Константин отвел руку назад, медленно повернул свиток таким образом, чтобы тот мог увидеть массивную восковую печать, закрепившую кончик пергамента на рулоне.

— Печать Констанция-цезаря! — Солдат, который беседовал с часовым, вдруг встал по стойке «смирно» и бросил своему товарищу, шевеля уголком рта: — За твою наглость, Марк, тебе когда-нибудь не сносить головы.

При виде печати часовой со стуком опустил копье на землю и больше не препятствовал въезду Константина на территорию городка.

— Центурион во втором здании справа, — доложил он, стоя прямо и жестко, как древко копья.

Центурион Даций сидел за столом в комнате, расположенной в конце длинного казарменного здания. От солнца и ветра его кожа приобрела дубленый оттенок, волосы были серо-стального цвета, а лицо покрывали шрамы от ран, полученных им в сотне военных кампаний. Стоя перед ним, мальчик чувствовал, как острый, проницательный взгляд серых глаз старшего центуриона проникает ему в самую душу, изучая и оценивая ее. На это пристальное внимание он, однако, не сказал ни слова, и наконец Даций развернул свиток. Читал он медленно, молча шевеля губами. «Да, письма — явно не самая сильная сторона седеющего командира», — решил Константин и тут же почувствовал к нему нечто вроде духовного родства, ибо и у него с письмами было неважно.

— Значит, ты потомство Констанция, — молвил наконец Даций. — Мы с ним бывали во многих походах, повоевали. Но небось теперь, когда он стал цезарем, ты ждешь, что я паду ниц пред тобою и увенчаю тебя шлемом с пером трибуна.

— Отец послал меня сюда учиться — учиться быть солдатом. Мне не нужно ничего такого, чего я не могу заработать себе сам.

— Похоже, что сказано сыном Констанция, — одобрил Даций. — Но это не вся еще правда. Тебя прислали сюда, потому что цезарь Галерий убедил императора в необходимости иметь заложника, чтобы Констанций, как только доберется до префектуры в Галлии, не объявил себя августом. Легионам уже известно, что твой отец — прекраснейший воин на службе империи.

— Надеюсь, что буду таким же, как он, командир.

И снова Даций долго изучал его, не говоря ни слова.

Затем сказал:

— Может, и будешь. Посмотрим. В настоящее время императорской гвардией и учениками командует Флавий Валерий Север. Ты увидишь, что он справедлив, но Север — близкий друг Галерия, тоже зятя императора, так что никакого покровительства ты здесь не найдешь. — На его обветренном, загрубелом лице промелькнула неприветливая улыбка. — Да в нем и не должен нуждаться истинный сын Констанция Хлора. Как приехал в Никомедию?

— Верхом на лошади.

— Ну что ж, по крайней мере, умеешь ездить верхом. Императорской почтой не пользовался? Ведь печать на этом свитке давала тебе такое право.

— Я… мы ехали на собственных лошадях.

— Твою я отправил в конюшни твоего дяди Мария, — сообщил ему Даций, — Кривая персидская сабля, которая его покалечила, отняла у Рима прекрасного командира, но и, вполне вероятно, оказала ему услугу. Ни один солдат никогда не становился богачом, если он не был высоким военачальником.

Он выкрикнул приказание, и в дверях появился раб в грубой домотканой тунике.

— Найди ученику Флавию Валерию Константину спальню, тюфяк и что-нибудь из одежды, — распорядился Даций и снова повернулся к Константину: — Твое обучение начнется завтра, а на сегодня упражнения закончены. — Снова промелькнула неприветливая улыбка. — Да пошлет Юпитер тебе удачу. Сдается мне, что она тебе понадобится.

 

4

Отведенная Константину спальня — кубикула — едва вмещала в себя соломенный тюфяк, который днем можно было свертывать в рулон, отчего жизненное пространство несколько увеличивалось, и военное обмундирование, вскоре доставленное ему рабом. В стены были вбиты деревянные колышки, чтобы вешать на них амуницию, а стенной шкаф позволял убрать в него привезенную им одежду. На столе в углу стояла лохань из обожженной глины, а рядом с ней — ведро, в котором можно было приносить воду из устроенного неподалеку резервуара, наполняемого трубой, соединенной с акведуком, по которому в Никомедию поступала вода из лежащего на холмах озера.

Константин не питал никаких иллюзий относительно жизненной программы, к осуществлению которой он теперь приступал. В семнадцатилетнем возрасте сильные и здоровые римские юноши принимали на себя обязательство нести военную службу до шестидесяти лет — с отпусками в периоды мирного затишья. Последние пятнадцать лет обычно посвящались гарнизонной службе, хотя и не всегда по соседству с домом. Кампании на севере в основном проводились летом, так что во время холодной погоды солдату частенько приходилось сидеть дома и перебиваться как может.

Как кандидат в преторианцы, и даже командиры, Константин мог надеяться на менее суровую жизнь, чем простой солдат, по получении младшего командного чина в конце учебного периода. Он мог бы иметь собственного слугу и спать в палатке во время походов, тогда как обычному солдату, если повезет, приходилось довольствоваться шалашом, где он заворачивался в толстый плащ, который днем служил ему верхней одеждой, а ночью одеялом. Но произведут его в трибуны или нет, ему все равно предстояло делить грубую пищу легионеров, если он не окажется достаточно везучим и не будет располагать личными средствами для покупки чего-нибудь повкуснее. Но даже в чине командира он не мог избежать суровости походной жизни и опасностей сражения.

С тех пор как Константин научился ходить, он следовал заведенному порядку, который предписывался для юных римлян: он должен был заниматься бегом, прыжками, лазаньем по горам и плаванием. В Наиссе это в основном оказывались дружеские соревнования со сверстниками как в школе, так и вне ее. Теперь же, когда его приняли на обучение в настоящую армию, он понимал, что программа будет гораздо суровей.

Однако для начала его военное снаряжение было много легче, чем то, что нес солдат на марше, — около семидесяти пяти фунтов груза, куда входили оружие, топор, лопата, щит, доспехи, шлем, коса, котелок, рацион на неделю или больше и два толстых заточенных кола. Из последних не только сооружалась часть рамы, на которой солдат нес свою ношу, они служили и для постройки наносного бруствера и других укреплений, а также для возведения вокруг разбитого на ночь лагеря деревянного ограждения.

Его ученическое снаряжение состояло из пары грубых туник для тренировок и запаса трусов и хлопчатобумажных рубашек как нижнего белья, а собственная одежда оставалась на остальные случаи жизни. На ноги он получил тяжелые сандалии с деревянными подошвами, на голову — круглый шлем, способный защищать от ударов во время учебных сражений. Этот список завершали небольшой тренировочный щит, непременно короткий и довольно тупой меч и крепкий кол, который позже должны были заменить на копье, когда он станет более ловок в обращении с ним.

Он уже стал подумывать, сколько же еще осталось до обеда, как в комнату с открытой дверью вошел несколько приземистый молодой человек, как показалось Константину, лет двадцати пяти. Вошел он без предупреждения, по обычаю, царствовавшему в казарме, в чем впоследствии ему пришлось убедиться. На вошедшем были знаки отличия декуриона, а туника оказалась пошита из прекрасного добротного материала гораздо более богатого цвета, чем обычный гардероб молодого командира этого ранга.

— Меня зовут Крок, я из Новиомага, — объявил он.

— Из Галлии? — воскликнул Константин.

— Мой отец — царь провинции на рейнской границе. — Крок усмехнулся. — А ты что ожидал? Что у галла должны быть рога и хвост, как у христианского черта?

— Извини. — Константин сразу же проникся симпатией к Кроку: в нем была располагающая к себе естественная простота. — Меня зовут Флавий Валерий Константин.

— Даций мне говорил. Уверен, что половину тех, кто стремится к высоким постам в армии и империи, называют либо Флавием, либо Валерием. Так что у тебя хорошее начало.

— Ты ученик? — поинтересовался Константин.

Крок отрицательно покачал головой.

— Даже у галльских легионов мало командиров из Галлии. Меня отец прислал сюда учиться, но, когда Даций обнаружил, что галла с копьем водой не разольешь, он убедил префекта Севера назначить меня инструктором верховой езды и кавалерийской тактики. Здесь, в казармах, четверо из нас пользуются услугами рабов, но только мне одному оказывается та же честь, что и ученикам, потому что отец мой — царь, а наши конники — лучшие во всей империи.

— Ты сказал — четверо. А кто же другие?

— Пара цезарских щенят: Максенций — сын императора Максимиана и Максимин Дайя — племянник цезаря Галерия откуда-то с Востока, — Крок вдруг сделал большие глаза и шлепнул себя по губам с таким комическим ужасом, что Константин рассмеялся.

— Я тоже щенок, — согласился он.

— Но самый породистый из них, будь уверен. А кстати, сколько тебе лет?

— Двадцать, — отвечал Константин, прибавив целых два года к своему действительному возрасту.

— Вот как? — Крок удивленно поднял брови, — Я бы не дал тебе столько. Но двое других будут постарше, так что тебе придется постоять за свои права, — Он лукаво посмотрел на Константина, — Или ты, может, уже об этом знаешь?

— Я знаю, зачем я здесь, если именно это тебя интересует.

Снаружи заиграла труба.

— Вот и сигнал к обеду, — сказал Крок, — Пойдем покажу, где мы едим.

Остальная часть здания в большинстве своем представляла пространство с рядом перегородок, деливших его на отдельные кубикулы. Через каждые два шага в стены оказались вбиты ряды колышков. С них свисала военная и прочая одежда, и под каждой группой колышков лежал аккуратно свернутый и связанный толстыми веревками соломенный тюфяк.

— Здесь спят младшие командиры императорской гвардии, — пояснил Крок. — Там, в конце казармы, есть две личные кубикулы — для трибунов. Немного попросторней наших. Сами охранники спят в другом здании, которое примыкает к этому, а питаемся все вместе, ведь жратва у всех одинаковая.

По крытому крышей переходу они прошли в другое помещение, откуда доносился аромат приготовленной пищи. Крок толкнул дверь, и их встретил гвалт голосов: видимо, люди кричали, чтобы расслышать друг друга за нестихающим шумом разговоров и звоном посуды. Не обращая внимания на шум, отвечая на приветствия и грубые шутки, — похоже, он пользовался довольно большой популярностью, — Крок прошел к угловому столу, где уже обедали двое других молодых людей.

Один из них, представленный Кроком как Максенций, высокий и худой, с первого взгляда не понравился Константину своими томными, фатоватыми манерами. Другой, Максимин Дайя, крепкий и темнокожий, выглядел лет на двадцать с небольшим, угрюмым; эта черта, как потом узнал Константин, сохранялась за ним большую часть времени, тогда как элегантный Максенций был слишком апатичным, чтобы проявлять к чему-либо восторг, не считая вина, которое он употреблял с неизменным постоянством.

Еда была добротной, хотя и грубой: густой суп в деревянных мисках, за ним козлятина с вареной чечевицей и жесткие хлебные лепешки. Вино оказалось разбавлено водой, но все же сохраняло приятный аромат — холмистая местность, тянувшаяся вдоль южного берега моря Мармара и залива Никомедии, славилась своими виноградниками.

Максимин Дайя ел как свинья, сопя и пуская слюни над своим мясом и вином, но никто, похоже, не обращал на него внимания. Покончив с обедом, он оттолкнулся от стола и вытер свой сальный рот мускулистым волосатым предплечьем.

— Как, ты сказал, тебя зовут? — в первый раз обратился он прямо к Константину.

— Константин.

— В честь Констанция Хлора?

За четырьмя столами в углу воцарилась внезапная тишина, и Константину стало ясно, что сидящие за ними смотрят на него и ждут его ответа.

— Это мой отец.

— Так ты незаконнорожденный! — презрительно фыркнул Дайя. — По какому же праву ты тут, среди нас?

Первым желанием Константина было схватить лежавший на столе нож и приставить к горлу этого коренастого парня. Но он уже начинал учиться управлять своим обычно горячим характером и поэтому не без усилия заставил себя расслабиться.

— Моя мать — Елена из Дрепанума.

— Конкубина?

— Законная жена, разведенная в Наиссе с моим отцом меньше недели тому назад по постановлению императора Диоклетиана.

— А почему это он с ней развелся? — допытывался Максимин. — Небось она…

— Констанция развели, чтобы он смог жениться на моей сводной сестре Феодоре. — Сказав это, Максенций зевнул. — В самом деле, Дайя, ты с каждым днем, мне кажется, все больше становишься похожим на свинью, на глупую, невежественную свинью.

Максимин Дайя не оскорбился: очевидно, эти двое были достаточно близкими товарищами, чтобы беззлобно обмениваться оскорблениями.

— Значит, Констанций оставил своего щенка шпионить для него, пока он сам в Галлии и Британии, — сделал он заключение и предупредил: — Только смотри, где шпионишь, малыш Константин, а то схлопочешь дротик в животик.