1

Три года, проведенные Константином в Никомедии, пока он достигал своего совершеннолетия, были для него во многих отношениях периодом неудовлетворенности. Ибо хотя ему и оказали честь служить в личной гвардии императора, он бы с радостью все это обменял на возможность принимать участие в увлекательных событиях, разворачивающихся на Западе, под умелым и энергичным руководством Констанция.

Гезориак, главный морской порт Галлии, расположенный напротив Британии, пал, когда Констанций, следуя примеру, поданному Александром Великим при осаде Тира, построил огромную дамбу, сделавшую гавань досягаемой для его военных машин. С переходом порта к Риму самозваный август Караузий лишился базы, из которой его флот нападал на торговые суда в проливе Фретум-Галликум и держал в частичном подчинении северные племена аллеманов. А имея Гезориак в своих руках, Констанций мог уже подготовить флот для вторжения в Британию.

Главный удар предстояло нанести непосредственно по ближайшему британскому берегу, переправившись через канал, но Констанций применил диверсионную тактику, послав из устья реки Сены эскадру под командованием префекта Асклепиодата. Этот небольшой флот добился успехов сверх всяких ожиданий, когда под покровом густого тумана смог войти в одну из главных рек Британии и подняться до города Лондиния. Тем временем Караузия убил его заместитель Аллект, который сам, захваченный врасплох близ Лондиния, был скоро побежден войсками под началом Асклепиодата. В результате Констанций высадился с главными силами, почти не встретив сопротивления, и Британия пала без какого-либо серьезного сражения.

Примерно в это же время Диоклетиан в согласии с соправителем Максимианом выпустил указы, которые в тот памятный вечер он обсуждал с Константином в саду своего дворца. С момента вступления их в действие устанавливались твердые цены на все продаваемые товары и услуги, а также твердые ставки оплаты всех работающих. Фиксировалась и пропорция ценного металла в монетах, но этого оказалось недостаточно, чтобы противодействовать злу, порожденному прошлыми делами, — и в результате начался буквально ад кромешный.

Торговцы припрятывали товары, дожидаясь их дефицита на рынке, а затем тайком продавали дороже. Люди отказывались работать за предлагаемые деньги, и наниматели вынуждены были втайне приплачивать им за труд. Народ большей частью неизбежно превратился в нацию нарушителей закона, за чем, естественно, последовал период внутренних неурядиц.

Все это время источником счастья для Константина являлись его поездки в Дрепанум, где он встречался с Минервиной, которая распускалась как цветок, превращаясь в необыкновенно красивую женщину. К тому же новости с юга вновь всколыхнули его надежды побывать в настоящих сражениях.

В Африке и Египте, где мир давно уже был под угрозой, внезапно вспыхнула война, когда группа из пяти мавританских народов оставила свою родную пустыню и вторглась в спокойные и богатые провинции, лежащие по Нилу. Этим моментом также воспользовался грубый и дикий народ блемиев, живший в не тронутом культурой регионе меж устьем Нила и Красным морем, и восстал против власти Рима.

Но Египтом восстание не ограничивалось. Западнее, на побережье Северной Африки, мавр по имени Юлиан объявил себя в Карфагене августом, облачившись в пурпурный плащ. А в Александрии египтянин по имени Ахилл заявил претензию на тот же высокий пост. Таким образом, Максимиану пришлось двигаться из Италии, пересекать узкую полоску воды, отделяющую остров Сицилия от Карфагена на африканском берегу, пока Диоклетиан готовился вести вторую армию в Египет.

В новостях от Констанция из Треверов сообщалось о почти ежегодном рождении у него детей от Феодоры. Второго мальчика, вслед за первым получившего имя Константин, назвали Аннибалианом, а третьего — Констанцием. Елена, естественно, забеспокоилась о том, чтобы у нее появились внуки, — дабы сохранить наследственную линию своего сына, и вскоре перед отъездом с императором в Египет Константин взял себе обожаемую им Минервину в конкубины, так как любая другая форма брака между ними оказывалась невозможна из-за того, что он происходил из знатного рода, а она нет.

В тихом городишке Дрепанум он приятно провел отпускную неделю с матерью и юной женой, а затем вернулся в Никомедию, чтобы возглавить во время египетской экспедиции императора когорту его личной охраны, нося на сей раз знаки отличия первого трибуна.

 

2

Спустя несколько недель галера с императором Диоклетианом и непосредственными членами его двора, включая Константина, уткнулась в причал огромного мола, составляющего часть гавани города Кесарии в Палестине. Даций, которому удалось добиться, чтобы его включили в состав экспедиционной армии, несколько лет назад воевал в этих местах и довольно хорошо познакомился с их историей. Портовый город, объяснил он Константину, был построен почти триста лет тому назад иудейским царем Иродом, известным как «Великий», чтобы не путать его с правителями, носящими то же имя, которые пришли позднее.

Кесария оказался городом столь же великолепным, что и Никомедия: с огромным амфитеатром и дворцовой крепостью, где расположился Диоклетиан на время ожидания из близлежащих районов вспомогательных войск, приданных его силам, готовящимся выступить в южном направлении на Александрию. Однажды ранним вечером Константин обедал на балконе дворца, выходящем на запад, на цепь холмов, отделяющих береговую равнину от горы с удивительно красивой снежной вершиной, ярко-розовой в лучах угасающего солнца, когда ему сообщили о прибытии посетителя. Он поднял глаза от стола и увидел худого человека лет тридцати с небольшим, в простой одежде из грубого материала, по которой он уже научился распознавать христианских священников.

— Благородный трибун! — Гость поклонился. — Меня зовут Евсевий Памфил.

— Христианин и священник?

— Да.

— Что привело тебя сюда, уважаемый? — Константин жестом указал на стул. — Ты ведь знаешь, что я не принадлежу твоей вере.

— Но разве ты не сын цезаря Констанция?

— Да.

— И знакомый моего друга Феогнида из Никеи?

— Я встречался со священником Феогнидом. Но как ты узнал об этом?

— Мы вместе учились в школе Памфила, пресвитера Кесарии.

Пресвитера? — Константин нахмурился. — Это слово мне незнакомо.

— В нашей Церкви им обозначается руководитель, — объяснил Евсевий. — Здесь, в Кесарии, Памфил руководил школой священников, и я — хранитель его библиотеки.

— А зачем ты пришел ко мне?

— Вчера император принес жертву в храме Аполлона.

Главный жрец изучил внутренности животного, чтобы погадать о предстоящей войне в Египте, и обещал победу…

— Но в словах, дающих лазейку, если Дела пойдут плохо, — напомнил ему Константин.

— Кроме того, жрец посоветовал императору избивать жителей Александрии до тех пор, пока его лошадь не окажется по колено в их крови.

— Ты же не просишь снисхождения для мятежников, вырезающих римских солдат?

— Нет, не прошу. Апостол Павел учил нас молиться за царей и всех, кто имеет над нами власть. Мятежники, несомненно, должны быть наказаны, иначе будет анархия и в конце концов пострадают все. Но Александрия — один из первых центров нашей веры за пределами Палестины, и там живет много христиан. По полученным оттуда сообщениям я знаю, что они не бунтуют, но, если после вашей победы начнется большая резня, они тоже пострадают, хотя и невинны.

— Помню. Феогнид говорил мне об этом Павле, — сказал Константин, — Я вижу, вы, христиане, во многом полагаетесь на него.

— Он являлся и является величайшим учителем после самого Иисуса. Письма-памятки, адресованные им новым церквам, которые он основал, входят в наше Священное Писание. Я уверен, что они тебя заинтересуют.

— Возможно, когда у меня найдется время. Но зачем обращаться ко мне по поводу христиан в Александрии? Ведь я всего лишь трибун и у меня мало действительной власти.

— Ты сын цезаря. И будешь когда-нибудь править…

— Здесь ты ошибаешься, — Константин не скрывал своего раздражения. — Император Диоклетиан вовсе не намерен позволять цезарям назначать себе на смену собственных сыновей.

— Но цезарь Галерий уже наделил своего племянника очень большой властью на Востоке. Здесь, в Палестине, поговаривают, что, когда цезарь Галерий станет августом, Максимин Дайя будет цезарем этого региона, а также Египта; так почему бы и твоему отцу не поставить тебя цезарем на Западе?

— Ты говорил о Египте, — резко сменил тему Константин. — Чего бы ты хотел от меня?

— Император прислушивается к тебе. Если бы ты попросил за невинных в Александрии, это бы много значило.

— А также предоставил бы цезарю Галерию желанную возможность повредить мне и императору, — заметил Константин. — А знаешь ли ты, что, если бы это дело поручили ему, он бы вас, христиан, уничтожил всех до одного?

— Знаю, — спокойно сказал Евсевий, — Скоро нас, по всей видимости, снова начнут преследовать и казнить, как при Нероне, поэтому мне бы хотелось спасти как можно больше людей. Видишь ли, трибун Константин, гонения начинаются и прекращаются с развязавшими их правителями, но Церковь Христа вечна. Даже если все в Александрии будут преданы мечу, мы продолжим решать задачи, поставленные перед нами Христом, когда он был взят на небеса после своего воскрешения. Я прошу только о том, чтобы ты, если представится случай, сделал все возможное для спасения невинных александрийцев, будь то христиане или язычники, как это сделал твой отец в Галлии и Британии.

— Что смогу, я сделаю, — пообещал Константин. — Но многого не ждите. Император придает большое значение словам прорицателей и оракулов. Если они велели ему затопить улицы Александрии кровью, да еще так, чтобы она была по колено его лошади, тогда боюсь, что он так и поступит.

 

3

Впервые увидев Александрию, Константин был восхищен: уже стемнело, и запалили костры огромного маяка под названием Фарос, и расположенные за ними на вершине огромной колонны из белого камня зеркала отражали лучи пламени далеко в море. Он знал, что ничто в мире не могло бы даже отдаленно сравниться с Фаросом по высоте и великолепию. Но интуиция воина напомнила ему, что огромная колонна серьезно затруднит им штурм города, поскольку наблюдателям там, наверху, было видно все, что делалось в лагере римлян.

На следующее утро сам город предстал его глазам лишь как низкая белая масса на горизонте. Но с приближением войск к его оборонительным сооружениям он смог различить защищающий гавань большой изогнутый волнолом, на котором стоял царский дворец и великолепный храм Изиды. До прибытия армии римский флот уже занял указанное ему положение снаружи у входа в гавань, заблокировав путь судам. Но дельта в устье Нила была столь плодородной И склады, где хранили зерно и другое продовольствие для перевозки в порты по всему миру, были столь вместительны, что значительное время население вряд ли могло бы испытывать муки голода.

Осадив Александрию, Диоклетиан прежде всего перекрыл акведук, по которому вода из Нила поступала во все районы великого города. Но существенных результатов не достиг.

За годы военной подготовки Константин изучил классические методы ведения осады по-римски; теперь впервые он видел, как она осуществляется на деле. Начальной ступенью стало строительство земляных укреплений и частокола на расстоянии, чуть превышающем дальность полета стрелы; они сооружались вокруг всего города, исключая тот отрезок, что выходил к воде, запертый судами, участвующими в блокаде. Обычно на второй стадии после возведения земляных укреплений делался подкоп: нападающие прокладывали тоннель под стенами в том месте, где намеревались штурмовать. Однако защитникам нетрудно было обнаружить это место и следить за ходом работ: приложив щит к земле и ухо к его выпуклой стороне, они прислушивались к звукам под землей, которые в данном направлении многократно усиливались. Тут же устанавливали направление и скорость прохождения тоннеля, и защитникам оставалось только выждать, пока подкопщики не окажутся в той точке, где можно будет выкопать вертикальный колодец в подкоп и обварить работающих там насмерть кипятком.

Но в Александрии рытье подкопа оказалось делом негодным: тоннели быстро заливало грунтовой водой, и даже окопы вскоре превращались в сточные канавы, стоило их только выкопать на нужную глубину. Поэтому пришлось пустить в ход множество осадных машин, которые при всей их эффективности подставляли свой персонал под удары врага. В результате с передовой в тыл хлынул постоянный поток раненых, которых обрабатывали хирурги, после чего их раны промывали водой и вином и перевязывали льняной тканью.

Из множества осадных машин баллисты, онагры и катапульты — этими тремя пользовались чаще всего — имели принцип работы в основном одинаковый. Во всех трех в качестве движущей силы применялись толстые веревочные тяжи, скручиваемые лебедкой до тех пор, пока они не создавали мощное напряжение на плече рычага с лежащим на нем метательным снарядом; стоило отпустить брашпиль, как снаряд взлетал в воздух.

Онагр, названный так в честь дикого осла из-за отдачи, подобной взбрыкиванию, в момент пуска имел только один моток веревки, приводящей в действие брус. Сначала веревку скручивали посредством воротов и зубчатых колес, после чего к ней подтягивали брус и устанавливали на нем метательный снаряд. Поставленный на колеса, онагр мог довольно быстро передвигаться и служил излюбленным орудием для нападения на живую силу противника.

Баллиста отличалась значительно большим размером; эта машина была способна запустить камень массой примерно в треть человеческого веса на расстояние целых пятьсот шагов. И, наконец, катапульта; в этом орудии применялись две туго скрученные веревки, прикрепленные к деревянным плечам для натяжения жесткого шнура наподобие тетивы; ее снаряд — тяжелая стрела или дротик, — летя примерно на то же самое расстояние, развивал силу, достаточную, чтобы пробить даже самую мощную броню.

Главный свой лагерь римляне расположили на приличном расстоянии за круговым укреплением. Он разбивался в виде квадрата с пересекающимися под прямым углом улицами в центре, где находился штаб императора Диоклетиана. Где бы ни ставились такие лагеря, схема оставалась неизменной — и не только в устройстве помещений для отдыха солдат, но и в местоположении палаток обеспечения, штабов различных подразделений и тому подобного. Таким образом, в случае внезапного нападения на лагерь ночью легионер, очухавшись ото сна, мог почти с закрытыми глазами найти место, где хранится его оружие, и быстро занять свое место в строю.

Тащась по грязи перед Александрией, Константин не особо развеселился, узнав, что Максимиан отвоевал мятежную провинцию Мавританию, лежащую далеко на западе, в результате молниеносного похода, предпринятого из Италии против Африканского побережья. Или что Максенций, действуя по поручению своего отца, предал огню значительную часть восставшей провинции, включая Карфаген. Этим бывший ученик преторианцев заработал себе репутацию человека, обладающего безрассудной и холодной жестокостью, за что римский сенат почтил его триумфом, когда он вернулся в тот город, где был заместителем командующего у собственного отца, а также начальником знаменитой преторианской гвардии.

Под градом сыплющихся на нее снарядов даже Александрия не могла держаться бесконечно против мощи наступающего на нее Рима. После восьми месяцев непрерывной осады, в течение которой болезнь свалила значительную часть населения, — и немало из тех, кто нападал, — городской глава наконец капитулировал и запросил пощады. Помня о предсказании жреца, гадавшего о будущем по внутренностям жертвы, принесенной Аполлону в Кесарии, Диоклетиан не проявлял никакой жалости к поверженному городу. Когда он с триумфом вступал в Александрию, идущие перед ним легионы вырезали тысячи жителей, не разбирая пола и возраста, пока на улицах и впрямь не стало красно от крови, как и говорилось в пророчестве.

Хотя за многие месяцы осады Константин ожесточился и в душе его осталось мало сочувствия к людям, которые своим упрямством сами на себя навлекли несчастье, все же эта ненужная резня несколько его отрезвила. Но сделать он ничего не мог, ибо сам Диоклетиан приказал устроить египтянам кровавую баню. Будучи высокопоставленным начальником в элитарной императорской гвардии, он при въезде в город находился непосредственно за императором, а с улиц уже поднимался тошнотворный запах крови, да такой сильный, что лошади занервничали, и их приходилось держать в жесткой узде.

Впереди себя Константин увидел, как лошадь Диоклетиана отшатнулась от тела женщины, лежащей поперек улицы — из ее перерезанного горла все еще вытекала кровь, и он пришпорил своего скакуна, решив, что может понадобиться его помощь. Но прежде чем он успел поравняться с Диоклетианом, испуганная лошадь императора поскользнулась и пала на колени посреди лужи крови. Если бы Константин не изловчился и не схватил его за руку как раз в тот момент, когда лошадь стала опускаться, седока выбросило бы на мостовую и, уж конечно, не обошлось бы без серьезных травм. Константин поддерживал Диоклетиана, пока его лошадь пыталась снова встать на ноги, как вдруг его осенила вдохновенная мысль, и он прокричал:

— Пророчество Аполлона сбылось! Взгляните на колени императорского коня — они красны от крови!

На мгновение все вокруг императора ошеломленно замолчали: возглас Константина напомнил о предсказании жреца Аполлона в Кесарии, и теперь уже всем показалось, что оно чудесным образом сбылось. Диоклетиан колебался: кровожадный инстинкт, направленный против народа, осмелившегося сопротивляться ему целых восемь месяцев, боролся в его душе с врожденной суеверностью его натуры. Он подался вперед, чтобы взглянуть на передние ноги коня, и увидел, что они и впрямь запачканы кровью.

— Прекратить резню! — раздался его приказ, — Пророчество сбылось! Хватит убийств, не то мы оскорбим бога.

— Скачи вперед и передай этот приказ войскам, — велел Константин декуриону, ехавшему рядом с ним. — Прекратить убийства под страхом императорского наказания.

— Простите, что я осмелился коснуться вас без разрешения, доминус, — сказал он, когда декурион поскакал вперед, по пути оглашая приказ обгоняемой им шеренге солдат, — Я боялся, что ваша лошадь падет.

— Ты дважды спас мне жизнь, трибун Константин, да-да, дважды, — с благодарностью молвил Диоклетиан, — Один раз, когда не дал мне упасть, и потом, когда не дал мне навлечь на себя недовольство Аполлона, если бы я пошел против его воли. Я бы так и не сообразил, что пророчество уже сбылось, да хорошо, что ты заметил. Александрийцы могут теперь поставить в твою честь памятник, как когда-то Клеопатра ставила обелиски в память о Юлии Цезаре, — там, впереди, на площади.

Константина не удивило, когда после распределения захваченного в Александрии добра он обнаружил, что его доля оказалась выше доли любого римского военачальника, и даже самого императора. К тому же захваченная в Египте богатая добыча пришлась весьма кстати для империи в целом, поскольку еще до падения города приходили официальные сообщения, что персидский царь Нарсех, воспользовавшись занятостью Диоклетиана в Египте, нарушил границу Августы Евфратены и шел на восток — к Антиохии. Диоклетиан немедленно отправил Галерию депешу, приказывая цезарю Востока подготовить армию к возвращению императора в Антиохию, так как похоже было, что придется вновь воевать на персидской границе. К счастью, после падения Александрии египетская кампания быстро завершилась, и к Диоклетиану стали прибывать посланники лежащих далее вверх по Нилу городов, убеждая его в их верности.

Во время долгой осады значительная часть провинции Верхнего Египта объединилась с черными дикарями Эфиопии и блемиями — варварским племенем, ненамного опередившим по развитию обезьян, которые в их краях стаями жили на деревьях, — чтобы доставить римлянам много хлопот. Когда Бусирис, один из самых древних центров Египта, и Копт, через который более тысячелетия велась интенсивная торговля Египта с Индией через Красное море, перестали присылать в знак своей верности значительные суммы денежной дани, Диоклетиан решил сровнять их с землей и эту задачу возложил на Константина.

Когда он готовился к отъезду для выполнения своего задания, имперский курьер доставил ему письмо из Дрепанума. Написанное рукой матери, оно сообщало о том, что почти в одночасье с падением Александрии он стал отцом — у него родился сын. И поскольку был уже и второй Константин — сын Констанция и Феодоры, — Минервина с Еленой решили назвать младенца Криспом; с материнской стороны это имя считалось родовым.

Итак, в возрасте двадцати двух лет Флавий Валерий Константин не только стал отцом, кое событие он по своей чрезмерной занятости в последние месяцы не мог даже толком обдумать, но и, похоже, достиг той грани своей военной карьеры, перейти которую и не надеялся. Ибо велик был шаг от трибуна до старшего военачальника, а при всем расположении к нему Диоклетиана Константин знал, что Галерий ни за что не одобрит повышения в звании того, кого он считал потенциальным военным и политическим противником.