В следующую среду я была готова. Стоило первым покупателям войти, как их взгляды упирались в Витрувианца, и они начинали одобрительно перешептываться. Останавливались немногие: на Мэрроу-Фэйр было много угощений постраннее хлеба из закваски. Но вот что они хотели увидеть. Вот где они хотели быть.

Теперь я понимала замысел Беласко. Я была талисманом. Я была «вау».

Некоторые лица были мне знакомы из мира «Дженерал Декстерити»: молодой техдиректор; несколько известных инвесторов; программист, который вел блог про вино.

Двое парней остановились возле Витрувианца — парочка призраков, которые работали со мной в «Дженерал Декстерити». Я узнала их по кроссовкам.

— Вот это мило, — произнес один. — Не ожидал увидеть тут вэ три.

— Ты только посмотри на него, — отозвался второй.

— Такая рухлядь, чувак! Старые моторы были очень медленные.

— Вообще-то, — сказала я (ух, как это было приятно!), — у Витрувианца‐три точно такие же моторы, как у вэ четыре, пэкадэ двадцать восемь девяносто один, только у вэ четыре шасси легче.

Призраки наконец обратили на меня внимание.

— Погоди, — сказал первый. — Я тебя знаю, да? Ты… ты в Маркетинге работаешь, да?

Мое лицо загорелось, но усилием воли мне удалось охладить взгляд до абсолютного нуля.

— Вообще-то (ух, как приятно) я работаю в Контроле.

Призраки выхватили из-за пояса ножи и совершили ритуальное самоубийство.

Точнее, медленно отползли, и больше я их никогда не видела.

Грушеподобный покупатель в клетчатой рубашке остановился полюбоваться вначале Витрувианцем, а потом и буханками с веселыми рожицами.

— А что это, хмм, что, собственно, с ними такое? — спросил он.

Я объяснила грушеподобному в шотландке, что продаю хлеб из удивительной загадочной закваски, случайно попавшей мне в руки. И что, по-моему, этот хлеб очень вкусный и стабилизирует эмоциональное состояние. И что я не знаю, откуда берутся рожицы.

А… и еще — что тесто месил робот.

Он приподнял буханку, потыкал в нее пальцем и прислушался. На несколько секунд на его лице появилось то же выражение, что и на буханках. Он полез за кошельком. Теперь я была официально в деле!

К десяти утра я распродала весь хлеб. Мне пришлось развернуть покупательницу, и в ее глазах я увидела алчный блеск. Она вернется в следующую среду — вдруг поняла я. Она придет пораньше.

Я выключила свет на своем рабочем месте и решила пройтись, погрузиться в оживленную торговлю. Может, мне нужен еще один Фаустофен? Сколько хлеба может поглотить рынок, который открывается всего раз в неделю? Может ли из этого вырасти настоящий бизнес, настоящая пекарня? Заработаю ли я свои девятнадцать миллионов долларов?

Весь вестибюль, от края до края, был опустошен, вылизан подчистую. Стол Орли опустел, ее сыры, похожие на драгоценные камни, люди унесли в свои склады. Местные агрономы удалились в свои теплицы, залитые розовым светом. Холодильник рыботорговца стоял пустой, в сверчковой пекарне на подносах остались только крошки. Даже запасы Наза были истощены. У него закончилось молоко, и теперь он мог предложить покупателям только чистый эспрессо.

Единственным продавцом, у которого раскупили не все, была Джайна Митра. Она стояла возле дороги из желтого скотча, держа в руках блюдо Лембаса и улыбаясь последним покупателям, которые проходили мимо ее рабочего места по пути к выходу. Ее соборы были великолепны… но неаппетитны.

А дальше каждый мой день разделился на две части.

Я вставала раньше, чем когда-либо, и успевала застать новую, незнакомую мне часть утра. Я слышала щебет неизвестных птиц — раньше их переговоры заканчивались задолго до моего пробуждения. Автобусы так рано не ходили, поэтому я купила себе подержанный велосипед, заплатив его хозяйке пятьдесят долларов наличными возле Вело Руж Кафе, и стала ездить по своему новому маршруту: от Кабрильо-стрит забирала на юг, потом проезжала сквозь парк «Золотые ворота», и велодорожка выводила меня к Маркет-стрит, в конце которой возвышалось запертое здание Ферри-билдинг.

В этой новой темноте я подвозила свой велосипед к пирсу, где меня поджидала «Омебуши». Карл предлагал мне кофе из огромного термоса и мы вдвоем пересекали залив, и когда маленькая упитанная лодка заползала под мост, я чувствовала себя астронавтом, отправляющимся в путешествие на обратную сторону Луны.

В этой новой темноте меня приветствовала Мэрроу-Фэйр. Механическое «НИ СПЕРЕДИ НИ СЗАДИ» теперь звучало уютно и привычно. По всему вестибюлю разносился утренний плейлист Наза, полный надежды и лени. Даже в такой час здание не пустовало, кто-то (и обычно не один) всегда проводил ночь за работой. Вокруг разносились ароматы, жужжали таймеры, стрекотали сверчки.

В этой новой темноте меня приветствовала моя команда. Фаустофен ухал огнем, Витрувианец с тихим звуком пробуждался к жизни и немедленно приступал к работе — аккуратно раскладывал свои рабочие инструменты в линию. Формовать буханки ему по-прежнему не удавалось, но я научила его мыть посуду, и это было уже кое-что.

В этой новой темноте закваска с Клементстрит приветствовала меня, как щенок, тявкая и пузырясь, радуясь, что жива.

Список явлений в этой новой темноте:

— рябь на поверхности — как будто она смеется;

— вспышки света, напоминающие сигнальные ракеты, свет меняется из зеленого в розовый;

— крохотная ложноножка поднимается, как перископ, выдвигается и задвигается, а потом окончательно отступает обратно;

— разнообразные песни: не только подражания диску Чаймана, но и новые звуки, которые она услышала в ангаре, в том числе тихий, но безошибочно определяемый туманный горн;

— разнообразные запахи: всегдашний банан смешивается с запахом копченого, словно от далеких костров, а иногда и с бензином.

В этой новой темноте я пекла так быстро, как только могла: забирала у Витрувианца тесто, формовала буханки, закидывала их в пасть Фаустофена.

А потом, пока Витрувианец замешивал тесто для следующей партии, а закваска в печи делала свое дело, я открывала ноутбук и работала — отвечала на письма и делала код ревью. Я на удивление продуктивно работала в эти часы. Вначале я предположила, что все дело в ритме этой работы: короткие вспышки внимания чередуются с принудительными паузами, но потом решила, что все проще (что дело в другом): я просто была счастлива.

Чаще всего я забирала хлеб и плыла на «Омебуши» обратно в Сан-Франциско, все еще в темноте, чтобы отдать хлеб шефу Кейт. Я пекла хлеб и по средам, во время открытия. Я говорила: «Рука, новая команда. Поздоровайся!» — и посетители махали в ответ. Буханки возникали из недр Фаустофена и тут же исчезали. Вау! Когда хлеб заканчивался, я похлопывала Витрувианца по плечу, выключала его, закрывала сосуд с закваской, отправлялась обратно к «Омебуши» и смотрела, как из середины залива над Оклендскими холмами встает солнце.

Закончив, я отправлялась на работу.

Во время обеда я сидела за столом любителей Суспензии, но сама уже много недель ее не пила. Я ела свой собственный продукт: хлеб с маслом и джемом или с ломтиками авокадо, поглощая его с удовольствием под сочувственным взглядом Питера.

Под напором Бео я добыла муку получше. Дешевая мне тоже вполне годилась, но на этом новом этапе требовалось что-то более изысканное. Всего в пятидесяти милях от моего дома, на запад от Дэвиса, на мельнице продавали муку из местного зерна. Она была более чем вдвое дороже «Короля Артура», так что я решила начать с маленькой упаковки и провести эксперимент.

Закваске эта мука очень понравилась: закваска стонала и упивалась.

Но на этом мои нововведения не закончились. Я сходила в магазин в центре Окленда, где продавали соль всех видов и цветов — черную, розовую и синюю. Каждая разновидность блистала в отдельной стеклянной емкости, цены были указаны за унцию, а рядом лежала карточка с ее биографией, написанной от руки: здесь соль с берегов Гуджарата, тут — с бретонских равнин, там — из окрестностей Портленда.

Я медленно попятилась к дверям. Пожалуй, обойдусь пока солью «Даймонд Кристал».

На Мэрроу-Фэйр я провела переговоры с Грейси, хозяйкой чернобыльского меда, и при следующем кормлении подмешала закваске крохотную дозу. На следующее утро она сияла ярче, чем когда-либо, а улыбки на буханках выглядели слегка кривоватыми. Я сделала фотографию и поделилась своими открытиями с Беорегом.

Я стала здоровее.

Россыпь прыщей у меня на шее исчезла. Мои руки стали сильнее от работы с тестом, ноги окрепли от велосипеда. Мой зад обрел доселе невиданную форму. Даже с учетом хлеба, который я ела каждый день (и причем немало!), я похудела на десять фунтов. Я чувствовала себя крепкой и целеустремленной. Оценив свое отражение в ростовом зеркале, я развернулась и сплясала.

Вечерами (а если быть точной, то, скорее, днями), падая в кровать, я чувствовала настоящую усталость. Не чисто интеллектуальное ощущение «ладно, пожалуй, на сегодня хватит», с которым обычно уходила с работы, а что-то более глубокое, физиологическое.

Неделя проходила за неделей в дымке счастливого истощения.

В этой новой темноте каждые две недели на столе для пинг-понга меня ждал конверт, а внутри — чек от «Пателко Кредит Юнион» от имени ООО «Рынок Аламеда Тест» с угловатой подписью Лили Беласко. Моя зарплата минус комиссия рынка. Сумма была не то чтобы сногсшибательная — примерно одна десятая моей зарплаты в «Дженерал Декстерити» за то же самое время, — но почему-то эти деньги ощущались иначе, они были более мои.

В этой новой темноте я стояла возле стола для пинг-понга, глядя на горшок с закваской с Клемент-стрит и своего напарника — бравого Витрувианца. И на мощного Фаустофена. Я оглядывала ангар, омытый розовым светом, вдыхала запах рыбы и чувствовала: здесь зарождается что-то интересное и, возможно, важное, и я — его часть.

От: Бео

Мы опять переезжаем!

Шехри приняла решение внезапно, а мазги не подвергают сомнению это чувство. Мы едем в Берлин, и это просто идеально. Хоть Берлин и больше Эдинбурга, мазгская община там поменьше. Видишь ли, я мыслю стратегически.

Я только что закончил паковать вещи. Жаль, мы не можем взять с собой духовку. Она тут очень хорошая — английская, старая и красивая. Я сказал нашей квартирной хозяйке, что она могла бы продать ее в Интернете. Кто-нибудь в Калифорнии тут же купил бы ее, а потом еще столько же заплатил бы за доставку через полмира.

Я пока никому не рассказывал про мой ресторан. Значит, потренируюсь писать или говорить о таком. Шехри точно забеспокоится: нам положено всегда быть на вторых ролях. Леопольд забеспокоится, потому что он всегда беспокоится. Но я хочу столы! Я хочу вывеску на немецком и на мазгском. Я хочу дверь с маленьким колокольчиком, который будет звонить, когда кто-то заходит.

У меня будет свой собственный ресторан.

У меня будет свой собственный ресторан!