Гугл открыл мне, что где-то в интервале между серединой 1970-х и настоящим моментом Джим Бескьюл стал виноделом в округе Мендосино. На сайте винодельни под названием «Трейдкрафт» я нашла его фотографию — мужчина лет шестидесяти с лишним, с щетиной на подбородке и кудрявыми седыми волосами до плеч. Возможно, на свете не один Джим Бескьюл, но эта фотография развеяла мои сомнения: он выглядел как человек, способный поселиться в ресторане в Беркли, где подают сырую репу.

Дорога была долгая, три часа. Я слушала радио, пока оно не перестало ловить, а потом переключилась на Чайманов альбом с ремиксами, где каждый следующий трек был чуть быстрее предыдущего. Когда темп стал невыносимым, а грустные мазгские голоса начали срываться на визг, я остановила воспроизведение и вернулась к началу: необработанные тембры со спокойным аккомпанементом лучше подходили к этим пейзажам.

Туман превратился в морось, которая скапливалась у меня на лобовом стекле. Я ехала еле-еле, периодически прижимаясь к краю дороги, чтобы пропустить грузовики — они с ревом проносились мимо, оставляя за собой шлейф выхлопных газов. Я еле-еле, постоянно переключая передачи, одолела подъем и выехала на шоссе, которое медленно вело меня к цели.

Бунвилль — это короткая полоска магазинов и ресторанов, сгрудившихся вдоль сто двадцать восьмого шоссе, там, где оно проваливается в золотистое лоно Андерсон-Вэлли. По обеим сторонам шоссе тянулись виноградники, кое-где попадались паршивенькие дегустационные залы. Местная пивоварня выращивала здесь хмель, и вдоль дороги по проволоке вились бледные побеги. Я проехала мимо толстомордого отеля, который возвышался над крохотным городком, подумала было остановиться, но решила, что лучше на обратном пути.

Мой телефон тут не ловил, но я заранее загрузила карту, так что меня вел навигатор. Я съехала с шоссе на грунтовую дорогу, испещренную лужицами, и через одну милю увидела деревянную вывеску «Трейдкрафт». Дорога провела меня сквозь сети эвкалиптов, затем спустилась и по широкому мосту пересекла быстрый ручей. Тум-тум-тум — застучали доски под колесами. Мотор слегка заворчал, когда я заехала на парковку, усыпанную гравием, где под дождем стояли еще две машины.

Винодельня оказалась длинным зданием, похожим на бревенчатый барак. Маленькая вывеска указывала на дегустационный зал. Там за барной стойкой сидела женщина средних лет, поглощенная романом Томаса Пинчона, который она отложила, завидев меня.

— Добро пожаловать в «Трейдкрафт»! Не лучшая погода для дегустации, правда? Вы одна или с кем-то?

Я сказала ей, что приехала одна и что мне нужно видеть Джима Бескьюла.

— Он пошел в отель — оставить пару чемоданов. Скоро вернется. Могу я предложить вам дегустацию, пока вы ждете? Меня зовут Барбара.

Я поддалась, стянула куртку и положила ее на сумку, в которой лежала буханка хлеба (в те дни я всегда носила с собой хлеб). Я попробовала три вида красного вина и два — белого, а Барбара тем временем аккуратно меня прощупывала и выяснила, что я живу в Сан-Франциско («Люблю этот город»), работаю программистом («Сейчас что, все работают с компьютерами? Похоже на то»), а еще пеку хлеб («Вы уже были в булочной напротив отеля? У них потрясающие сконы. Потрясающие!») и привезла буханку для Джима Бескьюла.

— Как это мило с вашей стороны! Думаю, он вот-вот вернется. Напоследок попробуйте вот это, «Трейдкрафт гевюрц». Это вино прославило Джима Бескьюла.

Она откупорила бутылку и налила каплю вина в узкий бокал. Вино тускло поблескивало, как ртуть.

— Вы слышали про ботритис? — она произнесла это слово очень четко, чуть ли не по слогам. — Его еще называют «благородная гниль». Это вино из заплесневелых ягод. В смысле, им нарочно дают заплесневеть. Это придает вину аромат — вы почувствуете.

Я отпила чуть-чуть. Вино было тяжелое, очень сладкое, но при этом едкое, с долгим послевкусием. Барбара налила себе почти полный бокал и, прикрыв глаза, поднесла его к губам.

Мы обе сидели, тихонько потягивая вино, когда я почувствовала порыв холодного мокрого ветра. Барбара открыла глаза.

— А вот и он!

Джим Бескьюл был невысокий и поджарый, в свои шестьдесят он вел себя как мальчик. Его подбородок зарос светлой щетиной, а волосы были собраны в аккуратный хвост.

Я представилась, и он пожал мне руку. Выглядел он откровенно озадаченным.

— Вы Джим Бескьюл, который пек хлеб в «Кафе Кандид»?

Его брови взлетели вверх.

— Не уверен, что я… Но я его, конечно, помню. Но откуда вы знаете?

Вместо объяснений я втащила сумку на стол, вынула буханку и шмякнула ее перед ним.

Он посмотрел вначале на меня, потом на буханку и улыбнулся. Буханка, само собой, улыбнулась в ответ.

Он повел меня из дегустационного зала в захламленную кухню, где в беспорядке стояли ящики вина, а также валялись круги сыра и висели связки сосисок, похожие на сонных летучих мышей. На деревянном столе стоял целый строй банок с разными джемами, а рядом лежала половина буханки, накрытая полотенцем с голубыми цветочками.

Бескьюл сдернул полотенце, и под ним буханка оказалась круглой, с толстой корочкой, блестящей на зависть Эверетту Бруму. На корочке не было лица, зато была замысловатая спираль.

— Узор — ваша работа? — спросила я.

— Думаю, вы знаете, что нет, — ответил Бескьюл.

Вот что он мне рассказал.

Готовясь воссоединиться со своей возлюбленной в Европе — по крайней мере, так он думал, — Джим Бескьюл оставил закваску у своих родителей в Санта-Росе и поделился с ними своими подозрениями: что закваске для процветания необходима музыка.

— В Брюсселе у нас ничего не вышло, — рассказывал он. — Эх! Она жила в маленькой квартирке с окнами в переулок. Выращивала на балконе травы. Она знала всех на свете и всем помогала, по мелочи, да и не только. Я был влюблен по уши! И конечно, придумал себе ее, пока был в Америке. А когда я вернулся, она уже встретила другого — какого-то потрясающего грека. У меня не было шансов. Так что некоторое время я скитался, занялся другими вещами.

— Какими?

— Да разными. Вернулся я только в тысяча девятьсот восемьдесят пятом, и оказалось, что у папы все еще жива моя закваска. Он все это время о ней заботился, — Бескьюл рассмеялся. — Ставил ей «Грейтфул Дэд»!

Так, значит, это благодаря отцу-фанату на корочке его хлеба проявилась хипповская спираль-завиток.

— Я до сих пор ставлю ей их каждый вечер. Пиратские диски.

Но как? Но почему?

— Вот моя теория, выработанная за годы самообмана. Эта закваска использует музыку как способ… синхронизации. Она помогает дрожжам, или чему там еще, делать правильные вещи в правильное время. Но будьте осторожны.

В смысле, осторожна?

Бескьюл сухо рассмеялся.

— Я пробовал и другую музыку, так, ради эксперимента. Знаете, эту классическую мелодию — «Полет шмеля»? — он просвистел первые стремительные такты. — Я оставил ее одну минут на пятнадцать, не больше. А когда вернулся, она вылезла из контейнера. Она была повсюду!

Он сурово оглядел меня.

— Вы что-то такое наблюдали?

Я призналась, что нет. Закваска с Клемент-стрит была паинькой.

— В общем, будьте осторожны. Музыка правда важна. После того случая я думал, что все-таки заморил ее. Она несколько недель еле-еле булькала. Теперь ставлю ей только «Грейтфул Дэд», от них ей хорошо.

Я проследовала пальцем за изгибами спирали, держа руку над буханкой.

— Вам не кажется, что это… офигенно странно?

Он пожал плечами.

— Я кое-что почитал. Как это все работает — это просто невероятно. Вы наверняка слышали про бактерий у нас в кишках, что они как второй мозг. В одной лаборатории — это недавнее исследование — ученые подключили дрожжи к Интернету. И можно залогиниться и изменить их ДНК.

Звучало это дико.

— Я имею в виду, в мире есть куча более странных вещей. Если хотите в этом убедиться, просто возвращайтесь сюда осенью и посмотрите на виноград.

— На тот, что с плесенью?

— Вы когда-нибудь слышали о виноградных клонах? Нет? Ну ладно. Приходите осенью.

Перед тем, как уйти, я задала ему последний вопрос.

— Кто она была? Эта женщина, которая дала вам закваску?

Он покачал головой.

— У нее было очень странное имя. Но красивое.

По пути обратно я остановилась у бунвилльского отеля. Я прошла по сумеречному холлу в маленький пустой бар, и когда появился бармен, он же распорядитель отеля, я заказала бокал гевюрцтраминера «Трейдкрафт».

Через открытую дверь я видела, как на кухне работают люди, готовят ужин. Я представляла, как сюда впишется робот из «Дженерал Декстерити» (обученный готовке!). Уничтожит ли это местную кухню или, наоборот, улучшит? Я не знала.

Я медленно потягивала вино, обдумывая задачу с яйцами.

Я думала, какую еще музыку могу поставить закваске. Существует ли альбом или песня, после которой корочка будет выглядеть просто… обычной?

Распорядитель (бармен?) вернулся и спросил, буду ли я ужинать. Я спросила, что у них на ужин, и он ответил: жареная курица и салат панцанелла с садовыми помидорами и крутонами из домашнего хлеба.

Я сказала ему, что мне надо возвращаться в офис.

От: Бео

Видела бы ты лицо моей матери, когда мы с Чайманом спросили ее про Джима Бескьюла! Она сказала, что не вспоминала этого имени уже лет тридцать.

В общем, когда он снова явился в Брюссель, Шехри была потрясена. Она отказала ему (она сказала нам, что ей было его жаль, но он был слишком маленький и совсем не умел готовить). Точнее, умел печь хлеб, но этому его научила она. И потом, был еще один мужчина, грек — еще до Леопольда (когда мы все это обсуждали, моего отца не было дома, и, думаю, это к лучшему).

Я ее понимаю — насчет готовки. Это очень важно для мазгов, особенно в начале отношений. Как их вообще начинать, если не можешь заманить другого своим острым супом?

От: Бео

Это был не эвфемизм!